"Требуется приходящая сиделка к женщине 82 лет (перелом шейки бедра). Оплата почасовая, сдельная".
Женька сосредоточенно выдула пузырь из уже безвкусной жвачки, переступила с носка на пятку, потом с пятки на носок, вздохнула, вытерла рукавом нос и попыталась отодрать лопнувший пузырь со щек, рассеянно читая объявление. Потом огляделась-не смотрит ли кто- и, решительно оторвав полоску с номером, сунула ее в карман. Жвачка полетела на асфальт и через минуту уже ехала в сторону Бирюлева, крепко вцепившись в чью-то подошву.
А Женька тем временем быстро шагала в совершенно противоположную сторону: занятия в медицинском колледже имени кого-то там, совершенно не имеющего отношения к медицине, уже шли полным ходом где-то минут пятнадцать. Женька мельком посмотрела на самый крупный циферблат в витрине часового магазина по пути, громко чертыхнулась и опрометью кинулась в сторону обшарпанного здания с белеными стенами, местами отвалившейся штукатуркой и колоннами с трогательно покалеченными амурчиками наверху. Местное мужское население считало особым шиком похвалиться меткостью перед дамами сердца, их легко можно было узнать в толпе по сетчатым колготкам и семечкам в пакете, иногда по газете в руке, свернутой кулечком (ей очень удобно прикрывать наклейки на емкостях из темного стекла).
И шпана за несколько поколений отбила ангелочкам все выступающие части: мелкие крылышки, носы, в иных случаях-и без того небольшие предметы особой мужской гордости. Все отбитые куски бесследно исчезали, хотя, вполне может быть, что обломки мрамора уносили в качестве анатомического пособия в то самое здание, крышу которого купидоны долго и трудно несли на своих пухлых женственных ручках, так как спонсирование учебного заведения, размещавшегося в нем, давно оставляло желать лучшего. Временами доходило до того, что прежде чем приступать к изучению строения лягушачьего организма, этот самый организм самостоятельно браконьерским образом отлавливался студентами в ближайшем болоте. Кстати, препарирование лягушек изучается в апреле. Для самих лягушек температура воды вполне подходит, но зябкие недокормленные студенческие тела после таких натуралистских походов обвешиваются грандиозными соплями. А если не соплями, то у лопоухой молодежи появляются гигантские фурункулы на местах, которые не принято называть в приличном обществе.
Но у Женьки, слава Богу, период обострения фурункулеза уже давно прошел: она на четвертом, последнем курсе колледжа. Через год ей и еще пятнадцати девушкам, да еще Артемчику, непонятно как затесавшемуся в эту веселую, вечно гомонящую девчачью команду, выдадут корочки, скорее всего, синие, в которых черным по белому будет стоять: "Медицинский специалист средней категории: медсестра".
У Артемчика тоже когда-нибудь будет диплом, только, конечно, медбрата. Хотя если смотреть сзади, особенно когда он с увлечением что-нибудь рассказывает, Темочка вполне похож на девушку - настолько плавными и округлыми кажутся движения его рук.
Но назвать группу 40М дружной все-таки было бы неправильно. В ней царила строгая иерархия, скорее даже тираническая монархия. Стая 40М, как и любой коллектив, жила по волчьим законам: старых, слабых и немощных съедали, та же участь постигала оступившихся или решившихся проигнорировать волю вожака. Таким вожаком, бесспорным лидером в тесном мирке аудиторий была Ляля, дочь директора местной школы.
Женька не раз с завистью отмечала ее фирменные вещи, тонкий аромат чересчур взрослых духов и аккуратный маникюр (в колледже строго запрещались любой парфюм и длинные ногти, но этой девочке прощалось многое-дети и внуки преподавателей посещали "папину школу", так ее небрежно называла сама Ляля, поправляя распущенные волосы густо окольцованной рукой и небрежно выставив из-за парты точеную ножку в лаковой красной туфельке.
Вот об эту самую туфельку и споткнулась запыхавшаяся Женька, влетевшая в класс словно на реактивной метле.
- Ой, извини, пожалуйста! Я не хотела! - Женька очень расстроилась, шепотом проклиная свою неуклюжесть. - Можно лаком для ногтей подкрасить, у меня как раз дома есть пузырек такого же цвета. Хочешь, принесу?
Ляля с нескрываемым презрением смотрела на девушку.
- Корнаухова, неужели ты думаешь, что я буду носить туфли после того, как ты прошлась по ним ЭТИМ?
Она брезгливо, одним пальчиком ткнула в сторону когда-то белых кроссовок Женьки. Та покраснела и попыталась задвинуть ноги подальше под парту, при этом держа неподвижно туловище. Оказалось, что стоять и одновременно прятать ноги под партой очень неудобно, поэтому Женька приняла исходную позицию и со вздохом сказала:
- Они чистые...Это сменная обувь.
- Да мне пофиг, с какого ты их бомжа сняла: с чистого или грязного. Я отсюда чую, как они воняют, - лениво процедила Ляля, сильно сощурив глаза. -Знаешь что, а возьми-ка ты лодочки себе. Мой папа всегда меня учил помогать нищим и чокнутым. А тебе сам Бог велел - ты очень удачно подходишь сразу под две категории. Можешь не благодарить, хотя такая обувь на помойке, или где ты там одеваешься, не валяется.
Ляля стащила туфли и кинула их Жене, точно попав той тяжелым каблуком по колену. Свита, всегда сопровождавшая Лялю, угодливо захохотала.
- Ой, девки, пойдемте покурим? - сладко потягиваясь, предложила Надя, вице-королева группы. Свое почетное место девушка выбила, причем в прямом смысле, в драке со своей извечной конкуренткой Любовью Потаповой. Обе фаворитки боролись за место под крылом Ляли и походили друг на друга как две капли воды: такие они выросли мощные, плечистые на харчах любимых деревенских бабушек. Каждые выходные старушки, охая, стеная и проклиная городскую суету тащились в город, везя за собой подпрыгивающую сумку на колесиках. А все для чего? Чтобы у милых маленьких девочек (ими Надежда и Люба давным-давно перестали быть, если вообще когда-нибудь были) всегда на столе стояли свежий жирный творог и домашнее молоко. Но и результат оказался налицо: при встрече с милыми созданиями субтильныйАртемчик всегда переходил на другую сторону коридора, бледнел и опускал глаза вниз, особенно если видел заклятых подружек вместе.
- А мне что, босиком идти из-за этой коровы?
Ляле хотелось скандала, она с утра была в плохом настроении - где-то слегка надломила ноготь, и это ее просто безумно раздражало.
- Одень сапоги. Принести тебе? - Люба выжидающе смотрела на хмурую Лялину мордочку. - А пока положь ноги вон на парту, а то простынешь!
- Сама схожу!
Ляля вышла из-за стола. Даже без обуви она шла как будто на десятисантиметровых каблуках - покачиваясь и виляя всем телом. Следом из аудитории вышли остальные девочки и Темочка, который не курил, но смертельно боялся остаться наедине с Женькой. Это означало бы потерю статуса, долго и трудно зарабатываемого самыми разными путями: кое-кто из девчонок клептоманил, потом хвастаясь добычей, и это было круто, потому что опасно. Кто-то крутил романы сразу с несколькими парнями весьма сомнительной репутации, и это тоже поднимало на определенную высоту, так как было еще опаснее. Несколько раз казановы в юбках приходили на занятия, тщательно прикрывая глаза темными очками, а синяки густо замазав тональным кремом. Только багровое свечение кровоподтеков все равно ярко пробивалось сквозь самый толстый слой грима. Кто-то пробовал серьезные наркотики, кто-то уже сделал несколько абортов. Почти все курили "травку", кое-кто уже сидел на противоалкогольных таблетках. Студентку из младшей группы собственные родители отправили на принудительное лечение после того, как она вынесла из дома все мало-мальски ценные вещи, включая обручальные кольца родителей. Но старики отправили дочку в лечебное учреждение не когда она оставила в квартире только пустые стены, и не когда ударила мать по голове, а лишь тогда, когда милое дитятко не смогло попасть в дом, так как, по ее ощущениям, дверная ручка бегала вверх-вниз по двери, а ворох осенних листьев показался грудой чипсов с сыром.
