Аннотация: Хилый закос под постмодерн. Проба пера. Несколько глав романа о колонизации первой внесолярной планеты.
d> Щенки войны (вместо пролога)
Зачин
22.12 4/10/380
1
У пыли нынче праздник.
Колонна подростков переставляет ноги по древнему тракту. Ноги в армейских ботинках беспокоят пыльное покрывало нашего мира. Разрезают его надвое. Завеса тянется за солдатской тысяченожкой и оседает где-то сбоку и позади колонны. На подростках матовые каски. Худо сидящие робы. Мешки-сидоры между выпирающих лопаток. Одинаковое оружие - новенькое, слегка запыленное. Тарахтит техника.
Родина воюет непрерывно - отсюда нехватка людей в армии. Призыв в имперские вооруженные силы начинается в тринадцать лет. Офицеров набирают с одиннадцати.
Маска поддерживает в крови потребный уровень кислорода. А заодно и от пыли бережет. С очками она делает лицо похожим на башку насекомого. В школе у нас был садок с муравьями. Красный муравей - старинный армейский символ. Они, знаете, копошились за стеклом, устраивая нехитрую свою жизнь. Иногда мы брали муравьев с большими челюстями и стравливали их с такими же - из садка соседней школы. Они с воодушевлением дрались, откусывая друг другу конечности и головы.
Я люблю живность. Люблю смотреть видео про нее - про древнюю и про ту, что предки завезли сюда, на Новую. Мне нравится домашняя скотина, хоть она, конечно, и не такая красивая как благородные животные с Земли: тигры, жирафы... и эти, как их? Кро-ко-диры
Под тяжелыми ботинками роится пыль. Жирная, ленивая.
В пустыне это что-то вроде флага. Увидел пыль - жди неприятностей. Винтовка в таких местах есть у всякого кто может ей воспользоваться. А у кого винтовки нету, тот сидит и ждет, когда за ним придет тот, у кого она есть. Если есть много винтовок, некоторыми из них обязательно пользуются. Закон больших чисел.
Солнце, кровянистое, прячется в мутных облаках. Они с прожилками, похожи на дерьмо умирающего от кишечной хвори.
Я жмурюсь на солнце. Не потому, что больно глазам. Стекло кабины не пропускает его опасную часть. Жмурюсь просто так. По привычке.
В голове с утра крутится ритм маршевой речевки. Как привязанный. Мы, курсанты, называли их 'плачевками'.
Раз-два. Раз-два-три.
Ритм рождает слова, а те сами сбиваются в дурацкую нескладушку.
Где солдаты, там и пыль,
Где не пыль, там нет солдат.
Пыль стоит - солдат бежит,
Пыль лежит - солдат убит.
Стараюсь отвлечься, смотрю через прозрачный композит на разворачивающийся в пыли транспорт и колонны людей.
Где-то впереди, в низине меж холмов, лежит поселок. Цель нашей экспедиции. Холмы, если судить по карте, должны напоминать пару женских сисек. Не то чтобы я видал их много. Курсанты постарше ездили в увольнительные к проституткам в соседний городок. Как его... Шандан. Платили им, а те за это обнажали перед ними свои прелести. А может и давали, не знаю. Придурки, понятно, заливали нам про 'фантастические сношения'. Да только какие могут быть фантастические сношения в тринадцать лет? Да за те гроши, что им удавалось скопить, обирая первогодков?
Впрочем, это уже не важно. Потому что потом началась война и всем нам - знавшим и не знавшим женщин - одинаково вытатуировали шею, вручили по паре одинаковых погонов. И отправили сюда.
Умирать посреди этой одинаковой
Поселок между холмов-сисек - цель нашего перехода через пустыню. Двое суток в Зачин, это не в топливный бак пописать. И все ради этого поселка.
В прошлом году тут угодили в переделку с сепаратистами ребята из Кэдо. Десять человек гуманитарной миссии. Их распяли на собственных подтяжках. Всех десятерых. Подвесили над воротами и смотрели, как те вялятся на солнце. Карателей тогда не вызывали - как раз началась заварушка под Новым Токио и нас отвлекли на зачистку пригородов от сепарадос. Ребята провисели неделю, покуда их не снял какой-то заезжий священник.
Гоню от себя дурные мысли. Скрещиваю пальцы в знаке от несчастья. Не то чтобы я был какой-нибудь суеверный. При нашей профессии нельзя совсем не верить. А на эту поездку предчувствия у меня вообще были не ахти. Нехорошие были предчувствия.
Началось с того, что приснился кошмар.
Луна освещает битые броневики и внедорожники. Она летит над каркасами людей, покрытыми как кожурой черной и серой формой. Форма провисает между ребер. Луна поднимается над мятыми касками и разбитыми штурмовыми винтовками. Над портянками и погонами. И дальше - над огромной рекой, по которой плывут люди. Гражданские. Нога к голове - сплошным потоком. Женщины со струящимися волосами, младенцы, взрослые. Одетые и почти голые. Лицом вверх и ничком. Много людей. И все без масок.
