Азорова Зара : другие произведения.

Из жизни птиц

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    М., "Готика", 2006

  
  
  
  Роза Азорова
  
  
  
  
  
  Неистовый Кассиан,
  или
  Надежда
  в райском оперении
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Москва
  2004
  
  Признаюсь сразу: зовут меня Татьяна Ларина, а никакая не Роза Азорова... И не собиралась я писать ни романов, ни повестей, ни даже рассказов. На это меня подбила Манька Введенская - моя единственная и неповторимая подруга. Несколько лет назад произошла с нами довольно занятная история, вот Манька и пристала ко мне: "Напиши да напиши...". Я все отмахивалась - тоже еще, нашла Маргарет Митчелл! Да и кто читать будет - сейчас писателей больше, чем читателей... Но Манька, она ведь такая: ей если в голову чего втемяшится - спорить бесполезно. А кроме того - у нее профессиональное чутье: она ведь не только моя подруга, но и директор издательства "Мистраль". В общем, она обещала мне всяческую помощь и поддержку и засадила за компьютер. Кстати, это она мне такой псевдоним придумала - Роза Азорова. Мне он, честно говоря, не очень нравится - слишком литературный, но Маня сказала, что мое настоящее имя никак не годится, поскольку все непременно подумают, что за ним скрывается провинциальная старая дева, а произведение - сопливый дамский роман.
  Ну, дамский роман у меня в любом случае не получился бы, для этого особый талант нужен: "Она не могла справиться с бунтом своих чувств, с натиском литого тела Майкла, обретшего новую мощь от соприкосновения с нею, с желанием отдаться ему, которое вызвал его долгий поцелуй" или "Это превосходный способ потушить пламень страсти: запомнить черты его лица, словно это была драгоценная карта, указывающая на тайник, где хранились несметные сокровища". Каково!? Я-то сама не поклонница подобной литературы, но иногда в метро рядом оказывается дама, которая в толчее и давке ухитряется читать какой-нибудь карманный романчик, зажав под мышкой дамскую сумочку, а между ног - хозяйственную сумку. Ну и прочитаешь за компанию несколько страниц. Майкл или Боб - обязательно высокий зеленоглазый брюнет, а его возлюбленная - для контраста - прелестная платиновая блондинка с хорошим цветом лица, но ее прелесть как-то не бросается в глаза: до поры до времени она прячет свои пленительные формы, работая если уж не сантехником, то, как минимум, посудомойкой. Еще она обязательно скрывает страшную тайну. Варианты: незаконнорожденный ребенок, подозрительные родители (цыгане, бомжи, просто зануды) или шрам от аппендицита... И вначале они с главным брюнетом друг друга жутко ненавидят. То ли он ее плечом задел невзначай, то ли она ему случайно нахамила. Главное, что буря эмоций обычно из-за какого-нибудь пустяка. А потом вдруг случается нечто. Вариантов опять же множество: она тонет в океане, бассейне, ванной, падает в лужу. Или просто решила принять душ, а у нее одежду украли, и ей буквально не в чем выйти, кроме как в старом платьишке от Шанель, которое только ей и впору - другим-то либо под мышками режет, либо болтается, как на вешалке. Или ее похитили по ошибке вместо внучки миллиардера и всячески издеваются - кофе в постель не подают, отбирают любимого мопса... А потом - ба! да она и есть внучка, ну, пусть не внучка, а внучатая племянница, главное - наследница! Кто б мог подумать?!... А главный герой! Он всегда оказывается в нужный момент в нужном месте. За своим хамствам, полнейшей неотесанностью, нездоровым образом жизни и склонностью чуть что бить по морде скрывается нежное, ранимое и любящее сердце. Хамил он исключительно от смущения, пнул сапогом под зад - чтобы героиня под машину не попала, пощечину отвесил - думал, что у нее истерика, а шлялся по ночам - замрите, дамы! - помогал тайно местному интернату для умственно отсталых, поскольку его друг детства когда-то треснулся головой и стал полным идиотом. Ну как тут не прослезиться, как не проехать в метро свою остановку, унесясь в мечтах на теплый солнечный остров, где предстоит долго и счастливо жить героям, одолевшим все препоны и тернии?
  Очень я понимаю отечественных дам постбальзаковского возраста: для них подобные романы такая же виртуальная реальность, как для подростков - компьютерные игры. Но мне такого ни в жизнь не сочинить. Поэтому я решила писать правду, только правду и ничего, кроме правды.
  Вот только с чего начать? Давайте я вас для начала с Манькой познакомлю, вернее, с Введенской Марией Николаевной. Потому что без нее ничего бы не было - ни истории, ни романа.
  С Манькой мы познакомились в песочнице. Было это - страшно подумать! - почти четверть века назад. Жили мы в Замоскворечье (впрочем, я и сейчас там живу), мест для детских игр там не так уж много, поэтому вся окрестная детвора толклась на одном пятачке, где была песочница, качели и пара скамеек для надзирающих мамаш. Правда, в любимую песочницу попадала я не часто. Моя мама весьма неохотно отпускала меня гулять одну, а сидеть на скамеечке и болтать с женщинами ей было недосуг. Работала она портнихой в ателье, а вечерами подрабатывала на дому. Когда я родилась, ей было уже за сорок, любила и баловала она меня безмерно, шила нарядные платьица, водила в зоопарк и цирк. Подруг у меня почти не было, потому что мама была всегда начеку, а все девочки, с которыми я знакомилась, казались ей слишком легкомысленными, или грубыми, или глупыми. Исключение было сделано для Маши Введенской из соседнего дома, наверное, потому, что, едва переступив порог нашей комнаты в коммунальной квартире, она бросилась к книжным полкам и долго стояла там, зачарованная, любуясь переплетами, пока не решилась попросить посмотреть одну из книг. Маня отнюдь не была пай-девочкой, во дворе она, несмотря на худобу и малый рост, чаще всего верховодила и нередко подбивала ребят на всякие проказы. Дома ею практически не занимались - в отличие от меня, Манька была ранним ребенком, и свою мать, работавшую проводницей в скором поезде "Москва-Ереван", она называла просто Верой. Когда после нескольких суток отсутствия Вера наконец возвращалась в Москву, Манькин дом наполнялся запахом диковинных южных фруктов... Но проходило несколько дней, и Вера опять уезжала в далекие теплые края, а Манька оставалась на попечении приглашенной из деревни бабушки, не старой еще добродушной толстухи, единственным серьезным огорчением которой было пьянство сына - Манькиного отца. Правда, пьяницей он был безобидным и, если благополучно добирался до дома, спал, как сурок, никому особенно не досаждая. Работал он в типографии печатником, и видимо от него досталась Мане трепетная любовь к книгам. Надо сказать, любовь эта была особого рода: содержанию Маня предпочитала форму. Она обожала книги с яркими иллюстрациями в нарядных обложках. Понравившиеся картинки Маня старательно перерисовывала в свой альбом. Зимними вечерами мы залезали с ногами на наш огромный старый диван, и под стрекотанье маминой швейной машинки я пересказывала подруге содержание прочитанных книг, а через пару дней получала в подарок чудесные рисунки с неизменной надписью "Любимой подруге Тане на долгую память".
  Когда мы учились в шестом классе, легкомысленная Манина мать не вернулась из очередной поездки, а прислала письмо, в котором сообщала, что нашла хорошего, доброго и непьющего человека, который любит ее и хочет соединить с ней жизнь. Вера просила у родных прощения и обещала вскоре приехать, чтобы решить все семейные и имущественные проблемы. Однако появилась она только через полтора года, когда дом, в котором жило Манино семейство, пошел под снос и надо было получать новую квартиру. Вера приехала не одна, а - как потом доложила мне подруга - с носатым черноволосым мужчиной в мятом костюме, который казался совершенным стариком рядом с красавицей Верой. Держался он скромно, но с достоинством, сказал, что у них с Верой есть дом под Кироваканом, поэтому на жилплощадь они не претендуют. Вся эта история показалась мне совершенно фантастической, наверное, потому, что было невозможно представить что-то подобное с моей матерью. Маня же отнеслась к ситуации философски, сказала, что не в обиде на мать и рада, если та счастлива. Отец ее пил не просыхая, поэтому, похоже, даже не заметил, как сменил место жительства, оказался разведен и чуть не вылетел с работы. Итог был весьма неутешителен для меня: Манька переехала на другой конец Москвы в малогабаритную двухкомнатную квартиру без телефона. Бабка ее вскоре отбыла доживать свой век в родную деревню, а отец нашел себе какую-то женщину и дома появлялся нечасто. Восьмой класс Маня закончила в нашей школе, а потом поступила в полиграфический техникум, и на какое-то время мы потеряли друг друга из виду.
  А я после окончания школы поступила в педагогический институт, потому что так хотела моя мама. Несмотря на возраст, она продолжала работать, но вскоре ателье закрылось по причине отсутствия клиентов. Выручали только частные заказы, которые еще надо было найти. Денег постоянно не хватало, с продуктами тоже были проблемы, но мать крутилась, как могла: стояла в бесконечных очередях, меняла водочные и табачные талоны на сахарные, варила сыр из молока, перешивала старые платья и пальто. Решать бытовые проблемы помогал сосед - Василий Иванович, попавший в нашу коммуналку по обмену. Был он уже на пенсии, но бодр и деятелен, постоянно что-то мастерил и ремонтировал, напевая при этом песни времен гражданской войны. Осенью Василий Иванович привозил от деревенской родни картошку, капусту и яблоки и по-соседски делился с нами. Когда я заикалась о том, чтобы перейти на вечернее отделение, мать категорично возражала, что бытовые трудности - явление временное, а мое дело - учиться. И я училась.
  Летом после четвертого курса я поехала на практику в пионерский лагерь. Вернее, лагерь труда и отдыха, так как пионеров к тому времени не стало, как и комсомольцев и многого другого. Но мое пребывание там оказалось недолгим. Прошло два или три дня, и ночью меня разбудил дежурный - из Москвы звонил сосед: "Татьяна, вертайся срочно, мать в больнице. Не велела тебе говорить, но дело серьезное... инфаркт".
  Как я ни торопилась, в живых маму я уже не застала... Все хлопоты и заботы, связанные с похоронами, взял на себя Василий Иванович - от меня было мало толку. Все валилось из рук, и дальнейшая жизнь рисовалась в самых мрачных красках. Заходившие меня проведать сердобольные соседки только раздражали своими бесконечными причитаниями и советами. Вдруг выяснилось, что я ничего не умею - ни готовить, ни стирать, ни убирать "места общего пользования", не знаю, как заплатить за квартиру, как справиться с засорившимся унитазом. А главное - надо было каким-то образом зарабатывать деньги.
  Первое, что пришло мне на ум - почта. А что? Раненько утречком с толстой сумкой на боку: "Вам письмо - пляшите!" Довольно романтично. И, кроме того, не помешает продолжению учебы. Подловив во дворе с детства знакомую мне почтальоншу, я попросила ее похлопотать за меня перед почтовым начальством. И потянулись трудовые будни. Начать с того, что сумка на боку была либо слишком легкой, а потому приносила мало доходов, либо - если брать дополнительные участки - слишком тяжелой. Являться на работу надо было, что называется, до свету. Из-за бесконечных тяжестей и свежей типографской краски руки казались свинцовыми. В общем, как сказано в "Речениях выхода души в день": "Поднимай небо на высоту своих рук, заполняй землю длиной своих шагов". Так вот, земля была практически заполнена уже через месяц ударного труда. По крайней мере, такое у меня создалось впечатление.
  Потом мне доверили пенсии. Душегубов я, конечно, боялась - суммы в сумке были немалые - пришлось купить свисток и положить в карман пестик от старинной медной ступки. Но настоящими душегубами оказались старики. Они были очень разные, но всех их было жалко. И тех, кто по десять раз пересчитывал деньги, постоянно ошибаясь в свою пользу и требуя добавки, и тех, кто материл за малость выданной суммы, как будто всю жизнь прослужил лично мне, и тех, кто не понимал уже, что такое деньги - за них расписывались другие. И эти другие - о, это отдельная песня... Бывало, что компания человек по десять ждала, когда я принесу им на молочишко, а престарелую маму предъявляли только после настоятельных требований. А чаевые! Если старикам полагалась мелочь - отдавали мне ее широким жестом: "Это тебе на конфетки, деточка..." Если не брала - обижались, пугались, что не приду больше, нарочно обойду их квартиру, приду в последнюю очередь, дам рваные деньги, - да мало ли, чего могут бояться старики.
  Все кончилось, как и должно было кончиться. Одна старушка - божий одуванчик - приглянулась мне особенно. Чистенькая, добрая, одинокая бабушка, у которой я постепенно стала пить чай, слушать ее рассказы, приносить хлеб, молоко и лекарства. Но очень скоро из-за этого чая, хлеба и молока мне показали большой нечистый кулак и велели исчезнуть с глаз. Оказалось, что у старушки был взрослый сын, которому бдительные соседи намекнули, что почтальонка-авантюристка имеет виды на мамину жилплощадь. Не прошло и трех месяцев, как любящий сын вспомнил о старой маме и примчался ее спасать. Чаепития закончились, а с ними кончился и мой энтузиазм. Я вдруг поняла, что у меня болят ноги и спина, что на лекциях я засыпаю, и что как была одна, так и осталась.
  Впрочем, не сказать, чтобы уж совсем одна. Сосед принимал в моей судьбе деятельное участие. Вскоре после окончания почтовой эпопеи Василий Иванович объявил, что нашел мне место библиотекаря. Что ж, выдавать благодарным читателям печатные издания - совсем не то же самое, что таскать их на своем горбу! Я уже представляла, как деликатно рекомендую произведения Булгакова и Довлатова юношам бледным со взором горящим, открывая им тем самым новые горизонты, как рафинированные пожилые дамы в шляпках делятся со мной воспоминаниями о своих встречах с Ахматовой, как я, в строгом костюме, открываю вечер встречи со знаменитым писателем... Где же эта библиотека, Василий Иванович? Где этот очаг культуры, в котором я призвана неусыпно поддерживать огонь? Как? - это библиотека ПТУ? Нет, Василий Иванович, я не хочу к пэтэушникам - потенциальным клиентам исправительных колоний! Они будут растаскивать библиотечные фонды, нещадно вырезать бритвой понравившиеся картинки, и вообще - им товарищ не библиотекарь, а инспектор по делам несовершеннолетних! Василий Иванович сурово пресек мои возражения и пояснил, что речь идет о ПТУ швейников, где учатся в основном девочки, директриса - милейшая женщина, и, в конце концов, какой же я будущий педагог, если пытаюсь уклониться от посева разумного, доброго и вечного?!
  Портить отношения с соседом не хотелось, и я поплелась в ПТУ на разведку. Возможно, смиренно размышляла я по дороге, это виртуальная рука мамы-портнихи из потустороннего далека направила меня к юным швейницам, дабы я наставила их на путь истинный.
  Директриса встретила меня как родную и за чашкой чая объяснила, что библиотека библиотекой, но главное - мне надлежит возглавить кружок литературного краеведения, который давно и успешно работал в училище, но оказался без надзора из-за неожиданной тяжелой болезни руководившей им библиотекарши. Не давая мне опомниться, директриса вызвала активисток кружка, которые наперебой живописали все прелести этого темного для меня дела - в общем, ввели в курс, наставили на путь и открыли новые горизонты.
  Два дня я размышляла, а на третий согласилась - почему бы и нет? Тем паче, заправляли всем шустрые активистки, а моя роль были чисто представительской. В училище я появлялась два раза в неделю, а по выходным, когда дома было особенно тоскливо, отправлялась с девчонками в музеи или на экскурсии по литературным местам Подмосковья. Иногда нам удавалось договориться о встрече с каким-нибудь престарелым отпрыском полузабытого классика отечественной литературы, который многословно и путано делился воспоминаниями о своем славном предке и под конец, растрогавшись, дарил нам, покопавшись на пыльных антресолях, нечто, якобы хранившее тепло писательских рук, - облупленную гипсовую пастушку или позеленевшее бронзовое пресс-папье. Воспоминания аккуратно записывались, дары, снабженные инвентарными номерами, пополняли экспозицию пэтэушного музея - работа кипела. На областной краеведческой конференции несколько моих подопечных были награждены дипломами, о нашем кружке написала газета "Подмосковные просторы" и мне выдали премию. Воодушевленная успехом, я внедрилась в многообразные краеведческие общества, вроде "Отечественной старины" и "Возрождения русской усадьбы" и даже опубликовала несколько заметок в газете "Подмосковные просторы". Между делом я ухитрилась защитить диплом, в ПТУ мне предложили вести уроки литературы и русского языка, и я решила - от добра добра не ищут. Удручала только мизерность зарплаты и полное отсутствие личной жизни.
  Начался новый учебный год. Активистки-краеведки, закончившие училище, растворились в водовороте жизни, а девчонки с младших курсов в кружке не задерживались. Дыму отечества юные швейницы предпочитали терпкие запахи заморских стран, доносимые ветром перестройки, вместо биографий писателей изучали интимные подробности жизни голливудских кинозвезд и не замечали музеев, спеша на дискотеки. Кружок медленно, но верно увядал.
  
  Как-то по обыкновению в день получки я заглянула в "Книжный мир". На улице было сыро и слякотно, а в магазине - тепло и уютно, здесь можно было часами бродить между стеллажами, перелистывая книги. Я задержалась возле стенда с подарочными изданиями. О - "Русский модерн"! Цена, конечно, умопомрачительная, но за погляд денег не берут... Я потянулась к альбому, но моя рука беспомощно повисла в воздухе - кто-то, бесцеремонно отпихнув меня, выхватил вожделенную книгу прямо из-под носа. Я резко обернулась и...
  - Танька! Манька! - мы кинулись друг другу на шею и одновременно вздрогнули от звука упавшей на пол книги. Бросившись ее поднимать, мы столкнулись лбами, а отпрянув, задели стеллаж и получили по голове: Манька - "Праздничными десертами", я - "Радостями секса".
  Потом мы сидели в кафе, хохотали, пили Рислинг, листали купленный в складчину "Русский модерн" с надорванной суперобложкой, вспоминали детство, смахивали непрошеные слезы, снова пили и снова хохотали... И казалось, что мы никогда не расставались, и непонятно было, как могли мы так долго жить друг без друга... Кафе закрылось, нас выставили на улицу под дождь, и мы еще долго бродили по улицам - мокрые, нетрезвые и совершенно счастливые - и не могли наговориться.
  Как оказалось, после техникума пошла Манька работать технологом в ведомственную типографию, где трудился когда-то ее непутевый отец, и прижилась там, как кошка. Завела холодильник, телевизор, даже компьютер ей знакомые умельцы собрали из металлолома. Раскладушка в уголке стояла на случай срочной работы, правительственного заказа. Работу она любила, подчиненных не обижала. Но грянула перестройка, и типография оказалась брошена своим ведомством на произвол судьбы. Работяги стали разбегаться в поисках более хлебных мест под солнцем. Директор на пенсию засобирался. Маня носилась высунув язык в поисках заказов. Оставшиеся рабочие, оценив ее усердие, выбрали ее директором новоявленного акционерного общества. И тут финт, достойный Чубайса. Дело в том, что Маня - девушка экономная, но не жадная. Когда настали тяжелые времена, типографские мужики стали тянуть с нее денежки - "до получки, до аванса". А чтобы это не выглядело уж совсем по-хамски, они продавали ей за гроши свои акции. Никто тогда в эти глупые бумажки не верил. И по прошествии некоторого времени оказалось, что Манька единолично владеет типографией. Она опешила. Кинулась к знающим людям за советом. Все в один голос советовали побыстрее избавиться от неожиданно свалившегося ей на шею хомута. Но Маня уперлась - ну не могла она бросить на произвол судьбы родную типографию и два десятка наемных работников обоего пола, знавших ее чуть не с детства. И на момент нашей счастливой встречи Маня была озабочена изучением рыночной конъюнктуры и поиском своей ниши в сфере полиграфических услуг.
  Я слушала Маньку, открыв рот. Моя собственная жизнь, протекавшая среди недоразвитых швейниц и престарелых краеведов, показалась мне серой и никчемной. Бурный поток жизни явно обтекал меня стороной.
  Стали мы перезваниваться, виделись, правда, не часто - Маня, кроме того, что горела на работе, еще вела активную личную жизнь. Надо сказать, что общаться она предпочитала с представителями противоположного пола. Относилась к ним по-товарищески или даже - как к домашним животным. Кормила, лечила, помогала покупать шмотки, выслушивала исповеди, давала советы, а секс для нее был чем-то вроде лечебной процедуры, горчичников там или компрессов. Ну, если человеку это так уж нужно, что ей - трудно? Но охотничий инстинкт неистребим, и неудивительно, что сытые и обласканные мужики вскоре начинали томиться и заводили себе более стервозных подруг. Самое интересное, что, даже женившись на этих стервах, Маньку они окончательно покидать не желали и искренне обижались, когда их пытались снять с довольствия. И потому в квартире у Мани всегда была толчея: отставные мешались с потенциальными, некоторые приводили своих новых возлюбленных - так сказать, представить Мане и получить благословение, кто-то пытался устраивать разборки и сцены ревности, но в конце концов все братались и до утра пили и говорили о смысле жизни.
  И вот как-то по весне звонит мне Манька и спрашивает:
  - У тебя закуска есть?
  - Огурцы соленые. Два.
  - Еду!
  Через полчаса в дверь звонок. Открыла - мама дорогая! Манька-то в мирное время больше на мальчишку похожа. Джинсики, курточка, стрижка короткая, ногти обкусанные. А тут... Прическа! Юбка! Макияж! Духи явно французские, а из сумочки торчит бутылка коньяка! Маня, родная, что с тобой? Роман? - так у тебя всегда роман. Но чтоб так...
  - Это другой роман, - хлопает Манька глазами. - Классификации не поддается...
  - Ну-ну, давай по порядку. Кто он?
  - Мой зам. Или пом. В общем, по финансовым вопросам... Мне его один знакомый издатель сосватал. Сказал: "Бери, не пожалеешь". Я и взяла...
  - Та-а-ак... И что? Сразил наповал с первого взгляда?
  - Если бы! Мне такие никогда не нравились! Типичный новый русский. Ростом с меня, тебе, соответственно, по ухо. Похож на шкаф. Или на комод. Глаза навыкате. Плешь. Голос вкрадчивый. Привычка близко наклоняться при разговоре. Ты же знаешь, я этого не выношу! Мне всегда кажется, что от меня табачищем несет.
  - Небось, работа у тебя для него пятая по счету?
  - Вроде нет... Я ведь тоже засомневалась - чего ему у меня ловить? А он говорит: "Люблю новое дело начинать. Чтобы с нуля...А насчет денег не беспокойтесь, Мария Николаевна, раскрутимся..."
  Тут я чуть со стула не упала:
  - Он с тобой что, на вы?
  - Ну, на работе только. Говорит, служебный этикет...
  - Как я понимаю, этикет у вас не только служебный?
  Тут, гляжу, у Маньки глазки заблестели, и даже румянец на щеках наметился.
  - Ох, Маня, что-то мне все это подозрительно! Может, он тебя опоил или приворожил с далеко идущими целями? Сначала тю-тю-тю, сю-сю-сю, а потом денежки из сейфа дюзнет и поминай как звали! Или зарежет и закопает в подвале, а акции твои загонит по спекулятивной цене...
  - Татьяна, успокойся, какие у меня денежки? Они только и завелись, когда Боб появился. Заказчиков бог атеньких привлек... У него знакомых - пол-Москвы. Да, между прочим, у нас уже не только типография, но и издательство - через неделю лицензию получаем...
  Я задумалась. На фоне прежних Маниных кавалеров новый бой-френд выглядел пугающе странно.
  - Нет, Маня, что-то тут не так... Извини, конечно, но почему - ты?
  - Ты не поверишь, Танька, он меня... говорит - любит... И хочет на мне жениться! - Манька подняла на меня сияющие глаза. - Он меня кормит, подарки дарит! Да, представляешь, бачок в сортире заменил!
  Да, это уже серьезно. В наше время такую редкость надо хватать. Даже если потом во всем этом вскроется какой-нибудь изъян или жульничество, все равно - воспоминаний на всю жизнь хватит.
  Когда кончился коньяк и огурцы, мы решили выходить замуж. Вернее, выходила Манька, а я за нее переживала. Хотя у меня в то время и своих переживаний хватало. Но мои переживания были совсем другого свойства.
  Кое-как дотянув до конца учебного года, я решила сменить амплуа. Отпускать из ПТУ меня не хотели, директриса ворчала, что уж от кого - от кого, а от меня такого предательства не ожидала. Пришлось пообещать, что в случае чего осенью вернусь в училище. Мобилизовав сбережения, поступила на курсы делопроизводства и английского языка, имея в виду дальнейшую работу в каком-нибудь процветающем совместном предприятии. По вечерам зубрила английские глаголы и репетировала перед зеркалом походку от бедра.
  Приобретя кучу самых разнообразных знаний и умений, я была готова к трудовым подвигам за достойное вознаграждение. Однако работодатели отнюдь не спешили заполучить меня в свои сотрудники. Я звонила по объявлениям, ходила на собеседования, заполняла анкеты, но дальше этого дело не шло. Наконец, благодаря маминой знакомой, время от времени интересовавшейся по телефону, как у меня дела, мне удалось устроиться младшим менеджером в фирму с длинным и труднопроизносимым названием, занимавшуюся производством евроремонта и строительством коттеджей для новых русских. Меня приняли на службу с двухмесячным испытательным сроком, и, как я потом поняла, не случайно. На дворе было лето, почти все старослужащие сотрудники отправились в отпуска, а я и еще несколько таких же новичков мотались по Москве - демонстрировали образцы, проводили рекламные компании, оформляли заказы. Домой я приползала чуть живая с одним желанием - принять душ, напиться чаю и рухнуть в постель.
  Изредка звонила Манька, докладывала о своих делах. Издательство потихоньку набирало обороты, равно как и Манькина семейная жизнь. Официально оформлять свои отношения было им недосуг, к тому же оказалось, что Боб еще не разведен со своей прежней супругой, которая по контракту работала где-то за океаном, но Боб поселился у Маньки и в свободное время совершенно добровольно обустраивал ее довольно запущенное жилище. Манька всякий раз взахлеб рассказывала о его подвигах на бытовом фронте и требовала, чтобы я немедленно явилась лично познакомиться с Бобом и его достижениями. Но я всякий раз находила повод уклониться от визита. Чем больше Манька превозносила достоинства героя своего служебного романа, тем труднее было в них поверить. Мне казалось, что Манька впала в совершенно естественный для влюбленной дамы самообман. Удивляло только, как долго она в нем пребывала. Да, признаюсь, - я ревновала и злилась! Разумеется, я желала Мане всяческого счастья, но нам ведь и без Боба было неплохо! Уж во всяком случае, мне...
  Осенью вернувшееся с заграничного курорта руководство фирмы, на процветание которой я потратила два месяца своей драгоценной жизни, объявило о предстоящей реорганизации и сокращении штатов. Мой испытательный срок истекал со дня на день, поэтому от моих услуг загорелый и довольный жизнью работодатель отказался в первую очередь. В конвертике мне вручили сумму, значительно меньшую той, на которую я рассчитывала, и проводили широкими сочувственными улыбками.
  Было от чего впасть в депрессию! Я лежала на диване и пыталась собраться с мыслями. Можно было, конечно, вернуться в училище. Или попытаться пристроиться хоть кем-нибудь в "Подмосковные просторы". Но для этого надо было встать с дивана, куда-то идти, что-то говорить, объяснять, просить, а у меня даже не было сил позвонить Маньке. В общем, оставалось надеяться на чудо. И оно произошло: Манька позвонила мне сама, сразу все поняла и сказала: "Жди...". Чего и как долго надо было ждать, я не знала, но на всякий случай устроилась на диване поудобнее. Часа через полтора, когда утомленная ожиданием и бесплодными поисками смысла жизни я задремала, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Манька. Она звонко чмокнула меня в нос и посторонилась, пропуская в квартиру какого-то широкоплечего субъекта, обвешанного сумками, которого я сразу не разглядела в полумраке лестничной площадки. Мое секундное замешательство сменилось уверенностью, что передо мною Боб. Войдя и аккуратно поставив сумки на табуретку, субъект оглядел меня, прищурившись, и произнес ласково:
  - А я вас, Таня, именно такой и представлял... Мне Муся о вас все уши прожужжала. Наконец-то познакомились.
  Я влюбилась в Боба с первого взгляда. Хотя, действительно, и плешь, и ростом не вышел, но ведь амурам и купидонам на это наплевать. Угадывались в нем дефицитные по нынешним временам основательность и надежность. В общем, судя по всему, Мане удалось поймать если не золотую рыбку, то весьма редкую и ценную рыбу, вроде осетра. Откуда-то издалека, из кухни, доносился ее голос: "Сосед еще не вернулся с фазенды? Отлично! Мы будем тебя лечить. Борис, давай сумки.... Татьяна, ты пока расслабься, полежи, мы сейчас..." - а я, впав в прострацию, так и стояла столбом в темной прихожей. Боб, приняв мое полуобморочное состояние влюбленности за крайнюю степень нервного и физического истощения, заявил, засучивая рукава:
  - Знаете, девочки, идите-ка вы в комнату, поболтайте пока, я сам управлюсь.
  Пока Боб на кухне гремел посудой, я в подробностях живописала подруге свои злоключения. Манька, дымя сигаретой, сочувственно вздыхала и крыла на чем свет стоит отечественный бизнес:
  - Танька, считай, что легко отделалась! Могли и подставить. Ты не представляешь, каковы нравы не нашем диком рынке! Сплошное жулье - что партнеры, что клиенты. Если бы не Боб, не знаю, где бы я была - в Кащенко или в Бутырке!
  Из кухни просачивались головокружительные запахи, и я вспомнила, что с утра ничего не ела. А Манька уже тащила из кухни разнообразные вкусности. Не прошло и получаса, как мир вокруг заиграл яркими красками. Возможно, это подействовал ликер из экзотических фруктов, а может, Боб, трогательно хлопотавший вокруг меня. Главное, жизнь уже не казалась злой мачехой, пытающейся загнать меня в могилу. А потом Манька торжественно объявила, что с завтрашнего дня я работаю редактором в издательстве "Мистраль", и это уже решено окончательно, возражения не принимаются, а чтобы не мотаться через весь город в арендуемую контору, где и без меня тесно, работать я буду на дому, так сказать, без отрыва от дивана, для чего мне привезут компьютер - хоть и слабенький, но вполне годящийся для работы с текстом.
  Несколько секунд я сидела с приоткрывшимся от удивления ртом, а затем бросилась обнимать своих благодетелей.
  
  Честно говоря, о своем новом амплуа я имела довольно смутное представление. В первом приближении, редактор - это тот, который знает, как надо писать, но почему-то сам писать не может, а потому учит тех, которые могут, но не знают как. Ну вроде тренера по плаванию, который с бортика бассейна подопечных дрессирует, а сам в воду не лезет по причине стойкой водобоязни. Что ж, книжек за свою жизнь я прочитала немало, русского языка не боялась, с логикой и стилистикой тоже вроде все было в порядке. К тому же имелся хоть и крохотный, но журналистский опыт. Страшило только предстоящее общение с авторами. Манька посоветовала поучиться у Ивана Селиверстовича, старичка-редактора, которого Боб непонятно какими посулами залучил в "Мистраль". Было тому уже глубоко за семьдесят, в свое время успел он поработать и в "Гудке", и в "Молодой гвардии", но более всего любил вспоминать о встречах с Маяковским в РОСТА. Может, и врал, но врал складно. Поскольку к воспоминаниям Селиверстыча я отнеслась с почтительным интересом, старик проникся ко мне определенной симпатией и дозволил присутствовать на его встречах с авторами. Пройдя таким образом ускоренный курс молодого бойца, я приступила к работе.
  С энтузиазмом неофита я бралась за самые гиблые рукописи, которые с негодованием отверг бы любой уважающий себя редактор. Некоторые прагматичные авторы, узнав, что им надлежит основательно доработать рукопись, сразу предлагали деньги за то, что я самостоятельно доведу их труд до нужной кондиции. Суммы вознаграждения бывали до смешного малыми, но я соглашалась, не торгуясь. Обкладывалась справочниками, посещала читальные залы, консультировалась у специалистов. Самое забавное, что, изрядно потрудившись и представив автору готовый оригинал, я нередко получала рекомендации еще над ним поработать: уточнить, углубить, подобрать соответствующие иллюстрации или привести подходящие примеры...
  Но самыми непредсказуемыми авторами были графоманы преклонного возраста, которые писали бесконечные мемуары под названиями типа "Вехи жизни". Хорошо, если писали, а то притаскивали мне несколько толстенных папок с домашним архивом и ничтоже сумняшеся просили изучить и отобрать для публикации самое интересное - на мой профессиональный взгляд. Когда я отказывалась от такой чести, они искренне удивлялись и огорчались, обещали упомянуть мою скромную персону в воспоминаниях, дарили прогорклые духи "Красная Москва", банки засахаренного варенья или бутыли домашнего вина. К тому же ветераны с первой встречи начинали звать меня Танечкой, настойчиво приглашали в гости и стремились облобызать при встрече, что несколько утомляло и мешало выполнению профессионального долга.
  Несмотря на то, что я была теперь полноправным сотрудником "Мистраля", с Манькой мы виделись в основном на бегу и мимоходом. Приезжая в издательство, я обычно попадала в разгар очередного аврала или форс-мажора. Как-то, еще с лестницы услышав шум и гвалт, я застала возле Маниного кабинета разгневанную заказчицу, которая, потрясая свеженькой брошюрой, вопила, что под цветом хаки она подразумевала не "эту ужасную бурду", а нечто изысканное и благородное. Маня, поддерживаемая коллективом, с достоинством парировала, что это и есть самое настоящее благородное "хаки", а не оливковый, не фисташковый, не табачный и уж конечно не "бурда" - просто даже обидно такое слышать! С тех пор издательский и типографский брак в "Мистрале" стал именоваться "хаки".
  Старое оборудование частенько подводило, на новое не было денег, но Маня и Боб считали, что любой заказчик должен быть обласкан и удовлетворен по полной программе, чего бы нам это ни стоило. А потому в ход шли самые фантастические ухищрения. Когда по непонятной причине с обложек страшно дорогих каталогов промышленной выставки вдруг стала слезать краска и над "Мистралем" нависла угроза финансового кризиса, кому-то из сотрудников в голову пришла счастливая мысль воспользоваться для закрепления краски лаком для волос. В соседний универмаг был послан гонец за французским лаком ультрасильной фиксации, и всю ночь мы обрабатывали аэрозолем разложенные на полу каталоги, задыхаясь от приторного парфюмерного запаха. Явившийся наутро заказчик был приятно удивлен благоуханием, исходившим от изображений прокатных станов, и выдал нам кучу пригласительных билетов на открытие выставки, от посещения которой мы, правда, сочли за благо воздержаться....
  Другой раз перед самой сдачей заказа - сборника стихов - юный издательский курьер, взявший полистать книжечку от нечего делать, обнаружил, что на титульном листе значатся "Хмельные сумерки", а не обложке - "Хмельные семерки". Оба названия имели право на существование, поскольку автор был авангардист и оригинал и, мучимый вдохновением, в процессе работы над сборником неоднократно что-то дописывал, правил, добавлял и выкидывал. Однако было весьма сомнительно, чтобы он сам дал своему произведению двойное название. Налицо было явное "хаки", весть о котором моментально облетела всех сотрудников, и народ стал подтягиваться к Маниному кабинету со своими соображениями. Мнения разделились: женская часть коллектива настаивала на романтических сумерках, а мужская - на трех семерках, поскольку без портвейна либо чего покрепче ни один поэт ни в жисть ничего не сочинит. Юному курьеру не нравились оба варианта, и он предлагал свои: хмельные сурки, стрелки, смертники, самураи... Меня посадили читать весь сборник насквозь, дабы найти хоть какие намеки на истину. Были обнаружены "грозные сумерки", "помрачение рассудка", "любовный сумрак", а семерки отсутствовали напрочь, если не считать выражения "неделя за неделей". Таким образом, нетрезвые семерки, к огорчению мужчин, были отвергнуты, оставалось только избавиться от них на обложке. Тут за дело взялся типографский умелец дядя Леша. Поколдовав с полчаса в своем закутке со штампами, он предъявил книжку, у которой на обложке вместо скандальных хмельных семерок было аккуратное окошечко, а в нем можно было увидеть название, напечатанное на титульном листе... Автор был в восторге от такого продвинутого дизайна и обещал завалить нас заказами...
  Постепенно я набралась опыта, перестала бояться авторов, и с некоторыми из них у меня сложились вполне приятельские отношения. И была надежда, что рано или поздно устроится и моя личная жизнь, и какой-нибудь достойный молодой человек займет заслуженное место в моем сердце, где временно обретался Боб. В общем, оставалось утешать себя маминой присказкой: "Не грусти, Таня, ты растешь - и счастье твое растет"...
  
