Авдеенко Виктор Анатольевич : другие произведения.

Истинные приключения французских мушкетеров в Речи Посполитой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Полюбившиеся читателям во всем мире французские мушкетеры Атос, Портос, Арамис и д"Артаньян по воле случая оказываются - в Украине, которая в те далекие времена была частью Речи Посполитой, но уже тогда страстно и мучительно боролась за свою независимость. Тот же случай свел храбрых французов с украинским гетманом Богданом Хмельницким, а также польскими магнатами Иеремией Вишневецким и Александром Конецпольским. О том, как складывались их отношения, какие невзгоды, тяготы и приключения выпали на их долю, рассказывает эта книга. В ней также нашлось место кровавым сражениям, тонкой дипломатии, вероломному предательству, безрассудной храбрости, роковой любви и, конечно же, беззаветной дружбе. Автор с радостью и волнением приглашает читателей в увлекательное и полное опасностей путешествие вместе с мушкетерами и надеется, что чтение этой книги будет в равной мере интересным и познавательным.

Виктор Авдеенко

Истинные приключения французских мушкетеров в Речи Посполитой

Предисловие автора

  
   Для меня, как, наверное, для многих, роман Александра Дюма "Три мушкетера" стал одной из первых, прочитанных еще в детстве, книг. Уже в более зрелом возрасте я решил перечитать "Трех мушкетеров", а также, как сейчас модно говорить, сиквел "Двадцать лет спустя". Мне было приятно отметить, что эти романы могут представлять интерес и для взрослого человека.
   Несмотря на некоторую вольность в интерпретации исторических событий, технические хитрости, свойственные роману-фельетону, в формате которого публиковались книги, сюжетные нестыковки а, порой, откровенные ляпы, Дюма мастерски выстраивает увлекательное действие, удерживая внимание, по крайней мере, меня, как читателя, на протяжении всего повествования.
   Ну и, наверное, главное достоинство "Трех мушкетеров" - беспрецедентный культ дружбы, созданный в романе, опять-таки, несмотря на все огрехи, в том числе, на ту легкость и искусственность, с которыми эта дружба возникает, и не меньшую парадоксальность, с какой она прерывается на целых двадцать лет. Тем не менее, все другие романы, воспевающие бескорыстную искреннюю дружбу, уже вторичны и вышли, так сказать, из шинели, или, правильнее будет сказать, плаща (и шпаги) "Трех мушкетеров".
   Александр Дюма довольно вольно обошелся с историей. Так, герои его романа не могли участвовать в осаде Ла-Рошели, поскольку в то время были в совсем уж нежном возрасте.
   Если имя д'Артаньяна было довольно хорошо известно широкой публике, то в историчность Атоса, Портоса и Арамиса верилось с трудом, на что намекал и сам Дюма. Однако, как выяснилось, эти люди на самом деле существовали и действительно служили в роте королевских мушкетеров.
   Замысел книги возник у меня довольно спонтанно, как некая игра, поначалу не обещавшая вылиться во что-то серьезное. Однако по мере изучения предмета, сюжет романа стал для меня вырисовываться все более четко и ясно, и это окончательно убедило меня в необходимости взяться за его непосредственное написание.
   Я попытался "восстановить" историческую справедливость по отношению к главным героям произведения Дюма, которые присутствуют и в данной книге. В качестве "компенсации" я позволил себе собственные вольности и фантазии, не уступающие по дерзости тем, к которым прибег французский литератор. Вместе с тем, по моему глубокому убеждению, события и ситуации, в которые вовлечены герои книги, являясь, безусловно, абсолютным вымыслом, тем не менее, вполне могли случиться в реальности. Это, в первую очередь, обусловлено скудостью источников, что дает богатую почву для игры воображения.
   Внимательный читатель наверняка заметит некоторые нюансы, свойственные первоисточнику, в частности, упомянутые выше, а также ряд других вещей, о которых я не хотел бы распространяться раньше времени.
   Кроме того, как для человека постсоветского пространства для меня "Три мушкетера" - это не только книга, но еще и фильм. Фильмов о "великолепной четверке" было немало, но нам, рожденным в СССР, особенно дорог один. По прошествии времени приятно осознавать, что кино снималось в Украине. Дань уважения этому фильму также можно обнаружить в книге.
   В любом случае, мне хотелось, чтобы роман получился интересным, увлекательным, познавательным. А получилось ли - судить читателю.
  
  
  
  

Глава первая. Итальянец и гасконец

  
   Кардинал Мазарини, первый министр Франции и, как многие догадывались, предпочитая об этом молчать (притом вовсе не из-за страха перед ним самим, а, скорее, из-за уважения к королеве и, особенно, к юному королю, хотя подобное поведение Ее Величества ни коим образом не способствовало упрочению этого уважения, а, как раз, наоборот), - тайный принц-консорт, этой ночью не спал.
   Он только что покинул покои королевы и вернулся на свою половину, и теперь молча мерил шагами кабинет, предаваясь раздумьям. Наконец, обессилев, кардинал опустился в кресло перед заваленным бумагами и книгами столом.
   В течение нескольких минут он так сидел, подперев голову обеими руками, затем, слыша отдаленный шум с улицы или шорох с лестницы перед его покоями, снова возвращался к своим мыслям, вставал и продолжал неспешное, но настойчивое движение.
   Мысли кардинала были невеселыми. Подстрекаемая парламентом чернь заполонила улицы Парижа. Гвардия и войска пока контролировали ситуацию, но неизвестно, сколько так могло продолжаться.
   - Неблагодарные! - пробормотал Мазарини.
   А, впрочем, какой благодарности он мог от них требовать? Кому нужны его блестящие военные и дипломатические победы? Разве они... они могут оценить его достижения по достоинству?
   - Время нас рассудит! - снова сам себе сказал он.
   Время... Кардинал горько улыбнулся. Кто знает, сколько пройдет времени, пока его заслуги перед Францией, да что там -- перед всей Европой -- будут оценены. Да и произойдет ли это вообще когда-нибудь?
   Может, его по достоинству оценят потомки? Как знать? Хотелось все же, чтобы лавры достались при жизни.
   Звезда дипломата и государственного деятеля Мазарини, или, точнее, Джулио Раймондо Мадзарино (иногда фамилия писалась как Мадзарини), уроженца Неаполитанского королевства, взошла в 1630 году, когда он познакомился с всесильным кардиналом Ришелье, став, по сути, его агентом в Италии. Через несколько лет Мазарини снова оказался в Париже - в роли папского легата, однако вскоре перешел на службу к французскому королю, фактически же - в услужение к Ришелье. Именно по его протекции в 1641 году Мазарини получил сан кардинала.
   К удивлению многих после смерти Людовика XIII в 1643 году вдова короля, регентша Анна Австрийская назначила Мазарини, который теперь был известен как Жюль Мазарен, первым министром Франции. Это вполне ожидаемо вызвало неудовольствие наиболее знатных семей королевства, которые составили против него так называемый "заговор высокомерных". Его пытались убить, но Мазарини, не став более искушать судьбу, арестовал всех бунтовщиков и вышел из этой истории победителем. Но сейчас Франция снова забурлила, и происходило это без, по крайней мере, видимого содействия "высокомерных".
   Однако не только волнения в королевстве, которые, по счастью, пока что не выходили за рамки столицы, беспокоили Мазарини. В конце концов, пусть они ненавидят его -- иностранца, итальянца! - но никто не осмелится тронуть короля, королеву, которая, хоть и сама иностранка, была все же матерью государя, а он уже через несколько лет станет полноправным властителем Франции.
   - И мы ему будем усердно помогать, - еле слышным шепотом - да и то, только ему самому - проговорил кардинал, и его лицо осветила недобрая, в чем-то даже зловещая улыбка.
   Война, которая продолжалась уже тридцать лет, которая принесла столько бед и страданий и требовала все больших средств - а их можно было получить лишь за счет все новых и новых налогов - близилась к концу. Ни для одной из стран Европы исход этой войны не сулил стольких выгод, как для Франции. Основы этого успеха были заложены еще во времена его предшественника -- покойного кардинала Ришелье, чьей тенью называли Мазарини его недоброжелатели, но его, Мазарини, заслуги в успешном завершении войны были не меньшими, а, может даже, и более значительными.
   Мазарини не спешил. Война должна была закончиться -- в этом году или в следующем - не столь важно. Он требовал от своих послов добиваться максимально выгодных условий подписания мира. К тому же Испания была все еще сильна, по крайней мере, так считали ее правители, отчего действовали соответствующим образом, а, значит, боевые действия продолжатся еще несколько лет, если не десятилетия.
   Но не Испании опасался Мазарини. Куда больше его беспокоили события, разворачивавшиеся на севере и востоке Европы.
   Если во время войны Франция охотно сотрудничала со Швецией, сперва, еще при Ришелье, щедро ссужая ее деньгами, а затем, на завершающем этапе, координируя боевые действия, то теперь, когда мир был уже не за горами, Швеция превращалась в могучую державу, которая по праву могла соперничать за гегемонию во всей Европе с самой Францией.
   Мазарини отдавал должное уму и таланту шведского риксканцлера Акселя Оксеншерны. В нем он чувствовал достойного соперника в искусстве дипломатии и плетения интриг.
   То был великий век великих людей. На фоне порой бездарных монархов глыбами вставали столпы эпохи -- первые министры, канцлеры, военачальники, порой просто откровенные авантюристы, добывавшие славу своим отечествам храбростью, талантами, волей и умом. Таким был Валленштайн у австрийских Габсбургов, Оливарес -- в Испании, Оссолинский - в Речи Посполитой, уже упомянутый Оксеншерна -- в Швеции, Ришелье и, конечно же, он сам, Мазарини, - во Франции. И снова горькая улыбка заиграла на губах кардинала.
   Оксеншерна сумел заключить мир с Речью Посполитой, но, не исключено, что Швеция, значительно усилившись после большой войны, через некоторое время, нужное ей для передышки, снова решится на военные действия против Польши. Мазарини же нужна была Польша, чей король Владислав не скрывал своих симпатий к Франции.
   Особенно Мазарини беспокоила перспектива того что Швеция заключит союз с украинскими козаками, которые предприняли уже несколько попыток, правда, неудачных, освободиться от власти Польши. По крайней мере, на месте Оксеншерны он поступил бы именно так.
   Сейчас у этих козаков появился новый предводитель, или, как его называли поляки, гетман, который, как доносили агенты кардинала, вел успешную кампанию против коронных войск, что уже угрожало не только потерей Речью Посполитой украинских земель, но и всему королевству.
   Как же звали этого предводителя, этого гетмана? Его несколько лет назад Мазарини рекомендовал французский посол в Варшаве, именно благодаря его, этого гетмана, посредничеству более двух тысяч козаков приняли участие в осаде Дюнкерка. Наверняка его помнит этот заносчивый наглец Конде. Но в то время кардиналу было как-то не до украинского гетмана...
   Размышления Мазарини прервал стук в дверь.
   Появился камердинер.
   - Шевалье д'Артаньян, - доложил он.
   Камердинер сделал шаг в сторону. В комнату вошел мужчина, одетый по-военному. Камердинер молча поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.
   Это был мужчина лет сорока, хотя он вполне мог быть и моложе - его сильно старили изможденное лицо и впалые глаза. Мужчина был невысокого роста, худой, его волосы были черны как смоль, но в них уже виднелась седая прядь. Его несколько потухшие глаза время от времени вспыхивали, и тогда их взгляд становился живым и цепким. Лицо вошедшего было смуглым, продолговатым, но с выдающимися скулами, челюстные мышцы были чрезмерно развиты, что выдавало в нем гасконца, одного из многих, кто нашел в свое время пристанище в роте мушкетеров Его Величества, особенно после того, как ее капитаном стал граф де Труавиль (гасконский дворянин известный также как де Тревиль).
   Вошедшего звали Шарль де Бац де Кастельмор, хотя сам он предпочитал именовать себя по фамилии своей матери - д'Артаньян. В прошлом королевский мушкетер и гвардейский офицер, ныне он был одним из свиты так называемых "простых дворян" Его Преосвященства кардинала Мазарини.
   Шевалье д'Артаньян поклонился кардиналу.
   - Я к вашим услугам, Монсеньер, - сказал гасконец.
   - Что же так долго, мой любезный друг? - нетерпеливо и немного надменно сказал Мазарини. -- Я посылал за вами полчаса назад.
   - Я спал, Ваше Преосвященство, - ответил дворянин - без вызова, но с достоинством.
   - Спали? - в голосе кардинала слышалось удивление, к которому явно примешивалось недовольство.
   - Да, Ваше Преосвященство, спал. Я лишь сегодня утром прибыл из Перонна, куда ездил по поручению Его Преосвященства....
   - Да-да, конечно, прервал его Мазарини, - я не забыл, с каким усердием вы мне служите.
   На лице месье д'Артаньяна появилось подобие улыбки.
   - Вы снова мне нужны, - кардинал улыбнулся в ответ своему слуге, то ли с состраданием, то ли с издевкой, хотя, скорее всего, здесь было и то, и другое.
   - Итак, - проговорил Мазарини, - вы мне нужны для одного деликатного дела.
   - И что же это? - поинтересовался, впрочем, без особого энтузиазма, д'Артаньян.
   - Вы поедете в Польшу.
   - В Польшу? Я, честно говоря, больше надеялся на Лондон.
   - Нет, мой любезный друг, именно в Польшу.
   - Осмелюсь спросить, с какой целью. Вероятно, вы хотите, чтобы я передал ваши наилучшие пожелания королеве Марии Луизе?
   - Вы поедете инкогнито, - продолжал кардинал, как будто не услышал легкомысленную шутку военного. - Забудьте о королевском дворе, вам не просто не стоит - вам ни в коем случае нельзя там появляться, - на последних словах эмоциональный итальянец перешел практически на крик. Но он сразу же овладел собой. - Вообще о вашем визите никто не должен знать, ни в Польше, ни даже во Франции.
   - О-ля-ля, неужели мы объявляем войну Польше? - вновь, было, пошутил д'Артаньян.
   - Вы задаете слишком много вопросов..., - на этот раз Мазарини не стал игнорировать юмор гасконца, его глаза на мгновение озарились гневом. - Впрочем, именно за это я вас ценю, - теперь уже примирительно произнес кардинал.
   Он сел за стол, его взгляд на мгновение стал рассеянным. Затем Мазарини вновь поднялся.
  