В больницу девочку забрали с отравлением. После промывания желудка в бювете остался целый ворох перегнившей листвы. Медики почесали в затылке, и девочку в связанном виде увезли в психушку. Только там врачи уговорили родителей подписать договор о принудительном лечении, объяснив, что в безнравственном поведении девочки виноват отнюдь не переходный возраст.
Все это привлекало внимание и добавляло популярности, пусть и недоброй, но популярности. Но, как известно, "добрая слава бежит, а худая - летит", и таких девчонок побаивались, справедливо полагая, что они могут за себя постоять или за них есть кому вступиться.
Женька же ничем особым похвастаться не могла: в свои семнадцать она не курила - не выносила табачный дым, не пила даже пиво, которым некоторые ее ровесницы заливали утренние хлопья, когда не было молока. Она ни разу не поцеловалась: не то чтобы не было желающих, но тискаться с кем попало на парковых скамеечках ей было противно.
В общем, вписаться в компанию разбитных девчонок у нее не получилось, да она не очень-то и хотела. Не трогают - и ладно. Так было до прошлого года, пока в колледж не пришла новая учительница, Амалия Францевна.
Очень молоденькая, она сменила наконец-то ушедшую на пенсию преподавательницу немецкого языка, злобную грымзу, любимым занятием которой было доведение до слез первокурсниц. Причем делала она это виртуозно: по полчаса выспрашивая спряжение неправильных глаголов и не соглашаясь ни с одной из предложенных версий. На робкие попытки возразить или показать учебник, где отражена именно такая версия спряжения, старуха моментально краснела и злобно орала, стуча карандашом по столу: "Это у тебя так... а у нормальных людей по-другому!"
Основательно прокричавшись, она желтела лицом и медленно успокаивалась, затаиваясь, словно старая кобра в ожидании следующей жертвы.
Первокурсницы с непривычки пробовали падать в обморок, но милая старушка специально держала на столе графин с ледяной водой (перед каждым занятием она доставала его из холодильника) и поливала нерадивую студентку, приговаривая: "А ну-ка, милочка, прекратите притворяться! Что же я, по-вашему, обморок от симуляции не отличу? С такими талантами Вам бы надо в Щукинское или Щепкинское подносы по сцене таскать. Кстати, я думаю, что с деканом мы обсудим вопрос о вашей профпригодности. Медицина, она, знаете ли, слабаков не любит!"
Неудивительно, что преподавательницу не могли терпеть не только студенты, но даже ее коллеги за глаза называли "злобной мымрой".
Позже выяснилось, что на самом деле "немка" в совершенстве знала ливонский язык. Но, поскольку места преподавателя ливонского языка не нашлось не только в Москве, но и в стране, замученная женщина перед лицом голодной смерти решила пойти другим путем: она принесла в РОНО фруктовый тортик, и за чаем с главой отдела пожаловалась той на свою горькую судьбу. Начальница оказалась человеком жалостливым и мигом устроила несчастную преподавателем немецкого языка в злополучный колледж. Правда, потом выяснилось, что новоиспеченная преподавательница где-то потеряла кошелек, скорее всего, в кабинете заведущей. Или в отделе кадров. А может быть, и там и там. Но это уже были такие пустяки, что счастливая "немка", знавшая помимо русского только загадочный ливонский язык, решила не придираться, и вполне удачно консультировала будущих медиков около сорока лет.
И вот на смену заслуженной колледжемучительнице пришла робкая, трогательно краснеющая Амалия Францевна. Знакомясь с группой, она заметно волновалась, просила прощения за каждое неверное ударение в фамилиях студентов и близоруко щурилась- очки новая немка не носила из кокетства, хотя коллегам говорила, что не носит просто для того чтобы не разочаровываться в людях. Из-за сильной близорукости лица студентов расплывались и временами становились даже милыми и добрыми, по крайней мере, ей так казалось.
Группа сразу поняла инстинктивным звериным чутьем, присущим любому стаду, что из безответной Амалии можно веревки вить, и приступила к военным действиям, испытывая преподавательницу на прочность.
Давно замечено, что если образуется коллектив из более чем двух человек, то слабые организмы вне коллектива, да и в нем тоже, беспощадно искореняются и вытаптываются, даже если эти слабые звенья не претендуют ни на что коллективу принадлежащее.
Бедную Амалию Францевну травили, загоняли в угол, проверяя запас ее прочности. Все началось с достаточно банальных шуток: намазанная воском доска: на жирной поверхности мел отказывался писать и срывался вниз с противным писком; кнопка на стуле, с которого Амалия подскакивала вверх, как ракета, а потом вместе со студентами смеялась над выражением своего лица. Женька не разделяла всеобщего веселья: ей казались унизительными и громкий смех наглой Лялечки, и смущенное хихиканье немки, что-то бормотавшей про невинные детские шалости.
Постепенно Лялечка, обладавшая поистине неисчерпаемой фантазией, испробовала на немке практически весь арсенал средств, способных довести до белого каления обычного человека. Но, как выяснилось, только не Амалию Францевну.
Та стоически терпела, когда ее отдирали от стула, на который якобы случайно Надя вылила пузырек клея. Кротко просила сделать потише, когда музыку с последних парт уже мог слышать директор. Причем даже если его не было в здании, а он только собирался выйти из дома, чтобы направиться в колледж. Не морщилась, когда Лялечкаспециально проводила ногтем по грифельной доске, спрягая вечные глаголы. Хотя от скрежета ногтя волосы вставали дыбом, а Артемчик становился похожим на ежика, потому что в отличие от девочек отличался повышенной волосатостью.
Лишь один раз она не выдержала и заплакала - это случилось, когда девочки заперли ее в кабинке туалета и выключили свет. Амалия с детства боялась темноты, а сидеть в крепко запертой кабинке ей предстояло до утра: немецкий был последней парой, и все - и студенты, и преподаватели - давно разошлись по домам.
Впрочем, слезы на прозрачно-фарфоровом лице неудачливой учительницы видела только Женька. Именно она тайком выпустила Амалию, и теперь жестоко расплачивалась за свою мягкосердечность: группа узнала, кто пошел против мнения коллектива, и теперь место немки у позорного столба заняла Женька.
Что самое странное, с немецким языком у неплохо знавшей его девочки, дело с тех пор тоже обстояло не очень хорошо. Амалия Францевна виновницей всех своих бед посчитала не дурно воспитанную Лялечку, и не полное отсутствие собственного достоинства, а ни в чем неповинную Женьку. И с тех пор, только завидев ее кудрявую темноволосую голову с четким пробором чуть наискосок, гневно краснела, раздуваясь как жаба, и цедила сквозь плотно сжатые губы: "Kornauhova,kommenSieandieTafel".