Здесь я проснулся.
Приземистая командирская 'черепаха' останавливается и вперед, к водителю, лезет офицер. Хлопает дверью. Это мой заместитель. Ко мне его еще на Асанга Нгобе приставил старый пердун Шинода. Фамилия у нового заместителя Чжоу. Фэн Чжоу. Он меня на год моложе, и мы вроде ладим. От сноба Шиноды это, в общем-то, царский подарок. Настоящая армейская кость - военный в третьем поколении. В герои не рвется, место знает. Наш человек.
Шипит, вырываясь, газ - это в переднем салоне восстанавливается климат. Чжоу снимает очки. Под очками два светлых кружка - их цвет комично контрастирует с копченой лейтенантовой рожей. Снял маску. Смеясь, говорит что-то солдату-водителю. Зубы белые - с утра надраил порошком. Жаль не удалось выбить на складе хоть пару полевых линков. Их выдают штабным офицерам, да еще диверсантам - каждый передатчик на счету. Линк клеится изнутри на прозрачную маску и через тело отдает сигнал к нанонаушнику в среднем ухе. На одежду надевается броник с металлической оплеткой - выполняет функции антенны и от пуль бережет. Линк - штука удобная. Как и ларингофон, он позволяет общаться не снимая масок. Батарейки не нужны - потпитывается сам от день-деньской палящего солнца.
Фэн сквозь плиту из композита, отделяющую командирский отсек от водительского, сигналит мне. Приложил руки к ушам и показал 'колечко' из пальцев. Уши у него торчат. Значит же странная жестикуляция следующее. 'По данным перехвата противник в поселке. Наше появление ему будет полной до усеру неожиданностью. Все путем, командир'.
Шастры
территория Новый Арагон, западная оконечность пустыни Зачин
17.44 5/10/380
2
Покосившийся столб. На измятой табличке: 'SHSTR113'.
Городишко называется Шастры. Варварская письменность, в которой опускаются гласные. Цифры справа - метраж над уровнем моря. А может и население - враг их, дикарей, разберет.
Разведка божится, что здесь засело человек тридцать повстанцев. У меня приказ выкурить их оттуда и уничтожить. По возможности не разрушая поселка. Восьмое мое серьезное задание после школы Хамано. Прошло уже без малого трое суток с момента, когда колонна вышла из сборного пункта в Асанга Нгобе.
На холмах никого не было, и мы заняли их без боя. Воевать варвары не умеют. Умеют откармливать свиней да жрать свое пойло из свеклы. Я разочарован. Напрасно, конечно. Меньше возни - меньше израсходуем ребят.
К поселку на каре разведки с белой тряпкой на антенне отправились переговорщики. С предложением сдать оружие и покинуть город. Двое. Мужичок из местных и ротный священник. С этим последним я толком даже не познакомился, хоть его и приписали ко мне вместе с Чжоу. Тоже, кажется, лейтенант. Сокугава или Шокугава, не помню толком. На вид ему здорово за двадцать. Почти старик. Угрюмый субъект. Просидел дорогу в своей колымаге. Выходил, по-моему, только несколько раз - справить нужду.
Там, в колымаге, у него вроде как передвижная исповедальня. Солдаты частенько бегали к нему помыть руки. Часть искупительного ритуала.
Все капелланы стучат. И все солдаты об этом знают. И поэтому сочиняют истории про то, как они показывали в прошлом году член сестренке или как им по ночам снится жена соседа. Короче, никакой чтобы политики. Я все понимаю - безопасность, военное время... Только они, церковники, все равно как один с приветом. Иначе чем объяснишь их выбор? Разве может нормальный человек добровольно принять решение зарабатывать на жизнь исключительно выслушиванием всякой ерунды? Наш, скорее всего, не исключение. В смысле привета. Был.
Потому что вернулась машина пустой.
Чем это они его, интересно? Я обошел кар, отмечая детали. Лобовое стекло (пуленепробиваемый композит) продырявлено в нескольких местах - прогнулось внутрь и висит стеклянистыми клочьями. Везде - на стенках кабины, креслах, на рулевой колонке - красная роса. На полу лужа крови. Не дали повстанцы нашим переговорщикам даже из машины выйти. Начхать им на белый флаг и на неприкосновенность парламентера. Варвары одно слово. Некультурная нация.
Ребята, говорят, слыхали хлопки. Им сильно нехорошо и охота к маме - это ясней ясного по их рожам. Но ни один не закатил истерику. Не упал в обморок. Не обоссался. Уже хорошо.
Чуть-чуть позволяю себе заразиться их страхом. Самую малость.
Разведчики закончили прочесывать чахлые заросли к западу от поселка - ветрозаградительную полосу. Никого. Мин вроде тоже нет.