  Кажется, это был четверг. Да-да, четверг, я еще подумала, услышав утром шум дождя и выглянув в окно: "После дождичка в четверг...". Никаких особых планов у меня не было, срочной работы тоже, поэтому я решила посвятить этот день себе, любимой.
  Не успела я намазать лицо белой глиной, как зазвонил телефон. В трубке раздался бодрый Манькин голос. В ответ я смогла промычать что-то нечленораздельное.
  - Чего мычишь? Не проснулась еще?
  - Лицо в глине, - пробормотала я.
  - Упала, что ль, с утра пораньше? Прям мордой в грязь?
  - Сама упала! - Я попыталась улыбнуться, но не получилось. - Косметика. Маска.
  - А-а-а! Вовремя! Завтра к четырем в "Мистраль". Презентация.
  - То есть?
  - Ну, авторов собираем. Начинаем новую серию, рабочее название - "Удивительное - рядом". Боб решил брать потенциальных авторов тепленькими, за обильным столом. Ну, сразу показать, какие мы замечательные.
  - А я - что?
  - Ты - наш любимый редактор. Все ясно? Форма одежды - парадная. Не опаздывай. Чао!
  Из-за глиняного лица у меня осталась куча незаданных вопросов, но главное было ясно - завтра в четыре.
  Первое, о чем я подумала - покажите мне женщину, которая подумала бы о другом, - караул, мне нечего надеть! Я быстренько соскребла с лица глину и распахнула шкаф... Перед моим мысленным взором предстал залитый светом зал, толпа нарядных гостей, стол, ломящийся от яств, во главе стола - Боб, по одну руку - Манька, по другую - я. Боб представлялся явственно, Манька тоже, а вот я... Ни один из имеющихся у меня туалетов не вписывался в радужную картину завтрашнего торжества. Господи, была бы жива моя мама - я была бы королевой бала... Похоже, без посещения магазина не обойтись.
  Должна признаться, что ходить по магазинам я не люблю. Меня смущает несоответствие качества товаров их цене. Такое впечатление, что меня откровенно дурят. Какой-нибудь розовый мешок с тесемочками, но с "лейблом" и разноцветными бирками стоит столько, сколько мне не заработать и за полгода. Про вещевые рынки я вообще молчу. За все время их существования я была там всего несколько раз, но неизменно возвращалась с какой-нибудь бессмысленной покупкой. Похоже, продавцы за версту чуют, что я помогу им избавиться от неликвидов. Кроме того, все, что можно купить на рынке, уже висит в шкафу каждой третьей женщины, а каждая вторая собирается купить это с ближайшей получки. Нет, нет и нет! Никаких рынков!
  Тут я вспомнила, что в ближайшем универмаге частенько устраивают распродажи, где - по слухам - можно одеться вполне прилично по сносной цене. Проблема одна - нет денег.
  Денег нет... Следовало бы заказать в ритуальной фирме - золотом по черному мрамору - ДЕНЕГ НЕТ. Нет более вечных слов. Что там "любовь", "жизнь", "смерть" - все это преходяще, а вот "денег нет" - вечно, как Вселенная.
  Да, денег нет. Но есть заначка. И как у всякого уважающего себя соотечественника - в долларах. И не в банке, а в банке. Жестяной. С одной стороны - всегда под рукой, с другой - тратить жалко и хлопотно. Конечно, можно было бы подождать, когда наступит черный день, но я решила: гулять так гулять, может, это первая и последняя презентация в моей жизни. И в черный день хоть будет что вспомнить.
  Не мешкая, я выгребла из банки свои сбережения и отправилась в универмаг, где действительно была очередная распродажа. Я прошлась вдоль длинного ряда вешалок и сразу увидела - вот оно! Жемчужно-серое, струящееся, с большим декольте и драпировкой на груди. Не платье - мечта! Пока я в легком столбняке любовалась платьем, ко мне незаметно подкралась продавщица и решительно заявила:
  - Как раз ваш размер! И очень пойдет к вашим глазам.
  Я сразу вернулась с небес на землю - действительно, а размер? А цена? И почему оно вообще здесь висит? Что, все дамы от 18 до 50 ослепли, и никто не увидел эту сказку, это сокровище?
  - Скажите, а оно у вас что, одно такое?
  - Было несколько, все раскупили. Да и это вчера выписали, просили оставить - у покупательницы денег не было... Мы его только что с контроля в зал вернули... У вас что, та же проблема?
  Что-то в ее тоне меня насторожило. И вообще - противная девица, чего она ко мне пристала?
  Зайдя в примерочную, я первым делом изучила ценник. Все оказалось не так страшно. Заначка, конечно, сильно пострадает, но не потеряет права называться заначкой. Кроме того, на следующей неделе Манька обещала, наконец, оплатить давным-давно сданную работу.
  На мне платье смотрелось еще лучше, чем на вешалке. Я решила не искушать судьбу: дают - бери!
  Вечером я долго изучала свое отражение в зеркале и решила, что посещения парикмахерской не избежать. Вообще-то на свои волосы я обращаю мало внимания: они у меня достаточно густые, хотя и несколько мышиного цвета. Но мой новый облик явно требовал завершающего аккорда.
  Спать я легла в полной боевой готовности. На глазах - пакетики чая "Брук-Бонд", под глазами ломтики сырой картошки, лицо покрыто тонким слоем меда, а руки в хлопчатобумажных рабочих перчатках с пупырышками намазаны касторовым маслом. В такие моменты я думаю, хорошо, что я не замужем! Иначе черта-с-два вела бы я правильный образ жизни!
  На следующий день, возвращаясь их парикмахерской, я как всегда остановилась у книжного лотка и увидела брошюру "Тонкости этикета" из серии "Девочки, книга для вас". Быстренько просмотрев ее по диагонали, я поняла, что это именно то, что мне нужно. Я ведь до сих пор не была ни на одном светском приеме, пати, суаре, фуршете или как это еще можно назвать, а посему несколько опасалась за свои манеры. Значит - нужно их приобрести или подправить, отточить, подлакировать...
  Дома, поставив вариться пельмени, я уселась на кухне перед раскрытым окном и стала изучать тонкости этикета.
  Нож надо держать в правой руке, а вилку - в левой. Ну, это я, положим, знаю. Нельзя тянуться через стол за приглянувшимся куском, а нужно ждать, когда сосед слева передаст тебе блюдо, только тогда можно деликатно взять один (1) кусочек. Господи, а если сосед тебе ничего не передаст или если передаст совсем не то, что хочется? А если передаст сосед справа - взять или отказаться? А если понравилось и хочется еще? Пинать ногой соседа? А если не так поймет?
  Салфетка кладется на колени, разворачивается полностью за завтраком и до половины - за обедом. А за ужином? Что делать с проклятой салфеткой за ужином? И что - за завтраком люди роняют себе на колени больше жирных кусков, чем за обедом? Не потому ли, что с утра едят скользкую овсянку, а сэндвичи падают маслом вниз?
  Если вы не хотите пить вино, нужно, когда за спиной стоит официант (лакей, прислуга), постучать пальцем по краю бокала. Забавно, мне всегда казалось, что это требование налить или добавить. Вот что значит отсутствие светского опыта!
  Ну, что ж, от теории перейдем к практике. Чтобы не тратить время на поиски салфетки, постелила на колени носовой платок. При попытке отрезать у пельменя кусочек, тот, как камень из пращи, вылетел в окно и чуть не сшиб сидящего на карнизе воробья. Второй пельмень постигла сходная участь, правда, шкурка осталась на тарелке, улетела только мясная начинка. Воробей, видимо, поделился информацией с товарищами, так как под окном слышался уже многоголосый щебет. Я изящно доела то, что осталось, промокнула губы платком и, небрежно сложив, оставила у тарелки. Вилку и нож я положила крест-накрест. Однако, опомнившись, уложила их так, чтобы ручки были направлены "на пять часов".
  Так, с едой разобрались. А что с питьем? Не знаю, что уж там пьют на презентациях, но особо налегать на спиртное я не собираюсь. Алкоголь на меня действует непредсказуемо. Ну, если только совсем чуть-чуть чего-нибудь вкусненького. Буду постукивать по краю бокала, чтобы не наливали. А если чай или кофе? Помнится, напившись чаю, нужно перевернуть чашку, а на донышко положить огрызок сахару. Но как-то это не тянет на высший свет. Ничего, на месте определимся.
  Однако, пора... Повертевшись напоследок перед зеркалом в прихожей, я пожалела, что не прикупила по случаю хотя бы какого-нибудь микроскопического флакона модных духов. Что ж, говорят, что "Клима" со временем обретают усиленную стойкость и прелестный аромат. А прикиньте, какой аромат у моих духов, если мне их подарили на окончание института!
  Выплыв из подъезда, я окинула двор горделивым взором и направилась к метро. Однако уже шагов через двадцать почувствовала, что с моим платьем происходит что-то странное: юбка медленно, но упорно уползала вправо, увлекая за собой драпированный лиф, при этом бретелька соскальзывала с плеча, придавая моему туалету незапланированную экстравагантность. Двигаясь по инерции и пытаясь сохранять уверенный и независимый вид, я соображала, что делать. Вернуться - так все равно переодеться не во что, а платье, возможно, одумается и будет вести себя прилично. Если будут танцы - а бывают ли танцы на презентациях? - придется отказать себе в этом удовольствии. Буду сидеть с видом загадочным и томным: "Благодарю, но сегодня я не танцую..." Нет, это ассоциируется с критическими днями... "Я сегодня не расположена танцевать..." М-да... Ладно, найду кого-нибудь для светской беседы - пожилую даму, старичка - ну и скоротаем вечерок... Книга для девочек рекомендует беседовать о спорте, моде и погоде. Посмотрим, на что клюнут старички... Чертово платье! То-то оно меня дожидалось - неликвид проклятый! Ничего, завтра же пойду в универмаг и устрою скандал! Я улыбнулась - говорят, чтобы поднять настроение, надо улыбаться, даже если и не хочется.
  Пока я размышляла, платье совсем распоясалось, так что мне пришлось зайти в телефонную будку, чтобы вернуть его в исходное положение. Я решила отказаться от поездки в метро и добираться на автобусе с пересадкой - хотя и дольше, зато телодвижений меньше ...
  
  Манька встретила меня воплем "Какие люди!", совершенно не подходящим к ее изысканному туалету - черному брючному костюму из переливающегося шелка. Окинув меня придирчивым взором, она заявила:
  - Молодец! Прикид что надо. А прибеднялась... А чего так поздно, я думала придешь - поможешь.
  - Шею мыла...
  - Нет, правда, чего у тебя лицо такое перекошенное? Зубы болят?
  - У меня не лицо, у меня прикид перекошенный...
  Я втянула Маньку в туалетную комнату.
  - Нет, ты только посмотри! Я уж хотела с полпути вернуться... Где юбка? А грудь? Где одна, а где другая?
  Манька прыснула:
  - Одна справа, другая слева - все как у людей... А ты хотела?
  - Тебе смешно... А у меня вся левая половина вправо уезжает, подол вздергивается, бретелька сползает.
  - Погоди, не суетись, давай вот здесь булавкой приколем к трусам. А бретельку можно к лифчику пристегнуть.
  - Где ты лифчик видишь? С таким декольте, да в лифчике... Ладно, пришпиливай к трусам... За столом, надеюсь, незаметно будет. А ты, если что не так, - дай сигнал.
  Мы вышли из туалета, и тут же не нас налетел запыхавшийся Боб.
  - Девочки, ну где же вы? Уже почти все в сборе. Пора начинать. Татьяна! - он отступил на шаг и закатил глаза. - Ты неотразима! Впрочем, время!
  Он подхватил меня под локоть и увлек за собой.
  - Мария объяснила тебе рекогносцировку? Дурацкая ситуация. На столе возле каждого прибора именные карточки - шедевр дизайна и полиграфии - всю ночь корпели - но эти... м-м-м... всё, конечно, перепутали и расселись абы как... И представь себе, мадам Софи тут же присоседилась к академику Леонтьеву. А он ее на дух не выносит, за глаза называет аферисткой и чернокнижницей. Теперь она наверняка втянет его в дискуссию, а там до скандала недалеко. А нам это совершенно ни к чему. Они нам оба нужны...
  Мы устремились к бывшей ленинской комнате, где когда-то проходили закрытые партсобрания, чествовали ударников коммунистического труда и праздновали 23-е февраля и 8-е марта. Кстати, интересно, почему все советские праздники какие-то нумерованные? Не говорят же - 31 декабря или 7 января? А Пасха вообще мобильна, если выражаться по-новому... Теперь в ленинской комнате за длинным столом, повидавшим немало торжественных заседаний, обычно трудились наши брошюровщицы.
  Боб тем временем продолжал:
  - В общем, план такой. Ты садишься рядом с Софьей и отвлекаешь ее от академика. Она баба вздорная, но я уверен, ты сумеешь ей понравиться... Танюша, ты умница, я на тебя рассчитываю... Софья -- дама в черном, упитанная такая. Ее ни с кем не спутаешь.
  Так, с грустью поняла я, значит, мне тут предназначена роль майонеза, сглаживающего остроту ингредиентов, роль ватина между шелком и мехом, роль буфера меж академиком и мадам,... А сама по себе на этом торжестве я никому не интересна. И не сидеть мне рядом с Бобом, ни ошую, ни одесную, а ублажать какую-то мадам и отпугивать академика. Дружба дружбой, а бизнес бизнесом...
  Я вздохнула и сказала:
  - Ну конечно, Борис, сделаю в лучшем виде!
  Боб распахнул дверь, пропустил меня и ринулся во главу стола под приветственные возгласы собравшихся гостей. Пока всеобщее внимание было приковано к Бобу, я оглядела присутствующих. Вычислить мадам оказалось несложно. Она сидела спиной ко мне - черная и огромная, а справа от нее скучал незанятый стул.
  Стараясь не привлекать к себе внимания окружающих, увлеченных наполнением своих тарелок и рюмок, я принялась протискиваться на свободное место, но совершить это незаметно для соседки мне не удалось. Дама развернулась всем корпусом, так что стул под ней жалобно взвизгнул, и воззрилась на меня с недоумением. Мой взгляд упал на табличку возле тарелки, на которой готической вязью значилось "Кассиан Надвратный, маг I категории". Я изобразила на лице самую любезную улыбку и забормотала:
  - Нет-нет, я - не Кассиан Отвратный, но мне Борис Вениаминович указал это место... Я редактор, меня Татьяна зовут. Я давно мечтала с вами познакомиться, когда еще такая удача выпадет... Вы не возражаете, Софья... Извините, не знаю вашего отчества...
  Дама несколько секунд изучала меня, наконец выражение лица ее смягчилось:
  - Ну-ну, милочка, к чему эти китайские церемонии, зовите меня просто мадам Софи. Вы у Бориса служите? Мило, мило...
  От дамы убойно пахло "Клима". В ее присутствии я могла бы не только не тратить последних драгоценных капель своих духов, но и как минимум полгода не мыться. Унизанные перстнями пальцы с длинными накладными ногтями выглядели устрашающе, расплывшееся тело с трудом умещалось на стуле. Приглядевшись, я поняла, что дама довольно молода, просто, очевидно, страдает ожирением. Неужели это и есть мадам Софи, исцеляющая от тысячи и одной болезни? Поистине, сапожник без сапог...
  В это время шум за столом немного стих, и я услышала голос Боба: "Дамы и господа, я счастлив видеть вас сегодня за этим столом в столь знаменательный для нас день. Ровно год, два месяца и шесть дней назад начало свою деятельность наше издательство "Мистраль" и за это время кое-чего нам удалось добиться..." Пока все присутствующие внимали довольно ловко составленной речи, в которой Боб ухитрился лестно отозваться о каждом из присутствующих, я огляделась. Публика была довольно пестрая: напротив меня сидел некто в оранжевом балахоне с драконами, обритый наголо. Рядом с ним - девица в сиреневой замше. Дальше - пара новых русских - то ли банкиров, то ли мафиози. Старушка в пожелтевших от времени кружевах. Мужичок в косоворотке, стриженный в скобку. Сухопарая дама, похожая на партийного работника застойного периода. Толстушка в сарафане а-ля рюсс. Из знакомых - только Боб, Манька и Иван Селиверстович. Тех, кто сидел по мою сторону стола, разглядеть не было возможности.
  Вдруг над моим плечом раздался приятный баритон:
  - Простите, разрешите представиться - Петр Реутов. Вы позволите за Вами поухаживать?
  Чуть не выронив от неожиданности вилку, я обернулась. Моим соседом справа оказался мужчина неопределенного возраста, из тех, кого до глубокой старости называют "молодой человек".
  - Да, да, благодарю, конечно... - я судорожно пыталась вспомнить правила хорошего тона. - Татьяна, редактор, замечательно, очень рада...
  В этот момент Боб артистично закруглил свою речь, призвав всех к плодотворному сотрудничеству, чем вызвал одобрительные возгласы и нестройные аплодисменты. Все схватили свои рюмки, кто-то встал, кто-то пил сидя, кто-то пытался чокнуться с визави... Я обнаружила перед собой полный фужер шампанского и тарелку с горкой деликатесов. Решив, что шампанское не помешает выполнению моего ответственного задания, а только придаст мне необходимой бойкости, я быстренько осушила фужер, забыв о всяких тонкостях этикета.
  Пока я пила и закусывала, мадам успела-таки сцепиться с академиком. Послышался ее свистящий шепот:
  - Очнитесь, милейший, на дворе конец двадцатого века, и вы со своим замшелым славянофильством просто смешны! Так и собираетесь до смерти хлебать лаптем щи и разглагольствовать о русской уникальности?!
  Мадам сделала паузу, чтобы отправить в рот кусок мяса, и я поняла, что пора действовать.
  - Мадам Софи, а вы всех присутствующих знаете? Я так кроме Маньки и Бо... Ой, кроме Марии и Бориса Вениаминовича - никого...
  Мадам сняла ногтем крошку с ярко накрашенных губ.
  - А вы, милочка, давно в "Мистрале"?
  - Почти год. Но Марию я всю жизнь знаю, мы с ней подруги, с детства.
  - Да, милая пара... Борис Вениаминович, с его энергией, я думаю, многого добьется. Хотелось бы только, чтобы они были более разборчивы в выборе авторов. - Мадам выразительно шевельнула бровью. - Я-то им искренне желаю всяческих благ, а за других не поручусь. Чужая душа...
  Мадам обвела присутствующих долгим взглядом, потом кивнула на табличку:
  - Вот вы, милочка, оговорились, но очень, очень символично. Кассиан этот и впрямь крайне неприятный субъект. И хорошо, что не явился. Все на луну молится, грезит каким-то "часом величия". В его секте, говорят, практикуют человеческие жертвоприношения. Представляете? Уверена, он плохо кончит...
  В это время держал речь банкир (мафиози?), что-то о благотворительности, инвестициях и проч. Он призвал присутствующих выпить за процветание издательства, и я, вспомнив суровые правила этикета, забарабанила по краю фужера, не выпуская мадам из поля зрения. Поскольку сидящий слева академик явно не собирался за ней ухаживать, я предложила свои услуги:
  - Мадам Софи, давайте я вам налью чего-нибудь... Вы чего хотите? Может, из той пузатенькой? Или из длинной? Это ничего, что я справа? А что вам положить?
  В хлопотах о мадам я совсем забыла о себе и своем соседе. К моему ужасу, он превратно истолковал мои манипуляции, в результате чего стоящий передо мной фужер оказался полон до краев. Даже какое-то поверхностное натяжение жидкости наблюдалось. Видимо, Петр не читал книгу для девочек, а в книгах для мальчиков о таких глупостях не пишут. Мальчикам что - наливай да пей.
  Опасаясь, что густая темно-красная жидкость прольется на скатерть, я нагнулась и отхлебнула немного. Оказалось вкусно, отдавало миндалем и черносливом. Решив, что такая вкусная штука вряд ли может представлять опасность для моей девичьей чести, отпила еще. Краем глаза заметила, что сосед наблюдает за мной с нескрываемым интересом. Ну и пусть! Главное - выполнить задание Боба.
  Мадам Софи благосклонно принимала мою заботу, между поглощением деликатесов она сплетничала о присутствующих. Так я узнала, что старушка в кружевах - известная спиритка Агнесса, еще до войны отсидевшая десять лет за пристрастие к оккультизму. Бритый дракононосец - бывший ветеринарный врач из Киргизии, теперь тибетский лама, пользующий страждущих иглоукалыванием и распеванием мантр. Толстушка в сарафане - Варвара, известная исполнительница духовных песен собственного сочинения. Сухопарая дама - основательница отечественного направления в дианетике. А плюгавый старичок, появившийся позже всех, - обладатель феноменальной энергетики, запросто пробивает поле, деформирует чакры. Я не понимала и половины из того, что говорила мадам Софи, но все это меня страшно забавляло. Вот уж, действительно, удивительное - рядом. Никогда не думала, что попаду в такую компанию! Я преисполнилась благодарности Маньке и Бобу, взор туманили слезы восторга и умиления. А Софья ласково шептала:
  - Деточка, вы прелесть! Будут проблемы - приходите в мой центр. Я помогу вам со скидкой - пять, нет, десять процентов!
  Когда отяжелевшие от возлияний и обильной трапезы гости стали по одному выходить из-за стола - размяться, облегчиться или покурить - я заметила Наталью, главного бухгалтера "Мистраля". Немолодая, но крайне энергичная особа, она, как и многие представители ее профессии, работала в нескольких фирмах одновременно и в "Мистрале" появлялась нечасто. Я ее, честно говоря, несколько побаивалась, потому что, выдавая мне мое скромное вознаграждение, она всегда тяжело вздыхала и, строго глядя на меня поверх очков, говорила что-то о налогах, фондах, кредитах и процентах и что если так пойдет и дальше, то наше издательство непременно будет съедено конкурентами. Абсолютно ничего не понимая ни в налогах, ни в фондах, я, тем не менее, почему-то чувствовала себя неловко и старалась побыстрее уйти, пряча поглубже в сумочку свои честно заработанные деньги. Так вот, заметив бухгалтершу и не испытав при этом привычной робости, я решила тут же выяснить свои финансовые перспективы. Ответ Натальи был похож на приговор:
  - Татьяна Ивановна, о чем вы? Представляете, во что обошлось фирме это пиршество? Придется затянуть пояса. А впрочем, учитывая ваши особые отношения... обращайтесь к Борису Вениаминовичу...
  Я почувствовала, что краснею под ее пристальным и, как мне показалось, насмешливым взглядом. И чего я к ней сунулась? Надо было Маньку спросить... Вечно я все делаю невпопад...
  Дальнейшее помню смутно. Мелькание лиц, обрывки фраз... Иван Селиверстович беседовал с Агнессой о Маяковском. Сухопарая дама обсуждала с академиком особенности отечественного менталитета. Ветеринарный лама раздавал присутствующим визитки. Варвара под гитару исполняла что-то душещипательное... В углу за журнальным столиком курили и пили кофе. Мадам Софи гадала мне на кофейной гуще: "Вам, милочка, предстоит дальняя и опасная дорога. Несколько мужчин будут претендовать на ваше сердце, возможен сумасшедший роман, но все это кончится ничем, все это пустое...". "Да, - думала я, - все это пустое, и никому не нужно мое одинокое сердце...". Стало жаль себя, хотелось любви и страсти, как в глупых дамских романах... Я выловила в толпе Маньку и зашептала ей на ухо: "Манюня, Софья говорит, чтобы вы остерегались. Тут кто-то запросто может перебить все чарки!" Манька погрозила мне пальцем и расхохоталась, мне тоже стало весело. Помню - плясала цыганочку "с выходом", трясла обнаженным плечом. Мужичок в косоворотке аккомпанировал на гитаре, крякая и притоптывая сапогом. Последнее, что помню, - пела: "Я гимназистка второго класса - пью самогонку заместо кваса...". Округлившиеся глаза Маньки и перекошенное лицо Боба.
  Кто-то вел меня к выходу: "Танечка, вам плохо?" - "Нет, мне не плохо, мне отвратительно..." Проклятая булавка расстегнулась и колола бок. Неверной рукой я пыталась засовывать обратно в декольте вываливающуюся половину бюста. Дальше - темнота...
  
  А поутру, как сказал классик, они проснулись...
  Вам не понять весь ужас моего пробуждения. Вы ведь меня мало знаете и можете подумать бог весть что. А со мной нечто подобное первый и, как я надеялась, последний раз случилось на вечеринке по поводу окончания института. До сих пор стыдно. И вот - опять отличилась! Бедная моя мама, небось, в гробу перевернулась...
  В памяти всплывали какие-то смутные обрывки вчерашнего вечера - колдуны, академики, драконы, кружева... мои разудалые песни... И самое яркое и нестерпимое - лицо Боба с выражением глубокого недоумения. О, господи!
  С трудом оторвав голову от подушки, я огляделась. За окном сияло солнце, попискивали птички, а в комнате царил хаос. Содержимое сумочки рассыпано по ковру, на подоле платья, распластавшегося возле дивана, просматривался явный след обуви. Представив, что гости, пораженные моим пением, пинали меня ногой в зад, я зажмурилась и нырнула под одеяло. Немного поразмышляв, предположила, что наступила на платье сама, когда ложилась спать. В общем, телефонный звонок прозвучал в тот момент, когда я примеряла свою туфлю к отпечатку. Я вздрогнула и похолодела, представив, что это Боб с требованием сатисфакции за испорченную презентацию. Некоторое время я раздумывала, брать ли трубку, но все-таки решилась...
  - Танечка, доброе утро! Как вы себя чувствуете? - спросил меня смутно знакомый голос. - Надеюсь, я не оторвал вас от чего-то важного?
  Слава богу, не Боб, но кто?
  - Нет, ну что вы..., - проблеяла я. - Котлеты у меня не горят, и вода в ванной через край не переливается. А вы как поживаете?
  - А я звоню сказать спасибо за прекрасный вечер. Я очарован! Какая непосредственность, какой темперамент! Вы просто Кармен...
  Кармен?! Похоже, это звонит Петр Реутов, невольный свидетель моего вчерашнего позора! Да, да, помню, я выкаблучивала гимназистку второго класса, а он стоял рядом и улыбался... И, кажется, именно он доставил меня вчера домой на такси. А номер телефона где взял?
  А Петр продолжал:
  - Вы знаете, я ведь и не собирался вчера на это мероприятие - показалось неудобным отказаться... Я человек не светский... И эта странная публика... Но появились вы - как луч света! Я понял - это судьба...
  - Спасибо, Петр, за комплименты, - голос у меня стал грудным и томным - самой понравилось. - Не помню, к сожалению, вашего отчества...
  - Умоляю, никакого отчества! Оставайтесь такой же простой и милой, как вчера. Я мечтаю встретиться с вами снова. Сегодня такой прекрасный день, осмелюсь пригласить вас за город, на небольшой пикник. Что, если я заеду за вами через час?
  Ничего себе! Какой резвый! Куда это он меня везти собирается? Нет бы пригласить в кафе или парк культуры, а то - за город. А если он маньяк? Уж слишком вежливый. Убьет, расчленит и съест! Ладно, если быстро... Что же делать, согласиться или отшить? После всех этих комплиментов хамить неловко, да и потом - дома торчать весь день, отдыхать по хозяйству и вспоминать вчерашний кошмар. Мысли проносились в голове, как хомяки по колесу, а я уже ворковала:
  - Вы знаете, я не против. Действительно, грешно в такой денек сидеть дома.
  - Отлично! Через час! Мы выезжаем! - Петр поторопился положить трубку, явно опасаясь, что я передумаю.
  Я начала носится по дому в поисках подходящей одежды. Джинсы со вчерашнего дня мокнут в тазу - собираясь на презентацию, я их замочила - замочила! оставила мокрое место, променяв на жемчужный неликвид! Пришлось надеть изрядно надоевшее индийское платье - в таких вся Москва ходила пять лет назад. К платью подходил индийский же браслет и несколько перстней с агатами. Сразу же вспомнилась мадам Софи... Кармен так Кармен, гулять так гулять, и пропади все пропадом. Не то всю жизнь так и просидишь в девках, ковыряя сандалиями песочек! Маньяков бояться - в лес не ходить! Однако! А почему он сказал - МЫ выезжаем? Значит, маньяков несколько? Похоже, я влипла!
  На всякий случай я вооружилась: взяла перочинный ножик, слегка заржавевший от долгого бездействия, и набор отверток, которые вкладываются в ручку с крышечкой. В наборе - симпатичное такое шильце, его-то я в ручку и вкрутила. Ну и до кучи - баллончик дезодоранта. Во всех детективах героини пользуются именно им, чтобы разогнать банду киллеров. И только когда под окном засигналила машина моего нового поклонника-маньяка, я сообразила, что нормальная женщина на пикник берет не набор отверток, а такую специальную корзинку - видела в дорогом журнале - "корзинка для пикника". И что я за дура! Ну какой идиот на мне женится, когда я вместо домашних котлет молодому человеку шильце приготовила! Я выглянула в окно, чтобы попросить кавалера подождать еще несколько минут, и отвалилась от подоконника в шоке. На заднем сиденье старенького "Москвича" сидела роскошная пышноволосая блондинка!
  
  Каково! Он приехал с бабой! Вот она - советская интеллигенция. То есть - русская. То есть - российская... Тьфу, запуталась! Ну, и как же мне прикажете себя вести? Хотя, возможно, это его сестра. А может, и жена. Бывшая. Как говорится, высокие отношения... А вдруг - наводчица!? То есть не наводчица, а так, для усыпления бдительности жертвы. Ну и пусть! Все равно поеду.
  Я высунулась в окно, приветливо помахивая рукой, а сама судорожно заучивала номер машины. Поставил бы Петр машину боком - никуда бы я не поехала. От какой ерунды зависит порой наша жизнь - от того, как ставит машину маньяк-недотепа. Написала Маньке записку - она единственная, у кого есть ключ от моей квартиры: "Манька меня увез с бабой-блондинкой за город Реутов если не вернусь он маньяк-убийца машина синенькая моя 234 Танька". Записку приклеила скотчем к зеркалу, захлопнула дверь и сбежала вниз по ступенькам.
  Когда я заглянула в машину, первым моим движением было вернуться домой и переписать записку. Блондинка на заднем сиденье оказалась огромной лохматой собакой. Такие продаются в игрушечных магазинах и стоят ужасно дорого. Когда я совсем уж было поверила, что это подарок любимой девушке, то есть мне, "подарок" приветливо замахал хвостом и автомобиль слегка закачался.
  - Танюша! - Петр был сама любезность. Он выскочил из машины и распахнул передо мной дверцу. Такое я видела только в кино. Обычно дверь я пытаюсь открыть сама, она не поддается, я продолжаю нажимать и дергать, кавалер, сидя за рулем, морщится, как от зубной боли, потом перегибается через сиденье и открывает мне дверь. Когда я сажусь, то либо слишком сильно хлопаю дверцей, либо, наоборот, закрываю неплотно. И в том и другом случае заметно, что кавалер с трудом удерживается от нехороших слов. Так что предусмотрительность Петра меня порадовала. Усевшись, я обернулась посмотреть на собачку, и она дружески лизнула меня в нос.
  - Вы любите собак? - жизнерадостно спросил Петр, усевшись за руль. Я присмотрелась к нему повнимательнее. Вроде бы нормальный человек. Джинсы, джинсовая рубашка, легкая небритость, серые глаза, к тому же - шатен. Мне нравятся шатены. Брюнеты могут быть опасны, а в блондинах моя мама усматривала склонность к предательству. Исключение делала для мужчин, как она выражалась, "типа Иван-дурак". Именно такого, с курносым носом и широкой доброй физиономией я бы хотела себе в мужья, но что-то не попадается. Вероятно, подобные экземпляры остались только на заповедном русском севере.
  - Неужели не любите? - снова вопросил Петр, заводя машину.
  - Нет, конечно, - рассеянно отозвалась я, выныривая из глубоких размышлений о блондинах. - Я ведь вас второй раз в жизни вижу!
  - Вообще-то я о собаках - озадаченно отозвался мой кавалер, аккуратно лавируя среди помоек, которыми так богат наш маленький двор.
  - Собак - люблю. А как ее зовут? Такая хорошая собачка!
  - Не говорите так, - вскрикнул Петр. - У нее на эти слова условный рефлекс!
  - На какие именно? - простонала я, чувствуя, что на меня наваливается жаркая и лохматая туша. Положив лапы мне на плечи, пес принялся облизывать меня с пылом, достойным Мойдодыра.
  - На слова "хорошая собачка"! Ой! - Слава бог у, Петр успел нажать на тормоз. Пес ловко перепрыгнул на переднее сиденье, а именно мне на колени, и, приплясывая и извиваясь, приступил к тщательному вылизыванию любимого хозяина.
  - Послушайте, Петр! - растрепанная, истоптанная и облизанная, я вряд ли могла показаться кому-то обольстительной, поэтому уже не сдерживалась. - Какого черта! Стащите с меня этого монстра или я за себя не отвечаю!
  С извинениями, кряхтением и пыхтением статус-кво был восстановлен, правда, волосы от собачьих слюней слиплись, а лицо чесалось.
  - Что это за животное такое радостное? - с ужасом спросила я у Петра, когда машина наконец тронулась с места.
  - Это бобтейл. Ему три года. Зовут Долби. А иногда мы с мамой зовем его "куцехвостик". Это прямой перевод с английского. Знаете, а он вас полюбил. Собака, она сердцем чует.
  - Я всегда думала, что куцехвостик - это маленький зайчик. А почему - Долби? Он что, хвостом стучит?
  - И это тоже. Ну, долби-звук - это звук вокруг. Он как бы везде. Вот и эта собака всегда и везде. Особенно, когда кто-то ест. И умоляю, как бы он вам ни нравился, никогда не говорите этих слов. Ну, вы меня поняли...
  Я поняла. Петр оказался не маньяком. Я даже не знала, радоваться или сожалеть, поскольку как-то уже настроилась. Мы сидели на берегу маленькой речки. Долби носился по кустам, повизгивая от радости. Корзина для пикника, как выяснилось, действительно существует. Там были бутерброды с ветчиной и сыром, помидоры, кока-кола, печенье и еще много всего. Господи, и салфетки! Наверняка мама собирала. "Петенька пригласил девушку на пикник". Это ж надо! Да собственно, почему бы и нет? Я ведь сама такая. Да, я люблю, когда за мной ухаживают, читают стихи, и не люблю, когда мне говорят: "Да ладно, кончай ломаться, выпей и погнали...". Да, увы, приходилось слышать и такое...
  - Петр, а вы, собственно, кто? - спросила я, глядя, как ловко он сервирует импровизированный стол.
  - Я? Собственно, я историк, но вообще-то круг моих интересов несколько шире...
  Шильце не пригодилось. Петя окружил меня трогательной заботой, деликатно интересовался обстоятельствами моей жизни. А когда узнал, что я живу одна и мало с кем общаюсь, кроме Маньки и Боба, показалось, что он готов меня удочерить. Обстановка становилась все более интимной.
  - Никогда не забуду, - доверительно сообщил Петр, близко склонившись ко мне, - он был или не был - тот вечер? - И задумался.
  - Какой именно? - осторожно осведомилась я. - Вчера в издательстве? По мне, так лучше забыть поскорее...
  - Пожаром зари сожжено и раздвинуто бледное небо, и на желтой заре - фонари, - информировал Петр скороговоркой. Тут я заподозрила, что он нетрезв. Хотя, с чего бы?
  - Я сидел у окна в переполненном зале, где-то пели смычки о любви. Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, "Аи", - продолжал задушевно делиться мой непредсказуемый кавалер.
  "Широко живет мужик!" - подумала я и вдруг сообразила, что мне читают стихи Блока, а в заблуждение меня ввела оригинальная манера исполнения. Я так давно не общалась с людьми, знающими Блока, да еще читающими его наизусть, что даже растерялась. Теперь ведь как - Рафаэль - это не художник, а певец, Мадонна - вовсе не Джиоконда, а наглая девица с тяжелой челюстью, поющая по-английски, а когда упоминаешь Мандельштама, самые продвинутые радостно сообщают тебе, что это способный мужик, который пишет тексты для Аллы Пугачевой. И вот наконец я встретила родственную душу! Он наверняка не ругается матом, не говорит без конца о сексе, он не менеджер, не маркетолог, не логистик, не занимается лизингом, кастингом, франчайзингом, он простой историк!
  - Ты взглянула, - продолжал Петр, - я встретил смущенно и дерзко взгляд надменный и отдал поклон.
  - Обратясь к кавалеру намеренно резко, - вступила я, - ты сказала: И этот влюблен!
  - Именно, именно! Я влюблен! С той самой минуты, как увидел вас в этом вертепе, с той самой секунды, как услышал ваши песни!
  - Что там услышишь из песен моих! - машинально отозвалась я, и это стало последней каплей. Петр тут же пообещал, что книга о свадебных обрядах восточных славян, над которой он работает уже несколько лет, будет посвящена мне. Я поняла это как предложение руки и сердца и возвращалась домой в полном смятении, устроившись на заднем сиденье в обнимку с Долби, который стучал хвостом и пихался, несколько снижая лирический накал происходящего.
  Мы нежно простились у подъезда, и Петр не выразил желания зайти на чашку чая, чем окончательно завоевал мое доверие.
  Ночью, ворочаясь с боку на бок в своей одинокой постели, я думала: а может, это судьба? Может, в этом и есть сермяжная правда, она же кондовая и домотканная? Чего мне терять? Вот выйду замуж за умного, интеллигентного, заботливого... Кофе, опять же, в постель... Кофе я не люблю, но это в данном случае неважно... Главное, рядом - родная душа. А что сейчас? Чужой муж, которому я не нужна. А была бы нужна - еще хуже! Шутка сказать - муж единственной подруги...
  При воспоминании о Бобе сразу всплыли в памяти и вчерашние события, я сообразила, что так и не позвонила Маньке, чтобы выяснить ситуацию - может, я уже уволена? - и, по возможности, загладить свою вину.
  Заснула я часа в четыре, а в девять позвонил Петр. И ошарашил меня еще раз. Видно, совсем обезумел от любви ко мне, что, не скрою, было приятно.
  - Танюша, дорогая, вот, что мне пришло в голову, только прошу правильно меня понять, я вовсе ни на что не посягаю, не подумайте плохого...
  - Петр, я ужасно хочу спать, поэтому говорите конкретнее. Обещаю не думать плохого.
  - Дело в том, Танюша, дорогая, - забормотал Петр скороговоркой, очевидно, боясь, что я его перебью - что у меня с завтрашнего дня путевка в замечательный подмосковный пансионат на два лица, я думал взять с собой маму, но в свете последних обстоятельств, что, если мы познакомимся поближе, я имею в виду духовно, там две комнаты, не подумайте плохого, пансионат академический, будем гулять и разговаривать, там лес, озеро, вам необходимо отдохнуть, я ни на что не претендую, вы такая бледненькая...
  Я думаю, он еще долго мог бы так журчать, погибая от смущения, и мне это нравилось, а реплика о моей бледности расставила точки над и. Действительно, лето в разгаре, а в зеркало на себя без слез не взглянешь. И я так давно не была в лесу... В общем, я согласилась. В трубке вновь раздались радостные всхлипы и восклицания, из которых я поняла, что Петр заедет за мной завтра в восемь.
  Положив трубку, я некоторое время сидела в оцепенении. Трудно было поверить, что все происходящее - не сон. Конечно, самым естественным в данной ситуации было бы позвонить Маньке, все рассказать и выслушать ее мнение. Два дня назад я бы так и поступила. Но теперь, после скандальной презентации, я не находила в себе мужества набрать знакомый номер. А если подойдет Боб? А если они теперь вообще не желают со мной знаться? Иначе почему Манька сама мне не звонит?
  Ладно, в конце концов, я могу позвонить из пансионата через пару дней. Хватит дурацкой рефлексии, плавно переходящей в мазохизм. Я запретила себе думать о чем-либо, связанном с "Мистралем", и начала собирать вещи.
  