Бесконечные немецкие лающие глаголы уже снились Женьке по ночам, когда весной прошлого года в тесный ряд четких, резких звуков чужого языка в некоторые ночи вклинивалось розовощекое улыбчивое лицо. Такие сны всегда начинались и заканчивались одинаково: поздняя весна, сумерки, старый куст лиловой сирени, на который уже давно покушается сосед с верхних этажей ("Эти кусты давно пора вырубить, от них крошится фундамент и преют стены!"). На самом деле ему просто некуда ставить машину, но за сирень есть кому постоять. Баба Клава, пенсионерка со стажем, всю свою жизнь проработала комендантом в женском общежитии, и точно знала, как обращаться с надоедливыми мужчинами. Каждый раз, когда сосед подбирался с топором наперевес к роскошному кусту, с балкона второго этажа на него низвергался поток. Чаще всего простой, хорошо вскипяченной воды, но иногда баба Клава не успевала вовремя подогреть воду, и тогда сосед, отплевываясь и ругаясь, счищал с головы картофельные очистки и апельсиновые шкурки (пенсионерка очень любила этот фрукт) и шел убивать бабу Клаву. Но та успевала юркнуть в квартиру, вызвать милицию, а по прибытии наряда демонстрировать справку с синей печатью о небольшом душевном расстройстве, которое жить-то вроде как и не мешает, но некоторые экстравагантные поступки оправдывает. Сосед, разозленный донельзя, обычно уходил ни с чем. Если не считать довеска в виде серег из апельсиновой кожуры. Такое представление повторялось каждую весну, и по популярности давно обогнало все культовые бразильские сериалы. Более того, во дворе считалось, что если покушение на сирень состоялось, то все, до лета совсем недалеко, и заморозков больше не будет. Как были связаны эти события, никто объяснить не мог, но, тем не менее, примета была верной, и Женька сидела на детских качелях только в легкой кофте и летних джинсах, еле втиснув в жесткое сиденье подросшее за зиму тело.
Двор пустовал, и Женька откровенно скучала, от нечего делать разглядывая случайных прохожих и мрачных молодых мам с непрерывно орущими колясками. Внезапно на скамейке напротив она заметила молодого человека, который уж чересчур пристально смотрел в ее сторону. Столкнувшись с Женькой взглядом, незнакомец внезапно смутился и сделал вид, что смотрит как бы сквозь нее, на пышный куст цветущей сирени. Девочка отвела глаза, потом неожиданно посмотрела на юношу - тот быстро отвернулся. Сомнений не было-его заинтересовала именно она, Женька, девочка, всю свою жизнь считавшая себя некрасивой из-за неправильных, слишком крупных черт лица и неуклюжей фигуры. Женьку это так удивило, что она неимоверно смутилась сама, и, поймав его очередной взгляд сквозь полуприкрытые ресницы (маскировка прежде всего, чтобы он не подумал, что уж очень ей интересен), она не крикнула, а прошептала, робко улыбнувшись уголком рта:
- Привет!
Юноша явно не мог расслышать, что проговорила эта девочка с яркими губами, но по выражению ее глаз догадался, что она поздоровалась и что теперь он окончательно рассекречен, и к ней не только можно, но и нужно подойти, и если он не подойдет, то это будет не только неправильно, но и очень странно и подозрительно - целый вечер пялится на красивую девчонку, а познакомиться почему-то не может.
"Еще решит, что испугался", - с раздражением подумал он.
"И, между прочим, правильно решит", - вкрадчиво прошептал внутренний голос.
"Заткнись", - юноша привычно поставил его на место, встал и решительно направился к качелям.
Женька замерла, вцепившись в железные трубы, поддерживающие сиденье, и неверяще смотрела на приближающегося мальчишку. То, что он ее ровесник, выявилось только сейчас. Почему-то издалека он казался гораздо старше и мужественнее. Сейчас же было ясно видно, что мальчишка очень юн и так же застенчив, как и Женька. По крайней мере, его уши пылали даже немного ярче, чем лицо девочки, хотя не так интенсивно, как падающее солнце.
- Привет!
Он стоял перед качелями, заложив большие пальцы рук за ткань джинсовых карманов и покачиваясь на носках.
- Ты с этого двора?
- Да...Вроде...Я не помню...
Женька не знала, что нужно говорить, поэтому раскачивалась на качелях все сильнее и сильнее. Юноша пристально смотрел ей в лицо, пытаясь поймать блеск дымчатых глаз. Этот необычный блеск он заприметил, еще сидя на скамейке.
Вообще эта девочка отличалась от других. Очень тоненькая, хрупкая, плохо одетая, она всегда опускала глаза вниз, даже когда улыбалась. Ее хотелось обнимать, защищать и никогда никому не позволять ее обидеть. Но даже взять ее за руку юноша не мог-было страшно. Да что там взять за руку, даже просто подойти ближе оказалось невыносимо сложно, как будто воздух вокруг девчонки внезапно обрел структуру и плотность вязкого болота.
А Женька раскачивалась, взлетая все выше и выше, чувствуя, что этот красивыйпарень любуется ею и испытывая новое, невероятно сладкое чувство в груди. Наконец, взлетев так высоко, что с качелей стал виден краешек заходящего солнца, она решилась посмотреть вниз, на незнакомца.
Но возле качелей уже никого не было. Женька быстро оглянулась по сторонам: чуть сутуловатая фигура уже подходила к выходной арке. Молодой человек уходил. Девочка сделала резкое движение, на взлете пытаясь спрыгнуть с качелей, догнать, остановить, выпрямила ноги, дернулась и ...проснулась, еле переводя дыхание от пережитого ужаса потери.
Сон часто повторялся, но этого мальчишку в жизни она ни разу не видела. И теперь часто думала о нем, вспоминая нежный овал лица, очень белые зубы и темные прямые волосы - самое обычное лицо, одно из миллиона. Но исчезающий образ ей казался таким дорогим и любимым, что многочисленные кавалеры двора меркли перед приснившимся Женьке героем.
Женька никому никогда не рассказывала, что влюбилась ввыдуманного персонажа, но в последнее время мальчишка снился очень часто, почти каждую ночь, и старшая сестра, Алена, за завтраком очень долго пытала младшую родственницу, кого это каждую ночь Женька слезно просит вернуться.
- Жень, а ведь ты так кричишь, что даже мама слышит. Она меня спрашивала пару раз, что с тобой происходит. Я ей сказала, что это у тебя гормоны бушуют.
Алена с умным видом поправила очки. Сестра, ввиду полного отсутствия личной жизни, но при этом имея в наличии трехлетнего сына, целиком и полностью доверяла мнениям телевизионных специалистов и дотошно выполняла предписания телевизионных докторов. В частности, все приключавшиеся с ней и ее несчастным сыном болезни они лечила очистительными клизмами. Какое-то время Алена пыталась таким же способом лечить Женьку, однако девочка активно сопротивлялась благим намерениям сестры, а справиться с набравшим силу подростком Алена уже не могла. Да и мама почему-то оказывалась против экспериментов над младшей дочерью, но отбить внука ей, к сожалению, не удалось.
С матерью у Женьки отношения не сложились с самого рождения, точнее сказать, их не было вообще. Мама часто рассказывала подругам, что ее несносные дети ведут себя отвратительно: выбрасывают игрушки из кроватки, обгладывают цветы, терзают любимую мамину кошку.
"Да от Маркизы толку больше! Ее котят хоть продавать можно! А этих спиногрызок куда денешь?-спрашивала она, прихлебывая чай под сочувствующие взгляды подруг. - И девки все в отца удались. Ну хоть бы что-нибудь хорошее от меня взяли!" После развода родителей Женька встречалась с мамой только за ужином, все остальное время мать работала, билась изо всех сил, чтобы хоть как-то прокормить себя, дочерей и внука. Отец девочек вычеркнул девчонок из жизни сразу, как только нашел идеальный вариант для брака, от которого ему достались идеальные дети. Вот их он любил и баловал, а не прошедших проверку он просто забыл, как плохие хозяйки выбрасывают в мусорное ведро неудавшийся пирог.
Поэтому девочки с малых лет четко понимали, что рассчитывать следует только на себя. Мать твердила им эту прописную истину с младенческих лет, рассказывала вместо сказки на ночь и, надо сказать, добилась успеха. Девочки выросли очень серьезными, с рождения запуганные жизнью, но, все равно, Женька получила в наследство от папеньки детскую непреходящую инфантильность, за что ей часто доставалось от матери, считавшей, что склонность к мечтательности может испортить жизнь девочке.