Местечко можно попробовать взять еще затемно, только, спрашивается, зачем рисковать? Штаб операцию по времени не ограничивал. И потом - что ежели информация о численности противника устарела? Мысль нехорошая. Скрестил на удачу пальцы. Через адъютанта отдал приказ окапываться.
Местные 'термиты' (серая форма, 12-13 лет) и имперские 'бойцовые муравьи' (черная, 13-14) разбежались, взяв поселок в полукольцо. Далеко впереди, в тылу противника, разведка ползком минирует кустарник. Чтобы не ушли. Солдаты начали резать корку лишайников и неуклюже окапываться в мокром песке. Поселок молчит.
Гоу припер машинку для радиоразведки и стал сканировать эфир. Дельный он парень. Я выбрался из машины, подошел ближе к отрываемым окопам. Залег в лишайниках. Рассматриваю, двигая челюстями, поселок. Резинка с пряным вкусом пузырится, выпуская кислород и забирая углекислоту. В окулярах дальномера (полевого бинокля нет, временно взял у артиллеристов эту рухлядь) мелькают жмущиеся друг к другу куполообразные мазанки и хозяйственные постройки из пескобетона. Ферма. Оранжерея. Несколько ветряков. Солнечные панели. Ничего необычного - унылый деревенский вид. Какой-то мусор навален прямо посреди улиц. Баррикады? Лучше отсюда не рассмотреть, а ближе подбираться рискованно.
Чем мы располагаем?
Полсотни штурмовиков-новобранцев, 80 местных легковооруженных стрелков. Тоже новобранцев.
Группа разведки (три человека), пара снайперов. Все - опытные ребята. Шинода прямо извелся прежде чем отдать. Легкая техника: кары для меня с адъютантом и разведчиков, бесхозная теперь священникова колымага. Тяжелая техника: два вездехода со смонтированными на станине спаренными крупнокалиберными пулеметами; дедовский гусеничный танк. Этот последний приполз на сборный вместе со стрелками; я еще удивлялся тогда, как он вообще может передвигаться. Ломался, сволочь, дважды. Из-за него мы и проваландались в пустыне почти трое суток против запланированных двух. Четыре пехотных 'окорока'. Громадный грузовой тенк - вода-еда, кислород, топливо и - разумеется - боеприпасы. Издали тенк напоминает связку разнокалиберных сосисок. Папа-сосиска с кислородом, мама-сосиска с топливом и сосиска-пацаненок с водой. Синий, красный, зеленый. Замыкает все это дело прицеп с хозяйственным барахлом и патронами. И кухня. С таким обозом можно покорить не то что этот поселок - весь их сраный западный субконтинент?
А распоряжаюсь всем этим я - Такеши Аару из семьи Добэ, капитан. Отпрыск великого рода с большим, а если даст Ниспосылатель Удачи, то и великим, будущим.
Когда совсем стемнело, а солдаты зарылись по самые уши, так что над брустверами из пластов лишайника торчали только каски да стволы, из поселка прилетела ракета и ударила по самой незащищенной части нашего поезда. По тенку.
Шастры
00.44 6/10/380
3
Я сидел напротив Главного Барбудо (так я его для себя окрестил), обхватив покрытую коркой запекшейся крови голову. Кровь была не моя. За окном стояла черная глаз-выколи ночь. Было холодно и тоскливо.
После того, как взлетел на воздух тенк, выкосив метров на триста вокруг все живое (сдетонировала взрывчатка, за ней топливо и кислород) и прихватив с собой нашу бронетехнику, оба вездехода с пулеметами и мой кар, дела стали совсем плохи. Следом за танкером красными цветками одна за другой распустились огневые точки, которые мы наспех оборудовали в холмах. Там геройски погибли оба снайпера.
В рядах бойцов нарастала паника. Без тенка нам крышка - в пустыне всех ждала верная смерть. Отступать нельзя, единственный шанс - поселок. Там можно запастись кислородом и уйти на технике, что осталась. Ждать утра нельзя - после взрыва людей в группе осталось хорошо, если две трети. Боеприпасов в обрез, и в случае если 'свиньи' пойдут скопом, нам конец. Теперь-то видно, что в ходе моих мыслей был изъян, но тогда я был чересчур ошарашен случившимся, чтобы соображать трезво.
И я поднял ребят в атаку.
То, что творилось после, помню плохо. Видимо, повстанцев оказалось и впрямь больше, и они хорошо подготовились к визиту. Сквозь плотный огонь из зданий на всем нашему пути идти было невозможно. Мы потеряли половину людей толком даже не войдя в поселок.
Они падали, разорванные очередями из оконных проемов, из-за баррикад и из вырытых прямо поперек улицы траншей. Земля ворочалась под ногами. То тут то там она вспучивалась, унося в небо обрывки моих солдат. Я провожал их взглядом.