****************

  
  
   - Итак..., - произнес кардинал, собираясь с мыслями. Он начал расхаживать взад-вперед по комнате.
   - Итак...? - проявил услужливую заинтересованность д'Артаньян, его глаза следовали за движениями Мазарини.
   - Да, к делу. Вы наверняка помните, мой друг, пару лет назад при осаде Дюнкерка польские полки, которые проявили отвагу и военное искусство?
   - Да, Ваше Преосвященство, безусловно, помню.
   - И вы, вероятно, помните, что значительную часть этих полков составляли украинские козаки из восточных земель Речи Посполитой?
   - Что-то припоминаю... Однако я никогда особенно не интересовался национальным составом этих войск. Я солдат, Ваше Преосвященство, и не знаю слов...
   - Довольно, д'Артаньян, - воскликнул Мазарини, - от вас никто и не требует этого.
   - Ваше Преосвященство! - д'Артаньян почтительно поклонился.
   - Эти козаки, согласно донесениям принца Конде, проявили истинную отвагу.
   - Да, Ваше Преосвященство.
   - Не перебивайте меня, д'Артаньян.
   - Слушаюсь, Ваше Преосвященство.
   Кардинал яростно засопел, затем, сменив гнев на милость, украдкой улыбнулся: он знал, что за хитрец был этот гасконец, можно сказать, вполне под стать ему самому, итальянскому проходимцу.
   - У этих козаков, - продолжил Мазарини, несколько успокоившись, - есть предводитель... Как же его имя..., - от напряжения его глаза чуть не вылезли из орбит.
   - Э..., - попытался было что-то сказать д'Артаньян.
   - Не перебивайте меня! - что есть мочи завопил Мазарини. - Вспомнил! Хмельницкий! Его зовут Хмельницкий, - лицо кардинала стало счастливым, как у ребенка, который, наконец, получил обещанный еще с самого утра десерт.
   - Точно, Хмельницкий, - поддакнул гасконец.
   Итальянец же только метнул в его сторону острый и обжигающий как молния взгляд, в котором, впрочем, можно было уловить, скорее, не гнев, а удовлетворение. Удовлетворение тем, что он выбрал для этого важного дела правильного человека - именно д'Артаньяна, а не кого-то другого. "Например, его друга, как же его имя... каналья, что за напасть такая сегодня, что он не может вспомнить ни одного имени..."
   - Как доносят мои информаторы из Варшавы и других мест, этот Хмельницкий успешно ведет кампанию против польских королевских войск и вот-вот подойдет к столице. К польской столице, - пояснил кардинал, бросив быстрый взгляд в сторону офицера. Тот лишь кивнул головой, давая понять, что прекрасно все понял.
   "Даже если он ничего сейчас не понимает, и все, что я ему рассказываю о европейской дипломатии, для него - что трактат Блаженного Августина, можно быть уверенным: этот гасконец обязательно во всем разберется, еще и даст сто очков вперед многим другим", подумал Мазарини, и это в очередной раз заставило его улыбнуться.
   Кардинал вновь принялся мерить шагами кабинет, как он это делал до прихода д'Артаньяна.
   - Ситуация очень серьезная. Вы меня понимаете? - кардинал испытующе посмотрел на гасконца.
   - Польский король -- друг Его Преосвященства, и вы, Монсеньор, не оставите его в беде...
   - О, да! О, да! Я преисполнен уважения к королю Владиславу, - промолвил Мазарини с таким видом, как будто перед ним сейчас стоял не его собственный шпион, а иностранный дипломат. - Но дело не в этом.
   - Не в этом? - переспросил д'Артаньян. Мазарини хотел было сделать очередную гневную отповедь, но сдержался.
   - Польша постоянно ведет войны, весьма успешно, надо сказать, со своими соседями - Московией, Турцией, Швецией, - на лице кардинала отразилась внутренняя борьба чувств. На самом деле в данную минуту она сводилась к следующему: сразу ли переходить к инструкциям своему поверенному или еще какое-то время продолжить подготовительную работу. Наконец, нахмурившись, он вымолвил:
   - Швеция...
   - Швеция -- наш союзник..., - начал было офицер, но тут же осекся.
   - Совершенно верно, дорогой д'Артаньян. Вы зрите в самый корень. Но война заканчивается, и..., - Мазарини замялся, подбирая слова, - так может статься, что из союзника Швеция превратится в грозного соперника.
   Д'Артаньян молча ждал развития мысли Его Преосвященства.
   - Мы, французы (при этих словах д'Артаньян еле заметно улыбнулся), мы не должны допустить союза Швеции и Хмельницкого, - выпалил министр, устав от игры в кошки-мышки с хитрым гасконцем. - И вы, д'Артаньян, слышите, вы, поможете в этом своему отечеству.
   Сказав это, Мазарини резко повернулся на каблуках, оказавшись лицом к лицу с офицером на расстоянии не более двух метров. Не давая иссякнуть произведенному эффекту, он продолжил:
   - Скажите мне честно, дорогой друг: вы готовы к этой важной и, замечу, почетной миссии?
   - Ваше Преосвященство, - д'Артаньян склонился перед Мазарини в глубоком поклоне, - я ваш покорный слуга, я слуга Франции, Его Величества Людовика и Ее Величества Анны. Я сделаю все, что в моих силах, нет, даже больше, чем в моих силах. Можете на меня рассчитывать, - в этот момент еще недавно потухшие глаза гасконца засверкали огнем, и тот, кто хорошо знал д'Артаньяна, понимал, что причина этого огня - не только и, вероятно, не столько патриотизм, сколько авантюризм, к которому был так склонен хозяин этих глаз.
   А кардинал Мазарини за неполные два года, что д'Артаньян состоял у него на службе, успел неплохо изучить его характер. Именно поэтому он и решил поручить столь деликатную и, скажем прямо, небезопасную миссию этому хитроумному гасконцу, а не кому-нибудь из его более искусных дипломатов. К тому же - это было хорошо известно - д'Артаньян являлся прекрасным воином, что неоднократно доказывал в бою, а во время своей предстоящей миссии ему, вероятно, придется прибегать к шпаге не реже, а, возможно, даже чаще, чем к языку дипломатии.
   - Вы отправитесь к Хмельницкому и будете убеждать его не идти на союз со Швецией ни при каких обстоятельствах.
   Мазарини взял со стола лист бумаги, схватил перо, потянулся рукой к чернильнице.
   - Вы передадите ему письмо..., - кардинал начал было писать, но он явно колебался.
   Мазарини отложил в сторону бумагу и встал из-за стола.
   - Пожалуй, нет, это слишком рискованно. Вы передадите мои предложения Хмельницкому на словах. Поэтому, дорогой д'Артаньян, внимательно слушайте и хорошенько все запоминайте.
   Итальянец продолжал ходить взад-вперед по кабинету.
   - Убеждайте его пойти на мировую с Польшей, тем более король, насколько я знаю, благоволит к нему. Советуйте заручиться поддержкой Московского царя, Молдавского господаря, правителя Бранденбургского, наконец! Но, черт возьми, никакой Швеции, слышите!?
   Кардинал не на шутку возбудился. Давал о себе знать южный темперамент, который был знаком и самому д'Артаньяну.
   - Нажимайте на то, что шведам верить нельзя, что они коварны и обязательно обманут. Напомните об их постоянных войнах с Польшей, что шведский король не удовлетворится лишь собственно польскими землями и захочет распространить свою власть и на Украину тоже. От моря до моря.
   Д'Артаньян внимательно слушал кардинала, воздерживаясь теперь от каких-либо комментариев.
   - И, разумеется, - Мазарини, казалось, полностью овладел собой, - обещайте без стеснения всестороннюю помощь от меня, меня лично и Франции. Мое имя ему небезызвестно, - несколько надменно добавил он.
   Итальянец вплотную подошел к гасконцу и положил обе руки ему на плечи. Они были примерно одного роста. Однако Мазарини был лет на десять старше и на столько же ливров тяжелее.
   - Теперь вы знаете все. Поезжайте же немедля, - сказал он, резко повернувшись к стене, давая понять, что аудиенция закончена.
   - Поезжайте! Это легче сказать, чем сделать, - несколько развязно ответил д'Артаньян.
   - Не понимаю вас, месье, - в голосе кардинала послышался холодок. Он неторопливо повернулся лицом к офицеру.