- Посмотри на Алену! - с гордостью говорила она. - Школа с золотой медалью, университет с красным дипломом. Да и на работе ее так ценят! А ты даже школу нормально закончить не смогла!
Женька виновато опускала голову. Действительно, она, в отличие от старшей сестры, закончила только 9 классов и совсем не блестяще. Но мама в это время сильно болела, нужны были деньги на лекарства, а тех копеек, что приносила Алена (она вела продленку в местной школе), хватало разве что на еду. И Женька крутилась как могла: выгуливала соседских собак, мыла полы в подъездах, разносила газеты, раздавала листовки. Один день даже работала официанткой: правда, ее сразу выгнали за медлительность. На учебу просто не оставалось времени. Однако мать удалось вытащить из больницы.
Да и в медсестры Женька пошла не по велению души: ей не нравилось возиться с больными, касаться потных тел, обрабатывать раны и ставить капельницы. Отвратительнее всего ей казалось ухаживать за стариками. Она всегда надевала тонкие перчатки, когда предстояло возиться с очередным пожилым пациентом, чья пергаментная кожа непременно оказывалась велика владельцу на несколько размеров. Женьке старость представлялась заразной болезнью. Нечто вроде проказы, заболевания, проявляющегося лишь через большой срок. Причем заболевания неизлечимого и необратимого, превращающего сильный здоровый красивый организм в ветошь. Женька боялась неизбежного, и в свои 17 каждое утро ревниво оглядывала безупречную кожу лица, пытаясь отыскать мелкие намеки на увядание. И не находя их, шумно вздыхала, успокаиваясь.
Но неприятная работа приносила какой-никакой заработок. Родственники больных охотно нанимали молчаливую девочку присмотреть за пациентом, сделать тому незапланированный укол, сбегать в палатку. Платили, конечно, мало, но заказов было много. В иной день Женька сбивалась с ног, бегая с этажа на этаж, и вырученных копеек хватало, чтобы тянуть семью от зарплаты до зарплаты.
Ни о каких развлечениях Женька и не думала. Книги она никогда не любила - в них очень много врали, на модные слова "хобби" и "шопинг" не хватало времени и денег. Единственным развлечением были странные сны да редкие прогулки на свежем воздухе. Именно бездумные и бездеятельные прогулки, когда Женька никуда не бежала сломя голову и непременно опаздывая. Но даже столь незатейливая радость доставалась девочке очень редко. Даже во сне Женька перебирала ногами, будто куда-то торопясь, и сбрасывала на пол простыню и одеяло. Алена знала об этом и каждую ночь просыпалась, чтобы укрыть разметавшуюся сестренку.
Хотя после выздоровления матери семье стало значительно легче, Женька по-прежнему хваталась за любую возможность подработать, так велик был страх нищеты, живший в ней. Поэтому, как только в ее плотном расписании появлялось окно, она хваталась за газету бесплатных объявлений или пристальнее рассматривала листовки на столбах или рекламных тумбах.
В этот раз очередной Женькин "воспитанник" покинул лечебное учреждение, бодро прыгая на левой ноге с костылями под мышкой, да еще полупарализованный старик из соседнего дома, за которым девочка присматривала три дня в неделю, неожиданно для нее, но вполне давно ожидаемо для его вечно занятых детей, умер, и Женька осталась не у дел.Наличие слишком большого количества свободных минут тяготило девочку, она не знала, куда деть руки, которые требовали дела, и поэтому листок с просьбой о помощи (она именно так воспринимала объявления о поиске сиделки) восприняла как знак свыше и после учебы, наспех похлебав холодного супу прямо из кастрюли, принялась звонить по указанному на бумажке номеру.
- Алло, здравствуйте, я по объявлению, - торопясь и запинаясь, частила Женька, - Вы еще ищете сиделку?
- Да, конечно. А сколько Вам лет? Больно уж голос молодой.
- Мне семнадцать. Но Вы не думайте. Я все умею. И присмотрю, и укол сделаю. У меня образование почти медицинское, - Женька отчаянно цеплялась за эту работу, уловив в голосе собеседницы нотки недоверия.
- Девушка, простите, но, наверное, я Вы нам...Подождите минуточку.
Из телефона донесся шорох. Трубку явно плотно прижали к чему-то мягкому, но от пробивающихся квартирных звуков это не спасло. Сначала слышался целый поток неразборчивых слов, потом раздраженный голос женщины ответил:
- Мама, ей всего семнадцать. Что она умеет?
Опять несколько минут непрерывного писка. Снова женский голос.
- Ну хорошо-хорошо...Но это последняя. Больше твоим капризам я потакать не собираюсь.
Резкий отрыв трубки от чего-то мягкого, и раздраженный голос сказал:
- Завтра подходите к восьми утра. Принесите с собой паспорт и учтите: много платить я не могу, у меня еще двое детей на руках, и у мамы очень сложный характер. От нее сбежало уже три сиделки постарше и, уж конечно, поопытнее Вас. У мамы какие-то свои представления о человеке, который должен о ней заботиться...
Снова возмущенный писк вдалеке.
- Я никого не пугаю и ни капли не преувеличиваю...Ах, отстань...
И снова в трубку:
- Завтра в восемь я Вас жду.
Трубка снова пронзительно запищала, но уже в иной тональности.
Женька растерянно смотрела на телефон.
"Дааа, похоже, трудно мне придется, - подумала она, - и колледж завтра придется прогулять". Девочка не осмелилась сказать невидимой собеседнице, что та выбрала неудобное для знакомства время.
На следующий день ровно за пятнадцать минут до назначенного часа Женька стояла возле истрепанной пятиэтажки, одиноко пробивавшей небо. В восемь ноль-ноль железная дверь запищала и открылась, выпустив наружу тщедушную женщину с ястребиным носом в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Женщина хищно оглянулась, заметила Женьку и быстро подлетела к ней.
- Это ты мне вчера звонила? -и не подумав поздороваться, выдохнула она.
- Да, я, - девочка почувствовала себя неловко под напором незнакомки.
- Тогда пошли, мама только что проснулась и с нетерпением тебя ждет. Меня, кстати, зовут Вера Ивановна. Маму-Светланой Петровной. Как прикажете к Вам обращаться?-иронично спросила женщина.
- Евгения...Лучше просто Женя...
- Ну что ж просто Женя...Сразу очертим круг обязанностей: приходить будешь в пятницу вечером, уходить в понедельник утром. В это время я работаю и присматривать за мамой не могу, в остальное время ей помогает соседка, но в выходные она от мамы отдыхает. Соседкам, знаешь ли, тоже нужен отдых. Работа довольно простая: накормить, переодеть, таблетки-уколы дать-сделать. На характер внимания лучше не обращать - мама всю жизнь на руководящих постах вплоть до несчастного случая и сейчас осталась не у дел. Ее это очень злит, но вытерпеть непрекращающиеся капризы можно. Я же терплю, хотя мне это нелегко дается.
Платить буду каждый понедельник.
Она усмехнулась.
- Так будет удобнее. И тебе, и мне. Что-то я сомневаюсь, что ты хотя бы месяц продержишься.
Женька упрямо наклонила голову. Вот чего-чего, а упрямства ей было не занимать. Кроме того, ей всегда были интересны именно сложные задачи.
Женя училась прилично, хотя некоторые предметы давались ей с трудом. Над математическими заданиями она просиживала порой целые ночи, пытаясь найти оптимальное решение. И находила! Не сразу, конечно, но у нее получалось.
- Посмотрим, - вымолвила она, первый раз посмотрев женщине прямо в глаза.
Та осталась довольна.
"А девочка-то не совсем манная каша, - подумала она, - может, что-нибудь и получится".
