Утомленная июньским солнцем земля жадно
впитывала редкие капли дождя, падавшие с
небольшой тучки, лениво проплывающей над селом
Оно лежало в неглубокой ложбине, разделенное на
две неравные части маленькой речушкой, бравшей
свое начало от нескольких родников у подножья
невысокого холма с плоской, как бы срезанной
поверхностью, издревле служившей местом выпаса
крестьянских коров.
Вокруг села раскинулись бескрайние поля,
перерезанные ровными линиями лесопосадок. С
севера к селу почти вплотную подступал лес;
вначале редкие деревья и кустарники, затем все
гуще и гуще, пока, наконец вы не попадали в
настоящие заросли. Пройдя еще несколько десятков
метров вы вдруг оказывались на небольшой
солнечной поляне, заросшей густой по пояс травой.
По краям поляны там, где она смыкалась с лесной
чащью, особенно с южной стороны виднелись
кусты лесной малины.
Она недавно отцвела, и уже были видны
зародыши ягод, которые вскоре превратятся в
красные с синеватым отливом плоды с пряным
неповторимым ароматом.
По окрестным полям лениво гуляет легкий
шаловливый ветерок, он раскачивает головки
колокольчиков и маков в такт одному ему
известной мелодии. Потом ветерок затухает, как бы
прислушиваясь к их звону и, чуть слышно шелестя
в траве, отправляется в посадку на отдых.
Отдохнув, он появляется снова, но уже с другой
стороны. Головки цветов поднимаются навстречу
ему, все повторяется снова и снова.
Тучка махнула хвостом, стряхнула последние
капли влаги, давая понять всему, что росло под ней,
что она уходит не насовсем, еще вернется и напоит
своей живительной влагой забытую людьми землю.
На небе вновь засияли звезды. В их
переливающемся свете над хатами причудливо
струились синеватые дымки. Запах свежего первака
заполнял ложбину, а у речки, смешиваясь с
испарениями воды, вернее того, что в ней текло,
способен был затуманить даже самую крепкую
голову.
В такое время все сельчане становились
поэтами, злобные оголодалые собаки превращались
в смиренных ягнят. Положив головы на вытянутые
вперед лапы и закрыв глаза они вдыхали пряный
аромат, подвывая от удовольствия. Зато ночные
разбойники-соловьи, надышавшись до одури,
выдавали такие трели, которые не снились даже
виртуозам Москвы.
Нежна ночь над Мочалками.
1
Немного истории.
Она, то есть эта самая история, не только
показывает наше настоящее лицо, но и
предопределяет поступки в будущем, порой
настолько парадоксальные, что только тот, у кого
уже поехала крыша, может по достоинству оценить
их истинное величие.
Село Мочалки на речке Моча. Ударение на
первом слоге, чтобы там ни говорили злопыхатели,
а их, как известно, в нашем отечестве
предостаточно. Население - 1620 человек. Было.
До перестройки и Великой Сексуальной
революции, которые как мощный селевой поток
подхватили людей, завертели, закружили, ломая и
калеча всех и вся, кроме дерьма, которое, как
известно, в любых условиях выплывает на
поверхность, а условия для этого создали
идеальные. Не обошли эпохальные события
стороной и Мочалки с дышащем на ладан
колхозом, но не потому, что сельчане плохо
работали. Люди как раз в селе жили работящие,
основательные люди.
Просто руководили ими всякие партийные
затычки, периодически присылаемые из района 
поднимать сельское хозяйство, в котором
смыслили, как сивый мерин в микрочипах.
Оглушенные происходящим вокруг люди
вначале притихли, но постоянное вбивание в голову
азов рыночной экономики сделали свое дело.
Народ понял, не тем занимались. Понял и
ужаснулся. Надо наверствывать упущенное. Не в
Мочалках же!
Воровать было уже нечего. Пока крестьяне
соображали что к чему, руководство все растащило
и прихватизировало. А как еще выкупаться в
богатстве, или "за гривну до мрii". Не пшеницу же
сеять, а может с кистенем за околицу? Кого ты там
встретишь? Такого же бедолагу, как и ты. Народ
стал делать ноги.
Лаврентий Петрович Загребайло последние
десять лет проработал в колхозе парторгом.
Проработал, конечно, сильно сказано, но свою
посильную лепту в развал хозяйства внес. Внешне
добродушный с румяными щеками и слегка
вздернутым носом, характером обладал злобным и
мстительным. Не каждый мог вынести взгляд его
круглых, близко посаженных глаз. Усвоив еще в
комсомольской юности нехитрое жизненное кредо:
ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак,
он благополучно, а главное безбедно плыл по
течению мочалкинской жизни, как должное и с
достоинством принимал заискивание односельчан и 
мелкие подношения при решении различных
вопросов колхозного быта.
Перестройка смела все его жизненные
ориентиры, а когда на заборах появились первые
нелестные высказывания о его многолетней
кормилице, он тщательно завернул в целлофан свой
членский билет, зарыл в погребе и отправился в
райцентр. Оттуда вернулся председателем сельской
администрации. Казалось, кризис преодолен, можно
снова учить людей, как надо жить, но исподволь,
незаметно пришла новая беда. Все шло к тому, что
учить скоро станет некого. Подхваченный вихрем
перемен, народ стал покидать тихие Мочалки, одни
с нетерпением желая побыстрее окунуться в разгул
демократии и базарной экономики, другие просто
избавиться от непотопляемого Лавруши.
Неясные мысли стали витать в голове
Лаврентия Петровича. Постепенно они приобретали
все более четкие очертания и, наконец, после
неоднократных консультаций с бывшими
подельниками по партии, выкристализовались в
Великую Идею. Село Мочалки с прилегающими к
нему бывшими колхозными землями было
провозглашено Независимым Европейским
демократическим государством Мочалки с
введением президентского правления. Дискуссия о
первом президенте велась достаточно остро,
сопровождалась ненормативной лексикой, 
взаимными обвинениями и даже одним
мордобитием, из которого Лаврентий Петрович
вышел победителем, хотя и с расцарапанной
физиономией. Справедливость восторжествовала.
Назначение других должностных лиц прошло в
более спокойной обстановке, премьер -
министром, естественно, стал бывший председатель
колхоза, министром финансов бывший счетовод, а
вот революционные нововведения в составе
правительства, предложенные новоиспеченным
президентом, вызвали бурные споры, едва снова не
перешедшие снова в потасовку.
- Нам надо ввести должность кума, -
предложил президент.
- ??
Первым опомнился премьер - министр,
почуявший угрозу своим полномочиям.
- Как кума? Да ни в одной демократической
стране... - начал с пафосом премьер - министр.
- Правильно, - ласково подтвердил
президент. - А с чем мы придем в Европу? -
будущая элита ошарашенно молчала. - С чем? -
Лаврентий Петрович обвел тяжелым взглядом
собравшихся. - Не знаете? Так я вам скажу. Это
будет нашим "ноу хау". - Взгляд его подобрел. -
Европа еще нам спасибо скажет.
- Может все-таки лучше заместителя? -
слабо возразил премьер.
- Отсталый ты человек, Пустобрехенко, и
мысли твои совковые, - в голосе президента
прозвенел металл, - разве таким должен быть
премьер-министр демократического государства?
- Я, что...я ничего, я думал...
- Здесь есть кому думать, - оборвал
Лаврентий Петрович. Что такое Заместитель? А
кум, это кум.
Присутствующие одобрительно загудели.
- Прошу выдвигать предложения, -
смирился с поражением премьер, - на должность
кума.
- Первого кума, - поправил президент.
Глаза не получивших еще никаких
должностей радостно заблестели.
- Правильно, - воскликнул один из них, -
разве кум должен быть один?
- Поэтому не будем торопиться с
конкретными фамилиями, тут надо крепко
подумать, - подвел итог Лаврентий Петрович.
2
Теперь для того, чтобы покинуть Мочалки,
требовался загранпаспорт, а поскольку получить
его было негде, проблема эмиграции решилась сама
собой Нашлись, правда, непонятливые, но
мгновенные репрессии к оставшимся 
родственникам остудили горячие головы. Народ
притих.
Расстояние до райцентра, как
свидетельствовала табличка на выезде из села,
составляло 36 км. После принятия акта о
Независимости старая табличка с позором была
убрана, а на ее месте воздвигли массивное
металическое сооружение. Разработкой
конструкции и установкой руководил лично
Лаврентий Петрович. Внешне сооружение
напоминало унитаз с новомодным прямоугольным
бачком, несколько приподнятым над рабочей
поверхностью. Такой унитаз Лаврентий Петрович
совсем недавно установил у себя дома и очень им
гордился.
В верхней части сооружения несмываемой
краской специально приглашенный художник,
Лаврентий Петрович на этот раз не поскупился,
четкими буквами вывел
До Брюсселя З126,2 км.