   - Но чтобы ехать, нужны деньги, а их у меня нет, - завел уже известную им обоим песню гасконец.
   - А! - подхватил Мазарини, - вы говорите, у вас нет денег?
   - Да, Монсеньор, у меня их совсем нет.
   - Нет денег, - Мазарини вздохнул. - Нет денег. - Он подошел к столу, выдвинул ящик и вынул из него кошелек. Кардинал несколько мгновений задумчиво смотрел на него, как будто сомневаясь в правильности своих действий.
   - Я дам вам тысячу экю. Что скажете? - наконец сказал он.
   "Скряга!" - сказал про себя д'Артаньян. - Думаю, этого вполне хватит, - произнес он вслух.
   - В таком случае -- в путь! - нетерпеливо воскликнул Мазарини.
   Ничто в жизни его не огорчало так, как необходимость расставаться с деньгами. Даже если это были необходимые траты и, к тому же, не столь уж значительные суммы.
   - Слушаюсь, Монсеньор, - сказал д'Артаньян, пряча кошелек в карман.
   - Ступайте же!
   Гасконец поклонился и вышел из кабинета. Итальянец, в свою очередь, почувствовав, наконец, нахлынувшую усталость, с чувством удовлетворения от выполненной важной работы погрузился в кресло и закрыл глаза.
   Через минуту он открыл их и позвонил в звонок. Снова вошел камердинер. Мазарини отдал ему приказание готовиться ко сну. Он встал, вышел из кабинета, лично закрыв его на несколько замков, и отправился в сопровождении камердинера в спальню.
  
  
  
  

Глава вторая. Д'Артаньян в тридцать пять лет

  
  
   Шарль д'Артаньян покинул роту королевских мушкетеров почти восемь лет назад, после чего служил в нескольких гвардейских полках младшим офицером. Однако он до сих пор чувствовал себя мушкетером.
   "На мне нет одежды мушкетера, но душой я мушкетер. Сердце мое -- сердце мушкетера", - любил он повторять, когда встречался со своими бывшими сослуживцами.
   Впрочем, сослуживцы теперь были мушкетерами также только в душе, так как два года назад - в 1646 году, мушкетерская рота была распущена под предлогом экономии средств. Хотя злые языки утверждают (а они зачастую оказываются правы), что истинной причиной стал отказ де Тревиля передать управление ротой племяннику кардиналу Мазарини Филиппу, герцогу де Неверу.
   Королевские мушкетеры ведут свою историю с того времени, когда Генрих IV в 1600 году создал для своей личной охраны роту, в которую вошли исключительно дворяне. Так как они были вооружены легкими карабинами, они стали называться карабинерами. В 1622 году сын Генриха Людовик XIII приказал вооружить дворян мушкетами - с тех пор они и известны как мушкетеры.
   У мушкетера на вооружении был мушкет с сошкой и шпага. Ему также полагался палаш - для конного боя, пистолеты и кинжал-дага.
   В состав роты входило сто мушкетеров. Это было элитное подразделение, личная охрана французских королей.
   Однако, как было сказано выше, ко времени описания нынешних событий мушкетеры военного дома короля Франции, каково было их официальное название, стали историей, славными страницами которой были Ла-Рошель, Аррас, Дюнкерк и многие другие битвы (если бы д'Артаньяну тогда сказали, что через какой-то десяток лет ему доверят командование возрожденной ротой королевских мушкетеров, он счел бы этой дурной шуткой).
   В 1630 году юный Шарль, которому тогда едва исполнилось 17 лет, отправился в Париж. В столице к тому времени на воинской службе уже находились два его старших брата.
   Как и большинство гасконских дворян он поступил сперва в одну из гвардейских рот, а затем, через несколько лет, благодаря проявленным сноровке и отваге, а также, что было вовсе не лишним, имевшимся у него рекомендациям, - в роту королевских мушкетеров.
   Сейчас, по прошествии почти двадцати лет, он с умилением и ностальгической грустью вспоминал свои первые годы в Париже. В ту пору его шпага редко подолгу оставалась в ножнах. Он был готов драться с кем угодно и по какому угодно поводу.
   Впрочем, этим он мало чем отличался от своих товарищей. Несмотря на то, что дуэли во Франции официально были запрещены, они случались практически каждый день. Особенно частыми были поединки между королевскими мушкетерами и гвардейцами кардинала (на троне в то время еще находился Людовик XIII, а первым министром Франции был кардинал Ришелье) -- как индивидуальные, так и с участием целых групп. Причем, как Его Величество, так и Его Преосвященство приходили в истинный восторг, узнавав о победе своих любимцев в очередной стычке.
   Если же после шумной пирушки в трактире мушкетерам не встречались их извечные враги гвардейцы, они искали себе другие развлечения, одним из которых было срывание шляп и плащей с прохожих. Все это страшно веселило молодых повес.
   Д'Артаньян до сих пор помнил свой первый поединок. Он и три его земляка, в отличие от него уже носили мушкетерские плащи, поздно вечером возвращались из кабачка, когда на них напали пятеро гвардейцев. Теперь он понимал, что это не была случайная встреча -- все было заранее спланировано, скорее всего, за ними следили еще от самого питейного заведения или даже в нем самом. Все указывало именно на это, так как их атаковали из-за угла. В первые же мгновения один из мушкетеров был убит, а второй ранен.
   Д'Артаньян оказался тогда лицом к лицу с гвардейцем, которого запомнил навсегда. Это был опытный фехтовальщик, любимец кардинала, некий Бискара, тоже, кстати, гасконец.
   Сердце д'Артаняна билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Он дрался, как разъяренный тигр, неистово носясь вокруг своего противника, нарушая все правила фехтования. Это не значит, что он был слабым фехтовальщиком - в теории, скорее, наоборот, но тогда ему катастрофически не хватало опыта. Впрочем, в тот злополучный день ни он, ни его соперник не были ранены. Двух его друзей арестовали, самого же д'Артаньяна, учитывая его юный возраст, отпустили.
   Первое время д'Артаньян снимал комнату в мансарде на улице Могильщиков, вблизи Люксембурга. Затем он перебрался с левого берега Сены на правый и последние лет семь арендовал две комнаты в гостинице на улице Пти-Лион-Сен-Савер. Хозяйкой была молодая свежая нормандка, с которой гасконец успешно наставлял рога ее постоянно отсутствовавшему мужу-галантерейщику.
   Жилище д'Артаньяна было абсолютно холостяцким, так как о полноценной семье или даже просто о браке он пока не помышлял. Авансы со стороны хозяйки он всячески пресекал, пугая ее перспективой закончить земной путь на виселице за двоемужие.
   - Но я уверена, что он умер, - не унималась прекрасная Мадлен.
   - А у меня такой уверенности, представьте, нет, - отшучивался гасконец.
   - И что же нам теперь делать?
   - Ждать, милая, ждать!
   Таким образом, караулы, военные походы, казармы, а теперь еще и постоянные разъезды по поручению кардинала -- вот, собственно, что собой представляла жизнь д'Артаньяна, которая не то, чтобы тяготила его, но все же изрядно набила оскомину.
   К тому же в последнее время он был разлучен со своим, наверное, единственным другом Бемо (именно его имя тщетно силился вспомнить кардинал Мазарини), который в это время воевал в Италии.
   Гасконец совсем недавно вернулся из Перонна, куда ездил с письмом к губернатору - маркизу д'Оккенкуру. Губернатор доставленным письмом извещался о значительном скоплении врага на границе, в связи с чем ему рекомендовалось "быть настороже", а также предупредить об этом губернаторов соседних пограничных городов и крепостей.
   И вот новая миссия. Конечно, д'Артаньян был недоволен тем, что, не дав ему нормально отдохнуть, его снова гонят в дорогу. С другой стороны, его радовала возможность на время покинуть Париж и Францию - подальше от всевидящего ока Мазарини.
   Но что он знал о стране, в которую ему предстояло отправиться и где ему придется, быть может, провести не один месяц? Пожалуй, что ничего. Это его немного пугало, но одновременно завораживало и вдохновляло.
  