И повела Женьку вверх по каменным ступеням заплеванной лестницы. Перепрыгивая с одной холодной плоскости на другую, Женька волновалась, ожидая встречи с новой подопечной. Возле двери с разорванным красным дерматином женщина остановилась, подергала ручку и всплеснула руками:
- Опять заперлась! Ну что ты будешь делать! А ключи я, как всегда, не взяла.
И принялась ожесточенно долбить тощими кулачками в обтрепанную обивку. Звук при этом получался мягким и глухим, будто хозяйка квартиры (по крайней мере, будущая хозяйка жилплощади) стучала лепешками свежезамешенного теста по столу, чуть присыпанному мукой.
После десяти минут ожесточенных, но абсолютно бесплодных попыток попасть в квартиру у Женьки жутко разболелась голова, а из-за двери, наконец, раздалось сухое и немножко хриплое:
- Кто там?
- Мама, немедленно открой! Сколько раз я тебя просила не закрываться, когда я выхожу куда-нибудь на пять минут! Это совершенно не смешно, в конце концов! - раздраженно прокричала женщина, глядя прямо в дверную створку.
Было заметно, что она довольно часто разговаривает с матерью, находясь по ту сторону двери в одном халате и тапочках.
За дверью кто-то тихо дышал, не подавая больше никаких признаков жизни.
- Мама, ну открой! - наконец взмолиласьВера Ивановна, потирая ногой об ногу. - Девочку уже совсем заморозили! Новая сиделка к тебе пришла. Та самая, которую ты заказывала!
Дверь распахнулась. На пороге в темноте стоял низенький уродливый карлик с непропорционально массивной нижней частью и маленькой аккуратной головкой. Приглядевшись, Женя поняла, что ошиблась. Просто в несуразной старой неуклюжей инвалидной коляске сидела самая маленькая в мире старушка. Она улыбалась, причем так заразительно, что Женькины губы против воли хозяйки растянулись, наверное, одновременно в самую глупую и красивую улыбку на свете.
- Новая сиделка? Прекрасно! Давай знакомиться, я Светлана Петровна. Это я сейчас Светлана Петровна, до этого была просто Светланой, еще раньше-Светиком или светом в оконце, а совсем-совсем давно - Светлячком. Так что зови, как нравится.
И протянула девочке сухую руку со сморщенной, но нежной кожей. Глаза ее при этом улыбались. Разрезом и формой они очень походили на глаза дочери, только то хищное, ястребиное, что плескалось на дне глаз Веры, не находило места в прозрачно-голубых глазах Светланы Петровны.
Растерявшись, Женька не сразу пожала протянутую руку, и удивительная старушка нетерпеливо подалась вперед и сама схватила девочку за толстый рукав шерстяной кофты и с силой потрясла его.
- Так-то лучше. Ты проходи-проходи...
Коляска еле развернулась в тесной кишке прихожей, стукнула стремянку, опрокинув расставленные на ней спичечные коробки, свечи в медном подсвечнике и баночке со сколотым горлышком, но зато с наклейкой "Принц со вкусом грейпфрута" и резво покатилась вглубь квартиры, подскакивая на выпуклостях местами вздувшегося паркета. Восседавшая в коляске бабушка жестом императрицы, однаконе поворачивая головы, поманила совсем растерявшуюся Женьку за собой. За спиной щелкнула входная дверь, и прошуршали тихие шаги: Вера Ивановна кошачьим шагом молча прокралась на кухню, больше не возмущаясь по поводу несносного характера матери.
Женька шагала по казавшейся бесконечной квартире вслед за медленно ползущим четырехколесным монстром. Наконец механизм со скрипом и очень неохотно остановился перед очередной дверью. Хозяйка толкнула ее маленькой ручкой, и та отворилась, обнажив светлую внутренность просторной комнаты.
Солнце в этот утренний час светило прямо в окна, и комната захлебывалась в потоках пыльного света, острыми мечами пробивающего спертый воздух: окна, несмотря на теплую погоду, оказались закрыты и наглухо заклеены пожелтевшими бумажными полосками. В уголках рам бумажные ленты отклеились от дерева и круто заверченными завитками ниспадали на целую коллекцию разноцветных, остро пахнущих гераней. Не пойми откуда взявшаяся жирная осенняя муха лениво кружила по комнате, потом села на когда-то белый плафон и кровожадно потерла лапкой о лапку. Женька могла поклясться, что насекомое что-то задумало и теперь обдумывало детали дьявольского плана, смотря на людей с высоты потолка.
- Апчхи!
Женька вздрогнула и, наконец, оторвала взгляд от коварной мухи. Светлана Петровна зябко поводила плечами, прижимая кружевной платочек к сильно напудренному носу.
- Очень холодно, сплошные сквозняки, я постоянно болею, да еще это варенье каждый день на завтрак,- пожаловалась она, жалобно посмотрев на девочку.
Наверное, я умираю как наш сосед, - подумав, добавила она.
"А при чем здесь варенье?" - недоуменно хотела поинтересоваться Женька, но голос с кухни ее опередил.
- Боже мой, мама, ну сколько раз говорить, что варенье здесь совсем не при чем, можешь есть его спокойно сколько хочешь! В холодильнике есть еще одна банка. Наш сосед умер не от варенья, а умер в у-ми-рот-во-рении!
- Нет, я точно слышала, что причина именно в варенье! Поэтому ты мне постоянно подсовываешь! - заупрямилась бабушка.
Женьке же стало так душно от милой семейной беседы, что вспотели даже ладони, и нестерпимо захотелось спать. Приходилось прилагать определенные усилия, чтобы держать глаза достаточно открытыми и не заснуть стоя, как лошадь.
Наконец, закончив переругиваться с дочерью, Светлана Петровна испытующе смотрела на девочку.
- Ты ко мне спать пришла? - сурово спросила она.
- Нет... Что Вы... - с трудом подавив зевоту, ответила девочка. Определенно, эта квартира странно на нее действовала; казалось, что время в бедно обставленных комнатах не двигалось и застыло в той поре, когда мама еще не носила фамилию Корнаухова, а уж самой Женьки не было даже в далеко идущих планах.
В янтаре светлой комнаты лицо Светланы Петровны казалось почти иконописным. Солнечное тепло окружало седую голову, и волосы неожиданно приобрели если не цвет, то точно блеск и фактуру молодости; мелкие многочисленные морщинки сгладились, а глаза заголубели еще ярче. Сейчас она казалась почти ровесницей девочки, если бы не недовольное выражение на калейдоскопически меняющемся лице. Старушка уже давно с ожиданием смотрела на новую сиделку.
- Ну и что ты умеешь делать? - прервала она молчание.
Женька растерянно улыбнулась:
- В каком смысле?
- Петь можешь?-нетерпеливо перебила старушка.
- Нет, мне как-то не приходилось...
- И танцевать, конечно, тоже не можешь?
- Нет, а разве это важно? Что-то я никак не пойму...
- Ну хоть сны-то тебе снятся? - неугомонная бабушка опять перебила недоумевающую Женьку.
- Вообще-то да, но какое отношение...
- О, вот и отлично. Значит, мы поладим! А теперь чай! Ты что предпочитаешь на завтрак: чаять хлеб или хлебать чай?
Кстати, объясни мне такую вещь: почему завтрак - это завтрак, ведь едим-то мы уже сегодня?
Заметно повеселевшая старушка подмигнула и неожиданно резво покатила на кухню, не забыв поманить за собой впавшую в ступор от неожиданного вопроса девочку.
"Что происходит?" - между тем думала уныло тащившаяся за ней Женька. Она тоскливо посмотрела на промелькнувшую входную дверь: "Может, попытаться незаметно уйти из этого сумасшедшего дома?" Непонятное поведение молодящейся старушки ее сильно беспокоило. До этого дня все попадавшие ей в руки воспитанницы отличались покладистым нравом: они вязали шарфы бесконечной длины и постоянно жаловались. На маленькую пенсию, невнимательных детей, многочисленные болячки, невкусную колбасу или нравы современной молодежи. Женька всегда терпеливо выслушивала нудные нотации, понимая, что старикам необходимо выговориться. Через определенное время пожилые воспитанники так же тихо и послушно укладывались в деревянные ящики, чтобы их запаковали и отправили в последнее, а у некоторых и единственное в жизни, путешествие.