До Вашингтона 9545,7 км.
Европа, мы с тобой.
На торжественном открытии Лаврентий
Петрович назвал данное событие эпохальным и
сравнил его с открытием Америки Колумбом.
- Путь к воссоединению с Европой
открыт, - сказал он.
Среди собравшихся воцарилась эйфория,
выдвигались самые грандиозные проекты, от
привлечения инвестиций до строительства
суперроскошного платного туалета,
международного аэропорта с лизингом
современных лайнеров и открытием авиалиний
Мочалки - Брюссель, Лондон, Вашингтон.
Дав присутствующим выговориться,
Лаврентий Петрович еще раз заклеймил северного
соседа, как источник толитаризма и угрозу
независимости нашего государства. Припомнил
все: и зажим демократии, и игнорирование
национальных интересов Мочалок, и голодомор
30-х годов, и даже надорванное здоровье
руководящих кадров. Особенно возмущенно звучал
его голос, когда он вспоминал, как жалкий и
беспомощный стоял в былые времена на ковре в
кабинете секретаря райкома, а тот его чехвостил и в
хвост и в гриву. Спасало Лаврушу только то, что в
такие моменты он умел отключаться. Глядя
преданными глазами нашкодившей дворняги на
рычащего сенбернара, он мысленно менял себя с
ним местами. Его подхватывал полет фантазии. До
слуха, как бы издали доносились слова секретаря,
но сознание их не воспринимало, наоборот, оно
выдавало перлы, до которых тому еще расти и 
расти. И чем более замысловатые эпитеты
срывались с молчащих губ Лаврентия Петровича,
тем преданнее становились его глаза. Выходя из
высокого кабинета после таких разносов он не мог
понять одного: от унижения, или удовольствия его
трусы становились влажными, а от него исходил
такой запах, что секретарша брезгливо зажимала
нос. За это он ее тоже ненавидел.
Впрочем, здесь Лаврентий Петрович
первопроходцем не был. Коньяком не пои и икрой
не корми, дай только нашим новоиспеченным
вождям обгадить прошлое, особенно тем, кто в нем
же так искренне учили нас жить. "Уж как мы
старались, живота не щадили, - говорят они, глядя
с экранов на зрителей ясными, чистыми глазами, -
но система была не та, нехорошая была система. А
если уж кто-то, где-то порой, то мы об этом и сном
не видели и духом не слышали. Хатынка в какой-то
занюханной Швейцарии? Это, когда уж совсем
припрут к стенке, - то вона же така маленька, шо и
говорить не стоит."
В девственном, первосданном виде монумент
простоял не долго.
Буквально через несколько дней рано утром
один из жителей села, история его фамилию
умалчивает, как впрочем и фамилию того, кто
первый заметил схожесть сооружения с известным
изделием сантехники, выйдя на околицу, 
остановился, как вкопанный. Поверх красивых
оранжевых букв, наискосок красовалась черная
надпись: "Лавруша! Свою Европу засунь в Ж..."
Последняя буква в сделанной надписи выглядела
настолько огромной и безобразной, что у первого ее
зрителя задрожали колени.
Он испуганно оглянулся окрест, повернулся и,
нетвердо ступая на ставшие ватными ноги,
засеменил прочь. Пройдя десяток шагов помимо
воли повернул голову назад. Надпись не исчезла,
огромная буква бесстрастно смотрела ему в спину.
"Свят, свят, - прошептали его губы, - неужто
нечистый постарался?"
Спустя несколько часов народ потянулся к
монументу. Богобоязненные старушки увидев
надпись истово крестились, а отойдя прочь
делились с непосвященными: "Чудо, великое чудо
явил нам господь." К полудню новость дошла до
администрации президента. Хорошо зная взрывной
характер и мстительность Лавруши, никто не брал
на себя смелость сообщить Самому о святотатстве.
Долго спорили, но, в конце концов решили
проблему мудро, по государственному. Кто еще,
кроме кума, должен взять на себя всю
ответственность вместе с риском за сложившуюся
ситуацию.
Отрядили гонцов. Первого кума нашли
быстро, но, как объяснила жена, он вряд ли 
проснется раньше вечера, поскольку всю ночь
изготовлял продукт, а утром его дегустировал. Она
даже провела их в комнату. Окна в ней были
зашторены, но можно было различить на смятой
кровати белесую фигуру в семейных трусах от
которой доносился едкий аромат продукта и
мощный храп, в такт которому подрагивали
занавеси на окнах.
Второго искали дольше. Ходоки прочесали
все село и уже было отчаялись, но случайно
встреченный малец, узнав кого они ищут, сказал,
что дядя Семен пошел с лопатой в сторону бывшей
МТС. Недоумевая, там давно все растащили на
металлолом до последнего болта, ходоки
отправились туда же. Второго кума они нашли
вспотевшего, с лопатой в руках около небольшой
ямы, на дне которой вырисовывался контур заднего
моста трактора. Остановились на краю.
- Смотри, - сказал один другому, - как с
него пот течет.
Кум испуганно выпрямился, инстиктивно
заслонив телом полуприсыпанную железяку.
- Чего надо?
Ходоки вопрос проигнорировали.
- На сотню килограмм потянет, сказал тот,
который потолще, зато и повыше...
- Та, ни, это ХТЗ, две сотни точно, -
поправил худой и низкий, с торчащими патлами на 
голове и маленькими круглыми глазами, здорово
напоминавший огородное пугало.
- Думаешь, - засомневался толстый и
высокий.
- Точно тебе говорю.
- Я откопал и делиться ни с кем не
собираюсь, - буркнул второй кум.
- Ты что, Семен, мы уважаем кума
президента, - заверил первый.
- Чего тогда приперлись?
Ходоки объяснили ситуацию.
- Не пойду.
- Чего? - воскликнули хором ходоки.
- Я государственные дела решать, а вы тут
это прихватизируете.
- Так мы же с тобой пойдем.
- А потом?
Ходоки смущенно перетаптывались.
- За кого ты нас имеешь, - не совсем
искренне ответил первый.
- За тех самых, - с нажимом сказал
Семен, - сами бы пошли и рассказали президенту.
- Не, мы не можем, мы люди маленькие, а ты
кум президента.
Премьер-министр обещал бутылку
поставить, - съимпровизировал второй ходок.
Первый посмотрел на него удивленно, но
промолчал.
- Так бы сразу сказали, - выразил Семен
понимание ситуации. - Погодите немного, я жену
приведу покараулить.
- О какой бутылке ты говоришь? - спросил
толстый, когда Семен скрылся за ближней хатой.
- Не кипятись, иначе его отсюда не уведешь,
а с бабой всегда легче договориться.
Шокирующую новость Лаврентий Петрович
выслушал внешне спокойно, как и подобает
мужчине. Ни слова не говоря, он молча собрался и
прошествовал один, без охраны на место
трагического события, не думая, что это может
быть ловушкой и там его ждет террорист-смертник.
3
Заседание президентского совета состоялось в
тот же день. Оно было кратким. Отдали должное
мужеству президента. Версию о нечистой силе
отбросили сразу. Террористический акт - это
однозначно. Против нашей демократии и
независимости. "Врагов надо найти и сурово
покарать, - сказал президент. Присутствующие
одобрительно загудели. Надо укреплять наше
молодое государство. Для этого мы создадим,
продолжил президент, Совет национальной защиты
и обороны, службу безопасности, службу 
внутренней и внешней разведки, а, если
понадобится и федеральное бюро расследований".
Ликвидировать последствия вражеской
вылазки поручили премьер-министру, контроль за
исполнением куму номер один. На следующий день
правительство в полном составе, вооружившись
тряпками, скребками и банками с краской, явилась
к монументу. Работа кипела до темноты.
Первый кум как ястреб следил за тем, чтобы
никто не отлынивал. К заходу солнца монумент
блестел, как новый.
Справедливость восторжествовала.
4
Лаврентий Петрович уже который час
ворочается в кровати, пытаясь уснуть. Он то
впадает в полузабытье, и тогда перед ним
возникают череда странных, фантасмагорических
образов, то вновь просыпается. Лежа с открытыми
глазами, он пытается отделить реальность от
сновидений, вновь впадает в беспамятство. Он
видит себя стоящим у монумента, сияющего
девственно чистой краской. Вокруг застыла в
безмолвии чудная мочалкинская ночь с ее
непередаваемыми запахами. Он отрывает глаза от
монумента и оборачивается. Душа благостна и
умиротворена. Над хатами переливаются в 
мерцающем свете звезд серо-голубоватые дымки.
"Процесс идет, - думает он, - и никакая вражья
сила не сможет его остановить.
Наш продукт бессмертен." Легкий ветерок
доносит до боли знакомый и родной запах. Он
глубоко вдыхает его, желудок отзывается спазмом.