**************

  
  
   Если бы д'Артаньян решил посвятить хотя бы несколько часов изучению исторических архивов, то он узнал бы много интересного о стране, в которую ему было предписано отбыть, причем, как мы знаем, немедленно, для осуществления очень важной и крайне деликатной миссии. Надо думать, что он кое-что все-таки изучил, по крайней мере, кардинал Мазарини поручил своему камердинеру передать д'Артаньяну некоторые фолианты, которые были бы ему в этом полезны.
   Как ни парадоксально, но сегодня мы знаем о Польше той эпохи, наверное, даже больше, чем ее современники.
   Женой тогдашнего польского короля Владислава была Мария Луиза де Гонзага, дочь французского герцога де Невера. По линии матери она приходилась родственницей могущественным Гизам.
   В Варшаве Мария Луиза устроила двор на французский манер, пыталась влиять на супруга, который, впрочем, к делам государственным ее не подпускал, а потому ей пришлось довольствоваться сугубо гуманитарной сферой.
   А государственные дела шли не самым лучшим образом - вновь бунтовала Украина.
   Формально - часть Речи Посполитой, это была отдельная страна, населенная народом, отличным и от поляков, и от литвинов, и от московитов, и от крымцев. Хоть и имевшим отдельные сходные черты со всеми перечисленными. Именовался этот народ украинцами, однако их называли также козаками или запорожцами, что было не совсем верно, так как козаки были военным сословием, а к запорожцам принадлежали только те козаки (а иногда и не козаки вовсе, а простые селяне-батраки), которые сбегали от произвола шляхты в Запорожскую Сечь - укрепленное военное поселение в низовьях Днепра за труднопреодолимыми порогами, созданное как форпост против набегов крымских татар.
   Тем не менее, отчасти, такое отождествление запорожцев с украинцами было оправданно, так как именно козаки, запорожцы, были той движущей силой, которая вела всех украинцев на борьбу за свободу и независимость.
   Украина бурлила с конца предыдущего века. В нынешнем же столетии восстания вспыхивали чуть ли не каждый год. Однако после очередного мятежа в 1638 году, жестоко подавленного польскими войсками, установился так называемый "золотой покой", и он сохранялся вот уже целое десятилетие.
   Это, конечно же, не означало, что украинцы смирились со своей судьбой, или же что жизнь их стала более сносной. Вовсе нет. Как писал современник и свидетель тех событий, французский инженер Гийом де Боплан, жизнь украинцев была "хуже, чем положение галерных невольников".
   Украинцы же, на самом деле, терпеливо ждали подходящего момента. И вот, похоже, этот момент настал. И Украину снова прорвало.
   Обиженный польским шляхетским произволом бывший войсковой писарь Богдан Хмельницкий пришел на Сечь и был в ней избран гетманом. Туда к нему стекались разрозненные козацкие отряды. На Сечь к Хмельницкому продолжали бежать все угнетенные и обездоленные.
   Хмельницкий готовился к большой войне с Польшей. Имевшим навыки в военном деле выдавали оружие, а тем, для кого война была вновь, - прививали азы боевой подготовки.
   Неминуемость войны чувствовали все. Как написал один автор, чье имя осталось нам неизвестным, "по всей Украине словно бы зашумело, словно бы предвестье близкой бури". О грядущей войне говорили вполголоса, почти шепотом, о ней толковали в городах и селах, в поместьях и замках, в корчмах и на постоялых дворах. Задавался лишь один вопрос: когда же?
   И вот, наконец, Хмельницкий выступил с Запорожья и пошел со своим войском, к которому присоединились несколько тысяч татарских конников, вверх по Днепру - освобождать Украину.
   Из Варшавы на подавление украинского восстания (а то, что это было именно восстание, а не локальный бунт, в столице никто уже не сомневался) отправилось польское войско во главе с великим коронным гетманом Николаем Потоцким.
   То, что казалось сначала легкой прогулкой, обернулось трагедией. Под Желтыми Водами на голову был разбит передовой отряд польской армии под предводительством сына Николая Потоцкого Стефана. Это произошло 6 мая 1648 года. А 15 мая основные силы поляков попали в засаду под Корсунем. Двадцатитысячное королевское войско было уничтожено, а Николай Потоцкий и его заместитель - польный гетман коронный Мартын Калиновский попали в плен к татарам. Надо полагать, что именно об этих успехах Хмельницкого сообщали агенты кардинала Мазарини.
   Мазарини не слишком переживал по поводу того, что Украина может освободиться от польской власти -- эти земли находились слишком далеко от французских границ, а потому разворачивавшиеся там события не могли каким-либо образом повлиять на политику Франции. Как сказал сам первый министр, больше всего ему бы не хотелось, чтобы Хмельницкий пошел на сближение со Швецией, которая рассматривала Украину в качестве возможного союзника еще лет двадцать назад.
   Если Хмельницкий окончательно отойдет от Польши, это будет означать крах Речи Посполитой.
   Кардинал никогда не одобрял польский обычай избирать короля. Власть монарха -- священна, как, собственно, и сама его фигура. И поэтому она, эта власть, никоим образом не может зависеть от воли группки дворян и богачей, которые руководствуются в своем выборе исключительно личными, а уж никак не государственными интересами. Он, Мазарини, никогда не позволит такого во Франции! Но именно этого, похоже, добиваются фрондеры. Именно, поэтому, продолжал размышлять первый министр, такого ни в коем случае нельзя допустить во Франции.
   Мазарини понимал, что Польше, рано или поздно придет конец - уж слишком сильны были амбиции ее соседей: Турции, Московии, все той же Швеции. На какое-то время притихли воинственные тевтонцы, но настанет час, и Германия возродится, возобновив свои претензии к восточному соседу. Да и австрийские Габсбурги вряд ли будут зевать, глядя на то, как другие рвут на части осажденную со всех сторон Польшу.
   Однако если Хмельницкий договорится с королем Владиславом и оставит Украину - пускай на новых, гораздо более выгодных для козаков условиях - в составе Речи Посполитой, катастрофу можно будет отсрочить на некоторое время, возможно, даже на довольно продолжительное.
   Московия и Оттоманская Порта пока не сильно беспокоили кардинала. Московиты то и дело воевали с Польшей, но их все время отвлекали дела на юге, где хозяйничали татары, и где им приходилось сталкиваться с интересами все еще могущественных османов. А Турция, которая полстолетия назад стала угрозой для половины Европы, захватив Буду и осадив Вену, на самом деле, надо признать, очень сильно помогла Франции, изрядно ослабив Священную Римскую империю накануне последней войны.
   С Турцией еще при Франциске I был заключен альянс, который, однако, в последнее время оставался всего лишь формальностью (и то не сильно афишируемой из-за его святотатственной природы). А с Московией кардинал Ришелье подписал договор о (более-менее) свободной торговле. Так что и здесь можно было особенно не переживать.
   Другое дело - Швеция. Здесь все было совсем по-другому.
   Справится ли гасконец с возложенной на него миссией?
   До сих пор д'Артаньян безупречно выполнял все его поручения. Но уж слишком сложным было нынешнее задание, и Мазарини, каждый раз думая о нем, непроизвольно вздрагивал.
   Д'Артаньяну следовало ехать одному, без какого-либо сопровождения -- даже без слуги, которого, впрочем, у него и не было.
   Ему нужно было сесть на корабль, идущий до Гданьска -- к счастью Балтика для французских кораблей благодаря союзническим отношениям со Швецией была безопасной.
   Кардинал улыбнулся -- если бы шведы могли только себе представить, с какой миссией следует агент их союзника под самым их носом. Впрочем, Мазарини был убежден, что в Стокгольме плетут не менее изощренные интриги.
   Кардинал строго-настрого запретил д'Артаньяну приближаться к ВаршавеЮ посоветовав вместо этого через Люблин пробираться ко Львову.
   Что бывшему мушкетеру предстояло делать дальше, не знал и сам Мазарини. Познания Его Преосвященства в географии Речи Посполитой на этом заканчивались. Разумеется, он не сказал об этом д'Артаньяну прямо, чтобы у того, не дай Бог, не закралось хоть малейшее сомнение в его компетентности, и облек дальнейшие инструкции в довольно обтекаемые формы, суть которых сводилась к тезису "действовать по обстановке".
   Очевидно, что д'Артаньян должен будет следовать дальше на восток - вглубь украинских земель. Успокаивало то, что Хмельницкий, наоборот, все это время будет двигаться на запад (а вдруг не будет, такой вариант тоже исключать было нельзя). Однако даже если движение и окажется встречным, на пути следования д'Артаньян постоянно будет рисковать попасть в какой-нибудь переплет. Он может стать легкой добычей хозяев степей татар, доведенных до нищеты и сбившихся в разбойничьи ватаги украинских крестьян, или, наконец, польских шляхтичей, которые, возможно, не поверят в искренность рассказов одинокого путника, совершенно справедливо заподозрив в нем шпиона.
   Мазарини предпочитал не думать обо всем этом. И вовсе не потому, что ему была безразлична миссия, которую он поручил д'Артаньяну, - как раз наоборот, он на нее, эту миссию, очень рассчитывал. Просто кардинал считал бессмысленным волноваться и нервничать в ситуациях, на которые он не мог повлиять лично.
   Он был уверен, что гасконец не выдаст полякам, попадись он к ним в руки, его замыслов. Ну а если и выдаст -- на допросах с пристрастием начинают говорить даже самые мужественные люди, к коим д'Артаньян, безусловно, принадлежал -- что ж, вес его слов будет невелик. Если бы это был Сервьен или д'Аво, - тогда другое дело. Д'Артаньяна же в европейских замках и министерских кабинетах никто не знал, и кардиналу будет нетрудно от всего откреститься - мало ли что наговорит полоумный самозванец. Но даже если осадок, что называется, останется, со временем все равно все уляжется, утихнет, и большого дипломатического скандала не произойдет - Мазарини был в этом уверен.
   По легенде, д'Артаньян был инженером фортификационных сооружений, ехавшим в Лубны к тамошнему магнату Иеремии Вишневецкому. Выбор в пользу этого влиятельного деятеля Речи Посполитой был сделан по причине значительной удаленности его владений от основных территорий польского королевства. К тому же, если верить донесениям информаторов, Вишневецкому не доверили командование королевскими войсками, что вызвало его гнев и обиду, и, соответственно, он, по идее, в ближайшее время вряд ли должен был покинуть свое Заднепровье.
   Для людей Хмельницкого, впрочем, была придумана другая легенда (упоминание имени Вишневецкого ничего хорошего не сулило), состоявшая в том, что д'Артаньян -- женевский часовщик, в подтверждение чего он был снабжен всякими диковинными механизмами.
   Тем не менее, безоружным гасконца не оставили - он взял с собой верную шпагу, кинжал мэн-гош (для левой руки) и пару пистолетов с хорошим запасом пороха и пуль. Такая амуниция не должна была вызвать подозрений по причине того, что в стране, по которой он путешествовал, шла война, и даже представителю вполне мирной профессии - будь то инженер или часовщик - необходимо было думать о собственной безопасности.
  