  А утром я уже ехала по шоссе на синей машине в обнимку с белым псом. Мимо проносились деревеньки с убогими домишками и пузатыми особняками, на обочинах задумчиво жевали травку пестрые коровы, изредка дорогу перебегали собаки, глядя по правилам сначала налево, а потом направо. В открытое окно доносился волнующий запах. Возможно, это была смесь бензина, навоза и печного дыма, а может быть - запах приключения.
  Пансионат "Сосенки" оказался россыпью разноцветных домиков на берегу озера. Петин коттедж был хоть и маленьким, но действительно двухкомнатным. Мы сходили в главный корпус на обед, взяли добавку для Долби и медленно, расслабленно побрели по тропинкам вдоль лесной опушки. Петя от переполнявших его чувств говорил сбивчиво, перескакивая с проблем древней истории на методы лечения душем Шарко и раздельным питанием. Я слушала его невнимательно, просто наслаждалась солнечным теплом, шелестом листвы, пением невидимых птичек.
  Когда Петя рассказывал что-то о памятниках древнерусского зодчества, сохранившихся в соседнем городке Корнилове, мне под ногу попал подберезовик. С этой минуты вся мировая культура перестала для меня существовать.
  - Это, должно быть, колосовик! - вскричала я радостно и явно невпопад, так как Петя посмотрел на меня обиженно:
  - Танюша, что вы собираетесь делать с грибами? Солить?
  - Не знаю... Если много найду - отдам на кухню, пусть суп сварят.
  Петр только плечами пожал. Дальше беседа не вязалась. Я решила назавтра встать как можно раньше, чтобы успеть в лес раньше всех. Не признаю присутствия в лесу людей! Если уж я попала в лес, он каким-то волшебным образом становится моей собственностью, а других досужих грибников мне хочется выпороть на конюшне розгами. Барские замашки, согласна, но во всем остальном я вполне демократична.
  Вечером после ужина мы долго сидели возле нашего домика. Петя рассказывал о своей маме, с которой мне предстояло познакомиться по возвращении в Москву. В свое время, выйдя замуж за Петиного отца, видного ученого-археолога, она, подававшая большие надежды пианистка, оставила музыкальную карьеру и посвятила жизнь мужу и сыну. После смерти мужа, который был на двадцать лет ее старше, Вера Яковлевна сосредоточилась на Пете и Долби - организация быта и досуга "мальчиков", как я поняла, стала смыслом ее жизни.
  - Вы любите готовить? - спросил Петр.
  Признаться, что я отменно жарю яичницу, а также вполне успешно справляюсь с варкой магазинных пельменей, показалось мне нескромным, поэтому я только промычала что-то неопределенное.
  - Считайте, что вам повезло, Танечка. Моя мама - замечательная кулинарка! Как она готовит фаршированную щуку! А сельдь под шубой! А штрудель! Я уверен, что вы в жизни не пробовали ничего подобного. Мама вас обязательно научит. Она обожает делиться кулинарными рецептами.
  Да, похоже, пир духа будет сопровождаться и пиром плоти, если я, конечно, сумею освоить кулинарные премудрости. А если не сумею? И зачем селедке шуба? - она и голая вполне съедобна.
  А Петр уже планировал наш совместный досуг. К моему ужасу, речь шла о консерватории и Доме композиторов. Должна признаться, с музыкой у меня отношения сложные. В студенческие годы я пыталась освоить гитару. Взяв у однокурсницы самоучитель, я в течение месяца по вечерам щипала струны и самозабвенно подвывала: "Жи-ли-у-ба-бу-си... два-ве-се-лых-гу-ся...". Дальше многострадальных и очень скоро переставших быть веселыми гусей дело не пошло. Может, самоучитель неудачный попался... При этом я люблю петь цыганские романсы и старинные русские песни (а не только про гимназистку, как вы могли подумать). Но вот серьезная музыка недоступна моему пониманию. То есть я могу послушать "Времена года" Чайковского, когда мою посуду, но не более того. Был у меня когда-то поклонник, который сделал-таки ошибку - повел в Дом композиторов. Некоторое время я пыталась слушать. Потом обратила внимание, что свет в зале не погасили и некоторые читают. Я с удовольствием достала книжку и углубилась. Почему-то в антракте молодой человек - юноша из хорошей семьи - как-то быстро меня увел из зала, бормоча, что в такую погоду грех сидеть в помещении. На улице был собачий холод, и я отправилась домой, испытывая одновременно недоумение и облегчение. Потом Манька мне объяснила, что народ следил за музыкой по партитуре, а вовсе не читал детективы под ненавязчивый мотивчик. Было стыдно, а молодой человек мне больше не звонил...
  Кроме музыкальных вечеров в далеко идущих Петиных планах фигурировали лыжные прогулки и походы по родному краю. Моему любимому времяпрепровождению - лежанию на диване с книжкой - угрожали также бассейн и большой теннис. Мне стало слегка не по себе: плавать я не умею, а лыжные мучения на школьных уроках физкультуры до сих пор вспоминаю с тоской. Я попыталась сменить тему:
  - Петя, а Бориса вы давно знаете?
  - Бориса? - Петр недоуменно вскинул брови. - Ах, Бориса... Да нет, познакомились, в общем, случайно. Я подготовил к изданию книгу отца, монографию. Он не успел, и я посчитал своим долгом... Обращался в разные издательства - безуспешно. Один знакомый посоветовал "Мистраль". Пришлось издавать за свой счет - но я не в обиде. Напечатали триста экземпляров, очень прилично. Я вам непременно дам посмотреть - у меня есть с собой экземпляр...
  Господи, я понимаю - фотографию, но таскать с собой повсюду монографию усопшего родителя - это уже перебор! Любовь к предкам - дело святое, но не до такой же степени! Может, у него еще и любимая нотная тетрадь моей будущей свекрови с собой?
  Около двенадцати Петя, нежно поцеловав меня в щеку, пожелал мне спокойной ночи, и мы разошлись по комнатам. Сначала я не могла заснуть, так как подозревала, что Петя заглянет на огонек, вернее, на отсутствие оного. Спустя некоторое время, когда окончательно стало ясно, что визит не состоится, и я стала задремывать, улегся спать и Долби.
  Кошки спят молча. Собаки спят шумно.
  Не знаю, почему пес выбрал место под моей дверью, то ли сторожил, чтобы собственность хозяина не убежала, то ли проникся ко мне нежными чувствами, но факт остается фактом - поспать толком мне не удалось. У нас в доме никогда не было животных, и я не знала, что собаки во сне храпят, сопят, пукают. Они, не просыпаясь, перебирают лапами, чавкают и клацают зубами, что-то выкусывая из шерсти, чешутся, громко стуча коленками, а также хвостом, когда им снится что-то приятное.
  Уже светало, когда я наконец заснула. Снились плавающие в бассейне щуки в шубах. Их следовало глушить теннисной ракеткой и подавать на стол. Петя с Долби в четыре руки - лапы? - играл на рояле. А толстая тетка, похожая на мадам Софи, грозила мне лыжной палкой: "Забудь, что ты гимназистка второго класса! Не то сделаю из тебя штрудель!"
  В восемь часов со словами: "Какое чудесное утро!" - и с завтраком на подносе в комнату вплыл Петр. Он был умыт, причесан, побрит, в свежей рубашке. Хорошо хоть без галстука. Следом за хозяином в комнату ворвался Долби с целью засвидетельствовать свое дружеское расположение.
  Никогда не пробовала завтракать в постели, но теперь поняла, что это ужасно. Представьте, не умывшись, не причесавшись и не почистив зубы, и, что самое главное, не пописав, надо что-то есть и пить. А рядом стоит влюбленный мужик и, умильно глядя, говорит: "Танюша, дорогая, так будет каждое утро!"
  Быстренько проглотив обжигающий кофе и зажевав его печеньем, я выставила Петра за дверь и стала одеваться. В голове было мутно, а во рту после кофе - горько и сухо. Приводя себя в порядок, я решила, что следует более активно проявлять свою индивидуальность. Ну не люблю я кофе! И лыжи! И симфоническую музыку! А люблю - гулять по лесу, собирать грибы, читать книжки и болтать с Манькой. Имею право! Жизненный опыт подсказывал, что мужчины предпочитают стервозных эгоисток. Что ж, не все потеряно. Прямо сегодня и начнем эксперимент. И вообще, почему мы с женихом до сих пор на вы? И как насчет вздохов на скамейке и прогулок при луне? Где лирика и интим? Состроив в зеркало несколько гримас, соответствующих настроению, я решительно вышла из комнаты.
  - Какие у нас планы на сегодня, дорогой?
  - Вы не поверите, Танюша, но здесь, в главном корпусе, великолепная библиотека. Просто удивительно, как не растащили. Я хотел позвонить маме, а потом - в библиотеку.
  Сделав над собой некоторое усилие, я обняла жениха за шею и заглянула в глаза:
  - Петя, дорогой, тебе не кажется, что нам пора перейти на ты? И бог с ней, библиотекой, пойдем лучше в лес. Или на озеро - будем загорать, кататься на лодке...
  Мое предложение явно застало Петра врасплох. Он, похоже, не сомневался, что этот замечательный летний денек мы проведем в читальном зале, а вечером за чаем обсудим прочитанное. Признаюсь честно, в библиотеку мне тоже хотелось заглянуть, но еще больше хотелось настоять на своем.
  Петр трепыхнулся в моих объятиях и смущенно забормотал:
  - Ну, конечно, замечательная идея, я только посмотрю, как там машина, и позвоню маме...
  - Хорошо, я буду ждать тебя возле лодочной станции, - я чмокнула Петю в щеку и пошла за купальником.
  Вода в озере оказалась не слишком грязной и довольно теплой. Потоптавшись на мелководье, я устроилась на берегу так, чтобы иметь максимальный обзор. Солнышко поднималось все выше, отдыхающие понемногу стекались к озеру и располагались на лежаках и скамейках, а Петра все не было. Разморенная долгим сидением на солнцепеке, я лениво разглядывала товарищей по отдыху. Молодежи было немного, публика все больше солидная, интеллигентного вида. Заметив мой изучающий взгляд, пожилая пара, расположившаяся рядом под большим зонтом, одарила меня ласковыми улыбками. Старичок прошелестел:
  - Голубушка, не знаете ли, когда состоится экскурсия в Корнилов - сегодня или завтра?
  Я покачала головой:
  - К сожалению, не знаю... Мы только вчера приехали...
  - Да-да, мы вас видели вчера, любовались - какая прекрасная пара! У вас, наверное, медовый месяц?
  - Нет, мы еще не женаты, - зачем-то честно призналась я. - Так что месяц у нас не медовый, а, так сказать, м-м... нектарный ...
  Старичок захихикал, прикрыв рот ладошкой:
  - Любопытно, любопытно... Ты слышишь, Женюра, - нектарный месяц! Ах, молодежь...
  - Надо же, - подхихикнула старушка, - никогда не слышала - оригинально!
  Поняв, что легкомысленно подкинула скучающим старичкам пикантную тему для разговора, я поспешила ретироваться.
  Вот дура! И кто меня за язык тянул: супруг, жених - кому какое дело? А теперь эти одуванчики при встрече будут интересоваться, как идет сбор нектара. Интересно, что им Петя ответит? И куда это он провалился? И что мне делать: скучать одной в домике, отправиться за грибами или попытаться оторвать жениха от фолиантов и манускриптов? Не успела я подойти к коттеджу, как из кустов выскочил Долби. Ага, один явился, значит, и другой на подходе. Я решила, что самое лучшее - броситься жениху на шею и прошептать как можно интимнее: "Я так рада, что ты сумел вернуться пораньше!" Или "счастлива"?
  Пока я напяливала на лицо блаженную улыбку и готовила сакраментальную фразу, из-за угла коттеджа появился Петя. Но не один. Под локоток он придерживал субтильную дамочку в белом. Белым было все: волосы, босоножки, облегающие брюки, полупрозрачный блузон, сумка и панамка с кокетливыми ромашками на тулье. Ромашки меня доконали - бабе явно под сорок, а она белую-несмелую изображает. И где ее Петя откопал? Забыв стереть с лица идиотскую улыбку, я стояла и ждала, что будет дальше.
  - Танюша, представляешь, какая приятная неожиданность - встретил Зою, ученицу и помощницу моего отца, - Петя сиял и захлебывался от радости. - Не виделись сто лет, и вот - такой сюрприз. И, конечно, Зоя в библиотеке - вся в науке, в археологии, даже здесь, в пансионате!
  Да уж, да уж... Именно для библиотеки эта Зоя из мезозоя так вырядилась! Сидела там, небось, как паучиха, и ждала, когда какой-нибудь контуженный наукой недотепа забредет в библиотеку и попадет в ее сети.
  Петя наконец отпустил Зоин локоток:
  - А ты, Танюша, как тут, не скучала?
  - Ну что ты, дорогой, развлекалась изо всех сил... Кстати, говорят, намечается экскурсия в Корнилов... Мы поедем?
  Петя слегка поморщился:
  - Да зачем нам экскурсия? Сами съездим. Тем более - я же тебе рассказывал - у меня там дело есть. Приятная, так сказать, обязанность. Вот и Зоя компанию составит...
  Зоя затрясла ромашками:
  - С удовольствием! Я ведь возле Корнилова несколько полевых сезонов провела. Прелестный городок!
  Здорово! Только этого мне не хватало! И чего эта сезонница так плотоядно на моего жениха смотрит? Поганка в панамке!
  - Да, Танюша, представляешь, через месяц в Москву приезжает оркестр Огюста Монплезира. В программе - Второй концерт Малера! Обязательно надо сходить. Зоя обещала помочь с билетами.
  - Вы, Таня, любите Малера? - вкрадчиво спросила Зоя.
  - Нет, я люблю Малевича. "Черный квадрат", - отрезала я. Зоя с Петей переглянулись, и мне это совсем не понравилось. Я почувствовала себя лишней на этом празднике жизни. - Знаете, что-то у меня голова разболелась, видно, на солнце перегрелась. Пожалуй, пойду прилягу...
  Уходя, я заметила, как Зоя по-хозяйски треплет за ухо радостно повизгивающего Долби. И ты, Брут...
  Я лежала, уставившись в потолок, и слышала, как за стеной оживленно беседуют Петя и Зоя: сначала о музыке, потом об археологических раскопках... И зачем я здесь? Замуж мне уже не хотелось. Ничего не хотелось. Хотелось спать. И я заснула.
  
  Проснулась я часа через два с чувством какого-то радостного облегчения. Собирая вещи, я даже бормотала под нос какие-то бойкие частушки. На клочке оберточной бумаги написала записку Пете: "Извини, срочно надо в Москву. Не поминай лихом. Татьяна". Что это - ранний климакс или комплекс старой девы - я, как говорится, подумаю об этом завтра...
  Сначала я выбросила в окно свою дорожную сумку, а затем и сама перевалилась через подоконник. Пара царапин на животе не особенно меня огорчила. Оглядевшись, я с удовлетворением констатировала, что моя эскапада осталась незамеченной. Отдыхающие либо дремали после обеда, либо сидели в тенечке, лениво переговариваясь. Я не торопясь вышла за территорию пансионата и только когда домики скрылись за деревьями, ускорила шаги. Лес становился все гуще, все меньше попадалось на пути примет цивилизации - кострищ, битых бутылок, полиэтиленовых пакетов. Перешагивая через поваленные деревья и обходя группки тесно скучившихся елочек, я не забывала глядеть под ноги и один за другим нашла пять крепеньких белых. Сунув их в карман сумки, поняла, что забрела в чащу и совершенно не имею представления, куда идти.
  Да, деревья обрастают мхом с севера, а муравьи строят муравейники с южной стороны деревьев, но какой мне от этого толк? Если бы я знала, куда мне идти, мне гораздо легче было бы туда добраться.
  Тут я вспомнила слова мудрого Будды: "Если не знаешь, куда тебе идти, - иди на восток. " Мне сразу полегчало. Будда зря говорить не будет, не такой он человек.
  Направление на восток я узнала у муравьев и деревьев, у солнца, пронизывающего своими лучами древесные кроны. И почему в лесу я чувствую себя гораздо лучше, чем среди людей? Уж конечно, не потому, что человек - царь природы. Хорош царь - маленькая, бог ом забытая букашка, покусанная комарами, с исцарапанным животом и натертыми ногами...
  За ельником пошел орешник. Кто хоть раз пробовал пробираться через орешник напрямую, тот меня поймет и посочувствует. Легче пробежать насквозь гимнастические брусья. Минут через сорок деревья наконец расступилась, взору открылась солнечная полянка. Тут я смогла скинуть с плеча свою сумку, сесть на пенек и съесть пирожок. За пирожком последовали бутерброд и апельсин - предусмотрительно прихваченные мной остатки завтрака. Стряхнув крошки на радость невидимым насекомым, я с удовольствием закурила и задумалась. Конечно, в суровых брянских лесах можно бродить неделями, но чтобы в Подмосковье тащиться добрых два часа и не встретить не души... Дело-то к вечеру... А если придется заночевать в лесу? Хорошо еще, что у меня есть зажигалка. Значит, можно развести костер. Представив, как я буду сидеть одна-одинешенька среди темного леса у худосочного костерка, а за спиной - кромешная тьма, и в этой тьме загадочное потрескивание, шорохи и чавканье, и десятки изучающих меня глаз, я вскочила с пня, и, наскоро сориентировавшись по замшелой сосне, устремилась на восток.
  Вперед, на восток! Drang nach Osten! Вдруг вспомнились виденные в детстве фильмы про подпольщиков, первопроходцев и ударников коммунистического труда. Я собрала свою волю в кулак и громко запела:
  Drum, links, zwei, drei!
  Drum, links, zwei,drei!
  Wo dein Platz, Genosse, ist?
  Хорошо, однако, что вокруг ни души и никто не видит, как я марширую среди берез и сосен. Еще немного, и я ворвусь в ближайшую деревню с криком: "Матка! Курка, млеко, яйки!"
  Лес вдруг стал просторным и светлым, как колоннада Казанского собора. Я прислушалась. Издали доносился шум проносящихся по асфальту машин.
  Мои блуждания по лесу благополучно закончились, но что дальше? Я выбралась на шоссе и огляделась. Справа на обочине маячил указатель "Корнилов - 3 км". Значит, Москва, скорее всего, налево. Я уселась под березкой на обочине и задумалась. Интересно, как там Боб, Манька? Неужели она так и не звонила мне? Или звонила и, не застав по телефону, приезжала... А я даже записки человеческой ей не оставила. Хоть какой-нибудь клочок бумаги, который мог бы объяснить мое исчезновение... Страничку из блокнота, вроде той, что сейчас скомканная, сметенная порывом ветра с обочины шоссе, подлетела к моим ногам. Отметив про себя, что бумага дорогая, с водяными знаками, я отпихнула ногой незваную бумажку, но та и не собиралась улетать прочь. Может, это какой-то намек, символ, послание свыше? Прижав бумажку ногой, я осторожно потянула за уголок. Приоткрылись буквы: "...обот". Похоже на подпись. Робот? Ну, филолог, какое еще слово оканчивается на "обот"? Я напрягла извилины: робот, хобот, мотобот... Кажется, всё...
  Развернула бумажку - "Хобот"! Не слабо! Ну, и что же написал на дорогой импортной бумаге таинственный Хобот?
  "Птичка, встреча у памятника в среду в 18-00". Очень трогательно! Хобот, влюбленный в Птичку, - просто сюр какой-то! Однако, как бы там ни было, мне-то никто никогда не писал записок с приглашением на свидание. Никогда, представляете?! - ни разу в жизни! Мне стало грустно. Отшвырнув дурацкую записку, я подхватила сумку и зашагала в сторону Корнилова.
  
  Город Корнилов оказался маленьким: окраина, окраина и сразу - центр. Окраина - частные дома с малюсенькими палисадничками, а центр - приземистый и какой-то толстый кремль, универмаг, помпезное здание банка, который, продав одну свою дверь, мог бы скупить весь городок на корню, а также отделение милиции, удобно расположившееся прямо против ресторана.
  Хотелось есть. В ресторан я, разумеется, не пошла, а уселась под навесом маленького уличного кафе у стен кремля. Посидев в тишине и поняв, что ко мне не подойдут, направилась к деревянной будочке, расписанной цветами и жар-птицами. В окошке, в окружении шоколадок и пива дремала толстая тетка. Рядом висело меню: "Хот Доги, чебуреки, сосиска отдельно, пиво...". Разбудив тетку отнюдь не деликатным покашливанием, я спросила:
  - А что это - "сосиска отдельно"?
  - Что - что! Сосиска отдельно, булка отдельно. Горчица на столе. А культурно - все вместе сделаю, только это уже хотдог, и цена другая.
  Культурный вариант стоил вдвое дороже. Я решила, что вполне смогу сама положить отдельную сосиску на булочку.
  - А попить что у вас?
  - Пиво - импортное, наше.
  - И пиво сами варите?
  - Ага! - с неожиданной язвительностью отозвалась продавщица. - И сосиски сама в булку ложу, и пиво сама варю. Вы, что ль, с луны свалились? Пивзавод у нас здесь. Неужели не слыхали? Пиво "Кречет"! Даже заграница пьет!
  - Я пиво не люблю. А чаю нет? - спросила я.
  Кажется, мое неуместное признание в нелюбви к пиву прозвучало вызывающе. Тетка процедила:
  - Кофе растворимый. Будете? Тогда ждите.
  Господи, да что они все, сговорились, что ли, со своим кофе? Но пришлось смириться. Я села, прикрыла глаза и, кажется, задремала. Очнулась от скрипа тормозов. Рядом с кафе остановилась потрепанная красная легковушка, из которой вывалились трое накачанных парней. Пересмеиваясь и густо пересыпая свою речь непечатными выражениями, они взяли дюжину пива, достали из машины бутылку водки и закуску и с удовольствием расположились за соседним столиком. Я поняла, что это надолго. Подошла к будке.
  - Вы обо мне не забыли?
  - Прям! Забыла! Сейчас вода закипит.
  - Какая вода?
  - В кастрюльке. Не волнуйся, у нас все современное, в микроволновке варим. Сейчас закипит и брошу!
  Мелькнуло подозрение, что сосиска и кофе будут брошены в одну кастрюльку. Немного поколебавшись, я вернулась на свое место. Парни уже приняли по стакану и теперь оживленно обсуждали свои дела. Волей-неволей пришлось слушать.
  - И чего резину тянем? Давно бы уж в Сочах телок щупали...
  - Не дергайся, тут игра серьезная идет...
  - Да не нравится мне этот чудачок - контуженный какой-то... И зачем ему этот хлам?
  - Это тебе - хлам... А клиент, может, и контуженный, зато с бабками. Ты-то вон не контуженный, а толку?
  - Так, может, самим все взять?
  - А дальше что? Товар на любителя... Такой на базаре не толкнешь...
  - А клиент не кинет?
  - Пусть попробует! Выпотрошим, как миленького. Помнишь, как Кабан в прошлом году...
  Рассказ о подвигах Кабана состоял сплошь из матерщины и сопровождался такими взрывами хохота, что я невольно заерзала на стуле.
  Наконец продавщица высунулась из будки:
  - Эй, девушка, готово, забирай!
  Я подошла и вымученно улыбнулась продавщице:
  - Веселые ребята!
  - А-а-а, не бери в голову. Генка Хобот с дружками отдыхает...
  Хобот? Вот, считай, и познакомились... Наверное, и Птичка ему под стать. Никогда бы не подумала, что подобные типы вызывают своих подружек на свидание записками.
  Я привычным жестом сунула руку в карман, чтобы расплатиться за свой долгожданный ужин, как вдруг поняла, что той мелочи, которая нащупывается, никак не хватит. А кроме родной мелочи, денег у меня - тощая пачка долларов мелкими купюрами, зарытая на дне сумки. Я застыла в замешательстве.
  - Заснула, девушка? Плати быстренько и - приятного аппетита. Мне закрываться пора.
  - Послушайте, - наклонившись к продавщице, забормотала я, - а можно, я с вами долларами расплачусь? Или обменяйте мне, если не трудно... Я сейчас...
  Я бросилась за сумкой, а продавщица заголосила, словно я ее вилкой пырнула:
  - Нет, вы на нее посмотрите... Она с доларями цельный час сосиску ждет! У нее, бедняжки, рублей нет, а валюты - полный чемодан! С доларями, милая, у нас напротив столуются! И откуда ж такие берутся? Пиво не пьет - а за сосиску ей доларей не жаль...Тьфу!
  Дрожащими пальцами выцарапав со дна сумки пару заветных бумажек, я сунула их продавщице, заметив, как порозовело от удовольствия ее лицо. Сзади уже не гоготали. Я спиной чувствовала пристальный и весьма заинтересованный взгляд трех пар глаз. Это ж надо было так влипнуть! И куда ж меня занесло на ночь глядя? Сейчас эти веселые ребята будут меня потрошить, как Кабан прошлогоднего клиента...
  Я схватила с тарелки сосиску и булку, опрокинув при этом пластиковый стаканчик с дымящимся кофе, и рванула из-под навеса. Сзади раздался смех, грохот упавшего стула, кто-то крикнул: "Девушка, ты куда? Давай познакомимся поближе...", но я уже неслась, налетая на редких прохожих, мимо милиции и банка, мимо булочной и универмага, мимо, мимо, мимо... Когда дыхание перехватило и уже подкашивались ноги, рядом со мной остановилось, натружено вздохнув, что-то знакомое и потому надежное, и я из последних сил взлетела на подножку автобуса.
  О, эти автобусы! Кажется, куда бы тебя не занесло, из какого топкого болота или непроходимой чащи ты не вылез - рядом непременно есть остановка автобуса. И рано или поздно, сейчас или завтра, он обязательно приедет и отвезет тебя к людям. Он приедет, дребезжащий, с незакрывающейся дверцей, и ты сядешь в его пыльное теплое нутро, блаженно прижмешься к стеклу с приклеенным билетиком и будешь ехать, покачиваясь, и думать о сытном ужине и теплом ночлеге.
  На билет мне, слава бог у, хватило.
  - А куда этот автобус идет? - спросила я кондукторшу, немного отдышавшись.
  - На конечную...- меланхолично ответствовала та.
  - И скоро конечная?
  - Скоро...
  - А скажите, пожалуйста, у вас тут остановиться где-нибудь можно? Ну, в смысле переночевать, - заискивающе спросила я, подсознательно ожидая если не хамства, то подвоха. - Может, дом колхозника...
  - Дом колхозника там же, где и колхозники, - кондукторша наконец взглянула на меня с интересом. - А ты, что ль, колхозница? Не похожа...
  - Нет, я...журналистка. Собираюсь о вашем городе написать. Но вот, так вышло, задержалась в дороге, - врала я вдохновенно и, как мне казалось, довольно убедительно. - Я в командировке, а в редакцию городской газеты теперь уж только завтра попаду. Так не подскажете?
  - На Кречетовскую гостиницу у тебя, командировочной, денег не хватит. Туда большие пивнюки приезжают - опытом обмениваться...Ты вот что, на автостанции поспрашивай, там бабы торгуют. Койку, может, кто и сдаст, переночуешь.
  И как я сама не догадалась! Конечно, на автобусной станции или на железнодорожном вокзале всегда пасутся доброжелательные бабульки с семечками, солеными огурцами и жареными курами в промасленных газетах. Если сами не пустят на постой, так, может, посоветуют чего.
  Уже стемнело, но на освещенной площади еще наблюдалось некоторое оживление. У закрытого коммерческого киоска сидели с товаром несколько бабок.
  - Здравствуйте, бабушки! - бодро сказала я. - А что, угол никто не сдаст бедной гостье вашего города?
  Молчанье было мне ответом. Я растерялась. На них вся моя надежда - а они как воды в рот набрали. Может, для затравки купить у них чего-нибудь - семечек, пучок редиски... Нет, не получится. Не баксами же за семечки расплачиваться...
  Пауза затянулась... Наконец, одна из бабок встрепенулась и сказала - но не мне, а своей товарке:
  - А что, Матвевна, пора и на покой. Покупателев, видать, уж не дождемся, - и начала собирать свой нехитрый товар.
  И другие бабки заерзали, закряхтели, завозились: "Да уж, не идет торговля, пора на боковую..."
  И только одна, расположившаяся несколько поодаль, старушка, а вернее - пожилая дама - с разложенными на картонной коробке кружевными воротничками и трогательно вышитыми платочками не шелохнулась. Я собралась с духом и подошла к кружевнице:
  - Простите, пожалуйста, я случайно оказалась в вашем городе, мне бы переночевать, только одну ночь. Помогите мне, пожалуйста...
  Старушка некоторое время разглядывала меня сквозь стекла очков, потом молча аккуратно собрала в сумку воротнички и платочки, сложила свою скамейку:
  - Меня зовут Серафима Ильинична. Я живу одна. Пойдемте... Можете понести мою скамеечку.
  И мы отправились по темным, медленно остывающим от дневного зноя пыльным улочкам куда-то в загадочные дебри древнего города Корнилова. "В посаде, куда ни одна нога еще ни ступала, лишь ворожеи да вьюги..." Хотя был теплый июньский вечер и в воздухе тоненько пели вполне летние комары, меня вдруг передернуло, как от холода. Где я, куда и зачем иду? Еще позавчера я не подозревала о существовании этого города, а пять минут назад - не знала никакой Серафимы Ильиничны. А теперь они стали частью моей жизни: и этот провинциальный городок, и эта неразговорчивая старушка... А еще - Петя Реутов, горластая продавщица и меланхоличная кондукторша, Хобот со товарищи... Господи, всего-то три дня прошло со скандального вечера под девизом "Удивительное - рядом", а что стало с моей такой размеренной и, признаться, пресной жизнью?! Так, с легкой руки мадам Софи, я отправилась в дальнюю дорогу - словно ступила на лезвие ножа и иду по нему, балансируя, как сомнамбула. Главное - не очнуться раньше времени, чтобы не рухнуть в тартарары...
  Наши шаги были почти не слышны на сонных улочках Корнилова. Только тени от редких фонарей сопровождали нас - то возникая под ногами густой темной кляксой, то вытягиваясь и бледнея до полного исчезновения.
  - Вот мы и пришли.
  Из темноты надвинулась на меня какая-то громада, совсем не похожая на уютную избушку старушки-кружевницы.
  - Но почему он такой огромный? - вырвалось у меня.
  - Мой дом что-то вроде местной достопримечательности. Дом-голубятня. Его строил мой папаша скорее не для нас, а для своих голубей. Вход к ним - прямо из дома, лестница удобная, не надо карабкаться. Может быть, слышали - знаменитые корниловские голуби. Хотя откуда девушке знать такие вещи? Проходите, сейчас чайник поставлю...
  
  Старушка отвела меня в маленькую комнату в глубине дома:
  - Думаю, вам здесь будет удобно...
  Присев на краешек железной кровати, покрытой белым кружевным покрывалом, я осмотрелась. Шифоньер, венский стул, над кроватью - коврик с тремя богатырями и репродукция "Утра в сосновом лесу" в облупившемся багете.
  Только теперь я почувствовала, как устала и хочу спать, спать, спать... Но из соседней комнаты раздался голос хозяйки:
  - Идите, я покажу вам, где умывальник, и садитесь пить чай. И скажите, наконец, как вас зовут...
  Я наскоро умылась, и мы сели за круглый стол под оранжевым абажуром. Тут я вспомнила о злосчастной, столь дорого доставшейся мне сосиске. Когда я извлекла ее вместе с помятой булкой из кармана куртки, Серафима Ильинична только усмехнулась: "Богато живете..."
  Варенье клубничное, смородиновое, печенье, мягкий хлеб, масло - все было необыкновенно вкусным. Как я себя не сдерживала, боюсь, припасам Серафимы Ильиничны был нанесен немалый урон. Успокоив себя мыслью, что завтра с утра непременно куплю чего-нибудь к чаю, я сказала:
  - Знаете, я первый раз в вашем городе, даже не слышала никогда о Корнилове. Случайно здесь оказалась, проездом. Я в газете работаю - "Подмосковные просторы". - Меня несколько смутил пристальный взгляд старушки, и я добавила: - Внештатным корреспондентом. Пишу на темы краеведения. Расскажите мне о Корнилове. Что у вас тут интересного?
  - Как вам сказать... Для Москвы у нас чудес, может быть, маловато... А для уездного городка вполне достаточно. Вы говорите, краеведение... А ведь мой папаша краеведом был, настоящим. Работал в Москве с Райковым, Анциферовым, с Надеждой Константиновной встречался не раз... Для вас, молодых, двадцатые годы - времена доисторические, допотопные. А все это было, было...
  - Так вы в Москве жили? А как же здесь оказались?
  - Не оказались бы, да время такое было... В начале тридцатых объявили краеведов реакционерами, будто бы они буржуев и помещиков идеализируют... Многие тогда пострадали. Хорошо, папашу друзья предупредили, уезжай, мол, из столицы сам, а то не по своей воле уедешь - куда Макар телят не гонял... Он и собрался в одночасье, матушка как раз мной беременна была. Я уж здесь родилась... Так уж, почитай, без малого семьдесят лет здесь живу. Где родился, там и пригодился...
  - И что, в Москву не тянуло?
  - А что Москва? Бывала я в Москве - суета сует... А у нас здесь тихо, о вечном думается хорошо.
  Старушка перекрестилась и задумалась, глядя в темное окно.
  - И чем же родители ваши здесь занимались?
  - Папаша учительствовал, матушка по хозяйству... Времена-то не больно сытые были - огород завели, живность держали... Всяко было... Папаша голубями увлекся - корниловские голуби известные, еще до революции на выставках призы брали.
  - А в войну?
  - Папашу еще до войны арестовали. А за что - бог весть... Говорили, детей не тому и не так учил. А что ж тогда раньше не спохватились? Он к тому времени, почитай, полгорода выучил. И историю преподавал, и словесность... Музею местному много помогал... Вы ведь в музее нашем не были еще?
  - Да нет, не успела...
  - Сходите, он хоть и не чета московским, но интересный. Конечно, сейчас для музеев не лучшие времена... Хорошо хоть пивзавод помогает, вот и коллекцию директор для города приобрести хочет - может, оживет музей...
  - А что за коллекция, Серафима Ильинична?
  - Да есть у нас коллекционер местный... - Старушка замялась и словно тень покрыла ее разрумянившееся от чая лицо. - Коллекция у него... Ну, да я не специалист... Ох, Таня, припозднились мы, пора и честь знать. Добрые люди уж второй сон видят. Заболтала я вас...
  - Нет-нет, Серафима Ильинична, что вы, так интересно... А вы кем работали?
  - Медсестрой... Как пришла после училища, так больше сорока лет в Корниловской больнице... Так и работала бы, да сердце пошаливать стало...
  - Скажите, а что, пиво местное - "Кочет"? - действительно такое знаменитое?
  Старушка, начавшая прибирать со стола, остановилась и тихо рассмеялась:
  - Не "Кочет", Таня, а "Кречет". Неужели вы и о нашем поэте, Кречетове, ничего не слышали? - Старушка прочитала нараспев:
  Мама поколет дрова,
  Печь затопит, сварит обед...
  Я сижу, низаю слова,
  Буду знаменитый поэт!
  - Слышала, а разве он ваш, корниловский?
  - Как же, как же... Недавно памятник поставили возле кремля, а скоро и дом-музей собираются открыть. Рубальский, директор пивзавода, обещал денег дать. У него на заводе, почитай, полгорода работает. Всякое про него болтают, а я скажу - хозяин. В мэры собирается - и правильно. Я его давненько знаю, всегда шустрый был, выдумщик... - И снова тень набежала на ее лицо.
  Я сидела, слушала и ощущала какое-то детское удивление. Когда-то, давным-давно, мы с мамой ездили в гости к ее знакомой под Малоярославец. Помню, я смотрела в окно электрички на проплывающие мимо дома и поражалась: "Надо же, и здесь люди живут!" И сейчас, слушая рассказ Серафимы Ильиничны, я начинала видеть жизнь провинциального городка в частностях, лицах, судьбах. Здесь тоже рождались, жили, умирали, учили детей и создавали музеи, варили и пили пиво, открывали памятники... Кстати, не тот ли это памятник, у которого имеют обыкновение встречаться местные влюбленные, вроде Хобота и Птички? А что за коллекция, о которой старушка явно не желала распространяться? И почему так изменилось выражение ее лица при упоминании о директоре пивзавода? Правильно говорят, что в каждом дому по кому и что у каждого свой скелет в шкафу. Я взглянула на старинный резной буфет и невольно поежилась.
  Серафима Ильинична собрала со стола, погремела на веранде посудой, вышла во двор и вернулась, а я все сидела за столом, подперев рукой щеку и задумавшись.
  - Серафима Ильинична, а ваш отец... он, что, так и не вернулся?..
  - Вернулся, в сорок шестом, с чахоткой. Недолго потом пожил... А вскоре и мамаши не стало. Совсем молодая еще была - жить бы да жить... Да не дал Господь... Да что вы, Таня, зачем вам это? Наслушаетесь на ночь - спать будете плохо. Ложитесь, утро вечера мудренее.
  Старушка исчезла в темной глубине дома. Я взглянула на часы - половина второго. Неужели закончился наконец этот день, столь насыщенный событиями и переживаниями? Да, завтра с утра надо обязательно посетить музей, разузнать про коллекцию, посмотреть памятник. Может быть, найдет вдохновение, и я сочиню матерьяльчик для "Подмосковных просторов". Хорошо, что удостоверение, хоть и просроченное, с золотым тиснением "Пресса" у меня всегда с собой.
  Я загорелась - скорее бы утро! - даже спать расхотелось. Решила покурить на крылечке, чтобы обдумать планы на завтра, да и обилие выпитого чая давало о себе знать. Я приоткрыла дверь, двинулась на ощупь. Как бы Серафима Ильинична не подумала плохого! Мелькнул слабый луч света. Заглянула в щелочку - старушка стояла на коленях перед иконой, нет, перед целым иконостасом: "И прости им грехи их вольные и невольные..." Поклоны кладет, истово молится. О ком? О чем?
  Устыдившись невольного шпионства, двинулась дальше, нашарила в темноте дверь на волю и вышла на крыльцо. С удовольствием закурила. Городок тонул во тьме. Где-то вдалеке взлаяла сонная собака, и опять тишина. То ли ночной озноб, то ли холодок страха пробежал по позвоночнику. "В посаде, куда ни одна нога..." Нет, одна нога, вернее, все-таки две, здесь явно ступали. В непроглядной ночи кто-то был. Раздался шорох, странный скрип, шустрый топоток. Сердце бешено заколотилось, я невольно присела и затаилась. Захотелось перекреститься: "Свят, свят, свят...".
  Кажется, нужная мне будочка была во дворе слева. Подсвечивая себе зажигалкой, разобралась со щеколдой. Да, что ни говорите, цивилизация имеет свои неоспоримые преимущества. Свои переживания внутри сооружения опускаю. Обратно неслась стрелой, ориентируясь на слабо освещенное лампадным огнем окно старушки.
  Не зажигая света, разделась и нырнула под пушистое одеяло. Наверное, голубиный пух... Не забыть утром обменять доллары, а то опять влипну в историю... И сколько я должна Серафиме за постой? Надо было спросить... Ладно, всё - завтра...
  
  Узкая темная лестница вьется, заворачивает, один этаж, второй... Кремль или монастырь? От толстых стен веет холодом. На площадке - женщина без возраста, бледная. В очках, строгий костюм. Указка - как шпага.
  - Я директор музея. Проходите, вас ждут.
  Ждут? Откуда они меня знают? Вслед за директором вхожу в огромный сводчатый зал, в витринах мечи, шпаги, мушкеты, наганы и маузеры. По углам - рыцари в металлических латах. На шлемах, на плечах - голуби, голуби. Воркуют, переминаются.
  - Зачем здесь голуби, они же все загадят? - удивляюсь я.
  - Что вы, - обижается директор. - Это же наша гордость - корниловские.
  Голуби похожи на индюков. Толстые, надутые, с пышными хвостами. Смотрят недобро. Торопливо спрашиваю:
  - А поэт, Кречетов, передал уже вам свою коллекцию? Вот бы посмотреть!
  - Коллекцию? А кто вам сказал про коллекцию? Что вы знаете? И вообще, кто вы такая? Паспорт у вас есть? Пропуск, читательский билет, свидетельство о рождении? Водительские права, наконец!
  - Я не вожу машину, ее водит Долби, - мне стыдно. - А паспорт я сейчас...
  Боже - сумка исчезла! Шарю по карманам - пусто. Сковал ужас: они все знают и сейчас меня схватят! Бежать!
  Устремляюсь к выходу и налетаю на рыцаря. У него из-под забрала вытягивается длинный хобот - омерзительный, розовый - пытается меня поймать. Отталкиваю рыцаря, он с грохотом разваливается, доспехи скачут по ступенькам, мечутся жирные голуби в кружевных воротничках...
  ...Я проснулась, отмахиваясь от голубей руками и ногами. Что это так грохочет? Не рыцари же, в самом деле! Или это в дверь стучат?
  Дверь распахнулась, и на пороге возникла мужская фигура в розовой рубахе.
  - Гы! - радостно сказал мужик. - Сима не пускает, а я пришел. Кушать хочу.
  - Вы кто? - совершенно оторопев и не понимая, явь это или продолжение сна, спросила я.
  - Я - Роман. Я ей говорил - все ломать. А она - чинить. Роман - чинить, Роман - ломать... А кушать? - Мужик поскреб пятерней густо заросшую щеку.
  - А хозяйка где, Серафима Ильинична? - перебила я непрошеного гостя, вжимаясь в перину и натягивая одеяло до подбородка. Розовый барбудос не успел ответить. За его широкой спиной раздался голос Серафимы Ильиничны:
  - Ах ты, безобразник! Ты зачем здесь? Напугал девушку... Иди, иди, делом займись.
  - А кушать? А запеканка?- заскулил Роман, отступая от двери.
  - Будет тебе, все будет. Ну, иди же, я сейчас подойду. - Старушка вытолкала бородача, вернулась в мою комнату и прикрыла за собой дверь. - Испугались?.. Ну, не бойтесь. Это Роман, сосед мой. Он - вы, наверное, поняли - немного не в себе. Мать его, Маша, покойница, пила сильно - вот и результат. Ох, грехи наши тяжкие... - Старушка перекрестилась.
  - А что это он все есть просит?
  - Мужчина... Сам-то что себе сготовит? А после больницы полюбил творожную запеканку с изюмом. Вот я и подкармливаю его иногда. Роман, как все подобные люди, большое значение придает плотским радостям.
  Что-то, однако, начинает проясняться... Значит, шустрый топоток, повергший меня ночью в ужас, принадлежал Роману, обуреваемому плотскими страстями.
  - Серафима Ильинична, а что за грохот был? Или мне приснилось? И Роман что-то говорил: ломать, чинить...
  - Да голубятня моя... Конечно, давно бы ее разобрать надо, да все жаль было. А крыша течет, и полы гнить стали. Уж давно просила Романа починить - он мне частенько помогает по-соседски: то дров наколет, то забор поправит... Он все - завтра, завтра. А она нынче и рухнула... Я пойду посмотрю, а вы, Таня, не сочтите за труд - поставьте чайку, да запеканку-то сделайте - я уж замесила, только испечь...
  Слава бог у, меня не попросили приготовить обед из трех блюд, потому что повариха из меня никакая. Пожалуй, с ремонтом голубятни я справилась бы лучше, чем с готовкой. Пока я возилась на кухне, с веранды, откуда вела лестница на голубятню, раздавался стук и скрежет - Роман отрабатывал запеканку.
  Внезапно все звуки стихли, я насторожилась и прислушалась. До меня долетели приглушенные увещевания Серафимы и басовитое бурчание Романа. Очевидно, старушка уговаривала Романа проявить трудовой героизм, а тот, опасаясь быть снятым с довольствия, вовсе не был заинтересован в скорейшем завершении работ. Я высунулась из кухни:
  - Серафима Ильинична, Роман, идите чай пить, все готово. А потом я вам помогу.
  Похоже, меня не услышали. Через столовую я прошла на веранду и застала неожиданную сцену: раскрасневшаяся старушка с выбившимися из-под кружевной косынки седыми прядями наскакивала на расхристанного Романа, пытаясь отнять какой-то пыльный сверток. Мое появление застало дерущихся врасплох. Они отскочили друг от друга, причем сверток оказался в руках Серафимы, а Роман затопал ногами и выкрикнул фальцетом:
  - Старая карга! Обманула, обманула...
  - Молчи, дурак! - Старуха прижала сверток к груди и шмыгнула в свою комнату. Слышно было, как изнутри повернулся ключ в замке.
  - Да что у вас тут случилось, Роман?
  На глаза Романа навернулись слезы:
  - Сима злая, злая... Обманула... - и он выбежал на улицу.
  Час от часу не легче. Криминальный, однако, городишко. А мне что теперь прикажете делать? Чай и запеканка остывают на столе, веранда завалена досками и кусками рубероида, работник Балда дезертировал с трудового фронта, а хозяйка затаилась в своей норке. Как она его, однако: "Молчи, дурак!" - кто бы мог подумать! В тихом омуте...
  Решив не попадать хозяйке под горячую руку, я быстренько сменила домашний халат на джинсы и нарядную блузку, засунула поглубже в карман несколько заветных бумажек с портретами заокеанских дядюшек и удостоверение "Пресса" и отправилась осматривать город.
  
