Аверин Никита, Вардунас Игорь : другие произведения.

Реконструкция

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Грандиозный финал самого непредсказуемого литературного проекта в отечественной фантастике. Противостояние двух корпораций "Хронос" подходит к концу и судьба всего мира теперь зависит от решения одного единственного человека. Удастся ли ему разорвать временную петлю, в которую, как в ловушку, угодила Вселенная? И по чьей прихоти появились на свет загадочные корпорации, меняющие мировую историю в одних только им ведомых целях? Ответы на эти и другие вопросы вы узнаете прочтя завершающие романы цикла! Пятый роман из цикла "Хронос"
  Никита Аверин, Игорь Вардунас
  ХРОНОС. РЕКОНСТРУКЦИЯ
  
  Эту книгу мы посвящаем Великим Людям.
  Всем тем, кто, сражаясь и умирая в
  нечеловеческой борьбе за будущее,
  своей жертвенностью и отвагой
  подарили нам настоящее.
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  Когда свобода умерла
  И правда отрицалась.
  Мы все попали на поезде в один конец,
  Идущий прямо в Ад.
  Войдите в ворота!
  
  Когда свобода полыхает в огне,
  Окончательное решение -
  Расстаться со своей мечтой,
  И всякая надежда обернется прахом,
  Когда миллионы горят...
  
  Занавес упал,
  Потерянные для мира, они сгинули в огне...
  
  'The Final Solution', группа Sabaton
  
  
  Польша, Собибур, 1943
  
  Когда эшелон с заключенными достиг района Люблина, среди узников впервые прозвучало страшное слово 'Собибор' [1]. Юный Яков Штейн не понимал, что послужило причиной для волнений. Всё, что он видел сквозь узкие щели в дощатых стенах вагона, мало чем отличалось от виденного им ранее. Всё та же лесистая местность, покосившиеся дома и заброшенные поля. Но стоило поезду сделать непродолжительную остановку на полустанке с указателем 'Еврейский переселенческий лагерь', как запертые в вагонах люди заволновались.
  - Мама, - Яков обратился к стоящей рядом женщине в коротком поношенном пальто, - что происходит?
  - Ничего, Яшенька, все хорошо, - женщина крепко обняла сына, стараясь не выдать перед ним своего испуга. В отличие от детей, взрослые прекрасно понимали, что ждет их в конце этой поездки. Но они ещё не знали, насколько страшнее окажется реальность по сравнению с их самыми мрачными ожиданиями.
  Единственным исключением являлся Михолок Штейн, отец Якова, который с самого начала знал, что им всем уготована смерть. Еще в Варшаве, при посадке на поезд, Михолок стал ждать смерти, и потом все время, каждую минуту, секунду, он знал, что его и членов его семьи могут убить в любой момент. Просто выстрелят в затылок за то, что ты поднимешь глаза на охранника или за то, что не расслышишь приказа или просто конвоир окажется в плохом настроении.
  Штейн-старший знал, что их везут в лагерь уничтожения. Знал, что четверо суток в тесном вагоне без окон и элементарных удобств станут последними днями в их жизни. Когда поезд достигнет конечной станции, то ему, его жене Марии, а также их сыну Якову и дочке Еве придет конец.
  Но Михолок не делился своими догадками с окружающими, даже с женой. Несмотря на страх и отчаянье, он верил в то, что бог не оставит их и не допустит столь чудовищного преступления. Погибнуть могут другие, только не он и не его семья.
  Тем временем, железнодорожное полотно плавно уводило поезд все глубже в лес, пока не уперлось в тупик, в котором располагался лагерь. Эшелон постепенно замедлял ход пока, наконец, не остановился.
  Перед взором Якова, вновь приникшего к щели в стене, простирался длинный переплетающийся с сосновыми ветками забор из колючей проволоки. Как загипнотизированный, Яков уставился на готические буквы сверху над воротами, ведущими внутрь: 'SS-Sonderkommando Sobibor' [2].
  За закрытыми дверьми вагонов раздавались собачий лай и отрывистые команды на немецком языке. Через некоторое время двери распахнулись, и узников ослепил яркий направленный свет прожекторов.
  - На выход! Быстро, быстро!
  Вошли несколько солдат и принялись выгонять пассажиров из вагона, придавая вес своим командам при помощи тумаков и зуботычин. Они не делали разницы между тем, кого ударить, с одинаковой жестокостью избивая женщин, детей и стариков.
  - Пойдемте, быстрее! - Михолок схватил жену за руку и потянул к выходу из вагона, - Дети, держите нас за руки! Ни в коем случае не отпускайте...
  Произнести фразу до конца Штейн-старший не успел. Пространство вокруг них наполнилось грохотом выстрелов и последовавшей за этим какофонией криков боли и ужаса. Побоями и бранью евреев выталкивали из вагонов и загоняли на специальную разгрузочную платформу.
  Яков, охваченный паникой, крепко ухватился за руку матери и испуганно озирался по сторонам.
  Оказалось, что внутрь лагеря доставили не весь эшелон, а только первые пять вагонов. Площадку, на которую выгнали узников, с трех сторон охраняли солдаты в форме СС и травник [3], от которых сильно разило спиртным.
  - Внимание! Просьба построиться; женщины налево, мужчины направо.
  Несколько травников из оцепления врезались в столпившихся узников и силой стали рассортировывать их на женскую и мужскую половины. При этом они требовали отдать багаж.
  - Не беспокойтесь, вам все вернут! - улыбался травник, буквально вырывая из рук Михолока чемодан со всеми оставшимися после погромов пожитками семьи Штейн. - А сейчас встаньте в правую очередь!
  - Простите, но... - попытался было возразить Михолок, но травник его не слушал. Штейн растерянно посмотрел на жену, - Прости, милая, я не смог ему помешать.
  - Все хорошо, Михолок, - жена постаралась приободрить мужа, - Он сказал, что мы получим вещи назад.
  - Ты что, и правда ему веришь? Мария, ты до сих пор не понимаешь, куда нас привезли? - возмутился Штейн. Мужчина был напуган и унижен, и чуть не выплеснул свое отчаянье на жену.
  - Михолок, не повышай голос при детях! Им и так страшно.
  Штейн примолк, но было поздно. То, что он боялся озвучить во время четырехдневного переезда, наконец-то прозвучало. Его слова заронили зерна страха.
  Стоявшие рядом с ними люди стали настороженно оглядываться вокруг. Несмотря на улыбчивые лица охранников и их слова о том, что здесь узникам нечего бояться, многие из прибывших догадались о том, какая участь их ждет.
  Над лагерем стоял смрад от разлагающихся тел.
  Поднялся шум, плачь и крики. Люди принялись валяться по земле, и отказывались подчиняться приказам охранников.
  - Прекратить панику! Немедленно построиться и пройти к навесам! - заорал в жестяной рупор офицер, судя по лычкам, унтершарфюрер СС. Людей, оказавших сопротивление, травники принялись избивать плетками, прикладами карабинов и просто руками и ногами. Несколько солдат из оцепления вновь выстрелили в воздух. Унтершарфюрер продолжал успокаивать толпу. - Вам нечего бояться! Вы обязаны помыться в бане, после чего вас отправят работать в Украину.
  Прибывшие на поезде люди сдались. Подгоняемые ударами охранников, наконец-то стали строиться в мужскую и женскую очереди.
  - Михолок! Яков! - в отчаянье закричала Мария, когда коренастый травник грубо вырвал её из объятий мужа и оттолкнул сына в сторону мужской половины толпы.
  - Не смей трогать мою жену!
  Это стало последней каплей. Штейн-старший бросился на обидчика с кулаками. Но что хилый ученый мог противопоставить злобному громиле. Травник лишь раз ударил Михолока прикладом автомата в солнечное сплетение, и тот без чувств рухнул на землю.
  - Нет! - Мария из последних сил пыталась дотянуться до распростертого на земле мужа, но толпа волокла её в противоположную сторону. Женщине ничего не оставалась, кроме как пытаться удержать рядом с собой плачущую Еву. - Яков, позаботься об отце...
  Юноша бросился на помощь Штейну-старшему, но ему помешал солдат, держащий на поводке хищно оскалившую пасть овчарку.
  - Куда прешь, собака? - немец преградил Якову дорогу к отцу и показал пальцем в сторону одного из навесов, - Мужская раздевался в той стороне. Иди! Или ты хочешь, чтобы я Mensch [4] помог тебе найти дорогу? Шевелись, еврейская собака!
  Яков, который к этому моменту уже прибывал в полуобморочном состоянии, послушно побрел в указанном направлении.
  Собибур действовал как четко отлаженный механизм. Раздевалки для мужчин и женщин представляли собой навесы, загороженные с трех сторон. Люди, подгоняемые ударами охранников, быстро раздевались и отдавали вещи источающим сивушный аромат травникам. Рядом с раздевалками имелось помещение, называемое 'кассой', куда надлежало сдавать ценности.
  - Не волнуйтесь! После бани вы получите свои вещи в целости и сохранности! - уверял запуганных людей коренастый травник, забирая деньги у очередного несчастного.
  - Простите, но как вы поймете, кому и что возвращать? - в недоумении спросил отдавший ему деньги толстый поляк, трясущийся от холода и страха.
  - У нас ничего не пропадает! Пошел, не задерживай очередь! Следующий!
  В женской половине раздевалки не только заставляли раздеваться догола, но стригли женщинам волосы. Срезавший локоны практически под корень цирюльник успокаивал плачущих женщин.
  - Это все ради вашей пользы, милочка! В дороге вы могли подхватить вшей. А после бани мы выдадим вам чистую одежду, и вы можете больше ни о чем не волноваться. А волосы ещё отрастут!
  Охранники уже теряли последний налет дружелюбности и постоянно подгоняли и торопили людей. А если кто-то не хотел или медленно раздевался, то тут же начинали избивать плетками, прикладами, или травили собаками.
  От каждой из раздевалок далее шел коридор длиною в сорок метров и шириной около трех метров. Женщин с детьми направляли в один коридор, мужчин в другой.
  - Снять одежду! - один из травников мужской раздевалке ткнул дубинкой в плечо Якова Штейна. - Ценные вещи сдать в кассу!
  Двигаясь словно во сне, Яков вывернул карманы своего пальто, в которых практически ничего не было. Лишь пара грошей и несколько листов бумаги.
  - Что это? - спросил коренастый травник-кассир, разворачивая листки. Яков запоздало понял, что это чертежи отца, неведомо каким образом оказавшиеся во внутреннем кармане его пальто. - Ты Штейн, инженер-конструктор?
  Штейн-младший автоматически кивнул, слабо понимая в этот момент, что происходит вокруг него. Тем временем, коренастый что-то сказал стоявшему неподалеку эсесовцу. Тот схватил Якова за рукав и оттащил в сторону.
  - Стой здесь. Пойдешь в другой очереди.
  Яков вновь кивнул, выискивая глазами в толпе свою семью. Но перед его взглядом все плыло, нагие лысые люди были абсолютно идентичны. Ему не оставалась нечего иного, кроме как стоять и наблюдать за происходящим со стороны.
  Только сейчас он заметил, что немцы отделили от общей толпы не только его. На площадке перед вагонами остались старики и те люди, кто не имел сил передвигаться самостоятельно. Но почему-то их тоже заставляли раздеваться и отдавать ценные вещи и деньги.
  Тем временем, нагих и остриженных людей стали сгонять группами в коридоры рядом с раздевалками. Каждую группу сзади подгоняли немцы с плетками и травники с палками, которыми избивали жертвы в случаях, когда последние оказывали сопротивление и не желали идти в бани.
  Перед самым входом в душевые кабины началось сопротивление, люди не хотели заходить в них, но охрана, применяя насилие, загнала нагих мужчин и женщин внутрь. Когда почти вся партия приехавших, около восьмисот человек, оказалась в бане, дверь плотно закрылась.
  Люди замерли в испуганном ожидании. Окон в здании бани не было, только сверху было стеклянное окошечко, через которое на столпившихся внизу людей смотрел улыбающийся немец.
  - Михолок! Яков! Ева! - Мария Штейн в ужасе металась по забитой голыми телами женской душевой и пыталась отыскать своих родных. Но вокруг были лишь голые напуганные женщины и дети. Мария глотала слезы и почти впала в отчаянье, когда на встречу ей кинулась худенькая, бритая наголо девочка.
  - Мама!
  - Ева, доченька моя! - Мария прижала к себе дрожащее, словно лань, тело дочери и стала неистово целовать её бритую головку, - Что же они с тобой сотворили, маленькая моя? Они тебя били? Ты видела папу? А Якова?
  Но дочь лишь отрицательно мотала головой в ответ.
  Запертые в душевых люди не знали, что немец на крыше, которого в лагере называли 'банщиком', махнул рукой, подавая сигнал. В пристройке рядом с баней заработала машина.
  - Мама, что это? - Ева смотрела на мать огромными карими глазами.
  - Не знаю, доченька...
  Мария действительно не знала, что шум издают несколько старых танковых моторов, вырабатывающие удушающий газ, который поступал в баллоны, из них по шлангам и трубам - в помещение 'бани'.
  Через пятнадцать минут все находившиеся в камере были задушены.
  'Банщик', следивший через свое окошечко за процессом умерщвления, ещё раз махнул рукой и подачу газа прекратили. Полы в газовых камерах, которые прибывшие в лагерь люди принимали за душевые кабины, механически раздвинулись, и трупы свались вниз, в подвал, в котором находились вагонетки.
  'Рабочая команда', состоявшая из числа таких же узников лагеря, складывала трупы казнённых в вагонетки и вывозила свой страшный груз из подвала в лес, где был вырыт огромный ров, в который сбрасывались трупы.
  Трупы, мокрые от пота и мочи, с ногами, запачканными экскрементами и кровью, выбрасываются наружу. Высоко в воздух подлетают детские тельца. Плётки травников подгоняют заключённых из 'рабочей команды'. Две дюжины дантистов в поисках золотых коронок крюками открывают челюсти. Другие дантисты выламывают золотые зубы и коронки при помощи щипцов и молотков.
  Всего этого Яков Штейн еще не видел. Всё его внимание в тот момент было приковано к оставшимся на платформе людям.
  - А куда их? - обратился Яков к стоящему рядом солдату.
  - В лазарет, - усмехнулся тот в ответ. И эта улыбка очень не понравилась молодому Штейну. Больше всего она напоминала волчий оскал.
  Стоявшие в оцеплении травники и немцы собрались вокруг скопившихся в центре платформы больных, истощенных стариков и маленьких детей, не способных дойти до 'бани' самостоятельно.
  - 'Рабочая команда'! Приступайте! - командовавший разгрузкой унтершарфюрер СС взмахнул рукой, и на платформе появились несколько десятков человек в лагерной форме с номерами.
  Люди из 'рабочей команды' подбирали лежащих на земле стариков и больных, брали за руки детей и направлялись в сторону места, огороженного колючей проволокой с ветками. Вслед за ними пошли и несколько травников и немецких солдат, перезаряжавших на ходу винтовки.
  Якова затрясло от осознания происходящего. В так называемом 'лазарете' не собирались лечить. Там была лишь яма, на крою которой люди из 'рабочей команды' оставляли своих подопечных и спешно покидали место будущей казни, оставляя жертв наедине с их палачами. Травники неторопливо встали строем за спинами молчащих стариков и детей, отошли на пять шагов назад, вскинули винтовки и прицелились.
  - Почему они не плачут? - все ещё не способный поверить в происходящий на его глазах кошмар, Яков не мог оторвать взгляд. - Почему дети не плачут?..
  Грохот выстрелов.
  - Давайте следую партию! - приказал унтершарфюрер и широко зевнул, - Хорошо бы управиться до ужина. Не хотелось бы из-за этого мусора есть остывшее жаркое.
  
  * * *
  
  Большинство заключённых, привозимых в лагерь 'Собибор', умерщвляли в тот же день в газовых камерах. Лишь незначительную часть оставляли в живых и использовали на различных работах в лагере. Их называли 'рабочей командой', в которую входило несколько сотен евреев. Их заставляли обслуживать газовые камеры, заниматься ликвидацией трупов и сортировкой изъятых вещей. Тех, кто утрачивал работоспособность, уничтожали, заменяя наиболее сильными мужчинами из очередной партии. Квалифицированные рабочие и инженеры находились в несколько лучшем положении, чем остальные узники, с которыми, как правило, обращались крайне жестоко.
  Якову Штейну, по стечению обстоятельств, удалось оказаться в числе таких выживших. Его спасением стали чертежи отца, на которые наткнулся при обыске один из травников. Якова посчитали инженером и оставили живых. Что стало с самим Михолоком, Штейну младшему узнать так и не удалось. Он не мог вспомнить, видел ли отца среди угодивших в тот день в 'баню' или 'лазарет', но среди выживших его точно не было.
  С людьми в лагере обращались как со скотом - очень жестоко. Травники и немцы избивали узников по поводу и без повода. Поэтому Яков старался не попадаться им лишний раз на глаза. Стоило встретиться с кем-то из них взглядом, то провинившийся получал удар кнутом. И это в лучшем случае. Также стоило остерегаться капо [5], перейти дорогу которым означало верную гибель от рук травников.
  Первые недели заключения Яков посвятил изучению 'Собибора' и его внутреннего мироустройства. Одним из главных для него открытий стало то, что в лагере содержались не только евреи из генерал-губернаторства [6], но и из оккупированных германской армией районов Советского Союза, а также из Чехословакии, Австрии, Литвы, Нидерландов, Бельгии и Франции.
  'Собибор' построили польские евреи, мобилизованные на принудительные работы, и советские военнопленные. Лагерь окружали четыре ряда колючей проволоки, с вплетенными в них ветками деревьев, высотой под три метра. Пространство между третьим и четвёртым рядами было заминировано, а между вторым и третьим ходили патрули. Днём и ночью на вышках, откуда просматривалась вся система заграждений, дежурили часовые.
  Внутренне пространство лагеря делилось на четыре основные части - 'подлагеря', у каждого было своё строго определённое назначение. В первом находился рабочий лагерь, мастерские и жилые бараки. Во втором - парикмахерский барак и склады, где хранили и сортировали вещи убитых. В третьем находились газовые камеры, где умерщвляли людей. В зоне номер четыре планировали заниматься переоснащением трофейного советского вооружения.
  Комендантом лагеря являлся обершарфюрер СС Карл Френцель. Это был зверь: если замечал какое-то неповиновение, если что-то ему не нравилось, он доставал оружие и убивал. Он был из тех, кто убил тысячи людей, убил собственноручно, убил с наслаждением. Его любимым развлечением было кинуть на землю бумажку и велеть узнику поднимать ее. Тот нагибался, и комендант стрелял ему в затылок. Причем Якова поразило то, что Френцель всегда аккуратно отступал на шаг, чтобы не забрызгать форму.
  Вновь прибывшим на службу в лагерь, комендант, в краткой форме, объяснял, что здесь производится 'переселение евреев на тот свет'.
  Штаб коменданта состоял из трех десятков унтер-офицеров и ещё трех десятков солдат СС, многие из которых имели опыт участия в программе по эвтаназии. Рядовых охранников или 'вспомогательной полицией' для несения службы по периметру лагеря набрали из травников и гражданских добровольцев. Все они были людоедами, вели себя как звери.
  
  * * *
  
  Дни лагерной жизни текли для Якова Штейна подобно древесной смоле. Смола стала для него символом его жизни. Он чувствовал себя мошкой, застывшей в капле янтаря. Ежедневный кошмар - и днем и ночью вокруг юноши царили смерть и отчаянье. Жизнь для юноши свелась к ожиданию того, что его кто-то убьет за провинность или ради развлечения.
  Боль, холод, страх и голод. Якову постоянно хотелось есть, но он ещё не дошел до того, чтобы грызть кору деревьев, как делали многие узники. Травники кормили тех, кто еще мог работать. Так что Штейн старался из всех сих, хотя умом он понимал, что надолго его не хватит.
  В пять утра заключенных поднимали с холодных нар и отправляли на железнодорожную платформу встречать новые эшелоны смертников. Каждый день в 'Собибор' прибывали колонны голландских, польских и чешских евреев, которых отправляли на прогулку по 'химмельштрассе' [7], после чего уничтожали и сжигали, оставляя на работы совсем немного человек.
  'Рабочая команда' увозила в лес так много тел погибших евреев, что люди в окрестных деревнях шептались, что рвы в лесу переполнены покойниками - стоит нажать ногой, как из-под земли выступает кровь.
  Если Якову везло, то его отправляли на сортировку. Тысячи мужских костюмов и комплектов белья, десятки тысяч комплектов женской и детской одежды. Золотые зубы переплавят в слитки и сдадут в Рейхсбанк на счета СС, а стекла очков пойдут на новые очки для немцев.
  Противнее всего было сортировать волосы, которые отсылали на фабрику рядом с Нюрнбергом, где изготавливали войлок. Он шел на зимнюю форму для солдат вермахта. Травники говорили, что часть волос идет на изготовление мягких тапочек для экипажей подводных лодок, так как на лодке нельзя шуметь. В общем, спрос на волосы в Третьем рейхе был большим. При одной только мысли об этом, Якова начинало тошнить.
  Через месяц своего пребывания в 'Собиборе', Яков стал всерьез задумываться о побеге. Он знал, что мероприятие это опасное, но вполне возможное. Соседи по бараку рассказывали о том, как под прошлый Новый год из зоны уничтожения бежало пятеро узников-евреев. Но польский крестьянин донёс о беглецах, и польской 'синей полиции' удалось их поймать. В качестве карательной акции в лагере было расстреляно несколько сот заключённых. Говорили о ещё одном заключённом, который смог спрятаться в товарном вагоне под горой одежды, принадлежавшей убитым.
  Но серьезный удар по мечтам Якова нанесла неудавшаяся попытка побега, произошедшая прямо у него на глазах. Несколько человек отказались идти в газовую камеру и бросились бежать. Некоторых из них застрелили возле ограждения лагеря, других поймали и жестоко терзали в течение нескольких дней, пока не замучили до смерти.
  До октября сорок третьего года все существование Якова Штейна было пронизано ожиданием смерти и виденьем смерти других заключенных. Каждый час, каждый миг окружающий мир ломал его уверенность в том, что он сможет выжить. Единственным спасением для него стала мысль, которою он повторял вновь и вновь: я должен вырваться отсюда.
  Яков знал, что как только вера в освобождение исчезала, человек погибал. Поэтому Штейн продолжал верить несмотря ни на что.
  - Я выживу! - шептал он холодными ночами, - Выживу и найду способ отомстить.
  