Проклятое время словно нарочно замедлилось чтобы длить этот кошмар.
Рядом поймал пулю Чжоу. Голова взорвалась. Я упал, и меня заливало его кровью. Всюду лежали части того, что секунду назад было человеком.
Потерял оружие. Пополз. Стыдно, конечно, но посмотрел бы я на вас, попади вы в неполных пятнадцать лет под такой обстрел. Укрылся за покореженный взрывом кар. Там меня и нашла теплая волна от гранаты - провалился в темноту.
Когда пришел в себя, все было кончено. Всюду ходили они. Подбирали брошенное оружие, добивали зовущих маму раненых.
Я хотел застрелиться, но было нечем. Никому не пожелаю пережить такое.
Едва выполз из-под машины, повстанец, мой сверстник, ткнул еще горячим стволом в шею и велел подниматься. Тут я и понял, что моя песенка спета.
Бородатый что-то сказал своим и меня вытащили во двор. Думал, расстреливать.
Но меня провели мимо колонки ручного насоса и втолкнули в жестяный сарай. Заперли.
Сквозь щель поверх стальных створок я видел небо, которое из кромешно-черного на глазах делалось розовым. Никогда прежде не замечал, какое красивое небо над пустыней.
Некоторое время сидел просто так, а потом решил поспать. Вымотался так, что уснул сразу. Просто свернулся на песчаном полу и стал вкручиваться против часовой стрелки в темноту. Оглох и ослеп.
Очнулся от тычка под ребра. Кряхтя, повернулся лицом к источнику беспокойства.
Уже рассвело, и свет бил в открытые ворота, выжигая на полу след в форме трапеции. Песок курился паром. Надо мной возвышался по пояс татуированный повстанец. Тело блестит от гелиопротектора. Волосы убрал под подобие берета, из которого через отверстие на затылке торчит сальный пучок. Демаскирующая штука. Снайпера тебе на твой хвост, сука ты варварская. Морда черная от копоти. В руках держит штурмовую винтовку, стволом которой, сволочь, и тычет меня.
- Чего надо? - голос у меня после всех потрясений ночи стал надтреснутый, будто чужой. На песок что-то упало. Варвар хрюкнул сквозь маску, толкнул меня носком ботинка, вызвав приступ боли, и убрался, наконец, восвояси.
Скрипнули ворота и снова стало темно. Брякнула задвижка.
Ушел.
Наощупь нашел в песке кусок пресной лепешки. Съел ее и не почувствовал. Только понял, насколько голоден.
Тошнило. Правый глаз совсем заплыл, вид из него - как из амбразуры. На месте скулы образовался небольшой саднящий мяч.
Потрогал. Больно, его мать...
Вспомнились детали ночного допроса.
Главный Бородач, которого все называли Сердио, на ломаном асси все выпытывал имена моих непосредственных начальников. Увидел под бушлатом офицерские нашивки и стигму легиона Истребителей на шее - совсем взбеленился. Съездил по лицу, скотина, так, что вылетел воздуховод и на время я отключился.
Пока валялся без сознания меня, видимо, били. Болит левый бок, может быть, даже треснуло ребро. Они, по понятным причинам, вообще тут не шибко любят карательный корпус. А уж офицеров, да еще и дворянских сынков - тем паче. В общем, хреновые у капитана Аару вырисовываются перспективы.
Этот Сердио и его кодла в поселке, видимо, давно. Может с неделю. С тех пор как повстанцы, поддерживаемые Западной Конфедерацией, взяли верх в Эш-Ваале, а разведка впервые донесла о группе в Шастрах и до момента, когда меня вызвал к себе Шинода, прошло дня три. Сутки командование формировало карательный отряд. Еще двое с лишним суток мы перебирались через пустыню.
И все время эти сидели тут. Не уходили. Ждали?
Может и так. Теперь уже не важно.
Им после уничтожения целого пехотного батальона (в голове не укладывается), на месте сидеть резона нет. Потеряв с нами связь, Шинода отправит сюда парней посерьезней. И побольше числом.
Значит, повстанцы сегодня-завтра уйдут. Что будет со мной?
С собою таскать вряд ли станут. Хлопнут? Скорее всего.
Хотя, если бы хотели, давно бы прикончили. Может, надеются еще вытянуть что-то? Да нет, зачем обольщаться. Мне им рассказать нечего, так, мелочь. По слухам ихняя разведка работает не хуже нашей. Есть, говорят даже уши в окружении Самого.
Потряс ботинками, из которых предусмотрительно выдернули шнурки, похлопал по карманам. Забрали все: деньги, универсальный хронометр-компас, идентификационную карту. Даже, блин, носовой платок.
Тоска.
Шастры
14.44 6/10/380
4
Меня расстреляли.
Я даже не успел подготовиться к смерти. Произошло все вдруг. Ни тебе суда, ни последнего желания. Просто распахнулись ворота, и фигура в маскхалате сыпанула внутрь горсть свинца.