Но в предложенной на воспитание Светлане Петровне горел огонь совсем другого толка. Такие люди Женьке еще не попадались, и она боялась и волновалась, как волнуется зоолог, повстречавший неизвестного науке зверя.
Но завтрак, как ни странно, прошел вполне хорошо. Старушка притушила огонь глаз и стала обыкновенной бабушкой с иссушенным временем телом.
- Манная каша тебе сегодня особенно удалась, - сказала она дочери после ужина, - можно даже сказать, что это блюдо из всего, что ты умеешь готовить, у тебя получилось даже съедобным. Меня это очень удивляет.
Великовозрастная дочь промолчала, хотя заметно разозлилась. Это было видно по внезапному напряжению рук, крепко стиснувших ручки чугунной сковороды. В какой-то момент девочке показалось, что женщина собирается опустить чугунину прямо на голову ехидной старушке, но та с каменным лицом разбила в разогретую посуду три яйца и с неожиданной нежностью, странно смягчившей птичий взор, посмотрела на Женьку. И Женька неожиданно поняла, что именно ей с этого дня предстояло быть объектом издевательств чрезмерно шустрой бабушки. Причем на неопределенно долгий срок. Женьке стало тоскливо, а Вера Ивановна поспешно засобиралась на работу. Радостное выражение не покидало ее лица. Она красила ресницы перед зеркалом, забавно приоткрыв рот, напевала песню "Я свободен" из репертуара группы Кипелов (ее очень вовремя крутили по радио) и одновременно пытаясь давать девочке ценные указания:
- Я свободен, словно птица в небесах...Не оставляй ее одну ни на секунду, иначе она что-нибудь сотворит...В прошлый вторник, например...я свободен...перерезала глотки всем моим водолазкам большими портновскими ножницами, а в четверг расчертила зубной пастой весь пол в коридоре на квадратики и потом хихикала, глядя, как я перепрыгиваю зубнопастовые границы с тяжелыми сумками в руках.
Вот ведь судьба: всю жизнь работала директором школы, дети ее боялись как огня, учителя по струнке ходили, а тут бац - и маразм! Совсем в детство впала! Кстати, супчик будешь варить - не клади ничего острого, желудок слабый - не выдержит. И макароны клади не буковками, а то она не съест ничего - будет до вечера слова складывать. В обед обязательно укол из синего шприца, там легкое успокоительное, без него не заснет. Да, чуть не забыла: ни в коем случае не включай новости-тебе же хуже будет - и не выходи из квартиры без ключей - запрется, придется вызывать слесаря. Я уже пятнадцать раз вызывала, он теперь трубку не берет, если мой телефон высвечивается, приходится по соседям бегать, чтобы дозвониться. И не давай много конфет! Вернусь вечером.
И Вера Ивановна галопом выбежала за дверь, унося на себе шлейф пудрового запаха и напевая: "Я свободен наяву, а не во сне!"
Многострадальная входная дверь обиженно хлопнула и замолчала. Женька демонстративно повернулась к ней спиной.
"Вот еще. Простая деревяшка -а туда же", -подумала она. Дверь ясно давала понять, что не рада новой гостье и с удовольствием выпроводила бы ее наружу.
Как только Женька подставила выходу беззащитную спину, то она чуть было не споткнулась о Светлану Петровну - за скрипом двери скрип коляски не слышался. Вообще в этом доме все звучало одинаково: открывшаяся дверь, кипящий чайник, орущий внизу под окном кот, голос Светланы Петровны-все напоминало пение кузнечика в жаркий летний вечер. От этого монотонного невоспроизводимого человеком звука неумолимо тянуло в сон. И Женька снова едва не зевнула.
Но под пристальным взглядом своей подопечной сдержалась, улыбнулась ей, развернула коляску и покатила механического монстра на кухню.
- Светлана Петровна, может, чайку попьем, заодно расскажете, где Вы так неудачно ногу повредили? - профессионально мягко спросила девочка.
Светлана Петровна усмехнулась и лукаво посмотрела на Женьку:
- Не думаю, что тебе это интересно, девочка...Но рассказать-расскажу, надо же как-то убить время...Только ты в чай положи ромашку и меду побольше и конфеты достань с буфета. Их моя ласковая дочка задвинула в самый дальний угол, даже палкой не сбить.
Она кивнула на клюку с изогнутой ручкой, небрежно поставленную в компанию к венику. Веник стоял щетиной вверх.
Женька торопливо заварила чай, решив в этот раз со старушкой не спорить, достала конфеты. Старушка плотоядно поглядывала на вазочку, и, когда перед ней оказались чашки, жадно схватила сразу несколько штук, мгновенно раздела их и бросила прямо в чашку с горячим напитком.
Женька следила за ней с удивлением, забыв прихлебывать остывающую жидкость. А сладкоежка, восторженно причмокивая приторной бурдой, пришла в прекрасное настроение и благодушно принялась за рассказ:
-Знаешь, осенью бывают такие дни, когда не хочется никуда идти.
Женька кивнула. Уж она-то точно помнила такие дни, а в последнее время каждый день стал осенним-так ей не хотелось вставать по утрам.
- Так вот, - Светлана Петровна опять лукаво улыбнулась самыми уголками узких губ, - у меня таких дней не было. Ты же в курсе, кем я работала?
Женька опять кивнула.
- Дааа, - старушка мечтательно поболтала в кружке звенящей ложечкой, - школа мне досталась по наследству от отца. Вот тоже был человек! Работал в школе до войны, тогда она еще вечерней была, в сорок первом на фронт забрали, а в сорок пятом под девятое мая погиб. Погиб глупо: уже в Германии, под Берлином стояли они с товарищем на постое у некоей фрау. И товарищ моего отца чем-то крепко обидел супруга хозяйки: то ли про фюрера несуразицу ляпнул, то ли про полноту фрау неудачно пошутил, но хозяин крепко обиделся и злобу затаил, хотя виду не подал. Наливал солдатам домашнего пива целыми кувшинами, сосиски связками на стол клал. После спать уложил в комнату рядом со своей спальней.
Она горько усмехнулась.
- Так сказать, проявил высшее доверие...Моего отца на пол, а товарища его на кушетку.
У отца спина очень болела после курских болот, в свое время, в сорок третьем простыл сильно. Даже пришлось в больнице отлежать, отец крепко горевал по этому поводу, говорил, что все вокруг с пулевыми ранами лежат, у кого-то ноги-руки нет, а он, как на смех, от простуды свалился. Товарищ его об этом знал и предложил поменяться; мол, на кровати-то тебе лучше будет. Отец долго не соглашался, но и в итоге товарищ его уломал...
Старушка порывисто вздохнула.
- Ночью добрый хозяин его зарезал, принял за того, другого... Утром, правда, очень раскаивался, даже плакал, теребя в руках испачканные простыни. Сетовал, что кровь русской свиньи теперь ничем не отстирать...
Ну-ка, детка, достань-ка из шкафчика рядом с буфетом коробку из-под зимних сапог. Она оклеена белой бумагой. И надписей никаких нет.
Женька, сидевшая подперев рукой щеку, так заслушалась, что не сразу поняла просьбу старушки. Но потом качнула непослушными кудрями, достала табуретку и, потянувшись, вытащила небольшую картонную коробку с плотно пригнанной крышкой. Внутри что-то заманчиво шуршало и тукало при движении.