Лаврентий Петрович мужественно переносит
приступ, спустя несколько десятков секунд боль
отпускает и он медленно поворачивается обратно. В
это время небольшое облачко закрывает
выщербленный диск луны, блестящая поверхность
монумента темнеет на фоне звездного неба. Он
пристально всматривается в него, потом переводит
взгляд на проплывающее облако.
Оно вот-вот пройдет мимо. Наконец
показывается краешек ночного светила, затем весь
его тонкий серп. Поверхность монумента вновь
светлеет. Но что это? Он делает несколько шагов
вперед. Колени подгибаются. На поверхности
монумента четко виднеются контуры той части
человеческого тела, о которой не принято говорить
в интеллигентном обществе и напоминание о
которой его верные соратники так тщательно
соскребли буквально несколько часов назад.
"Нет", - кричит Лаврентий Петрович. Он
легким движением запрыгивает на монумент и
закрывает рисунок своим телом. Линии рисунка
начинают жечь одежду. Жар достигает кожи, он все 
сильнее и сильнее, уже чувствуется запах горящей
плоти. Он пытается оторваться от поверхности, но
ничего не получается, какая - то сила намертво
прикрепила его.
Он чувствует как отдельные линии рисунка
вгрызаются в его плоть, проходят насквозь,
выступая уже с противоположной стороны. Вокруг
монумента снуют какие-то тени с козлиными
головами, ему кажется, что он узнает их. Это
правительство Мочалок в полном составе пришло
поглазеть на его мучения. Они о чем-то тихо
переговариваются между собой.
Их приглушенные голоса звучат внутри него,
в них нет ни капли сочувствия.
"Боже милосердный, возьми меня, наконец, к
себе," - молит Лаврентий Петрович, но
всевышний не слышит его, зато соратники
осуждающе качают козлиными головами.
"Негоже тебе, грешник, молить о
снисхождении, - шепчет первый кум. - Ты
должен выдержать до конца. Всевышний выбрал
тебя, как наиболее достойного, это награда."
"Могу тебе ее отдать", - возражает
Лаврентий Петрович.
"Недостоин я, недостоин... - первый кум в
смирении наклоняет голову и теперь его не
различишь среди других козлиных голов.
"Но почему эта ужасная Ж..., -
сопротивляется из последних сил Лаврентий
Петрович, - если мне суждено принять
мученическую смерть за демократию, за народ,
хочу как Иисус. На кресте."
"У каждого Христа своя Голгофа, -
объясняет Аркаша, - ты всю жизнь был жопой."
При этом его козлиная физиономия оскаляется в
ужасной ухмылке.
"Неправда, я был секретарем
парторганизации".
"И я о том же," - подтверждает собачья
голова с наглой Аркашиной ухмылкой.
"Я же за народ, за демократию, я всегда хотел,
как лучше."
"Для себя," - поправляет его Аркаша.
- Ей богу, не корысти ради, - вопит в
отчаянии Лаврентий Петрович.
- Не богохульствуй, - раздается
громогласный голос, - не мне ты служил, Мамоне.
Мамоне, мамоне, - подхватывает козлиная
рать и начинает плясать вокруг монумента.
Лаврентий Петрович со страхом смотрит
вверх, в бездонное ночное небо. Силы оставляют
его.
Приходил в себя он долго и мучительно.
Когда, наконец, открыл глаза, вокруг стояла
удивительная тишина, ни ветерка, ни шороха травы.
- Хочешь жвачку? - голос еле слышный, 
почти бестелесый.
Лаврентий Петрович в испуге дергается. На
вершине монумента он видит полупрозрачную
белесую фигуру.
- Ты кто?
- Конь в пальто.
- Какой конь? - Лаврентий Петрович теснее
прижимается к монументу, сердце учащенно
бьется.
- Да не пугайся, пошутил я. Если неудачно,
извини. Ангел-хранитель твой, душу сопровождать
должен. Так жвачку хочешь?
- Значит я, того?
- Того, того. Принял мученическую смерть
на монументе.
- За народ, за демократию?
- За нее самую, - соглашается ангел. - Ну
что, полетели. Некогда мне, зарплату от выработки
платят. Приходится крутиться.
- Прямо в рай?
- Ишь шустрый какой, так тебя там и ждут. В
чистилище сначала. Там тебя допросят, а потом
решат.
- Что значит допросят? - перед мысленным
взором Лаврентия Петровича промелькнули кадры
из многочисленных американских триллеров,
которые они любили смотреть с женой по
вечерам. - С пристрастием?
- Зачем с пристрастием, - снисходительно
улыбнулся ангел, - у нас ничего такого себе не
позволяют. Сам все скажешь, если небесная
канцелярия чего упустила. Хотя, - он
задумался, - если грешник оказывается слишком
упертым... Слышал я о нескольких таких случаях,
ходили байки. Я сам в это не очень верю, да и давно
это было.
- А потом в рай?
- Дался тебе этот рай.
- Ну, как же... - при одной мысли о
кипящей сковородке Лаврушу облило холодным
потом. Он непроизвольно тряхнул головой,
избавляясь от наваждения. - Там все так красиво,
везде райские кущи, деревья с плодами, ангелы
летают, люди молодые здоровые ходят парами,
улыбаются.
Знаешь, как меня в последнее время простатит
замучил и печень пошаливает. А давление?
- Меньше водку пить надо. Я еще понимаю
рюмку медовой с перцем или коньячка под
хорошую закусь, так вы же жрете свою
мочалкинскую литрами. Это же сплошная отрава.
- Почему отрава, - обиделся Лаврентий
Петрович. - У нас стопроцентная очистка.
Европейский продукт.
- Конечно, - согласился ангел с явной
издевкой. - Ты еще о производственной 
необходимости вспомни, о личном примере отца
нации. Кстати, ты знаешь почему в раю разрешают
ходить парами? - сменил тему ангел. Нет?
- Нет.
- Всех мужиков и баб перед тем, как
запустить туда, стерилизуют.
- Это как?
- А так. Рядом с тобой молодые красивые
телки трутся, а ты ни-ни.
Можешь только смотреть. Некоторые от таких
мыслей с ума сходят, Знаешь сколько потом с ними
хлопот.
- Может хотя бы...
- Чего захотел. Никакой тебе водочки.
Запрещено категорически. Служба безопасности -
звери. Самые проверенные, в основном архангелы.
Сам всевышний ситуацию под личным контролем
держит. Каждые пол года чистка, по научному
ротация называется. Иначе нельзя. Бабы ведь тоже
дуреют, на архангелов бросаются. Многие не
выдерживают.
- Со жратвой хоть как? - в душе еще
теплилась надежда. Он вспомнил о домашней
свиной колбаске с салом, залитой золотистым
смальцем.
- Без проблем, - ответил ангел, - ты
случайно не вегетарианец?
- Случайно нет, - буркнул Лавруша, с 
тоской посмотрев на бестелесую фигуру. - Сам
знаешь.
- Знаю. И о колбаске в холодильнике знаю.
- Чего тогда спрашиваешь?
- Для порядка, что бы ты все четко уяснил.
Фруктов сколько угодно, любые. Захочешь овощей,
ну там капусточки, помидоров, огурчиков или даже
сельдерея, напишеш заявление, выделят тебе пару
грядок, дадут семена, инструмент, будешь
выращивать. По праздникам сможешь получить
двести грамм вареной колбаски, у вас она
называется докторской.
Для этого нужно, чтобы наблюдающий тебя
ангел наложил резолюцию, мол без этого в твоей
психике может произойти нежелательный сбой.
Насколько я знаю такую резолюцию получить
несложно. Так что изредка сможешь себя
побаловать.
Плечи Лаврентия Петровича совсем поникли.
- Мне что, в ад проситься?
- Проситься никуда не надо. Все должно
идти своим чередом. Если тебя определят в рай,
решение это окончательное и обжалованию не
подлежит, хотя, скажу откровенно, тебе оно не
грозит. А вот когда тебя определят в ад, можешь
подать апелляцию в суд первой инстанции.
Главное - найти хорошего адвоката, а
зацепку он всегда найдет. Есть еще суды окружной, 
верховный и всевышний. Кроме того, во всех судах
имеются службы очередности рассмотрения дел.
"Вот бы попасть в такую службу, хотя бы
окружного суда, - мечтательно вздохнул ангел,
даже концы крыльев у него засветились как - то
по - особому, - знаешь какие особняки на
побережье у ангелов, которые там служат. В твоих
Мочалках такие и не снились."
- И сколько времени все это может длиться?
- На сколько баксов хватит в твоей банке.
Думаю, по вашим земным меркам, не так и мало. Я
знаю души, которые ждут решения своих дел уже
многие сотни лет. Мне еще отец о них говорил.
- А в чистилище что?