  Не торопясь шла я по затейливым улочкам славного Корнилова. Притворяясь прямыми, они, тем не менее, изгибались столь причудливо, что, начав идти, скажем, на восток, вы через четверть часа оказывались почему-то на западе. Очевидно, хитроумные предки нынешних корниловцев неспроста спланировали так свой город: самоуверенный неприятель, решивший покорить его с ходу, непременно должен был заблудиться в его лабиринтах и посчитать за счастье благополучно унести отсюда ноги. Редкие встречные прохожие на вопрос, как попасть в центр города, указывали в диаметрально противоположные стороны, а когда я выражала сомнение - махали рукой и, ласково улыбаясь, говорили, что в центр я попаду в любом случае.
  Так оно и случилось. Я наконец узнала улицу, по которой накануне бежала, спасаясь от возможных преследователей. И хотя вчерашние мои приключения сегодня, при ярком свете дня, воспринимались довольно юмористически, вновь встретиться с бандитской троицей мне бы не хотелось. Поэтому, прежде чем обменять доллары, я несколько раз прошлась мимо банка, внимательно оглядываясь.
  Купив пару беляшей и бутылку газировки, стала подниматься на высокий берег Корниловки. На круче среди кустиков торчала одинокая скульптура - пионер-герой с воздетой в салюте рукой. При ближайшем рассмотрении пионер-герой оказался сидящим на каменной коряге поэтом Кречетовым. Правая рука, приложенная ко лбу, символизировала усилия местного классика обозреть расположенные на противоположном берегу реки огороды. В левой руке поэт держал толстую книжку, больше похожую на фляжку, отчего казалось, что поэт-герой уже слегка нетрезв. На плече Кречетова сидела крючконосая птица, а возле ног сгрудились непропорционально мелкие животные неопределенного вида. Очевидно, неизвестный ваятель намекал на близость поэта к природе и любовь к братьям меньшим. Было тихо и безлюдно. Никто не выгуливал детишек, спиртное тоже не распивали, что было странно - время-то обеденное. Возможно, народ отпугивали диковинные зверушки.
  Я присела на скамейку. Съела беляши, выпила газировку. Ну что ж... Все не так плохо. Жалко, не взяла с собой фотоаппарат - следовало бы запечатлеть памятник, да и вид на Корниловку отсюда замечательный. Я представила, как буду демонстрировать снимки Маньке, рассказывать о своих приключениях, а она будет ахать и охать, удивляться и хохотать... А если Манька... Нет, не может быть, чтобы она на меня обиделась или разозлилась из-за "гимназистки"! Но если... - пусть! Я все здесь разнюхаю и разузнаю и напишу блестящий очерк для "Подмосковных просторов", нет, серию очерков - о городе, о музее, о коллекции... А потом опубликую в "Мистрале" книгу очерков о российской глубинке. Вот вам и будет "удивительное - рядом"! Это вам не ветеринарные шарлатаны и отвратные маги!!!
  Размечтавшись, я не сразу заметила, что на гору взбирается группа экскурсантов. Остаться и послушать, что будет рассказывать о Кречетове экскурсовод или все-таки начать с музея? Уж в музее-то мне, столичной журналистке, все расскажут в подробностях и покажут в лучшем виде. Я решила обойти кремль с другой стороны и отправилась по тропинке вдоль обрыва: "По обрыву, по-над пропастью, по самому по краю..."
  
  Краеведческий музей располагался в одном из старинных каменных корпусов на территории кремля. В сумрачном холле было прохладно и пахло свежей известкой, отчего нестерпимо захотелось облизать стены. "Нехватка кальция в организме", - констатировала я. Купив билет, задержалась возле газетного киоска и после недолгих размышлений остановила свой выбор на местной газете "Корниловский вестник", "Подмосковных просторах" и брошюре с суровым названием "Корнилов". На всякий случай пролистала - не о белогвардейском ли генерале?
  Билетерша, которой я протянула свой билет, неожиданно спросила:
  - Вы одна?
  Я зачем-то оглянулась:
  - Да, а что?
  - Подождите, сейчас группа подойдет.
  - Я не хочу с группой, хочу одна.
  - Не положено. Если все поодиночке шмыгать будут, за всеми не углядишь... У волка клык выдрали, сову ощипали... Вон группа, с ними и пойдете.
  Оживленно переговариваясь и щурясь после яркого солнечного света, в холл входили экскурсанты, кажется, те самые, которых я видела на горе. Странно, лица некоторых показались мне знакомыми. Господи, да это же группа из пансионата! Вон и старички! Не хватало еще встретиться здесь с Петей! Куда бы спрятаться?
  - Так, скажите мне, где у вас администрация, ну, директор там... - торопливо спросила я билетершу.
  - Вот народ! Чуть что не по ним - сразу жаловаться... По лестнице на второй этаж, первая дверь. Идите, идите, Руфина Федоровна вам то же скажет...
  Я взлетела по крутой лестнице на второй этаж, слегка отдышалась, поправила волосы и, решительно постучав, открыла дверь:
  - Руфина Федоровна? Добрый день! Татьяна Ларина, корреспондент "Подмосковных просторов". Разрешите? - я помахала в воздухе удостоверением.
  Сидящая за столом пожилая женщина оторвалась от бумаг и указала на стул:
  - Проходите. Очень приятно. Мы вниманием столичной прессы не избалованы. Что вас привело?... Критиковать будете или как?
  - Или как, хотя... Доброжелательная критика никому не повредит, - я слушала себя со все возрастающим изумлением. Кажется, меня "понесло", как Остапа. - Газета заказала серию очерков о старинных городах столичного региона. История и современность, проблемы и решения, ветераны и молодежь - в общем, единство и борьба противоположностей... Ну, вы меня понимаете.
  - Да-да, очень интересно... Чем могу быть полезна?
  - Вы - представитель, так сказать, местной культурной элиты... Ваш музей - центр культурно-просветительной и воспитательной работы...
  Польщенная директриса, тем не менее, вставила:
  - У нас в городе - замечательный дом культуры пивзавода. Танцевальный коллектив, хор ветеранов...
  - Отлично! О танцующих ветеранах мы обязательно поговорим позднее... Насколько я знаю, музей, благодаря помощи местной администрации, переживает второе рождение.
  - Совершенно верно, и ремонт, и пополнение фондов...
  - Кстати, о фондах. Если не ошибаюсь, местный коллекционер... М-м-м, извините, забыла фамилию...
  - Венглер, Леонид Генрихович.
  - Вот-вот, Венглер. Он ведь передает музею свою замечательную коллекцию?
  - Откуда вы знаете о коллекции?
  - Ну-у, у меня свои источники информации. Пусть это останется моим маленьким секретом, - нахально ответила я, как и подобает столичной стерве-журналистке.
  - Видите ли, вопрос с коллекцией еще не решен... Коллекционер - человек немолодой, и все шло к тому, что он завещает свою коллекцию городу, то есть нашему краеведческому музею. Но теперь ситуация изменилась: коллекционер готов расстаться с коллекцией еще при жизни, но не безвозмездно...Сумма для нашего музея огромная, но и упустить такую возможность мы просто не имеем права...
  - И что же?
  - Рубальский Григорий Сталиевич, директор пивзавода, обещал помочь... Во всяком случае, мы очень надеемся...
  - Рубальский собирается баллотироваться в мэры города?
  - Вы и это знаете?
  Я засмеялась:
  - Да, кое-что знаю, но далеко не всё. Например, не знаю, чем же замечательна коллекция Венглера? Не просветите?
  - Видите ли, Венглер большую часть жизни провел за границей. Египет, Малая Азия... Культовые предметы. Рукописи. В общем, смею сказать, таких артефактов нет и в крупнейших музеях мира...
  - А можно ли сейчас ознакомиться с коллекцией?
  - Боюсь, что нет. Венглер избегает публичности, живет затворником. Да и возраст, болезни... Так что уж подождите - увидите в витринах нашего музея... - Руфина Федоровна улыбнулась, и мне показалось, что не мне адресована ее улыбка, а тем сокровищам, которыми она скоро будет обладать... - Но это дело будущего. А сейчас - вы уже познакомились с экспозицией?
  - Нет, не успела, - с трудом скрывая разочарование, ответила я. - Сначала хотела побеседовать с вами. Кому я могу задать вопросы после осмотра музея? Может возникнуть необходимость познакомиться с архивами.
  - Это к нашему научному сотруднику, Надежде Сергеевне Воробьевой. Соседняя комната.
  Я уже взялась за ручку двери, но остановилась:
  - Как я поняла, в вашем музее принято ходить только группами?
  - Вынужденная мера - катастрофически не хватает смотрителей. Пенсионерки предпочитают заниматься огородом, а молодежь теперь стремится в бизнес, коммерцию или криминал... А посетители разные - то жвачку прилепят, то прихватят что-нибудь на память... Но, разумеется, на вас это правило не распространяется. Приходите в любое время - и ко мне, и к Надежде Сергеевне. Я предупрежу.
  
  Я бродила по залам музея, разглядывая экспонаты с точки зрения их пригодности для моих сенсационных очерков...Флора в выцветших гербариях, фауна: волк без клыков, плешивый заяц, пыльный еж - нет, явное не то. Вятичи, кривичи, пряслица, зернотерки, ямочно-гребенчатые сосуды - уже лучше, хотя и тут сенсаций не предвидится. Уж не Зоя ли им этих сокровищ нарыла? Так, история музея: разграбленный после революции монастырь, развалины кремля. Энтузиасты-краеведы: Раков, Эпштейн, Головин. О, дом-голубятня! - фотография конца тридцатых годов: "Дом И.С.Головина". Значит, фамилия моей квартирной хозяйки - Головина. Запомним... Коллекция, коллекция - как к ней подобраться? Так, зал, посвященный поэту Кречетову: рукописи, раздолбанная пишущая машинка, часы "Победа". Чашка поэта, ложка поэта - серебряная, позолоченная. Есть простой ложкой он считал моветоном? Фотография с лауреатом Государственной премии. Фотография с женой Лидией. Жена - длинноносая, худосочная. На музу не похожа. Значит, была другая. Или другие... Пепельница поэта, сигареты. Любимая марка - "Пегас". Разумеется! Сборник стихов, публикации в местных и центральных газетах и журналах, переписка с маститыми... Да, был поэт и нет поэта. Сейчас стихи не в моде... Мои неторопливые мысли прервал топот ног и голос экскурсовода:
  - А теперь пройдем в зал, посвященный жизни и творчеству нашего замечательного земляка, поэта Василия Кречетова.
  Интересно, почему в устах музейных работников "пройдем" звучит так же, как пресловутое "пройдемте"?
  В зале появилась группа подростков. Наверное, из ближайшего лагеря. Одеты кто во что горазд - шорты, пыльные кеды и шлепанцы. Подталкивают друг друга, хихикают.
  Экскурсовод - худенькая блондинка моих лет. Прямые волосы уныло обрамляют бледное личико. Но говорит хорошо, ясно и четко, хотя и без особого энтузиазма.
  - После открытия дома-музея основная экспозиция, отражающая жизнь и творчество Кречетова, разместится там... На этом наша экскурсия закончена, если есть вопросы - задавайте.
  У юных экскурсантов вопросов не было, и они чуть не бегом устремились к выходу. Вопросы были у меня, но я решила не торопиться.
  Экскурсовод подошла ко мне:
  - Вы из газеты? Мне Руфина Федоровна сказала. Воробьева, Надежда... можно без отчества, - она улыбнулась и как-то по-птичьи склонила голову к плечу.
  - Ларина, Татьяна, из "Подмосковных просторов". Скажите, Надя, вы давно в музее работаете?
  - Мне кажется - всю жизнь... Сначала так приходила... У нас тогда археологи работали - курганы обследовали. Мы с ребятами им помогали... Потом институт культуры закончила. Заочно... А вы у нас первый раз? Писать о нас собираетесь?
  - Да, я только вчера приехала, еще толком не сориентировалась. Хотелось бы с истории города начать - вы мне поможете?
  - Конечно, пойдемте ко мне. У меня интереснейшие документы есть - не только на статью, на целую книгу хватит... Если что-то отснять - у Руфины Федоровны ксерокс есть. Правда, она с отчетом в управление уехала, но можно и завтра...
  В своей комнатке, загроможденной стеллажами и шкафами, Надя усадила меня за единственный стол и выдала несколько толстенных папок.
  - Только вы уж, пожалуйста, аккуратно...
  - Ну, разумеется, я понимаю...
  Надя уходила и приходила, а я листала архивные документы - отчеты, справки, купчие, выписки, планы - и, хотя все это было действительно интересно, не могла отделаться от ощущения, что без информации о таинственной коллекции это не произведет ни на редакцию "Подмосковных просторов", ни на читателей должного впечатления. Если приобретение коллекции - дело самого ближайшего будущего, значит, музейные работники знакомы с нею не понаслышке. Не будут же они приобретать кота в мешке? И Надя как научный сотрудник должна знать все досконально. И директор пивзавода, Рубальский, не раскошелится, если не будет уверен в ценности коллекции.
  Надя принесла мне чаю с печеньем, спросила:
  - Не устали?
  - Да нет, не беспокойтесь. Надя, мне тут в голову пришло... Я в экспозиции видела, но там очень кратко... Может быть у вас есть более подробные сведения о местных старожилах, о замечательных корниловцах. Я думаю, читателям это было бы интересно - судьбы отдельных людей на фоне истории.
  - Да, есть! - Надя подошла к полке, перебрала папки - я внимательно наблюдала за ней. - Вот, мы публикацию готовили, но не получилось, а материалы остались. Здесь и Самохин, первый директор нашего музея, и Головин - учитель, замечательный краевед, и Рюмин, ветеран войны, Герой Советского Союза - вот, посмотрите.
  Я пролистала подшивку:
  - Да, интересно... А о Венглере нет ничего?
  - О Венглере? - растерянно переспросила Надя.
  - Да, да, о Венглере Леониде Генриховиче, коллекционере, который отдает свою замечательную коллекцию вашему замечательному музею! - все эти обходные маневры и окольные пути меня так утомили, что я уже с трудом сдерживала раздражение.
  - Откуда вы знаете о коллекции? - прошептала Надя.
  - Надя, ну какая разница - откуда! Знаю и знаю. Я журналист, это моя профессия - добывать информацию, которая была бы интересна читателям. Да и вашему музею реклама не повредит.
  - Нет-нет, не надо рекламы! И о коллекции не надо писать...
  - Да в чем, собственно, дело? Старик отдает коллекцию или нет?
   - Это не старик! Вернее, старик, но все это слишком сложно...
  На Надю было жалко смотреть: она покраснела до слез, пальцы нервно теребили тесемки скоросшивателя. Потом взглянула на часы:
  - У меня сейчас еще одна экскурсия... Потом поговорим, хорошо? Если будете выходить, кабинет закройте. Вот ключ.
  И вдруг сердце бешено заколотилось. Я поняла, что это мой шанс. Ведь где-то здесь, рядом, в этой комнате, лежит себе спокойно в ящичке или стоит на полочке папочка, в которой есть интересующая меня информация. Надо только руку протянуть... Очевидно, среди моих предков по отцовской линии были отчаянные авантюристы, и это взыграли их гены, дождавшись подходящего момента.
  Надя ушла, а я сидела в оцепенении, глядя на циферблат настенных часов. Сколько времени продолжается экскурсия? Не меньше получаса. А вдруг Надя что-нибудь забыла и вернется? Или кто-нибудь из сотрудников заглянет? Секундная стрелка прыгает, пощелкивая. Минута прошла, вторая, стрелка пошла на третий круг. Татьяна, очнись, пора!
  Ключ бесшумно повернулся в замке. Я внимательно осмотрелась. Скорее всего, то, что мне нужно, находится не в шкафах с архивами, а где-то под рукой. Ведь может понадобиться в любой момент, если Рубальский выделит деньги. Сейфа нет, значит, где-то в столе или на полках возле окна. Решила начать с полок. Так, материалы районной конференции, тезисы выступления - интересно, но не сейчас... Переписка - входящие, исходящие... Планы и отчеты... Результаты аттестации... Не то, не то... Так, а здесь? Кречетов... дом-музей, планы будущей экспозиции...
  Надо признать, в документах у Надежды Сергеевны полный порядок. Я старалась ничего не перепутать и ставить папки на свои места.
  Так, на полках - ничего. Теперь стол. Личные вещи... Татьяна, до чего ты докатилась!? Пальцы дрожат, в висках стучит... Научные журналы, некоторые на английском языке - вот тебе и провинция! Открыла на заложенной странице - что-то об аукционе Сотби. Моих познаний в английском явно недостаточно... Корниловский музей собирается что-то приобретать на аукционе? Верится с трудом. Сейчас и у Третьяковки на покупку картин денег нет. Интересно... Ладно, дальше...Вырезки из газет с публикациями о Корнилове. Описи, каталоги. Еще папка. Так, а это что? "Аванс в размере пяти тысяч у.е.", "в течение 2-х недель после получения аванса при организации надлежащей охраны"... "Окончательный расчет после передачи коллекции Корниловскому краеведческому музею...", "в количестве 76 предметов"... "приложение на 6 листах". Подпись Венглера, подпись директора музея. А где приложение? Приложения нет. Доверенность на получение денег: "Я, Венглер Леонид Генрихович, доверяю получить... Воробьевой Надежде Сергеевне..." Я пыталась осмыслить информацию. Да, коллекция существует, но я в этом уже и не сомневалась. Да, Венглер продает ее музею, оформлением сделки занимается Надя. Ну, понятно, специалист. Деньги тоже получила она - странно.... Сумма-то приличная. Или старик Венглер совсем уже из ума выжил? В любом случае, Надя к Венглеру вхожа, коллекцию видела своими глазами и щупала своими руками. И судя по всему, старичок ей доверяет.
  Я взглянула на часы: прошло девятнадцать минут. Пожалуй, лучше не рисковать... Я положила папку на место, попыталась сосредоточиться на архиве, но мысли разбегались... 76 предметов! Как сказала директриса? - артефакты! Рукописи, культовые предметы... Сейчас, на волне интереса к астрологии и всякой чертовщине, это можно было бы так подать - пальчики оближешь! Но почему нет приложения - описания этих самых артефактов?
  Я вдруг сообразила, что забыла отпереть дверь, и вскочила, как ошпаренная. Опять застучало в висках. Повернула ключ, положила на край стола, где его оставила Надя, и снова уткнулась в бумаги.
  Через несколько минут вошла Надя, взгляд настороженный:
  - Вы все трудитесь?
  - Да...- Я оторвалась от архива и неожиданно для самой себя брякнула: Gut arbaiten - gut essen! - что в вольном переводе с немецкого означает: "Кто не работает, тот не ест..."
  Надя улыбнулась краешками бледных губ:
  - Вы, наверное, проголодались?
  - Ничего, я уже заканчиваю... - Я встала, подошла к окну. Несколько минут мы молчали. Ясно, что возобновлять разговор о коллекции бесполезно. Следовало поменять тему.
  - Скажите, Надя, отчего умер поэт Кречетов - болезнь, несчастный случай? Ведь ему было чуть больше сорока - так?
  - Сорок два, - Надя поправила стопку бумаг на столе, смахнула невидимую пылинку. - Он покончил с собой...
  - Вот как? Застрелился?
  - Повесился.
  - М-м-м... А причина - несчастная любовь? - против моей воли вопрос прозвучал несмешливо.
  - Нет, не любовь. Он был женат, четверо детей... Жили тесно, дом старый, прошлого века постройка. Он все хлопотал о ремонте или чтобы квартиру дали, но все напрасно... У него был сложный характер - человек настроения...
  - Пил? - Мне вспомнилась "фляжка" в руке каменного поэта.
  - Да, трезвенником его не назовешь...
  Мы помолчали. Я чувствовала себя неловко, но все-таки спросила:
  - А его жена, ну, вдова, дети... Им дали квартиру?
  - Нет, они уехали из Корнилова.
  Я разозлилась на себя. Ладно - коллекция, а эти-то интимные подробности мне зачем? И Надя опять насупилась.
  - Извините, Надя, все это, разумеется, не для печати. О мертвых либо хорошо, либо ничего. В конце концов, пусть поэтами занимаются литературоведы и критики. Знаете, вы мне лучше помогите с архивами разобраться... У меня тут вопросы есть.
  - Хорошо, спрашивайте...
  Я разложила на столе свои бумажки, устроилась на стуле поудобнее, но не успела раскрыть рот, как дверь распахнулась и на пороге возникла - да-да! - мужская фигура. Правда, сей субъект разительно отличался от моего утреннего визитера, Романа. Не мужчина - господин. В дорогом светлом костюме, холеный и уверенный в себе, он был похож на голливудского актера. Я и не подозревала, что в провинции такие водятся...
  - Надежда Сергеевна! Добрый день! - улыбка у господина была соответствующая, и голос - низкий и звучный.
  Надя смутилась, вспыхнула:
  - Здравствуйте, я вас не ждала...
  Господин тем временем повернулся ко мне - все та же широкая улыбка, только приподнялась вопросительно бровь и что-то такое мелькнуло во взгляде... Надя произнесла торопливо:
  - Это журналист, из Москвы. Собирает материалы о нашем городе.
  Меня осенило - Рубальский! Я встала и протянула руку:
  - Татьяна Ларина. "Подмосковные просторы".
  - Очень рад. Рубальский, Григорий Сталиевич. Директор пивзавода "Кречет", - Рубальский чуть дольше, чем следовало, задержал мою ладонь в своей. Столичная журналистка его, безусловно, заинтересовала. Меня он тоже чрезвычайно интересовал, но ситуация была явно неудачной - рядом, переминаясь с ноги на ногу, стояла Надя, которая, судя по всему, желала только одного - чтобы я поскорее убралась из ее кабинета.
  - Не буду вам мешать. Надя, я завтра приду, хорошо? - я собрала свои записи, сунула в пакет.
  - Да, конечно, приходите прямо с утра. Я обычно с девяти до шести на месте, - в Надином голосе сквозило облегчение. Зато Рубальский пребывал в некотором замешательстве. Я поймала на себе его внимательный взгляд. Наверняка уже прикинул, как кстати к выборам была бы статейка в столичной прессе о процветающем пивзаводе и его директоре-меценате.
  Я улыбнулась ему многообещающе:
  - Я о вас много слышала. Надеюсь, еще увидимся...
  - Да-да, буду рад...
  Ах, как бы хотела я подслушать их разговор! Наверняка будут говорить о коллекции - не чаю же попить с Наденькой явился Рубальский! Но, увы! - за дверью прохаживался добрый молодец - вероятно, водитель и телохранитель в одном лице. И каком лице! Иван-дурак и одновременно - Сергей Есенин. Он взглянул на меня хоть и внимательно, но довольно равнодушно, а мое сердце забилось с перебоями. Уже ступив на лестницу, я не утерпела и оглянулась - Иван-дурак задумчиво ковырял в носу...
  Я бросилась вниз по ступенькам, но поскользнулась и покатилась кубарем, судорожно цепляясь за перила... Телохранитель среагировал мгновенно - подбежав, он схватил меня под мышки и попытался придать моему обмякшему телу вертикальное положение, невзирая на то, что моя нога застряла между металлическими прутьями. Я взвыла от боли, в глазах потемнело. Послышался топот ног, голос Рубальского спросил строго: "Виктор, что случилось?" Телохранитель выпустил меня из рук, как мешок с картошкой, и пожал плечами: "Вот, свалилась...". От унижения я чуть не плакала. Рядом присела Надя:
  - Ой, какая неприятность... Я уж Руфине Федоровне говорила - надо что-то с лестницей делать, скользкая очень... Больно? Как же вы теперь?
  - Ну-ка, милые дамы... - Рубальский отстранил Надю, склонился надо мной. - Пошевелите ногой... Ну что?
  Я улыбнулась сквозь слезы, с удовольствием вдыхая запах хорошего табака и дорогого парфюма:
  - Шевелится... Не беспокойтесь, все нормально...
  - А вы оптимистка... Ну, держитесь за меня, вставайте потихоньку...
  Не без труда мне удалось привстать и извлечь ногу из западни. Все вздохнули с облегчением.
  Опираясь на руку Рубальского, я заковыляла к выходу. Виктор шел впереди, сзади с моей сумкой семенила Надя. "Просто похоронная процессия какая-то... - думала я. - И что я за недотепа! Вечно со мной что-нибудь случается в самый неподходящий момент".
  - Виктор, отвезешь журналистку, - Рубальский бережно усадил меня на переднее сиденье роскошного черного авто, осторожно ощупал ногу - было приятно и даже немного смешно. - Может, в медсанчасть?
  - Нет-нет, не беспокойтесь, уже почти не больно.
  - Ну, что ж... Вас куда отвезти? Где вы остановились?
  Хороший вопрос! Если б еще адрес знать!
  - У Головиной Серафимы Ильиничны. Дом-голубятня...
  - Вот как? - Рубальский вскинул на меня глаза, на секунду задумался, потом обернулся к Наде, стоявшей у дверей. - Надежда Сергеевна, домой не торопитесь? Подождите меня. Сейчас вернусь - договорим.
  Рубальский устроился на заднем сиденье:
  - Виктор, на Первомайскую...
  - Знаю... - буркнул тот, включая зажигание.
  - Жарко сегодня... - Рубальский вытер лоб платком. - Значит, у Головиной остановились... Давно ее знаете?
  - Да нет, недавно... Случай свел. - Я решила сильно не завираться и избегать подробностей: директор пивзавода - тертый калач, такого на мякине не проведешь. - Кстати, сегодня у Серафимы Ильиничны голубятня рухнула. А помочь ей, кроме полоумного соседа, некому...
  - Не знал... Хорошо, что сказали. Завтра плотников пришлю... А вы, Татьяна...
  - Ивановна, но лучше без отчества, - мы обменялись улыбками через зеркало над ветровым стеклом.
  - Так вы, Таня, в "Подмосковных просторах" работаете? А о чем писать собираетесь?
  - Обо всем, что может быть интересно читателям. Но без чернухи! Об истории города, о старожилах, о Кречетове, о музее... Я ведь только вчера приехала...
  - Ну, считайте, что меня вам сам бог послал. История историей, но сегодня Корнилов - это в первую очередь Акционерное общество "Пивзавод "Кречет". Это я вам не как директор, а как старожил говорю. Знаете, есть такое понятие - градообразующее предприятие. На пивзаводе сейчас работает более сорока процентов трудоспособного населения города. Вы не видели, что было с городом десять лет назад - грязь, пьянство и нищета... А сейчас у людей есть работа, а значит и перспектива...
  - Приехали... - Виктор затормозил возле дома-голубятни. Директор градообразующего предприятия даже присвистнул по-мальчишески, глядя на исказившийся до неузнаваемости облик знаменитого дома:
  - Да-а-а... Сегодня уже поздно, а завтра с утра придут мастера, так и передайте Серафиме Ильиничне.
  - Вы не зайдете? - спросила я, осторожно, с помощью Рубальского, выбираясь из машины.
  - Нет, не стоит... А завтра жду вас у себя на заводе. Машину пришлю - часам к двенадцати, договорились?
  - Хорошо, не знаю только, как нога...
  - В случае чего - в нашей медсанчасти специалисты посмотрят. Только я думаю, вас Серафима лучше всяких специалистов вылечит - она мастерица... - Рубальский почему-то нахмурился, потом кивнул шоферу: - Помоги Татьяне Ивановне до дома добраться.
  Виктор, недовольно вздыхая, довел меня до дома, усадил на крыльцо и ушел не простившись. Пахло от него бензином и жареными семечками.
  В доме послышались шаги, в дверях появилась Серафима Ильинична:
  - Таня, что ж вы тут сидите, в дом не идете? А я уж заждалась, куда, думаю, моя гостья запропастилась... Ушла не свет не заря, весь день не евши, не пивши... Сейчас ужин соберу.
  - Серафима Ильинична, подождите с ужином, посоветуйте, что с ногой делать - я в музее с лестницы упала.
  - Батюшки, как же вас угораздило? Все бегом да вприпрыжку - не бережетесь совсем. Ну-ка, ну-ка, показывайте ножку-то.
  Освидетельствовав ногу, Серафима не обнаружила ничего такого, что угрожало бы моей молодой жизни. В ход пошли какие-то мази и растирки, ногу велено было держать повыше и не утруждать.
  На веранде по-прежнему валялись доски и рубероид, хозяйка только сдвинула все к стене, освободив проход.
  - Серафима Ильинична, директор пивзавода обещал завтра с утра мастеров прислать - голубятню чинить!
  - А вы уж и с Рубальским успели знакомство свести? - Серафима покачала головой, но не выказала по поводу предстоящего ремонта ни удивления, ни радости. Странно, конечно, ну да ладно, пусть сами разбираются.
  Об утренней находке Серафима молчала. Я тоже решила не вспоминать - не мое это дело. Ну нашла бабка что-то на своей голубятне - и слава бог у! А то, что чуть не подралась с соседом из-за пыльного свертка, - так, может, у нее там любовные письма припрятаны были - зачем ей огласка...
  С аппетитом поглощая суп, сваренный хозяйкой из моих грибов, я рассказывала о посещении музея, о планах на завтра. Серафима слушала, не переспрашивая и не вникая в подробности, но было видно, что рассказ мой ее весьма заинтересовал. На второе была подана утренняя запеканка, из чего я заключила, что Роман был-таки лишен пайка.
  - Серафима Ильинична, ничего, если я у вас еще несколько дней поживу?
  - Да что ж - живите. Только уж, пожалуйста, домой не позже одиннадцати и чтоб никаких мужчин. А то знакомая как-то попросила племянницу приютить - та в училище приехала поступать... Уж не знаю, чему она учиться собиралась, только и двух дней не прошло - представьте, Таня: утром из ее комнаты выходит вот такой детина и - ни здрасьте, ни пожалуйста - спрашивает: "Бабка, а что у нас на завтрак?" Каково?
  Я рассмеялась:
  - Нет-нет, обещаю - никаких мужчин. И в одиннадцать - как штык!
  Хозяйка ушла к себе, а я пробралась в укромный уголок сада, разделась и окатила себя водой из ведра. Потом устроила постирушку и, украсив двор развевающимися на ветру бельишком, майками и джинсами, села возле дома под навесом, пристроив больную ногу повыше. Из головы не шел директор пивзавода. Я собиралась обдумать, каким образом завтра вытянуть из него максимум информации о коллекционере и его сокровищах, но почему-то мне вспоминались голливудская улыбка, теплая ладонь, внимательный взгляд, заботливая интонация... Татьяна, очнись, тебя Рубальский не на свидание пригласил, а знакомиться с передовым опытом отечественных пивоваров!
  Я согнала с лица мечтательную улыбку, вытряхнула из сумки накопившиеся за день материалы и принялась самым внимательным образом изучать местную газету "Корниловский вестник". Так, выборы мэра назначены на конец сентября, претендентов трое: действующий мэр Демочкин, Рубальский и полковник в отставке Мансуров. Статья о подготовке к предстоящему отопительному сезону... Заготовка сена... Виды на урожай... Незадачливый грибник отравился бледными поганками... Я прислушалась к себе - нет, супчик был вполне и очень даже... Так, подростки угнали мотоцикл и пропили... Концерт столичного певца в ДК "Кречет"... Советы огороднику... Да, всюду жизнь... О пивзаводе, к сожалению, ничего...
  Из брошюры, приобретенной в музее, я почерпнула довольно любопытные сведения об истории Корнилова. Сопоставив их с архивными данными, обнаружила кое-какие несообразности и взяла их на заметку - будет что обсудить с Надей, да и в разговоре с Рубальским может пригодиться.
  Завтра на пивзаводе будут ждать столичную журналистку Татьяну Ларину... Я развернула "Подмосковные просторы": главный редактор, ответственный секретарь, ответственный за выпуск, собственные корреспонденты - этих знаю, тех не помню... Как бы вела себя на моем месте настоящая журналистка? А уж Рубальский-то этих журналистов видел-перевидел...
  Так, гороскоп... Ну-ка, что нам обещают звезды: "Неделя начнется с профессиональных проблем, окружающие будут вести себя странно, но советуем оставить разборки до лучших времен. Дни полной Луны пройдут ярко и динамично, возможны праздничные мероприятия и шумные выяснения отношений с друзьями или близким человеком. В конце недели следует быть скромнее и уступчивее, иначе впоследствии не оберетесь неприятностей". Что ж, похоже, звезды не врут - странности в поведении окружающих налицо. Праздничные мероприятия мне вряд ли светят, а вот выяснения отношений с друзьями по возвращении в Москву не избежать... Неприятности мне ни к чему, а значит, придется проявить максимум скромности и уступчивости...
  Я вдруг вспомнила, как шарила по ящикам Надиного стола. Теперь это выглядело непростительной глупостью - а если бы меня застукали? Вызвали бы милицию, проверили документы - кто я, что я и откуда... А я - что? - сбежала от жениха и решила поиграть в журналистку. Зачем, чего ради? Ради какой-то коллекции, которую толком никто в глаза не видел. Нет, ну как же не видели - 76 предметов. Артефакты... Н-да, Татьяна, совсем у тебя с головой плохо... Может, уехать? Завтра с утра собрать вещички и - в Москву, домой... К Маньке, Бобу, к своим рукописям и книжкам. Была журналистка, да сплыла... Господи, и чего я в эту историю влезла? Я почувствовала, что дрожу - то ли от вечерней сырости, то ли от страха перед завтрашним днем. Пошла в дом - Серафима сидела в столовой с вязанием, слушала радио.
  - Таня, может, чайку поставить?
  - Да нет, Серафима Ильинична, я еще поработаю...
  Взяла куртку и сигареты, вернулась под навес. "Поработаю!" - аферистка несчастная... Закуталась в куртку, закурила, прикрыла глаза. Так, Татьяна, спокойно, давай разберемся, что мы имеем на сегодняшний день...
  С мыслей сбил шорох в кустах смородины.
  - Роман, это ты?
  Кусты раздвинулись, замаячила розовая рубаха.
  - А курить вредно!
  - Да ну?
  - Сима говорила - можно умереть.
  - Ну, если Сима говорила... Вы помирились?
  Роман завозился в кустах, засопел.
  - Она меня обманула. Я клад нашел, значит, он мой. А она отняла.
  - Да ты же не знаешь, что там. Может, ерунда какая-нибудь.
  - Почему ерунда? Это же клад. Там деньги, золото... Много.
  - А зачем тебе золото? Что ты будешь с ним делать?
  Роман опять засопел, задергал ветки смородины.
  - Я жениться хочу...
  - Правда? У тебя что, невеста есть?
  - Зачем невеста? Я на тебе женюсь. Ты красивая...
  Я поперхнулась дымом. Час от часу не легче!
  - Да ты же меня не знаешь совсем. Может, я злая, буду тебя обижать...
  - Нет, ты хорошая... Ты запеканку сделала, а Сима мне не дала... Я...
  Он хотел еще что-то сказать, но скрипнула дверь, на крыльцо вышла Серафима Ильинична, и Роман исчез в кустах - как не был.
  - Таня, что вы тут впотьмах? Идите в дом, чайку попейте.
  Стол уже был накрыт - дымящийся чай, варенье...
  - Серафима Ильинична, а не скучно вам одной?
  - Привыкла...
  - А вы замужем были?
  - Нет, не привел господь, - старушка поджала губы. - Вы варенье-то берите, не стесняйтесь...
  - Чай у вас такой замечательный. Чего вы туда добавляете?
  - Да чего? - зверобой, душица, таволга, смородины да малины лист. Все полезное, здоровое...
  - Серафима Ильинична, а пивзавод в Корнилове давно существует?
  - Сам завод-то давненько. Только раньше там вина делали, наливки, настойки. У нас ведь здесь вода хорошая - из подземных источников. Места ягодные - и малина, и черника. Вот "Кагор", вино церковное, его ведь раньше из черники делали. Из яблок - сидр. Это потом уж всякую бормотуху выпускать стали - ни вкуса, ни запаха, лишь бы с ног свалить. А как затеяли с пьянством бороться, так завод-то и захирел.
  - А Рубальский давно на заводе директором?
  - Да как сказать? Он ведь замом при прежнем директоре был. Рубальские-то сами нездешние, тоже из репрессированных. А вот прижились... Григория-то сами рабочие директором выбрали - молодой, грамотный, ему и карты в руки. За границу учиться ездил. Вокруг пива-то много толков да споров было - никогда его в Корнилове не варили. Но глаза страшат, а руки делают... Да и правду сказать - лучше пиво, чем самогонка. - Серафима перекрестилась привычным жестом.
  Уходя в свою комнату, я прихватила с веранды несколько старых номеров "Корниловского вестника". Может, удастся добыть какую-нибудь ценную информацию, хотя, о Венглере и о коллекции там вряд ли что будет...
  Проснулась среди ночи от шуршания газет. Свет горит, на подушке - смятые листы "Корниловского вестника", который изучала на ночь глядя. Экое профессиональное рвение! Смахнула с кровати газеты, потушила лампу. За окном оказалось неожиданно светло - почти полная луна заливала сад таинственным светом. Да, в Москве такого не увидишь... У меня из окна кроме пункта приема стеклопосуды и мусорных баков ничего не разглядишь, как ни старайся. Вдруг на фоне забора мелькнула фигура - Роман? Вроде не похож... Не в розовом, а в черном. Так ведь холодно... Да уж, ни сна, ни отдыха измученной душе... Это, наверное, из-за луны. Говорят, в полнолуние и у здоровых мозги набекрень, что уж с убогого взять... Как его разобрало! Жениться собрался... Похоже, права была мадам Софи - от женихов отбоя нет! Что там еще она мне пророчила? - дальняя дорога, сумасшедший роман... Ба! Я чуть не расхохоталась - ай да Софья! Вот и не верь после этого гадалкам - сумасшедший Роман-то налицо! Хотя и в несколько ином смысле...
  Вдруг в глубине дома мне почудились шаги, скрип половиц. Серафима? И ей луна спать не дает? Приглушенный голос хозяйки: "Кто здесь?" - и грохот на веранде... Я подскочила. Господи, что бы это значило? Роман пристукнул старушку, чтобы завладеть кладом? Или проговорился сдуру, и это настоящий грабитель? Тогда и мне несдобровать - до кучи... А может, маньяк, прознавший, что в доме одни беззащитные дамы? Но почему так тихо? Нет, какие-то вздохи, стоны...
  Я спрыгнула с кровати, в темноте на ощупь добралась до веранды:
  - Серафима Ильинична, что случилось? Грабитель? Маньяк?
  Споткнулась обо что-то большое и мягкое - труп хозяйки? Я взвизгнула и отпрянула в сторону, размахивая руками. Что-то корявое и тяжелое упало сверху, больно саданув по лбу, меня накрыло каким-то тряпьем, и наступила тишина. Сердце бешено колотилось, зубы клацали. Наконец рядом раздалось бормотание хозяйки: "Господи, твоя воля..." Я приоткрыла глаза, в холодном лунном свете разглядела Серафиму, которая, стоя на коленях, беспомощно шарила по полу руками.
  - Серафима Ильинична! Вы живы! Кто это был?
  - Ох, Таня, Таня... Похоже, и не было никого... Показалось, ходит кто-то, а про доски-то забыла, споткнулась. Очков моих не видно? Зажгите свет.
  - Не надо света, вот ваши очки... - Я с трудом выбралась из-под рухнувшей на меня вешалки с одеждой. Ощупала лоб - над бровью наливалась шишка. - Я тоже видела - по двору кто-то ходит. Может, грабитель?
  - Было бы что брать... - Серафима, простоволосая, в наброшенном поверх ночной рубашки байковом халате, недоуменно развела руками.
  Мы еще какое-то время топтались на веранде, не решаясь выглянуть на улицу, и разошлись по комнатам.
  Остаток ночи прошел без приключений, а утром меня разбудили мужские голоса - явились обещанные плотники. Ссадина на лбу была довольно живописной, но нисколько меня не украшала. Пришлось заклеить ее лейкопластырем. Нога почти не болела и, угрызаемая совестью за беззастенчивое истребление хозяйских припасов, я решила сходить в магазин за продуктами.
  - Нет, Таня, магазин далеко, а сходите-ка за молоком - здесь на углу бочковым торгуют, возьмите два литра... ну, и творога полкило.
  - Запеканку делать будем? - самым невинным тоном поинтересовалась я.
  Серафима сделала вид, что не расслышала, и удалилась надзирать за ремонтом голубятни.
  К двенадцати часам я была в полной боевой готовности. В сумке - фотоаппарат, блокнот с перечнем вопросов, вчерашние записи. О том, что ждет меня на пивзаводе, я старалась не думать - бог не выдаст, свинья не съест... Ну, а после пивзавода - в музей... да, и сфотографировать кремль, памятник, ну, и что еще подвернется интересное.
  Без пяти двенадцать на улице засигналила машина. Я вспомнила, как три дня назад так же сигналил мне Петя. И что? Где он теперь? И где я? "Иных уж нет, а те далече...".
  Я предупредила хозяйку, чтобы рано не ждала, и вышла за калитку.
  