  * * *
  
  Всё изменилось в тот день, когда в битком набитом вагоне из Минска в 'Собибор' доставили Печерского.
  Это случилось в конце сентября, когда в лагерь прибыл эшелон с военнопленными-евреями во главе с советским лейтенантом Сашей.
  Поскольку Саша был офицером, его не отправили сразу 'попариться' в лагерной бане, а оставили для допроса. Поселили Печерского в том же бараке, где жил Яков Штейн, и именно Яков был первым, с кем лейтенант заговорил.
  - Да, парень, у тебя не лицо, а Северное сияние!
  Штейн озадачено посмотрел на русского. Во-первых, среди узников было не принято так громко общаться, так как это могло привлечь внимание капо или охранников. Во-вторых, Яков просто не понимал, о чем говорит собеседник.
  - Не понимаешь, что ли? Северное сияние. Нордлихт [8]. Короче, синяк у тебя знатный, парень.
  - Теперь понял, - кивнул в ответ Штейн, догадавшись наконец, что тот имеет в виду. Прошлым вечером Яков попал под горячую руку одному из травников, которому показалось, что еврей медленно закапывает яму для трупов. Выхватив из рук испуганного Якова лопату, травник с размаху ударил ей заключенного по лицу. Повезло ещё, что удар пришелся плашмя. В противном случае, Штейн тут же и пополнил бы содержимое могильной ямы, а не ходил на полусогнутых ногах с огромным фиолетово-зеленым синяком на пол-лица. - Нордлихт - это Северное сияние по-немецки? Красиво, надо будет запомнить.
  - Приятно познакомиться! - русский встал со своего места и протянул Якову руку, - А меня зовут Александром Печерским. Но ты можешь называть меня Сашей.
  - Яков Штейн, - юноша ответил на крепкое рукопожатие, - Но ты можешь звать меня Нордлихт.
  В тот момент Яков ещё не знал, что всего через три недели Печерский вытащит его из этого ада.
  
  [1] Спецлагерь СС Собибор - Один из основных лагерей массового уничтожения, располагавшихся в годы Второй мировой войны на территории Польши, неподалеку от деревни Собибур. Функционировал с мая 1942 г. по октябрь 1943 г.
  [2] SS-Sonderkommando Sobibor - 'Зондеркоманда СС Собибор' (нем.)
  [3] 'Травники' - коллаборационисты, бывшие военнопленные из Красной Армии, называемые так в связи с тем, что большинство из них прошли обучение в лагере 'Травники'.
  [4] Mensch - Человек (нем.)
  [5] Капо - надсмотрщики без оружия из заключённых.
  [6] Так называемым 'генерал-губернаторством' являлись территории Польши, оккупированной Германией во время Второй мировой войны. Официальное название - "рейхскомиссариат Украина".
  [7] Химмельштрассе - 'дорога в рай'. Так эсэсовцы называли коридоры из колючей проволоки, ведущие к газовой камере.
  [8] Nordlicht - северное сияние (нем.) Возможно, советский офицер знает значение этого немецкого слова в связи с несостоявшейся операцией фашистских войск по захвату Ленинграда.
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  Твои глаза почти мертвы.
  Ты не можешь встать с постели,
  И ты не можешь уснуть.
  Ты смотришь в свои глаза в отражении,
  И тогда ты понимаешь
  
  Что все уходят,
  Оставляя
  Тех, кто отстает.
  Что все уходят
  Так далеко, как могут.
  Им просто не все равно
  
  'Holocaust', группа Placebo
  
  
  - Нордлихт, расскажи мне про лагерь.
  Улучив момент, когда в столярной мастерской они остались вдвоем, Саша встал за соседний со Штейном стол. Сегодня им было поручено сколотить три гроба для травников, погибших во время недавней аварии. Немецкие подручные, изрядно приняв на грудь слаборазбавленного водой медицинского спирта, решили отправиться за добавкой. Пьяные, они сели на мотоцикл с коляской и отправились в ближайшую деревню, намереваясь экспроприировать все спиртное, какое только смогут найти. Но неподалеку от лагеря управлявший мотоциклом травник то ли заснул, то ли потерял сознание и направил стального коня в кювет. Двое погибли на месте, а третий, тот самый, что был за рулем, протянул до полудня, оглашая лагерный лазарет предсмертными воплями, пока, наконец, не испустил дух.
  Яков, размечавший необходимую длину для досок, испугался. Но оглядевшись по сторонам, облегченно вздохнул. Никого из надзирателей или капо по близости не обнаружилось.
  - Что именно ты хочешь знать? - не переставая заниматься своим делом, тихо спросил Яков.
  За время пребывания в 'Собиборе', Штейн успел побывать почти во всех его частях. Сам лагерь, по примерным расчетам Якова, занимал площадь около двенадцати гектаров, но он не был в этом уверен, так как в некоторые части лагеря путь ему был закрыт.
  - Я был только в бараках, где мы ночуем, и в этой мастерской, - Печерский принялся пилить доски по отмеченным Яковам линиям. Ритмичный звук пилы практически заглушал их голоса. - А что в остальных частях лагеря?
  - Сейчас мы с тобой в так называемом Первом секторе, или 'подлагере'. Здесь у немцев оборудованы мастерские: портняжная, сапожная, столярная. Это, кстати, объясняет, почему таких, как мы с тобой, не убили сразу, - Яков закончил разметку доски, переложил её на стол Саше и принялся за следующую, - Немцам нужны водопроводчики, слесари, столяры, плотники и обслуживающий персонал.
  Из прибывших в первых партиях евреев, несколько сотен было отобрано для работы в мастерских. Число этих евреев со временем достигло примерно тысячи человек, из них около полутора сотен девушек и женщин.
  - Ага, - кивнул в знак согласия Печерский, - эти твари желают получать удовольствие от жизни. Я видел, как женщины-заключенные вяжут им носки и гладят рубашки. Они даже оставили в живых художника, еврея из Амстердама. Заставляют его рисовать их портреты.
  - Я записался столяром ещё в Смоленском лагере для военнопленных, хотя столярным делом никогда не занимался, - Печерский пустился в воспоминания. - Однажды ночью привезли одиннадцать убитых эсэсовцев, которых покрошили в капусту наши партизаны. Надзиратель распорядился сколотить одиннадцать гробов. Мы работали с великим усердием и думали: почаще бы случалась такая работенка. Меня греет одна только мысль, что ещё несколькими фрицами на земле стало меньше. А что происходит в остальных секторах?
  - Во втором секторе у них хозяйственный двор. Там держат кроликов и гусей, чтобы лагерная охрана не голодала.
  Сказав это, Яков вспомнил недавний случай. Спавший по соседству с ним Шауль Штарк ухаживал за упомянутыми гусями. В его обязанности входило ежедневно кормить и взвешивать своенравных птиц. Но один гусь неожиданно заболел и умер. Узнав об этом, эсесовцы Френцель, Бредов, Вагнер и Вайсс обвинили в гибели птицы Штарка и тем же вечером попросту забили Шауля плетями до смерти. Бедняга буквально выл от боли, но с каждым ударом все тише и тише.
  - Ну а что в третьем секторе, ты и сам прекрасно знаешь, - Яков попытался прогнать из головы образ располосованной до костей спины Штарка.
  Третий сектор - это газовые камеры. Он был для узников 'Собибора' закрыт со всех сторон. Они не могли увидеть, что происходило в этом 'подлагере', потому что его окружал сосновый лесок.
  Они видели лишь крышу 'бани', просматривавшуюся за ветвями и убийственное лицо обершарфюрера Бауэра, стоявшего на крыше этого здания и через маленькое окошко наблюдавшего за происходящим внутри камеры смерти. Но все без исключения узники лагеря знали, что там происходило. Знали, что Бауэр смотрит через окошко и регулирует подачу смертельного газа, проходившего по трубам, сделанным в форме водопроводных. Именно он видел, как газ душит жертв, и именно он приказывал усилить или прекратить подачу газа. Именно он обычно наблюдал за смертельными судорогами и гибелью жертв. По его приказу включали машину, открывающую пол в 'бане', жертвы падали в маленькие вагонетки. Они отвозили трупы к местам массового захоронения, а позже, когда времени не хватало, в печи крематория.
  
  * * *
  
  Ещё некоторое время Печерский и Штейн работали в молчании. Яков продолжал искоса поглядывать на Сашу. За последние несколько дней он успел немало узнать о Саше, в основном, благодаря тому, что тот охотно рассказывал о себе всякому, кто говорил по-русски.
  В этом смысле Якову повезло. У него была природная склонность к изучению языков, и к пятнадцати годам он вполне сносно знал польский, немецкий, русский и немного французский и английский.
   Так что к тому моменту Штейн уже успел узнать, что Александр Печерский родился в советском городке Кременчуге. Окончил музыкальную школу, затем работал на паровозоремонтном заводе. В июне сорок первого его призвали в армию, присвоили чин лейтенанта и отправили служить в штаб артиллерийского полка. Затем была операция 'Тайфун', оказавшаяся неожиданностью для военноначальников Сталина. В результате чего Печерский и ещё полмиллиона красноармейцев попали в окружение западнее Вязьмы. Помощи они не получили.
  Лейтенант Печерский вместе с другими бойцами выносил раненого комиссара полка. После нескольких перестрелок остались без боеприпасов и угодили в засаду. Александра отправили в Смоленский лагерь для военнопленных, откуда он, вместе с четырьмя товарищами по несчастью, пытался бежать. Но их быстро поймали и отправили в штрафной лагерь в Борисове, оттуда в сентябре сорок второго года перевели в трудовой лагерь СС в Минске. Год спустя его вместе с другими советскими военнопленными-евреями загнали в эшелон, идущий в Собибур.
  - Мои товарищи по несчастью не получали ни еды, ни капли воды, - шепотом рассказывал Печерский, когда они с Яковом упали на свои лежанки в бараке после отбоя, - Удивительно, что за четыре дня никто не умер. Даже двухлетняя Нелли пережила поездку, жаль только что после сортировки я больше не видел не её, ни её мать. Памятуя опыт жизни в других лагерях, я сразу же сказал охраннику, что я столяр, и меня направили на работу в мастерскую. По дороге туда я заметил, что к северо-западу от нас появились клубы серого дыма, уносившиеся ветром вдаль. Воздух наполнился резким запахом, запахом дыма без огня.
  - 'Что это там горит?' - спросил я невысокого и коренастого еврея, шедшего рядом со мной. 'Не смотри туда, - ответил он. - Это трупы твоих попутчиков, которых привезли вместе с тобой'. Тогда я почувствовал, что сейчас упаду в обморок, так как понимал, что чудом смог избежать смерти.
  - Почему ты думаешь, что смог избежать смерти? - еле слышно отозвался Яков, - Мы все всего лишь получили отсрочку. Рано или поздно они перебьют нас всех. Почти каждый день сюда прибывает эшелон с двумя тысячами человек. Лагерь существует уже полтора года, и среди заключенных нет такого, кто мог бы похвастаться тем, что он здесь дольше пары месяцев.
  - Жить без веры на спасение - значит уже стать мертвецом, - ответил Печерский слишком громко и тут же осекся. К счастью, его никто не услышал. Поняв, что дальнейшее общение на сегодня лучше прекратить, Саша и Яков отвернулись в разные стороны и постарались уснуть. Травники выделяли узникам на сон не более пяти часов в сутки.
  
  * * *
  
  Дни сменялись ночами, складываясь в недели жизни в Аду на Земле. Яков впал в немилость капо, и его перевели на работы в третий 'подлагерь'. Ежедневно он наблюдал за прибытием вагонов, чьи пассажиры были обречены на скорую и ужасную смерть. А Штейну надлежало быть молчаливым свидетелем этих смертей и убирать останки.
  Однажды в лагерь прибыл эшелон с заключенными в полосатых пижамах. Якова поразила их удивительная худоба - мужчины и женщины, судя по их виду, едва могли ходить. Прошел слух, что эти люди, примерно три сотни человек, прибыли из Майданека, где газовые камеры вышли из строя. Как только заключенные вышли из поезда, их буквально согнали друг к другу. Эсесовец Френцель отдал распоряжение, и травники взялись за канистры с хлором, выливая содержимое прямо на головы прибывшим заключенным. Травники вели себя так, словно облаченные в пижамы люди уже мертвы.
  Прибытие другого эшелона еще больше поразило Штейна. Говорили, что он прибыл из Львова, но никто точно не знал. Некоторые заключенные рыдали и рассказывали страшную историю: по дороге их травили хлором, но некоторые выжили. Трупы, которые Яков и его товарищи по несчастью доставали из вагонов того состава были зелеными, а их кожа отслаивалась.
  С определенного времени прием прибывающих эшелонов превратился в рутинную процедуру. Как только новоприбывшие выходили из вещевого барака, мужчин отделяли от женщин. Мужчин приводили от сортировочной площадки во второй 'подлагерь', где они должны были сдать свою одежду, женщины делали то же самое в другой части лагеря. Если не сразу на площадке перед поездом, то после этого один из эсесовцев выступал с кратким обращением к заключенным. Обычно, до его перевода в Треблинку, этим немцем был обершарфюрер СС Герман Михель. Заключенные-рабочие называли его доктором, потому что он с обращением к толпе выступал в белом халате.
  Михель говорил:
  - Сейчас идет война, потому все жители Великой Германии должны работать. Вас куда-нибудь направят. Для вас там будут созданы все условия. Детям и старикам не придется работать, но они тоже получат достаточно еды. Вам надлежит держать свое тело в чистоте. Условия, в которых вас сюда везли, и пребывание такого большого количества людей в одном вагоне требуют от нас предпринять определенные гигиенические меры профилактики. Ваша одежда и багаж останутся под охраной. Вам нужно будет аккуратно сложить вашу одежду стопочкой и связать обувь попарно шнурками. Потом поставьте вашу обувь перед вашей сложенной одеждой. Ценные вещи, например золото, деньги и часы, сдайте вот тому человеку в кассе. Он скажет вам номер, хорошенько его запомните, чтобы потом вы легко смогли найти свои вещи. Если мы после душа обнаружим у вас какие-то ваши ценные вещи, вас накажут. Туалетные принадлежности брать с собой не нужно, потому что у нас все есть; на двух человек приходится одно полотенце.
  Обершарфюрер Михель говорил весьма убедительно, но речи его предназначались лишь для того, чтобы обмануть и успокоить узников. За умение произносить долгие фразы с елейной интонацией, Яков и его товарищи называли Михеля не только доктором, но и пастором. Раз за разом он рассказывал, что 'Собибор' - это всего лишь транзитный лагерь, и дальнейшая отправка в Украину - просто вопрос времени. Иногда он говорил, что заключенных отправят в Ригу.
  Когда совсем похолодало, в прибывающих эшелонах стали появляться дети, которые замерзали насмерть. Яков навсегда запомнил, как командовавший в эти дни сортировкой полноватый обершарфюрер СС Густав Вагнер с сигаретой в зубах ходил вдоль выволоченных наружу детских трупиков и тыкал их замерзшие тела, как если бы это были мертвые птицы или животные.
  Маленькие дети, особенно новорожденные, были излюбленной добычей для Вагнера. Яков слышал о том, что Густав любил вырывать младенцев из рук их матерей и разрывать их на куски руками. Своими глазами Штейн этого никогда не видел, но, глядя на то, как Вагнер изучает детские тела в поисках ещё дышащих, легко поверил в реальность подобных рассказов.
  Штейн очень хорошо запомнил свой последний день работы в третьем 'подлагере'. В тот холодный вечер в 'Собиборе' уничтожали его земляков, польских евреев. Далекий, глухой, барабанящий звук от трупов, проваливающихся из газовой камеры в металлический кузов грузовика, всегда можно было хорошо расслышать на сортировочной площадке.
  Якова включили в группу уборщиков. До этого ему никогда ещё не приходилось бывать в этой мрачной, огражденной забором и замаскированной аллее, ставшей дорогой в один конец для тысяч людей, в том числе и для его семьи.
  Природное любопытство, постоянно подстегиваемое расспросами Печерского, заставляло Якова исследовать лагерь, и на этот раз ему представилась возможность разведать дорогу к газовым камерам. У входа он поднял грабли; наблюдая за другими, Яков начал граблями ровнять белый песок, превращая следы сотен ног, человеческие экскременты и кровь в девственно-чистую белую поверхность.
  Когда Штейн вытаскивал наружу предметы большего размера, то заметил между зубцами граблей маленькие красные и зеленые обрывки. Нагнувшись, чтобы поднять их, Яков с удивлением понял, что это обрывки бумажных денег - долларов, марок, злотых и рублей, разорванные на такие мелкие клочки, что их никак уже нельзя было склеить.
  Тогда он задумался. Что должны были чувствовать жертвы, поступая так? В последние минуты перед мучительной гибелью они все еще старались таким способом нанести вред нацистам. Их мир исчезал, и все-таки одинокий еврей нашел время, чтобы разорвать банкноты на мелкие, ничего не стоящие клочки бумаги, чтобы враг уже никогда не смог ими воспользоваться.
  Штейн понял, что не хочет закончить свою жизнь, как они. Он отомстит своим врагам иначе. И они надолго запомнят тот день, когда Яков и его товарищи нанесут им сокрушительный удар отмщения.
  
  * * *
  
  День прошел более-менее легко, потому что всего лишь пятнадцати из них досталось по двадцать пять ударов плетью за недостаточное усердие в работе. После тяжкой смены, во время которой Яков, Печерский и остальные заключенные вывозили и закапывали в лесу трупы, им приказали выучить немецкую военную песню.
  У входа в их барак собрались несколько солдат, один из которых, Курт Болендер, дирижировал нестройным хором узников:
  
  Im Wald, im gruenen Walde,
  Da steht ein Foersterhaus.
  Im Wald, im gruenen Walde,
  Da steht ein Foersterhaus.
  Da schauet jeden Morgen,
  So frisch und frei von Sorgen,
  Des Foersters Toechterlein heraus,
  Des Foersters Toechterlein heraus.
  Ta ra la la, ta ra la la,
  Des Foersters Toechetrlein so frisch heraus,
  Ta ra la la, ta ra la la,
  Des Foersters Toechterlein heraus.
  
  - Громче, свиньи, громче! - командовал Болендер, тыча заточенной на конце палкой в худые спины заключенных. - Я хочу, чтобы эту великую песню было слышно даже на небесах!
  
  Lore, Lore, Lore, Lore,
  Schoen sind die Maedchen
  Von siebzehn, ahctzehn Jahr.
  Lore, Lore, Lore, Lore,
  Schoene Maedchen gibt es ueberall.
  Und kommt der Fruehling in das Tal,
  Grues mir die Lore noch einmal,
  Ade, ade, ade!
  
  Яков пел вместе со всеми. Ему легко давались слова песни, так как немецкий язык был ему хорошо знаком. Но далеко не все участники этого хора могли похвастаться такими успехами. Те, кто сбивался или произносил их неправильно, тут же получали тычок палкой, от чего на их телах оставались синяки и неглубокие кровоточащие раны.
  
  Der Foerster und die Tochter,
  Die schossen beide gut.
  Der Foerster und die Tochter,
  Die schossen beide gut.
  Der Foerster schoss das Hirschlein,
  Die Tochter traf das Buerschlein
  Tief in das junge Herz hinein,
  Tief in das junge herz hinein.
  Ta ra la la, ta ra la la,
  Tief in das junge, junge Herz hinein,
  Ta ra la la, ta ra la la,
  Tief in das junge Herz hinein [1]
  
  Штейн старался петь как можно громче, чтобы заглушить своим голосом ошибки товарищей. Больше всего он боялся за Печерского, маршировавшего рядом. Упрямый советский лейтенант вплетал в строчки песни нецензурные выражения в адрес надсмотрщиков. На его удачу, Курту и его товарищам эта забава быстро надоела
  - Хватит, свиньи! Хреново вы поете! Ваши рты недостойны даже произносить слова из великого немецкого языка. Отправляйтесь чистить бараки, свиньи!
  Солдаты постоянно заставляли выполнять подобные 'певческие упражнения' или изматывающую муштру, только ради садистского удовольствия. Многие заключенные предпочитали покончить с собой, других просто из прихоти убивали эсесовцы.
  - Вас, свиньи, всегда можно заменить из прибывавших с избытком в следующей партии заключенных, - любил повторять Курт Болендер, охаживая ударами попавшихся ему на глаза евреев, - Как говорит обергруппенфюрер СС Освальд Поль: 'Рабочее время для заключенных ни в коем случае не ограничивается! Оно зависит от организационной и структурной цели лагеря и от вида выполняемой работы'. Так что работайте, свиньи!
  Издевательства и избиения были ежедневной нормой для оставленных для работ заключенных 'Собибора'. Нацисты с легкостью придумывали для себя все новые и новые развлечения. Например, они зашивали снизу штанины узников и запускали туда крыс. Жертвы должны были сидеть неподвижно - стоило им пошевелиться, как их нещадно избивали до смерти.
  Почти у каждого эсесовца была своя любимая шутка.
  Иногда Грот позволял себе пошутить следующим образом: он хватал какого-нибудь несчастного, давал ему бутылку вина и колбасу весом не меньше килограмма, и приказывал ему проглотить все это за минуту. Если заключенному удавалось выполнить этот приказ и он шатался под действием выпивки, Грот приказывал ему широко открыть рот и мочился прямо туда.
  Обершарфюрер Пауль Бредов, сорокалетний берлинец, был настоящим зверем в человеческом обличье. Его прямая обязанность состояла в том, что он отвечал за лазарет, но у него была и другая работа в лагере. Его любимым хобби была стрельба. Его ежедневная квота составляла пятьдесят евреев, которых он расстреливал, - всех из автомата, с которым он не расставался ни на минуту за целый день.
  А ещё у каждого надзирателя был свой метод убийства. Все они ждали прибытия эшелонов. Бредов высматривал молоденьких девушек, которых всегда садистски стегал плетью. Гомерски убивал заключенных палкой со вбитыми в нее гвоздями. Грот и Болендер приходили со своими собаками. Когда они говорили какому-то заключенному:
  'Ах, так ты не хочешь работать?' - наигранно изумлялись они и натравливали на людей собак, заставляя их вырывать куски мяса...
  Так что Яков предпочитал не попадаться солдатам лишний раз на глаза и быстро и беспрекословно выполнять все их приказания. Но когда они только-только приступили к уборке барака, сердце Штейна радостно забилось, стоило работавшему рядом с ним Печерскому произнести долгожданную фразу.
  - Яков, я хочу сбежать отсюда. У меня есть план. Ты мне поможешь?
  Стараясь не привлекать внимания надзирающих за их работой капо, Штейн, не задумываясь, ответил.
  - Я с тобой!
  
