Танечка, заворожённо вглядываясь вдаль, созерцала вереницу сопок и дымящиеся гейзеры долины Паратунька. Однако, при виде всей этой красоты её не оставляла мысль, что в Москве живёт мальчик, которому она очень нравится.
Танечка стояла на сопке с отцом и его сослуживцем, которого она звала "дядя военный". Этот дядя любил с ней поиграть, потискать, а она при этом думала: "Мне ещё рано замуж. Вот, закончу хотя бы восьмой класс, тогда может быть".
В Московской школе, сидя на "Камчатке", то есть на последней парте, она вспоминала об этом военном, особенно его ласковую улыбку.
Мальчики в классе оказывали Танечке разного рода внимание: один щекочет на уроке, другой авторучкой в волосы тычет, третий щиплется.
Родители у Танечки были оба военные и отец, и мать. Жили они в своём собственном доме на берегу Москва-реки. Как-то бабушка дала Танечке бидон и попросила набрать вишни.
Собрав пол бидона, Танечка поставила его под дерево, после чего взяла в кладовке старую тюль и байковые рейтузы с начёсом. Из тюлей она сделала подобие юбки, а рейтузы надела на голову, будто это густые волосы.
В таком виде она стала прохаживаться на огороде перед редиской, представляя, что это зрители.
- Жалко, что только редиска видит, какая я красивая, - подумала Танечка, в печали склонив голову.
- Ты что делаешь? - строго спросила, появившаяся мать, - Почему голову наклонила?
- Она склонилась от тяжести волос, - ответила Танечка.
- Видно, что не от ума, - усмехнулась мать.
Когда мать с бабушкой ушли по делам, Танечка взяла книжку под названием "Никто обо мне не заплачет" и села читать под деревом около бидона с вишней. К ней подошёл соседский парень по фамилии Зверинский, который был старше её лет на пятнадцать.
- Я о тебе заплачу, - сказал парень, прочитав название книги.
Танечка смутилась и сказала:
- Я могу по кроне дерева определить - доброе дерево или злое.
- Как так? - удивился парень, пробуя вишенку.
- От кроны исходит настроение, - ответила Танечка.
- Сейчас мы с тобой наверняка под добрым деревом, - определил Зверинский и, завалив Танечку на траву, стал насиловать.
Всё это Таня рассказывала через много лет своей подруге, когда они сидели в актовом зале школы на встрече одноклассников.
- Ты была девственница? - спросила подруга, разливая вино по бокалам.
- Да, - ответила Таня, затягиваясь сигаретой, - Сначала я сомкнула ноги, а Зверинский пытался просунуть свою "штуку". Плевал мне на ноги около паха, чтобы ему было легче проникнуть.
- Надо было машинным маслом смазать, - засмеялась подруга.
- Он всё умолял меня - раздвинь ноги. А я ему - тебе надо, ты и раздвигай.
Подруги рассмеялись.
- И чем дело закончилось? - сквозь смех спросила подруга.
- Я устала от напряжения и раздвинула ноги - вдруг резкий укол, потом какая-то противная тяжесть, перегрузка, как у космонавта, - вспоминала Таня, попивая винцо, - Вот так Зверинский перетащил меня из детства во взрослый мир. Я сидела в школе за партой, смотрела на вас девчонок и думала - они ещё дети, а я уже взрослая.
- А что потом?
- Стали встречаться. Сначала я стеснялась быть голой. Думала, может, у меня живот большой или пятки грязные, а потом поняла, что Зверинскому это по барабану. Он только всё просил: "Персик, ты бы мне подмахнула". А я не знала, что это значит. И отвечаю: "Я не могу, я сегодня полы мыла".
Подруги снова рассмеялись.
- Что мужики за народ такой?!- смеясь, сетовала подруга, - Бабы на каждом углу отдаются. Нет, им девочку подавай!
- Девочку проще под себя воспитать, мужики они такие дрессировщики. Короче, я стала прогуливать школу, и меня в восьмом классе оставили на второй год. А в начале лета я залетела. Начался жуткий токсикоз.
- Вот тебе и дрессировщик хренов!
- Я говорю Зверинскому, надо делать аборт. А он всё, давай подождём, так и дождалась, что уже три месяца, а мне в школу через неделю. Грудь стала большая, чувствую из груди молоко течёт. И ещё очень обострился нюх. Я была в плену у запахов. Родители на работе, а я дома лежу скрюченная. То на балкон выйду, то опять лягу, всё искала угол, где полегче будет.
- Бедная, - посочувствовала подруга.
- Когда Зверинский привёл меня к врачу, тот сказал, что аборт делать поздно. Я стала плакать, а Зверинский деньги ему совать. Короче, врач сделал мне укол прямо в матку. Зверинский на работу поехал, а я полежала часа три и домой пошла, чтобы успеть пока мать с работы не пришла. Еле шла по улице от слабости, один раз даже упала, какая-то баба помогла встать. Потом дисфункция началась, а в школе надвигается вечер на Новый год. Первый танец был с мальчиком, который мне нравился. Голова закружилась и от слабости, и от волнения. Но у него руки вспотели, и трепет у меня поубавился.
- А что со Зверинским?
- Весной он женился на другой. "Ну, персик, не обижайся", - говорил он мне, - Дом наш на слом. Нужно жениться, чтобы квартиру побольше дали. Тебе тринадцать лет, на тебе нельзя".
- Вот паскуда!
- Волосы я на себе не рвала из-за него. Мальчики в школе ухлёстывали, даже учитель по физике. Мужчины пошли один за другим, как одноразовые шприцы. В десятом классе директор школы в засос поцеловал так, что у меня кровь на губах была. За это он мне нормальный аттестат сделал. Мать меня устроила секретаршей в Министерство обороны, а там мужской коллектив, и первым моим любовником стал тот военный с Камчатки. Иногда мне кажется, что это он был моим первым мужчиной, не физически, а душевно. Чуть Лолитой меня не сделал, - закончила Таня свой рассказ и, выпив вина, запела, - "Тихо вокруг, сопки покрыты мглой"...