Зацепило, кажется, тремя пулями.
Дикая резь в ребрах и жжение в шее. По ноге и груди течет теплое. Сквозь туман в глазах вижу потную рожу своего убийцы. Чувствую, как с меня сдирают ботинки. Сдерживаю дыхание. Прикинулся трупом.
Видимо неплохо сыграл, - этот даже ворота не закрыл. Идиоты. И пристукнуть толком не могут. Больно как. В голову не контролировал, слава Создателю, - только выдернул воздуховод. Впрочем, неудивительно - я с ног до головы в запекшейся крови. Своей и Чжоу. А этот, видать, торопился. Считай, второй раз за сутки мне несказанно везет. Хотя как сказать...
Подобрал заляпанный мундштук, сунул в ноздри. Шипя от боли, повернулся на здоровый бок, стянул бушлат, разорвал пуговицы форменной рубашки и расстегнул 'липучку' на мягком ламинарном бронежилете.
Орденская, твою мать, выделка. От деда-героя. В упор держит пулю сорок второго калибра. Ребра справа теперь, конечно, не сосчитать, но это я как-нибудь переживу. Дышу тихо, чтобы не повредить легкое. Вовремя одумался, затянул жилет туже. Лег на задетый бок.
Вторая пуля царапнула внутреннюю поверхность бедра. Отдышался. Из снятой кое-как рубашки соорудил подобие жгута. Сдавил рану.
Третья ожгла шею. Голову набок повернуть не могу. Крови много, но, хвала Творцу, она не бьет, а вяло вытекает. Во рту вкус железа. Приложил к ране салфетку из лоскута той же рубашки. Почувствовал, как она мгновенно намокла. Прижал сильнее. Вспомнил, как в пять лет изодрал руки о колючую проволоку. Песок под боком мало-помалу пропитывается горячим.
Боженька милосердный, как мне больно.
Часть первая
Глава первая
Новый Свет
Допустим на секунду, что какому-то сумасшедшему богу удалось расслоить вселенную Безымянного на две части. Так, что в одну из них угодила Пустыня, а в другую - Небо. Сам Безымянный тогда выпал бы одиноким кристалликом на границе этих фаз. Вокруг Безымянного бутербродными слоями лежало то, что предстояло увидеть уэллсовскому Путешественнику, надумай он перенестись на миллиард лет все равно куда - вперед или назад - мелкодисперсный камень и газовая смесь. Небо-пустыня-бургер.
Крыса-альбинос в скиннеровской камере, попади она в такую ситуацию, стала бы чиститься. Выдирая волосы и царапая до крови шкуру.
Сунутый в пустой стакан муравей деловито изучал бы незнакомое, не пахнущее Семьей, пространство. Сигналил вонючими феромонами.
Шимпанзе в подвале антропологического института принялись бы сосредоточенно искать друг на друге несуществующих блох. Груминг. Гррррууууминг.
Безымянный тоже был социальным существом, и от пустоты ему делалось нехорошо. Пустота вгоняла его в состояние нешуточного стресса. От нее у Безымянного сворачивало кишки.
Дышать было тяжеловато, и Безымянный потянул с лица маску. Густо вобрал ртом воздух... И тут же пожалел об этом. Глаза отправились на поиски чего-то в район лба. Глотка сжалась куриной задницей.
ОТКРЫТИЕ: смесь газов, которую вдохнул Безымянный, нимало не удовлетворила потребность Безымянного в кислороде. От смеси несло аммиаком. Смесь въедалась в слизистые что твой волк в овечку. Так во вселенную Безымянного вошла реальность.
ОТКРЫТИЕ: в стакане воняет смертью.
Глаза слезились. Продолжая кашлять, Безымянный вернул маску на место.
Он был чернокожим мужчиной средних лет.
Он был худ, высок, коротко стрижен и одет в бежевый бурнус.
На вытянутом лице его громоздилась нелепая кислородная маска и очки с наглазниками. На ногах - шальвар с десятком карманов и ботинки.
Он был похож на молодого Дон-Кихота, если бы тот был негром.
В ПУСТЫНЕ БЕЗ СПЕЦИАЛЬНОГО СНАРЯЖЕНИЯ ПУТЕШЕСТВЕННИК-ОДИНОЧКА ОБРЕЧЕН НА ГИБЕЛЬ ОТ ОБЕЗВОЖИВАНИЯ ДНЕМ И ОТ ПЕРЕОХЛАЖДЕНИЯ - НОЧЬЮ.
Строчка из учебника по выживанию.
Он потрогал свое лицо там, где его не покрывала маска. Пальцы заблестели от защитной мази. Сильно исцарапанные часы с браслетом из плотной ткани. Застегнуты на правой руке.
Вспышка. ВАТАЙЗИТ.
Крышка часов отразила его лицо - пустила зайчик. Половина седьмого. Лицо под маской - с приплюснутым носом и большими губами.