  
  
  

Глава третья. Встреча

  
  
   Д'Артаньян выехал из Парижа через ворота Сен-Дени в два часа ночи. Была ранняя весна, по ночам было еще довольно свежо, однако после восхода солнца стало немного теплее.
   Первой его остановкой был Шантийи, куда он добрался часам к восьми утра. Д'Артаньян позавтракал в трактире, в котором кроме него было всего несколько путников.
   Ничего подозрительного он не заметил. Гасконец расплатился и вышел на двор. Убедившись, что его конь достаточно отдохнул и сытно накормлен, д'Артаньян возобновил путешествие.
   Он не опасался засад, но предпочитал оставаться начеку. То, что в Лувре есть "уши", было известно очень хорошо и довольно давно. Вполне возможно, что "слушали" и в Пале-Рояле. А то, что Мазарини, мягко говоря, недолюбливали, также не было секретом, а потому на всех, кто ему служил, была своеобразная "черная метка".
   При этих мыслях гасконец печально вздохнул.
   Д'Артаньян без приключений преодолел Бове и Амьен, однако на одном из постоялых дворов недалеко от Кале произошел неприятный эпизод.
   Гасконец потребовал себе вина, а своему коню - хорошей порции сена, что и было выполнено хозяином без пререканий. В общем зале помимо д'Артаньяна находились только трое мещан, скорее всего торговцы, которые были уже изрядно пьяны. Они сквернословили и играли в карты. Мещане с интересом и с некоторой опаской поглядывали на сидящего в углу дворянина (из-под его плаща выглядывала шпага) и обменивались между собой многозначительными взглядами. Наконец, один из них, который был помоложе и покрупней двух своих товарищей, встал из-за стола, однако остался стоять рядом, положив руку не плечо одного из компаньонов.
   - А все-таки я вам скажу так: этот мерзавец Мазарини не умрет своей смертью в собственной постели, - верзила говорил довольно громко, но при этом он старался не смотреть на д'Артаньяна.
   Вся компания разразилась хохотом, при этом один из тех двоих, кто внимал крамольным речам разошедшегося малого, бросил быстрый взгляд на дворянина, в котором угадывалась военная выправка. Тот сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, или, по крайней мере, что его это не касается.
   Торговцы снова переглянулись, а верзила продолжал:
   - Простой народ терпит лишения, а он, знай, только, повышает налоги. Но народному терпению тоже есть предел!
   На этот раз он повернулся в сторону д'Артаньяна и пристально на него посмотрел. Гасконец прекрасно понимал, что продолжать игнорировать эти речи он больше не может, но и устраивать большой скандал тоже не хотелось, чтобы не привлекать к свой персоне излишнего внимания. Вместо этого он поправил свой плащ таким образом, чтобы помимо шпаги стали видны и два его пистолета, также крепившиеся на поясе. Вид оружия, по-видимому, отбил у троицы всякую охоту продолжать дискуссию о бедственном положении народа и той роли, какую в этом играет первый министр Франции. Во всяком случае, оратор уселся обратно на свое место, и компания, потребовав еще вина, начала новую игру в карты.
   Д'Артаньян небрежно швырнул на стол несколько монет и, не спеша, прошагал через зал, мимоходом окинув презрительным взглядом присмиревших мещан. Его шпага угрожающе стукнула о незанятый деревянный стол.
   Он вышел на двор, велел привести коня. Затем сел в седло, швырнул монету мальчишке-слуге, державшему его коня под уздцы, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, двинулся дальше по дороге. До моря было уже рукой подать, и никаких сюрпризов остаток пути не принес.
   В Кале д'Артаньян сел на корабль, название которого ему указал Мазарини.
   Морское путешествие нельзя было назвать романтичным, если не считать нескольких штормов, от вида которых - будь наш гасконец поэтом - у него обязательно родилось бы несколько стихотворных строк. Но д'Артаньян был обделен талантом стихосложения, к тому же морское болтание вызывало у него морскую же болезнь, и он только благодарил Господа и Святую Богородицу за то, что большую часть времени, что длилось его путешествие, море оставалось относительно спокойным. В остальном же вояж также не был чем-либо примечательным. Капитан и другие члены команды не проявляли особой навязчивости, хотя совсем не обязательно, что они были посвящены в тайну миссии д'Артаньяна. Скорее всего, они о ней как раз ничего не знали. Просто эти ребята за многие годы службы усвоили, что в определенных ситуациях лучше не задавать лишних вопросов.
   В конце мая он прибыл в Гданьск.
   В Польше ничего не напоминало о войне. Впрочем, она была слишком далеко и шла на дальних восточных окраинах. Да и были в это время дела поважнее: как оказалось, умер король Владислав IV, и страна готовилась к выбору нового монарха.
   Из редких разговоров, которые он заводил с местными жителями и иностранными путешественниками в корчмах и на постоялых дворах, д'Артаньян узнал, что нового короля должны избрать на сейме -- это что-то сродни парламенту, который собирается время от времени на заседания для принятия важных государственных решений. Заседают в сейме дворяне, известные здесь под диковинным именем "шляхта", которой в Польше так много, что могло даже сложиться впечатление, весьма обманчивое, что других сословий в этой стране просто нет.
   Многие шляхтичи были не только не богаты, но и откровенно бедны, что вынуждало их в буквальном смысле собственными силами обрабатывать находившуюся в их собственности землю. Но именно эта земля и давала им немалые привилегии, которыми они пользовались с чувством обостренного достоинства. Шляхтичи также считали себя вправе отказать в послушании королю, не говоря уже о том, что именно от их воли зависело, кто откажется на монаршем престоле.
   Д'Артаньян поначалу отказывался верить в то, что короля действительно выбирают. Он думал, что это шутка, и над ним, как над иностранцем, попросту насмехаются.
   Он вспомнил, однако, что во время войн между католиками и гугенотами (не из собственного опыта, конечно же, так как тогда его не было на свете, а по рассказам родителей и других членов семьи, которые были непосредственными свидетелями - а некоторые и участниками - тех событий) польским королем был избран Генрих Валуа, который, впрочем, вскоре вернулся на родину и взошел на французский престол под именем Генриха III. Но, как признался самому себе гасконец, он никогда всерьез не задумывался над тем, как все это тогда происходило. Выходило, что действительно в этой стране королевская должность была выборной, а не наследственной, что только добавляло загадочности этому экзотическому краю.
   Ситуация с выборами короля создала д'Артаньяну определенное неудобство. Дороги вблизи польской столицы были забиты. Как мы знаем, наш герой не собирался заезжать в Варшаву, но даже там, в отдалении, где он ехал, пробиться было крайне сложно.
   Шляхтичи из всех мест, включая самые отдаленные, в том числе и те, где прямо сейчас шла война с козаками, ехали на сейм. Ехали целыми дворами. Кареты, в которых передвигались вельможи, своей роскошью не уступали французским, а иногда и превосходили их. Военные эскорты дворян также были пышными, зачастую состоявшие из экзотических экземпляров -- не то турецких, не то татарских, не то вовсе сарацинских.
   Все это движение сопровождалось музыкой, вполне европейской, хотя, временами, и с призвуками Азии. Кроме того, нередко между участниками этого движения вспыхивали стычки, иногда весьма нешуточные, в ход пускались сабли, реже -- мушкеты, но чаще всего дело ограничивалось словесными перепалками.
   Излишним будет сказать, что подобную роскошь могли себе позволить лишь наиболее зажиточные шляхтичи. Те же из них, кто богатством не отличался, а таких было большинство, тем не менее, также передвигались по этим дорогам, сбиваясь в компании подвое-трое-пятеро. При этом вели они себя не менее, а, возможно, и более дерзко, чем их богатые собратья.
   Тот сейм, невольным свидетелем подготовки к которому стал д'Артаньян, не имел цели избрать нового короля. Это был так называемый конвокационный сейм. На нем обсуждались возможные даты выборов, а также особые условия элекции государя, при том, что основная процедура избрания сохранялась без изменений. Также на нем обсуждались претенденты на монарший престол.