  [1] 'В лесу, в лесу зеленом', перевод: М. Новожилов-Красинский.
  
  В лесу, в лесу зеленом
  Дом егеря стоит.
  В лесу, в лесу зеленом
  Дом егеря стоит.
  Там каждым утром ясным,
  Беспечна и прекрасна,
  В окно дочь егеря глядит,
  В окно дочь егеря глядит.
  Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
  В окошко дочка егеря глядит,
  Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
  В окно дочь егеря глядит.
  
  Лора, Лора, Лора, Лора,
  Девы прекрасны
  В свои семнадцать лет.
  Лора, Лора, Лора, Лора,
  Дев прекрасных полон белый свет.
  Придет весны прекрасный час, -
  Скажи мне, Лора, еще раз:
  Прощай, прощай, прощай!
  Придет весны прекрасный час, -
  Скажи мне, Лора, еще раз:
  Прощай, прощай, прощай!
  
   Как егерь, так и дочка
  Стреляют прямо в цель.
  Как егерь, так и дочка
  Стреляют прямо в цель.
  В оленя егерь вмиг попал, -
  И парня, что красив, удал,
  Сразила дочка наповал,
  Сразила в сердце наповал.
  Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
  Сразила парня в сердце наповал,
  Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
  Сразила дочка наповал.
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  Дружище, ты мальчик, но так сильно шумишь,
  Играя на улице. Однажды ты вырастешь и превратишься в мужчину.
  Твоё лицо испачкано грязью,
  Как тебе не стыдно
  Гонять повсюду эту консервную банку!
  
  Мы вас раскачаем!
  Мы вас раскачаем!
  
  Дружище, ты молод, но уже знаешь, чего хочешь:
  Ты кричишь во всеуслышание, что однажды мир будет твоим.
  У тебя всё лицо в крови,
  Как тебе не стыдно
  Махать повсюду этим флагом!
  
   'We Will Rock You', группа Queen
  
  Как оказалось, Александр Печерский задумал не побег. Он думал о восстании. Именно эта безумная мысль давала ему силы держаться. Если удастся - замечательно. Если нет - то всего лишь пуля в затылок. Это лучше, чем умереть в газовой камере. А в камеру Печерский не хотел. Уж лучше заставить немцев истратить на него пулю.
   - Нордлихт, я знаю, что наше будущее - смерть, - от волнения глаза Печерского сияли огнем. В такие моменты он часто называл Якова тем шутливым прозвищем, которое он дал ему в их первый день знакомства. Штейн не возражал. - Я не мечтаю о свободе, я хочу только уничтожить этот лагерь и предпочитаю умереть от пули, чем от газа. Смерть для меня лучше, чем это существование, полное страха.
  На тот момент в лагере уже возникло своеобразное подполье, под предводительством сына польского раввина Леона Фельдхендлера, который ранее был главой юденрата в Золкиеве. С августа сорок третьего эта группа разрабатывала план побега заключённых из рабочего лагеря.
  Штейн пообещал Печерскому свести его с Леоном или другими главами подполья. Но обещание смог выполнить всего лишь через пять дней, когда его и Александра назначили в одну бригаду с Фельдхендлером. Улучив момент, когда они оказались вне поля зрения травников, Печерский сразу же перешел к делу.
  - Товарищ Фельдхендлер, вы умеете играть в карты?
  Его вопрос поставил поляка в недоумение.
  - Да, конечно умею. Но причем здесь карты? Яков сказал мне, что вы хотите предложить свою помощь в организации побега.
  - Всё просто, - улыбнулся в ответ Александр, - То, что я вам предлагаю, это как карточная игра: ты идешь ва-банк, а там - или пан, или пропал. Или они нас сомнут, или мы их. Слушайте, что я вам предлагаю. Охрана лагеря состоит из двадцати-тридцати эсесовцев, немцев и австрийцев, в основном "ветераны" и примерно ста-ста двадцати хильфе [1], набранных для немецкой службы. Мой план прост. Нам нужно убрать с дороги группу офицеров, управляющих лагерем. Конечно, одного за другим и без большого шума. Затем перерезать связь с помещением охраны. И тогда уже прорываться.
  Согласно плану Печерского, эсэсовцев из охраны лагеря следовало поодиночке пригласить в мастерские на примерку одежды, и там бесшумно 'убрать' - до пяти часов вечера. Затем, когда в лагере наступит темнота, заключенные построятся в колонну и выдвинутся к воротам.
  - По пути нам надо захватить оружейный склад. - продолжал Печерский, - Если травники на вышках начнут стрелять, следует прорываться с боем через проволоку у зданий охраны, где нет минных полей...Шухер!
  Из-за угла барака неспешной походкой вышел один из надзиравших за рабочей группой капо. Заговорщики тут же сделали вид, что все это время они только работали и ничего более. Понаблюдав немного за заключенными, капо зевнул и вновь скрылся за углом барака. Судя по исходившему от него сивушному аромату, там у него была припрятана заначка, которую ему не терпелось употребить, пока начальство не увидело.
  Заговорщики вернулись к прерванному разговору.
  - Хорошо, я обсужу ваш план с остальными, - сказал Леон, - Как только мы примем решение, я дам вам знать.
  - Только поспешите! - с мольбой в голосе ответил Печерский, - Даже один день задержки может разрушить все наши планы. Завтра всех нас может уже и не быть.
  
  * * *
  
  Подполье согласилось с планом Печерского. Следующие несколько дней ушли на согласование деталей.
  - Запомни, Нордлихт. Любая мелочь или случайность может привести к краху даже самого продуманного плана, - говорил Александр во время коротких промежутков времени, выделяемых заключенным на сон, - И сейчас мы не можем рассчитывать на чью-либо помощь. Только на свои силы.
  В те дни Саша и Яков стали почти неразлучны. С помощью Штейна Александр поддерживал связь с Фельдхендлером и остальными заговорщиками, передавал указания для других участников восстания. Но больше всего Яков был полезен в качестве переводчика для незнающего других языков, кроме русского, Печерского.
  Побег был назначен на тринадцатое октября сорок третьего года. К тому моменту в 'Собиборе' насчитывалось почти шесть сотен отчаянных, кипевших ненавистью и жаждой мести евреев, на пути к свободе у которых стояла всего лишь горстка эсесовцев.
  У них, конечно, были помощники в лице надзирателей 'капо', но на их безусловную преданность немцам рассчитывать не приходилось. Капо всегда могли присоединиться к евреям и вместе с ними перебить горстку эсесовцев. Зная непростые отношения между хозяевами лагеря и их добровольными помощниками из числа заключенных, Печерский тайно переговорил с поляком Бжецким, руководившего тогда всеми капо в их лагере.
  Это был рискованный шаг со стороны советского лейтенанта. И Александр это прекрасно понимал. Но он понял, что не ошибся в своих выводах относительно капо, когда услышал ответ поляка:
  - У нас есть привилегии, но когда приблизится момент ликвидации лагеря, мы окажемся в том же положении, что и вы. Они убьют и нас. Это понятно, - Бжецкий в задумчивости пожевал нижнюю губу, - В таких условиях, само собой разумеется, от немцев следовало бы ожидать высочайшей бдительности, но как раз ее там и близко не было. Так что мы с вами.
  Заручившись поддержкой капо, Печерский приступил к выполнению следующих пунктов своего плана.
  Одному из своих соратников, Баруху, он поручил достать примерно семьдесят заточенных ножей и опасных бритв. Те, кому предстояло выполнить свою часть работы в столярной мастерской, вполне могли воспользоваться топорами и ножовками.
  Печерский предлагал узникам немыслимый план. До этого их амбиций хватало лишь на тайный побег, им и в голову не приходило, что можно напасть первыми. И перебить эсэсовцев, которые управляли лагерем. Ставку сделали на жадность охранников и надзирателей.
  Печерский объяснил товарищам, а Яков переводил его слова на польский:
  - Лагерные охранники наловчились убивать. А нормальному человеку это сделать непросто. Хотя перед тобой эсэсовец, лагерный надзиратель, убийца и негодяй. И все равно! Надо подойти к живому человеку, взмахнуть топором и лишить его жизни. С первого удара! Чтобы он не успел убить тебя. Эсэсовцы-то вооружены были - в отличие от узников лагеря. Семен, - обратился Печерский к Розендельфу, одному из присутствующих на тайной встрече в столярной мастерской, - Сюда мы заманим обершарфюрер Карла Френцеля. Подбери топорик. Рассчитай, где Френцель будет стоять. Ты должен его убить.
  Подобные инструкции получили все собравшиеся в тот день. Особый разговор у Александра состоялся с Борисом Цыбульским, с которым они вместе сидели еще в минском лагере для военнопленных. Печерский сказал ему:
  - Тебя знаю лучше всех, поэтому посылаю на самый трудный участок. Первый удар твой. Если кто-то из ребят, идущих с тобой, боится, замени. Принуждать никого нельзя.
  Когда совещание закончилось, в мастерскую вошел капо Бжецкий и что-то прошептал на ухо Печерскому. Саша выругался и обратился к Якову.
  - Нордлихт, передай по цепочке. Побег переносится на один день. Несколько солдат, которые должны были отправиться в деревню на выходной, остались в лагере. Так что ударить лучше завтра после обеда.
  Яков кивнул и поспешил рассказать новость остальным. Штейн чувствовал, как все внутри него дрожит от нетерпения, но внешне это никак не проявлялось. Он помнил слова Саши о том, что любая мелочь могла погубить их план. Если его волнение заметит кто-нибудь из солдат или травников, то они могут заподозрить неладное.
  'Нужно продержаться ещё один день, - мысленно успокаивал себя Штейн, - Ещё один день, и все закончится. Я сбегу или умру. В любом случае, этому кошмару наступит конец'.
  
  * * *
  
  В тот день погода была как назло солнечная. С одной стороны, многие заговорщики посчитали это добрым знаком. Но для успеха операции было важно нанести основной удар в условиях плохой видимости.
  - Черт, черт, черт! - шипел сквозь зубы Печерский, - Если не стемнеет достаточно рано, то мы можем напороться на возвращение в лагерь вечерней смены охранников. Тогда наши шансы на прорыв будут значительно меньше.
  На тот момент в 'Собиборе' насчитывалось почти пятьсот пятьдесят заключенных рабочего лагеря, большинство из которых даже не подозревали о готовящемся восстании. Печерский с Фельдхендлером не желали вводить в курс дела непроверенных людей. Ведь достаточного хоть одного доноса и всех их расстреляют на месте.
  Яков, Александр и ещё несколько заключенных, вооружившись граблями, под присмотром капо Бжецкого отправились на расчистку сортировочной площадки. Прибыв на место, они приступили к своим привычным обязанностям. Яков то и дело косился в сторону первого 'подлагеря', в котором вскоре должны были развернуться основные события.
  - Нордлихт, не зевай! - окликнул его Печерский. И сделал он это вовремя. Мимо них, гарцуя на холеном жеребце, проехал унтершарфюрер Эрнст Берг. Глядя ему в след, Александр едва заметно улыбнулся, - Судя по часам на руке фрица, сейчас шестнадцать ноль-ноль. Начинается...
  Тем временем, Брег подъехал к мастерской, в которой работали портные. Спешившись, он оставил коня во дворе со спущенными поводьями.
  Когда унтершарфюрер вошел в мастерскую, все портные, как было принято, встали и покорно склонили головы в поклоне.
  - Юзеф! Надеюсь, мой новый мундир готов? - Офицер снял ремень, на котором висела кобура с пистолетом, и положил все на стол. Стоявший у окна Борис Цыбульский торопливо отошел к дальнему краю стола, так как заключенным не позволялось находиться близь оружия немецких солдат. Берг не знал, что на самом деле Цыбульский отошел в тот угол, потому что там был припрятан завернутый в рубашку топор.
  Когда унтершарфюрер снял куртку, Юзеф, портной, подошел к нему с мундиром, чтобы тот его примерил. В это время портной Сенье, третий, находившейся в мастерской, заговорщик, наоборот приблизился к столу, чтобы в случае чего успеть схватить пистолет. Потом Юзеф попросил немца повернуться к свету, чтобы лучше рассмотреть мундир. Так немец повернулся спиной к заговорщикам, и в этот момент Цыбульский обрушил топор на голову эсесовца, издавшего истошный крик.
  Конь во дворе встал на дыбы и навострил уши. Второй удар заставил немца замолчать навеки.
  - Первый готов, - выдохнул Борис, глядя на то, как капли крови тяжело падают с лезвия топора на пол. Юзеф выглянул в окно и крикнул товарищам.
  - Уберите тело, сюда идет Хельм!
  Десять минут спустя в мастерскую вошел начальник охраны обершарфюрер Эрберт Хельм. Он даже не успел переступить порог, как Сенье с ним расправился, раскроив голову эсесовца мощным ударом топора.
  Обершарфюрер Гёттингер, начальник 'подлагеря три' и главный палач 'Собибора', зашел примерить новые сапоги. Старший сапожник Якуб приветливо улыбнулся вошедшему офицеру. Аркадий Вайспапир делал вид, что занят починкой своих инструментов. А его напарник Гриша стоял у двери.
  Гёттингер был в хорошем настроении.
  - Отличный сегодня денек! Солнце светит, тепло, чудесно, - бормотал он себе под нос. - Мои сапоги готовы?
  - Да, вот, прошу вас, обершарфюрер Гёттингер - сказал Якуб и подал ему сапоги. - Примерьте.
  - Послушай, Якуб, - продолжил офицер, разглядывая блестящие от крема и воска сапоги, - через пять дней я поеду в Германию. Ты должен сделать пару домашних туфель для моей жены. Подумай-ка над этим.
  - Я думаю, ваша супруга будет довольна, - ответил Якуб. В этот момент Аркадий раскроил обершарфюреру череп топором.
  Подобные сцены происходили и в остальных мастерских. Приглашенные под разными предлогами и в разное время, солдаты из числа эсесовцев один за другим заходили примерить обновки и больше уже не выходили.
  Эсэсовцу Йозефу Вольфу узники сказали, что среди вещей новоприбывших обнаружили отличное кожаное пальто, которое явно ему подойдет. Он прибежал смотреть обновку, но вместо неё получил удар острой бритвой по горлу.
  ...Заместитель начальника лагеря унтерштурмфюрер СС Йоганн Нойман приехал, чтобы примерить костюм... Начальник лагерной охраны обершарфюрер СС Зигфрид Грейтшус рассчитывал на новое зимнее пальто... Обершарфюрер Грачус был зарублен, когда примерял новые сапоги...
  В половине пятого Бжецкий скомандовал отбой и велел всем двигаться обратно в бараки. Как раз в этот момент, когда их группа заходила в промерзлое помещение, во дворе появился унтершарфюрер Хаульштих. Бжецкий на секунду растерялся, так как не знал, как объяснить офицеру причину, по которой заключенные покинули рабочие места раньше положенного времени. Ситуацию спас другой капо, по имени Шлоиме. Заметив потерянный взгляд Бжецкого, Шлоиме подбежал к офицеру.
  - Унтершарфюрер, - сказал он, - я не знаю, что делать с окопами. Мне нужны ваши указания. Люди там просто голодают и бьют баклуши.
   Хаульштих, в сопровождении Шлоиме и Бжицкого, двинулся в сторону бараков. Там о нем позаботились. Казнил его сам Шлоиме.
  В это же самое время ещё несколько групп заговорщиков под руководством Леона Фельдхендлера охотились за солдатами СС. Водителя-эсэсовца позвали 'помочь шефу' и воткнули в сердце нож. Офицеру Бекману перерезали горло в офисе, когда тот сидел, перекладывая бумаги. Пока что всё шло просто замечательно.
  
  * * *
  
  Покончив с эсэсовцами, истощенные и безоружные узники забрали оружие, перерезали провода и отключили телефонную связь в лагере. Заодно обесточили колючую проволоку ограды. Убили начальника караула, но завладеть оружейным складом не удалось.
  Яков ликовал. Удача явно была на их стороне. Избивая до смерти попавшихся им на пути травников, заговорщики проникали в бараки и собирали людей:
  - Товарищи! Все кто хочет бежать - идемте с нами!
  К удивлению Якова, далеко не все узники решились присоединиться к заговорщикам.
  - А вдруг будет хуже? Тут нас хотя бы кормят...
  Каждый третий предпочел остаться в бараках, так как посчитал идею восстания обреченной на провал. Хорошо, что они не стали мешать восставшим.
  На лагерь опустились осенние сумерки, и лидеры подполья поспешили построить заключенных в единую колону. По плану, им предстояло пройти через лагерные ворота и рассредоточиться в лесу. Главное, чтобы их не заметили травники на вышках и не открыли огонь по практически безоружным узникам.
  Но случилось то, чего боялся Печерский. Всё испортила случайность. Не вовремя вернувшийся из Хелма охранник Бауэр увидел за гаражами труп офицера с разбитой головой. Не раздумывая, он выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в воздух.
  - Тревога!
  На вышках вспыхнули прожекторы, направленные лучи света выхватили толпу заключенных, двигавшихся к воротам. Охранники с вышек открыли огонь на поражение.
  И тут началась кровавая бойня!
  Дальнейшие события превратились для Якова в кошмарный водоворот. Пулеметные и автоматные очереди косили стоявших рядом с ним людей, словно острая коса траву. Кто-то из бывших военнопленных крикнул по-русски:
  - За Родину, вперед!
  Пленники разбились на две группы. Одна группа бросилась к оружейному складу, намереваясь на этот раз взять его штурмом и раздать узникам винтовки и автоматы. Остальные заключенные выдвинулись к центральным воротам. Часовые на вышках продолжали поливать бегущую на них толпу свинцовым дождем...
  Печерский, вспрыгнув на стол в бараке, обратился к евреям по-русски.
  - Товарищи, назад дороги нет. Вперёд с нами, смерть фашистам!
  Яков хотел привычно перевести слова друга для тех, кто не знал русский, перевод не понадобился. Совершенно неожиданно Штейн услышал крик сотен голосов.
  - УРА!!! - просто удивительно, как люди из разных стран поняли советского лейтенанта. Более того, колонны голландских, польских и чешских евреев пошли на приступ ворот, грозно крича боевой клич советской армии.
  В это же время к основной группе спешили присоединиться те узники, что пытались захватить склад с оружием. Они смогли убить охранников, но завладеть оружием не удалось. Помешали толстые решетки на окнах и двери оружейного помещения.
  Несмотря на свою многочисленность, восставшим не удалось покинуть лагерь через ворота. Комендант концлагеря Карл Френцель, разбуженный ужасным шумом, быстро разобрался в сложившейся ситуации.
   - Бауэр! Мне нужны ключи от грузовика! Срочно!
  Помощник коменданта, напуганный несмолкающей стрельбой в другой части лагеря, поспешил выполнить приказ. Перекинув через плечо автомат и, проверив наличие пистолета в кобуре, Бауэр схватил ключи от грузовика и выбежал вслед за обершарфюрер Френцелем.
  - Заводи и езжай прямо к воротам! - продолжал выдавать указания помощнику обершарфюрер, - Только держись как можно ближе к вышкам, чтобы караульные смогли прикрыть нас.
  - Да, обершарфюрер!
  Бауэр завел двигатель и выжал педаль газа до упора. По пути Карл открыл дверцу, высунулся из кабины и открыл огонь из своего парабеллума. Каждый выстрел коменданта обрывал жизнь одного из восставших узников. Так продолжалось до тех пор, пока заключенные не стали палить в ответ. Тогда Карл предпочел спрятаться обратно в кабину грузовика.
  - Бауэр, перегородите ворота! Мы не должны дать им уйти!
  В это время в сторону единственного выхода из лагеря, двигалась огромная толпа озлобленных заключенных, ревущих в едином порыве страшное для уха немецкого солдата 'Ура!'.
  Эсэсовцы успели достигнуть ворот раньше. Бросив машину прямо напротив створок и не забыв при этом вынуть ключи из замка зажигания, Бауэр и Френцель выскочили наружу и поспешили укрыться на сторожевой вышке.
  