  Я опасалась, что какой-нибудь бдительный вахтер в припадке служебного рвения захочет на входе проверить мои документы, но обошлось. Ворота перед директорским "мерседесом" распахнулись как по щучьему велению, и насупленный Виктор остановил машину возле подъезда двухэтажного корпуса:
  - Второй этаж. Найдете?
  Похоже, он решил, что после падения с лестницы я не в состоянии отличить первый этаж от второго. Сам дурак...
  Рубальский встретил меня на лестничной площадке - наверное, видел из окна, как мы подъехали.
  - Рад видеть. Как самочувствие, Татьяна Ивановна?
  - Как видите - хожу... Журналистов, как и волков, ноги кормят...
  - А что это у вас на лбу?
  - А-а, ерунда, бандитская пуля...
  Рубальский рассмеялся, провел меня в свой кабинет, указал на кресло возле журнального столика:
  - Располагайтесь...
  Потом взял со стола какие-то бумаги, подошел:
  - Я тут...
  "Навел справки, - не работаете вы в "Подмосковных просторах"... - молнией пронеслось у меня в голове. Но Рубальский продолжал:
  - ...попросил для вас справочку подготовить, или пресс-релиз - как вам будет угодно. Что, думаю, молодой красивой женщине в такую жару голову ломать... Посмотрите... Будут вопросы - не стесняйтесь, чем могу - помогу...
  Меня смущал его тон - смесь отеческой снисходительности и мужского подначивания. В ответ хотелось надерзить - Рубальский мне нравился.
   - Может, кофе? Секретарша в отпуске, но, думаю, и сам справлюсь...
  - Спасибо, не откажусь.
  Кофе мне, разумеется, не хотелось, но приятно было видеть, как будущий мэр суетится вокруг моей скромной персоны. Интересно, как бы он отнесся к моему признанию, что никакая я не журналистка, а так... случайно мимо проходила...
  Я пролистала пресс-релиз. Сведений о пивзаводе более чем достаточно, упоминается и о дворце культуры, и о подсобном хозяйстве, и о благотворительных акциях, вроде помощи ветеранам и "Дня города".
  Я оторвалась от бумаг: на столике уже стояли две чашечки с горячим кофе, вазочка с конфетами. Рядом -пепельница в виде пивного бочонка, пачка дорогих импортных сигарет.
  - Ну что? - спросил Рубальский.
  - Не знаю, как благодарить... Очень кстати. Я ведь гуманитарий, производство - не моя стихия...
  - А ваша...?
  - Культура, история, краеведение...
  - Вот и я так подумал... А завод все-таки посмотрите. Когда еще случай представится.
  Рубальский вызвал технолога - долговязого парня в безупречно белом халате, и мы отправились осматривать пивзавод. Жаль, конечно, что не кондитерскую фабрику... Олег - так звали технолога - оказался человеком разговорчивым, если не болтливым, о процессе изготовления пива говорил с увлечением, то и дело намекая на какие-то фирменные секреты, позволившие "Кречету" выйти на мировой рынок. Осмотрев несколько цехов, мы посетили курилку, где за сигаретой Олег поведал мне, что учился в Москве и мог бы остаться там работать, но вернулся, так как в Корнилове его ждала большая зарплата и невеста, а теперь они женаты, у них растет сын, названный в честь Рубальского Григорием, а крестили его в местной церкви, восстанавливать которую также помогал пивзавод. "Наш пострел везде поспел!" - подумала я. Мы вернулись в цех, и я сфотографировала Олега на фоне поточной линии с бутылкой пива, которую он, как младенца, бережно прижимал к груди. Больше всего мне понравилась этикетка с изображением хищной птицы, окруженной дубовыми листьями и всякими охотничьими прибамбасами, - я даже прихватила несколько на память.
  Проводив меня до административного корпуса, Олег долго тряс мне руку и выражал надежду в скором времени увидеть мой материал на страницах газеты.
  Когда я вернулась в кабинет Рубальского, он разговаривал по телефону. Устроившись в кресле, подумала: "Что ж, пора от пива переходить к коллекции. Как бы так поаккуратнее?"
  Рубальский положил трубку и одарил меня своей великолепной улыбкой. Похоже, зубы у него свои, не вставные - пиво, что ли, способствует?
  - Ну и как?
  - Замечательно! - вполне искренне воскликнула я.
  - Вопросы есть?
  - Пока не знаю... - Я собралась с духом. - Григорий Сталиевич, должна признаться, - это моя первая самостоятельная командировка. Я ведь в газете не так давно... Это для меня очень важно... Все, что я уже успела узнать, - очень интересно: и история города, и судьба Кречетова, и ваш пивзавод... - я чувствовала, что увязаю в словах и никак не могу добраться до главного.
  - Что, Таня, сенсаций не хватает? Так ведь - провинция. Это в столицах - что ни день, то сенсация.
  - Ну, может, не сенсация, а изюминка какая-то. Чтобы материал запомнился...
  - Ума не приложу, чем могу помочь... - Мне показалось, что тон Рубальского стал другим - более сухим, отстраненным, - но деваться было некуда: или пан или пропал!
  - Можете помочь! Расскажите мне о коллекции Венглера! Я знаю, музей собирается приобрести коллекцию - с вашей помощью. Руфина Федоровна сказала - коллекция уникальная, ничего подобного в других музеях нет... А увидеть нельзя!
  - Так вот вы о чем... Боюсь, тут я вам не помощник. А Надежду Сергеевну вы о коллекции спрашивали?
  - Да спрашивала! Не хочет она об этом говорить...
  - Что ж, имеет право - как наследница...
  - То есть?..
  - Не знали? - Рубальский усмехнулся. - Вот вам и сенсация местного масштаба. Надежда Сергеевна - внучка Венглера и единственная его наследница.
  Я растерянно молчала.
  Зазвонил телефон. Рубальский пошел к своему столу, поднял трубку.
  Я вытащила сигарету из директорской пачки, закурила. Сигарета оказалась неожиданно крепкой - ну и хорошо, для прочищения мозгов. Вот тебе и изюминка. Изю-ум - губки бантиком, сы-ыр - улыбка до ушей... Не видать мне коллекции! Обидно... Но ничего не поделаешь. Финита ля комедия. Зайду еще в музей, уточню у Наденьки кое-какие архивные детали и - прощай, Корнилов!
  Встала, взяла сумку, прошлась по кабинету. Рубальский наконец закончил разговор, подошел совсем близко:
  - Расстроились?
  - Да нет, спасибо вам за все. Я пошла...
  - Вы в музей? Виктор подвезет...
  - Не надо, я еще по городу прогуляюсь... Всего вам доброго, спасибо.
  Я направилась к выходу, Рубальский шел следом. Я уже положила руку на перила...
  - Таня...
  - Да?
  - Сколько еще в Корнилове пробудете?
  - День-два. А что?
  - На завтра какие планы?
  - Не знаю пока...
  - Я хочу завтра на нашу загородную базу съездить. Давно собирался, да все дела. Составьте компанию. Это недалеко - полчаса езды. Отдохнете от бумаг. Уверен, вам понравится. Часа в четыре... - где вас искать?
  Я слабо улыбнулась. Кто знает, где я буду завтра?
  - Обещать не буду, но если смогу... и захочу... я сюда к четырем приду. С проходной позвоню. Хорошо?
  
  Медленно брела я по улочкам Корнилова, не задумываясь, куда и зачем... Все равно ведь рано или поздно в центр попаду. Зайду в музей, побеседую с Надей об истории города - раз уж назвалась груздем и влезла в кузов... И чего я на этой коллекции зациклилась? Для очерка о Корнилове и без того материалов достаточно. А изюминка... Пусть изюминкой будет поэт Кречетов. А что? Трагическая судьба... Непризнанный при жизни гений... Тоже неплохо. Кстати, надо бы посмотреть его избушку-развалюшку, пока ее не превратили в роскошный дом-музей. Несколько воспрянув духом, я зашла перекусить в пельменную. Несмотря на вопиющую скромность моих расходов, деньги таяли и таяли. Похоже, придется опять потревожить заокеанских благодетелей.
  Вопреки ожиданиям, выяснить, где находится дом-музей поэта, удалось не сразу. Прохожие взирали на меня с недоумением. Очевидно, в их жизни не было места поэзии. На путь истинный направила меня неопределенного возраста тетка, собиравшая пустые пивные бутылки в скверике, где я решила устроить перекур. Стрельнув у меня сигарету, она устроилась рядом на скамейке и, обдав меня перегаром, с удовольствием закурила. На мой вопрос, не знает ли она, где жил поэт Кречетов, тетка ответила с обескураживающей бесцеремонностью:
  - Васька-то? Так ведь он помер... А тебе зачем?
  - Да так... Посмотреть хотела...
  - А что смотреть? Ремонт там... Любят у нас покойников! Пока живой - хрен те в зубы, а помер - и музей, и памятник. А ему надо?
  - Вы что, знали его?
  - А то! Да, Капец человек был. Уморили, ироды...
  - А почему Капец?
  - Да потому что Копчиков - вот и Капец. Кликуха у него такая была.
  - "П" или "б"?
  - Чегой-то?
  - Ну, Копчиков или Кобчиков?
  - Говорю ж - Капец. Васька Копчиков.
  - А что за "ироды" его уморили?
  Тетка округлила глаза, наклонилась ко мне и зачастила свистящим шепотом:
  - Ясное дело - эти, жидомасоны! Всех нас, русских, извести хотят. Не веришь? Думаешь, вру? Они ж везде окопались и ищут, как нас уесть. Меня вот с завода чего поперли? - да потому что я их за версту вижу. И всем в глаза скажу: кто жид, а кто масон. Вот и Васька, покойник, - русский поэт, болел за Россию душой, они его и того...
  С трудом сдержав улыбку, я спросила тоже шепотом:
  - А как же они его - того?
  - Как? - вот так! Умеют... У них руки длинные... И концы в воду...
  Тетка зажмурила глаза, горестно замотала головой, затихла.
  - Так все-таки, где он жил?
  - Да вот, валяй сейчас прямо, а за магазином - направо. Там увидишь...
  На прощанье тетка выцыганила у меня еще одну сигарету, засунула ее за ухо и полезла в урну в поисках добычи, напевая под нос: "Прощай радость, жизнь моя...". А я отправилась в указанном направлении.
  Интересно... Значит, есть и такая версия гибели поэта. Не слишком оригинально, хотя, я думала, в такой глуши о жидомасонах и не слышали. А вот поди ж ты! А Кречетов, выходит, - псевдоним... Кажется, в музее об этом ничего не было. Местный патриотизм. А поэт - не дурак. Как он себе псевдоним ловко придумал: Копчиков - Кобчиков - Кречетов. А что? И кобчик - птица, и кречет... Здорово!
  Проникнувшись к безвременно ушедшему поэту еще большей симпатией, я окончательно решила сделать его героем своего будущего очерка.
  А вот и его жилище, земная, так сказать, юдоль... Когда-то бревенчатый дом поэта стоял в ряду себе подобных - старинных, вросших в землю, почерневших от дождей. Три окна, выходящих на улицу, глухой забор, ворота, калитка. За домом - небольшой участок с хозяйственными постройками, огород. Теперь соседние дома были снесены, забор разобран, и дом поэта оказался в центре небольшой площади. Ремонтные работы были в разгаре - несколько рабочих крыли крышу, другие разбивали сквер на месте огорода. И то! Какой уж тут огород: посадишь овощи - найдется умник, который тут же вспомнит, что поэта от репы пучило, а от капусты мучила изжога. А газон с цветами - дело безобидное и глазу приятное. Я сфотографировала дом Кречетова с нескольких точек, вспомнив при этом добрым словом свою драгоценную подругу. Это она, Манька, подарила мне на прошлый день рождения дорогущий импортный фотоаппарат, зная о моем пристрастии к фиксации краеведческих объектов.
  На глаза мне попалась фанерка, прикрепленная к фонарному столбу, - "пл. Вас. Кречетова". Вдруг представилось, что поэт не умер, а просто долго отсутствовал, ну, был в творческой командировке. И вот, возвращаясь в родные пенаты, он видит на площади своего имени свой бывший дом, который теперь и не его вовсе, а народное достояние, и войти туда можно лишь по билету. И нельзя, скинув пыльные сапоги, устало растянуться на диване, потому что диван теперь - экспонат, о чем свидетельствует намалеванный сбоку, у ножки, инвентарный номер. И любимая чашка с трещинкой, и позолоченная ложка, доставшаяся от бабушки, и купленная на первую зарплату старенькая пишущая машинка - все это экспонаты, свидетельства жизни и творчества Поэта. Sic transit gloria mundi... Нет, земная слава так просто не проходит, она крепчает, она становится монолитной и чеканной, непререкаемой и самодостаточной... А ты, Василий Копчиков, забери свои пыльные сапоги и иди, иди... ты уже сделал свое дело. Не путайся под ногами собственной славы, иди...
  Что-то со звоном и скрежетом упало рядом, я вздрогнула и отскочила. Рабочие сбрасывали с крыши обрезки жести:
  - Девушка, голову береги! Чего без дела болтаешься? Сбегала бы за пивком...
  - Я не болтаюсь, у меня работа такая... А можно в дом зайти, посмотреть?
  - Зайти? Может, и можно...
  Один из рабочих ловко спустился на землю, подошел, вытирая руки о штаны:
  - А вам зачем?
  - Я журналист из Москвы. Статью пишу о Кречетове.
  - И что, будут читать?
  - Надеюсь...
  - Тогда и о нас напишите. Меня Леха зовут. Бригадир - Пашка Мазуров...Вон, на крыше сидит. В общем - ударный труд... рекордные сроки... единый порыв... Ну, вы, журналисты, это умеете.
  Пришлось достать блокнот, записать фамилию бригадира. Спросила строго:
  - Когда сдаете объект?
  - Ко дню города, как положено. А дальше - дело музейщиков. Так как насчет пивка для рекордного рывка? Поэт тоже пивко уважал...
  Ну что за народ в городке подобрался? Просто банда вымогателей... И какое пивко, когда после посещения пельменной у меня опять одни баксы остались? Я замялась. Рабочий-рекордсмен неверно истолковал мое замешательство:
  - Да нам немного - по бутылочке на брата. Сами сбегаем... А вы смотрите, чего надо...
  Я достала купюру. Прощай, Джордж Вашингтон! Кивнула на дверь:
  - Откроете?
  - Открыто... - пробормотал рабочий, внимательно изучая портрет 10-го президента Соединенных Штатов.
  Действительно, внушительного вида амбарный замок выполнял чисто декоративные функции, болтаясь на одной проушине. Я толкнула дверь, вошла. В доме было пусто, пахло свежей древесиной, известью и краской. Да, хорошо живут русские поэты после смерти! Не евроремонт, но, думаю, и какой-нибудь новый русский не побрезговал бы. Мои шаги гулко раздавались по всему дому. Трудно представить, что несколько лет назад здесь ютилась многодетная семья пьющего поэта.
  Собственно, смотреть было нечего. Я вернулась в сени, хотела уже выйти на улицу, но заметила еще одну дверь. Похоже, чулан или кладовка. Дверь была закрыта на задвижку, на задвижке - висячий замок. Так-так, интересно: всё нараспашку, а здесь заперто. Что бы это значило? Я подергала замок... В конце концов, за все заплачено... Домушнику-профессионалу хватило бы трех секунд, а я провозилась минут пять. В ход пошел найденный на полу гвоздь и завалявшаяся в кармане джинсов канцелярская скрепка. Замок нехотя поддался. Я заглянула внутрь, там было темно. Пришлось воспользоваться зажигалкой. В углу стояли какие-то ящики. Наверное, с будущими экспонатами. Я усмехнулась: а чего я, собственно, надеялась здесь обнаружить? Зажигалка погасла, но в последний момент я успела заметить, что правая стена не обита свежей фанерой, а покрыта старыми обоями в цветочек. Еще раз чиркнула зажигалкой - на обоях косые карандашные строчки... "Сила...", "поэт...", "смерть..." Вытащила блокнот и ручку. То и дело щелкая зажигалкой и обжигая пальцы, переписала в блокнот два четверостишия:
  Сила солому ломит,
  Слабый оставлю след,
  Племя сильных не вспомнит,
  Был ли такой поэт.
  
  Я ухожу. Не ново.
  Нужно хотеть и сметь.
  Сильным последнее слово.
  Слабым - право на смерть.
  
  Ну и ну, бедный Василий Кречетов! Неужели эти строки могли родиться у поэта после посещения местного исполкома, или кто тут занимается ремонтом и распределением жилплощади? Не жидомасонов же, в самом деле, имел он в виду? Странно как-то. Хотя поэты все - не от мира сего... Поэтическая лодка разбилась о быт. Да, не ново... Но все равно жалко. Живой же человек... А эта комнатка, этот темный закуток... Господи, да ведь, наверное, именно здесь он и повесился! Меня передернуло от ужаса, к горлу подступил комок. Я выскочила за дверь, защелкнула замок. С трудом преодолевая дурноту, вышла на улицу. Рабочие - человек шесть - столпились во дворе, что-то живо обсуждая. При моем появлении они замолчали и дружно уставились на меня. Вперед вышел Леха, спросил заискивающе:
  - Может, вам еще чего показать? На крышу слазить можно - вид шикарный... Сортир еще во дворе - хотите посмотреть? У нас тут много интересного... А памятник видели? Могу проводить...
  - Да нет, спасибо, - ответила я слабым голосом. - Я уж как-нибудь сама.
  Я добрела до угла и остановилась. В голове была каша. Образ поэта как-то расползался... Ну, писал стихи, ну, пил... Ютился в хибаре с многочисленным семейством... Ходил с жалобами по инстанциям... Вокруг него, как хищные птицы, кружили местные жидомасоны... Нежная душа поэта не вынесла сурового гнета действительности и... Чушь какая-то!
  Возле ближайшего дома голый по пояс мужик копался в мотоцикле. По возрасту вполне мог близко знать поэта. Пообщаться, что ли, с народом?
  - Добрый день! Скажите, вы давно здесь живете?
  - Ну! А что? - мужик удостоил меня взглядом через плечо и вновь углубился в недра мотоцикла.
  - Я корреспондент, из Москвы, - для убедительности я достала удостоверение. - Меня интересует жизнь и судьба Василия Кречетова, вашего соседа. Вы ведь знали его?
  - Ну! Его тут всякая собака знала!
  - Он что, животных любил?
  - Любил, любил... И их тоже... - Мужик фыркнул, покрутил головой и вдруг рявкнул, толкнув кулаком калитку: - Нинка, выдь-ка, тут пресса твоим хахалем интересуется.
  Через мгновение из калитки показалась симпатичная толстуха с мокрой тряпкой в руке. Окинув меня острым взглядом, спросила мужика:
  - Чего орешь, оглашенный?
  - Во, журналистка из самой Москвы прикатила, желает с тобой о Ваське Копчикове побеседовать.
  - Вы ко мне? - женщина посмотрела недоверчиво.
  - Да, собственно, не то чтобы к вам... Просто меня интересует Василий Кречетов - как человек... Ну, характер, отношения с окружающими... Вы же соседями были.
  - Соседями! - хохотнул мужик. - Почти родственник!
  Женщина замахнулась тряпкой:
  - Помолчи, дуролом! -- Повернулась ко мне: - Вы зайдите... Хотя, что я могу рассказать?
  Вслед за хозяйкой я прошла во двор, села на предложенную табуретку. Видимо, мой визит отвлек женщину от стирки - она бросила мокрую тряпку в таз, вытерла руки о фартук, присела на крыльцо.
  - Нина...
  - Александровна. Да просто Нина...
  - Нина Александровна, вы расскажите все, что знаете и помните, а там видно будет.
  - Уж и не знаю, что говорить... Это для вас он поэт Кречетов, а для меня - Вася Копчиков. Как был, так и остался... Мы ж почти ровесники, он на годок постарше. До сих пор не верится, что такое случилось - ну, что он умер... - у женщины задрожали губы, она часто заморгала глазами, но удержала слезы, глядя куда-то поверх соседских крыш. - Он мне все равно, что брат был, вместе росли. Он ведь с мальчишками-то не очень... - в детстве переболел поли... полиели...
  - Полиомиелит?
  - Да-да, и хромал с тех пор. - Женщина опять заморгала, разглаживая фартук на коленях. С трудом подбирая слова, она поведала, что Василий был примерным сыном, хорошо учился в школе, в отличие от старшей сестры Любы, которая, не закончив десятилетку, выскочила замуж за лейтенанта из соседней воинской части и укатила с мужем за Урал. Мать воспитывала детей одна - муж ее завербовался куда-то на Север, да и пропал, когда Василий был еще совсем маленький. Будущий поэт с детства пристрастился к чтению, после школы уехал в Москву, в Литинститут. Вернулся в Корнилов уже с женой Лидией, бывшей однокурсницей. Было у них четверо детей: две девочки и младшие мальчики-близнецы. Мать Василия помогала растить детей, хлопотала по хозяйству, но потом ее разбил паралич, и она шесть лет до самой смерти пролежала пластом, даже говорила с трудом, и Василий как мог ухаживал за ней, даже из Москвы специалиста привозил, но все напрасно.
  - А его жена, Лидия, - что она из себя представляла?
  Нина поджала губы, передернула полными плечами:
  - Что представляла... Поэтесса...
  - Ну все-таки... Вы же, наверное, как-то общались, по-соседски...
  - Да почти и не общались... Когда они приехали, пошла знакомиться, меду своего сотового принесла. "Здравствуйте, Лида", - говорю. - А она мне: "Лидия Арсентьевна! А на мед, - говорит, - у меня аллергия!" Такая, знаете, - фыр-фыр... Где уж тут общаться - гусь свинье не товарищ. - Голос женщины зазвенел от возмущения, видно было, что та давняя обида так и не улеглась в ее душе. - И что Василий в ней нашел? До сих пор ума не приложу - да не я одна, кого хотите спросите.
  - А Василий ее любил?
  - Значит, любил... Зайдет, бывало, только и разговору: "Лидинька то, Лидинька сё..." Его послушать, так лучше Лидиньки и нет, а у нее даже куры все передохли, когда свекровь слегла. Огород бурьяном зарос. Ребятишки такие славные, а вечно замурзанные да сопливые. - Женщина распалялась все больше. - В библиотеке год проработала - не понравилось, в школе тоже не прижилась. Поэтесса! Да если б не она, разве ж с Васей такое случилось? А пил он что, от большого счастья?
  - Так вы думаете...
  - Ничего я не думаю, говорю что было. И вообще, не мое это дело, разбирайтесь сами! - Нина вскочила с крыльца, с маху швырнула в мыльную воду кучу грязного белья. - Некогда мне с вами лясы точить...
  Шагая в сторону музея, я пыталась переварить услышанное. Итак, версия Љ3: до самоубийства несчастного поэта довела его собственная горячо любимая жена. Впрочем, возможно, это в Нине говорит неизжитая с годами ревность. Ведь она явно испытывала к поэту нежные чувства, что не секрет и для ее супруга. А Лидия, похоже, была еще та стерва. Наверное, выходя замуж за молодого талантливого поэта, никак не рассчитывала оказаться в провинциальной глуши. Куры, огород, больная свекровь, замурзанные дети, пьющий муж... Да, уж, антураж еще тот.... Интересно, писала ли она еще стихи и о чем? О своей несчастной судьбе, загубленной жизни, утраченной молодости?
  За размышлениями о судьбах поэтов в России не заметила, как дошла до кремля. Хотелось есть, ныла пострадавшая накануне нога. Купила пару аппетитных булочек к чаю - скорее бы добраться до Надиного кабинетика! Интересно, как она меня встретит сегодня? Бедная девочка, как напугал ее вчера мой интерес к коллекции! Теперь-то я ее понимаю: быть наследницей уникальных раритетов - не хухры-мухры! В каждом встречном-поперечном будет мерещиться злоумышленник и грабитель. Надо ее как-то успокоить, объяснить, что интерес к раритетам у меня абсолютно бескорыстный. А еще лучше - и вовсе не вспоминать о коллекции.
  С Надей я столкнулась, едва войдя в музей.
  - Ой, это вы... Знаете, наверное, сегодня ничего не получится... - Надя кивнула в сторону экскурсантов, толпившихся в холле. - А потом... - Надя посмотрела на часы. - Потом мне надо будет уйти... По делам... Вы уж извините. Как ваша нога?
  - Да ничего... - Я вздохнула - не видать мне чаю с булочкой! - Тогда что же - завтра?
  - Да, давайте часов в одиннадцать. Хорошо? - Надя улыбнулась, опять взглянула на часы, повернулась к экскурсантам. - Товарищи, все в сборе? Меня зовут Надежда Сергеевна...
  Решив не терять драгоценного времени - ни дня без строчки! - я прошла в зал, посвященный Кречетову. Теперь уже виденные мной экспонаты приобрели как бы новый смысл, я замечала то, на что вчера не обращала внимания. Долго разглядывала фотографии. Лидия показалась мне еще более неприятной особой, а на задумчивом лице поэта явно читалась печать рока. Так, а это что? "Василий Кречетов с одноклассником Григорием Рубальским". На любительском снимке - двое подростков: будущий пивовар - улыбающийся крепыш в распахнутой на груди рубахе - обнимает за плечи будущего поэта - худенького, вихрастого, с оттопыренными ушами. Интересно, интересно... Значит, они были одноклассниками, друзьями. И вполне возможно, и памятник, и дом-музей - все это дело рук директора пивзавода. Если так, можно сказать, поэту повезло: дружи он в детстве с кем-нибудь другим - и не видать ему подобных почестей, пусть даже и посмертных. Жаль, не заметила эту фотографию вчера - выспросила бы у Рубальского подробности.
  Сделав кое-какие записи, вышла из музея и остановилась в нерешительности. Возвращаться к Серафиме так рано не хотелось... Купила минералки и поднялась знакомой дорожкой к памятнику. С трудом верилось, что чуть больше суток прошло с тех пор, как я сидела здесь, уплетая беляши, не зная никого в этом провинциальном городке. И вот я уже обросла кучей полезных знакомых, блокнот пухнет от обилия информации... Совсем неплохо для журналистки-самозванки!
  Каменный поэт все так же напряженно всматривался в даль. Что пытался он там рассмотреть? Свою юность, веселые студенческие годы, мечты о всеобщем признании, славе? Наверное, жизнь его могла сложиться иначе, если бы... Нет, пожалуй, только так все и могло случиться. Ведь жизнь на каждом шагу предлагает варианты, а выбираем мы сами. Вот и он выбрал - поэзию, жену Лидию, свою смерть...
  Да, права Серафима, здесь, вдали от столичной суеты, хорошо думается о вечном. Тихо, только Корниловка журчит под обрывом. Из кустов вынырнул кривоногий кобелек, деловито отметился у ног поэта. Послышались детские голоса, трое мальчишек с удочками, споря о чем-то, бежали вприпрыжку мимо памятника. Один задержался, стукнул поэта удилищем по лбу, взглянул на меня искоса, ожидая реакции, и, не дождавшись, по-обезьяньи вскарабкался поэту на спину, скорчил рожу, приложил ладонь ко лбу козырьком. Залихватски сплюнув, скользнул вниз, показал мне язык и скрылся за кустами. Да, и после смерти поэта любили животные и дети...
  Я прогулялась над обрывом, сфотографировала реку, противоположный берег. Теперь - памятник. В поисках наилучшего ракурса несколько раз обошла площадку, залезла на скамейку. Отлично! Кстати, отсюда и кремль замечательно выглядит. Разглядывая окрестные виды сквозь объектив, вдруг заметила на стоянке возле кремлевской стены знакомый красный автомобиль. Опершись на капот, стоит амбал - кажется, один из той троицы. Хобот? Еще подумает, что я его фотографирую! Я спрыгнула со скамейки и спряталась за дерево. Осторожно выглянула - нет, кажется, все тихо, меня никто не заметил. А это кто? Неужели Надя? Точно, она. Идет по дорожке, похоже, сюда, к памятнику. Уйти или остаться? Пока я размышляла, амбал у машины встрепенулся, взмахнул призывно рукой: "Надюха, вали сюда!" Надя остановилась, оглянулась, потопталась и медленно, нога за ногу, приблизилась к машине. Господи, чего им от нее нужно? Рядом с этим громилой Надя выглядит совсем жалкой и беззащитной. А Хобот тянет к ней свои ручищи, обнимает за плечи, подталкивает к машине. Надя передергивает плечами, отрицательно качает головой, прячет сумку за спину, что-то говорит и отступает. Похоже, Надины страхи были не напрасны - местный криминал пытается завладеть коллекцией! И, как назло, вокруг не души! У меня заколотилось сердце, потемнело в глазах, и с воплем: "Надя, держись! Отпусти ее, сволочь!" - я выскочила из кустов и бросилась к машине. Пока я неслась под гору, размахивая фотоаппаратом, как пращей, Хобот пытался засунуть Надю в открывшуюся дверь автомобиля, а Надя даже не отбивалась - смотрела на меня ошарашенно, приоткрыв рот. Наверное, не могла поверить, что кто-то спешит ей на помощь.
  Фотоаппаратом я угодила Хоботу прямо в челюсть - что-то хрустнуло (как потом оказалось - не челюсть), от неожиданности злодей охнул и выпустил свою жертву из лап. Схватив остолбеневшую Надю за руку, я поволокла ее за собой. Хобот сделал движение сгрести нас обеих разом, но из недр машины послышалась отчетливая команда: "Оставь их!". Краем глаза я заметила на заднем сидении какого-то субъекта в черном и в темных очках. Сопровождаемые изощренными выражениями Хобота, мы взлетели на холм и понеслись в обход кремля. Однако такая ретивость оказалась чрезмерной для моей многострадальной ноги - она вдруг взбрыкнула как-то невпопад, и я сорвалась с обрыва. Мне показалось, летела я бесконечно долго и должна была остановиться если не в преисподней, то на дне Корниловки. Но когда я открыла глаза, перед моим носом обнаружился муравей, волокущий зеленую гусеницу, а чуть выше, на тропинке, переминались чьи-то босоножки. Я переместила взгляд повыше - бледная, чистенькая, такая прохладная Надя смотрела на меня сверху вниз почти что с ужасом: "Кровь...".
  Только тут я почувствовала боль и обнаружила, что моя левая рука распорота от запястья до локтя. Казалось, Надя вот-вот грохнется в обморок, поэтому выползать на тропинку мне пришлось самостоятельно.
  - Не волнуйтесь, Надя, все в порядке, - бормотала я, кусая губы. - Только нет ли у вас платочка или чего-нибудь...
  Дрожащими руками Надя протянула мне розовый батистовый платочек. Пытаясь унять обильно струящуюся кровь, я успокаивала Надю:
  - Ну, ничего, все нормально, главное, мы убежали от этого негодяя. Чего он от вас хотел? Кажется, его кличка - Хобот. Вы его знаете?
  - Знаю - Генка Услонов ... В одном классе учились. Его Хоботом еще в школе прозвали, - нехотя произнесла Надя, отводя взгляд.
  - Вот как... - Я растерялась. Ну и городок - все они тут друзья и одноклассники: пивовары и поэты, бандиты и музейные работники. А я, похоже, опять в лужу села. Помешала девушке общаться со школьным товарищем. Да еще, не дай бог, нанесла ему челюстно-лицевую травму. Эдак меня и привлечь могут за хулиганство. Докатилась!
  Пауза затянулась. Я оглядела себя. Грязная, в крови - как свинья на бойне. И куда мне теперь в таком виде?
  Надя смотрела на меня с брезгливым состраданием.
  - Знаете что... Пойдемте... А это накиньте на плечи, а то у вас рукав оторвался... - Надя достала из сумки ветровку, протянула мне. -. Я на всякий случай с собой ношу. Простужаюсь часто...
  Прикрываясь ветровкой, прихрамывая и зажимая платком кровоточащую рану, плелась я за Надей по тихим корниловским улочкам. Следовало признать, что Наде не чуждо христианское человеколюбие, иначе послала бы меня далеко и надолго - ей от меня одни хлопоты да неприятности. И чего я опять влезла не в свое дело? Бандит! Ну и что, что бандит? Кому бандит, а кому - товарищ по парте. И тут вдруг меня осенило: да ведь та записка, в которой Хобот назначал свидание таинственной птичке, она же Наде была адресована! Ну, конечно! Она ведь точно на птичку похожа, и фамилия подходящая - Воробьева. Правда, там было время указано - 18.00, а сейчас уже начало восьмого. И записку-то он выбросил? Да потому-то и выбросил, что другую написал, назначил свидание на час позже! Меня даже в жар бросило. У людей, может, роман, а я - фотоаппаратом по роже! Кошмар!
  Надя остановилась так неожиданно, что я чуть не сбила ее с ног. Мы стояли возле калитки в глухом высоком заборе, за которым слышалось радостное собачье повизгивание, срывающееся на грозный рык.
  - О, у вас собачка! Какая порода? - легкомысленно спросила я, ожидая увидеть какое-нибудь хоть и крупное, но добродушное и бестолковое существо, вроде Долби.
  - Ирландский волкодав... - нехотя произнесла Надя, открывая калитку. - Ян, тубо! Свои! - И, повернувшись ко мне: - Проходите, он не тронет.
  Но меня и трогать не надо было. Достаточно было одного взгляда на это мосластое чудище, покрытое клочковатой седой шерстью, чтобы стать пай-девочкой, вытянуть руки по швам и затаить дыхание.
  - Идите, идите же, - повторила нетерпеливо Надя, невольно улыбнувшись.
  Я шагнула за ней на дорожку, выложенную крупными плоскими камнями, и осторожно огляделась. Запущенный старый сад, а в глубине, среди сосен, - потемневший от времени дом с мезонином, которому как нельзя лучше подходило определение "барский".
  - Вы здесь пока посидите, - Надя указала мне на беседку, густо увитую хмелем. - Я сейчас...
  Она поднялась на крыльцо и скрылась за дверью, а я направилась к беседке, но остановилась на полпути и внимательно осмотрелась. Все здесь дышало каким-то сумрачным покоем. Глухой забор и суровый пес надежно охраняли от праздного любопытства коллекцию и ее владельца. Хорошо бы вышел сейчас на крыльцо старик Венглер. Уж как-нибудь я бы сумела его разговорить. Слово за слово, глядишь, и коллекцию бы показал. Обидно - быть в двух шагах от сокровищ, но так их и не увидеть.
  Я сделала несколько шагов по направлению к дому, и тут же волкодав, улегшийся, было, возле крыльца, вскочил на ноги и тихо, но внятно зарычал. Боясь повернуться к зверю спиной, я мелкими шажками отступала к беседке, пока не наткнулась на скамью. Из моего убежища было видно только крыльцо и небольшой участок за домом, где я разглядела аккуратную поленицу дров и колодец. Пес еще некоторое время наблюдал за мной, а потом скрылся за углом дома, откуда вскоре раздались почти человеческие всхлипы и завывания. Я невольно посочувствовала окрестным жителям, вынужденным терпеть столь экзотическое соседство.
  Из дома вышла Надя с пузырьками и пластырем:
  - Только вы уж сами, ладно? С детства крови боюсь...
  - Ну, конечно... А чего это собака так воет?
  - Н-не знаю... Может, белка или ворона...
  Надя позвала пса и увела его в дом. Пока я приводила себя в порядок, хозяйка сидела на крыльце с журналом в руках, но я заметила, что она не читает, а только делает вид. Похоже, она мне все-таки не доверяет. Я наскоро пришила рукав, позвала Надю:
  - Посмотрите, как - народ на улице шарахаться не будет?
  Надя подошла, оглядела меня со всех сторон:
  - Ничего... Конечно, все стирать придется...
  - Надя, вы уж простите, ей-богу, не хотела... Глупо так получилось. Я знаю, коллекционер - ваш дедушка. - Надя изменилась в лице, отступила на шаг, и я торопливо добавила: - Я подумала - вы за коллекцию боитесь, а тут бандиты... Вот и влезла. Не сердитесь... Но раз уж так получилось - очень хотелось бы коллекцию посмотреть...
  Наденькины глаза налились слезами, она сжала свои тонкие пальцы, так что косточки побелели, в голосе зазвучало отчаяние:
  - И вы...Ну почему, почему всем нужна только коллекция?! Коллекция, власть, деньги... А до живого человека никому дела нет...
  - Надя, Надя, ну что вы, не надо, не расстраивайтесь так. Вы такая славная, и в музее вас уважают, я же видела. И Рубальский...- я на секунду запнулась, добавила: - Уверена, и в школе вас любили, наверное, Птичкой называли...
  - Да, откуда вы знаете? - Надя подняла на меня округлившиеся глаза.
  - Нетрудно было догадаться... Знаете, а у нас в классе Верка Сорокина была, так ее мальчишки Сракой дразнили...
  Наденькины глаза округлились еще больше:
  - Как? - И внезапно она расхохоталась, так что от слез не осталось и следа. Я тоже с облегчением рассмеялась - слава богу, Надя успокоилась и, похоже, больше на меня не злится.
  Звук колокольчика возле калитки прервал наш смех. В доме залаял пес. Надя, ставшая вновь похожей на испуганную птичку, взглянула на меня расширившимися зрачками. Опять зазвонил колокольчик, а Надя все медлила. Я не выдержала:
  - Кто-то пришел - звонят...
  - Да-да, я сейчас...
  Надя неуверенной походкой направилась к калитке, не открывая ее, заговорила с нежданным визитером. Голоса ее я не слышала, но ее волнение, а может, и страх, угадывались по напряженной спине и неуверенным жестам. Наконец Надя приоткрыла калитку, но человек, с которым она разговаривала, был мне по-прежнему не виден. Я отвернулась, опять села на скамью. Бедная птичка! Да уж, никаких сокровищ не захочешь, лишь бы спать спокойно по ночам и не вздрагивать от звонка в дверь! Правда, нельзя сказать, что мой ночной сон последнее время крепок и спокоен. Да и днем ухитряюсь найти себе приключения. Сейчас приду к Серафиме: "А сегодня я с обрыва упала!" То-то удивится старушка!
  Занятая своими мыслями, я не заметила, как вернулась Надя, положила на стол какой-то сверток, перетянутый бечевкой. Не глядя на меня, сказала:
  - Соседка книгу вернула.
  Было очевидно, что врет, но зачем? Я вдруг почувствовала, что смертельно устала и не хочу никаких загадок и тайн, что сил осталось только - добраться до кровати и забыться сном.
  - До свидания, Надя. Так я завтра к одиннадцати подойду. А однокласснику вашему передайте при встрече мои извинения, хорошо?
  