   Выборы короля проходили на специально созываемом элекционном сейме. На них допускались все желающие шляхтичи, и иногда их число достигало 15 тысяч, что существенно превышало количество делегатов обычного сейма.
   Последним этапом в этом процессе был коронационный сейм, на котором избранный король приносил присягу. Этот сейм, несмотря на перенос столицы в Варшаву, проводился в Кракове, в Вавельском соборе.
   Из-за всех этих элекционных приготовлений д'Артаньян был вынужден искать более глухие дороги - конечно же, не из страха перед воинственными шляхтичами, так как мы знаем, что человек он был отважный, а потому, что он не хотел быть раскрытым в самом начале своей миссии.
   Люди, населявшие эту страну, особенно женщины, показались французу довольно милыми, но несколько диковатыми. Кроме того, как уже было замечено, многие представители этого народа отличались заносчивостью, и это относилось в первую голову и, даже исключительно, к мужчинам. Поэтому д'Артаньяну все же пришлось несколько раз взяться за шпагу. К счастью, до кровопролития ни разу не дошло, иначе к "инженеру" (не говоря уже о "часовщике") возникло бы немало вопросов, касающихся виртуозного владения им оружия, а ему, как известно, хотелось бы таких вопросов избежать.
   Так или иначе, Д'Артаньян добрался до Львова, который тоже пришлось объезжать стороной, так как там, как сказали ему в одной из близлежащих гостиниц, собирались польские войска для похода на Хмельницкого.
   Однако главные силы формировались под командованием князя Доминика Заславского, назначенного временным главнокомандующим, не в самом Львове, а в близлежащих Глинянах.
   Д'Артаньян, и до этого соблюдавший осторожность, теперь проявлял чудеса маскировки, передвигаясь только ночью и избегая больших дорог.
   Очень часто во время ночных путешествий из-за деревьев до него доносились подозрительные шорохи, он держал пистолеты и шпагу наготове, но те, что скрывались в чащобе, так и не решались на него напасть.
   Однако не исключено, что это были вовсе не разбойники, а мирные жители - женщины, старики, дети, спасавшиеся от войны, ее зверств и насилия. Для простых людей во время войны нет хороших и плохих военных -- все они грабят, забирают скот, рукоприкладствуют, насилуют, убивают. Несколько раз на дороге ему встретились небольшие группы крестьян. Изможденные и оборванные, их силуэты потусторонне отражались в лунном свете, они молча провожали путника взглядами, в которых читались усталость и безучастность.
   Бывало, что д'Артаньяну приходилось выбираться на более открытые пространства, которые он стремился преодолевать как можно быстрее.
   Так было и на этот раз. На ночном небе взошла луна, и дорога была хорошо освещена.
   Д'Артаньяну почудились звуки, как будто ему навстречу движутся кони. К его большой досаде, так оно и оказалось. Вскоре он увидел в отдалении смутные силуэты всадников. Прятаться было поздно. Он решил оставаться на месте и ждать.
   Про себя гасконец проговаривал свою "инженерную" легенду -- он не сомневался, что ему предстоит встреча с поляками, а не запорожцами.
   Однако в тот самый момент, когда д'Артаньян хотел как можно любезнее поприветствовать незнакомцев, он почувствовал, как невидимая сила срывает его с лошади и валит на землю. Он попытался было вскочить, но мгновенно осознал, что не в состоянии пошевелить руками, так как они оказались крепко прижатыми к туловищу веревкой.
   Кто-то, кого он не видел, наклонился над ним, перевернул лицом вверх, приподнял голову и приставил нож к горлу.
   - Кim jeste?? - послышался хриплый голос. Это не был человек, который над ним склонился. Вопрос был задан по-польски, но с сильным иностранным акцентом.
   Д'Артаньян осторожно, чтобы не пораниться о нож, повернул голову в сторону говорившего. Перед ним стоял человек в европейской одежде -- в шляпе с пером, в колете и узких сапогах до колен.
   Он попытался изложить заученную им наизусть историю о дальней дороге в заднепровскую вотчину князя Вишневецкого, однако из его горла вырвался лишь хрип.
   Стоявший напротив него мужчина сделал знак убрать нож от шеи д'Артаньяна.
   Гасконец закашлялся и только теперь смог взглянуть на того, кто готов был перерезать ему глотку. Это был смуглый малый с раскосыми глазами, явно татарин.
   "Интересно, - подумал д'Артаньян, - если я у поляков, почему тогда среди них татары? Или я не у поляков? Тогда какой, к черту, инженер и Вишневецкий!".
   - Кim jeste?? [польск.: Кто вы?] - повторил иностранец, - Polska? Deutsch? [польск.: (говорите) по-польски?, нем.: по-немецки?] - поинтересовался он.
   Д'Артаньян слабо улыбнулся -- по крайней мере, его не считают козаком.
   - Francais [франц.: по-французски], - уже более уверенно, но все еще слабо произнес он.
   Разговаривавший с ним человек отвернулся и махнул рукой кому-то, кого не было видно.
   - Арман, Анри, - коротко крикнул он.
   Д'Артаньян смог, наконец, оглядеться по сторонам. Вокруг него было человек семь. Трое были явно татарами -- именно они, вероятно, заарканили его и стащили с лошади, остальные по виду были европейцами.
   Через несколько секунд к ним подъехали еще два всадника европейской наружности.
   - Vous- Йtes Francais? [франц.: вы француз?]- спросил один из них.
   - Oui... Non, je suis Suisse. De Geneve [франц.: да... нет, я швейцарец. Из Женевы], - путанно ответил д'Артаньян.
   Француз, а это, судя по выговору, без сомнения был француз, сделал ему знак подняться.
   Д'Артаньян встал.
   При свете луны он различал черты стоявшего напротив него человека. Он был еще довольно молод, вряд ли старше тридцати лет. При этом в его взгляде читалась спокойная уверенность и хладнокровие.
   Он что-то снова хотел спросить д'Артаньяна, как вдруг из-за его спины послышался страшный шум, и на дороге со стороны леса показалась фигура совершенно исполинского вида, а ночь придавала ей облик вовсе сверхъестественный.
   Новоприбывший бесцеремонно растолкал стоявших вокруг д'Артаньяна людей.
   - Что за драка без меня, - рявкнул он по-французски, и на д'Артаньяна вдруг повеяло чем-то родным, поскольку сказано это было с тем милым беарнским акцентом, который невозможно ни с чем спутать, и который был свойствен ему самому (хотя он его старался всячески скрывать, особенно сейчас, когда выдавал себя за женевца).
   Новоприбывший яростно сопел, его глаза сверкали в темноте.
   - А, - снова проревел он, глядя на д'Артаньяна, - лазутчик Хмельницкого! Сейчас ты у меня заговоришь!
   - Но месье, - запротестовал гасконец, - я вовсе не лазутчик. Я инженер из Женевы. Я еду на восток к князю Вишневецкому...
   - С каких это пор козаки изъясняются по-французски? - вновь загрохотал великан.
   Его товарищи ответили ему взрывом хохота.
   - Дорогой Исаак! Вы же слышали, месье утверждает, что он инженер и вовсе не козак, а швейцарец, - сказал француз, который до сих пор молчал.
   - И вы, Анри, готовы поверить всему, что он скажет? - не унимался исполин по имени Исаак.
   - Господь хочет, чтобы между людьми царило доверие и взаимопонимание, - несколько театрально произнес тот, кого звали Анри.
   - Думаю, - меланхолично сказал тот, кто, очевидно, был Арманом, - скоро все выяснится, поскольку князь Вишневецкий находится совсем недалеко отсюда - в Збараже.
   - Ох, в этом я сильно сомневаюсь, - заметил Анри, - князь Доминик и князь Иеремия на дух друг друга не переносят, и я не думаю, что из-за такого пустячного дела Заславский будет посылать гонца в ставку Вишневецкого.
   - Да и князь Александр Конецпольский, коему мы имеем честь служить, также не в самых прекрасных с ним отношениях, - добавил успевший несколько успокоиться Исаак.
   - Согласен, - сказал Арман. - Тем более, не столь существенно, является ли этот месье инженером, которого нанял князь Вишневецкий, а важно то, не является ли он при этом шпионом гетмана Хмельницкого.
   - Господа..., - начал было д'Артаньян, но в это время военный, который первым начал с ним разговор, и который, судя по всему, был немцем, что-то вполголоса сказал Арману, на что тот отрицательно покачал головой.