  * * *
  
  Комендант Френцель возглавил подавление восстания. Заблокировав ворота грузовиком и скосив из пулемётов первые ряды восставших, обершарфюрер смог откинуть заключённых вглубь лагеря, и те были вынуждены искать другие пути для прорыва.
  Это создавало для Печерского и остальных дополнительные смертельные угрозы. И дело было не только в проволочных заграждениях, окружавших Собибур по всему периметру. Теперь им предстояло пробираться через минные поля.
  - Яков, за мной! - Александр Печерский схватил Штейна за рукав лагерной робы и потянул в сторону одной из секций заграждений из ключей проволоки. - Снимай рубаху, порви её на полосы и намотай их на руки. Ребята, делай как я!
  Александр споро снял свою рубаху и порвал её пополам. Стоявшие вокруг него узники поспешили последовать его примеру.
  Выбранная Печерским для прорыва секция не простреливалась с вышек, что дало узникам несколько минут передышки. Те из них, кто смог раздобыть огнестрельное оружие, заняли позиции по краям колоны, чтобы первыми дать отпор лагерной охране.
  Несколько десятков узников, обмотав руки лохмотьями, принялись разбирать проволочное заграждение. Под весом их тел стальные путы рвались, нанося при этом страшные рваные раны на телах заключенных.
  Расчистив путь между первым и вторым рядами заграждений, восставшие внезапно наткнулись на заминированный участок.
  Бум!
  Гроздья земли, осколков и человеческой плоти посыпались на головы уцелевших.
  - Назад! Тут мины! - раздался истеричный крик. Но паника лишь навредила.
  Бум! Бум! Бубум!!!
  Когда пыль от взрывов осела, Яков контужено огляделся по сторонам. В глазах у него все двоилось, а в уши словно набили ваты.
  - Саша! Леон! Где вы? - Якову казалось, что он говорит чуть громче комариного писка, когда на самом деле он орал. Как и все остальные, кого контузило взрывами мин.
  Печерский в это время уже возглавил демонтаж последнего заграждения. Штейн смог заметить его сквозь копоть и гарь, исходившую от трупов подорвавшихся узников, и поспешил на помощь товарищу.
  Тут со всех сторон послышались крики солдат, выстрелы и лай немецких овчарок. Те узники, у кого осталось оружие, открыли беспорядочный огонь в сторону надвигающегося противника. Травники и эсэсовцы не спешили пока подходить отстреливающимся заключенным и предпочитали держаться на расстоянии. Ведь они знали, что за последним рядом заграждения восставших ждет ещё более широкое минное поле.
  - Мы встретим их на той стороне поля, - улыбнулся обершарфюрер СС Вернер Дюбуа, возглавивший по приказу коменданта отряд для поимки беглецов. Всякий раз, когда на мины наступали сбежавшие узники, ночное небо озаряли вспышки от взрывов.
  Многие погибли на том поле. Но какого же было удивление Дюбуа и его людей, когда на занятые ими позиции у кромки леса вышли не испуганные и полуживые беглецы, а сотни озлобленных евреев, вооруженных бритвами, топорами, а кое-кто и пистолетами или винтовками. Восставшие, в числе которых оказались Печерский и Штейн, за несколько минут смогли смять охрану и уйти в лес. Вернер был тяжело ранен и смог выжить только притворившись мертвым.
  Комендант Карл Френцель собрал уцелевших охранников и приказал навести порядок среди оставшихся в своих бараках узников.
  - Бауэр, - обершарфюрер отыскал глазами в толпе своего помощника, - Я хочу знать, какие у нас потери. И нужно срочно связаться с военной полицией Вермахта. Выполнять!
  - Да, обершарфюрер!
  Пока его подчиненные наводили порядок, комендант устало оперся спиной на борт грузовика и огляделся. Его идеальный лагерь превратился в руины. Начальство наверняка не простит ему случившегося. С обершарфюрера строго спросят и за массовый побег, и за дисциплину среди его подчиненных, и за каждого погибшего солдата и офицера СС.
  - Проклятые евреи! - Френцель в сердцах пнул сапогом в голову убитого заключенного, лежавшего рядом с грузовиком. - Надо было сразу удавить этих тварей!
  - Обершарфюрер! - Бауэр вернулся с докладом, - В бараках мы насчитали сто тридцать заключенных. Около восьмидесяти евреев погибли при побеге, но пока сложно точно сказать, так как многие подорвались на минах.
  - Каковы наши потери? - погибшие из числа заключенных Карла не сильно интересовали. Он был намерен поймать и уничтожить всех беглецов, без исключений.
  - Девять эсесовцев убиты, один пропал без вести, один ранен, двадцать восемь охранников не-немецкой национальности либо застрелены, либо забиты до смерти.
  - Дерьмо! - Карл Френцель буквально взбесился. Он орал, брызгал слюной, бил руками и ногами всех, кому не посчастливилось оказаться в этот момент рядом с ним. Наконец он успокоился. - Бауэр, соберите всех уцелевших охранников и ликвидируйте оставшихся в лагере заключенных.
  - Всех заключенных? - уточнил помощник.
  - Да, всех без исключения. Тех, кто откажется идти в газовые камеры, расстреливайте на месте. Выполнять!
  - Да, обершарфюрер!
  До позднего вечера эсэсовцы выполняли поручение коменданта. Крики, мольбы о пощаде и автоматные выстрелы не умолкали в течение нескольких часов. В 'Собибор' прибыли люди из военизированной полиции и Вермахта и взяли на себя охрану лагеря.
  Когда в лагерь вернулся потрепанный отряд обершарфюрера Дюбуа, принесший своего израненного командира, комендант Карл Френцель наконец-то решился сообщить начальству о случившемся.
  Сняв телефонную трубку, Френцель попросил соединить его с телеграфом. Через минуту он уже диктовал текст телеграммы.
  - Коменданту полиции охраны общественного порядка в округе Люблин и шефу полиции Кракова. Четырнадцатого октября сорок третьего года, в семнадцать ноль-ноль произошло восстание евреев в лагере СС 'Собибор', в сорока километрах севернее Холма. Они перебили охрану, захватили оружейную комнату и после перестрелки с оставшимся персоналом лагеря сбежали в неизвестном направлении. Сбежало около трехсот евреев, оставшиеся были либо застрелены, либо остались в лагере. Местность к югу и юго-западу от Собибура прочесывается полицией и войсками Вермахта.
  Закончив диктовку, обершарфюрер повесил трубку. Все, что ему сейчас хотелось, так это лечь спать и не просыпаться до тех пор, пока эта история не уляжется. Но он понимал, что его карьере приходит конец.
  - Проклятые евреи...
  
  * * *
  
  Началась облава, организованная нацистами и их пособниками. Солдаты, эсэсовцы и полиция отлавливали беглецов по одному или целыми группами и возвращали в лагерь, где пленников сразу же расстреливало подразделение СС, срочно прибывшее из Влодавы.
  Судьба же остальных узников, оказавшихся на свободе, сложилась по-разному.
  Группа беглецов, состоящая из Александра Печерского, Якова Штейна, Бориса Цыбульского, Семена Розенфельда и ещё двадцати человек, осторожно пробиралась по вражеской территории.
  В первую же ночь побега они попробовали попроситься на ночлег в соседнюю с Собибуром деревню. Но крестьяне отказывались не только пускать на порог людей в лагерной форме, но даже давать им какой-либо еды. Поляки боялись возможного наказания со стороны немцев в том случае, если они узнают о том, что те оказали малейшую помощь беглецам.
  - Больше в деревнях не показываемся, - принял решение Печерский, - Если нам будет нужна еда, лучше её украсть. Потому что сейчас они нас просто прогоняют, а потом начнут сообщать о нас полицаям и солдатам.
  Александр оказался прав. Когда за узников объявили награду, то многие местные жители доносили на тех, кого в тот момент укрывали в своих домах. В итоге, большинство беглецов 'Собибора' поймали не эсэсовцы, а как раз поляки.
  Вскоре Якову пришлось распрощаться со своими товарищами. Они планировали присоединиться к партизанским отрядам, Штейну же хотелось бежать из Польши, подальше от пережитого ужаса.
  Они долго прощались, особенно с Сашей. За недолгие недели знакомства советский лейтенант Александр Печерский стал для Якова почти как брат.
  - Точно не хочешь с нами? - в очередной раз спросил Александр.
  - Точно, - грустно улыбнулся Яков. - Я не солдат, я не могу больше смотреть на смерти друзей и врагов. От меня будет больше пользы в тылу, нежели на передовой или в лесных окопах.
  - Ну, дело твое, - ответил Печерский и похлопал друга по плечу, - Давай, Нордлихт, береги себя.
  - Ты тоже, Саша.
  С тех пор они больше не виделись.
  От 'Собибора' к тому моменту ничего не осталось. Генрих Гиммлер в бешенстве распорядился закрыть лагерь. Все имущество рачительные интенданты вывезли. Семьям убитых немцев отправили информацию, что их близких якобы погибли от рук бандитов или партизан. Армейские саперы взорвали газовые камеры, казармы, бараки.
  Империя СС хотела забыть о своем позоре. О том единственном случае, когда измученные, голодающие, безоружные узники одолели своих тюремщиков.
  После расставания с отрядом Печерского, Якову предстояли долгие месяцы тяжелых испытаний. Оккупированная Польша не была тем местом, где беглый еврей из концлагеря мог чувствовать себя спокойно. Поэтому Яков планировал сесть на любой попутный корабль и покинуть захваченную врагом отчизну. Передвигаясь в основном по ночам, он прошел длинный путь от городка Влодава, мимо Бреста, Бельск-Подляски, Белостока, пока, наконец, не добрался до Гданьска.
   Тайком проникнув на корабль, идущий в Швецию, Яков Штейн окончательно исчез, чтобы уступить место Свену Нордлихту, моряку из Стокгольма.
  
  [1] 'Хильфе' - охранники лагеря из числа добровольных помощников.
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Люди пытаются нас п-принизить
  (Говоря о моем поколении),
  Лишь потому, что мы становимся известными
  (Говоря о моем поколении)
  То, что они делают, кажется ужасно н-неприветливым
  (Говоря о моем поколении)
  Надеюсь, я умру до того, как состарюсь
  (Говоря о моем поколении)
  
  Это мое поколение,
  Это мое поколение, детка
  Почему бы вам всем не с-свалить
  (Говоря о моем поколении)
  И не копаться в том, что мы все г-г-говорим
  (Говоря о моем поколении)
  Я не пытаюсь произвести громкую с-с-сенсацию
  (Говоря о моем поколении)
  Я просто говорю о моем п-п-п-поколении
  (Говоря о моем поколении)
  
  'My Generation', группа The Who.
  
  В Англии Свен оказался в тысяча девятьсот сорок пятом году, уже после окончания войны. Великая битва с нечеловеческим злом закончилась, но не утихла в сердцах людей. Это было поколение, навсегда заклейменное печатью боли и страданий.
  Напуганный, измотанный, осиротевший, безгранично одинокий юноша, как и многие его сверстники, которым посчастливилось выжить во всепоглощающем оккупационном огне фашистского пожарища, тянулись в Европу за хрупкой надеждой на новую жизнь.
  Придавленный гитлеровской пятой мир медленно поднимался с колен. Стоя вместе с остальными эмигрантами на палубе корабля 'Ругард' идущего из Франции в Великобританию, Свен рассматривал приближающийся британский берег со смешанным чувством страха и надежды. Что ждет его там? Как встретит новая земля чужака, перенесшего ужас концлагеря, лишенного всего в жизни.
  "Ругард" был последним, введенным в эксплуатацию новым судном пароходной компании из Германского города Щецин. В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года, с началом Второй Мировой, судно перешло под управление военно-морского ведомства Германии, и до мая сорок пятого оставалось как тендерное и сопровождающее судно в составе военно-морских сил Германии. В мае сорок пятого пароход был аннексирован [1] Великобританией.
  Судно было просторным комфортабельным катером с небольшим количеством кают и большой пассажировместимостью для палубных пассажиров. Свен никогда не видел таких кораблей. Те посудины, на которых ему доводилось плавать до этого, не были предназначены для приятного времяпрепровождения.
  Ему чудом удалось попасть на один из рейсов, следовавших из Франции в Англию, продолжительность которого не составляла несколько часов. Это были так называемые пляжные круизы - доставка отдыхающих, пассажиров и экскурсантов к местам массового курортного отдыха.
  Ведь он остался один. Совсем один в огромном мире, в котором еще дотлевали угли беспощадного фашистского урагана. И в то же время ему было любопытно - целая новая страна лежала у его ног, и сколько еще предстояло невероятных открытий. Он обязательно все посмотрит. Ведь все, что он пока видел - это кровь и лишения. В наследство ему достались лишь воспоминания, ценнее которых ничего не могло быть.
  - Мам, смотри! Смотри! Вон там! Земля! Это Англия?
  - Да, милая, это Англия, - стоящая рядом со Свеном женщина посильнее закутала в выцветший платок жавшуюся к ее ногам худенькую девочку с большими глазами. - Теперь все будет по-другому. Все будет хорошо.
  - Мать земля, так ее за ногу, - шумно втянув воздух в легкие, сказал стоявший рядом со Свеном боцман Вилли, по происхождению ирландец, с которым юноше удалось довольно быстро сойтись, и который, хоть Свен и не курил, накрутив пахучих самокруток из едкого турецкого табака, смоля рассказывал ему истории о войне. - Что, готов к новой жизни?
  - Не знаю.
  - А чего тут знать, - выдохнув из ноздрей едкий дым, и щелчком отправив окурок за борт, боцман хлопнул соседа по плечу. - Живи! Вон он, весь мир перед тобой! Война окончена.
  - Окончена, - вспомнив мать, отца и сестру, замученных в концлагере, тихо повторил Свен, глядя на приближающийся берег, где уже можно было различить дома и возвышающуюся громаду порта с курящимися трубами доков. - Боль останется.
  С моря налетел пахнущий солью ветер, взъерошивая волосы у него на голове, и Свен натянул шапку, которую, размышляя, все это время задумчиво мял в руках. Он знал, что без гроша в кармане долго не протянет в чужой и незнакомой стране. К тому же надо было решать, как жить дальше. Чем заниматься.
  Юноше хотелось продолжить дело отца и стать инженером, но для этого ему было необходимо получить специальное образование. А значит поступить в университет. И тут Свен сталкивался с рядом определенных проблем, первая из которых заключалась в том, что у него не было документов, и он был гражданином другой страны.
  Слоняясь по копченым дымом заводских труб, сырым лондонским улицам, замерзая в бесконечных очередях, тянущихся к работным домам, Свен изо всех сил старался изобрести какой-нибудь способ выправить ситуацию. Ясно было одно - для начала ему были необходимы деньги. Но он ума не мог приложить, как сдвинуться с мертвой точки.
  Поначалу британцы вызывали у Свена острую неприязнь. Несмотря на бомбежки и авианалеты, чопорный викторианский Лондон оставался монументальным, высокомерным, монархическим до самых корней. Этого было не вытравить никаким пожаром войны.
  Неприязнь была не физической - люди на улицах казались обманчиво приветливы. Но Свен понимал, что они никогда не смогут понять таких, как он. Беженцев, отщепенцев. Лишенных всего изгоев. По большому счету, им было все равно, кто он и откуда.
  Ведь он питался корой, в то время как они смаковали мясо в своих палатах лордов, и сейчас ходили с видом победителей и героев, которые перенесли ад на земле.
  Что они знали о боли? Лишениях? Невероятном, всепроникающем, атавистическом ужасе, от осознания такого невероятного количества безжалостных человеческих смертей, которые, куражась гримасами Ада, сеял по планете измазанный кровью пирующий молох войны.
  Ничего они не знали. Это были люди из другого мира.
  Он не пытался пересилить себя, просто понимая, что ему нужно время, чтобы свыкнуться. Свыкнуться, но не забыть. Ибо забывать он не имел права - это было его клеймо. Память о погибшей семье была священна.
  Свена мутило, когда он вспоминал рассказы боцмана с корабля о временах войны, и о том, как англичанки с радостью отдавались американским солдатам, остававшимся в Англии союзников, за капроновые чулки и мятые банки консервированных ананасов.
  Ничто не способно было вытравить из рода человеческого зверей. Животную жестокость, которая передавалась из рода в род, веками, с молоком матери.
  Ананасы. Свен никогда не ел ананасов, и уж тем более не смел мечтать о таком лакомстве. В данный момент все, на что юноша мог рассчитывать, была миска разящей чесноком грибной похлебки, которую выдавали в ночлежке, где он выпросил себе уголок, отрабатывая, драя полы, и которую съедал, наверное, быстрее всех остальных.
  Хотя первый раз его даже прогнали, когда он терпеливо отстояв долгую очередь из беженцев и местных бездомных, на ломаном английском попросил еды, которая так восхитительно пахла.
  - Что-то мне незнаком твой акцент, парнишка, - хмуро поинтересовалась дородная повариха, не торопясь накладывать порцию из дымящегося бака. - Ты откуда будешь?
  - Из Польши, - честно признался Свен.
  - А ну пшел отсюда, голодранец, - замахнулась половником женщина, и Свена с тумаками и оскорблениями вытурили из очереди. - Ишь ты! У нас здесь своих голодных хватает! Ребята, давайте его отсюда!
  Одернув куртку, Свен сильнее надвинул шапку на глаза и спешно перешел на другую сторону улицы. Но со временем он примелькался. Жаль, что не выдавали добавки, хотя поварихе, которая при случае могла и огреть половником, он явно глянулся.
  Что ж, ему было не привыкать к лишениям, наоборот, они закаляли его. С виду ему было всего двадцать лет, но душа уже была покрыта шрамами и морщинами.
  Наконец через пару дней как он прибыл в Лондон, Свену подмигнула удача, и ему удалось устроиться в доки грузчиком, хоть и не обошлось без приключений.
  Промозглым туманным утром, когда он по привычке слонялся, тщетно пытаясь придумать себе хоть какое-то дело, лабиринт бедных улочек рабочего квартала вывел Свена к порту Докландс. После сорок пятого года порт был быстро отстроен заново, но с вопиющим пренебрежением к инфраструктурно-транспортным переменам и требованиям новой эпохи. Расступившиеся дома открыли его взору небольшую площадь на набережной, запруженной огромной галдящей толпой душ в пятьсот, которые окружили рослого бородатого дядьку с черной повязкой на лице, взгромоздившегося на порожний ящик из-под картошки.
  - Куда вы все прете, свиные туши, мать вас за ногу! - брызжа слюной, ревел он, бешено вращая единственным глазом. - А ну шаг назад вонючие рыла! Не то мои ребята так отходят вас по хребтам, что при входе в Ад сам Сатана не узнает, клянусь своими кишками!
  В подтверждение его слов, оратора тут же окружила дюжина крепких парней, грозно покачивающих увесистыми дубинками с металлическими набойками.
  - Нам нужна работа! - надрывали глотки со всех сторон, куда ни кинь взгляд. - Выбери меня!
  - Я сказал, что мне нужны молодые! На сегодня все! - продолжал реветь бородач. - Убирайтесь, старые бурдюки!
  - Да чего мы с ним разговоры разговариваем? Нас же больше!
  - И что вы станете делать? Ну? Грохнете меня, и что дальше, а? Я вас спрашиваю! Назад, собаки помойные!
  - Что происходит? - поинтересовался Свен у неопрятного долговязого субъекта, который облокотившись о фонарный столб, со скучающим видом взирал на столпотворение, теребя в зубах зубочистку.
  - Ублюдки Маккьюри, - не поворачивая головы, буркнул тот. - Еженедельное шоу. Чертов ирландец. Он тут всем заправляет. Принимают на работу в доки только ребят из своей банды. Они отдают ему процент со своей выручки.
  - А что за работа? - заинтересовался Свен.
  - По-всякому, - пожал плечами незнакомец. - Ремонт техники, электрика. Можно ящики разгружать. Если угодил в лапы Маккьюри - без дела не останешься, будь уверен.
  - Я готов, - решительно поправив шапку, Свен сделал шаг в направлении столпотворения. - Я на все готов ради еды.
  - Не выйдет, - покачал головой субъект. - Тут все схвачено. Мафия, если хочешь. А ты, судя по говору, неместный.
  Наученный горьким опытом Свен на этот раз решил промолчать.
  -Эй! - воздух разорвал громкий свист и плескающаяся вокруг ящика толпа разом попритихла. Маккьюри указал кургузым пальцем на Свена. - А почему это ты не целуешь мне ноги, чтобы выпросить рабочее место? Лоботряс? Знаешь, что я делал с такими на флоте, пока фрицев топил а? Шпангоут тебе в задницу!
  Продолжая бушевать, старик Маккьюри пристально разглядывал Свена единственным глазом.
  - Или может ты богач? - в толпе раздался нестройный смешок.
  - А кто спрашивает? - прислонившись к фонарю, невозмутимо откликнулся юноша.
  По всей видимости, эта была неслыханная наглость, поскольку в его сторону тут же дружно двинулись охранники хозяина порта, подобно тарану продираясь через предусмотрительно расступающуюся толпу.
  - Кто!? Сейчас тебе объяснят, кто тут кто, молокосос! Ты, судя по акценту, будешь не местный, - заверил стоящий на ящике Маккьюри. - Всыпьте-ка ему как следует, ребята!
  - Все, ты попал приятель. Лучше тикай, - кинув зубочистку в лужу, неопрятный субъект растворился за углом дома, в то время как Свен сжал кулаки, приготовившись к драке.
  Первых двоих он встретил на подходе, едва они достигли края толпы, синхронными ударами отбивая ребром ладоней занесенные дубинки. Третьему подкатился под ноги и, выхватив у него дубинку, угостил оплеухой в затылок.
  - Эй, народ! Драка! - радостно завопил мальчишка-газетчик, и Свена с его противниками тут же окружили импровизированным оживленным кольцом. - Салагу бьют!
  Кровь набатом стучала в висках, адреналин выплескивался через край. Ему нужна была работа, и он был готов за нее драться. Но противников все-таки было больше.
  Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы к месту разборки не подоспели полицейские, яростно свистящие в свистки.
  - Все в порядке, господа, - радушно разведя руки, заверил стражей закона Маккьюри, пока те, покрикивая, уверенно растаскивали потасовку в разные стороны. - Джентльмены просто решали свой спор, и, как видите, все обошлось. Горячая кровь, такое у нас тут не редкость.
  - А ты строптив, парень, - спустившись, наконец, с ящика, Маккьюри подошел к Свену, который воинственно одернул крутку. - Мне такие нравятся.
  - Мне нужна работа.
  - Вижу, - кивнул Маккьюри. - Сколько весишь?
  - Сто пятьдесят фунтов.
  - Лет? - продолжал допрос бородатый.
  - Двадцать.
  - Пойдет, - удовлетворившись ответами, пришел к заключению Маккьюри. - Сначала определю тебя на ящики.
  - Ящики?
  - Усеки первое правило, салага, я не люблю повторять. А с такими я церемониться не люблю, - Маккьюри зловеще надвинулся на Свена, и ноздри того защекотал кислый привкус вчерашнего пива. - Да. Ящики с рыбой, которую парни притаскивают из моря. Семга, килька, скумбрия, мать ее. Если мы надавали фрицам под зад, это еще не значит, что в мире все безоблачно и радостно. В стране нечего жрать, нет денег, чтобы восстановить чертов город после бомбежек. Мы в эпицентре глобального кризиса, мать его. Поэтому такие как мы и должны продолжать рвать свои чертовы задницы на благо остальных. Усек?
  - Да... сэр.
  - Какой я тебе на хер сэр? - он презрительно сплюнул на мостовую. - Старик Маккьюри, вот мое имя! Или Шкипер! Ну? Чего вылупился, марш за дело! Мне тут девочки не нужны. Питер, введи парня в курс дела, да поживее, одна ноги здесь, другая там.
  Разгружая пахучие ящики с мороженой рыбой, Свен через некоторое время сошелся с несколькими местными ребятами, и через одного из них смог выйти на группу лиц, занимавшихся спекуляцией поддельных документов.
  Узнав, сколько будет стоить полный комплект бумаг, необходимых для поступления в университет Свен понял, что лишь на одних селедке с килькой многого не достигнет. Тогда он дополнительно устроился разносчиком продуктов в бакалейную лавку, что располагалась недалеко от доков.
  Полгода трудился Свен не разгибая спины, и вот, наконец, настал тот долгожданный день, когда он, пересчитав подкопленную сумму, понял, что сможет оплатить не только документы, но и комнату поприличнее. Уже недурно владея языком, он прикупил несколько рубашек, новые башмаки, а на смену обрыдлой грибной похлебке пришел порридж [3].
  Оксфорд, о котором он мечтал, стал на один шаг ближе. Свен знал, что в университет могли принять любого человека - независимо от возраста. Главными критериями являлись успеваемость в школе и качество знаний. К тому же Свен узнал, что колледж, который он выбрал для поступления, первым в Англии начал принимать студентов независимо от их религии или пола.
  Получив расчет в доках, но оставшись при бакалее, где одинокий добродушный хозяин, видя усердные старания одинокого юноши, повысил его до своего заместителя, Свен прикупил нужных учебников и стал готовиться к поступлению.
  Вызубрив куплеты GAUDEAMUS IGITUR, студенческого гимна Оксфорда, он то и дело распевал его, продолжая трудиться в лавке:
  
  Для веселья нам даны
  Молодые годы!
  Жизнь пройдёт - иссякнут силы.
  Ждёт всех смертных мрак могилы -
  Так велит природа.
  Где те люди, что до нас
  Жили в мире этом?
  В преисподнюю спустись,
  Ввысь на небо поднимись -
  Не найдёшь ответа.
  Короток наш век, друзья -
  Всё на свете тленно.
  В час урочный всё живое
  Злая смерть своей косою
  Губит неизменно.
  Лишь наука на земле
  Служит людям вечно...
  