- То же, что и у вас на земле. Хочешь -
купи купи себе виллу на берегу океана, хочешь
работай посудомойкой в какой - нибудь
забегаловке. Ты наверняка не знаешь, но вначале
всевышний никакого чистилища у себя создавать не
предполагал. Чистилищем должна была служить
ваша земля. Что заслужил на ней, туда тебя
прямиком голеньким и доставляли. Но ты же
знаешь бюрократию, папенькины дочки,
маменькины сынки, небесная канцелярия
разрасталась, как раковая опухоль, от нее
отпочковывались все новые службы, отделы. Всем
надо кушать, пить, да и бабам нашим бестелесым
куда до ваших ядреных. Всевышний, конечно, 
вначале за голову хватался, сопротивлялся все этим
нововведениям, но потом и его дожали. Стар стал,
одряхлел, согласился на перестройку. После этого,
сам понимаешь, порнодельцы, наркомафия,
бордели, казино стали расти, как грибы после
дождя.
Ангел задумался. Лаврентий Петрович также
молчал, раздавленный свалившейся на него
информацией, изредка посматривая на впавшего в
транс ангела. Может отстанет, забудет о нем.
- Ладно, заболтался я с тобой, -
встрепенулся ангел, - так жвачку будешь?
- Давай.
- Какую тебе?
Лаврентий Петрович мучительно соображает.
- Не знаю. Не разбираюсь я в них.
- Значит "Орбит". Непередаваемый вкус и
защита от кариеса.
В руках Лавруши оказывается плоская
продолговатая коробочка.
- Пять баксов гони.
- Так дорого, - вырывается у Лаврентия
Петровича.
- Дорого, дорого, - бурчит раздраженно
ангел. А инфляция, а накладные расходы?. Почему
вы все на земле такие жадные? Воруете по черному,
а как с пятеркой расстаться, так прямо трагедия.
- Да я просто спросил, - примирительно 
обьясняет Лаврентий Петрович, - пять, значит
пять. Понимаю, за все надо платить.
Он раскрывает бумажник, достает пятерку и
она тут исчезает из его рук.
- Полетели?
- Послушай, - просительно начинает
Лаврентий Петрович, - это что, насовсем? Я там
картошку посадил, - он кивает головой куда-то
вниз, двух кабанчиков на откорм взял. Хорошие
такие кабанчики, к зиме по двести килограммов
потянут.
- Ты еще поле с коноплей вспомни, которое
на твоей земле засеяли...
- Неужели Микола по глупости разболтал.
- Какой Микола? Нам и без него все
известно. Файл на каждого из вас есть в небесной
канцелярии.
- Вот мерзавец, - не поверил Лаврентий
Петрович, - точно он, больше некому.
- Еще раз повторяю, - снова раздражается
ангел. - Ты принял мучениическую смерть на
монументе. За народ, за демократию, если тебе так
хочется. Все, что здесь на земле осталось, тебе уже
ни к чему.
- Послушай, может кто-либо другой
мученическую смерть примет вместо меня.
- Нельзя, это против правил. Из ангелов
могут турнуть, если не хуже. Мне о будущем надо 
думать, - оставил маленькую лазейку ангел.
- И я о будущем. Ты, кстати, как в ангелы
попал?
- Ангельскую академию закончил. В раю. С
отличием, между прочим.
- Дальше что?
- Лет пять еще покручусь ангелом. Потом
постараюсь перевестись в верховную канцелярию.
Могу вернуться в академию, кандидатскую
написать.
- А в материальном плане? Так и будешь
жвачкой приторговывать?
Я тебе бизнес предлагаю. Как у вас с травкой?
- В аду без проблем. Был я там всего один
раз еще студентом. Возили нас на экскурсию. У них
все схвачено. Целая индустрия, плантации,
первичная переработка, лаборатории по очистке.
Люцифер крутой мужик, всех держит в руках.
- Все для грешников?
- Ну да. Если кольнешься и на сковородке
можно жить. Но вообще, скажу тебе, зрелище не
для слабонервных. Особенно когда баксы
кончаются.
- В чистилище?
- Там сложнее. Закон запрещает.
- Вот мы и поможем страждущим.
- Думаешь, ты один такой умный. У них своя
мафия. Кроме того, я твою душу должен доставить. 
Под расписку, У нас с этим строго.
- Не вопрос. Дам тебе взамен другую.
- Какую еще другую?
- Есть у меня Аркаша, его душу и возьмешь.
- Что значит возьмешь. Я тебе что, киллер?
Лаврентий Петрович задумался.
- Если его оставить на земле, а взять только
душу?
- Ты что. У нас такие вещи строго
запрещены. Нельзя оставлять человека без души.
- Не нужна она ему, он у нас сбытом травки
занимается.
- Ну и что?
- Совесть ему только мешает. Не нравится он
мне последнее время.
- При чем здесь совесть?
- Разве это не одно и то же?
- Не скажи. Вот у тебя совесть есть?
Лаврентий Петрович уже открыл рот, чтобы
соврать.
- Не надо, - укоризненно покачал крылом
ангел. - Не отягощай душу.
Нет у тебя совести, душа осталась. Правда
скукожилась давно, почернела, одним словом
душонка. Тяжело ей будет ответ держать, ой
тяжело. Полетели, наконец.
- Как ты не понимаешь, не могу я вот так
свой народ бросить. Пропадет он без меня.
- Не преувеличивай. Баксы свои ты не
можешь бросить, которые в погребе в стеклянной
банке закопал.
- Какие баксы, какие баксы, - заныл
Лавруша.
- Которые за траву в прошлом году
выручили, забыл?
- Забыл, - радостно согласился Лаврентий
Петрович. - Совсем забыл. То же не мои,
общественные, для улучшения жизни
народонаселения. Есть мечта у нас, международный
аэропорт в Мочалках построить, чтобы значит наши
граждане могли беспрепятственно в Европу
добираться.
- Скучно с тобой, - сказал ангел, -
заврался совсем.
- Не полечу, - заорал Лаврентий Петрович,
отчаянно цепляясь за скользкую поверхность. - Не
полечу.
- Ты что, Лавруша, - чьи-то руки пытались
оторвать его от монумента. - Успокойся.
Лаврентий Петрович открыл глаза. Перед ним
стояла какая-то фигура в длинном до пят белом
балахоне.
- Не полечу, - снова заорал он и плотно
зажмурил глаза.
Фигура осторожно присела на край кровати и
погладила по голове.
- Все хорошо. Никуда лететь не надо.
Затуманенное сознание возвращалось с
трудом. Он схватил жену за руку и слабым голосом
спросил:
- Ты, Нина?
- Я, Лаврушенька, я. Тебе просто плохой сон
приснился, - она ласково гладила его по лицу. -
Заработался, бедненький, переутомился. Сейчас
тебе "Седавита" полную ложку налью. Выпьешь и
успокоишься. Поспишь завтра подольше, и все
забудится.
Спиртовый привкус успокоительного
разбудил спящие рецепторы.
- Коньяку налей, - окончательно пришел в
себя Лаврентий Петрович. - большую рюмку.
- Ишь чего захотел среди ночи. Пить меньше
надо, паразит, тогда и орать во сне не будешь. До
белой горячки скоро допьешся. Господи, за что мне
такое наказание, коньяк среди ночи ему подавай.
Спи уже!
Лаврентий Петрович повернулся на бок.
Спорить бесполезно.
Жена еще минуту постояла над притихшим
Лаврушей и направилась в свою комнату.
"Надо же, такой дурацкий сон приснился, -
подумал Лаврентий Петрович. Устраиваясь
поудобнее, он почувствовал, что что-то сжимает в
левой руке. На ладони лежал белый продолговатый 
прямоугольник. С испугу закрыл глаза. Открыл
снова. Ничего не изменилось. Поднес ладонь к
узкой полоске лунного света, струившегося из-под
края занавески.
Орбит.
"Этого не может быть, - убеждал себя
Лаврентий Петрович судорожно сжимая пакет, -
потому, что не может быть никогда. Все только сон.
Сейчас закрою глаза, потом открою и его не
будет. Нет, лучше сначала посчитаю до десяти.
Один, два, три... По мере роста цифр паузы между
ними удлинялись...десять. Сердце учащенно
билось. Медленно открыл глаза, увидел сжатый
кулак с побелевшими костяшками пальцев. С
трудом разжал. Желудок падает куда-то вниз,
падает долго, отчего в верхней части живота
нарастает ощущение космической пустоты, пустота
эта пульсирует, вызывая обильное потоотделение и
периодическое отключение сознания.
Мокрый, как мышь после дождя, Лавруша
бессмысленно смотрит на белый прямоугольник.
Пытается его сбросить с ладони. Ничего не
получается. Мышцы не повинуются его воли. "Я
уже там," - думает он, отчего ощущение пустоты
усиливается. Одновременно приходит
умиротворение, он плывет в сияющем туннеле, ему
мягко и комфортно. Вокруг абсолютная тишина.