Тяжелый пояс. На поясе - короткий меч в ножнах, разнокалиберные кисеты и коробки. Безымянный стал озираться.
Озираться он стал, потому что ничего другого ему не оставалось.
Ничего другого ему не оставалось потому, что он потерял память.
Па-мять.
Па. Мять.
Кое-где виднелись гладкие плеши породы, через которые попарно и поодиночке, как школьницы на переменке, перебегали крупинки гипса. Солнце заметно просело и больше не пекло макушку. Било, пускай ослабленное очками, прямо в глаза. И кабы не очки выжгло бы их к черту. Запасы концентрата были еще велики, и он пока мог позволить себе просто сидеть. Разглядывать в небе кучи жидких облаков.
Порой его одолевали воспоминания. Они как картинки в калейдоскопе - сменяли друг друга плавно и без звука. Как сны наяву. Как немое кино. А иногда звук в воспоминаниях-видениях появлялся. И это почему-то беспокоило нашего героя. Причину беспокойства он определить не мог. Кажется, это было какое-то забытое знание .
Вспышка. Треск атмосферных помех.
- 'Некто Мирный' вызывает 'Горящего'... 'Горящий', ответьте.
Что-то внутри говорило ему, что двигаться надо непременно на запад. Следом за этим странным солнцем. Барханы кончились и пустыня сделалась ровной, как доска. Кое-где виднелись кучки лишайников. Кустистые или в виде накипи, они - как фибриновая корка на ране - покрывали обширные каменные плеши. Самоотверженно обороняли эти обжитые пятачки от наступавшего песка. Словно две формы жизни.
Во время остановок, когда Безымянный совсем выбивался из сил, у него было время изучить содержимое коробок и мешочков. Он плюхался задом в перегретый песок, снимал пояс и раскладывал нагруженные на него предметы Самый большой кисет набит мягкими кусочками в фольге. Концентрат. Пища. В другом - маленькие диски из желтого металла. С рельефом человека, которого Безымянный никогда не встречал. Диски приобретали смысл в месте, где есть другие люди. Как диски называются, он забыл.
В одной из коробок лежал набор игл. Полые трубки из твердого сплава (Безымянный пробовал одной сделать царапину на мече - осталась борозда). В других лежали белые и желтые порошки. Порошки были аккуратно упакованы в бумагу и надписаны по-латыни. Вспышка.
Еще там нашлись:
а)сухая зелень в брикетах;
б)черные нитки в ампуле с прозрачной жидкостью;
в)неясного назначения инструменты - лезвия, стальные трубки, зажимы и крючки.
Когда он коснулся этого впервые, пришло воспоминание.
Он стал хвататься за него в попытке вытянуть нечто важное. Что-то, что было связано с этими вещами и с тем, для чего они нужны. А вспомнить не выходило.
Меч.
Рукоятка с эргономичными вмятинами для пальцев и рисунком. Какие-то точки, ломаные линии. Многократно наложенные друг на друга, они не выказывали и подобия симметрии. Линии тоньше волоса. Словно трещины.
Дисковидная гарда. Орнамент похож на тот, что на ножнах. Новая деталь. Ближе к краю диска располагался крошечный красный крестик.
Безымянный остановился, извлек меч из ножен. Лезвие смазано прозрачным составом. Состав лип к пальцам. Ощущение было, словно меч сделан из дерева или пластика. Ощущалась тяжесть длинной рукояти, узкое же в два пальца лезвие с множеством микроскопических зазубрин в руке, почти ничего не весило. Очень необычный меч.
И острый - чтобы глубоко порезаться, достаточно приложить палец. Привести лезвие и кожу в контакт. Ранка от меча здорово саднила.
Он спрятал невесомое оружие в столь же невесомые ножны и перевязал порез платком. Тут до него дошло, что лезвие могло быть отравлено. Размотал. Стал высасывать и сплевывать сочащуюся кровь. Когда кожа на нем сморщилась, оторвал от платка чистую полосу и сделал повязку. Вышло куда аккуратней.
Пить не хотелось, словно концентрат каким-то образом утолял и жажду. Кусочки были сытными, но вкус, сладковатый до приторности, ему не нравился, и есть их не хотелось часто. Жевал он тщательно - надо обмануть голод. Одного кусочка хватало часа на три, пока вновь не начинало ныть в желудке. И тогда приходилось доставать новую порцию. В перерывах, чтобы не застаивалась слюна, сосал гальку.
С темнотой Безымянный набрел на развалины. Полуразрушенные, будто их грыз великан, каменные стены несли следы пуль. Он не понимал что это следы именно пуль, покуда не выковырял одну пальцами. Раньше он такого никогда не видел. Может быть, читал. Пуля была совсем мягкой - по рыхлому песчанику ее словно расплескало. Оболочки на пуле не было.