   Наконец, когда все необходимое было собрано, как следует проверено, и новая легенда отскакивала от зубов, мысленно прочитав молитву, новоиспеченный Свен Нордлихт подал заявку на поступление, тщательно составив письмо каллиграфическим почерком дорогой ручкой, специально одолженной у хозяина магазина, в котором работал.
  Дальше потянулись томительные дни ожидания, которые мающийся от страха и нетерпения юноша проводил за учебниками и, не щадя сил, трудился в лавке, то и дело перекладывая с места на место формовые дырчатые кентерберрийские сыры и колодки со свежей петрушкой, которую регулярно подвозил зеленщик.
  Свен плохо спал, но старался много работать, пересиливая себя. На заострившемся, осунувшемся лице остались лишь глаза, которые каждый раз в отражении зеркала напоминали ему о матери. Он изо всех сил старался держаться, но давалось с трудом. Слишком сказывались лишения войны.
  А если не выйдет? Заворачивая пузатые кабачки для очередного покупателя, Свен посмотрел через витрину на небольшое квадратное пространство возле лавки, мощеное серым булыжником и отгороженное от улицы достаточно высокой кованой оградой, сплошь покрытой гроздьями вьющегося плюща.
  На единственной скамейке, вытянувшись, как шест и посверкивая на солнце своим черным шлемом, сидел отчаянно храпевший полисмен Харрис, по своему обыкновению пришедший после ночного дежурства покормить голубей.
  Шлем стража порядка вместе с головой окончательно опустился на грудь, и прожорливые толстые птицы с довольным воркованием принялись хозяйничать в лежащем на коленях полицейского бумажном кульке.
  На мгновение задумавшись, Свен тряхнул головой, прогоняя невеселые мыли, и вернулся к работе, вручая мальчишке-посыльному овощи для городского судьи, которого врачи посадили на диету.
  Дни шли. Ожидание продолжало терзать его. Если вместо письма на съемную комнату, или, что еще хуже, в лавку мистера Пибоди, обнаружив фальшивку, нагрянет отряд бобби, которые уволокут его в тюрьму, и на этом все кончится. Неприятностей своему хозяину Свен не хотел больше всего.
  Но подделка была умелой. Как его заверили молодчики в подпольной 'конторе', даже пигги [4] не заметят подвоха.
  Ответа все не было, и Свен начинал медленно тосковать.
  И вот однажды, пасмурным дождливым утром, он, наконец, получил долгожданное письмо, которое боялся открывать почти до полудня. Работал и терзался. Вдруг отказ... Но после обеда, традиционно одарив дородную миссис Уоллес спешно наструганной говяжьей нарезкой, он, вытирая руки о фартук, все-таки решился и вскрыл конверт.
  Юниверсити колледж, расположенный в городке Оксфорд на Хай Стрит, любезно приглашал уважаемого мистера Нордлихта из Северного Йоркшира на собеседование.
  Бережно сжимая драгоценную бумагу кончиками пахнувших зеленью пальцев, Свен поддался внезапному порыву, и, медленно поднеся ее к лицу, зажмурившись, глубоко вдохнул. Может именно так пахнет новая жизнь?
  Он будет учиться! Теперь все будет по-другому. У него получилось. Он смог. Не отрывая лица от документа, Свен тихо заплакал.
  Ранним утром, с тяжелым сердцем попрощавшись с хозяином бакалеи, к которой успел привязаться, Свен собрал свои нехитрые пожитки и, сев на поезд, отправлявшийся с Паддингтонского вокзала, через час ступил на перрон одного из известнейших городов-университетов мира.
  Поскольку вокзал находился в центре, а времени до собеседования еще оставалось предостаточно, Свен решил немного пройтись и осмотреться.
  Со всех сторон, куда бы он ни бросал свой светящийся любопытством взгляд, над ним возвышались величественные средневековые здания, придающие местности неповторимое очарование и монументальность. Гуляя по улицам этого небольшого городка, словно зачарованный, Свен не замечал, как стремительно летело время, маняще увлекая его за собой.
  По ходу движения, его порой не отпускало странное чувство, что с карнизов домов за ним постоянно следили застывшие глаза причудливых существ. То горгулий, то каких-то чудовищ. А то и людей с невообразимыми гримасами.
  Одно восхитительное здание сменялось другим, одна улочка плавно перетекала в другую, пока он шел к своему колледжу.
  Еще Свена поразило невероятное обилие велосипедов всех мастей и расцветок. Он замечал их повсюду; прислонёнными у фонарного столба, у водосточной трубы, мусорных баков, у стены, а как-то свернув за угол, набрел на целую стоянку главного транспортного средства университета.
  Все вокруг дышало той неповторимой атмосферой вышколенной чопорной старины, умиротворенности и знаний, словно университета вообще не коснулась война, и Свен, впервые за долгое время, наконец улыбнулся. Это был его мир.
  Интерьер Юниверсити колледжа напоминал убранство древнего замка. Массивный, старинный, подобно морскому губчатому кораллу впитавший в себя густое дыхание мудрости и столетий. Со множеством великолепных картин кисти известных мастеров: произведения Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, Рембрандта и Констебля, включая памятник Шелли, который, как Свен слышал, был отчислен за безбожие.
  Собеседование и несколько неожиданных устных тестов Свен сдал блестяще, хотя после них, с извинениями отлучившись в туалетную комнату, некоторое время держал голову под ледяной струей воды, и кое-как высушив волосы с помощью бумажных полотенец, старательно расчесал их расческой.
  И вот, получив все необходимые указания, список учебников для библиотеки и форму, он, наконец, направился к общежитию.
  Шагая через широкий университетский двор, Свен размышлял о том, что если при поступлении ему предложили решить такие тесты, то что же будет на самом обучении? Теперь все придется схватывать на лету. Ничего. Он готов.
  Немного поплутав по заполненным оживленно переговаривающимися учениками коридорам Свен, наконец, отыскал нужное крыло и, толкнув массивную дубовую дверь, переступил порог своего нового жилища.
  - Это сто сорок седьмая? - оглядевшись на всякий случай уточнил он.
  Перед ним предстали две кровати по разные стены, несколько полок с книгами, окно, за которым прятался тусклый день, прикрытое тяжелыми шторами до полу, пара низеньких тумб со светильниками, массивный письменный стол в углу и кресло.
  - Она самая! Аминь! Ну, слава богу, свершилось! - вместо приветствия азартно воскликнул худощавый молодой человек, в скучающей позе философа развалившийся на одной из двух аккуратно застеленных кроватей. На вид он был ровесником Свена. - Чего стоишь, заходи. А то я уже почти смирился с тем, что новый семестр придется снова куковать с этим полоумным Джибсом Стивенсоном, будь он неладен. У меня от его шуточек уже печень саднит. Слышал о нем?
  - Нет, я новенький, - просто ответил Свен, кладя на пустующую кровать чемодан со своими вещами и невозмутимо поинтересовался. - А кто такой Джибс?
  - Есть тут такой уникальный экземпляр, - махнул рукой юноша. - Но с ним знакомиться лучше повременить, чистая ты душа. Бесплатный совет.
  - Это ты для него приготовил? - Свен кивком головы указал на пузатые боксерские перчатки, лежащие рядом с юношей, который ими лениво поигрывал.
  - Ха! - фыркнул тот. - Свежая кровь. Когда ты увидишь Его Величество Джибса собственной персоной за обедом, то поймешь, что его и кувалдой не прошибить, приятель! Это вулкан. Глыба, напрочь лишенная зачатков интеллекта. Человек-гора.
  - Ну, от хорошего прямого хука еще никто не вставал, - подойдя к окну, Свен отодвинул штору и с интересом посмотрел на ухоженный основной двор колледжа, постройки семнадцатого века, по которому недавно шел.
  - Боксируешь? - тут же оживился новый знакомый.
  - Приходилось, - Свен вспомнил несколько потасовок с портовыми молодчиками, охотниками до легкой наживы. - Но не профессионал, шахматы люблю больше.
  - Дружище, да тебя мне сами небеса послали! Тут последнее время такая тоска смертная, хоть на стены лезь. К тому же, я президент шахматного кружка, так что считай, что ты с почетом зачислен! Кох. Альберт Кох, - вскочив с кровати, он протянул руку с тонкими пальцами пианиста.
  - Свен Нордлихт, - он радушно ответил на рукопожатие. - Очень приятно.
  - И мне, дружище. Ну и куда же тебя, скажи на милость, забросила расторопная рука Вельзевула, Свен?
  - Физика и философия [5], вообще-то, я так и хотел, - новоиспеченный студент пожал плечами. - А ты?
  - И я! - Альберт задорно прищелкнул пальцами. - Bonum initium est dimidium facti [6]. И ничего что я второкурсник. За то тебе чертовски повезло с конспектами! Улавливаешь? Что ж, если тебе удалось выйти живым из когтистых лап этих нудил-стервятников из экзаменационной комиссии, то, считай, ты сделал первый шаг в большой мир!
  - На матрикуляции [7] знатно потрепали, но вроде справился.
  - Так допустите же к наукам сих собравшихся достойных студентов!.. Их хлебом не корми, дай повить из нас веревки, - повесив боксерские перчатки на стену, Альберт надел форменный пиджак с гербом университета, изображающим быка, переходящего вброд реку. - Это не только университет, но ещё и крупнейший научно-исследовательский центр, видел библиотеки?
  - Нет еще. Только инфографику [8]. По дороге с вокзала немного погулял.
  - Да ты юморист, я смотрю. О, приятель! Приготовься к самому большому откровению в своей жизни, когда пойдем получать учебники на семестр, - Альберт торжественно похлопал нового знакомого по плечу. - Здесь собрано более одиннадцати миллионов книг. Кстати, интересно, кого тебе определят в тьюторы [9]. Сам-то откуда будешь?
  Этого вопроса Свен ожидал с самого начала знакомства и поэтому ответил не запинаясь:
  - С севера. Йоркшир.
  - А я из Оксфордшира. Отлично, старина!
  Все вокруг Свена было ему в новинку. Но он уже усвоил несколько основных правил, и к торжественному обеду, посвященному новому учебному году, послушно надел поверх костюма "sub fusc" - традиционную одежду студентов Оксфордского Университета, единую для всех колледжей. Вдобавок ко всему, к мантии прилагалась шляпа, которую нужно было везде носить с собой (что совершенно сбивало с толку Нордлихта, не понимавшего в сей весьма неудобной и обременительной вещи смысла).
  - Ну вот, - когда все было готово, придирчиво оценил наряд соседа Альберт. - Теперь ты похож на человека, жаждущего вкусить от яблока мудрости. Не стыдно и в люди выйти.
  - Думаешь? - оглядывая себя, недоверчиво поинтересовался Свен. - По мне так мешком висит, как на пугале.
  - Не сомневаюсь. Уж ты мне поверь! Ex parvis saepe magnarum rerum momenta pendent [10] - Альберт приглашающе махнул рукой, открывая дверь их комнаты. - За мной!
  Когда все собрались в обеденном зале, была прочтена латинская месса, и студенты наконец-то принялись за еду. Накладывая себе восхитительного свиного жаркого, тушеного с помидором и артишоками, Свен украдкой разглядывал лица своих новых сокурсников.
  - Вон то сборище взъерошенных долговязых кокни, - Альберт продолжал помогать новому знакомому обжиться на новом месте, иронично указывая на один из столов, где о чем-то шумно переговаривалась группа молодых людей. - Питер Солсбери, Джон Пол, Глэд Ливингстон и Ник Оверфол из шахматного кружка, о котором я тебе рассказывал. Золотые головы. У Ливингстона отец большая шишка в Парламенте. Можешь сейчас всех не запоминать. Потом со всеми тебя познакомлю.
  Свен согласно кивнул.
  - А вон Джибс, о котором я тебе говорил, - толкнув соседа локтем, Альберт кивком головы указал за соседний стол. - Как всегда в центре внимания.
  Джибс Стивенсон своей внешностью действительно полностью подходил под прозвище 'человек-гора'. Рослый, темноволосый, плечистый, все в телосложении выдавало спортсмена, который, о чем-то переговариваясь с соседями, огромными ручищами накладывал себе сразу две порции мяса.
  - Наш местный герой, и по совместительству заводила. Если под задницей взорвалась шутиха или на тебя свалится ушат воды - это его рук дело, будь уверен. Но лучше пострадать от его розыгрышей, чем от кулаков. Так что держи язык за зубами. Девчонки на каникулах, из тех, кто не разъезжается, от него без ума [11], - взявший на себя роль покровителя над новичком, Альберт продолжал терпеливо вводить Свена в курс дела. - Умом в черепушке не пахнет, хотя неплохо учится, но его святая обязанность - ежегодно с треском давать под зад ребятам из Кемджи [12]. И, можешь мне поверить, он великолепен. Да чего говорить, скоро сам все увидишь.
  - О чем ты? - не сообразил Свен, накладывая себе с общего блюда горячий черничный пирог.
  - Гребля, - поправляя лежащую рядом с ним шляпу, пояснил Альберт. - Жлоб жлобом, но ты бы видел его на соревнованиях [13]. Каждый раз выкладывается так, что его уже два раза откачивали. Обратил внимание на стенд со всеми этими кубками в холле?
  - Угу, - кивнул Свен не переставая жевать.
  - Это все Джибс, - покачал головой Альберт, и в его голосе послышались нотки уважения. - Ему только за это все и спускают, а то давным-давно бы вышибли. Даже простили случай, когда он запулил бомбочку-вонючку в окно особняка Мастера колледжа, представляешь? Такой скандалище. Докинул ведь, силища, что ни говори. Поговаривают даже, что он на фронте был. Но никому не рассказывает.
  Оторвавшись от еды, Свен внимательно посмотрел на Джибса, который, налегая на жаркое, не преминул беззлобно угостить подзатыльником что-то ляпнувшего соседа, у которого от шлепка очки свалились в тарелку с супом. Соседний стол взорвался от хохота.
  - Ясное дело, отмазался, - Альберт, не отставая от приятеля, тоже принялся за пирог. - Вот устроился а, скажи, Свен?
  - Каждому свое, - пожал плечами юноша. - Зато он местная знаменитость.
  - Этого не отнять. В этом мире нет справедливости, - фыркнул Альберт. - Ладно, поторапливайся, еще в библиотеку за учебниками топать. Кому грести, а кому и просвещаться надо.
  Для Свена потянулись долгие учебные дни, наполненные новыми знакомствами и открытиями. Альберт всячески помогал ему быстрее освоиться в новой обстановке, и они довольно быстро сошлись, коротая вечера за шахматами.
  Ужасы войны понемногу отступали, но боль от утраты семьи продолжала острым кинжалом терзать его сердце. Свен мучился и готов был кричать от собственного бессилия, от невозможности все повернуть вспять. Пустить жизнь в новое русло.
  Будь его воля, он бы вообще сделал так, чтобы этой проклятой войны, сделавшей стольких, как он, сиротами, вообще никогда бы не случилось. Чтобы в мире никогда больше не было боли, страха, страданий. Бесконечного количества никому не нужных смертей. Чтобы люди во всех уголках планеты были живы и счастливы. Но как? Сказка. Утопия. Несбыточная мечта отчаявшегося человека, всеми силами пытавшегося ухватиться хоть за какой-нибудь призрачный шанс изменить ход времени. Свену оставалось только вздыхать. Одинокий юноша загнанным зверем метался и не мог обнаружить ответа.
  Так закончилась осень, и на смену роскошному красно-желтому убранству Оксфорда пришел пронзительно-слепящий белый цвет, за одну ночь, поглотив все остальные краски. Словно на неудавшейся акварели, которую безжалостно залили растворителем. Зима хрустальным саваном из снежинок мягко укутала колледж и прилегающие к корпусам окрестности.
  - Да, дружище, - заключил Альберт, наблюдая снег из их комнаты. - А ведь, казалось, только вчера познакомились. С этой учебой время летит так быстро, что у меня иногда создается ощущение, что все мы покинем эти благословенные стены сгорбленным седым старичьем.
  Свен повернулся к фотографии всклокоченного Эйнштейна и понимающе усмехнулся.
  Теперь, помимо мантии, ему еще приходилось обматываться в один из толстых вязаных шарфов, которые к Рождеству им прислала мама Альберта. Свен очень любил устроившись в кресле слушать, как новый друг зачитывает ему длинные письма из дома. Самому-то ему некому было писать. На вопросы Альберта он лишь небрежно отмахивался, мол, родители вечно так загружены, а он переживет.
  А время неумолимо шло, по-прежнему не замедляя своего бега. Во дворе колледжа поставили нарядную елку с россыпью лент и всевозможных игрушек. Дух надвигающегося праздника на время растопил сердце юноши, и он присоединился к приготовлениям.
   Студенты играли в снежки, катались на коньках, Джибс по обыкновению веселил всех тумаками и развлекался тем, что лепил всевозможных уродливых снеговиков и прикреплял им морковки с орехами не совсем в нужное место, чем доводил до бешенства гонявшегося за ним завхоза мистера Флетчли под дружный хохот студентов.
  Однажды, холодным зимним утром, перед лекцией по теории философии квантовой механики, наведавшись за новыми учебниками, Свен заглянул в специальную секцию художественной литературы, куда периодически подвозили новые популярные издания. Ему хотелось параллельно с учебой для разнообразия почитать что-нибудь еще. Хотелось отвлечься от невеселых мыслей на овеваемой соленым ветром палубе пиратского галеона или в седле мушкетерского скакуна.
  Тогда-то он впервые и увидел на полке одного из многочисленных стеллажей роман 'Машина времени', написанный Гербертом Уэллсом. Привлеченный книгой, юноша задержался в библиотеке дольше обычного, и чуть было не опоздал на чтения. Что заставило его обратить внимание именно на нее? Название? Необычное сочетание терминов?
  - С точки зрения науки, весьма сомнительная история, - нацепив на нос очки, по обыкновению неторопливо пожевав губами, проскрипел дымящий буковой трубкой профессор Бигбси, прикрепленный к Свену в качестве тьютора по философии, когда тот привычно зашел к нему посоветоваться с книгой. - Она появилась после того, как некий студент по фамилии Хэмилтон-Гордон в подвальном помещении Горной школы в Южном Кенсингтоне, где проходили заседания 'Дискуссионного общества', сделал доклад о возможностях неэвклидовой геометрии по мотивам книги Хинтона 'Что такое четвертое измерение'. Слыхали о таком?
  - Нет, сэр, - виновато ответил Свен.
  - Она, в известном смысле, предвосхитила Эйнштейна, с его теорией относительности. Любопытно устроена жизнь, м?
  - Да, профессор, - не зная, что ответить на это, пожал плечами студент. - А что с книгой?
  - Как приключенческий роман, - вынося вердикт, Бигсби постучал чубуком трубки по обложке книги. - Безусловно, это увлекательное чтение, молодой человек. Уэллс - превосходный рассказчик. Только не забывайте про эссе, которое вы задолжали мне в том семестре.
  - Конечно, сэр.
  - Кстати, на следующей неделе лекцию по лингвистике будет читать профессор Джон Толкин, - как бы между делом вспомнил профессор, подойдя к окну и смотря во двор, где группами гуляли студенты. - Знакомы с его 'Хоббитом'?
  - Нет, сэр, - Свен почувствовал, как у него запылали уши. Сейчас он казался самому себе необразованным неотесанным чурбаном, а ему так не хотелось расстраивать этого добродушного старика.
  - Друг мой, это великолепная книга! Вот ее я вам настоятельно рекомендую, если вы так любите невероятные приключения и удивительные путешествия по вымышленным мирам. Она есть в библиотеке, найдите, а заодно советую ознакомиться с его лекцией 'Тайный порок', прочитанной им в этих стенах в тысяча девятьсот тридцать первом году. Заодно подготовитесь, он любит задавать каверзные вопросы. Хоть и не ваш поток, но я договорюсь, чтобы вас пропустили послушать. В конце лекции профессор Толкин предлагает вниманию своих слушателей стихи, написанные на "воображаемых языках", тоже весьма любопытно.
  Он подождал, пока Свен все запишет и, проводив до дверей кабинета, отсалютовал трубкой.
  - Я обязательно приду, - с готовностью пообещал юноша. - Спасибо, профессор.
  - Еще бы. Дерзайте юноша. Это я вам в качестве Ad notam [14].
  Подбодренный таким своеобразным напутствием, Свен все свободные часы старался посвящать роману. С первых же строк книга целиком захватила юношу. Это была история, описывающая мир будущего, в которое отправляется Путешественник во Времени. Мир представлял собой своеобразную антиутопию - научный прогресс привёл к деградации человечества.
  В книге описывались два вида существ, в которые превратился человеческий вид - морлоки и элои. Ознакомившись с новым миром, герой приходил к выводу, что научно-технический прогресс на Земле остановился, и человечество достигло состояния абсолютного покоя.
  Это импонировало мыслям Свена. Книга очень сильно повлияла на него. Продолжая читать, он чувствовал, как что-то начинается. Где-то внутри, как готовящееся прорости семечко, как будущая мать еще до визита к врачу чувствует, что беременна. Свен волновался и стал плохо спать, клюя носом на лекциях. Что-то должно было случиться.
  Свен чувствовал, что одержим Идеей.
  Тем временем, наступила свежая, пахучая весна, задорной капелью застучавшая по массивным ступеням общежития, и Джибс, которому назначили дату гонок [15], сделал сокурсникам передышку, часами пропадая в спортзале лодочного клуба университета, готовясь к ежегодной престижнейшей дуэли по академической гребле между Оксфордом и Кембриджем, которая должна была пройти в последнюю субботу марта.
  В ночь накануне гонок, Свен, измотанный эссе для профессора Бигсби, не дочитав главу, где рассказывалось что морлоки, в представлении Путешественника по Времени, оказывались потомками рабочих, всю свою жизнь обитающих в Подземном мире и обслуживающих машины и механизмы, заснул, наконец-то начиная осознавать, что его растрепанная, наполненная бегством и лишениями жизнь постепенно входит в спокойное русло и налаживается, обретая некую целостность.
  Но он не знал, что главное событие, которое навсегда изменит не только его жизнь, но и судьбы сотен миллионов людей, еще впереди.
  Семечко дало первый росток.
  Именно в ту самую ночь, Свену Нордлихту приснилась Машина.
  