   Немец, видимо, остался этим недоволен, он выкрикнул какое-то ругательство на своем языке, бросил злобный взгляд на французов, включая д'Артаньяна, сделал знак своим людям, к которым, как оказалось, относились и татары, и вся кавалькада удалилась в том направлении, откуда она прибыла за четверть часа до этого.
   - Господа, я все поясню, - снова примирительно начал д'Артаньян. - Я инженер, швейцарский, я должен поступить на службу к князю Вишневецкому. И, если князь действительно находится недалеко отсюда, то я бы вас очень просил, милостивые государи, позволить мне ехать дальше.
   Быстрый ум д'Артаньяна подсказывал ему, что эти французы, да и любые другие слуги князей Заславского и Конецпольского, не смогут проследить, действительно ли он поедет в расположение Иеремии Вишневецкого, учитывая враждебные отношения этих двух вельмож к магнату.
   На самом деле он и представить себе не мог, что князь Вишневецкий находился так близко. Окажись главнокомандующий Доминик Заславский в более дружеских отношениях с Иеремией Вишневецким, все могло бы кончиться намного хуже. А если бы он попал в руки людей самого Вишневецкого? От этих мыслей д'Артаньяну стало совсем не по себе. Но, похоже, пока все складывалось для него не так уж плохо.
   - Что ж, вполне возможно, - меланхолично проговорил Арман, который, казалось, был главным среди этих троих, или же, по крайней мере, двое других негласно предоставили ему право говорить и от их имени, - то, что вы нам рассказали - правда. Но отпустить вас так просто мы никак не можем.
   "Черт возьми, неужели его все-таки арестуют? Насколько? Надолго? А если его разоблачат? Нет, это невозможно. Но он, безусловно, потеряет уйму времени, этого драгоценного времени, за которое Хмельницкий может быть разбит, может уйти обратно в свои татарские степи -- ищи его потом как ветра в поле", пронеслось в голове д'Артаньяна.
   - Господа...
   - Месье... как вы сказали, ваше имя? - поинтересовался Арман.
   - Э-э... Планше. Меня зовут Планше, - сказал д'Артаньян, вдруг вспомнив, что не называл раньше своего имени, и от этого ему вдруг стало тревожно.
   - Так вот, месье Планше, вам придется проехать с нами. В ставку командующего армией князя Заславского. Если вы честный человек, господин Планше, вам нечего опасаться. По коням! - крикнул он, давая тем самым понять, что разговор окончен.
   Теперь все снова были верхом, включая д'Артаньяна, чья лошадь все это время мирно паслась неподалеку, как будто ничего необычного не происходило.
   Французы (впрочем, для его сопровождающих д'Артаньян по-прежнему был швейцарцем) двинулись по дороге, на которой произошла эта странная встреча.
   Начинало светать. Лошади ехали рысью, иногда переходя на шаг.
   - Скажите, господин Планше, - начал Исаак, который, как явствует из приведенного выше описания, был огромного роста и имел могучую фигуру, - мы могли с вами видеться где-то раньше? Бывали ли вы, к примеру, в Париже?
   - О да, безусловно. Париж -- прекрасный город и, наверное, любой хотел бы пожить в нем хотя бы немного, как это довелось мне. И я уверен, что, куда бы потом вас ни занесла судьба, Париж всегда, до конца дней останется с вами, - с чувством ответил д'Артаньян.
   Надо заметить, что сейчас он говорил совершенно искренне.
   - Знавал я одного Планше, - продолжал гигант. - Славный малый. Служил в Пьемонтском полку, потом вышел в отставку. Он стал кондитером, дела его шли неплохо, когда я встречал его в последний раз. У вас, случаем, нет родственника-кондитера в Париже?
   - Нет-нет, - поспешно ответил лже-швейцарец. - В нашем роду были только инженеры и священники.
   Дело в том, что имя Планше д'Артаньян также взял от реального человека, о котором слышал во время военных кампаний. Он действительно стал кондитером и жил на улице Менял. Д'Артаньян даже предположить не мог, что здесь, за тысячи миль от Парижа, он встретит людей, которым хорошо известен некий Планше, именем которого он имел неосторожность назваться.
   При этом у гасконца начало появляться нехорошее предчувствие, что этим его неприятности не закончатся. Д'Артаньян уже понял, кем были эти трое -- они были бывшими королевскими мушкетерами, имен которых он не помнил, а может и вовсе не знал. Но ошибиться он не мог. Другое дело - как и с какой целью их занесло в такую даль? Впрочем, этот же вопрос можно было адресовать и ему самому. Что, кстати, скорее всего, и будет сделано в ближайшее время. И, вполне возможно, со всем пристрастием.
   В это мгновение мушкетер Анри, который ехал впереди, резко потянул поводья, и его конь замер как вкопанный.
   Он, сперва посмотрев на своих товарищей, а потом, обратив свой взгляд на гасконца, произнес:
   - Господа! Я должен сообщить вам нечто очень важное. И я хочу это сделать до того, как мы прибудем в замок. Мне кажется, это нужно сделать именно сейчас, - глаза молодого человека горели, дыхание стало прерывистым.
   - Дорогой Анри, вы меня пугаете, - сказал Арман, на этот раз чуть менее флегматично, чем раньше.
   - Тысяча чертей! Ну, тогда говорите скорей! - воскликнул в присущей ему манере Исаак.
   Анри вновь обвел всех троих многозначительным взглядом.
   - Позвольте представить вам Шарля Кастельмора, более известного под именем де Монтескью д'Артаньяна, бывшего мушкетера Его Величества, а ныне -- слугу кардинала Мазарини.
   При этих словах все лошади, как по команде остановились. Повисла гробовая тишина. Взоры трех всадников были прикованы к д'Артаньяну.
   - Итак, господин "инженер", может быть, вы объяснитесь, наконец? - выговорил Арман.
   - Да, черт, возьми, это было бы неплохо, - поддержал товарища Исаак.
   - Господа..., - д'Артаньян лихорадочно пытался собраться с мыслями -- чего-чего, а такого поворота событий он и вправду не ожидал.
   - Итак, - продолжал Арман, - это - правда, что вы и есть Шарль д'Артаньян, слуга Мазарини?
   Гасконец ума не мог приложить, что ему сказать в свое оправдание.
   - Я... Да, господа, это правда. Отпираться не имеет смысла, - упавшим голосом произнес он. Его миссия завершилась так плачевно, по-настоящему так и начавшись.
   - Вы солгали нам, - продолжал Арман. Было видно, что он искренне оскорблен, однако молодой человек ни на минуту не отступал от своей флегматичной манеры говорить.
   - Вы солгали, и, как дворянин, должны ответить за свой поступок, - поддержал его меланхоличный Анри.
   - Эй, друзья, - решил не отставать от товарищей Исаак. - Неужто вы думаете, что понятие чести может быть присуще ищейке Мазарини?
   От этих слов кровь ударила в голову д'Артаньяна. Ничто не могло его остановить, даже то прискорбное состояние, в котором он очутился, когда затрагивалась его честь.
   - Сударь, мне все равно, кто вы и что думаете обо мне, но я никому не позволю себя оскорблять.
   При этих словах он выхватил шпагу из ножен.
   Трое друзей также обнажили шпаги. Лошади, почуяв недоброе, заржали.
   - Хорошо, - немного успокоившись, сказал д'Артаньян возвращая шпагу в ножны. - Вы хотите драться? Извольте. Я готов драться с каждым из вас, со всеми вами - хоть по очереди, хоть одновременно.
   Все четверо спешились. Арман, Анри и Исаак отошли на несколько шагов в сторону и начали вполголоса переговариваться. Наконец, договорившись, они снова обратились к своему пленнику.
   - Мы принимаем ваш вызов. Мы знаем кто вы, и, несмотря на то, что вы служите кардиналу, вы -- дворянин, и ваши былые подвиги являются для нас достаточным основанием считать вас достойным человеком, - сказал Арман.
   Д'Артаньян в знак признательности притронулся к краю своей шляпы.
   Друзья стали тянуть жребий, использовав для этого имевшиеся здесь в изобилии прутья. Арману выпало драться с д'Артаньяном первым, Исааку -- вторым, а Анри -- третьим.
   - Если вы готовы, месье, то, пожалуй, начнем, - сказал Арман, отбрасывая в сторону плащ и шляпу.
   - Позвольте, господа, - воскликнул д'Артаньян, - теперь вы действительно знаете, кто я такой, но я не знаю кто вы. Я не знаю ваших имен. Это несправедливо.
   - Он прав, - меланхолично отозвался Анри.
   - Надо признать, это так, тысяча чертей! - согласился Исаак.
   - Анри д'Арамиц, - после коротких раздумий сказал мушкетер, который казался моложе двух других.
   - Исаак де Порто, - представился великан.
   - А вы, сударь, - спросил д'Артаньян Армана, с которым ему предстояло сразиться первым, - вы не назовете своего имени?