Мертвые дома выглядели так, будто их кто-то долго сек кнутом. Стены без крыш. Оконные проемы, кое-где сохранившие лохмотья герметизирующей пленки. Все наполовину заросло песком. Здесь он и решил устроиться на ночлег. Обернулся одеялом и по горло укрылся в сухой, еще хранящей дневное тепло, среде.
Холодало тут быстро.
Вспышка.
- 'Некто Милосердный' вызывает 'Горящего'... 'Горящий', ответьте.
Во сне он опять слышал голоса.
Смутные, они то бормотали, то напевали что-то. Слова песни, слова неведомого, а может попросту забытого Безымянным, языка расслабляли волю, тянули куда-то. На мгновение снова возникло ощущение дежавю. Безымянный, уже по привычке, попробовал вцепиться в него. Бесполезно.
Голоса перекатывались по пустыне, перекликались и, возносясь в небо, там глохли. Потому что в небе не было ничего такого, от чего можно было, отразившись, вернуться. Во сне Безымянный плакал.
Первый сон Безымянного. Легенда народа масаи
Тумбайнот был праведником, и бог его сильно любил. Жена его Найнанде родила ему трех сыновей: Ошомо, Бартиламо и Бармао. Когда умер его брат Ленгерни, то Тумбайнот, согласно обычаю племени, женился на вдове Нахаба-логунджа, которая получила это прозвище за свою высокую и узкую голову, что считается у масаи за признак особой красоты. Она также родила своему второму мужу трех сыновей, но после случившейся однажды вечером семейной ссоры (по случаю отказа ее дать мужу молоко с кровью) она покинула Тумбайнота и построила собственный дом, окружив его изгородью из колючего кустарника от диких зверей.
В те времена мир был густо заселен, но люди не отличались благочестием, а напротив, много грешили и не исполняли божеских заповедей. Однако при всем их дурном поведении, от убийства ВАТАЙЗИТ они все же воздерживались. Но в один несчастный день случилось, что некий человек, по имени Намбиджа, ударил по голове ВАТАЙЗИТ другого, которого звали Суаге. Этого бог уже не мог стерпеть и решил истребить род людской до последнего человека. Один лишь благочестивый Тумбайнот был отличен милостью бога, который велел ему построить большую деревянную лодку и перебраться туда с обеими своими женами, со всеми шестью сыновьями и их женами, а также взять с собой в лодку животных всех пород.
Когда все укрылись в лодке и Тумбайнот сложил запас провизии, бог послал на землю проливной дождь, который длился так долго, что наступил великий потоп. Все люди и животные утонули, кроме находящихся в лодке. Долго плыла лодка, и Тумбайнот с нетерпением ждал конца потопа, потому что запасы в лодке быстро истощались. Наконец ливень прекратился. Когда вода начала спадать, Тумбайнот сказал: 'Надо посмотреть: может быть, вода уже спала достаточно' - и выпустил голубя. Скоро голубь вернулся усталый и при виде его Тумбайнот понял, что вода держится высоко, и что птица не смогла найти себе места для отдыха.
Спустя несколько дней он выпустил ястреба, причем предварительно прикрепил стрелу к перу его хвоста, рассчитав, что если ястреб опустится на падаль, стрела, которую он потащит за собой по земле как-нибудь выдернется из хвоста и воткнется в землю. И действительно, когда вечером ястреб вернулся в лодку без стрелы и одного пера в хвосте, Тумбайнот понял, что птица наткнулась на падаль и что, стало быть, потоп ослабевает.
Наконец вода совершенно спала и лодка пристала к суше. Люди и животные высадились. Выйдя из лодки, Тумбайот увидел сразу четыре радуги, по каждой стороне неба, и истолковал их как знамение, что гнев божий миновал.
Светало.
Безымянный выполз из под слоя песка. Встал. Поежился, сделал несколько нескладно-энергичных движений. Попрыгал, растрясая кровь по конечностям. Сел, толкнув ногой отвязавшийся мешок с концентратом.
В зияющий каменный мешок с окнами без рам задувал ветер. Песок впитывал первые лучи дня. Ядовитый воздух шевелил лохмотья полиэтилена.
Безымянный взглянул на часы.
Ночь длилась всего шесть часов. Изрядно разбухшее, как ему показалось, светило ненормально быстро поднималось в груде жидких облаков. В лезущем из-за горизонта газовом шаре было что-то психоделическое. Безымянный сидел, залитый малиновым. Думать не хотелось.
Дыхание изо рта выходило паром и частично оседало на песке мелкими кристалликами. Безымянный поежился и подтянул к себе мешок с концентратом. Какое-то время сидел неподвижно, пережевывая волокнистый кубик. Глядел на песок. Затем встал, побродил по разрушенному дому. Нашел и осторожно снял с окна кусок чудом неповрежденной пленки. Вернулся и бросил рядом с мешком.