Светлана Петровна бережно развязала розовую ленту, крест-накрест стягивающую крышку, и поманила Женьку сесть ближе. Все пространство немаленькой коробки оказалось забито старыми письмами. Тут были и длинные, привычные Женьке конверты, и прямоугольники древних советских времен, такие бережно хранила ее мама, и совсем незнакомые треугольники, свернутые из обычных тетрадных, в клеточку листов, с вручную написанными адресом и адресатом.
- Ты смотри, - Светлана Петровна взяла в руки потрепанную открытку с тремя нарисованными гвоздичками: белой, красной и розовой - и лентой, свернутой в перевернутый знак бесконечности. - Ведь сохранила, хотя столько раз хотела выбросить.
На обратной стороне открытки нечетко проступала размазанная надпись: "В день 8 марта моей любимой девочке. Расти настоящей! Папа".
- А почему хотели выбросить? Ведь это же память! - неуверенно протянула Женька, вертя открытку в руках.
Светлана Петровна недовольно покосилась на девочку.
- Знаешь, деточка, иногда хочется забыть что-то, выкинуть это что-то из памяти, как старый валенок. И-вот какая ерунда-хорошее мы не помним, но забыть досадный случай или досадившего человека не получается. Тогда лучше все вещи, напоминающие о неприятном событии, убрать с глаз долой. Память человеческая -странная вещь, - очнулась она после минутной задумчивости, - вроде бы все, отболело, отмерло. А потом раз попадается вот такой клочок бумаги или вазочка с отбитым краем - и бац, словно заново переживаешь, испытывая все то, что давным-давно должно было закончиться и сгнить в закромах памяти и истории.
Она опять помолчала минуту и тихо добавила:
- А пережить то, что пережила я, когда узнала о папиной смерти, не пожелаю никому. Я ж к тому моменту совсем одна осталась, голод был страшный, болезни...Маму мы не уберегли. А братья, Сергей и Станислав, на фронте погибли. Сережа под Курском в танке пылал, как факел, а Стасик под Сталинградом погиб, командира грудью заслонил...Героя посмертно вручили.Вот, смотри, все в коробке лежит, вся их короткая жизнь.
Старушка строго посмотрела на Женьку. Голубые глаза на сморщенном лице изменили цвет, став стальными и колючими. Женька поежилась и спросила:
- А Ваш папа специально детям имена выбирал, чтобы на одну букву начинались?
Светлана Петровна недоуменно посмотрела на нее, словно поражаясь глупости вопроса, потом рассмеялась и ответила:
- Мой отец был из незнатной семьи, и если бы не революция, то заниматься бы ему свой век тем же, чем и вся семья его занималась-батрачить да коров пасти. А советская власть, как бы ее сейчас ни ругали, выкормила и выучила нищего мальчишку. Поэтому и детей он назвал по первым буквам СССР. У меня ж еще младшая сестра есть, Регинка. Ее после смерти матери бабушка к себе забрала, а я уже большая была, четырнадцать лет, и пришлось на работу отправиться. Чего я только не пережила...
И она мечтательно прикрыла глаза, явно смакуя прежние воспоминания. Женька одним глотком выпила стакан ледяного чая и приготовилась слушать.
На следующий день в колледже произошло чрезвычайное происшествие: на спинке пиджака Амалии Францевны кто-то крупно вывел вымазанным мелом пальцем "Немка". И это бы сошло наглецу с рук, если бы не одно но: в тот злополучный день учебное заведение решила посетить комиссия во главе с маленькой, плотно сбитой женщиной. Методист со спины напоминала тумбочку, а лицом походила на бульдога, но это ей даже шло. Ее хотелось пожалеть за трогательную некрасивость и криволапость. Кроме того, методист грозно смотрела исподлобья и временами рычала: "Что за порядки в вашей школе! Это безобразие! Придется принять меры!"
Углядев надпись на спине женщины-педагога, женщина-бульдог недобро улыбнулась, потрясла щеками и, опустив вниз уголки губ, прямым ходом направилась к директору.
Звучное раскатистое "ррррр" ее голоса еще долго звучало в коридорах здания.
- Это же преступление против нравственности! Вы пособствуете развращению будущих граждан нашей страны! В то время, когда президент твердит о толерантности, вы не замечаете, что в вашем учебном заведении царит национализм в открытой форме!
Директор стояла, наклонив голову, иначе с высоты обычного человеческого роста совершенно не было слышно, что так упорно пытается втолковать ей эта маленькая женщина.
А методист тем временем не унималась, собственными же криками распаляя себя все больше и больше. Наконец было решено найти виновного и расстрелять согласно законам военного времени. Морально, конечно. И выгнать позорящего честь студента из колледжа.
Вычислить преступника договорились старинным дедовским способом - по рукам. Способ очень прост: если ты берешь в руки мел, то кожа становится белой и оттереть белесую пыль очень непросто. По этой примете, кстати, среди толпы плохо одетых стариков, атакующих в семь утра муниципальный транспорт, очень легко отличить бывшего учителя. Ладони педагогов нельзя отмыть от накрепко въевшейся в них меловой пыли.
Поскольку пиджак украсился скинхедовской надписью после пребывания в аудитории группы 40М, то рубить головы руководители решили студентам этой группы.
Студенток в срочном порядке согнали из курилки в аудитории и досмотр начался. По одной методист поднимала дрожащих девчонок и едва не обнюхивала им руки. После такой процедуры многим захотелось признаться даже в том, что они не совершали или совершали в глубоком детстве.
Тихая забитая Катя Сидорова, рыдая, призналась аудитории, что она тайком таскала конфеты "Мишка на Севере" из бабушкиного буфета:
- Если я съедала только одну конфетку, - шептала она, - мне казалось, что мишке на обертке жутко холодно и одиноко, поэтому приходилось есть еще и еще, чтобы подобрать зверю подходящую компанию.
Аудитория молчала и сочувственно взирала на несчастную Сидорову. Некоторые барышни, почему-то все, как одна крашеные в черный цвет, с подведенными углем глазами и надписями по-английски на ярко-розовых майках завздыхали и принялись утирать нос не совсем чистыми носовыми платками.
Женьке же опять почему-то хотелось смеяться, она не испытывала никакого сочувствия к Сидоровой, ей вся эта ситуация была смешна и противна, поэтому девочка смотрела по сторонам, ища партнеров по хохоту: одной прихихикивать было все-таки боязно. И действительно, многие недоуменно смотрели на методиста, другие откровенно смеялась над ее рвением, только Лялечка почему-то сильно побледнела и нервно терла друг о друга тонкие пальцы.
Наконец пришла Женькина очередь исповедоваться. Она встала, подошла к учительскому столу и сказала, глядя прямо в глаза озлобленной женщине:
- Я никогда этого не делала.
- Руки покажи, - устало бросила та.
Женька вытянула руки ладонями вперед и внезапно стала того же цвета, что и Лялечка. Всевозможные линии жизни, смерти, ума и удачи сейчас бы не разобрала даже самая опытная цыганка - они полностью были забиты меловой пылью. Девочка совсем забыла о том, что перед занятием протирала доску сухой пыльной тряпкой.
Она беспомощно оглянулась на аудиторию, Лялечка не поднимала глаз от парты, аудитория равнодушно смотрела на испуганное Женькино лицо.
- И как Вы можете это объяснить? - методист радостно застучала карандашом по полированной поверхности письменного стола.
- Ядоску...Это случайность...
- Прекратите юлить! Имейте смелость сознаться в гадком поступке!
- Но я не делала этого! - в отчаянии почти закричала девочка. - Посмотрите лучше...
Она оглянулась и встретилась глазами с бледнойЛялечкой. Та криво усмехнулась, внезапно растеряв всю свою красоту.
"Ну давай, что же ты?" - как будто говорила она всем своим видом.