  [1] От латинского annexare - присоединять, захватывать.
  [2] 'Blitz' - в Англии так называют бомбежки германской авиации с 1940 по 1945 год - а заодно и всю Вторую мировую войну
  [3] Овсянка.
  [4] Полицейский, сленг.
  [5] Курс, объединяющий научный и художественный подход к познанию мира. На третьем году обучения, студенты изучают физику конденсированного состояния и философию квантовой механики.
  [6] Хорошее начало - половина дела (лат).
  [7] От латинского "matricula" - "короткий список"; формальная церемония посвящения в студенты. До 1960-го года для того, чтобы студент прошел матрикуляцию и был допущен к занятиям он или она должны были сдать соответствующий экзамен.
  [8] Серия бюстов, иллюстрирующих классификацию мужских бород, расположенную вокруг здания Шелдонианского театра.
  [9] Оксфорд  - один из немногих университетов, где существует система прикрепления студентов к кураторам, которые разрабатывают индивидуальный подход для учеников в соответствии с их способностями.
  [10] Исход крупных дел часто зависит от мелочей.
  [11] Примечательно, что до двадцатых годов в университете обучались лишь юноши. Даже после принятия в стены вуза девушек, они до семидесятых годов учились отдельно.
  [12] Кембридж.
  [13] Имеется в виду популярная в Великобритании лодочная регата The Boat Race между командами Оксфорда и Кембриджа, которая проходит с 1856 года каждую последнюю субботу марта или первое воскресенье апреля.
  [14] Для заметки, к сведению (лат.).
  [15] День гонок назначается капитаном проигравшей в прошлом году команды.
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  Долги я платил опять и опять
  Вину искупил
  Чтоб себя не терять
  И ошибался я часто всерьез
  Терпел оскорбленья,
  Угрозы, но все я перенес!
  И теперь вперед, вперед, вперед, вперед!
  
  Мы - чемпионы, друзья
  И мы будем драться до конца
  Мы - чемпионы, мы - чемпионы
  Нет неудачам, ведь мы - чемпионы
  Навсегда!
  
  Было другое: мой звездный час
  Вы дали мне славу,
  Удачу и все остальное
  Благодарю вас!
  Но это не рай,
  Не к нему я стремлюсь
  Это вызов всего человечества и я,
  Знаю, прорвусь!
  И теперь вперед,
  Вперед, вперед, вперед!
  
  'We Are The Champions', группа Queen
  
  - Сдвинули с берега мы корабли на священное море, разом могучими веслами вспенили темные воды! [1] - торжественно декламировал Альберт ранним утром, отдергивая шторы, и в их комнату брызнули мягкие лучи первого весеннего солнца. - С погодой, смотрю, фартит, а? Вот он, дружище, день великой битвы! Ха! Интересно, что сейчас творится в лагере Кемджи.
  В день гонок невзрачные набережные Темзы по обе стороны на всем протяжении дистанции от моста Путни до Мортлейка вверх по течению были заполнены зрителями, насколько хватало глаз.
  - Наши, наши идут! - взволнованно потыкал локтем Свена стоящий рядом Альберт. - Смотри! Вон Стивенсон! Эгей, Джибс!
  Свен вздрогнул от неожиданности, когда сосед, прислонив два пальца ко рту, пронзительно засвистел.
  Команда Кембриджа предстала на старте в голубых костюмах, Оксфорда - в тёмно-синих. Появление Джибса было встречено задорными окриками и подбадриваниями своих сверстников.
  - Ну что, зададим им сегодня, - окликнул Джибса рулевой, пока тот садился в восьмерку [2], после того как была разыграна жеребьевка в их пользу [3].
  - Попробуем, - пробурчал тот, устраиваясь на банке [4]. Сейчас Джибс был как никогда сосредоточен и собран, ведь ему предстояло проплыть четыре мили триста семьдесят четыре ярда [5].
  - Ты уж постарайся, Джибс, мы все на тебя рассчитываем!
  Проверив каблук [6] лучший гребец колледжа делал разминку мышц спины, по-прежнему оставаясь хмурым, и словно не видя ничего вокруг. За двадцать минут он должен был сделать почти шестьсот гребков, но Джибс постоянно старался превзойти себя, поставив новый личный рекорд. Сегодня был его день, и уровень концентрации и внутреннего напряжения достигли в нем наивысшей точки.
  Старт гонки дался за час до того, как уровень воды в Темзе установился наиболее высоким - ни проливной дождь, ни порывистый ветер, ни резкое повышение уровня воды в реке были не в силах остановить участников, для которых чем было сложнее, тем интереснее. Как, собственно, и многочисленных зрителей: на берегах Темзы в день гонки собралось до четверти миллиона человек. В этом крылась сама суть британского духа.
  Гребцы заработали веслами и восьмерки полетели вперед. В отличие от классических спортивных регат, где каждая лодка двигалась по специально отведенной дорожке, обозначенной буйками, на Темзе ничего подобного не было, и каждый экипаж был вправе использовать всю ширину реки.
  Самым важным и решающим отрезком для себя Джибс всегда считал предпоследний участок от Хаммерсмитского моста до пивоварни Фуллера. Там он обретал второе дыхание, которое позволяло почти на корпус обойти противника, по ходу движения преодолевая крутые повороты в форме буквы S. А это было решающим преимуществом.
  - Поехали! - протолкнувшись сквозь толпу на трибуне, Альберт и Свен запрыгнули на университетские велосипеды, прислоненные к лотку, в котором продавались свистульки и разноцветные флажки. - Нужно своими глазами увидеть, кто первый доберется до финиша!
  Они понеслись по улицам вдоль набережной, азартно крутя педали, то и дело поворачивая головы к трибунам и домам с левой стороны, между которыми иногда мелькали несущиеся вперед лодки.
  - Эгей! Не зевай! - засмотревшись на свою команду, Свен рассеянно обернулся на оклик Альберта, и влетел в самую гущу брызнувших клокочущим облаком стаю уличных голубей. Его приятель радостно захохотал, объезжая уличного уборщика, который погрозил ему метлой. В этот момент Свен чувствовал, что у него самого за спиной выросли крылья. Словно он сам был спортсменом и участвовал в гонке!
  С радостным кличем он влетел в большую лужу на мостовой, задрав ноги, когда из-под колес во все стороны брызнули искрящиеся капли воды.
  Кристальный весенний воздух звенел от рева болельщиков, в глаза ярко слепило солнце, а по улицам гулял свежий ветер. Сонная Англия шумно просыпалась после долгой зимы.
  Команда Джибса работала, словно отточенный механизм. До школы Святого Пола лодки двигались почти нос к носу, несколько раз по пересекающимся маршрутам, а один раз даже столкнулись, породив на трибунах взволнованный вздох и вызвав разъярённый рев капитана оксфордской команды. Но спортсмены у обеих команд были как на подбор, и вот оксфордский заводила показал полностью, на что способен, под радостный галдеж сокурсников.
  - Вон они! Наши впереди!
  Отчаянно сигналя звонками, Альберт и Свен тоже видели это, несясь на другой берег по мосту Хаммерсмит, где собралось двенадцать тысяч зрителей, столпившихся для того, чтобы посмотреть на лодочную регату, проходившую под мостом отметку чуть меньше половины дистанции гонки протяженностью четыре и одну четвертую мили.
  Свен никогда еще не видел такого количества людей, собравшихся в одном месте. Разве что в немецком плену. Но здесь все собравшиеся были радостны, лица были оживлены и азартны. Это был весенний пир спорта, и горю здесь не было места.
  Взмокший от напряжения Джибс уже различал финишную полосу, несмотря на то, что струящийся со лба пот застилал глаза. Сегодня он превзошел себя, сделав почти семьсот пятьдесят гребков и знал, что следующую неделю проведет в кровати с чудовищной болью в мышцах.
  Плевать! Главное не останавливаться!
  - И вот финишная прямая! Идут нос к носу. Оксфорд! Кембридж! Ну, кто же первый? Вот они обходят соперников на полкорпуса, вперед! Кто же победит в этой дуэли?..
  Гонка достигла своего апогея, в то время как в установленных по всей длине трассы динамиках без передышки заливался Джон Снэдж, отчаянно комментируя спортивную схватку [7].
  - Стивенс, хорош! - окликнул Джибса рулевой, когда лодка команды оксфордского университета первая пересекла финиш.
  А тот все продолжал грести. Греб и греб, отчаянно работая веслом, словно неудержимый. Взмах, еще один. Вперед!
  - Эй! - сидящий позади Стивенсона гребец опустил весло и постучал по плечу. - Джибс, хорош. Мы сделали это! Мы доплыли. Победа! Все, остановись.
  - Победа! По-бе-да! - дружно скандировал Оксфорд, когда 'синие' все-таки пришли первыми, вырвав победу у 'голубых' [8].
  Едва спортсмены выбрались из причаливших к пристани лодок, Джибса окружили сокурсники и, не давая опомниться, стали подбрасывать на руках, выкрикивая 'ура!'.
  - Молодчина! - запыхавшиеся Свен и Альберт, побросав велосипеды, тоже присоединились к остальным, аплодируя. - А? Что я говорил тебе?
  Наконец, Джибса пришлось опустить на землю, чтобы позволить ему взойти на трибуну и вместе с командой получить заветный кубок. Но Свен обратил внимание, что спортсмен хоть и являлся сегодня победителем, выглядел не таким уж веселым и вымученно улыбался, послушно позируя окружившим его фотографам. А может он просто устал.
  Настроение у всех было просто великолепное. Это был триумф Оксфорда и вечером по случаю победы в подобающе украшенном главном зале устроили роскошный праздничный ужин. Свежий воздух, множество новых впечатлений и своя маленькая гонка на велосипеде разожгли у Свена жуткий аппетит. Юноше казалось, что он готов съесть не одну, а целых две порции восхитительного рагу с тушеным овощами и миндальной подливкой, от одного запаха которой желудок призывно заурчал. Да уж, он усмехнулся, Альберт многое потерял. Тот, сославшись на головную боль, остался в их комнате коротать время за томиком Вальтера.
  Новые яркие впечатления на время вытеснили из головы Свена мысли о загадочной Машине, привидевшейся ему во сне, и о которой он не переставал думать все последующие дни. Четвертое измерение. Путешествия во времени.
   Он давным-давно дочитал книгу и вернул ее в библиотеку, но видение упорно не желало его отпускать. Оно было настолько точным и ярким, что проснувшись в тот раз посреди ночи, Свен стараясь не разбудить Альберта, встав с кровати, осторожно включил настольную лампу, и просидел, что-то набрасывая и зачеркивая в запасной тетради для конспектов, почти до самого утра.
   'Будь у меня подобная машина времени', - работая, думал Свен. - 'Я бы не тратил такую удивительную возможность на праздное любопытство и не отправлялся бы в будущее. А наоборот, попытался бы спасти родителей и сестру!'
   Написанное Свен аккуратно спрятал в нижний ящик своей тумбочки под комплект сменных рубашек и запер на ключ. Не потому что он не доверял Альберту, просто сама суть, изложенная в тетради, была настолько невероятной и фантастической, что Свен попросту боялся прослыть сумасшедшим, или что еще хуже, лунатиком.
  Что бы сказал его тьютор профессор Бигсби, решись он показать ему записи? Уж наверняка бы не похвалил одного из своих любимых студентов за то, что тот так поддался влиянию обычной вымышленной истории.
  - Хэлло, Свен! - его легонько толкнул соратник по шахматному кружку долговязый Питер Солсбери, видя, что приятель застыл, держа пустую тарелку в руках, перед центральным столом с едой. - Чего ворон считаешь? Хочешь, чтобы ничего не осталось? Налетай! Говорят, пудинг сегодня просто отличный.
  Накладывавшие на тарелки еду студенты наперебой обсуждали лодочный поединок и Джибса, который принес университету очередную победу. А тот, усевшись за своим столом на привычном месте и рассеянно отвечая на дружеские похлопывания по плечу и поздравления, выглядел совсем невеселым.
  - Джибс, ты сегодня какой-то совсем сам не свой, - участливо поинтересовался подсевший к нему Свен. - Мы же победили! Ты герой!
  - Угу, - спортсмен не шутил и не придуривался, а сидел какой-то подавленный, задумчиво уставившись на тарелку, в которой остывала не тронутая еда.
  - Что-то случилось? - никогда не видевший Джибса таким, Свен даже позабыл, что проголодался.
  - Знаешь, в тот день я гостил у матери. И мы получили вести с фронта. Я смотрел и радовался, что брат вернулся с войны на такой красивой машине. А нам привезли письмо, что его больше нет, - Джибс вздохнул и сжал кулаки, хрустнув костяшками пальцев. - Они высаживались в Нормандии в июне сорок четвертого. Плыли на всех парах. Их десантный бот причалил одним из первых, поэтому огонь со всех укреплений сосредоточили на нем.
  Отложив еду, Свен, затаив дыхание, слушал неожиданную исповедь человека, которого до этого считал бесшабашным и черствым.
  - Мама так и не пришла в себя, - Джибс стиснул вилку с такой силой, что у него побелели костяшки, и Свену показалось, что он ее вот-вот согнет.
  - Поэтому я и плыву, - сквозь стиснутые зубы хрипло проскрежетал спортсмен. - Каждый раз. Каждый год. Чтобы доплыть за него. Я пытался попасть на фронт, чтобы отомстить за брата, но родители не пустили.
  - Приятель, мне очень жаль... - Свену захотелось поделиться в ответ терзавшей его самого глухой болью, но он вовремя прикусил язык. Ему следовало избегать любых разговоров о своей собственной семье, чтобы случайно не проболтаться. - Тебе нужно восстанавливать силы, ведь так? Это была великолепная гонка! Никогда ничего подобного не видел.
  - Спасибо. Правда, эти олухи из Кемджи нас чуть к черту не перевернули. А один раз одна из лодок даже затонула, и заплыв пришлось начинать сначала, представляешь. Вот уж где пришлось попотеть. Но так даже интереснее, - впервые за вечер Джибс явно расслабился и улыбнулся, посмотрев на вилку, которую так и держал в руке. - Пожалуй, ты прав. Набью себя под завязку, и спать.
   На следующий вечер, во время очередного заседания шахматного кружка, проводимого в одном из уютных уголков библиотеки, где собрались теперь уже ставшие его приятелями Питер Солсбери, Джон Пол, Глэд Ливингстон и Ник Оверфол, Свен обратил свое внимание на красивую доску с расставленными на стартовые позиции фигурами, изображающими древние армии.
  Пока Глэд и Пол привычно ломали головы, склонившись над доской сёги [9], он осторожно взял фигурку Офицера, изображенную в виде воина с орлиным профилем, держащего в руках двуручный меч, и с любопытством повертел ее в руках.
  - Эти фигурки офицеров напоминают мне одну из работ Арно Брекера, - видя его интерес, сказал Альберт. - Замечательные, правда? Какое изящество, мастерство. Их подарил университету мой отец.
  - Брекер? - Свен нахмурившись, покопался в памяти. - Это тот, что украшал павильон Германии на международной выставке в Париже?
  - Да. Арно был официальным монументалистом Третьего рейха и любимцем Гитлера. Большинство его работ были уничтожены во время атаки на рейхсканцелярию. Но речь не о знаменитых меченосце и факелоносце, а о его малоизвестной скульптуре Стража границ. Этот Страж выглядел точь-в-точь как эта шахматная фигура Офицера, только в высоту он достигал пятнадцати метров. Такие каменные колоссы Гитлер планировал установить вдоль границ своей Великой Империи. Но не успел, и сотни Стражей границ так и не покинули мастерские Брекеры и были уничтожены во время артобстрела.
  - Я не в первый раз замечаю, что ты многое знаешь о фашисткой Германии, - повернувшись к сидящему в кресле приятелю, который на манер позирующих денди закинул ногу на ногу, отметил Свен.
  -Так и есть, - заверил Альберт, торжественно воздев палец. - Искусство и традиции Рейха не лишены своего величия и очарования. В них есть идея! Монументальное воплощение. Ритм, наконец!
  Свен вздрогнул при этих словах, но ничего не ответил, сделав вид, что продолжает внимательно изучать диковинную доску.
  Приближалось время летних каникул. Как-то утром, стоя в комнате, друг перед другом в стойках и боксируя, Альберт сделал Свену необычное предложение.
  - Итак, чем намереваешься заниматься на каникулах, - поинтересовался он, делая обманный выпад.
  - Не знаю, - вовремя предупредив удар, Свен умело блокировал его. - Еще не думал. Может, останусь в университете.
  Он действительно понятия не имел чем заполнить отпущенное на студенческие выходные время и с тоскливой грустью ожидал, когда сокурсники разъедутся по домам. Он покосился на тумбочку, где хранилась заветная тетрадь с набросками Машины, и прозевал акцентированный удар [10].
  - Боксируй, Свен! Резче, вот так! - раззадоривал противника Альберт. - Оп! А чего не рванешь к своим?
  - У них постоянно работы невпроворот, - неопределенно ответил Свен. - Мотаются по графствам туда-сюда, по делам недвижимости. Помогают поднимать страну. Так что более чем уверен, что и в этот раз одному куковать, велика радость.
  - Ясно, сбагрили сынка на Оксфордские галеры, чтобы без дела не скучал.
  - Типа того.
  - В таком случае, что ты скажешь на то, чтобы провести каникулы у меня дома? Познакомлю с родителями и сестрой. Грета тебе понравится. Настоящая умница, мама в ней души не чает. И тоже собирается на следующий год сюда поступать.
  От неожиданности идущий в наступление Свен не закончил джэб [11], тем самым дав фору перехватившему инициативу противнику.
  - Ты меня приглашаешь?
  - А почему нет. Раз у тебя нет никаких планов, рванем вместе в усадьбу отца, - не переставая двигаться, рассуждал Альберт. - Это относительно недалеко.
  - Даже не знаю, - с сомнением ответил Свен. - Удобно ли это, Берти?
  - Пф! Я тебя умоляю, - фыркнул приятель. - Родители всегда рады гостям. Постоянно кто-то приезжает, то к матери, то к отцу. К тому же ты мой друг, а это уже наделяет тебя в их глазах особыми привилегиями. Я столько рассказывал про тебя в письмах. Решено! Я напишу им, будет здорово, вот увидишь. Ты ведь никогда не ездил верхом?
  - Не доводилось, - вот уж кем Свен действительно не мог себя вообразить, так это галопирующем в седле резвого скакуна.
  - Ну вот. Будем делать из тебя первоклассного ездока. У отца лучшие конюшни в западном Оксфордшире. Уф! Брэйк! - он вышел из стойки и стал расшнуровывать перчатки. - Намного лучше, дружище, намного лучше! Все, на сегодня достаточно, лекция через полчаса, а у меня еще конь не валялся.
  В день отъезда Свен проснулся в комнате один. Не обнаружив Альберта, он умылся, оделся, и, достав из-под кровати чемодан, стал собираться.
  - Хэлло! С добрым утром! - приветствовал ворвавшийся в комнату Альберт и вздрогнувший от неожиданности Свен поспешно спрятал тетрадь с набросками, которые к этому времени уже начали обретать форму неких чертежей, на самое дно своего чемодана. - Ну ты и спать! Пошевеливайся! Отец прислал за нами машину. Я уже отнес водителю свои вещи.
  - Да, конечно, - надеясь, что приятель ничего не заметил, засуетившись, забормотал Свен. - Я сейчас.
  - Осталось сдать форму, и здравствуй каникулы! Эх, поскорей бы домой, - плюхнувшись на свою кровать, Альберт мечтательно закинул руки за голову. - Кстати, тебе уже приготовили комнату.
  Покончив со всеми необходимыми приготовлениями и тепло попрощавшись с остальными сокурсниками, Альберт и Свен забрались в ожидающий их шикарный 'роллс-ройс' с вышколенным водителем и отправились в путь.
  Всю дорогу Свен с интересом смотрел в окно на проносящийся за окном новый, неизвестный пейзаж с плодородными землями, пока Альберт, сидя рядом с ним на заднем сидении, негромко беседовал с водителем, расспрашивая того о последних новостях из дома.
  А Свен думал о том, что в его жизни опять что-то происходит, и судьба продолжает вести его за собой к пока еще неизвестной, загадочной цели. Что ждет его впереди.
  Наконец, свернув с основной трассы на небольшую ответвляющуюся дорогу, ведущую на территорию поместья Кохов, 'роллс-ройс' остановился на подъездной дорожке перед роскошным Викторианским особняком.
  Пока водитель, предупредительно открыв двери перед выбравшимися на хрустнувшую гравием подъездную дорожку пассажирами, вместе с подоспевшим дворецким возился с багажом юношей, на широкой фасадной лестнице появился вышедший встречать гостей хозяин поместья.
  Высокий, под два метра, статный, с аристократическими чертами заостренного к подбородку лица, небольшими залысинами и цепкими серыми глазами, облаченный в безупречный выходной костюм. Его сопровождала миловидная ухоженная женщина с аккуратно уложенными каштановыми волосами в строгом, не лишенным определенной привлекательности платье, и юная девушка в черном кепи, из-под которого непослушно выбивались золотистые кудряшки в опрятном костюме для верховой езды.
  - Здравствуй, мама! Рад видеть тебя, отец, - шагнув навстречу и раскрывая объятья, Альберт, целуя, прижал к сердцу мать, затем так же обнялся с Кохом-старшим, который, взяв его за плечи, чуть отстранил от себя, внимательно рассматривая его лицо.
  - Ты вырос, сын, - голос его был мягким, и в то же время не лишенным властности. - Возмужал. Настоящий мужчина.
  - У меня достойный отец. Мама, папа, Грета, - Альберт подошел к Свену, который во время встречи смущенно стоял в стороне, не зная, что ему делать. - Позвольте представить вам Свена Нордлихта, моего друга и отличного парня! Свен, моя мама, Мелисса Кох, мой отец Генрих Кох, и, конечно же, очаровательная сестра Грета!
  - Здравствуйте, - девушка улыбнулась Свену.
  - Очень приятно, - Свен галантно поклонился всему семейству.
  - В следующем году Грета поступает в колледж Сомервилль, и тоже будет учиться в Оксфорде [12], - миссис Кох с гордостью посмотрела на зардевшуюся дочь, на щечках которой алыми бутонами распустился румянец. - У нее большая склонность к литературе.
  - Мам, перестань, - смутилась Грета. - Не слушайте ее, мистер Нордлихт, она вечно меня нахваливает.
  - Я тоже люблю литературу, - желая поддержать Грету, а заодно и влиться в непринужденную светскую беседу, заметил Свен.
  - Значит, вы легко найдете общий язык, - оглядев молодых людей, подметила хозяйка. - Грете не терпится послушать истории об университете. Думаю, ей это будет полезно. Берти очень много рассказывал о вас в своих письмах, мистер Нордлихт.
  - Прошу вас, миссис Кох, можно просто Свен, - ответил юноша.
  - Мам, вы так и будете держать нас на пороге? - улыбнулся Альберт.
  - Конечно, прошу вас, заходите, - миссис Кох сделала приглашающий жест. - У Кристины все готово к ужину.
  - У вас замечательный сын и товарищ, миссис Кох. Кстати, большое спасибо за шарф, который вы прислали мне к Рождеству.
  - Ну что вы милый, пустое. Рада, что у него есть такой друг как вы, Свен. Расскажите о ваших родителях, - поинтересовалась миссис Кох, когда все расположились за круглым столом, накрытым на пять персон. С любопытством поглядывая на гостя, Грета теребила расстеленную на коленях салфетку. Теперь на ней было легкое домашнее платье свободного кроя - Чем они занимаются?
  Впервые оказавшийся в высоком обществе, пусть даже это и была семья его друга, Свен украдкой следил за Альбертом, стараясь подражать ему в поведении за столом. Когда к нему обратились, он старательно подцеплял кончиком вилки крупный лист салата и, услышав вопрос, чиркнул ей по тарелке из китайского фарфора семнадцатого века.
  - Они занимаются недвижимостью в Йоркшире, - стараясь выглядеть как можно более невозмутимым, он наконец-то совладал с салатом и прибавил к нему кусочек аккуратно нарезанного помидора. - У отца свое дело.
  - Весьма благородное занятие, - с кивком одобрил глава семейства, пригубляя вино из хрустального бокала. - Дело воссоздания нового мира, на пепелище былых лет, заслуживает уважения и восхищения. Ваши родители достойные люди, мистер Нордлихт, да и сами вы выбрали правильное направление.
  - Благодарю, - слегка поклонился Свен и, боясь сказать лишнего, принялся усердно жевать, перехватив любопытный взгляд сидящей рядом с матерью Греты, которая смущенно опустила глаза.
  - Нордлихт... Нордлихт, - Генри Кох покатал фамилию на языке и откинулся на спинке стула, смотря на люстру и словно что-то припоминая. - Необычное сочетание имени и фамилии. Откуда вы родом, юноша?
  - Мои предки из Швеции. Меня назвали в честь моего деда, он был капитаном китобойной артели. Когда промысел пошел на убыль, дед перебрался в Англию. Кое-как устроился в местном порту, затем передал дело сыну, моему отцу. Отец влюбился в красивую немецкую девушку, мою маму. Это было ещё до Первой Мировой войны. А Нордлихт в переводе с немецкого это означает...
  - Северное сияние. Я знаю, - кивнул Генри. - Я соболезную вашей утрате, Свен. И рад, что, несмотря на все невзгоды, выпавшие на долю вашей матери, она смогла воспитать столь достойного юношу.
  - Благодарю вас, мистер Кох, - ответил Свен. Что-то во взгляде Генри говорило ему о том, что он не до конца поверил рассказу юноши. Слава богу, отец Альберта не стал выспрашивать подробности.
  После того как прошла последняя смена блюд, и прислуга убрала со стола, сэр Кох, пригласил юношей в свой кабинет, обставленный в строго выдержанном Викторианском стиле. Свен с интересом оглядывал уютное помещение, застеленное большим персидским ковром с витиеватым узором. Великолепные картины неизвестных Свену мастеров, небольшая коллекция оружия, огромная голова оленя с роскошными ветвистыми рогами, а также всевозможные декоративные предметы интерьера, которые Свену никогда не доводилось видеть.
  Особенно его привлекла небольшая статуэтка в виде позолоченной пирамиды, увенчанной глазом с расходящимися лучами, которая стояла на столе. Но спрашивать о ее предназначении на первый раз он не решился.
  - Что ж, джентльмены, - пройдя к большому напольному глобусу возле письменного стола, Генри Кох нажал потайную кнопку в одной из ножек и, откинув крышку, извлек из скрывавшегося внутри мини-бара бутылку виски. - Оставим вина прекрасным дамам, а сами отдадим должное отличному напитку истинных мужчин.
  Склонившийся Свен живо заинтересовался откидным механизмом конструкции. И пока хозяин откупоривал бутылку, украдкой потрогал несколько пружин. Разлив в три низких бокала на два пальца, отец Альберта первым поднял свой, и торжественно провозгласил:
  - Тост! За ваш приезд и за нового знакомого моего сына. Мистер Нордлихт, за дружбу!
  - За дружбу, - повторили юноши и сделали по глотку.
  Свену еще не доводилось пробовать алкоголь, а тем более такой выдержки, и, с трудом проглотив жидкое пламя, он судорожно перевел дух.
  - Сигару? - предложил мистер Кох, открывая небольшую шкатулку на своем столе.
  Свен вежливо отказался, а Альберт с удовольствием взял одну и, с видом знатока, понюхал.
  - Сын рассказывал, что у вас есть большая склонность к наукам, - сделав глоток хорошо выдержанного напитка, Кох прислушался к своим ощущениям, и, явно оставшись довольнен вкусом, продолжил. - Что у вас неплохо получается, и вы делаете подающие надежды успехи.
  - О! Он настоящий полиглот, - поспешил заверить Альберт. - Впитывает все, как губка. Феноменальная успеваемость. Все профессора на него просто молятся, да, Свен?
  - Перестань, Берти. Я просто много учусь и хочу стать инженером, а это, как ты знаешь, само по себе на голову не свалится, - отмахнулся Свен, осторожно отпивая еще и чувствуя, как по телу мягкой волной начинает разливаться тепло, от которого слегка кружило голову. - Путь предстоит неблизкий. Мы пока еще находимся в самом начале.
  - Потрясающе! Скромность! Воспитанность! Ум! - улыбнулся Кох-старший. - Вот что всегда отличало истинных британцев от остальных народностей, не так ли. Как раз такие люди и должны стоять у истоков нового мира. Именно сейчас, когда планета только-только поднимается с колен. Молодые, талантливые, энергичные! За вами будущее!
  - Полно тебе, отец, ты только посмотри на него, - рассмеялся Альберт, опускаясь в глубокое кресло возле стола и смотря на Свена, который покраснел то ли от волнения, то ли от выпитого виски. - Хватит смущать гостей.
  - Я предвижу ваше великое будущее, джентльмены, - тоном, не терпящим возражений, ответил Генри Кох и провозгласил новый тост. - Университет призван заронять в вас зерна культуры и драгоценных знаний, бережно передаваемых из поколения в поколение. И, со временем, поверьте, они начнут приносить невероятные плоды. За будущее!
  - За будущее!
  - Прогресс неотделим от истории, ибо движет ее вперед. Нужно отдать должное инженерам Германии, трудившимся в научных лабораториях во время войны, создававшим невероятные машины и вооружение, - продолжая рассуждать, Кох подлил себе еще немного виски. - Сколько дерзких придумок, какая невероятная фантазия.
  Свен вздрогнул, вспомнив ужасные дни, проведенные в Собибуре. Призрачный кошмар вновь зашевелился где-то у него в душе. Неужели он так и будет неотступно преследовать его до конца дней. Кровавый молох, медленно сводящий с ума.
  - Вы восхищаетесь ими? - дрогнувшим голосом спросил он, внутренне холодея от того, какой может услышать ответ.
  - А вы? - вопросом на вопрос парировал Кох-старший.
  - Но ведь все эти изобретения были призваны нести разрушение смерть, - возразил он. - Что это, если не орудия убийства?
  - Идея Гитлера была отнюдь не в уничтожении мира, но в постройке нового! Он просто хотел отделить зерна от плевел, - возразил Кох-старший. - Все, что случилось, все эти бессмысленные смерти - всего лишь вынужденная необходимость. Я ни в коем случае не поддерживаю и не защищаю это, отнюдь. К сожалению, как все безумцы, он был слишком идеалистичен! И пытался достигнуть цели методом огня и меча, тем самым изначально выбрав ошибочный путь. В результате, фюрер не смог совладать с властью, которую держал в руках, и, в конечном итоге, она вскружила ему голову. И он пал. Змей пожрал собственный хвост.
  - Как мир, построенный на крови и жестокости, может быть счастливым? - спросил Свен. - Вспомните историю, ни одна война или крестовые походы не оставляли после себя благополучный мир. Это путь саморазрушения.
  - Но они, так или иначе, меняли его. Благополучие приходит не сразу, нужно трудиться и набраться терпения, - философски заключил Генри Кох. - Если у мертвого дерева ампутировать больную ветвь, со временем на ее месте вырастет молодая и даст новые плоды. Все встает на места. Новое поколение сменяет старое, и задача родителей всеми силами поддерживать его, обеспечивая процветание будущему.
  - И все-таки я уверен, что прогресс и историю можно двигать без применения насилия, - покачал головой Свен. - Наука призвана созидать, а не сеять разрушения. Она должна делать мир лучше, а не разрушать его.
  - В первую очередь, наука призвана служить обществу и открывать новые горизонты.
  - Вот именно! - Альберт, в своей привычной манере, азартно прищелкнул пальцами. - Так и не иначе.
  - Вы еще молоды и наивны, Свен, - с отеческой улыбкой констатировал Генри Кох. - Но со временем ваше представление о мире изменится, и вы взглянете на окружающие вас вещи совершенно по-другому.
  - Отец, прошу тебя, - вставая с кресла, примирительно рассмеялся Альберт, видя замешательство друга и, подойдя к нему, положил руку Свену на плечо. - Не слишком ли много информации в один вечер. Вы только познакомились, мы с дороги. Впереди целые каникулы, и у вас еще будет достаточно времени, чтобы обо всем поговорить и всласть пофилософствовать. Если, конечно, у тебя, по обыкновению, не случится важных и неотложных дел.
  - Разумеется, ты прав, сын, - взглянув на массивные напольные часы, кивнул Генри Кох, ставя бокал на журнальный столик. - Мистер Нордлихт, Свен, нижайше прошу простить меня за чудовищную бестактность.
  - Ну что вы, сэр, - пылко заверил юноша. - Не стоит беспокоиться.
  - Никаких 'но', вам действительно необходим отдых, вы с дороги, столько новых впечатлений. Но, поверьте, вы быстро освоитесь и будете чувствовать себя, как дома, - Генри Кох подошел к Свену и похлопал его по плечу. - Мы всегда рады гостям.
  - Благодарю вас за любезность, мистер Кох.
  - Альберт покажет вам вашу комнату. Надеюсь, вы разместитесь со всем возможным удобством. Я рад, что ты снова дома, сын.
  - Я тоже, отец. Спокойной ночи.
  - Отдыхайте, господа. Увидимся за завтраком.
  