Некоторое время Безымянный занимался тем, что ползал по песку и сгребал руками (сняв предварительно часы и перчатки) верхний его слой. Как только набралась достаточно большая куча, он стал рыть в ней конусообразную яму. Когда яма достигла требуемой глубины (что-то около метра), а стенкам ее был придан оптимальный угол (примерно 45 градусов), он поставил на ее дно подобие глубокого стакана, сложенное им заранее из куска той же пленки. Укрепил там. Накрыл получившуюся конденсирующую установку полиэтиленом; натянул. Присыпал края мембраны песком, прижал их камнями.
В центр получившейся 'крыши' Безымянный водрузил черепок с таким расчетом, чтобы пленка прогнулась точно над емкостью для сбора влаги.
После всех приготовлений он уселся на успевший нагреться песок и вынул из коробки на поясе матерчатый чехол. Развернул. Отобрал самую толстую иглу. Извлек из ножен меч.
Посидел немного, любуясь светом на лезвии.
Потом провел поперек него глубокую царапину. Ближе к рукояти.
***
Безымянный зарылся в теплый песок. Был вечер какого-то там по счету дня.
Сквозь забытье, как с другой планеты, ветер доносил отдаленные взрывы и стрельбу. Шевельнуться или даже просто открыть глаза сил не было. Вскоре все стихло.
Накрапывал дождь. Холодная капля кисло обожгла щеку. Безымянный стер каплю ладонью. Натянул на голову пленку.
***
Вчера Безымянный наткнулся на человека. Человек лежал ничком, наполовину уже утонув в песке. Что-то взорвалось у человека внутри черепа и испортило дыхательную маску. Зато баллон с кислородом оказался цел и, судя по индикатору на нем, полон. Еще один баллон Безымянный нашел в заплечном мешке. Мешок он взял с собой. А еще при погибшем человеке была фляга со сладким, чуть кисловатым питьем. И солевые капсулы. Очень соленые.
От малого объема пищи у него начались запоры. Чтобы побудить ленивый кишечник к работе он жевал лишайники. От них скапливались и отходили газы. Он быстро перестал испытывать неловкость по этому поводу.
***
Безымянный шел, спотыкаясь. Он различал лишь слепящий кусок каменистой поверхности под ногами. Туннельное зрение. Сознание сузилось до простой мысли-доминанты: НЕЛЬЗЯ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ. Кроме камней Безымянный видел ноги (ноги - ногти - когти - кости), механически толкавшие его тело вперед и вверх. Тело безвольно сотрясалось при каждом шаге. Со стороны казалось, будто он все время падал и, как кукла, подставлял по направлению падения то одну, то другую ногу. Остановка для него означала смерть. У него не будет сил встать. Концентрат закончился вчера. Или позавчера? В нем, в концентрате, видимо, был какой-то стимулятор нервной системы, потому что пока Безымянный его принимал, спать хотелось мало. Сейчас ему ничего так не хотелось, как упасть и не подниматься.
Камень и песок превратились в чешую рептилии - глинистые плошки. Вообще это был хороший знак. Это значит, что пустыня вот-вот закончится, и что рядом (если повезет) может оказаться источник воды. Воды, которая (вот уж верх везения) может оказаться пригодной для питья, которое... И тут Безымянный упал.
То, что он падает, он даже не понял. Просто подогнулись колени, а плитчатая поверхность вздыбилась и несильно стукнула в лицо. Стало тихо. В голове унялся ставший привычным 'белый' шум.
Он лежал.
Его окружили люди.
Какое-то время люди беззвучно переговаривались. Затем они переложили его тело на подобие носилок. В тумане Безымянный еще успел это осознать и царапнул ободранными пальцами по плиткам в поисках чего-то важного. Его понесли. Один из подошедших - зашитый в кевлар бородач - задержался, чтобы подобрать короткий, в локоть , клинок. Наполовину вытянул его из ножен. По курчавой бороде скользнул зайчик.
Обоюдоострое лезвие ближе к рукояти было покрыто неровными царапинами. Человек насчитал их шесть.
***
Безымянный пришел в себя оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Маски не было. Запах. Пьяняще-чистый и влажный воздух. Оттенок озона. И еще один: не сравнимый ни с чем, одуряющий - зелени.
Безымянный открыл глаза и долго фокусировал взгляд.
Над ним навис шатер из листвы. Может это и есть она. Смерть. Если так, то воскресать ему уже не хочется.
Над ним склонилось женское лицо. Увядающее, но красивое. Женщина настойчиво что-то шептала. Слово из двух слогов. Нечто вроде 'массхи', или 'маскти'. Трясла его и повторяла.
А сил у него не было даже на то, чтобы повернуть голову.
Губы ощутили резкий холод, о зубы застучала кружка. Потекла сладкая влага. Он жадно сглотнул, когда рот наполнился. Еще раз, еще. Губы треснули. Женщина держала его голову. Напившись, он потерял сознание.