  Ночью мне не спалось. Ныли пострадавшие конечности, в голову лезли воспоминания о событиях последних дней. Слишком уж много всего было - людей, происшествий, информации. Наверное, профессиональные журналисты могут отрешиться от чужих проблем, а у меня не получается...
  Неожиданно в разговоре с Серафимой за вечерним чаем всплыла еще одна версия гибели Василия Кречетова. Будучи сотрудником "Корниловского вестника", поэт написал ряд статей о злоупотреблениях при строительстве коттеджного поселка для местных чиновников и новых русских. Кстати, в этом поселке проживает и Рубальский с женой и сыном-студентом. Так вот, Кречетов своими публикациями попортил много крови нынешнему мэру, дело получило широкий резонанс, дошло до Москвы. В Корнилове ходили слухи, что мэр через своих людей то угрожал Кречетову, то пытался его купить. Какие-то подонки вечером напали на его дочь, пытались изнасиловать. Были серьезные неприятности и у редактора газеты. Ну, а вскоре Кречетов покончил с собой. Есть тут связь, нет ли - бог весть... Я снова пожалела о том, что не расспросила о Кречетове Рубальского - похоже, он знал поэта лучше других. Интересно было бы поговорить и с сотрудниками газеты, но туда мне, липовой журналистке, лучше не соваться.
  Я поудобнее устроила больную руку. Может, и зря не обратилась за помощью к Серафиме. Славная бабка! Я уже привыкла к ней за эти два дня, да и ей веселее - наготовила к моему приходу вареников с вишней: "Кушайте, Таня, не стесняйтесь...". Хорошо иметь бабушку - где-нибудь в деревне или маленьком городке, приезжать к ней летом в гости, пить чай с вареньем, слушать неторопливые рассказы о былом. И вообще, мне нравится, когда в жизни все устроено правильно, когда у человека есть родители, бабушки и дедушки, а еще - тетки, дядьки, двоюродные братья и сестры, племянники... Вот у той же Нади - тоже почему-то нет родителей. Живет в этом мрачном доме со старым больным дедом, требующим ухода. Наверное, как и у всех коллекционеров, мозги у него не совсем на месте, все мысли и заботы - только о драгоценных раритетах. В доме не бывает гостей, не слышно молодых голосов, смеха... Может быть, именно Надя уговорила деда еще при жизни расстаться с коллекцией - лишь бы избавиться от этой гнетущей ответственности. Да и деньги! Зарплата у нее, скорее всего, копеечная, а хочется одеться, обуться, увидеть мир... Да и замуж пора... Как она вспыхнула тогда, при появлении Рубальского! Наверное, тайно влюблена в него, а приходится принимать сомнительные ухаживания этого криминального одноклассника. Ну не может же она относиться к нему всерьез! Хотя на безрыбье и Хобот - мужчина... Присылает ей записки, приглашает на свидания... Стоп! А кто же еще был тогда в машине - тот субъект в черном - святой отец, собирающийся тайно обручить влюбленных? Да нет, не похоже...Что он сказал тогда? - "Оставь их!" И Хобот послушался, отступил...
  Мне стало жарко, откинув одеяло, села на кровати. Разумеется, это не мое дело, но тут какая-то загадка, тайна, и так хочется понять, догадаться... О чем разговаривал Хобот со своими дружками там, в уличном кафе? О каком-то "контуженном клиенте", которому нужен некий хлам и который может "кинуть" - обмануть... Клиент, клиент... - покупатель, заказчик? Возможно, этот заказчик через Хобота хочет заполучить коллекцию старика Венглера. А поскольку до затворника Венглера не доберешься так просто, то действуют через Надю... Что ж, похоже на правду. Значит, именно он, "клиент", сидел в машине вчера вечером. И если бы я не вмешалась, Наде пришлось бы плохо. Но понимает ли она, какая опасность над ней нависла? И кто приходил к ней вчера домой? Насчет соседки - сказки для недоумков: не стала бы соседка так запаковывать книжку. Кто же это был? Опять Хобот? Но что он мог принести?
  От волнения у меня закружилась голова. Душно, наверное, будет дождь. Я потянулась к окну, чтобы приоткрыть раму, и отпрянула в ужасе: за стеклом мелькнуло чье-то лицо - и вовсе не влюбленного Романа...
  
  Героини дамских романов в таких случаях падают в обморок или, на худой конец, визжат так, что их слышат в ближайшем отделении милиции. Я же издала только какое-то нелепое хрюканье и попыталась прикрыться подушкой. Потом бросилась будить Серафиму, но уже на пороге комнаты передумала - чего лишний раз пугать старуху. Проверила шпингалеты на окне и двери, задернула шторы. Но все равно мерещились шаги и подозрительные шорохи и скрипы. Может, это привидение - дом-голубятня вполне заслужил, чтобы в нем завелось что-нибудь эдакое. Но, с другой стороны, история дома была уж какой-то совсем советской, никак не располагающей к мистике. Да и привидению положено быть внутри дома, а не шляться по огороду. Нет, какое там привидение - физиономия-то была совершенно натуральная, мужская и довольно противная...
  Не нравится мне все это... "В Москву, в Москву!..." Уж там никто не будет заглядывать в окна по ночам - попробуй-ка, доберись до третьего этажа! Не буду падать с обрывов и ежедневно собирать синяки и шишки... Я представила свой любимый старый диван, уютный клетчатый плед... но почему-то эта привычная картинка не слишком меня вдохновила. Похоже, шустрая журналистка - искательница приключений победила во мне редакторшу-лежебоку. И все-таки - не стоит зарываться. Завтра же, вернее, уже сегодня - в Москву. Пусть пребывание в Корнилове останется приятным воспоминанием... С этой мыслью я и задремала - закутавшись в одеяло и привалившись к спинке кровати...
  Очнулась я от звука шагов - кажется, хозяйка.... Часы показывали без четверти восемь. Из зеркала на меня глядела мрачная бледная особа с ввалившимися глазами, над бровью - желто-лиловый синяк. Ну и вид - краше в гроб кладут. Кстати, о гробах... Надо бы побывать на местном кладбище - посмотреть могилу Кречетова и сфотографировать на всякий случай. Пожалуй, успею до визита к Наденьке. Потом уточню расписание московского автобуса, расплачусь с Серафимой и - домой! Надев блузку с длинными рукавами, чтобы заклеенная лейкопластырем рука не вызывала лишних вопросов, вышла из комнаты.
  Хозяйка нахохлившись сидела в гостиной за столом. Остро пахло лекарствами.
  - Серафима Ильинична, вам плохо? Может, врача?
  Старушка вяло махнула рукой:
  - Не беспокойтесь, Таня, я сама себе врач... Ночью плохо спала, сердце прихватило... Наверное, к перемене погоды...
  От завтрака хозяйка отказалась, слабым голосом объяснила, как добраться до городского кладбища, и ушла к себе.
  Сделав пару бутербродов, я устроилась пить чай на ступенях крыльца. Несмотря на ранний час, солнце припекало немилосердно, а безоблачное небо было каким-то мутным. Да, похоже, быть дождю. Из головы не шло ночное видение-привидение и, допив чай, я решила обследовать место происшествия. Под моим окном густо разросшийся бурьян был явно примят и потоптан. Еще более явные следы таинственного незнакомца обнаружились под окном хозяйки. Интересно, интересно... Уж не потому ли у Серафимы сердце прихватило?
  Мое изучение помятой флоры было неожиданно прервано голосом из кустов:
  - Таня, Таня, поди сюда...
  - Роман, ты? Чего тебе? - Я подошла поближе.
  - Кушать хочу...
  - Да? Ну, подожди...
  Я сходила в дом и, пользуясь отсутствием хозяйки, сделала оголодавшему Роману несколько бутербродов с вареньем.
  Глядя, как он, сопя и причмокивая, поглощает бутерброды, я пожаловалась:
  - Всю ночь не спалось.... А ты, Роман, крепко спишь?
  - Не-а...
  - А что делаешь, когда не спишь?
  - Иду резать...
  - Резать? - Я опешила. - Кого резать?
  - Да всех - людей, зверей...
  Мама дорогая! Ну и поклонника бог послал! Хорошо, что я ему ночью не попалась...
  - Как это, Роман, вот так берешь и... режешь? Всех подряд?
  - Ага... - Роман облизнулся и смахнул крошки с бороды.
  - Но зачем?
  - Не знаю... Нравится... - Достав из кармана тряпицу, Роман тщательно вытер руки. - А что еще делать?
  Действительно - что? Нет, городишко, пожалуй, не криминальный, а просто-таки инфернальный... Я стала потихоньку отступать:
  - Я пойду, пожалуй...
  - Подожди... Хочешь, покажу?
  - Что? Как ты режешь? Нет, давай лучше в другой раз...
  Стараясь не поворачиваться к Роману спиной и успокаивая себя тем, что на дворе не ночь, а ясное утро, я добралась до крыльца и юркнула в дверь. Схватила фотоаппарат, зонтик, крикнула хозяйке, что сегодня вернусь пораньше, и рванула к калитке.
  