  * * *
  
  В первую ночь, лежа на просторной кровати с широким пологом в заботливо отведенной для него комнате, Свен ворочался и никак не мог заснуть, вновь и вновь вспоминая разговор накануне. Он был во многом не согласен с высказываниями и убеждениями Коха-старшего. Особенного ранило упоминание войны, но отца Альберта нельзя было в этом винить, так как он не был посвящен в тайну персоны юноши.
  И в то же время, от этого человека исходила невероятная, почти что физически осязаемая аура уверенности и силы, его уверенные рассуждения захватывали собеседника, и особенно запомнилась Свену красивая метафора о больной ветке дерева, которая со временем вырастет вновь. Ничего, у них впереди еще много дней, и он обязательно с ним поспорит.
  Заключив своеобразную сделку с самим собой, Свен заснул, а на утро, не вылезая из кровати, дрожащей от возбуждения рукой, остервенело строчил в тетрадь с Машиной первый набросок о теории древа линий временных вероятностей. Не в силах еще до конца осознать происходящее, но теперь, со сладостным предвкушением, уже точно понимая, что стоит на пороге невероятного изобретения.
  Вступить в долгожданную полемику с хозяином поместья, чтобы привести свои контраргументы, юноше, к его разочарованию, удалось не так скоро, как ему того бы хотелось.
  Альберт часто закрывался с отцом в его кабинете, где они пропадали по несколько часов, занимаясь какой-то работой и подолгу что-то обсуждали. Однажды, проходя мимо двери, он услышал обрывок разговора, и ему почудилось, что упомянули его имя. Когда Свен сделал попытку полюбопытствовать, друг только загадочно улыбнулся.
  - Всему свое время, старина, - сказал он. - Терпение. На отца свалилось одно неотложное дело. Придет час, возможно, ты все узнаешь.
  Поэтому если бы не Грета, решительно взявшаяся за его обучение езде на лошади, юноша бы окончательно заскучал. Из действительно великолепных конюшен ему выделили гнедого скакуна, которого звали Рубин.
  Поначалу Свен чувствовал себя неуверенно на достаточной высоте, чувствуя, как под ним резво движется живое существо, с фырканьем прядя ушами, пока наездник и лошадь привыкали друг к другу.
  - А она с тебя прямо глаз не сводит, - иронично констатировал Альберт, когда в один из дней они в сторонке наблюдали, как девушка выводит из конюшни лошадей для новых занятий.
  - Почему ты так думаешь, - удивился Свен.
  - Да брось. Точно тебе говорю, что я, сестру не знаю? Бесплатный совет. Смотри, аккуратнее, - со своей неизменной иронией порекомендовал он, когда со стороны особняка его окликнула миссис Кох. - Не разбей девичье сердце. Иду, мам!
  - Ну что, готов? - спросила Грета и подвела к Свену Рубина.
  - Конечно.
  - Тогда садись, я его подержу. Во-от, та-ак. Спокойно, Рубин, - она ласково погладила скакуна по холке.
  Грета. С ней Свен забывал обо всем на свете. Хрупкая, воздушная, такая юная. Обворожительная в своем элегантном костюме для верховой езды, то и дело с уверенностью бывалого конюха отдававшая нужные команды, выстукивая при этом стеком по голенищу высокого сапога.
  Но как и во всем, касающимся чего-то нового, Свен был прилежен, быстро учился, и даже ни разу не упал. А когда, наконец, самостоятельно галопом описал вокруг Греты широкий круг, упиваясь доселе не испытанным чувством невероятной свободы, та засмеялась, радостно хлопая в ладоши.
  - У вас великолепно получается, Свен!
  - Все потому, что у меня прекрасный учитель, - поклонился он, останавливая Рубина рядом с девушкой.
  Теперь их конные прогулки стали ежедневными и довольно скоро Свен выучил все окрестные территории, прилегающие к имению Генри Коха.
  - У вас есть какие-нибудь увлечения, Свен? - в одну из таких прогулок поинтересовалась девушка.
  - Люблю учиться. Люблю читать книги. Пока мне не разрешается покидать университет в учебное время, это единственное окно в другой, большой и неизведанный мир.
  - Какие книги вы предпочитаете?
  - Прошу вас, Грета, можно на ты, мы ведь уже столько общаемся, - попросил Свен и, смутившись, добавил. - Если вы не возражаете, конечно.
  - Конечно нет, - легко согласилась девушка. - Так что ты любишь читать?
  - Ну, в колледже не часто удается выкроить время на какую-то другую литературу, кроме необходимой для занятий. Но если получается, мне очень нравятся приключения и фантастические книги. К примеру, Герберт Уэллс и его 'Машина времени'. Слышала о такой?
  - Нет. Про что она?
  - Про одного человека, который придумал способ путешествовать во времени. Его звали Путешественник во Времени, - начал увлеченно рассказывать Свен, заново переживая захватывающие эпизоды романа. - Он отправляется в будущее, чтобы посмотреть, что в дальнейшем ждет мир и все человечество.
  - И что же там, - в глазах девушки сквозило неподдельное любопытство. - Что он увидел?
  - Все оказалось не так безоблачно, как он себе представлял, - натягивая поводья Рубина, вздохнул Свен. - Технический прогресс на Земле остановился, и человечество достигло состояния абсолютного покоя. И никуда больше не шло.
  - Как грустно.
  - Скорее философски. Там затрагивается огромное количество различных социально-психологических проблем, которые автор ставит перед описываемым обществом.
  - А что с ним случилось потом? Что стало с Путешественником? Он вернулся назад?
  - Он отправился в новое путешествие, и больше не вернулся.
  - Жаль. А моя любимая книга 'Джейн Эйр', - решила поделиться своими вкусами Грета. - У нее такая сложная и невероятная судьба. Она сирота, но с сильным характером. Читал?
  - К сожалению, нет. Но верю тебе на слово, - с улыбкой заверил собеседницу Свен.
  - Как же здорово! Я так долго ни с кем не могла поговорить о книгах. В нашей семье не принято предаваться пустым фантазиям. Хочешь, дам почитать? - вдруг предложила Грета.
  - Хочу, - поддавшись неведомому порыву, согласился Свен.
  Некоторое время они ехали молча, думая каждый о чем-то своем, просто любуясь безмятежными окружающими пейзажами западной Англии. Свен обратил внимание, что даже когда они не разговаривали, он не испытывал чувства неловкости, а даже наоборот, с Гретой он ощущал поразительное спокойствие, словно знал ее уже много лет. Это были совершенно новые ощущения и переживания, которые завораживали его, пробуждая новые доселе не испытанные эмоции.
  - В университете сложно учиться, да? - придержав свою Дейзи, очаровательную гнедую лошадку в красивой попоне, наконец спросила девушка. - Много задают?
  - Интересно, но преподаватели, конечно, требовательны, - стал охотно объяснять Свен. - Требуют постоянной работы. Приходится выкладываться по полной, что ни говори. Но это ведь того стоит, за этим и туда и поступают. Куча всего: новые знания, интересные предметы, много замечательных людей. Всякие кружки и дополнительные занятия. А ежегодное состязание по гребле между нашим университетом и Кембриджем... О! У нас на факультете есть один парень, Джибс, он капитан нашей команды, видела бы ты его на Темзе! Тебе понравится, вот увидишь.
  - А мы там будем видеться?
  - Посмотрим, я не знаю правил относительно женских колледжей. У нас девушек нет.
  - Но вы же выходите гулять в город. Ведь можно. Мой колледж тоже располагается в Оксфорде, - спросила Грета, и Свену показалась в ее голосе затаенная нотка надежды. Или действительно только показалась?
  Не в силах оторваться от ее восхитительных карих глаз, он только сейчас заметил, что лошади давно остановились и, став рядышком, мирно пасутся на лужайке у озера, обмахивая крупы хвостами.
  - Тебе бы этого хотелось?
  Вместо ответа Грета звонко засмеялась, и Свен рассмеялся в ответ.
  - Догоняй!
  Пришпорив заржавшую Дейзи, она первая стремительно припустила вверх по склону холма.
  За этими беззаботными развлечениями и прогулками время пролетело как один день, и Свен сам того не заметил, как каникулы кончились. Сидя на заднем сиденьи 'роллс-ройса', уносящего его и Альберта через сельскую местность в сторону Оксфорда, и держа на коленях врученный девушкой роман Шарлотты Бронте, юноша смотрел на свое отражение в стекле, по которому мелкими каплями барабанил дождь, и вместо себя видел лицо Греты, которая ему улыбалась.
  Пытаясь отогнать невеселые мысли и воспоминания о родителях, с новой, пронзительной силой разрывавшие душу, он снова посмотрел в окно. И вместо лица Греты на этот раз увидел свое собственное, залитое струями дождя, которые текли по его щекам, словно слезы.
  Неужели все со временем должно повториться снова.
  