   - Я не уверен, что могу это сделать, - ответил тот.
   - Но вы должны это сделать, - настаивал д'Артаньян.
   - Вы тоже не назвали нам своего имени, и мы бы могли никогда его не узнать, если бы не славный Анри, - парировал Арман. - Вы теперь знаете, кто мои друзья -- надеюсь, в их репутации вы нисколько не сомневаетесь -- поэтому, полагаю, этого вполне достаточно, чтобы считать меня достойным вас человеком.
   - И все же я бы хотел знать имя человека, который может убить меня или же кого могу убить я сам, - д'Артаньян стоял на своем с упрямством гасконца, коим, как мы знаем, он и был.
   - Ну что ж, извольте. Хотя лучше, все же, вам не требовать, чтобы я открыл свое имя.
   - Почему же?
   - Потому что меня считают умершим, и меня это вполне устраивает, соответственно, мне бы не хотелось, чтобы кто-либо узнал - кроме самых близких друзей, - он сделал неопределенный жест в сторону двух других мушкетеров, - о том, что я жив, а потому я буду вынужден вас убить, чтобы моя тайна не была раскрыта.
   Д'Артаньян, казалось, не был впечатлен этим пассажем.
   - Назовите ваше имя, сударь, прошу вас!
   - Ну, что ж... Арман де Силлег д'Атос д'Отвьель. Друзья зовут меня Арман. Или Атос, - сказал молодой человек, приподняв край своей шляпы. - Вы удовлетворены?
   - Вполне. Кажется, я припоминаю ваше имя -- оно называлось в связи с одной серьезной дуэлью на Королевской площади. Мне казалось, вы были в ней убиты?
   - Тогда, как видите, я воскрес. Теперь, думаю, вы поняли, почему я отказывался назвать свое имя?
   - Да сударь, - ответил гасконец, который неожиданно для себя нашел в этой далекой стране земляков, так как, судя по фамилиям, все они были родом из его родной Гаскони.
   - В таком случае -- к бою, - скомандовал Арман д'Атос и встал в стойку.
   - Еще кое-что, - сказал д'Артаньян.
   - Что же? - на лице Атоса появилось выражение нетерпения, что было ему несвойственно.
   - Господа, разрешите мне принести вам свои извинения, - произнес д'Артаньян.
   - О, черт! - воскликнул Исаак де Порто.
   - Невероятно! - сказал Анри д'Арамиц.
   Атос не проронил ни слова, его лицо лишь помрачнело.
   - Боюсь, вы не поняли меня, господа, - сказал д'Артаньян. - Если господин Атос убьет меня, что, правда, маловероятно, тогда вы, господин де Порто, и вы, месье д'Арамиц, не получите полагающейся вам сатисфакции. При этом шансы господина д'Арамица скрестить со мной шпаги, просто ничтожны. Именно за это я прошу у вас прощения, господа, а не за что-либо другое.
   Мушкетеры одобрительно закивали.
   - А теперь - к бою! - выкрикнул д'Артаньян и встал в стойку
   напротив Атоса. Тот, отдав должное сопернику, вновь вынул шпагу из ножен и начал приближаться к д'Артаньяну.
   Клинки вот-вот должны были зазвенеть на этой лесной опушке, окрашенной лучами утреннего солнца, как невдалеке послышался звук приближающихся лошадей. Вскоре на дороге появились шесть всадников. Все они были одеты в черное.
   - Проклятье! Немецкие гвардейцы! - воскликнул Исаак де Порто.
   - Кто бы мог подумать, что эти скифские просторы окажутся столь же оживленным местом как улица Сент-Оноре! - пробормотал Анри д'Арамиц.
   - Эй, французы, - окликнул компанию один из новоприбывших, - вы решил устроить дуэль? Или это просто тренировка?
   - С пленником? - со смехом сказал второй немец.
   - Может быть, вы хотите опустить этого шпиона? - добавил третий.
   - А может они и сами шпионы. Признаюсь, я никогда не доверял этим французам! - с наглой ухмылкой сказал четвертый, и все немцы разразились хохотом.
   - Эй-эй, полегче! - крикнул Исаак де Порто и обнажил шпагу. Д'Арамиц последовал его примеру, а Атос и д'Артаньян, как мы знаем, уже были на изготовке.
   - Свяжите руки пленнику и следуйте за нами, - сказал первый немец, который, очевидно, был за главного. Это он был в составе разъезда, захватившего д'Артаньяна, а потом, обозленный чем-то на Атоса, поспешно уехал. Теперь стало понятно, что он ездил за подкреплением.
   - Езжайте-ка своей дорогой и не искушайте судьбу, - ответил на это д'Арамиц. Ангельская улыбка играла на его губах.
   - Если вы будете сопротивляться, мы силой заставим вас подчиниться! - зарычал немец.
   Все шестеро спешились и вынули шпаги из ножен.
   - Что будем делать? - спокойно сказал Атос.
   - Их шестеро, а нас трое -- по два на каждого, - весело отозвался де Порто.
   - И есть еще один, который, по идее, должен был быть другом, но оказался хуже врага, - вернулся к своей меланхоличности д'Арамиц.
   Трое друзей повернулись к д'Артаньяну. Его глаза блестели, ноздри раздувались, желваки на скулах ходили ходуном.
   - Я француз. И я бывший мушкетер, как и вы. Если вы позволите мне, я буду биться с вами плечом к плечу, и, уверяю, вы не пожалеете.
   Исаак де Порто и Анри д'Арамиц вопросительно посмотрели на Атоса.
   - У нас нет особого выбора, - голос Атоса звучал ровно. Дайте слово дворянина, что не сбежите от нас, если мы выйдем из этой переделки живыми. Если же мы погибнем или будем ранены, вам придется самостоятельно разбираться с немцами. Впрочем, я в этом сильно сомневаюсь.
   - Обещаю. Вот вам моя рука, - воскликнул д'Артаньян. Он снова чувствовал себя мушкетером, предвкушение сражения пьянило его.
   Атос пожал протянутую руку д'Артаньяна, двое других мушкетеров положили свои правые руки сверху.
   - Местным жителям сложно произносить наши имена, - продолжал Атос, - поэтому в польской армии мы известны как Атос, Портос и Арамис. Не знаю, как сложится дальше, но пока: Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян! Вперед! - негромко сказал он.
   - Ну, что же, вы будете благоразумными? - нетерпеливо крикнул главный немец.
   - О, да, мы -- само благоразумие! - насмешливо ответил Арамис.
   - Тогда почему шпаги до сих пор в ваших руках?
   - Потому что мы атакуем. Защищайтесь, господа! - алчно произнес Портос.
   - Scheiße [нем.: дерьмо], - воскликнул немец. - Вы об этом пожалеете!
   Ответом ему был беззаботный смех мушкетеров.
   Французы и немцы ринулись навстречу друг другу.
   У Портоса и Атоса оказалось по два противника, у Арамиса и д'Артаньяна - по одному.
   Впрочем, Арамис довольно быстро расправился со своим немцем -- он его ранил в бедро, и тот прекратил сопротивление.
   Мушкетер оглядел поле брани и принял решение помочь Атосу, которого один из немцев уже успел ранить в руку. Помощь подоспела вовремя, так как раненому, даже такому мужественному человеку как Атос, было сложно справиться сразу с двумя.
   Арамис, несмотря на некоторую женственность облика, проявлял истинные чудеса фехтовальной техники. Он довольно быстро победил и второго своего противника, также ранив его.
   Теперь он решил помочь Портосу, который из-за грузности начал понемногу уставать. Его лицо покраснело и стало мокрым от пота, дыхание стало чаще. Однако, оставшись один на один с немецким гвардейцем, Портос, к которому, похоже, быстро вернулись силы, сделал резкий выпад и отправил его на землю.
   Оставались теперь только Атос с д'Артаньяном и их противники. Гасконец дрался с командиром. Тот был неплохим фехтовальщиком, но д'Артаньяну он не мог доставить больших хлопот. Гасконец чувствовал это, а потому сбавил темп, навязав противнику свою манеру фехтования и наслаждаясь теперь этой игрой. Атос, чья рана не была серьезной, уверенно теснил своего соперника, который, однако, хладнокровно оборонялся.
   - Сдавайтесь, господа, - прорычал, отдуваясь, Портос.
   - Да, господа, будет лучше, если вы прекратите сопротивление, - пропел Арамис.
   Немцы фехтовали грамотно, но все же им было далеко до французских мушкетеров, хоть и бывших, но, как известно, бывших мушкетеров не бывает. Кроме того, немцы известны своим благоразумием, а потому они согласились сдаться, предотвратив таким образом бессмысленное кровопролитие.
   Французы не стали забирать у них шпаги -- все же они были из одной армии, хотя немцы состояли при князе Владиславе Доминике Заславском, а Атос, Портос и Арамис, как они стали себя именовать вслед за поляками, входили в личную свиту князя Александра Конецпольского.
  
   Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст книги на сайте Andronum.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"