  До автобусной станции, откуда шел нужный мне автобус до кладбища, было уже рукой подать, когда на солнце наползла громыхающая фиолетовая туча, и через несколько минут на город обрушился ливень. Улица сразу опустела. Прохожие - кто со смехом, кто с матерком - попрятались кто куда. Я успела укрыться под навесом на остановке и только поеживалась, глядя на бурлящие потоки воды, несущиеся вдоль щербатого тротуара. Ехать на кладбище в такую погоду можно было только с одной целью - остаться там навсегда. Поэтому когда подошел автобус, следующий в центр, я решила отправиться в музей.
  Поднимаясь по лестнице и стряхивая дождевые капли с одежды и волос, подумала: "Хорошо бы Надя была на месте! Закончить бы все по-быстрому, да и домой, в Москву... И бог с ним, с кладбищем".
  Из-за Надиной двери доносились приглушенные голоса. Что-то говорил мужчина - Рубальский? Я прислушалась. Нет-нет, и тон, и выражения... "Да ладно тебе целку строить! Домой не приходи, в музей не приходи... В конце концов, мне одному, что ль, все это надо?"
  Хобот! Опять он, одноклассник! Что-то мне сегодня не везет... Но о чем это они? Из-за шума дождя я не расслышала, что ответила Надя, а Хобот продолжал: "Ну да, мне нельзя, а аферистку эту, журналистку липовую, ты к себе потащила?" - "Да она же вся в крови была. Не могла же я ее так на улице оставить..." - "Нет, ну ты малахольная... Все еще веришь, что она журналистка? Да сейчас любую ксиву нарисовать можно. Подумай сама своими птичьими мозгами: почему она у бабки остановилась, а не в гостинице? Почему в редакции районки не была? Я специально у Жорика спрашивал - не была, никто о ней в газете и не слыхал. А зелень? Ты что думаешь, у всех журналисток карманы баксами набиты? Как же... А вчера - чего она влезла? Если б не клиент, я б её - как бог черепаху... Сама же говорила - коллекция ее интересует... А ты слюни распустила..."
  Да ведь это они обо мне! Очередной раскат грома почти заглушил тихий Надин голос: "Может, ты и прав, не знаю... Только ты уходи, я тебя прошу. Она, наверное, скоро придет. Лучше вам не встречаться". - "Ты ж говорила - в одиннадцать. И куда она попрется в такой дождь..." - Хобот засмеялся: "И вообще, я пацанов послал к бабкиному дому - пусть последят... а, может, и потолкуют - есть о чем!" - "Ты с ума сошел! А если она настоящая журналистка?" - "Вот и выяснят..." - Хобот опять противно захихикал.
  У меня вспотели ладони, я слушала, но смысл слов доходил до меня с трудом. Засосало под ложечкой, ноги стали совсем ватными, и я прислонилась к косяку.
  Хобот: "Ладно, кончай базар, давай бумаги. Клиент хренов копытом бьет, невтерпеж ему". Надин голос: "Да, конечно, но..." - "Боишься - кину? Не боись, Надюха, всё путем, держи, можешь не считать... Ну, а дальше - как договорились..."
  Пауза. Я попыталась отклеиться от косяка, но опять заговорила Надя, и я припала к двери: "Да, Гена, вот еще что... Вчера, когда эта Татьяна у меня во дворе сидела, приезжал какой-то человек, хотел увидеть деда. Я сказала, что нельзя, дед болен, и вообще..." - "А он чего?" - "Да ничего, но он журналистку во дворе увидел и удивился... Ну видно было, выражение лица такое было. И спрашивает - кто это у вас? Я говорю - журналистка из Москвы. А он еще больше удивился, спросил, как ее зовут. Я сказала, и он сразу заторопился, больше уже ничего не хотел - ни деда увидеть, ни коллекцию..." - "Ну, падла буду, точно тебе говорю, не журналистка она! А хмырь этот? Что за фраер?" - "Ну, такой высокий, симпатичный". - "Ну, бабьё! "Симпатичный"! Мне что с ним, трахаться, что ли? Крутой или так, лох дешевый?" - "Откуда я знаю - крутой, дешевый... Обыкновенный. Приехал на машине..." - "Один был? А что за тачка - говори путем, не тяни: ну, "мерс" или "горбатый"? - "Господи, ну обычная машина, никакая не горбатая, синяя, "Москвич" или "Жигули" - я не разбираюсь..." - "Та-ак... Он что, коллекцией интересовался?" - "Да, сказал, что его отец, ученый, был с дедом знаком, бывал у нас в доме. Я не помню, это давно было... Он деду книгу от своего отца передал, спрашивал, нельзя ли посмотреть коллекцию..." - "Вот сука, и откуда он взялся?" - "Сказал, из Москвы, а сейчас в пансионате отдыхает, наверное, в "Сосенках", я не спрашивала..." - "В "Сосенках", говоришь? Ну-ну, коллекция, значит, ему понадобилась! Ладно, и с ним разберемся... Фамилию ты хоть знаешь?" - "Реутов... Петр, кажется... Да-да, Петр Реутов, он так представился".
  Тут мне стало совсем плохо. Петя! Значит, монография отца... Вчера - сверток в Надиных руках... Да-да, Петя же собирался в Корнилов... Говорил - "приятная обязанность" или что-то в этом роде... Боже мой! Его теперь что, тоже потрошить будут?
  Я тупо смотрела, как капли с моего зонта собираются на полу в темную лужицу - словно кровь... Что делать? Делать-то что?
  Инстинкт самосохранения подсказывал, что перво-наперво надо уносить ноги из музея. Я в несколько прыжков преодолела лестницу и ринулась к двери. Перед самым моим носом дверь распахнулась, и я налетела на мокрый пестрый зонт, из-под которого высунулась запыхавшаяся директор музея. Увидев меня, расплылась в улыбке:
  - О, пресса! Доброе утро! Как идет работа? А у меня для вас есть новости. Вопрос с коллекцией решен, оформляем бумаги, и буквально не сегодня-завтра... Постойте, Татьяна... м-м-м, куда же вы?
  Бесцеремонно отпихнув Руфину Федоровну, я выскочила на улицу и понеслась по лужам, не разбирая дороги. Коллекция! Да отстаньте вы от меня со своей коллекцией! Даром не нужна! Знать не знаю, и знать не хочу...
  Добравшись до площади, остановилась перевести дух и собраться с мыслями. Мысли собирались с трудом. Каким-то непостижимым образом из уважаемой столичной журналистки я вдруг превратилась в злоумышленницу, охотящуюся за раритетами. Ничего себе! Ну ладно - Хобот, он по себе судит, но Надя... Она, похоже, тоже поверила в эту чушь. И, главное, у нее какие-то дела с Хоботом и "клиентом". Разумеется, они могли ее запугать - много ль для этого нужно! - но они до чего-то договорились... И это "можешь не считать"... Дернул же меня черт влезть в эту историю! Мало ли коллекций по всей Руси великой! А теперь думай, как убраться из города подобру-поздорову.
  Вдруг кто-то тронул меня за плечо, и я отшатнулась в ужасе: "Попалась!"
  - Командировочная, ты?
  Несколько мгновений я таращилась на стоящую рядом женщину, пока наконец не признала в ней кондукторшу, которая два дня назад посоветовала мне снять угол у какой-нибудь местной бабки.
  - Чего такая запаленная? Все бегаешь, угол ищешь?
  - Нет, ну что вы... - Я попыталась улыбнуться. - Вы мне тогда очень даже помогли, спасибо за совет.
  - Где обретаешься-то?
  - У Головиной. Знаете - дом-голубятня?
  - Эк куда тебя занесло! К старухе Головиной... Известная семейка!
  - Да, ее отец известным краеведом был...Она мне рассказывала...
  - Ну, насчет краеведа я не в курсе, а вот что ее брат или сын в свое время нашего коллекционера грабанул, это знаю.
  Господи, опять коллекционер! Опять какие-то темные делишки! Но при чем тут Серафима? Сын или брат... Бред какой-то... Я неуверенно покачала головой:
  - Не может быть... Вы, наверное, что-то путаете...
  - Ничего я не путаю, командировочная... У меня отец тогда в милиции работал - рассказывал. Этот-то Головин, представь, учителем был, а потом взял да и спер чего-то у коллекционера. И сбежал - только его и видели. Смех... Дело-то замяли, а всё равно все знали - разве скроешь... - Кондукторша рассмеялась, довольная произведенным эффектом.
  Надо признать, впечатление было сильным, в голове у меня все сразу спуталось, и я только глазами хлопала.
  - Звать-то тебя как, командировочная? Меня - Рая. Пойдем за знакомство пивка выпьем. Здесь рядом "Кречет" разливной продают. Пойдем, пойдем, я угощаю.
  Невзирая на мои протестующие возгласы, Рая увлекла меня за собой под какой-то навес с высокими столиками, и через минуту передо мной стояла полулитровая кружка ледяного пива.
  Рая рассказывала о своем муже - охраннике банка, о дочке-шалаве, о соседке Семеновне, умеющей заговаривать заикание и недержание мочи - "Вот о ком бы тебе написать, командировочная!" - а я кивала, поддакивала, прихлебывая пиво (надо же, довольно вкусно!), и чувствовала себя рядом с разговорчивой кондукторшей в совершеннейшей безопасности: хоботы и ночные незнакомцы казались досадными пустяками. А странное происшествие с непонятно откуда взявшимся родственником Серафимы если и имело место, то когда-то очень давно - лет двадцать назад, как сказала Рая, - в общем, почти что еще до потопа. Дождь тем временем закончился, выглянуло солнце, и все вокруг засияло, заискрилось, засверкало...
  Рая заспешила по своим делам, а я, осоловевшая и обмякшая, бездумно побрела вдоль улицы. Но очень скоро избыток жидкости в организме потребовал принятия срочных мер. Невольно вспомнилась заговорщица Семеновна...
  Нужный мне объект обнаружился только возле автостанции. Пережив незабываемые минуты в общественном туалете, я отправилась изучать расписание. Вокруг суетился народ, все представители мужского пола от десяти до семидесяти казались подозрительными. Ближайший автобус в Москву - через сорок минут. Может, плюнуть на все и уехать? Но вещи... - я ведь взяла с собой в поездку все самое лучшее... А паспорт и ключи от квартиры... и деньги... Угадывалась еще одна неприятная перспектива: Серафима вполне может обратиться в милицию по поводу исчезновения постоялицы. А милиция, она ведь, как известно, проявляет рвение как раз тогда, когда в этом нуждаются менее всего. Кого будут искать? - журналистку Ларину из "Подмосковных просторов". А что найдут? То-то и оно. Если бы меня там совсем не знали - куда ни шло... А так ведь позора не оберешься...
  Нет, надо попытаться пробраться к Серафиме... В конце концов, Хоботовы подручные, не обнаружив меня утром на месте, вполне могли снять осаду и заняться более приятными делами. Следующий автобус - через три часа... Как раз успею.
  Приняв, наконец, решение, я направилась к дому-голубятне. Хоть бы Серафима была дома! Впрочем, она, похоже, без особой надобности дом не покидает. Кажется, и с соседями, кроме Романа, не больно-то общается... Интересно, почему... Рая сказала: "Известная семейка"... Да, именно так - с неодобрением, иронией. Из-за той истории с ограблением коллекционера? Подробностей Рая, к сожалению, не помнит. Хорошо бы поговорить с ее отцом... Так, Татьяна, остановись, хватит изображать из себя Шерлока Холмса провинциального масштаба. Зачем тебе эти подробности чужой частной жизни? Мало ли что могло быть в Серафимином прошлом, о чем она не желает распространяться. Имеет право. Да, а "клад", этот пыльный сверток? Может, это как раз то, что украл у коллекционера таинственный "то ли сын, то ли брат"? Ага, украл и на голубятне закопал. А Серафиму приставил охранять... Чушь собачья! Я сейчас додумаюсь до того, что Серафима - содержательница притона, скупщица краденного, а ночью они на пару с полоумным соседом ходят резать зазевавшихся прохожих! Ну да, в перерывах она истово замаливает грехи и потчует чаем вперемежку с краеведческими байками легковерных журналисток! А по ночам вокруг ее дома бродят души невинно убиенных обывателей, вопия об отмщении...
  Мне стало смешно, но в то же время жутковато. Симпатичная бабулька-кружевница неожиданно стала превращаться в фигуру таинственную и даже зловещую. Да, всякая тайна столь же притягательна, сколь и пугающа...
  А вот и угол Первомайской... Я остановилась и посмотрела по сторонам. Женщина прогуливается с детской коляской. Бабки переговариваются через забор. Трехцветная кошка крадется по мокрому тротуару, принюхиваясь и потряхивая лапами. Тишь да гладь.
  Серафимин дом - на противоположной стороне улицы, отсюда, с угла, его не видно - загораживают огромные старые тополя. Ну что ж, с бог ом... Я двинулась не торопясь, прогулочным шагом... Так, еще метров двадцать и можно будет увидеть и дом, и калитку. Но уже через несколько шагов я остановилась как вкопанная - напротив дома-голубятни виднелся знакомый мне красный автомобиль... Братки-хоботки... Стараясь не сорваться на бег, вернулась на исходную позицию. Ладно, будем считать, что этот гейм, сет, период, эта партия осталась за Хоботом. Но еще не вечер. Нормальные герои, как известно, всегда идут в обход.
  Я же помню, с Серафиминого участка есть выход на другую сторону. Значит, где-то здесь должен быть проулок между кварталами. Правда, калитка у Серафимы была на замке, но заборчик - так себе, хилый. Надеюсь, найду какую-нибудь дырку. А не найду, так проделаю...
  Проулок представлял собой узкий, заросший крапивой и лопухами проход между двумя рядами разномастных заборов, покосившихся сараюшек и сортиров. То тут, то там под заборами громоздились полусгнившие доски, бревна, кучи песка и всякого хлама. Под лопухами сновали крашенные зеленкой куры.
  Чем ближе подходила я к владению Серафимы, тем громче и тяжелее стучало сердце. В глаза сразу же бросилась вытоптанная крапива и пролом в заборе. Что бы это значило? Меня уже кто-то опередил или это работа ночного гостя? Но размышлять было некогда. Я огляделась - вокруг ни души. Придерживая сломанную штакетину, изготовилась нырнуть в проем, как вдруг что-то просвистело возле уха и тяжело упало за спиной. Я дернулась, доска с треском отвалилась от забора, и, потеряв равновесие, я шлепнулась в мокрую крапиву. Барахтаясь в жгучих зарослях, заметила несколько пустых бутылок из-под пива. Похоже, это одна из них только что пролетела над моей головой! Раздался окрик: "Эй! Ты кто?" - и я, помертвев, обернулась на голос. Метрах в десяти от меня на тропинке нелепо прыгал на одной ноге парень, пытаясь попасть другой ногой в кроссовку. При этом он явно старался подобраться ко мне поближе, но то и дело оступался и терял равновесие. Пожалуй, в другое время это показалось бы мне забавным, но сейчас мне было не до смеха. Значит, они все предусмотрели, эти мерзкие хоботки! И спасти меня может только то, что этот недотепа, расслабившийся от долгого ожидания добычи и перебравший пива, возможно, окончательно запутается в шнурках.
  Я побежала. Да, я опять побежала... И замелькали лопухи и доски, сортиры и сараи... Сзади квохтали переполошенные куры, заходились в истеричном лае разноголосые собаки. Оборачиваться не было ни времени, ни сил... Выскочив из проулка, не раздумывая, свернула подальше от Первомайской... Только бы нога не подвела! Еще один поворот, и я вылетела на довольно оживленную улицу. Теперь куда? Сработал рефлекс. Как два дня назад меня спас от преследователей дребезжащий корниловский автобус, так и сейчас я метнулась к остановке. Автобус уже отъезжал, но я вцепилась в дверцу, и водитель сжалился...
  Я упала на свободное место, уронила голову на обожженные крапивой руки. Лицо было мокрым от пота, блузка прилипла к спине. Осторожно огляделась - кажется, никого, кроме подошедшей кондукторши, моя персона не интересует.
  - Вам докуда?
  - Ну, до конца... - с трудом ворочая языком, пробормотала я.
  - До Балсунихи?
  - Да-да...
  Понятия не имею, что такое Балсуниха, звучит как-то странно, но, надеюсь, это не бандитское логово, не "малина", не "сходняк", и не ждут меня там братки-потрошители...
  Тем временем автобус выбрался за город и покатил по шоссе все дальше и дальше от Корнилова. На редких остановках входили и выходили пассажиры, а я, привалившись к окну, тупо смотрела на сменяющиеся за окном пейзажи. Я понимала, что делаю какую-то очередную глупость, вернее, глупость именно в том, что я ничего не делаю, а сижу в каком-то дурацком автобусе и еду в какую-то дурацкую Балсуниху, но не было сил на что-то решиться и мыслей тоже никаких не было. Из оцепенения меня вывел мелькнувший за окном придорожный щит с указующей стрелкой: "Пансионат "Сосенки" - 5 км". Я вскочила и чужим хриплым голосом заорала на весь автобус:
  - Остановите! Мне надо выйти!
  Водитель, очевидно решивший, что странную пассажирку мутит, во избежание порчи казенного имущества тут же дал по тормозам и распахнул двери. Под любопытными взглядами пассажиров я вывалилась на обочину. Автобус фыркнул и без меня укатил в загадочную Балсуниху.
  Петя! Как же я могла забыть! В памяти всплыл зловещий голос Хобота: "Сосенки", говоришь... Реутов? Разберемся...". Бедный, ничего не подозревающий о грозящей ему опасности Петя! Я должна его предупредить, объяснить... Но что, что объяснить? Ну, приползу я в пансионат: "Здравствуй, Петя! Тут к тебе Хобот собирался наведаться...". Нет, не так: "Петя, если кто-нибудь будет спрашивать обо мне, то я - не я, а корреспондент "Подмосковных просторов". Бред сумасшедшего... А если Хобот уже побывал в пансионате? Мне сразу представились все возможные пытки и издевательства, которым мог подвергнуть коварный Хобот несчастного Петю. Да жив ли он еще?
  Я хотела закурить, но вдруг обнаружила, что все, с чем я выходила сегодня утром из дома, исчезло. У меня же была сумка... Зонт, фотоаппарат, блокнот, сигареты... Когда и куда все это пропало? Оставила в автобусе? Нет, тогда уже ничего не было. И убегала я от братка налегке... Да, точно... Сумка осталась там, в крапиве... Господи, ну что же за день такой сегодня!
  Пошарила по карманам. Деньги - так, мелочь... Удостоверение "Пресса"... Я смотрела на него почти что с ненавистью: не будь его, вряд ли я стояла бы сейчас здесь, среди подмосковных просторов... Несколько автобусных билетов... Расческа... Розовый Надин платочек...Скрепка... Вот и все мое имущество.
  Оглядела себя. Джинсы - в засохшей грязи почти до колен... о, и даже репей... Блузка - серо-голубая клеточка под цвет глаз - мятая, пропотевшая, точно я в ней вагоны разгружала... На левой манжете пуговка вырвана с мясом.
  И так мне вдруг стало жаль эту пуговку, так нестерпимо жаль, что к горлу подкатил ком, и слезы навернулись на глаза...
  Ладно, Татьяна, не кисни! Все еще не вечер... Я взглянула на часы - без пяти четыре. Четыре! Что-то екнуло в груди. Что же, что?... "Если смогу и захочу, я к четырем приду..." Идиотка! Рубальский! Вот кто мог бы мне помочь! Господи, ну так все просто! Пришла бы, наплела чего-нибудь - главный редактор срочно в Москву вызывает, а ноги не ходят, руки отваливаются... - попросила бы подвезти, да просто - машину на полчаса. Забрала бы вещи, и никто бы меня пальцем не тронул... И не стояла бы я сейчас на этой богом забытой дороге в никуда, и не считала бы убытки... О-о-о... ну надо же быть такой бестолочью!
  Еще раз взглянула на часы. Четыре. Все, поезд ушел...
  Я осмотрелась. По обе стороны от шоссе за придорожными кустами расстилались поля, дальше темнел лес - наверняка, полно грибов и земляники... Ужасно хотелось пить, да и съесть чего-нибудь я бы не отказалась... В стороне Корнилова виднелись домики какого-то поселка. Что ж, надеюсь, воды я там раздобуду, а с голодом пока придется смириться - будем считать этот день разгрузочным. Минуя поворот на пансионат, еще раз спросила себя: "А Петя?" Ответа не последовало... В голове было так же пусто, как и в животе.
  Солнце пекло в затылок, изредка проносящиеся навстречу машины обдавали душными волнами. Над асфальтом, как желе, висело марево. Все вокруг было зыбким и нереальным, как во сне.
  В поселке встречные аборигены смотрели на меня с любопытством и даже с некоторой опаской. "Чужие здесь не ходят..." Попросить у кого-нибудь воды я не решилась - начнут еще расспрашивать, кто я и откуда. А действительно, кто я, откуда? И куда? Нет ответа... Наконец я набрела на колодец, с трудом вытянула на поверхность прикованное к цепи ведро. Напившись, долго стирала грязь с лица и одежды с помощью наденькиного платочка.
  На противоположной стороне шоссе обнаружилась автобусная остановка - помятая, украшенная непристойностями железная будка. Расписания, конечно же, не было. Пришлось обратиться за информацией к проходившему мимо мужичку бомжеватого вида.
  - Автобус-то? А пес его знает... Ходить-то он ходит, кирдык его в супонь, да только рази уследишь? Опять же если нынче будень, то ты здесь, девка, долго промозолишься... Ты лучше сюда в выходной приходи, вернее будет. А то - попутку лови...
  Легко сказать - лови попутку... Мне мама еще в детстве внушила непреодолимый ужас перед коварными мужчинами, которые берутся подвезти девушку, а потом... ну, сами понимаете... Но не "мозолиться" же на этой остановке до морковкина заговенья!
  Я побрела по обочине, не оборачиваясь и вскидывая руку всякий раз, когда слышала шум приближающейся машины. Грузовики, молоковозы и запыленные легковушки проносились мимо, не останавливаясь. Наконец затормозила потрепанная иномарка, но, разглядев в ней двух крепких парней, я отрицательно замотала головой и даже замахала руками - слишком уж они походили на Хобота и его дружков. Парни загоготали и посыпали сомнительными остротами.
  Нет, уж лучше я пешком дойду! Интересно, сколько километров до города? Солнышко высоко, до города далеко... а вокруг - козлы на иномарках. Ну и черт с ними. Обойдусь. Надо идти и ни о чем не думать. Просто идти и считать шаги. Раз, два... сто восемнадцать... сто шестьдесят четыре... Господи, как же есть хочется... Сейчас бы Серафиминой запеканки... Или бутерброд с вареньем... Как Роман бутерброды лопал - за ушами пищало. А потом пошел резать... Нет, это бред - наверняка он пошутил. Такая дурацкая шутка... А мне на каждом шагу мерещатся бандиты. И Хобот, наверное, не так уж страшен. Просто неотесанный бугай, которому хочется выглядеть хватом... Однако ж клиента они потрошили... Или не потрошили... Или он их... Тот, в темных очках... Какая же каша в голове... Вот бы сейчас каши... Согласна даже на овсянку! Нет, уж лучше считать шаги... Раз, два...
  - Татьяна! Постойте, куда же вы?
  Господи, кто это? И здесь нашли! Главное - не оборачиваться. Убежать не хватит сил, но все равно - не оборачиваться! А голос... Чей это голос? Неужели Хобот? Вот влипла... Решив продать свою жизнь подороже, зажала в кулаке расческу.
  - Татьяна Ивановна! Да постойте же!
  Не может быть! Рубальский! Я обернулась - директор пивзавода призывно махал рукой, стоя возле своего шикарного лимузина. А я и не слышала, как машина остановилась...
  - Идите же, садитесь в машину!
  С трудом перебирая ногами, я пересекла дорогу и повалилась на заднее сиденье. Боже, какое блаженство... Машина мягко тронулась и понеслась, набирая скорость.
  - А я вас ждал... Как вы здесь оказались?
  - Не знаю... Потом... - Я покосилась на водителя. - А куда мы едем?
  - В Балсуниху.
  - Что это? - странное слово...
  - Деревня Балсуниха. Там рядом наша база, я вам говорил...
  - Балсуниха, Балсуниха... - бормотала я, закрывая глаза. Ладно, пусть будет Балсуниха, все равно от судьбы не уйдешь. Главное, здесь я в безопасности. А может, еще и накормят... Расческа выпала из разжавшихся пальцев... Как же я устала! Ехать бы так и час, и два, и ни о чем не думать, и чтобы никто не приставал с дурацкими вопросами.
  Кажется, я задремала. Из оцепенения меня вывел директорский голос:
  - Приехали, Татьяна Ивановна! Пойдемте...
  Я уже упоминала, что некоторое время подвизалась в фирме, строившей коттеджи для новых русских. Так что глаз у меня наметанный. В эту, с позволения сказать, "базу отдыха" были вбуханы огромные деньжищи. И ясно было, что предназначалась она отнюдь не для тех, кто стоял на пивзаводе у конвейера.
  Приезд Рубальского походил на возвращение барина в свое родовое имение. Навстречу ему высыпала, приторно улыбаясь, вся обслуга. Не хватало только хлеба-соли и поясных поклонов. Рубальский отдал кое-какие распоряжения и повернулся ко мне, скромно стоявшей за его спиной:
  - Перед ужином искупаться не хотите? Вода чистая, дно песчаное - рекомендую. Или баньку?
  - Мне бы в душ...
  - Нет проблем. А я, пожалуй, искупаюсь...
  Меня проводили в стоящую на берегу реки бревенчатую избушку, богато украшенную резьбой, причем на лице сопровождающей меня тетки явно читалось недоумение - вероятно, гостью столь затрапезного вида здесь встречали впервые. Внутри избушки сладко пахло распаренными березовыми вениками и мятой.
  Стоя под пенящимися струями воды, я думала, что все хорошо, что хорошо кончается, моя экзотическая "творческая командировка", похоже, подходит к концу, и предстоящий ужин с Рубальским, который, разумеется, не откажется ответить на интересующие меня вопросы, явится достойным завершающим аккордом.
  Однако, как гласит народная мудрость, "человек предполагает, а бог располагает". Выйдя из душа, я не обнаружила своей одежды. Тщетно заглядывала я под скамьи и дрожащими руками шарила по шкафчикам - кроме роскошного махрового халата и шлепанцев ничего обнаружить не удалось.
  Я закуталась в халат и, разъяренная, вылетела навстречу поднимающемуся от реки Рубальскому, невольно отметив про себя уже в который раз, что директор - мужчина очень даже ничего.
  - Позвольте, как это прикажете понимать? Где моя одежда? Что за дурацкие шутки?
  Рубальский изобразил на лице удивление:
  - Да чего вы так раскипятились? Согласитесь, ваш туалет был, так сказать, не совсем... Все постирают, почистят, утром получите в лучшем виде.
  - Что значит - утром? Вы с ума сошли! Мне домой надо, то есть в Корнилов. И с чего вы взяли, что я здесь ночевать собираюсь? Я, кажется, поводов не давала...
  - Да что вы, ей-богу, как маленькая... Ничего здесь с вами не случится. У вас что, мама строгая или муж ревнивый?
  - Не угадали! Просто не люблю ночевать неизвестно где. Да и Серафима Ильинична волноваться будет. Так что верните мне одежду и отправьте в город...
  - Увы, не получится - я водителя отпустил. А к Головиной он заедет, предупредит... Подождите на террасе, сейчас ужинать будем.
  Я представила, как мрачный водила явится к Серафиме и сообщит, что ее жиличка проводит ночь за городом с директором пивзавода. Здорово! Просто отлично! Хотя... Если братки-хоботки еще сидят в засаде, может, после такой новости они от меня отстанут? Ну, а с Серафимой как-нибудь объяснюсь...
  Рубальский отправился в душ, а я поднялась на террасу и плюхнулась в плетеное кресло. Ладно, Татьяна, расслабься. Деваться некуда, а раз так, надо попытаться извлечь из ситуации если не удовольствие, то хотя бы пользу. Тут я заметила на столе мобильный телефон. А чего он, собственно, зря лежит? Я воровато оглянулась - ни души. А не позвонить ли мне Маньке? Вдруг мне повезет, и именно она снимет трубку. Разобраться бы только, как этим телефоном пользоваться. Я такой только однажды в руках держала, когда Бобу благодарные заказчики презент сделали. Пришлось прибегнуть к испытанному народом методу тыка. Услужливый мобильник предлагал увеличить громкость звонка, подсовывал разные имена, потом, видимо, утомившись, затрясся в руках. Когда я уже совсем было отчаялась, издательский автоответчик бодрым маниным голосом сообщил, что сотрудники "Мистраля" очень рады моему звонку, но... Все ясно, дальше можно не слушать - текст мы с Манькой вместе сочиняли. Домашний номер не отвечал... Вот черт, куда они подевались? Я опять набрала номер конторы. Терпеть не могу общаться с техникой, прикидывающейся человеком, но деваться некуда... Придя на службу, Манька обычно прослушивает поступившие звонки. Значит, не позже завтрашнего утра она меня услышит.
  Я ждала, не сводя глаз с двери, откуда в любой момент мог появиться Рубальский. Ну же, Маня, заканчивай скорее свои любезности! А вот и Рубальский, но еще далеко, попробую покороче... Нет, услышит... ну, еще пару слов - Манька поймет... Специально для Рубальского я изобразила на лице творческий энтузиазм и прокричала в трубку:
  - Город красивый, народ замечательный, "Кречет" вкусный. Подробности при встрече. Чао! - и дала отбой. - Ничего, что я вашим телефоном воспользовалась? Очень надо было в редакцию позвонить. - Я нахально улыбнулась Рубальскому. Тот взглянул прищурившись:
  - Ну что вы, какие мелочи... Пойдемте-ка ужинать.
  Я потуже затянула пояс халата и последовала за хозяином.
  В огромной гостиной в камине потрескивали дрова, со стен смотрели стеклянными глазами звериные морды. Я не удержалась от удивленного возгласа и остановилась, озираясь. Рубальского явно забавляло мое замешательство:
  - Проходите, проходите... Прошу к столу.
  Низкий стол был уставлен деликатесами, в вазах громоздились фрукты и орехи, сияли бутылки и графины. Вокруг стола - широкие оттоманки с разноцветными шелковыми подушками. Ну просто тысяча и одна ночь! Караван-сарай, рахат-лукум... За таким столом, похоже, следовало возлежать, но возлежать в банном халате в присутствии вполне одетого хозяина?! Я завозилась, подтыкая под себя подол и загораживаясь пестрыми подушками. Рубальский, располагаясь по другую сторону стола, поглядывал на меня насмешливо:
  - Да расслабьтесь вы, Татьяна Ивановна. Пить что будете?
  - Я не пью!
  Рубальский рассмеялся:
  - Ну, разумеется... Ладно, думаю, рюмка коньяка вам не повредит.
  Мне не терпелось приступить к трапезе, поэтому спорить я не стала. Пожалуй, советы из книги для девочек пришлись бы кстати, но воспоминания о том, чем в прошлый раз закончились мои политесы, были еще слишком свежи, и я мысленно махнула рукой. Коньяк и разнообразные закуски несколько притупили мою бдительность, и слова Рубальского прозвучали неожиданно:
  - Ну, а теперь рассказывайте.
  Я чуть не подавилась осетриной:
  - Что именно? - хотя тут же поняла, о чем он.
  - Как вы оказались за городом, да еще в таком виде? И что у вас с руками?
  - А что с руками? А, это крапива... Я, знаете ли... Дурацкая история. Мой профессиональный интерес к коллекции Венглера был неверно истолкован местным криминалом. Они, похоже, сами интересуются коллекцией, и уж, наверное, небескорыстно. Представляете, они меня приняли за представителя конкурирующей фирмы! - Я попыталась рассмеяться саркастически, но получилось довольно ненатурально. - В общем, мне пришлось спасаться бегством. Ну, а тут вы появились. Очень вовремя. Прямо как в кино. - Я нацелилась на буженину.
  - Вы это серьезно? - протянул недоверчиво Рубальский. - И что же это за бандиты такие? Первый раз слышу.
  - Ваши, ваши бандиты, корниловские! - Господи, и чего пристал - поесть не дает человеку. - Там есть один, Хобот, так вот он, похоже, пытается действовать через Надю - внучку и наследницу.
  - Через Надежду Сергеевну? Это что, она вам сама сказала? - вскинул брови Рубальский, роняя пепел с сигареты в тарелку.
  - Нет, конечно. Но я слышала их разговор, случайно. И еще видела... тоже случайно... - Я занервничала и потянулась за сигаретой. Рубальский перехватил мою руку, приподнял рукав халата:
  - А это - тоже крапива?
  Надо сказать, свежий шрам выглядел довольно зловеще.
  - А это... это еще раньше, когда мы от Хобота убегали. Я не знала, что они знакомы... Бандит и бандит. А они одноклассники. Это уже потом выяснилось, что он все-таки больше бандит, чем одноклассник...
  Я замолчала, осознав, что несу полную чушь, которую невозможно понять на трезвую голову, и добавила жалобно:
  - Давайте выпьем...
  Сбитый с толку Рубальский наполнил рюмки, мы молча выпили и закурили.
  - Послушайте, Таня, - заговорил Рубальский после паузы, - вы девушка молодая, увлекающаяся, да еще журналистка... Все, что вы сейчас наговорили... Все эти бандиты, погони... признайтесь, - сочинили?
  - Ну, знаете, можете мне не верить, дело ваше. Только вокруг коллекции действительно что-то происходит, нехорошее. Но я здесь совершенно ни при чем. И вообще, я не обязана перед вами отчитываться!
  - Ладно, сам разберусь. Коллекция завтра, самое позднее - послезавтра, будет передана музею. Кстати, можете поприсутствовать.
  - Мне в Москву пора...
  - Жаль...
  У меня затекли ноги, и, кое-как выбравшись из подушек, я подошла к камину, возле которого распласталась огромная медвежья шкура.
  - А это все - действительно охотничьи трофеи или так, для красоты?
  - Кое-что - трофеи. - Рубальский, подойдя, указал на голову лося с огромными рогами. - Этот мой, и тот секач тоже.
  - Надо же... А этот? - Я потрогала ногой оскаленную медвежью морду.
  - К сожалению, не мой - подарок.
  - А это что за птица?
  - О, это замечательная птица - белый кречет. Царь Алексей Михайлович с такими на гусей, лебедей охотился. Боюсь, сейчас в природе их уже не осталось. Что, хорош?
  - Хорош... - Значит, вот он какой, кречет... Да, про такого не скажешь "птичка Божия". Я потянулась и провела пальцами по тугому шелковистому оперению. Взгляд желтых глаз птицы был внимателен и насторожен, казалось, еще секунда, и она взмоет в небо.
  Вдруг Рубальский обнял меня сзади за плечи, притянул к себе. Я вздрогнула и замерла, чувствуя его тепло, его дыхание... Кровь прилила к лицу, по спине побежали мурашки. Признаюсь, в глубине души чего-то подобного я ждала и даже - хотела... Но теперь, когда надо было только поддаться и принять очевидное, ситуация показалась невыносимо пошлой: бедная авантюристка, подобранная на пыльной дороге, в шикарном особняке отдается богатому стареющему красавцу прямо на медвежьей шкуре у пылающего камина... Как в дешевом дамском романе...
  Рубальский повернул меня к себе лицом, но я уже справилась с собой:
  - Григорий Сталиевич, вы ведь дружили с Василием Кречетовым? Почему он решил уйти из жизни?
  Рубальский, дрогнув, отпустил меня, вернулся к столу, налил себе коньяку, выпил не закусывая. Потом обернулся, произнес тихо, но твердо:
  - Да, мы были друзьями. Именно поэтому я не хочу обсуждать этот вопрос.
  - Извините, но... За эти дни мне чего только не нарассказывали! Кто говорит, это из-за его публикаций в газете, кто - из-за того, что крыша протекала. То жена виновата, то жидомасоны... Ну и, конечно, алкоголь.
  - Да, все это было, и все это неправда. Не пишите, Таня, о смерти. Найдите темы повеселее. Смерть - она ведь гораздо ближе, чем кажется... Давайте лучше выпьем за жизнь, за молодость, за красоту...
  Наполняя рюмки, Рубальский спросил вкрадчиво:
  - Таня, а почему вы именно в Корнилов приехали?
  - Мне знакомый о вашем городе рассказывал. - Я повертела рюмку с коньяком и поставила на стол. - Его отец, археолог, когда-то в Корнилове работал на раскопках. Поэтому я сюда и напросилась, когда появилась возможность. Между прочим, он очень пиво ваше хвалил...
  Рубальский прищурился:
  - Врете?
  - Насчет пива? Насчет пива - вру... А все остальное - чистейшая правда!
  Мы рассмеялись. Рубальский покачал головой:
  - Хитрая вы девочка, Таня. Акула пера... Кстати, вы мне собирались рассказать, почему у Головиной остановились.
  - Неужели собиралась? Рассказывать-то нечего - дело случая. Приехала в город вечером, поздно, что, думаю, гостиницу искать - переночую у какой-нибудь бабульки... А тут как раз Серафима кружевами торгует. Согласилась меня приютить, и так мы друг другу понравились, что я решила у нее и остаться. Вот так. - Я улыбнулась и надкусила яблоко. - А вы Серафиму Ильиничну давно знаете?
  - Давно... - лаконично ответил Рубальский, доставая из пачки очередную сигарету. Я поморщилась: вот жук, сам спрашивает, а на мои вопросы отвечать не желает. Ему бы в контрразведке служить...
  - А родственника ее знали, который у коллекционера чего-то украл?
  Рубальский вскинул на меня глаза и, изменившись в лице, переспросил:
  - Кого?
  Куда менее уверенно я пробормотала:
  - Ну, этого, учителя...
  Смяв сигарету, Рубальский вдруг подался ко мне, схватил за руку:
  - Откуда ты знаешь? Тоже случайно?
  От неожиданности я выронила яблоко:
  - Да что вы? Абсолютно случайно! Общалась с народом... Отпустите же, больно!
  Но Рубальский только сильнее сжал пальцы и заговорил громким торопливым шепотом, глядя на меня в упор лихорадочно блестящими глазами:
  - Чего ты от меня хочешь? Зачем? Это касается только меня и тех, кого уже нет. Ты говоришь - "случайность". А я не верю в случайности. Это судьба... Я пытался все забыть, но появилась ты, и я сразу понял....Ты хочешь, чтобы я покаялся? А в чем моя вина? Только в том, что их уже нет, а я еще жив? Так неизвестно, кому лучше... Ну говори же, говори, чего ты хочешь?
  Хмель тут же испарился из моей головы. Я испугалась и разозлилась одновременно: да что же это? То полоумный Роман, то криминальный Хобот... Был один приличный человек - и тот с катушек съехал!
  - Да ничего я не хочу! Руку отпустите, что вы в меня вцепились? Пить меньше надо...
  Рубальский наконец ослабил хватку, я выдернула руку и выскочила из-за стола. Дрова в камине прогорели, в комнате сгустился сумрак. Рубальский сидел, прикрыв ладонями лицо.
  Я подкинула в камин пару поленьев, поворошила угли кочергой. Огонь стал понемногу разгораться, по стенам заметались тени чучел. Ну, а дальше-то что? Бежать отсюда прямо в банном халате? И куда? В милицию? Тогда уж лучше сразу в психушку, и вместе с хозяином... Рубальский сидел все в той же позе. Заснул? Я тихонько позвала:
  - Григорий Сталиевич...
  Он отозвался неожиданно трезвым, спокойным голосом:
  - Иди сюда, сядь. Не бойся, я тебя не трону.
  Поколебавшись, я вернулась на свое место, заодно окинула взглядом стол: может, ножи убрать подальше? Или, наоборот, держать под рукой?
  - Я тебе все расскажу.
  - Не надо. Не хочу никаких ваших рассказов...
  - Надо. Мне надо. Можешь не слушать. Просто посиди.
  Мы закурили, и Рубальский заговорил:
  - Я, наверное, кажусь тебе сумасшедшим... Нет, я в своем уме, хотя... Я увидел тебя там, у Нади, и вдруг подумал... странная, дикая мысль - вот моя дочь, и вот моя жена. Нет, ты не похожа на нее, но в первое мгновение ты показалась мне Анной... Такая же нездешняя - залетная птица... Сколько тебе лет - двадцать три, двадцать пять? Анне было двадцать три... Почти двадцать три. И столько же прошло с тех пор - целая жизнь... И была ли она, эта жизнь?
  Ты спросила, знал ли я брата Серафимы. Еще бы мне его не знать! Он был моим кумиром, я был по-мальчишески влюблен в него, гордился его дружбой. Всего-то на какие-нибудь пять лет старше, но казался пришельцем из другого мира, инопланетянином. Я считал, мне страшно повезло, что судьба свела нас, что он после московского университета вернулся в Корнилов, преподавать историю в школе, где сам когда-то учился... Он давал мне книги из своей библиотеки, я бывал у него дома - сначала один, потом с Васькой. Удивительно, Василий уже тогда что-то почуял, говорил, в Кабае есть что-то мефистофельское. Кабай - такое у него было прозвище. Передразнил кого-то из учеников: "Если бы, да кабы..." - так и пристало. И, странное дело, звучало даже как-то уважительно. Вообще, казалось, ничто не могло его унизить, смутить, низвергнуть с пьедестала...
  А потом появилась Анна... Я сразу понял, почувствовал, что это она... Я помню, как она вошла в класс... Было как-то все сразу: и облегчение - "Наконец-то!", и ощущение того, что вот только теперь жизнь обретает смысл. И не надо было ничего говорить, объяснять. И она приняла это - просто, как неизбежность, без выкрутасов и кокетства. Я знал, что нужен ей - это было главное. Анна родилась в Египте, потом были другие страны - она не очень-то рассказывала. С трудом привыкала к корниловской жизни. А здесь все хозяйство свалилось на нее. Мать ее постоянно болела. Жили они закрыто, почти ни с кем не общались. Венглер еще до войны уехал из города, служил за границей - то ли ученый, то ли дипломат, то ли шпион, а может, и то и другое и третье... Что его заставило выйти в отставку, вернуться в Корнилов - не знаю. Потом уже стало известно о его увлечении древностями, о коллекции. Вообще человек он неприятный, странный. К жене и дочери относился всегда как-то снисходительно-презрительно. Даже фамилии были разные... Анну вообще не больно-то куда отпускали из дома. Только когда Венглер уезжал куда-нибудь по своим делам. Тогда мы вместе шли к Кабаю, засиживались иногда до ночи. О чем только не говорили... Только не о политике - Кабай сразу отмел эти разговоры, сказал, что не хочет повторить судьбу отца. А время было такое - конец шестидесятых, "Голос Америки", диссиденты... В общем, говорили больше о непознанном, таинственном, мистическом. Серафима радовалась, когда мы приходили. Брата она боготворила, хотя - заметно было - вся эта мистика была ей не по душе. Но молчала, поила нас чаем с пирогами. А мы слушали Кабая, открыв рот. Даже если не всегда бывали с ним согласны - спорить кишка была тонка. Тогда же загорелись - обязательно учиться дальше, и, конечно, в Москве... Васька бредил Литинститутом. У него уже были публикации в молодежных изданиях. Анна собиралась в иняз, а я... было, в общем-то, все равно, в какой-нибудь технический вуз. Главное - учиться и быть рядом с Анной...
  Вышло все не так. Ваське нужен был стаж, он устроился в районку. В последний момент не поехала в Москву Анна - будто бы из-за болезни матери, но, похоже, просто Венглер не отпустил ее. Я колебался до последней минуты, расставание с Анной казалось немыслимым. Родители настояли. Не помню, как сдал экзамены, как поступил... Вернулся домой - все радуются, поздравляют, завидуют, а у меня одна мысль - Анна и что же дальше будет... Знал одно - закончу институт и обязательно увезу Анну из Корнилова. Потом был день ее рождения - восемнадцать. Не знаю уж, как ей удалось уговорить отца, но мы были приглашены в гости - и я, и Васька, и Кабай. Сидели в саду, в беседке - болтали, смеялись. Потом к нам вышел Венглер. Мы, мальчишки, его не интересовали, а с Кабаем они быстро нашли общий язык, долго о чем-то говорили. Как я завидовал Кабаю, как мне хотелось быть на его месте, чтобы это мне на прощанье отец Анны пожал руку и сказал: "Рад знакомству. Надеюсь, не последняя наша встреча"...
  На следующее лето, когда опять собрались у Кабая, он рассказывал о коллекции Венглера. Оказалось, он частенько бывает у коллекционера, у них общие интересы, готовят какие-то материалы к публикации. Мы с Васькой, конечно, заинтересовались, стали просить Кабая договориться с Венглером, чтобы посмотреть коллекцию... И он договорился. Коллекция меня, в общем-то, разочаровала. Не знаю, чего уж я ожидал - говорящих мертвецов, золотых истуканов? - Какие-то ритуальные маски, амулеты, сосуды и рукописи. А у Кабая глаза горели. Даже странно было - взрослые люди, и все эти мертвые побрякушки... А потом... Кабай что-то рассказывал - как всегда, о чем-то потустороннем, - а я вдруг заметил, как Анна смотрит на него. И уже больше ничего не слышал и не видел. Только ее распахнутые глаза, этот преданный взгляд, ее доверчиво поднятое к нему лицо... Всю ночь мы с Васькой пили самогон на берегу Корниловки. А на следующий день, едва придя в себя, я отправился к Кабаю. Сам не знал, зачем шел, помню только, крутился в голове детский вопрос: "Почему?". А он меня как будто ждал. Смотрел так внимательно, молча, как на подопытного кролика... Я спросил, почему он вернулся учителем в Корнилов, разве не мог найти после университета что-нибудь поинтереснее в Москве? Мой вопрос его не удивил, напротив, как будто даже обрадовал. Сказал, что, разумеется, у него в Москве были заманчивые перспективы. Но он чувствовал себя не свободным - от Корнилова, родного дома, сестры, заменившей ему мать. И он вернулся, чтобы "изжить" в себе любовь к тому, что все еще было ему дорого, что связывало, не отпускало его. Ну, что-то в этом роде... Я ничего не мог понять. Зачем освобождаться от любви - ерунда какая-то, бред... А он терпеливо мне так растолковывал, что любовь, мол, заставляет человека изменять себе, лишает силы и свободы, делает рабом. Любовь нужна слабым, сильным она ни к чему. Чтобы сохранить свое "я", исполнить свое предназначение, достичь величия, человек должен быть свободен от жалких земных привязанностей... Пушкина приплел: "Ты царь! Живи один..." Ну и дальше в том же духе... Я почувствовал себя обманутым, преданным, но больнее всего была мысль об Анне, которая так смотрела на этого холодного человека... В общем, все во мне перевернулось, и вместо любви я почувствовал к Кабаю такую жуткую ненависть, что даже замахнулся на него... А он легко так скрутил меня, вытолкал за дверь и еще посмеялся, что я, мол, не безнадежен, а, похоже, нахожусь на пути к выздоровлению... Да еще пригласил заходить, когда остыну... На следующий день я сбежал из Корнилова... Не знал, куда себя деть, уехал со стройотрядом. Но очень скоро ужаснулся: как я мог оставить Анну Кабаю? Решил с ней объясниться. Но ничего из этого не вышло. Она слушала меня, но не слышала, не понимала, не хотела понимать... Да и что удивляться? Я был далеко, а Кабай рядом - взрослый, умный, окутанный мистическим туманом... Я тогда уехал с твердым намерением поставить крест на всей этой истории. Все перепробовал - водка, наркотики, женщины. Ничего не помогало... Без Анны все было бессмысленно. Так что же, неужели прав был Кабай - моя безнадежная страсть сделала меня рабом? Ну уж нет, признать его правоту было никак невозможно. Так я и барахтался... Учебу запустил - впору бросать. А в разгар сессии приехал из Корнилова Васька с новостью: Кабай, едва доработав до конца учебного года, ушел из школы, а вскоре оказалось, что у Венглера пропали ценные рукописи, какие-то предметы из коллекции... Правда, Венглер заявление из милиции забрал, дело замяли, но в городе только о том и говорили... Вот такой кульбит... Надо полагать, от любви к родному городу он тогда излечился полностью. А у Анны в сентябре родилась девочка. Надя, Надежда.... Венглер не мог простить Анне ни Кабая, ни рождения ребенка. Да и окружающими все это воспринималось тогда не так, как сейчас... Сплетни, слухи... Анна замкнулась, ушла в себя. Я по-прежнему любил ее, и даже больше. Все готов был сделать для нее, для ее дочери... Но она меня избегала. Пожалуй, Васька был единственным, с кем она была откровенна. Уже потом я узнал от него, что Кабай писал ей, обещал увезти из Корнилова. И она надеялась, ждала...
  А я получил диплом и решил, что тянуть дальше некуда. И все складывалось как нельзя лучше - и с работой, и с жильем. Наверное, потому что я очень этого хотел. Почему-то был уверен, что мне удастся ее уговорить. Она выслушала меня и неожиданно согласилась: да, пора на что-то решаться и, действительно, лучше уехать, и у девочки должен быть отец... Просила только подождать - неделю-другую, ну, месяц... Я был на все согласен - я годы ждал, что мне месяц... И все-таки что-то мешало поверить до конца...
  Я был тогда в Москве. Ночью проснулся от страшнейшей грозы и почему-то представил, как бушует стихия в Корнилове. И не мог заснуть, думал об Анне, как сложится наша жизнь, но почему-то лез в голову Кабай с его теориями. Гроза ушла и вдруг появилась огромная луна. Какая-то мертвая, жуткая. Я промучился весь следующий день и вечером на перекладных поехал в Корнилов...
  Ее тело обнаружили в Корниловке уже за городом - случайно... На похороны я не пошел - не мог, не хотел видеть ее мертвой... Я пошел к Серафиме... Я всем нутром чуял, уверен был, что без Кабая здесь не обошлось. Серафима встретила меня на пороге, и мы сразу поняли друг друга, без слов. Ясно было, что брата она не отдаст. Сказал только, что все равно его найду - где бы он ни был. И я действительно искал его - не зная толком, где искать. Но все напрасно...
  Уехал в Норильск. Пять лет там отпахал - тяжело было, но зато думалось меньше. А в Корнилов все равно тянуло, и росла уверенность, что должен быть здесь, рядом с ее дочерью. И даже стало казаться, что это моя дочь... Но она, конечно, была дочерью Кабая. Когда я ее увидел, вернувшись в Корнилов, ей было лет 9-10 - и сходство было поразительным, даже не столько в чертах, сколько в общем выражении лица. И в этом сходстве было что-то трагическое, какая-то насмешка судьбы. Бабка ее к тому времени умерла, жили они с дедом вдвоем. Худенькая, бледная и какая-то бесконечно одинокая. Как мог я ее бросить? И что мог для нее сделать?
  Впрочем, кое-что мог - был на заводе главным инженером, потом заместителем директора. Музей, дом культуры, кружки всякие, экскурсии для школьников. А в конечном счете - для Нади, для Васькиных ребят. У меня тоже рос сын - не родной, но какая разница? Познакомился в командировке с женщиной - добрая, умная, хозяйственная, сын-дошкольник. Так и срослось... Со временем я нашел случай познакомиться с Надей, для нее я был другом ее погибшей матери. Сначала сторонилась, потом оттаяла, обращалась за советом. Однажды спросила, знал ли я ее отца. Я сказал, что нет, но она мне не поверила. Ничего не сказала, но я знаю - не поверила. После школы могла бы уехать из Корнилова, но не захотела оставить деда одного. Я был рад - боялся потерять ее из виду. Не без моей подсказки пошла работать в музей, поступила в институт. Да, теперь-то я понимаю, что лучше ей было уехать тогда. У нее - наверное, от матери - удивительная способность к языкам. Когда на завод приезжали специалисты из Германии, она с ними работала, переводчицей. И для нее это был праздник. А здесь что? Она никогда не жаловалась, но я знаю - старик Венглер со своей коллекцией камнем висит у нее на шее. Теперь я могу помочь ей освободиться от коллекции, и я это сделаю. Боюсь одного - она уедет, и я не смогу защитить ее от Кабая. Эта мысль все время преследует меня. Мне снится один и тот же сон - какие-то развалины, лабиринты, все рушится, а я знаю, что где-то здесь, рядом Надя - или, может быть, Анна? - ждет моей помощи, а я мечусь, задыхаюсь, и не могу ее найти. А потом появляется Кабай и смеется: "Ну что же ты, со своей любовью? Она бы давно выбралась сама, но она ждет тебя, твоей помощи, и если ты не найдешь ее - она погибнет..." Я знаю, что он лжет, но не знаю, что ответить, и просыпаюсь в ужасе... Я чувствую его присутствие, как запах серы, знаю, что он жив и что-то замышляет. Так было и пять лет назад, когда Васька покончил с собой...
  Последние годы мы виделись нечасто, но у нас было общее прошлое, а это много значит. Встречались больше по делу. Городское начальство его недолюбливало. А он был идеалистом и всегда лез на рожон. В семье у него тоже было непросто, особенно после смерти матери. Спасали стихи, у него вышли два сборника, очень приличные, были хорошие отзывы...
  А потом, как снежный ком, повалили неприятности - и в газете, и дома и в творчестве. Он стал пить. Он и раньше не брезговал, но дальше - больше. Считал себя неудачником, говорил, что исписался, что окружающие его презирают, а жена и дети - стыдятся. Я как-то пытался его урезонить, но он вспылил, мол, не тебе меня учить, достаточно того, что мне жена каждый день тебя в пример ставит. А потом была его статья о злоупотреблениях при строительстве коттеджного поселка. Мне там тоже досталось - пивзавод участвовал в финансировании стройки. В общем, мы тогда с ним здорово сцепились... Хотя, по-своему он был прав...
  Летом мы перебирались в новый дом. Хлопоты с переездом, то да се... И вдруг на работу мне звонит Лида, Васькина жена. Я удивился - отношения у нас были довольно прохладные. Сказала, что Василий поехал на день в Москву и уже три дня от него ни слуху, ни духу. Я успокоил ее, как мог... А ночью, мы уже спали, позвонил сам Василий. Голос у него был странный - не пьяный, нет... Голос человека, которому уже все равно. Что, говорит, новое гнездышко вьешь? А тебе привет от Кабая. Знаешь, говорит, а ведь он, пожалуй, не так уж и не прав. Только правду эту не всякий принять способен. И засмеялся. И трубку положил. Я и растерялся, и испугался, и разозлился... Кабай, опять Кабай... Трубку у Васьки никто не брал, идти к нему - поселок за городом, два часа ночи... Сел на крыльце с бутылкой коньяка и так просидел до утра. А утром уже было поздно...
  Я нашел в Москве человека, у которого останавливался Васька. Странный тип - якобы поэт, философ, а скорее, просто сумасшедший. Нес какую-то околесицу - да, были у Учителя, где - не помнит, о чем говорили, что делали - тоже. Кабая не знает и ни в чем не виноват... А кто виноват? Или никто не виноват и случилось то, что должно было случиться? И невозможно ни предотвратить, ни помочь, ни исправить?...
  Рубальский резко встал из-за стола, так что звякнула посуда, подошел к окну и отдернул штору. Расплавленным оловом потек в комнату лунный свет.
  - А вот и она... Как тогда, когда погиб Васька... Как тогда - с Анной...
  Рубальский задернул штору, зажег свечу на каминной доске. Я следила за ним, затаив дыхание, боясь спугнуть неосторожным словом. Он долго молча глядел на пламя, потом повернулся ко мне:
  - Так что ты говорила о бандитах-одноклассниках? Выкладывай все, что знаешь. Мне это важно.
  Легко сказать - "выкладывай". А как? - "я подсмотрела...", "я подслушала..."?
  Осипшим от долгого молчания голосом я поведала о разговоре Хобота с Надей в музее о таинственном клиенте, умолчав, разумеется, обо всем, что касалось меня лично. Не упомянула и о том, что братки уже успели о чем-то договориться с Надей... Каждая фраза давалась с трудом - мысли путались, реальность мешалась с домыслами и догадками. Не рассказ, а форсирование минного поля! Совершенно обессилев, я замолчала и прикрыла глаза.
  - Да ты совсем спишь... Пойдем, утро вечера мудренее, - Рубальский подал мне руку. Заплетающимися ногами, цепляясь за перила, я поднялась за ним на второй этаж. Он распахнул передо мной дверь небольшой спальни, освещенной ночником.
  - Здесь тебя никто не побеспокоит. Утром принесут одежду. - Рубальский помедлил и добавил: - И уезжай скорее. Так будет лучше. И мне спокойнее.
  Он выглядел постаревшим лет на десять. Я вдруг ощутила острую жалость и нежность к этому в общем-то чужому человеку, но не решилась никак выразить свои чувства. Только прошептала: "Спокойной ночи..." - и закрыла за собой дверь.
  
  Проснувшись утром, я не сразу сообразила, где нахожусь. За опущенными шторами угадывалось солнечное утро. Часы показывали четверть десятого. Я хотела повернуться на другой бок и еще подремать, но тут постепенно стали всплывать в памяти и проявляться, как на фотобумаге, события минувших суток. Сон сразу пропал. А какие сюрпризы готовит мне наступивший день? Интересно, здесь ли еще Рубальский, а если нет, то какие распоряжения были отданы персоналу на мой счет? Будить - не будить, кормить - не кормить, гнать, держать, терпеть, обидеть - что там дальше? - ненавидеть... Школьная складушка для запоминания глаголов какого-то там склонения... Кому это нужно в реальной жизни? И что такое реальная жизнь? Разве то, о чем рассказывал вчера Рубальский, похоже на реальность? Главные действующие лица, словно по воле рока, сошлись в одном месте и в одно время, чтобы разыграть эту драму в декорациях провинциального городка... Все они были одиночками, чужими для окружающих - по характеру, по судьбе - и не могли не сойтись, не сплестись в причудливом клубке взаимопритяжений и отталкиваний, любви и ненависти, мистики и обыденности... И я каким-то невероятным образом стала одной из них...
  Стук в дверь заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Рубальский? Накинув халат, высунулась в коридор.
  - Доброе утро! - оттеснив меня от порога, вчерашняя тетка вкатила в комнату столик с завтраком, повесила на спинку стула мою одежду. - В десять часов вас будет ждать машина, чтобы отвезти в город. Приятного аппетита... А это, - тетка прислонила к стене увесистый пластиковый пакет, - Григорий Сталиевич просил передать Головиной Серафиме Ильиничне.
  - А что там?
  - Понятия не имею. Мне не докладывали, - поджав губы, тетка исчезла за дверью.
  Тетка противная, но сервис на высоте. Что ж, лучше так, чем наоборот... Я заглянула в пакет: какие-то свертки, кульки - похоже, продукты. Значит, Рубальский уже уехал в город. Интересно, он Серафиму регулярно подкармливает или это разовая акция под впечатлением вчерашних воспоминаний?
  Садясь через полчаса в машину, я словно чувствовала на себе взгляд десятков любопытных и насмешливых глаз: отмыли, обстирали, накормили, на ночь приютили, да еще и продуктов с собою дали... Знай корниловских, журналистка!
  Замелькали за окном "мерседеса" леса и поля, но я не замечала красоты сменяющихся пейзажей. Из головы не шла ночная исповедь Рубальского. Казалось, я сама была участницей тех давних событий - так отчетливо представали перед мысленным взором все действующие лица. Всплывали в памяти виденные на фотографии лица юных Гришки и Васьки; нетрудно было представить Серафиму, скинувшую пару десятков лет. Старик Венглер виделся мне похожим на Ивана Селиверстовича, Анна - загадочной восточной красавицей - то ли Клеопатра, то ли Нифертити. И только один персонаж не желал появляться из-за кулис, оставаясь неясным таинственным силуэтом, загадочной темной фигурой. Черный человек...
  Автомобиль резко затормозил возле дома-голубятни. Я вернулась в сегодняшний день и попыталась представить, как встретит меня Серафима. Пожалуй, объяснений не избежать - условия мне были поставлены вполне определенные. Что-то сочинять и выдумывать не хотелось, сказать правду - но какую?
  Первое, что увидела, отворив дверь на веранду - свою дорожную сумку, застегнутую на все молнии и кнопки. В глубине дома послышались торопливые шаги, хлопнула дверь, и все стихло. Да уж, Серафима верна своим принципам - проведя ночь с Рубальским, я стала для нее персоной нон грата. Что значит - старая дева! Даже видеть меня не хочет. Как говорится, вот тебе бог, а вот и порог. Забирай, Татьяна, свои пожитки и отправляйся на все четыре стороны.
  И все-таки уезжать, не простившись по-человечески, не хотелось. Я постучала в дверь хозяйской комнаты:
  - Серафима Ильинична, это я, Татьяна. Извините, что так получилось... Я уезжаю, хочу проститься.
  Ответа я не дождалась, хотя за дверью угадывалось какое-то движение. Потянула ручку - закрыто... Ну что ж...
  Поставила сумку со снедью на пол у входной двери, чтобы Серафима непременно ее заметила. Постояла на крыльце дома-голубятни, мысленно навсегда прощаясь с ним. Вскинула сумку на плечо - ну что, в Москву? Но, не дойдя до калитки, услышала визг тормозов и на всякий случай отступила в кусты. Хлопнули дверцы и послышались возбужденные голоса:
  - Да здесь она, здесь. Витька сказал, к бабке ее отвез. Буквально десять минут назад. Куда ей деться?
  - А дальше что с ней делать? Может, ну ее на хрен, пусть катится...
  - "Катится"! Мне Хобот уже вчера вкатил! Нет уж, отвезем к нему, пусть сам разбирается...
  Господи, да что им неймется? Или Хобот не может простить мне ту оплеуху? В любом случае встречаться с ними мне ни к чему. Я пригнулась и, стараясь не шуршать, пробралась к полусгнившему соседскому забору. Дальше - владения Романа. Надеюсь, с ходу не зарежет, а там видно будет...
  Я подобралась поближе к сарайчику, где обитал мой незадачливый поклонник. А вот и он - сидит на пороге, что-то строгает ножом.
  - Рома-ан! - ласково пропела я, стараясь не глядеть на нож. - Это я. Можно к тебе в гости?
  Роман вздрогнул от звука моего голоса, вскочил, выронил свою поделку, но, узнав меня, расплылся в улыбке:
  - В гости, в гости...
  - А что ты мастеришь? Можно посмотреть?
  Я подобрала с земли мастерски вырезанную обнаженную женскую фигурку.
  - Здорово!
  Роман покраснел то ли от смущения, то ли от удовольствия:
  - Нравится? Я люблю резать...
  - Резать? Ах, да... Так вот что ты режешь! - У меня словно гора с плеч свалилась. А я-то воображала черт знает что!
  - У меня еще есть, много...
  - Ты мне покажешь? - Честно говоря, меня не столько интересовало творчество Романа, сколько хотелось зайти в дом, где наши голоса не могли быть услышаны соглядатаями.
  Жилище Романа было скромным, но на удивление чистым. В углу на колченогой тумбочке - гора поделок с явно выраженным эротическим уклоном. Пока я их рассматривала, Роман с интересом поглядывал на мою сумку и наконец признался:
  - Кушать хочу.
  - Да, ты знаешь, я бы тоже не отказалась... - вздохнула я и тут вспомнила, что где-то в недрах сумки должен быть пакетик с леденцами, припасенный еще в Москве:
  - Подожди, кажется, у меня кое-что для тебя есть.
  Я расстегнула молнию и остолбенела: в сумке вместо моих вещей лежала черная кожаная мужская куртка и тот самый сверток, из-за которого два дня назад чуть не произошла драка на Серафиминой веранде. Роман заглянул через мое плечо:
  - Ой, мой клад! Золото! Ты принесла! Мне!
  Я растерянно молчала. Роман прошептал с ужасом и восторгом:
  - Ты Симу убила...
  - Да ты совсем рехнулся! - Я встрепенулась. - Я что, похожа на убийцу?
  - Ага! Я в кино видел...
  - Какое кино, какое кино? У тебя даже телевизора нет!
  - Я в больнице видел! Там девушка - красивая, как ты - старуху убила, а деньги жениху принесла... Здорово! Мы всей палатой смотрели... Мой клад! - Роман потянулся к свертку.
  Я прикрыла сумку и попыталась собраться с мыслями и словами.
  - Послушай, Роман, я никого не убивала, а сверток оказался в сумке случайно, по ошибке. Видишь, и куртка какая-то... Видно Серафима Ильинична что-то перепутала. Ты мне веришь?
  - Нет, ты Симу убила. А клад отдавать не хочешь... - Роман сжал кулаки, и мне стало не по себе - сейчас стукнет по темечку и всё... Какой с безумного спрос?
  - Ну, ладно, успокойся, - я старалась говорить как можно убедительнее. - Хотя это и нехорошо, давай посмотрим, что в свертке. Я уверена, там не драгоценности, а просто какие-то бумаги, которые для тебя не представляют никакого интереса. Если так, отдадим сверток хозяйке.
  - Симе? А зачем ей, если она мертвая?
  На язык запросились самые крепкие выражения из имеющихся в неприкосновенном словарном запасе, и я еле сдержалась.
  - Да жива она, жива! Сейчас мы посмотрим, что в свертке, а потом отнесем его Серафиме. Договорились?
  Я достала сверток. Упакован он был довольно небрежно, его явно разворачивали, но холст и несколько слоев оберточной бумаги были все те же - пожелтевшие от времени и с разводами от сырости. А вдруг там действительно какие-то ценности? Что тогда? Наконец - волнующий момент! - на свет Божий явились... перехваченные тесемкой общие тетради и пачка сложенных вчетверо тетрадных листов, похожих на письма.
  Я взглянула на Романа - его разочарование граничило с отчаянием:
  - Как же это? А деньги... золото?
  А я тем временем развернула один из листков, исписанный мелким неразборчивым почерком, пробежала глазами по строчкам: "...говорила, что готова ждать меня целую вечность... Не в моем характере ежеминутно клясться в любви и распевать серенады... Каждый сам распоряжается своей судьбой. Поступай, как считаешь нужным, только потом не жалей..." Внизу вместо подписи только буква "К".
  Да, так и есть, любовные письма. То-то Серафима так в них вцепилась. Хотя, как видно, - дела давно минувших дней.
  Роман сунулся было в тетради, но отшвырнул их с негодованием:
  - Обманула, опять обманула! Противная Сима, гадкая!
  - Да не расстраивайся ты так! - я собрала разбросанные письма и тетради. - Золото или бумаги - все равно это чужое. Зачем тебе?
  Но несчастный Роман не слушал меня: он сидел на полу, обхватив руками голову, и твердил свое:
  - Обманула, обманула...
  Я убрала сверток в сумку. Идти к Серафиме одной было страшновато - наверняка эти молодчики меня еще караулят. Да и со свертком - дело деликатное, свидетель не помешает.
  - Роман, пойдем к Серафиме. Она обрадуется, что сверток нашелся, глядишь, накормит тебя чем-нибудь вкусненьким.
  - Да? - Роман перестал страдать, в глазах мелькнул неподдельный интерес. - Запеканкой, да?
  - Не исключено. Пойдем! Только тихо!
  - А почему?
  - Так надо... - сказала я веско, и Роман послушно закивал головой.
  Я нырнула в заросли смородины, Роман, пыхтя, следовал за мной. Вот и крыльцо дома-голубятни. Хорошо, что с улицы его не видно.
  - Ай-яй! Кровь... - вдруг придушенно вскрикнул Роман, оседая на ступени. Я опустила взгляд: из-под двери неторопливо сочилась темная струйка. Господи, да что же это, откуда? Полчаса не прошло, как я вышла из этой двери - все было в порядке... Убили Серафиму? Кто, зачем? Не я же, в самом деле! Роман сделал движение улизнуть в кусты, но я успела схватить его за локоть:
  - Куда!?
  - Ты Серафиму убила! Ты и меня убьешь, я знаю... Я в кино видел... Я не хочу, я боюсь...
  Я поняла, что еще мгновение и я лишусь даже столь ненадежного товарища и свидетеля и останусь один на один с чем-то страшным, что скрывается за дверью Серафиминого дома. Из последних сил удерживая вырывающегося Романа, я распахнула дверь...
  