Вдруг в его сознание врываются какие-то 
посторонние звуки.
Эти звуки возвращают его к
действительности. Храп жены.
Мозг начинает мыслить рационально.
"Я заплатил за этот пакет пять баксов. Нет, -
поправляет себя Лавруша, - мне приснилось, что я
заплатил. Конечно, мне приснилось. - От такой
простой мысли в уголках глаз появляется влага.
Свободной рукой, тыльной стороной ладони он
вытирает глаза., размазывая слезы по щекам,
счастливо улыбается. - Конечно, он точно помнит
в бумажнике у него были две двадцатки, одна
десятка и одна пятерка. Сейчас он достанет
бумажник и все станет на свои места."
Зеленовато-серых бумажек оказалось три. Он
судорожно обшарил все отделения. Пятерки не
было. В глубине души он был готов к такому
повороту событий. Первая волна страха прошла,
осталась тупая покорность.
Именно она помогла взять себя в руки.
"Ничего, - думает он, - нас голыми руками не
возьмешь." Полстакана коньяка добавило
решимости. Он спустился в погреб, достал
двухлитровую банку, наполненную серо-зелеными
заокеанскими президентами. Через несколько
минут он снова лег в постель, согнул ноги, прижав
банку обеими руками к расплывшемуся по
простыни животу. "Нас голыми руками не 
возьмешь," - было последней мыслью, перед тем,
как он погрузился в глубокий сон.
Комната заполнилась басовитым
похрапыванием, которое сплетаясь с храпом жены,
создавало иллюзию прекрасно сыгранного
оркестра. Постепенно крещендо нарастало,
наполняя притихший дом, залитый лунным светом.
Вскоре на востоке, над горизонтом показалась
тонкая полоска света, окрасив нависшие над ним
облака в нежнорозовый цвет. Темное небо начало
приобретать ультрамариновый оттенок, растворяя в
себе звезды.
Внимательный наблюдатель, если бы таковой
оказался в это дивное утро, смог бы заметить едва
различимую прозрачную фигуру, которая плавно
поднялась над просыпающимся селом и, взмахнув
крыльями растворилась в синеве. А может ему она
бы просто показалась.
Чудна ночь над Мочалками.
5
Лаврентий Петрович проснулся поздно. Он
по-прежнему лежал подогнув колени, обеими
руками прижимая к животу банку. Он помнил как
ночью лазил в погреб и принес банку с деньгами.
Но зачем? На кухне жена гремела посудой. Звуки
были громкие и явно предназначались для ушей 
мужа. Он приподнял голову и посмотрел на часы,
стоявшие на прикроватной тумбочке. Рядом лежала
продолговатая белая коробочка и раскрытый
бумажник.
Стук в кухне прекратился, жена вошла в
комнату.
- Проснулся, алкоголик?
- Доброе утро, дорогая. Как ты себя
чувствуешь?
- Он еще спрашивает. Кто коньяк ночью
выжрал?
- Я? - искренне удивился Лавруша.
Жена сунула ему под нос бутылку, янтарная
жидкость в которой едва покрывала дно.
- Вечером была половина.
- Отстань, ладно, - Лаврентий Петрович
попытался сунуть голову под одеяло, но жена
оказалась проворней.
Сдернув одеяло, она с изумлением уставилась
на скорчившуюся фигуру мужа.
- Это что? - ее указующий перст утремлен
прямо в нижнюю часть живота.
Лаврентий Петрович подтянул трусы повыше.
- Да, не это, прости меня господи.
- Банка, - догадался Лавруша.
- Вижу, что банка. Чего она здесь?
- Не знаю, - честно ответил он.
- Драпать собрался. Жену бросить хочешь, 
молодую нашел, - она схватила банку, - ничего
не получишь. Голым к ней уйдешь.
- Да к кому, к ней? Побойся бога, Нина.
Никуда я не собираюсь уходить. Послушай, - он
усадил жену на край постели, - Ну не помню я.
Как коньяк пил помню, как в погреб лазил помню, а
зачем - не помню. Может показалось, что воры
залезли.
- Допился, значит. Глюки по ночам
приходят. А как орал во сне помнишь?
- Нет, - Лавруша беспомощно покрутил
головой.
- А это что? - жена глазами показала на
пакетик орбита.
- Не знаю я. Думал, ты положила.
- Ну все! Врача вызывать надо. Банку иди на
место поставь, ирод.
После завтрака, движимый неясной тревогой,
Лаврентий Петрович решил сходить к монументу.
Тот в свете солнечного дня сиял чистотой.
Он обошел со всех сторон. Все в идеальном
порядке. Только стайка воробьев носилась вокруг.
"Обгадят, мерзавцы, - подумал Лаврентий
Петрович." Он оглянулся вроде никого не видно,
подобрал палку и, подпрыгивая, начал бегать
вокруг монумента. Вначале воробьи не обращали
на него никакого внимания, но потом тревожно
запищали и все разом улетели к ближайшим 
деревьям. Лаврентий Петрович вздохнул с
облегчением и собрался было уходить, но тут на
верхушку монумента опустилась большая черная
ворона и нагло уставилась на Лаврушу.
- И ты прилетела гадить?
Блестящие глаза - бусинки не мигая
смотрели на него.
- Кышь!
Никакой реакции. Тогда он наклонился к
земле, делая вид, что ищет камень. Ворона
недовольно каркнула, продолжая наблюдать, но
когда он выпрямился, тяжело взмахнула крыльями
и улетела.
С чувством выполненного долга Лаврентий
Петрович отправился обратно в село.
Весь оставшийся день он мучительно пытался
вспомнить, что же произошло этой ночью. В голове
вспыхивали неясные образы, отрывки какихто
видений. но свести воедино их никак не удавалось.
Постепенно дневные заботы оттеснили мрачные
мысли, а потом и совсем стерли их из подсознания.
6
Через несколько дней после
террористического акта, который по выражению
Лавруши, сплотил народ Мочалок вокруг
президента и показал его верность принципам 
независимости и демократии, провели
торжественную инуагурацию. Президент, как и
полагается, выступил с программной речью. В ней
он вновь подверг остракизму северного соседа,
заверил граждан, что всю свою жизнь, без остатка,
отдаст служению демократии, независимости и
процветанию Мочалок.
- Главная задача, - сказал Лаврентий
Петрович, - вхождение нашего государства в
единую семью европейских народов. И тут
возникает вопрос о названии нашей страны.
Проклятые большевики сделали все возможное,
чтобы стереть из нашей памяти настоящее, которое
дали этой земле наши предки. Кто из вас его
помнит? - сидящие в президиуме стыдливо
прятали глаза. - И я не помню, говорю честно, как
ваш президент.
Но сделаю все, чтобы восстановить его. Мы
поднимем спрятанные большевиками архивы,
пошлем своих людей в Европу, но восстановим
наше попранное имя и тогда оно засияет
путеводной звездой на европейском небосклоне. Я
вам торжественно обещаю. А пока будем достойно
нести свой крест.
Лаврентий Петрович усталым жестом вытер
пот с чела. Члены президиума дружно
зааплодировали с осуждением уставившись в зал
бывшего колхозного клуба, где, несмотря на все их 
старания, собралось не более двух десятков
человек, в основном старики и старухи, которые
думали, что привезли новое кино. Сидевший в
первом ряду Кузьмич, в прошлом колхозный
кладовщик, нынче уважаемый бизнесмен, а по
совместительству самозваный глава местечковой
оппозиции. Его единственного из сельчан
уговорили гнать продукт не только ночью, но и
днем и по этой причине регулярно выписывали
налоговые декларации, радостно воскликнул:
- Коммуняку на гиляку!
Президент поморщился, но ничего не сказал.
Взгляды членов президиума превратились в
угрожающие, они злобно уставились на Кузьмича.
В свое время он дважды подавал заявления о
вступление в партию, но его так и не приняли с
одной и той же формулировкой: морально
неустойчив. Прежняя обида жгла сердце, с
торжеством попранной справедливости он
повторил:
- Коммуняку на...
Микола, здоровенный парубок, закончивший
в свое время с отличием в райцентре школу -
интернат для умственно отсталых детей, а, после
возвращения в родное село, избранный секретарем
комсомольской организации колхоза, начал
угрожающе приподниматься со стула. В его мутно
серых глазах, обычно ничего не выражающих, 
засветились красные огоньки. В аппарате
президента его назначили начальником службы
безопасности государства Мочалки, и он был готов
действовать.
По позвоночнику Кузьмича пробежали
мурашки.
- Я что, я ничего...пролепетал он, стараясь
поглубже втиснуться в кресло.
Президент снисходительно махнул рукой.
- Сядь, Микола, еще не время.