И Женька осеклась. Если выгонят Лялечку, то той мало не покажется. Папа, хотя и любит дочку, но тащить на своей шее дармоедку не намерен. Об этом он прямо заявил еще в школе, отчитывая кровиночку за очередной проступок и обещая принять самые строгие меры, вплоть до ссылки в глухую деревню. Но это все ерунда, кроме того, что она имела помимо авторитарного отца еще и очень переживающую маму с больным сердцем после недавнего инфаркта и точно знала, что таких больных волновать нельзя. Стресс для них губителен. А Женька имела обширную клиентуру, хорошо зарабатывала и, в принципе, диплом этой шарашкиной конторы не очень-то и нужен.
"С голоду не пропаду", - подумала она и решительно вымолвила:
- Да, это сделала я!
За спиной послышалось сдавленное "ах".
- Но это же просто шутка. Вы же понимаете, что Амалия Францевна так же похожа на немку, как я на гранату, - подумав, добавила она.
Амалия Францевна всю свою жизнь гордившаяся немецким происхождением, побледнела.
-Я совсем не то имела в виду,- быстро поправилась Женька. - Она непохожа на немку в плохом смысле этого слова. В том смысле, что она не фашистка. Ия не фашистка. Немка - преподавательница немецкого. Сленг такой. Молодежный.
Методист спокойно рассматривала ее из-под тяжелых век и все быстрее стучала карандашом по столу. Директриса за ее спиной неверяще и укоризненно качала головой. Карандаш стучал, убыстряя и без того немедленный Женькин пульс.
Женька кожей ощутила, как вздрогнула за ее спиной Лялечка, повернулась и, не видя никого вокруг, собрала вещи и вышла из аудитории. Класс хранил гробовое молчание.
Такое в жизни стаи случилось первый раз и полностью противоречило законам выживаемости и естественного отбора, и группа не знала, как поступить. Лялечка затравленно озиралась, впервые в жизни вожак нуждался в помощи, и студенты бросали косые взгляды на ее, сейчас совсем не красивое, испуганное лицо.
- Ну что, Потворова, доигралась? - шепнула ей на ушко соседка по парте.
Да, доигралась. Лялечка и сама это знала, поэтому схватила сумку и выбежала в коридор искать Женьку.
Женька, так гордо покинувшая класс, тем временем рыдала, сидя на корточках у холодной батареи. Хотя была уже поздняя осень, отопление еще не включили, но, тем не менее, девочка не чувствовала холода.
"Да, вот тебе и делай добро, да бросай его в воду, оно не пропадет, добром к тебе вернется, - горько думала она, машинально пряча руки поглубже в рукава. - Что теперь дома будет?" Бравада совсем покинула Женьку, и пьянящее чувство вседозволенности куда-то испарилось.
Она представила удивленное лицо сестры, усталое - матери, практически услышала ее слова: "А я так и думала, вся в отца пошла, тот тоже такой же дурак блаженный был", и почти пропавшие слезы вновь хлынули в насквозь промокший рукав - носовой платок Женька с собой не носила.
Люди проходили мимо, равнодушно смотря сквозь плачущего человека. Если бы Женька даже упала, во весь рост растянувшись на полу, о ее тело спотыкались, чертыхнувшись, его бы переступали или перепрыгивали, все равно никто и никогда ее бы не заметил, как не обращают внимание на возвышенности пешеходной дорожки или упавшее бревно на тропинке в лесу. Всем всегда все равно. В этом особенность толпы.
Неожиданно над Женькой нависла тень. Тень весело и неожиданно знакомым голосом сказала:
- Девушка, а Вы умеете резать огурцы тонкими полосками? А то у меня не получается. Выходят только кружочки и полукружочки, если кружочки разрезать пополам.
- Что? - от удивления Женька даже перестала плакать, подняла глаза наверх и обмерла - перед ней стоял герой ее снов. Темноволосый юноша с любопытством смотрел на нее.
- Ну огурцы, ягоды такие зеленые, хотя все их называют овощами. Я дома салат режу, а там четко написано: огурцы порезать лапшой. Я пробовал резать - получаются брусочки, пробовал тереть - каша. Покажите мне, как это делается. Тем более, что Вы, по-моему, ничем не заняты, и домой Вам идти, опять-таки, по-моему, совершенно не хочется. Ведь я прав?
Женька, вздохнув, кивнула и крепко ухватилась за протянутую теплую ладонь, совсем забыв о слезах и их причине.
Тем временем причина причины бегала по этажам, зажав красивые туфли под мышкой, - высокие каблуки не давали быстро передвигаться. Ляля запыхалась и устала, бесконечно опрашивая равнодушный людской поток, но вытянутые отдельные струйки бесконечного человеческого течения равномерно качали головами, даже не дослушав ее вопрос, и торопливо вливались обратно в поток.
Не привыкшую ни о чем просить Лялечку такое отношение пугало и утомляло. Через полчаса бесплодных поисков она устало опустилась ровно на то самое место у батареи, где раньше сидела Женька, и прикрыла ладонями глаза.
"Как мне поступить? - думала она. -Корнаухова поступила как человек, надо бы признаться, но вылететь из колледжа? Нет уж...Лучше промолчу. Но если промолчу, то пойду в один ряд вместе с этой чересчур правильной выскочкой. Вон как Надька окрысилась, даже Темочка что-то посмел вякнуть. Но ничего, эту шушеру я живо поставлю на место, а вот с отцом связываться-себе дороже. Нет уж...Пусть идет себе, как идет.
И королева, пытаясь удержать сползающую корону, крепко сжала руками виски, при этом думая, как поступить выгоднее: сдаться или оставить все как есть.
- Ляль, ты что тут сидишь? - дернул кто-то за рукав кофты. - Пойдем в аудиторию, там твой отец пришел.
Ляля подняла глаза. Над ней, заискивающе улыбаясь, нависала Надя.
- Тебя ищет, - вице-королева старательно делала вид, что ничего не произошло. - И директриса там что-то про поездку в Париж лучшему студенту лепечет.И по-моему, твой отец точно знает, кто туда поедет. Кстати, поездка на двоих. Директриса сказала, что можно взять кого угодно: папу, маму, сестру, бабушку, молодого человека, бомжа с улицы, лучшую подругу...
Верное решение пришло само собой.
- Надь, иди отсюда куда-нибудь, я сейчас приду, - Лялечка поднялась с колен и величаво улыбнулась, - только носик попудрю, лучшая студентка колледжа должна хорошо выглядеть.
Надежда восхищенно смотрела вслед своей владычице, уплывшей в сторону туалетной комнаты, и думала:
"Воогонь-девка! Все с рук сходит, прям как с гуся вода".
И Надежда вразвалочку направилась обратно. Ей о звании лучшей студентки даже мечтать не приходилось - сказались два привода в милицию - за "недостойное поведение", как объясняла директриса проступок девочки.
Правда, что руководительница вкладывала в это понятие, осталось неизвестным.
По крайней мере, точно определить, что такого ужасного натворила Надежда, студентки не могли и тихо шептались по углам.
- Ты не знаешь, что такое "недостойное поведение"? - спросила Женька у своего спутника. Две пары ног в растрепанных кедах дружно шуршали по асфальту тихой улочки. Направление, выбранное молодым человеком, было знакомым, но Женька едва это замечала. Ей казалось, что она знает юношу ужу тысячу лет-так легко и просто с ним было разговаривать.
Он весело улыбнулся:
- Что такое недостойное - не знаю, зато точно знаю, что такое порочащее-это когда кого-то порют. Это я точно знаю (юноша горько вздохнул), в детстве меня часто пороли. А тебе зачем, я ведь точно знаю, что ты человек хороший.
- Откуда ты это знаешь?
- А ты мне нравишься. Если мне кто-то нравится, значит, это человек хороший. Только ты еще, к тому же, и это немаловажно, еще и красивый человек, - добавил он, быстро, но внимательно посмотрев на покрасневшую девочку.