  [1] Гомер 'Илиада'.
  [2] Команды состязаются на распашных восьмёрках - восемь гребцов и один рулевой.
  [3] Перед стартом проводится жеребьевка, определяющая, кому с какой стороны стартовать, и это обстоятельство имеет важнейшее значение: одна лодка получит возможность войти в первый поворот по внутреннему радиусу, другой же придется двигаться по более протяженному маршруту.
  [4] Подвижное сидение из пластика или древесины, имеет четыре колеса, движется по полозкам (рельсам).
  [5] 6779 метров.
  [6] Пластиковый ограничитель длины рычага весла.
  [7] Самый известный радиокомментатор Би-Би-Си времен Второй Мировой.
  [8] Здесь допущение. Во время Второй Мировой войны университетские команды четырежды выходили на старт, однако впоследствии результатам тех лет было решено не придавать официальный статус.
  [9] Японская настольная логическая игра шахматного типа.
  [10] В серии ударов боксера - удар, отличающийся от других по силе, резкости и точности.
  [11] Короткий резкий удар прямой рукой в голову.
  [12] Сомервилль основан в тысяча восемьсот семьдесят девятом году как первый женский колледж в Оксфорде. Был преобразован в военный госпиталь на время первой Мировой Войны.
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  Тикают секунды, наполняя скучный день,
  Ты разбрасываешься по мелочам и понапрасну тратишь время,
  Вертишься вокруг клочка земли родного города,
  В ожидании, что кто-то или что-то укажет тебе путь.
  
  Надоело лежать на солнце и глазеть из окна на дождь,
  Ты молод, жизнь длинна и есть время, чтобы убить сегодняшний день.
  И вдруг ты замечаешь, что прибавил еще десяток лет,
  Никто не сказал тебе, когда бежать, и ты прозевал выстрел стартового пистолета.
  
  А ты бежал и бежал, догоняя солнце, но оно ускользало
  И обегая по кругу, снова вставало позади тебя.
  Солнце относительно тоже, что и раньше, только ты постарел,
  С перебоями в дыхании, на день ближе к смерти.
  
  Pink Floyd, 'Time'
  
  Блестяще окончив Оксфорд и тепло попрощавшись с Альбертом, который, будучи способным к наукам, по-прежнему оставался типичным беззаботным денди и решил не покидать 'родового гнезда', коим по его словам была для него матушка Англия, Свен Нордлихт взял курс на Нью-Йорк. В тысяча девятьсот пятьдесят втором году, чтобы поступить в инженерную магистратуру государственного научно-исследовательского университета Буфалло.
  И, благодаря своей природной усидчивости, терпению и неиссякаемому стремлению к знаниям и новым открытиям, уже через пять лет получил ученую степень доктора.
  К тому моменту Машина полностью владела сознанием Свена. Первая тетрадь, в которую он в ту памятную ночь сорок шестого года заносил свои первые мысли, пытаясь сумбурно восстановить видение, явившееся ему во сне, обветшала, потолстела и стала рассыпаться от старости. Тогда изобретатель завел большой портфель из дубленой кожи, в котором бережно хранил старые и новые документы, которые постоянно пополнялись, неторопливо, но уверенно превращая волшебное видение в рабочий чертеж.
  Понимая, что ему необходимо двигаться дальше, чтобы изобретать, Свен, которому, на тот момент уже исполнился тридцать один год, подал заявку в Американскую ассоциацию исследований, желая получить за свои заслуги перед университетом и остальным научным сообществом степень профессора.
  С ответом немного затянули, но удача снова, в какой уже раз, решила предпочесть сторону Свена. Ознакомившись с его досье и рекомендациями, Ассоциация присвоила ему степень профессора, и в новом звании молодой ученый был торжественно зачислен в преподавательский штат университета Буфалло.
   Как правило, новоиспеченный профессор Нордлихт преподавал и работал в своей собственной аудитории, в которой исправно и с большим увлечением читал студентам курс по теории квантовой физики. Но в свободное от занятий время он отправлялся в соседнюю аудиторию, принадлежащую его приятелю, профессору Натану Гришему, который разрешал ему использовать громадную раздвижную доску-перевертыш состоявшую из нескольких секций. Переворачивая ее другой стороной, Свен тщательно переводил на нее полную схему функционирования Машины из своих рукописей, которая на его глазах обретала целостность. Но изобретателю постоянно не хватало какого-то одного-единственного элемента. Крохотной детали, винтика, упорно не желающего вставать на свое место.
  Раз за разом, доходя до конца, и вновь возвращаясь к началу, он никак не мог понять, чего же ему не хватает. На первый взгляд, созданная Свеном подробная квантовая теорема преодоления пространства и времени была логична и гармонична, но каждый раз, вот уже какой месяц, далеко за полночь, добираясь в своих упорных вычислениях до конца доски и натыкаясь на уродливую закорючку в виде цифры 'три', которой заканчивалось уравнение, он вновь попадал в тупик, растерянно покусывая кончик мелка.
  Что-то упорно не сходилось и никак не хотело работать. Имея все исходные данные, он продолжал упорно топтаться на месте, так и не продвигаясь вперед. Но, не склонный к унынию Свен, одержимый идеей спасти свою семью, с упорством истинного ученого, понимающего, что ответ прячется где-то совсем рядом, продолжал терпеливо работать, раз за разом внося все новые и новые поправки в складывающуюся теорему.
  - Что же, что же, что же, - как любой одинокий человек, зачастую разговаривающий сам с собой, Свен, задумчиво бормоча себе под нос, чертил, чертил и чертил, нещадно расходуя бесчисленные коробки с грифелями мела. - Что ж за черт! Где же не сходится. До пятидесятой страницы все прекрасно работает, пока не подключаются линии вероятности. Что же я каждый раз пропускаю? Мне бы хоть какую-то подсказку...
  Время текло. Схема так и оставалась незаконченной, хотя, казалось, изобретатель перепробовал все возможные варианты решения этой задачи, курсируя напротив доски, словно тигр, запертый в клетку.
  И вот однажды чудо все-таки произошло.
  В то утро Свен так и не смог понять, каким непостижимым, невероятным образом головоломка внезапно сложилась. Ведь все действительно было на виду. Решение все время находилось у него под носом. Так просто.
  Но радовавшийся Свен внезапно пришел к другому немаловажному, и не более странному выводу. Частенько оставаясь в университете на ночь, он, предварительно запирая аудиторию изнутри, засыпал напротив чертежа прямо за одной из парт в первом ряду.
  Вот и в то утро его аудитория была заперта изнутри, подойдя к двери, он на всякий случай подергал ручку и, вернувшись к исписанной доске запустил перепачканные мелом пальцы в волосы, не в силах отвести взгляда от конечной цифры 'три', к которой чьей-то неведомой рукой была пририсована вторая половинка, образующая знак 'бесконечности'.
  Приблизившись, Свен протянул руку, все еще не веря в реальность происходящего, и осторожно коснулся свежепририсованной линии кончиками пальцев, на которых остался меловой след и задумчиво, словно во сне, растер его подушечками. Факт оставался фактом. Машина, с помощью которой становилось возможным путешествовать как во времени, так и в пространстве, не на страницах книг, а в реальности, наконец-то была изобретена.
   Эта задача казалась парадоксально более неразрешимой, чем та, которую он перед собой ставил, чтобы закончить чертеж. Кто мог попасть в закрытое помещение? Обойдя аудиторию, Свен методично одну за другой раздвигал тяжелые шторы и проверял плотно закрытые рамы окон.
  Бессмыслица. Второй вопрос был еще более запутанным. Первое - кто мог знать о его работе, в то время как Свен держал все в строжайшем секрете, и что выходило невероятнее всего - у кого хватило навыков и образования, чтобы за одну ночь решить сложнейшую научную теорему, на создание и решение которой он сам потратил столько долгих лет?
   От раздумий его отвлек осторожный стук в дверь, из-за которой послышался знакомый молодой голос.
  - Извините, профессор, вы тут? Это я, Кристофер, доброе утро!
  Напрягшийся Свен с облегчением выдохнул и поспешил открыть дверь одному из его студентов, Кристоферу Кельвину, который ради лишнего заработка подрабатывал в университете уборщиком с утра пораньше.
  - Заходи-заходи, - он торопливо затолкал студента в аудиторию и, оглядев напоследок пустой коридор, плотно притворил за собой дверь.
  - Скажи, Кристофер, я тут вздремнул немного, - помявшись, начал Свен. - Ты случайно не видел, в аудиторию кто-нибудь заходил, или выходил из нее в ближайшее время?
  - Как это возможно, - опираясь на швабру, искренне удивился Кристофер и кивком указал на массивные дверные ручки. - Вы каждый раз запираетесь изнутри. Это 'зингер и блотт' этого года, их же сам черт не откроет.
  - Знаю-знаю, - нетерпеливо замахал руками профессор. - Но все-таки...
  - Нет, никого не видел, я недавно пришел. О! Вы еще не закончили свою формулу? - перехватив швабру, Кристофер подошел к исписанной доске, уважительно покачав головой. - Здорово это у вас получается. А что она обозначает?
  - Спасибо, в данный момент это не важно. Как-нибудь потом тебе расскажу, может быть, - глядя на паренька начал собираться Свен, накидывая пиджак. - Кстати, сегодня можешь смывать ее.
  - Как? - глаза Кельвина раскрылись от удивления так широко, что почти вылезли из орбит. - Вы ведь так долго над ней работали!
  - Не волнуйся, я все переписал, - заверил уборщика Свен, постучав по лежащему на первой парте портфелю.
  - Да? Ну, раз так, - в голосе студента все еще сквозило недоверие. - Как скажете, профессор. Но она такая красивая, может оставить как есть?
  - А как тогда другие будут пользоваться доской? - резонно поинтересовался Нордлихт.
  - Тоже верно, - согласился Кристофер. - Хорошо, я сегодня все сделаю.
  - Лучше бы ты сделал это сейчас, - подойдя к нему, Свен перехватил под мышку портфель и положил свободную руку на плечо Кельвина. - И как можно быстрее, до того как соберутся студенты. Договорились? Все, мне пора.
  - До свидания, профессор.
  Оставшись один в пустой аудитории, Кристофер, отложил швабру и, взяв губку для чистки мела макнул ее в свое наполненное водой ведро.
  Затем, отойдя на несколько шагов, в замешательстве повернулся к огромной грифельной доске, всю поверхность которой покрывал сложный многогранный чертеж.
  
  * * *
  
  Идущий по коридору Свен словно обрел второе дыхание. Невероятно! Кто бы ни был его таинственный благодетель, осознанно или по чистой случайности мазнувший по доске мелом, и тем самым завершивший его чертеж, он навсегда помог создать технологию, способную изменить историю человечества. Навсегда.
  От открывавшихся перспектив у Свена вспотели ладони, и засосало под ложечкой. Теперь важно было не терять голову, и постепенно переходить от столь затянувшейся теории к долгожданной практике. Но для этого ему было жизненно необходимо финансовое вложение. И весьма солидное.
  Все еще раз тщательно перепроверив, спустя неделю после чудесного открытия, Свен через декана обратился к попечительскому совету университета, который занимался выдачей грантов, в надежде, что ему помогут с дальнейшей реализацией изобретения.
   Рассмотрев заявку молодого профессора с подающим надежды послужным списком, заседание попечительского совета Буфаллского университета было назначено на пятницу, через четыре дня. В ожидании назначенного срока, Свен не мог усидеть на месте, волнуясь как когда-то давным-давно, трудясь в бакалейной лавке, с замиранием ждал долгожданного ответа из Оксфорда.
   И вот долгожданный день настал. Загодя наведавшись в типографскую контору, Свен сделал несколько копий своих чертежей для всех участников предстоящего заседания, внимательно следя, чтобы ни один листок не пропал. Явившись за полчаса до начала, он нервно мерял шагами коридор из конца в конец перед дверями в зал заседаний, не в силах усидеть на месте.
   Когда его, наконец, пригласили, он обошел залу, раздавая членам комиссии папки, изо всех сил стараясь, чтобы при этом от волнения не сильно дрожали руки.
  - Можете начинать, - не глядя на выступающего, любезно разрешил председатель совета, открывая первую страницу предложенного к рассмотрению документа.
  Положив портфель на кафедру, Свен привычно вооружился мелом и прошел к установленной тут же доске, правда, размерами уступавшей той, на которой был воссоздан оригинальный чертеж Машины.
  - Господа, позвольте предложить вашему вниманию уникальную технологию, которая изменит наш мир! - торжественно обратившись к аудитории начал он.
  В зале царила мертвая тишина, и ободренный этим Свен продолжал.
   - Если вы обратите свое внимание на графу расчетов, показанную на странице шестьдесят четыре, - сидящие в зале послушно зашелестели папками, - то увидите, что предложенная мною система позволяет преодолевать не только время, но и пространство, - сидящий по правую руку от председателя декан кафедры физики, вчитавшись, хрюкнул и прижал ко рту кулак.
   - Также, опираясь на основы квантовой физики, подкрепленные теорией четвертого измерения...
   - Простите, профессор, - небрежно пролистав увесистую стопку листов и чертежей, исписанных аккуратным убористым почерком, и небрежным жестом оборвав вошедшего в раж докладчика, иронично поинтересовался глава попечительского совета университета. - Позвольте мне уточнить. Правильно ли я вас понял. Вы хотите сказать, что собрали нас всех здесь, чтобы предложить нашему вниманию, Машину... времени?
  В зале заседаний послышалось несколько несдержанных смешков.
   - А разве вы сами не видите, - Нордлихт указал рукой на доску позади себя. - Это же настоящий переворот. Господа, это революция!
  - Заседание закрыто, вам отказано в попечительстве, - властно вынес вердикт председатель.
   - Но вы же не дослушали, - попытался было возразить Свен. - Если обратиться к следующему чертежу... Я еще не показывал слайды.
  Но совет попечителей больше не желал его слушать.
  - Достаточно. За прилежную учебу вас поощрили степенью профессора, и как вы употребили ее? На выдуманные мифы и сказки. Призрачные иллюзии, которыми засоряют мозги обществу писаки, возомнившие себя пророками. Ваши идеи надуманны, а теоремы бездоказательны, - глава попечительского совета иронично скривил мясистые губы и сузил поросячьи глазки. - Вы плохой ученый, профессор Нордлихт... Заседание окончено, господа.
  В Машину никто не верил. Свену никто не верил. Родной университет, которому он верой и правдой служил столько лет, хохотал над ним от души. Даже несмотря на все предоставленные доказательства и выкладки. Может быть, он попросту шел впереди своего времени? Время, сколько же его еще должно пройти...
  Несправедливо.
   Его профессорская честь опозорена, а идея всей жизни осмеяна. Свен никогда не любил алкоголь. Точнее, был к нему равнодушен. Но после всех усилий, стараний и бессонных ночей, над ним попросту посмеялись, посчитав шутом перед лицом родной кафедры и всего университета. Самое противное было то, что он стал посмешищем не только в глаза коллег, но и своих студентов.
  Сидя в какой-то захолустной забегаловке и потягивая кислое пиво в заляпанном вытянутом бокале, он пытался представить, как будет жить дальше. Как существовать после того, как мечта, которую он лелеял и вынашивал как родного ребенка столько лет, в одночасье разлетелась на миллионы кусочков, словно опрокинутая на паркет ваза из хрусталя.
  Расположившийся на полукруглой сцене небольшой блюзовый бэнд неторопливо музицировал витиеватую мелодичную импровизацию. Два колоритных молодых певца в черных пиджачных парах и черных шляпах, изредка подпевая мотиву, подкрепляли слова трелями хрипловатой гармоники. На барабане ударника значилось название группы 'Джарвис и Манкимен'.
  
  Пришла ты во сне, словно черная кошка,
  Манила губами, качнула бедром.
  Как дивный дурман, непокорная крошка,
  Как чудный волшебный сон...
  
  Вслушиваясь в слова песни, Свен вспомнил ту заветную ночь, когда ему было чудесное видение первых набросков его невероятного по своей сути, а на поверку никому не нужного изобретения. Как он был молод и наивен. Тогда казалось, что за раскрытыми дверями Оксфорда его ожидает целый необъятный мир, который покорно ляжет к его ногам. Свен горько усмехнулся, допивая пиво. Много воды утекло.
  
  Стер башмаки и сижу у дороги,
  Дружище Иисус, я устал.
  Прострелено сердце и стоптаны ноги,
  Гитару за душу загнал.
  Сижу я один и смотрю на тот камень,
  Что стонет в пыли сотню лет.
  Кто скажет что делать, бороться, иль сдаться,
  Увижу ль еще в жизни свет...
  
  Свен воскресил в памяти наполненные кропотливой учебой и беззаботными радостями студенческие годы, его сверстников и друзей. Где они сейчас, чем занимаются. Стал ли Джибс Стивенсон известным спортсменом, или даже Олимпийским чемпионом, а кто-нибудь из соратников по шахматному кружку признанными гроссмейстерами. Как у каждого из них сложилась жизнь. Ни о ком из них с тех самых пор Свен ни разу больше не слышал.
  Интересно, как там сейчас Альберт. Чем он занимается...
  И тут Свена словно пронзил разряд тока.
  Альберт Кох, с которым он делил комнату все годы обучения. Сын известного британского мецената, склонный к наукам, но пресыщенный богатством повеса, сорящий банкнотами налево и направо. Они не видели друг друга вот уже почти целых пять лет.
  В мозгу Свена робким лучиком затеплилась надежда. Отставив бокал, он полез во внутренний карман пиджака за записной книжкой. Может Альберт и его состоятельный, когда-то возлагавший на них большие надежды отец, смогут ему помочь, или, на худой конец, по крайней мере, выслушают до конца?
  Листая густо исписанные телефонами и адресами, накопившимися за последние годы, странички, он очень надеялся, что не потерял телефонный номер Оксфордширской усадьбы своего университетского друга. К его великой радости, номер Альберта сохранился.
  Оглядев помещение паба, и заметив в дальнем углу возле стойки висящий на стене телефонный аппарат, Свен подхватил портфель и пошел к нему.
  - Можно от вас позвонить? - на ходу поинтересовался он.
  - Разумеется, сэр, - кивнул хозяйничающий за стойкой бармен.
  Плечом прижимая трубку к уху, Свен опустил монету в приемник и набрал номер АТС.
  - Оператор пятнадцать-восемьдесят-пять-два ноля, - откликнулась девушка-оператор на другом конце провода. - Слушаю вас.
  - Здравствуйте, вам звонят из Буффало, штат Нью-Йорк. Америка, - удобнее перехватив записную книжку, заторопился Нордлихт. - Барышня, соедините меня, пожалуйста, с номером, - он четко продиктовал адрес. - Оксфордшир. Англия. Звонок за счет абонента.
  - Минуточку.
  Закрыв глаза, Свен молился, чтобы приятель оказался дома. Через тридцать-сорок секунд ожидания, на другом конце провода послышался чуть прорезаемый помехами степенный мужской баритон, который неторопливо поинтересовался:
  - Хэлло! Усадьба Кох. Слушаю?
  - Фредерик, это вы? - на всякий случай уточнил Свен, хотя даже с расстояния безошибочно узнал голос чопорного дворецкого.
  - С кем я разговариваю?
  - Фредерик, здравствуйте! С вами говорит Свен Нордлихт, старинный друг Альберта Коха по Оксфорду.
  - Я помню вас, сэр, - неторопливо тянул дворецкий. - Здравствуйте, сэр.
  - Фредерик, можно мне поговорить с Альбертом? Он дома?
  - Да сэр. Разумеется, сэр.
  На другом конце провода наступила тишина - по всей видимости, дворецкий пошел искать своего молодого хозяина. Свен порадовался, что благоразумно заказал звонок за счет абонента. Ничего, извинится при личной встрече.
  - Свен! Дружище! Аха-ха-а! - радостный знакомый окрик разорвал тишину эфира так неожиданно, что Свен чуть не выронил трубку. - Сколько лет, сколько зим!
  - Здравствуй, Берти! Рад тебя слышать!
  - А уж я-то как рад, старина! - продолжал голосить динамик. - Как ты?
  - Да потихоньку. Преподаю в одном американском университете, - начал было Свен, но тут же вспомнил свое недавнее выступление на заседании попечительского совета, с грустью добавил. - Точнее, преподавал.
  - Что-то случилось?
  - В общем-то, да, - убрав телефонную книжку в карман, Нордлихт нервно затеребил телефонный провод, механически наматывая его на палец. - Слушай. Помнится, твой отец интересовался всевозможными техническими изобретениями и инновациями?
  - Ну?
  - Так вот, - Свен с замиранием сердца приступил к изложению самого главного. - У меня на руках одна уникальная разработка, и я бы хотел ее ему показать. Что скажешь?
  - Скажу, что это отличная идея! - воскликнул Альберт. - Конечно же, приезжай! Мы будем рады тебе в любое время.
  - Спасибо, Берти, - обрадовался Свен. - Я постараюсь вылететь как можно быстрее.
  - О'кей, старик! Как возьмешь билет, постарайся перезвонить еще раз, я пришлю за тобой машину в аэропорт.
  - Договорились!
  - Обнимаю! - попрощался Альберт, и Свен повесил трубку. - До встречи!
  Вернувшись за столик и заказав еще пива, он впервые за весь день улыбнулся, слушая задорный мотив, который со сцены затянули Джарвис и Манкимен.
  Свен возвращался в Англию.
  
   ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"