Ощущение веревки на шее после слов
Кузьмича, возникшее у него, как и у остальных
сидящих в президиуме, прошло.
Нужно было выполнять обещанное. На
президентском совете перво наперво решили
сочинить петицию в Брюссель. Поройтесь мол в
своих архивах, пришлите официальное
подтверждение, что мы не какие-то там азиопы, а
стопроцентные европейцы и хотим воссоединиться
со своей исторической родиной. Таким образом
решили стратегическую задачу. Но президент
понимал, что дело это долгое, неизвестно чем
может закончиться, как говорят, бабка Матрена
надвое сказала, поэтому стали искать тактические
подходы. Перебрали всех выехавших сельчан. Тех,
кто достиг на чужбине положения и, по мнению
присутствующих, мог оказать нужную услугу, 
оказалось двое. Один бизнесменствовал у того же
северного соседа, владел торговой палаткой на
рынке, а вот вторая... Она добилась куда большего.
Где-то там в Европах трудилась в сфере оказания
интимных услуг, имела обширные знакомства,
недаром высылала старикам зеленые бумажки,
которые отродясь в селе никто не видел. Все знали,
что дед Терентий складывал их в горшок, который
хранил в погребе.
Члены правительства люто завидовали деду
Терентию и мысли об экспроприации все чаще
посещали горячие головы, но Лавруша их
сдерживал.
Он считал деда филиалом международного
банка и в случае вынужденной эмиграции, жизнь
приучила его к разным поворотам судьбы, горшок
может ой как пригодиться. Поэтому он
категорически запретил Миколе трогать деда и его
горшок. Однако адрес дочери нужно было
выяснить.
Послали Миколу и главу дипломатического
ведомства Аркашу.
- Здоров был, дядько Терентий, - с простым
людом Микола особенно не церемонился.
- Здравствуйте, Терентий Иванович, -
вежливо поддержал его Аркаша. Как ваше
драгоценное здоровье?
Терентий Иванович с подозрением посмотрел 
на пришельцев. Он знал, что вежливая власть -
самая опасная власть.
- Чого це вы моим здоровьем стали
интересоваться?
Микола дернулся, но Аркаша мягкими
пальцами сжал его плечо.
- Остынь.
И как ни в чем не бывало вежливо продолжил:
- Терентий Иванович, президенту интересно
здоровье всех граждан. Может вам какая помощь
нужна?
Дядько Терентий оставил вопрос без ответа.
- Та говорите уже, чего пришли. Некогда
мне, работы по хозяйству много.
- Как поживает ваша дочь? - по-прежнему
вежливо осведомился Аркаша.
- Нормально, вон картошку в огороде сапает.
Все трое дружно посмотрели в сторону
огорода. Подогнув юбку почти до пояса, Наталья
ритмично взмахивала сапкой, ее полные белые
икры рельефно выделялись на фоне ярко - зеленой
ботвы.
- Колорадский жук не донимает? -
продолжил светскую беседу Аркаша.
- Донимает, еще как донимает. Тот
колорадский жук везде сейчас расплодился, - дед
Терентий выразительно посмотрел на Миколу.
Потом перевел взгляд на Аркашу.
Миколе стало скучно, он не понимал почему
Аркаша уводит разговор в сторону, однако, что бы
не остаться на обочине дискуссии, буркнул:
- Бороться надо, дядько, бороться.
Кулаки его при этом сжались.
- Та как же с ним бороться, когда он везде!
Аркаша понял, что плодотворной дискуссии
не получится. Он молча пожевал губами.
Настал черед Миколы.
- Ты, дядько Терентий, не придуривайся, -
он снова посмотрел на работающую Наталью,
перевел взгляд на ее ноги, почувствовал как в
штанах у него начинается шевеление, с трудом
оторвал взгляд, при исполнении он в конце концов,
или нет и продолжил, - мы тебя про Настюху
спрашиваем.
- Ась? - дед Терентий понял, что пришло
время прикинуться глуховатым. - Что-то сынки в
последнее время я стал плохо слышать.
- Мы вас, Терентий Иванович, спрашиваем
про вашу старшую дочку Настю. Вы меня
понимаете?
- С трудом, сынки, с трудом.
- И чего она пишет?
- Так ничего особенного, работы говорит
много, еле успевает.
- Правительство нашего государства очень
ценит труд Настасьи, - не удержался Аркаша, -
она приносит нашу народную сексуальную
культуру в европейские массы, а может и не только
массы? У нее, наверное, и элита бывает, олигархи
всякие.
Дед Терентий смачно и с явным отвращением
сплюнул, демонстративно определяя свое
отношение к национальной сексуальной культуре в
целом и к олигархам в частности. Плевок
приземлился рядом с ботинком Аркаши.
- Напрасно вы так, Терентий Иванович, -
он дернулся, но не отодвинулся, - мы же
интеллигентные люди.
- Ага, - подтвердил Микола, его впервые в
жизни обозвали таким словом. Он пока не знал,
обижаться ему или радоваться.
Переговоры зашли в глухой угол, Аркаша
тяжело вздохнул.
- Где же она трудится? - он решил не
сдаваться, несколько капель пота скатились по его
позвоночнику...
Терентий Иванович уперся взглядом в край
хаты. Он чувствовал, как извечное крестьянское
упрямство поднимается откуда-то снизу,
охватывает его, заслоняя все чувства, кроме воли к
сопротивлению.
- А вам какое дело?
С точки зрения Миколы, это было открытое
неповиновение власти.
- За яйца не хочешь...
Аркаше тоже не понравился ответ деда
Терентия, но ведь он не какой-то СБМушник, а
глава дипломатического ведомства.
- Извините, Терентий Иванович, моего
коллегу, молодой еще. Но и его можно понять.
Борьба со всякими врагами нашей молодой
демократии и независимости отнимает много сил и
нервов. Поверьте, мы не просто так задаем вам
вопросы. Высший государственный интерес.
- Какой интерес? - снова укрылся за
недослышанием дед Терентий, лихорадочно
соображая, как ему отделаться от непрошенных
гостей.
- Ты что, старый пень, не слышал? - злобно
рявкнул Микола. - Высший, государственный!
Слова эти всегда наполняли его ницшеанским
восторгом, ведь он был поставлен на страже этих
интересов и горе тому, кто осмелится даже в
мыслях...
- Ну, Терентий Иванович, - тон Аркаша
был по-прежнему спокойный и доброжелательный.
Видите, мой товарищ слегка волнуется.
- Ладно, - сдался дед Терентий, не видя
другого способа отвязаться от них, - не помню я
названия города, сейчас принесу конверт.
Он повернулся и пошел к хате.
- Только без фокусов, - тем же любезным 
тоном бросил ему вслед Аркаша.
- Что ты с ним шуры-муры разводишь, -
завелся Микола после того, как хлопнула входная
дверь, - за яйца подвесить, и все тут. Давно все
сказал бы.
- Успеешь еще, Микола, а пока добротой
надо, добротой.
- Скажешь тоже, - в интонации его голоса
слышалось явное недоверие.
Вышел Терентий Иванович, протянул
конверт. Микола первым схватил его. Адрес на
конверте был написан непонятными для него
буквами. Он нехотя протянул конверт Аркаше.
- Ну что?
Amsterdam. Poste restantе, по - русски прочел
текст Аркаша.
- Конверт мы конфискуем.
- Так, сынки..., - начал было дед Терентий.
- Высшие государственные интересы, -
оборвал Микола и поднес к его носу свой
здоровенный кулак. - Смотри мне.
7
Amsterdam они нашли довольно быстро. Он
оказался столицей государства Нидерланды.
- Так от него до Брюсселя рукой подвть, -
воскликнул один из членов правительства, водя 
пальцем по карте Европы, которая висела в
кабинете президента, и на которую он самолично
нанес столицу независимого Европейского
государства Мочалки.
С остальными двумя словами оказалось
сложнее, вернее с последним.
Первое после всеобщей усиленной мозговой
атаки они расшифровали. Подавляющим
большинством голосов, при одном
воздержавшемся, было установленно, что второе
слово означает почта.
- Какая же это почта? - рассеянно повторял
Лаврентий Петрович, неотрывно барабаня
пальцами по крышке стола. - Слышь, Аркаша. Ты
у нас все - таки глава внешнеполитического
ведомства, должен знать.
- Пошлите меня в командировку, узнаю.
- Куда?
- Так хоть в Амстердам.
- На какие шиши, - внес протест министр
финансов, - на свои, пожалуйста, хоть сегодня
подпишу.
- Какие свои, какие свои, - разволновался
Аркаша. - Откуда у меня баксы, уж не с вашей ли
зарплаты?
- А кто нашим магазином в райцентре
заведует? Небось, уже давно тайный счет в
оффшорном банке открыл, - не унимался министр. 
Он до сих пор считал несправедливым решение
президента поручить магазин Аркаше, а не ему,
министру финансов и не упускал малейшего повода
лягнуть последнего.
- Сколько на том счете? -
полюбопытствовал президент.
И вы туда же, Лаврентий Петрович! Подлая
это клевета, хоть завтра на меня КРУ насылайте.
- Пришлем, не переживай, - злорадно
подтвердил министр, - не дай бог недостачу
найдем. Тогда методом революционной
целесообразности, - он повертел пальцами вокруг
шеи и показал рукой на потолок, - никакой
пощады к расхитителям капиталистической
собственности.
До того, еще в колхозе, он служил
бухгалтером-счетоводом. Поскольку в последнее
время считать было особенно нечего, зарплату
перестали не только платить, но и даже начислять,
работой себя не утруждал и давно позабыл все,
чему его учили на курсах.
- Какая революционная, какая
целесообразность, - заскулил Аркаша,
почувствовав угрозу, - у нас рыночные отношения
и демократия, Хоть бы вы, Лаврентий Петрович,
сказали этому арифмометру.
Микола молча переводил взгляд с одного
спорщика на другого. В его глазах зажигались и 
меркли красные огоньки. С каким удовольствием
он услышал бы сейчас команду: "Фас!" Все равно
на кого. В принципе, к Аркаше он относился лучше,
но для приказа хозяина это не имело никакого
значения. Впрочем, кто у нас любит бухгалтеров.
- Ладно, хлопцы, побазарили и хватит, -
Лаврентий Петрович обвел взглядом кабинет. - У
меня идея появилась. Моего бывшего подельника
по райкому, в смысле соратника, - поправился
он, - бросили почтой руководить, он наверняка
должен знать, что означает это слово. Вот так,
голуби мои, что бы вы без меня делали. Старые
связи - великая вещь.
Присутствующие дружно закивали.
Лаврентий Петрович вытащил из ящика стола
старый справочник телефонов районной АТС,
нашел нужный номер.
На том конце долго не брали трубку, наконец,
недовольный голос рявкнул:
- У провода.
- Ты, Михаил? - спросил Лаврентий.
- Ну, я. А ты кто?
- Не узнаешь?
Воцарилось долгое молчание.
- Райком помнишь?
- Лавруша, неужели ты?
- Вспомнил, как поживаешь?
- Твоими молитвами, - хохотнул 
Михаил. - Твоими молитвами. Слушай, Лавруша,
у нас в городе какие-то глупые слухи ходят про
ваши Мочалки.
- Какие? - невинным голосом
поинтересовался Лаврентий.
- Что вы отделились от нас,
самостоятельными стали.
- Мы теперь независимое европейское
государство Мочалки и я, между прочим, его
президент. Расти надо, Миша.
- У тебя, что, крыша поехала? Может это
какой - то финт?
- Вижу, не врубился ты, Михаил, в текущий
момент.
- Почему? Очень даже врубился, - Михаил
вожделенно посмотрел на разлитый коньяк и
полураздетую грудастую телефонистку, которую он
пригласил в кабинет для деловой беседы. - Ты,
кстати, меня от важного, можно сказать,
государственного дела отрываешь, Говори, чего
звонишь.
- Письмо у нас международное есть, вместо
обратного адреса напечатаны два слова. Не можем в
них разобраться?
- А я причем. Отродясь никакого языка не
знал. Мне и в школьный аттестат тройку поставили
только потому, что мать с подарками ходила.
- Погоди, Михаил. Эти слова на конверте, 
они как бы штемпелем оттиснуты, наверное,
стандартные какие-то слова. Ты же почтой
руководишь.
Ну и что. Я и банно-прачечным комбинатом
заведовал, так должен знать, кто какие
подштанники носит?
Ошарашенный железной логикой бывшего
подельника по партии Лавруша озадаченно молчал.
- Ладно, Лавруша, не переживай. Помогу я
тебе. У нас один старичок работает, все шельмец
знает. Иногда даже завидно становится. У тебя факс
есть?
- Чего?
- Темный ты, Лавруша. Как ты мне эти слова
передашь?
- Ну, - Лаврентий Петрович пожевал
губами, тупо глядя на конверт, - мой министр
иностранных дел их понашему прочитает.
- Ты мне еще на украинском языке их
скажи, - он снова хохотнул, глядя на две
полусферы, вываливающиеся из блузки. Хорошее
настроение его не покидало. - Ладно, давай
побыстрее. Ко мне как раз сотрудница зашла,
очень, тебе скажу, человек эрудированный. Во всех
отношениях. - теперь он хихикнул. - Все при
ней, а опыт какой, ты представить себе не можешь.
Считай, что тебе повезло. Только давай быстрее,
уже взял ручку.
Аркаша взял телефон и медленно по буквам
процитировал слова.
Некоторое время из трубки доносилось тихое
потрескивание, видно ее прикрыли ладонью. Затем
она снова ожила.
- Ну и темные вы, Лавруша, в своей тьму
тараканьей Мочалке. Это даже я знаю. Понашему
они означают "Главпочтамт. До востребования".
Ладно, будь здоров, некогда мне.
В трубке щелкнуло. Лаврентий Петрович
обвел взглядом собравшихся.
- Главпочтамт. До востребования, -
наконец сказал он.
В кабинете повисло тягостное молчание.
Никто не рисковал высказаться первым.
- Да, - наконец выдохнул премьер-министр.
- Это все равно, что на деревню дедушке, -
поддержал его Аркаша.
Единственная фраза, которую он запомнил из
всей русской литературы да и то, только потому,
что учительница пол года пыталась заставить его
прочитать рассказ Чехова и все-таки добилась
своего. Вот была стерва.
- Какую деревню, какому дедушке? - с
хмурым подозрением уставился на него президент.
- Это я так, мысли вслух, Лаврентий
Петрович, - ответил Аркаша и скромно
добавил. - Литературное произведение вспомнил.
Члены правительства враждебно уставились
на Аркашу.
- Ты что, книжки читаешь?рявкнул Микола
и это прозвучало как прямое обвинение в
государственной измене.
Аркаша понял, что ляпнул лишнее. Как
относятся спецслужбы к тем, у кого длинный язык,
он знал.
- Так я же еще в школе, училка заставила,
такая стерва была, пол года не отставала, что мне
было делать, - заюлил он и столько покаяния
звучало в его голосе, что даже железное сердце
Миколы дрогнуло.
- Ладно, так бы и сказал.
- Может она в письме более подробный
адрес написала, - выдвинул свежую мысль
премьер-министр. Ранее он служил председателем
колхоза и за годы своего правления насобачился
подбрасывать начальству неожиданные идеи,
отводя тем самым их мысли от суровой колхозной
действительности.
Лаврентий Петрович повернул голову и
посмотрел на Аркашу. Тот вновь почувствовал себя
неуютно.
- Так ты выполняешь распоряжение
президента?
- Он не дал, - мысль о том, что его могут
сейчас начать бить повергла Аркашу в уныние.
- Я ему говорил, - подлил масло в огонь
Микола, - как вы всегда советовали, за яйца...
- Видишь, Аркаша, так надо работать.
Я не против, - по тону Лаврентия Петровича
он почувствовал, что грозу пронесло, - просто
хотел по демократически, цивилизованно, но
ошибся, признаю.
Просительно, тонким голосом добавил:
- Не ошибается тот, кто не работает.
Члены правительства на квинтэссенцию не
отреагировали.
- Демократия, Аркаша, - поучительно
начал Лаврентий Петрович, - это такая штука...он
остановился, мучительно соображая, как ему
обозвать эту самую демократию, - это такая
штука... Вот ты, Микола, когда в сортир ходишь?
- Когда приспичит, - радостно ответил
Микола.
- Так же и с демократией, - Лаврентий
Петрович ткнул в Аркашу указательным
пальцем, - когда президенту приспичит, тогда ты
о ней вспомнишь. Сейчас, хлопцы, быстро сгоняйте
к деду и чтобы через пол часа письмо лежало у
меня на столе.
Когда Лаврентий Петрович вынул из
тумбочки стола бутылку с яркой этикеткой
"Мочаловская особая. Экстра. Выработана на
основе передовых европейских технологий", 
шагнувший к выходу Микола только замедлил шаг,
но когда он поставил рядом бутылку со скромной
этикеткой "Nemiroff", Миколины ноги сами
остановились.
- Потом, Микола, потом, - ласково сказал
ему президент. - Эта, - он положил руку на
мочаловскую, - останется.
- Можно я его подвешу и сюда прибегу,
пусть немного повисит, - сделал последнюю
попытку Микола. Очень уж хотелось побаловать
себя на халяву качественным напитком.
- Исполнять приказ президента, -
приподнялся сидевший до сих пор молча кум номер
один. Он знал ненасытную глотку Миколы, туда
сколко не вольешь, все мало.
Посланцы вернулись быстро, не прошло и
четверти часа. Бутылка Немировской была уже
оприходована. Аркаша протянул Лаврентию
Петровичу письмо.
- Ну?
- Нет там никакого адреса, - Аркаша пожал
плечами.
- Что делать будем? - спросил президент
размякших членов правительства.
- Та хай Аркаша забьет кабанчика и поедет у
той Копенгаген, - полусонным голосом
предложил министр финансов. Он был слабоват на
голову, обычно после первого стакана терял нить 
разговора и впадал в вяло текущий маразм.
- Какого кабанчика? Я министр иностранных
дел, а не свинопас, - с достоинством ответил
Аркаша. - В Копенгаген могу поехать,
запросто, - добавил менее уверенно. - Баксы
давайте.
- Деда Терентия..., - начал Микола.
- Стоп, - оборвал его президент и зная
тяжелую руку начальника СБМ,
поинтересовался, - как Терентий Иванович себя
чувствует?
- Висит. - коротко ответил Микола.
- Ну, пусть повисит, - согласился
президент.
- Так его кабанчика можно и забить, -
премьер ткнул пальцем в министра финансов. Я
вчера бачив здоровый кабанчик по двору бегал, как
раз для доброго шашлыка.
- Чего это моего? У тебя самого два, -
обиделся бывший колхозный счетовод.
- Я премьер-министр, мне положено, - с
достоинством ответил глава кабинета. - У нас
частная собственность священна.
- У меня что, не частная собственность?
- Ага, частная. На что ты его выкормил?
Вспомни, как крал у колхозе корма, а потом
списывал.
- А ты не крал?
Не, я прихватизировал. Мне положено, - с
тупой убежденностью снова подтвердил бывший
колхозный голова.
Несколько минут в кабинете стояла тишина.
Аркаша сел на свободный стул, с отвращением
посмотрел на нетронутую бутылку Мочаловской,
экстра. Микола все еще топтался у входа. Премьер
торжествующим взглядом посмотрел на бывшего
счетовода.
- Ну, попри против моего аргумента.
В глазах министра финансов читалась тоска.
Переть было нечем. Бросил в бой последний резерв.
- Вы попробуйте! Моя Галина вам такую
контрреволюцию устроит, - потов вспомнив
недавно услышенную по ящику фразу, добавил, -
мало не покажется.
Посмотрел на Миколу.
- Не, я не пойду, - замахал руками Микола,
вспомнив крутой нрав жены министра. На самом
деле, несмотря на внушительный рост и крепкие
кулаки, в душе он оставался трусом. Выросший, но
не повзрослевший, мальчишка, зачатый
одуревшими от самогона родителями в одну из
долгих зимних ночей.
- Хватит, - поставил точку на
интеллектуальном споре президент, - премьер
пошутил, а вы базар развели.
- Пошутил, - нехотя согласился бывший
колхозный голова, - но пусть его кабанчик мою
картошку не подрывает.
- Какую картошку? - в голосе главного
финансиста звенело чистое, как слеза ребенка
возмущение.
- Цить. Я сказал, - президент обвел
тяжелым взглядом присутствующих.
- Вы чего здесь собрались? Не слышу ответа.
Правильно. Чтобы защищать интересы нашего
государства.
- Так точно, - с неподдельным энтузиазмом
отозвался Микола.
- Сядь, Микола, не маячь, - жестом
остановил его Лавруша. - Подожди пока.
Микола сел на свободный стул у двери.
- Я вам вот что скажу. Пусть министр
иностранных дел напишет письмо на эту "Poste
Restante", может что и выйдет, но мы тоже не
должны сидеть сложа руки. Надо науку
подключать.
- Как это, - раздался нестройный хор
голосов.
8
Лаврентий Петрович потянулся к
Мочаловской, покрутил в руке и медленно отвернул
крышку. Помещение начало наполняться 
неповторимым ароматом. Все дружно потянулись
за солеными огурцами. Так же медленно он разлил
напиток. Аркаша попытался заслонить свой стакан
ладонью, но после осуждающей реплики первого
кума о том, что некоторые ставят личное выше
государственного, отвел руку. Миколе президент
налил до краев. Особый знак уважения.
- Дружно выдохнули.
- За демократию и независимость.
- За гаранта.
Наступившую тишину заполнило бульканье в
луженых глотках и хруст ядреных огурчиков.
Лаврентий Петрович закрыл глаза, давала о
себе знать натруженная за годы руководящей
работы печень, подпер кулачком подбородок.
Несколько лет назад заезжий халтурщик,
гордо именовавший себя художником -
анималистом, написал портрет Лаврентия
Петровича. Может божья искра в нем
действительно была, а может, набивший руку на
увековечивании домашних любимцев, сразу увидел
в будущем президенте черты, так присущие
братьям нашим меньшим. И вправду портрет
получился отменным, но был забракован, несмотря
на поразительную схожесть с оригиналом. С
румяным округлым лицом, глубоко посаженными
глазками, наш герой напоминал хорька, только что
оприходовавшего жирную хозяйскую курицу, а 
нужен был гигант мысли, мудрый политик,
руководитель заботящийся о благе нации, не
щадящий живота своего. Все свое время,
остававшееся от дегустации национального
мочаловского продукта, художник трудился истово,
но снова и снова на холсте, как на фотографии,
проступали истинные черты нашего героя. Все
решил счастливый случай, который есть не что
иное, как неизбежная закономерность. Он просто
оказался в нужное время в нужном месте. Придя
утром к Лавруше домой, чтобы стрельнуть пятерку
в качестве аванса, художник увидел то, что ему
было нужно. Страдающий от глубокого похмелья, с
мокрым полотенцем на лбу, Лаврентий Петрович
возлежал на диване. Столько муки и прощения
было в его глазах, что живописец забыл о цели
своего визита. Быстро сбегав за мольбертом, он
усадил охающую натуру, заставил снять полотенце.
Портрет висел над склонившем голову
президентом.
С вылезшими из орбит, от гремучей смеси
сивушных масел и жидкости органического
происхождения, которая просачивалась с пастбище
в подземный источник, питающий речку Моча,
глазами, члены правительства видели чудо. Перед
ними сидели два мудрых и заботливых
руководителя, строгих и снисходительных,
всевидящих и всеслышащих, истинные отцы нации.
Мафия, пардон, партия, как и наша глупость
бессмертна.
С заседания премьер и министр финансов
возвращались вместе. Обняв костлявые плечи
бывшего счетовода, кремезный премьер почти нес
его на руках, ноги у того цеплялись одна за другую,
отчего со стороны казалось, что он обьясняет
своему партнеру какие-то сложные танцевальные
движения.
- Ну и набрались же вы куме, - бывший
колхозный голова тяжело сопел.
Ответа не последовало. Вздохнув, он поволок
его дальше.
- Вы, куме, чего на меня бочку катите? - на
бывшего счетовода нашло просветление.
- Яку бочку? - не понял бывший голова.
- Та на счет моего кабанчика.
- Нехай, куме, ваш кабанчик не подрывает
мою картошку. Це ж нарушение территориальной
целостности моего суверенного подворья. Вы его,
куме, предупредите, бо я могу и двустволку взять.
В порядке самообороны.
Столь явная угроза задела глубинные чувства
бывшего счетовода. Его ноги перестали
заплетаться, он остановился и с горестным
удивлением уставился на своего приятеля.
- Та шо вы, куме, мне войну объявить
хотите? Из-за двух кустов картошки! 
Спровоцировать военный конфликт?
- Пристыженный премьер пошел на
попятную.
- Вы такое скажете, куме. Какой военный
конфликт? То же просто так говорится, если он вас
не послухае.
- Кто не послухае? - временное
просветление покинуло бывшего счетовода. - Кто
мене не послухае?
- Как кто? Та же ваш кабанчик.
- Який кабанчик?
- Тьфу, - плюнул на землю бывший
колхозный голова, поставив тем самым точку на
малоплодотворной дискуссии.
Несколько дней провел Лаврентий Петрович у
себя в кабинете, мрачно подперев кулаком щеку и
изредка ковыряясь в носу. Члены правительства
боялись к нему даже заглядывать. Только кум
номер один, как особа наиболее приближенная к
телу, позволял себе зайти, молча постоять
несколько минут, так же молча поднять согнутую,
со сжатым кулаком руку, призывая президента быть
мужественным. Потом он неслышно удалялся
тихонько прикрывая за собой дверь. Влетевший в
кабинет, чтобы похвастаться своими успехами в
борьбе с контрабандистами, Микола папоролся на
тусклый, со свинцовым отливом взгляд, не сказал
ни слова и тут же ретировался. Он выскочил на 
освещенную улицу, от внутреннего озноба даже не
почувствовав горячих лучей солнца, заливших все
вокруг.