  Она лежала на боку прямо у порога. Я имею в виду сумку с продуктами. Сквозь прореху вытекало нечто похожее на кровь. Отпустив Романа, я присела возле сумки. Похоже, кто-то пихнул ее ногой, пластик лопнул, и протекло подтаявшее на жаре мясо...
  - Вот видишь? А ты - "убила, убила..."
  Роман виновато засопел... Однако странно: зачем было сумку футболить? Я негромко позвала:
  - Серафима Ильинична!
  Никто не отозвался. В доме было тихо, только шмель гудел, тычась в оконное стекло. Озираясь и прислушиваясь, подошла к двери хозяйкиной комнаты, подергала ручку:
  - Серафима Ильинична, это я, откройте, пожалуйста, я по делу... - Ни шороха, ни звука. Нет, что-то похожее на стон... Невнятное бормотание... - Откройте... Что случилось? Вам плохо?
  Обернулась к Роману:
  - Помоги же! Нет, погоди, пойдем, в окно посмотрим...
  Мы выскочили на улицу, обогнули дом. Окно хозяйской комнаты было распахнуто. С замирающим сердцем я заглянула внутрь: Серафима в неловкой позе, свесив ноги, неподвижно лежала на кровати. Глаза ее были закрыты и только слабо теребившие оборку передника пальцы свидетельствовали о том, что старушка жива.
  Кое-как, с помощью бестолково суетившегося Романа, я взобралась на подоконник, спрыгнула в комнату. Потрясла Серафиму за плечо, попыталась нащупать пульс, но ничего не уловила.
  На тумбочке возле кровати - пузырьки, коробочки, стакан с водой... Наверняка есть какое-то нужное средство - но что? В таком деле - не дай бог ошибиться... Ага, нитроглицерин - ведь Серафима жаловалась на сердце, значит, пойдет. Я сунула хозяйке в рот пару таблеток, но она этого даже не заметила.
  - Да что же это?! Серафима Ильинична, миленькая, очнитесь, не умирайте! - в отчаянии я выплеснула в лицо хозяйке воду из стакана.
  За спиной раздался голос Романа:
  - Сима, не умирай! А как же я?
  То ли вода подействовала, то ли отчаянный вопль Романа - старушка приоткрыла один глаз.
  - Серафима Ильинична, что с вами? Что вам дать? Что болит?
  Приоткрылся второй глаз, и Серафима выдохнула протяжно:
  - Кости-и-и...
  - Кости? Какие кости? Перелом? Рука? Нога?
  Опять с улицы подал голос Роман:
  - У нее, наверное, потрясение мозгов... Я такое в кино видел...
  Серафима тем временем опять прошелестела чуть слышно: "Кости..." - и с трудом приподняла немощную руку. Мой взгляд, повинуясь ее указующему персту, уперся в рассохшийся гардероб. Неужто и впрямь у старушки скелет в шкафу?
  - Кости - в шкафу?
  Серафима чуть заметно поморщилась и закрыла глаза. Я повертела головой: ну шкаф, ну выцветшие портреты родственников на стене - и что? А может, Серафиме сама смерть - костлявая старуха с косой - привиделась? Плохо дело...
  - Роман, беги за врачом - куда хочешь, но без врача не возвращайся! В аптеку, к соседям - ну же, скорее! Умрет Серафима - останешься один. Кто тебя подкармливать будет? Ну, давай же!
  Голова Романа скрылась из оконного проема - надеюсь, мои аргументы его убедили и врача он найдет. Серафима лежала все в той же неудобной позе, но трогать ее я не решилась - а вдруг у нее перелом позвоночника? Но что же здесь все-таки произошло? Похоже, в доме побывал кто-то чужой, но кто и какой целью? И этот сверток в моей сумке... Да, кстати, а мои-то вещички где?
  Я повернула торчащий в замочной скважине ключ, осторожно прошмыгнула через гостиную в свою комнатку. Все мои вещи кучей лежали на кровати, а сверху, как будто в насмешку, несколько долларовых купюр - остатки моей заначки... Странно все это, неправильно как-то...
  Но долго размышлять не было времени - Серафиме я вряд ли чем-то смогу помочь, надо бы и о себе подумать. Вытащив сверток и куртку, затолкала в сумку свои пожитки.
  Возле калитки послышался шум, я узнала голос Романа и взглянула в окно - вот это да! Сосед превзошел мои ожидания: к дому приближалась целая толпа женщин, очевидно - поднятых по тревоге окрестных жительниц, а впереди, то и дело оборачиваясь и энергично жестикулируя, выступал сам Роман. Похоже, роль спасителя умирающей доставляла ему несказанное удовольствие. Замыкали процессию два крепких парня. Я сразу узнала одного из них - он был с Хоботом в кафе. Ага, значит, ребятишкам надоело ждать и они решили провести разведку боем. Я подхватила сумку и метнулась в комнату к Серафиме. Теперь все зависело от моей быстроты и ловкости. Бросилась к окну и неожиданно поймала на себе взгляд хозяйки - еще несколько затуманенный, но вполне осмысленный.
  - Ой, Серафима Ильинична, слава богу... Сейчас вам помогут, а я... я в Москву... на автобус опаздываю... спасибо за всё, прощайте, не поминайте лихом... - За дверью уже слышались шаги и возбужденные голоса... Я выхватила из кармана одну из оставшихся купюр, сунула Серафиме под матрас и сиганула в окно.
  
  Ну, надо же, в кои-то веки повезло: никем не замеченная, через заросли смородины я проскочила в огород к Роману, а оттуда - на улицу. Теперь я думала только об одном - на автобусную станцию! Скорее, скорее! Пока никто не спохватился... Поминутно оглядываясь, я уже почти бежала. Ничего, ничего, осталось всего-то - сейчас до угла, там на другой стороне, возле магазина, кажется, есть "обменник", на дорогу должно хватить. Еще немного - и я в автобусе, а там - Москва, Манька... Сошла на мостовую, чтобы пересечь улицу, и остановилась, как вкопанная, - а фотоаппарат-то! И зонтик, и все мои записи - все ведь там, в крапиве осталось, под Серафиминым забором! Возвращаться? Ну уж нет! Что ж, все так и бросить? Жалко, ой, как жалко... Я топталась в нерешительности - шаг вперед два шага назад... И вдруг - из-за угла прямо на меня выскочил красный автомобиль! Я не верила своим глазам - не может быть, так не бывает! Даже в дурацких детективах, слепленных на скорую руку! Прижав к груди сумку, я попыталась увернуться от стремительно надвигающегося на меня кроваво-красного кошмара. Раздался оглушительный визг тормозов... Получив удар под зад, я полетела на пыльную мостовую...
  ...Боль разливалась по телу, в голове звенело, нестерпимо жгло ободранную ладонь. Ну, вот ты и допрыгалась, Татьяна! Сейчас тебя соскребут с горячего шершавого асфальта и... Звать на помощь? А кому ты здесь нужна? Да и кричать нет сил - легче притвориться трупом... Ну где же вы, гнусные братки-потрошители? Вот же я, лежу, как на блюдечке...
  Тем временем раздался звук открываемой автомобильной дверцы, осторожные шаги... Я зажмурилась и затаила дыхание... И вдруг над моим ухом раздался душераздирающий вопль: "Танька!". Я вздрогнула, глаза распахнулись сами собой - передо мной на коленях стояла Маня - лицо перекошенное, рот разинутый, взгляд опрокинутый.
  - Ма-а... Ма-Маня?.. - я попыталась оторвать голову от мостовой. Да, это Маня, самая настоящая, родная и любимая! Только зачем же она меня задавила? Слезы заволокли глаза, я еще успела увидеть, как из машины выскочил Боб, а за ним кто-то еще... но тут моя голова с отвратительным тупым стуком опять опустилась на асфальт, и белый свет скукожился и померк...
  Очнулась я от боли, когда чьи-то руки подхватили меня и понесли - я замычала и закусила губу. "Ну-ну, потерпи, все будет хорошо..." - "Уже хорошо..." - пролепетала я, склоняя голову Бобу на грудь. Кто-то суетился рядом - ба, да это Петя! Кажется, я перед ним виновата - не помню, почему - но я так ему рада... Что-то белое мелькнуло в автомобильном нутре - неужели поганка? До нет же, это Долби... Он полез ко мне целоваться, но его бесцеремонно отпихнули, освобождая для меня место. А вокруг машины уже собрались зеваки:
  - Ты подумай, давят народ и давят - совсем обнаглели...
  - А номера-то московские - своих им, что ль, мало, до нас добрались...
  - А задавленная-то вроде знакомая ихняя...
  - Стоило в такую даль ехать, чтобы знакомых давить...
  - Милицию бы позвать...
  Манька втиснулась рядом со мной, вскрикнула придушенно:
  - Борис, гони, а то они нас линчуют! - Вцепилась в меня: - Танька, миленькая, нашлась! Как ты? Говори скорее, где болит? Руки? Ноги? Может, у тебя сотрясение мозга?
  Кажется, этот текст я уже слышала... Не помню, где и когда...
  - Да нет, скорее - потрясение мозгов, - с трудом ворочая языком, я припала к Манькиному плечу. - Но это от радости. Я так по вам соскучилась...
  Манька фыркнула:
  - Вот дурочка! Это ты от скуки под колеса полезла? Или чтобы мы, не дай бог, мимо не проехали? Нет, серьезно, - может, в больницу?
  - Ни за что! - буркнула я, сдерживая подступающую тошноту.
  Боб затормозил в переулке возле колонки. Пока Манька ощупывала меня, отмывала и заклеивала ссадины, мужчины держали Долби, желавшего поучаствовать в процессе моего умывания.
  - Маня, а откуда у вас машина?
  - Откуда! - купили! У Боба знакомый за границу на ПМЖ собирается, имущество срочно распродает. Мы в прошлые выходные к нему ездили. Я ж тебе говорила тогда, на презентации: Не помнишь? Ну, пьяница...
  - Да ладно тебе... ну, забыла... А как вы здесь оказались?
  - Спрашивает еще! За тобой приехали! Если бы не Петр, мы бы тебя еще сто лет искали. Исчезла, никого не предупредив, кто ж так делает? Хорошо еще записку скомканную у тебя дома нашли. По номеру машины вычислили Петра, звоним ему - он в пансионате. Звоним в пансионат - Петр мнется: была, говорит, но уехала в Москву. Уехать уехала, а в Москву не приехала. А потом - твой звонок... Ты хоть помнишь, что на автоответчик наговорила? Я, говорит, на первомайской голубятне, а если не вернусь, ищите в кремле надежду с хоботом, говорить не могу, но корнилов красивый, а кречет вкусный... Видишь, наизусть шпарю! Всю голову сломали - что бы это значило? То ли агентурные данные, то ли результат белой горячки. Ясно одно - надо подругу выручать... Мы опять к Петру, а он нам - последние новости: Татьяна-то, оказывается, корреспондент, материалы какие-то собирает... Хорошо хоть, объяснил, где этот Корнилов и что за кремль, а то мы уж хотели московский штурмом брать... Эх ты, лягушка-путешественница... - Манька засмеялась, но тут же осеклась. - Слушай, что-то ты мне не нравишься - зеленая какая-то, точно, как лягушка... Хоть бы до дома тебя в целости довезти.
  Садясь за руль, Боб подмигнул Маньке:
  - А еще говорят, что хорошие редакторы на дороге не валяются... Держите ее крепче, не то сбежит опять или из машины вывалится.
  Понятливый Долби придавил меня мохнатыми лапами и удовлетворенно вздохнул.
  За окном замелькали домики городской окраины. Прощай, Корнилов!
  - И все-таки, подруга, каким ветром тебя сюда занесло? Что ты тут забыла?
  - Забыла? Забыла! - Я встрепенулась. - Стойте! Забыла!
  - Начинается... - пробормотала Манька.
  - Продолжается... - поправил ее Боб, останавливаясь.
  - Это недолго - пять минут... Маня, там фотоаппарат, который ты подарила, зонтик, бумаги...
  - Да мы разве против? Говори, куда ехать.
  Поворот, еще один... Вот и Первомайская - я невольно вжалась в сиденье.
  - Вон там, чуть дальше, на той стороне - проулок. А дальше - пешком...
  Внимательно оглядев меня, Маня решительно заявила:
  - Ты сиди, я сама схожу. Куда идти?
  - Тут недалеко. На левой стороне, увидишь - за забором дом большой такой, с башней-голубятней. А около забора - заросли крапивы...
  - Найду. Кого спросить-то?
  - Нет-нет, спрашивать никого не надо! Там в крапиве пакет должен валяться... то есть лежать... Желтенький такой. А в нем фотоаппарат и все такое...
  - В крапиве, говоришь? Ну-ну... - Манька оглядела свои голые до плеч руки. - Нет уж, подруга, в крапиву я даже ради тебя не полезу - мне ж на службу ходить и с нормальными людьми общаться. Мужчины, добровольцы есть?
  - Давайте я схожу. И Долби прогуляется. - Петя повернулся ко мне. - Желтый?
  - Ага, с цветочками... Там еще вокруг бутылок должно быть много, из-под пива. А в заборе - пролом...
  Петя посмотрел на меня сочувственно, но деликатно промолчал. Все-таки приятно иметь дело с интеллигентными людьми! Он уже успел отойти на несколько шагов, когда меня пронзила страшная мысль и я вскрикнула:
  - Стойте, Петя! Подождите! К вам в пансионат никто не приезжал? Из Корнилова? Хобот или кто-нибудь от него? Нет? Ну, тогда ладно, идите...
  Я без сил откинулась на спинку сиденья. Боб и Манька смотрели на меня выжидательно. Я молча достала сигарету из манькиной пачки. Поднеся мне зажигалку, Боб спросил вкрадчиво:
  - Танюш, это что - ты тут на голубятне жила, а вещи в крапиве держала?
  - Ой, ребята, не приставайте ко мне сейчас, ладно? - после первой же затяжки меня замутило, перед глазами поплыли оранжевые круги. Я поморщилась и выбросила сигарету в окно. Боб и Манька многозначительно переглянулись.
  - Ладно, скажи только, ты что, действительно хочешь уйти от нас в "Подмосковные просторы?"
  - Что ты, Маня, куда я от вас уйду? А на подмосковные просторы я тут вдоволь насмотрелась, надолго хватит...
  А тут и Петя вернулся, победно помахивая пакетом. Я проверила его содержимое и облегченно вздохнула - все на месте. Осталось только завезти Петра в пансионат и - в Москву.
  Петя принялся объяснять Бобу, как быстрее выехать на шоссе. Манька восхищенно покачала головой:
  - Петр, вы просто наш ангел-хранитель. И город знаете, как свои пять пальцев....
  Петя улыбнулся польщенно:
  - Вы, конечно, преувеличиваете... А город... - я же здесь бывал неоднократно, первый раз - еще мальчишкой. Я Тане рассказывал: мой отец здесь, недалеко от Корнилова, археологическими раскопками руководил. Тогда же и с Венглером познакомился, а Надя - его внучка. Жаль, умер старик - любопытно было бы на его раритеты взглянуть. А я даже не догадался спросить у Нади о дальнейшей судьбе коллекции ...
  - Умер? Вы сказали - умер? - Я опешила. - Старик Венглер умер? Когда же - вчера? сегодня?
  - Почему сегодня? Я с внучкой позавчера разговаривал, она мне и сказала... - Петр нахмурился, потом добавил: - Я не уточнял... Вас во дворе увидел и как-то растерялся...
  - Постойте, но утром в музее сказали, что Надежда Сергеевна взяла отпуск за свой счет, чтобы ухаживать за больным дедом... - неожиданно вмешалась Манька.
  - А про деда вы ничего не говорили... - удивился Петр. - Сказали только - на работе нет...
  - Послушайте, что-то я совсем ничего не понимаю. Объясните толком: кто и за чей счет взял отпуск, кто болен, кто умер и кого на работе нет? - взмолилась я.
  Петр и Манька растерянно молчали. Боб остановил машину:
  - Да, что-то тут не сходится. Ну-ка, Муся, давай все по порядку.
  - А что по порядку? Петр сказал, что видел Татьяну у Венглера, мы туда и поехали... Так? - Маня обернулась ко мне: - Петру было неловко туда еще раз являться, поэтому пошла я. Звонила, звонила - никто не вышел. Оказалось, калитка не заперта. Во дворе никого, в доме тоже никто не отозвался. Поэтому мы поехали в музей. А там мне сообщили, что у Надежды Сергеевны заболел дед и она взяла отпуск за свой счет. Я ж вам так и сказала... - Манька посмотрела на мужчин, те переглянулись. Петя пробормотал:
  - А про деда не говорили...
  - Ну, не говорила... На кой мне чужой дед, когда у меня о пропавшей подруге голова болела? - отмахнулась Манька. - Так вот, Петр сказал, что "первомайская голубятня" - это, скорее всего, дом Головиных на Первомайской улице, куда мы и отправились. Тут-то мы на тебя и наехали. Дальше сама знаешь... Дедушку Венглера, конечно, жалко, но раз уж он помер, то чего о нем долго говорить? Главное, что ты живая и мы снова вместе, - Манька засмеялась и заключила меня в бережные объятия.
  - Так-то оно так, только с дедушкой все не так просто. Ну никак не может быть, чтобы он умер.
  - Да что он, Кощей Бессмертный, что ли, что умереть не может? - удивилась Манька.
  Петя хотел что-то сказать, но я его перебила:
  - Маня, ты точно помнишь, что калитка была открыта и в доме никого? Ничего не путаешь?
  - О, господи! Что ж тут путать-то? Вошла в калитку, прошла по дорожке, постучала в дверь, никто не отозвался, открыла дверь, покричала: "Хозяева! Есть кто живой? Ау!" - тишина...
  - А собака? И собаки не было?
  - Не было, не было! Ни Шарика, ни Жучки! Вот те крест - в дом не заходила, по комнатам не шарила, ничего не брала, дедушку не убивала... А собачка у нас своя есть, - Манька почесала за ухом Долби, который тут же блаженно закатил глаза и пустил слюни.
  Я посмотрела на Петра - похоже, его, как и меня, обуревали сомнения. Вздохнув, сказала:
  - Вы как хотите, но я так просто отсюда уехать не могу...
  - Да-да, и я тоже, - заерзал Петя. - Мне, то есть нам с Долби, пожалуй, придется задержаться...
  - Борис, посмотри на них - они ненормальные! Извините, Петр, к вам это не относится! Но объясните же толком... Вы что, решили остаться на похороны? Да ты, Танька, на себя посмотри - как бы тебя заодно с дедушкой не похоронили. Или вы собираетесь искать Надю с Жучкой? Или надежду с хоботом? Кстати, подруга, зачем надежде хобот?
  - Хобот - это местный бандит. И уж кого-кого, а его я искать не собираюсь... Просто не нравится мне этот день открытых дверей... Нам бы только убедиться, что с хозяевами все в порядке... - я взглянула на Петра, он торопливо добавил:
  - Да-да, согласитесь, это как-то странно, когда невозможно понять, жив человек или...
  - Ладно, уговорили, только давайте по-быстрому: здрасьте и до свидания. А то нам до Москвы еще пилить и пилить...
  Боб развернул машину, и мы вновь покатили в город. По дороге я пыталась обдумать странную ситуацию, но как ни крутила, все получалась какая-то ерунда. Честно говоря, мне уже не хотелось ни в чем разбираться. Кружилась голова, выбоины и колдобины на корниловских дорогах отдавались болью во всем теле. Хотелось поскорее добраться до своей родной коммуналки, вымыться и залечь спать.
  Когда мы наконец остановились перед знакомой калиткой, Манька категорично заявила, что не отпустит меня от себя ни на шаг, поэтому если уж идти, то всем вместе. И даже с Долби - все-таки с собакой надежнее, да и как его одного оставить - разнесет машину от нечего делать.
  Калитка действительно оказалась открытой. На душе от нехороших предчувствий заскребли кошки. Озираясь и прислушиваясь, приблизились к дому. Вид у него, с закрытыми ставнями, был какой-то совсем нежилой и заброшенный.
  Столпившись у двери, мы стучали и взывали на разные лады:
  - Надя! Надежда Сергеевна! Хозяева, есть кто в доме? Леонид Генрихович! Ау!
  Тишина. Я спросила, почему-то шепотом:
  - Зайдем? Если что - я пришла к Наде проститься. А дальше - по ситуации...
  Петр кивнул, Боб задумчиво почесал переносицу, Манька пожала плечами... На том и порешили.
  В доме было тихо, слышно было только тиканье ходиков да жалобные всхлипы свободолюбивого Долби, привязанного у крыльца.
  Мужчины велели нам ждать на веранде и скрылись в полутемном коридоре. Мы с Маней помедлили и тоже двинулись следом - чего зря время терять? Старый плешивый ковер гасил звук шагов. Манька толкнула одну из дверей и остановилась на пороге. Я глянула поверх ее плеча: в комнате с плотно закрытыми портьерами царил полумрак. Похоже, это кабинет Венглера: книжные шкафы и стеллажи до самого потолка, продавленный кожаный диван, огромный письменный стол, беспорядочно заваленный бумагами и папками... Никого. Я уже хотела двинуться дальше, но Манька судорожно вцепилась в мою руку и кивнула в сторону окна. Тяжелая портьера качнулась, послышался шорох... Мы застыли на месте...
  В коридоре раздались голоса, подошли Боб и Петя:
  - Мы вас где оставили? Ну, что тут, тоже никого? Странно... Может, все-таки в милицию сообщить?
  Манька зашлепала побелевшими губами, просипела:
  - Там...
  И вдруг портьеры распахнулись, и на фоне узких полосок света, проникающего сквозь ставни, возник человеческий силуэт. Мы невольно отпрянули. Манькины ногти впились в мою ладонь... Кто это, кто? Венглер? Нет, этот тип вовсе не немощный старик... Грабитель? Убийца?!
  Вдруг Боб шагнул вперед:
  - Вы? Вот так встреча! Что ж вы в "Мистраль" не приходили? Мы вас ждали... А вы... как здесь?
  Загадочный субъект, вцепившись в портьеру, выкрикнул:
  - Кто вы?.. Зачем?..
  - Кассиан! Не узнаете? Помните, мы в Москве встречались... По поводу книги... - Боб растерянно замолк и обернулся к нам, словно ища поддержки.
  Они знакомы?! Кассиан? Тот самый, надвратный-отвратный, не явившийся на презентацию? Здесь?!
  Кассиан подался вперед, быстрым обезьяньим жестом сунул что-то под ворох бумаг на столе.
  - Возможно... Не знаю... Зачем вы? - забормотал возбужденно, захлебываясь словами. - Уходите... Я вас не звал...
  Явно не в себе - пьян или нанюхался чего? Лицо его вдруг показалось мне знакомым... И голос... Петя встал рядом с Бобом:
  - Да мы, собственно, не к вам. Нам хозяева нужны - Надежда Сергеевна, Леонид Генрихович...
  - Их нет, нет... Уходите же, оставьте меня! - истерически выкрикнул Кассиан.
  И тут я вспомнила - "Оставь их!" - таинственный заказчик, охотник за раритетами! Проник, похитил... убил!... В глазах потемнело от ужаса:
  - Вы... Что... Что вы с ними сделали? Убили...
  - Что за чушь! - Кассиан затопал ногами, подскочил ко мне. - Я никого не убивал!
  Господи, да ведь именно это лицо я видела тогда ночью за окном! Он, точно он! Я попятилась, а Кассиан вдруг завопил, надвигаясь и брызгая слюной:
  - Ты! Ты! Я узнал тебя! Это ты - шпионила, вынюхивала! Пробралась в мой дом... Это ты украла коллекцию! Я знаю, кто тебя подослал! Мерзавцы, им не дает покоя моя слава! Хотят уничтожить "Сигиллиум Селены"! Сколько они заплатили тебе?... Ты, гадина... Где моя коллекция?
  Кассиан ринулся ко мне, Боб успел его перехватить:
  - Эй, господин Кассиан, полегче на поворотах!
  - Не сметь! Кассиана! Прочь руки! - Кассиан вырвался, отскочил, загородился стулом.
  - П-послушайте, уважаемый, п-почему вы говорите "моя коллекция"? - Петр от волнения вдруг начал заикаться. - Вы что, ее - к-купили?
  - Да! Да! Купил! Хотя она по праву принадлежит мне! Я ждал столько лет... И вот пришел мой час, и все здесь мое...Но я купил! Я заплатил - сколько вам и не снилось! Иначе все бы пропало, попало в чужие грязные руки... - Он поднес ладони к лицу, зашевелил пальцами, словно осязая невидимые сокровища. - И где... - Блуждающий взгляд вновь остановился на мне. - Где моя коллекция? Где моя дочь? Где, я спрашиваю!
  - Ага, и коллекцию украли, и дочь увели... Бастилию тоже мы взяли... - Манька дернула Петра за рукав. - Да что вы его слушаете? Он же сумасшедший!
  - Как вы смеете? Меня, Кассиана...
  Истерические вопли отдавались болью в висках, с трудом доходили до сознания. Дочь, он сказал, дочь...
  - Маня, это Кабай!!! - выдохнула я, слабея. Все вокруг стало расплываться и блекнуть...
  - Да хоть бы и Кабай, все одно - ненормальный... Танька, что ты? - Манька обхватила меня, не давая упасть. - Держись, надо ноги уносить!
  - Маня, ты не понимаешь... Это из-за него погибла Анна, из-за него Кречетов покончил с собой...
  Кассиан дернулся, как от удара:
  - А-а-а! Вот оно! Гриша! И он здесь! Где, где? - заметался, выпучив глаза. - Вы все заодно... Пигмеи! Шавки! Жалкие никчемные твари! Валялись в ногах, умоляли о помощи, называли учителем... Тряслись над своими глупыми жизнями... А теперь... Не позволю! - Кассиан опять рванулся ко мне, опрокинув стул. - Отдай коллекцию, сука!
  Я шарахнулась, цепляясь за Маньку. Стены вдруг закачались, пол ушел из-под ног...
  - Держите его!
  - Таньку держи!
  Мечутся неясные силуэты. Проклятья, шарканье ног, хриплое дыханье... Плывут в мерцающем тумане шкафы, портьеры...
  - Меня! Кассиана! Вы не посмеете...
  Бумаги взлетели над столом, блеснуло что-то холодное, страшное...
  - Прочь! Не трогайте меня! А-а-а...
  - Борис, у него нож!
  - Будьте вы прокляты! Ненавижу! - Треск рвущейся портьеры, звон стекла - и кровь, кровь из перерезанного горла...
  
  Серый потолок в паутине трещинок. А это что за пятно? Опять Ленка из шестнадцатой квартиры меня залила... И когда успела? Да, пора делать ремонт... Обои сменить... Господи, а куда делись мои обои? Водой смыло? Ничего себе!
  - Вот и славненько, вот мы и проснулись! Как наша головка? Сейчас температурку померим... А может, попить? Подружка-то вон сколько соков натащила. Всем бы такую подружку...
  - Где я?
  - Как где? В больнице корниловской. Лежи, лежи! Докторша не велела вставать. Полежишь недельку, поправим твое сотрясеньице-истощеньице - опять порхать будешь, как цветочек аленький...
  В больнице! Да-да, было что-то страшное... Нет, не хочу вспоминать...
  - А Маня... Маня где?
  - Подружка-то? Сейчас позову... Хоть и не велено никого к тебе пускать. Ну да как отказать - такая подружка уважительная...
  А вот и Маня - в накинутом на плечи халате, растрепанная, заспанная.
  - Танька! Слава бог у! Почти сутки проспала! А я только задремала... А тут Клавдия Васильевна... Ну, как ты?
  - Домой хочу... Манька, увези меня в Москву! Я здесь умру...
  - Ну что ты, дурочка... - Манька шмыгнула носом, отвела подозрительно заблестевшие глаза... Это Манька-то, железная бизнес-леди! - Все уже позади. Но тебе лучше полежать - хотя бы пару дней. А потом мы тебя заберем. Правда-правда...
  Манька захлопотала вокруг меня, а взгляд уклончивый, и морщинка меж бровей.
  - Маня, ты от меня чего-то скрываешь... Говори, чего уж там...
  - Знаешь, тут вот что... К тебе следователь придет... - только ты не пугайся. Это так, для галочки. Нас уже допрашивали, в смысле - беседовали... Все нормально. У Боба в областном управлении знакомый есть... Главное в дебри не лезь - коротко и ясно: ты в Корнилове собирала материалы для газеты, потом мы за тобой приехали, ты захотела проститься с Надеждой Сергеевной, а в доме оказался неизвестный псих, который на глазах изумленной публики сделал себе харакири... Ну и тебе стало дурно. И все. Не состояла, не привлекалась, не участвовала...
  - Он мертв?
  - Ага...
  - А старик, а Надя? Ну говори же... Не бойся, с кровати не упаду...
  - Старичка нашли... В могилке... Угадай, кто нашел? - Долби! Сорвался с привязи, убежал за дом и ну выть! А там собака мертвая - страшенная такая - на холмике. А под холмиком - коллекционер. Сама не видела - но, говорят, уже не очень свежий... А ты говорила - умереть не может... Значит, смог. Или помогли...
  Я откинулась на подушку, закрыла глаза.
  - А Надя?
  - Ищут...
  - А коллекция?
  - Нетути... А была ли коллекция? Только и слышно - коллекция! коллекция! Ты-то хоть видела? Из-за чего сыр-бор?
  - Не видела... И не хочу - ну ее к черту... Надю жалко...
  - Может, найдется еще? А этот Кассиан, что ли, ее папаша? Не повезло девушке с родителем...
  В дверь просунулась голова нянечки:
  - Марь Николавна! Следователь пришел - заругается!
  Манька вылетела из палаты, и я пожалела, что не могу упорхнуть вслед за ней - как цветочек...
  Следователь оказался одышливым толстяком в несвежей рубашке и мятых брюках. Он долго шелестел бумагами, приговаривая "Так-так..." и поглядывая на меня поверх сползающих на кончик носа очков. Под натянутым до подбородка одеялом я потела от страха, чувствуя, что еще немного и придется, презрев приличия, звать няньку с судном. Наверняка я засыплюсь на какой-нибудь ерунде и меня засадят - как это там называется? - КПЗ? следственный изолятор? А потом туда же посадят Хобота с дружками и...
  Я не успела додумать - следователь наконец приступил к делу. Имя свое я, слава богу, помнила. С местом жительства тоже все обошлось. Некоторая заминка вышла с родом деятельности и местом работы, но толстяк проглотил и "Мистраль" и "Подмосковные просторы". Я приободрилась. С кем общалась в Корнилове? - О, сплошь уважаемые люди - директор пивзавода, директор музея, научный сотрудник... - А как насчет гражданки Головиной Серафимы Ильиничны? - Как же, как же, моя квартирная хозяйка, весьма достойная гражданка. - О чем говорили? - Да так как-то, обо всем понемногу... о краеведении, о поэзии, о чае и запеканке... - Так-так... А что известно о коллекции? - О коллекции? Ах, да, о коллекции... ну, коллекция... раритеты... артефакты... - А конкретнее? - Не могу знать... не имела счастья видеть... так, слухи... - Ну-ну, поподробнее, пожалуйста. - Ну, коллекцию, кажется, собирался приобрести музей, так Руфина Федоровна говорила... - Кто такая? Как же - директор музея! Замечательная женщина - представитель, так сказать, местной культурной элиты. Да, и Григорий Сталиевич - вы, надеюсь, понимаете, о ком я? - тоже говорил. - А что гражданка Воробьева говорила? - Да как-то ничего особенного не говорила... Но очень, очень симпатичная молодая гражданка, тоже, в некотором роде, представитель... Знаю ли гражданина Услонова Геннадия Тимофеевича? Нет, пожалуй, что не знаю... Почему так неуверенно? Да ведь, случается, знаешь какого-нибудь гражданина, но не догадываешься, что он Услонов, а другой раз - Услонова знаешь, но сомневаешься, гражданин ли он... Нет, ну что вы, никакой иронии... И вообще, я ведь не местная, и вовсе не обязана всех здешних граждан знать ... Кто-кто? Головин Константин Ильич? Нет, не знаю. Хотя, фамилия знакомая. Ах да, квартирная хозяйка... Так она ведь меня с родственниками не знакомила... (Ой, мамочка, не пора ли няньку звать?) Странного ничего не замечала... Впрочем, сосед у Головиной странный - но это он по жизни такой, хотя, если разобраться - не странен кто ж? Нет, ну что вы, никаких намеков... Зачем к Венглеру домой пошли? Так ведь я уезжать собиралась - хотела проститься... Нет, зачем с Венглером - я с ним не знакома... С Надеждой Сергеевной, с внучкой, стало быть. Я уже говорила - очень симпатичная девушка. Надо, думаю, попрощаться... А оно вон как обернулось... Вспомнить страшно. Если не затруднит - попить налейте. Что-то мне нехорошо. Я понимаю - служебный долг... Что мы там увидели? Да сначала ничего... А потом этот гражданин выскочил и стал кричать, что коллекцию украли. Мы ему объясняли, что мы тут ни при чем, но он все равно очень переживал... Еще водички можно попросить? Ах, так это был гражданин Головин? Я не знала - он не представился. Очень громко кричал. А я не могу, когда на меня кричат... А больше я ничего не помню... Нянечку позовите, пожалуйста, что-то мне совсем плохо...
  
  Визит следователя совершенно меня опустошил. Я лежала, тупо уставившись в потолок. Стоило закрыть глаза, как меня обступали какие-то чудовища - угрожали, обвиняли, тянулись скрюченными пальцами. И кровь, кровь... С трудом выныривая из кошмара, я опять смотрела, как движется по стене тень от оконной рамы, как снуют под потолком толстые мухи... И как я здесь оказалась? Весь путь от Москвы до больничной койки выглядел цепью каких-то необъяснимых совпадений, совсем не случайных случайностей. Презентация, новое платье, Петя, мадам Софи... Что она мне тогда нагадала? - дальняя дорога, жизнь в опасности... Значит, уже тогда все это было предопределено? И впрямь, с какой стати я поехала с Петей в пансионат? Он, конечно, очень милый, но странно вспомнить, что еще недавно я собиралась за него замуж. Значит, знакомство с Петей понадобилось лишь для того, чтобы я оказалась в Корнилове? Понадобилось - кому, зачем? Нет, невозможно понять...
  От бесплодных размышлений меня отвлекала Манька. Она моталась между Корниловым и Москвой, успевая одновременно руководить издательством и процессом моего выздоровления. Врываясь, как комета, в мою четырехместную палату, где я лежала в гордом одиночестве, она вываливала на тумбочку горы снеди: "Все свеженькое - прямо с рынка!" Я слабо сопротивлялась: "Маня, не иначе, ты хочешь заколоть меня к Рождеству..." - но подруга была неумолима. Боб раздобыл какие-то дефицитные лекарства и витамины, коих в корниловской больничке отродясь не видели, и Манька, перезнакомившись со всеми няньками, сестрами и врачами, мобилизовала персонал на мое ударное лечение: просыпаясь утром, я видела над собой занесенный шприц, а вечером мне не давали заснуть сестры с успокоительным и снотворным.
  Но несмотря ни на какие снотворные я просыпалась по ночам, терзаемая безответными вопросами. А если бы я не попала в Корнилов? Что было бы здесь без меня? Кассиан-Кабай-Головин Константин Ильич все равно появился бы в городе, потому что ему нужны были раритеты Венглера. Да, и встреча у памятника была уже назначена... Что еще? А еще была договоренность о покупке коллекции музеем, и аванс уже был выплачен. Может, поэтому так торопился Кабай? Боялся, что коллекция попадет в музей и станет недосягаемой? "Бил копытом", как выразился гражданин Услонов. И что происходило в городе в то время, когда я была с Рубальским в Балсунихе? Что тут случилось за эти сутки? Исчезла коллекция. Исчезла Надя. Кто-то побывал в доме-голубятне: сверток в сумке... Серафима в беспамятстве... Кости... Кости? - Костя! Константин Ильич, Кабай! Значит, он приходил к Серафиме! Сначала бродил вокруг дома по ночам, а потом заявился днем. Соскучился, захотел повидаться? Так, что старуха чуть не отдала богу душу? А когда успел отдать богу душу Венглер? Похоже, Кабай знал, что старика уже нет в живых, когда пришел к нему в дом. Он знал, а другие не знали - почему? И почему Надя скрывала смерть деда? И где она сама? Вопросы, вопросы...
  На пятый день моего пребывания в больнице Манька, явившись с очередной порцией разносолов и витаминов, сообщила, что я могу собираться в Москву. Главврач согласился отпустить меня под расписку, у следователя тоже ко мне претензий нет. Никаких подробностей о ходе расследования Мане выяснить не удалось, но она побывала в кремле и узнала, что два дня музей не работал, следователь допрашивал всех сотрудников, в Надином кабинете перевернули все вверх дном, но картина от этого не прояснилась. Приезжал в музей и директор пивзавода и о чем-то долго совещался с директрисой. Смотрительницы, найдя в Манином лице заинтересованного и благодарного слушателя, с удовольствием делились своими соображениями и были единодушны в том, что похищение коллекции - дело рук заезжей аферистки, несколько дней отиравшейся в музее под видом журналистки, и местного авторитета Хобота, который, ко всеобщему изумлению, также накануне происшедшего был замечен в холле музея. Эта же парочка, выходило по всему, прикончила и коллекционера и Надежду Сергеевну.
  - Ну, как тебе такая версия? - насмешливо спросила Манька.
  - Бред... - поморщилась я.
  - Не бред, а общественное мнение. Глас, так сказать, народа...
  - Лучше бы он безмолвствовал, этот народ...
  - А по-моему, все логично: кто коллекцию спер, тот и коллекционера пришил. Ну, и внучку заодно. Классика жанра.
  - И все-таки я думаю, что это не Хобот...
  - Ну, тебе, конечно, виднее... Только ты и про старика говорила, что он помереть не может, а что вышло? И если не Хобот, то кто - ты?! - Манька в деланном ужасе вытаращила глаза и закусила губу.
  Я невольно рассмеялась:
  - Издеваешься?
  - Да нет... Просто удивляюсь, как ты ухитрилась в такую историю вляпаться. Вроде раньше за тобой не водилось...
  - Маня, я тебе потом все-все расскажу. А сейчас - сил нет... И еще... Я давно хотела сказать... ну, извиниться за презентацию. Я вас не очень скомпрометировала?
  - Да ладно, не бери в голову... Боб, конечно, психовал, а я говорю: что ж за мероприятие - ни скандала, ни мордобоя... А нашу презентацию народ надолго запомнит. Сейчас такое пиаром называется и денег немалых стоит... Да, кстати, тебе от Петра привет. У вас что, роман?
  - Уже нет...
  - Уже? Ну-ну, быстро вы управились...
  Манька еще некоторое время развлекала меня московскими новостями, а потом заторопилась на вечерний автобус, пообещав на следующее утро вернуться с Бобом на машине и забрать меня домой. А я начала потихоньку собирать свои вещички, стараясь ничего не упустить: было такое чувство, что если я и в этот раз что-нибудь забуду, то не выберусь из Корнилова уже никогда. В Москву хотелось и не хотелось. Из головы не шли Манины слова - выходит, мой позор на презентации выглядел рекламным трюком? Ну да, гости заскучали, и тут - очень кстати! - на арену выскочила я с песнями и плясками. Наутро гости, смеясь, рассказывали домочадцам и знакомым: "Представляете, в "Мистрале" эта, как ее, редакторша, такое выделывала!" Я невольно схватилась за голову и застонала... Лучше бы Манька устроила мне скандал, перестала разговаривать, уволила с работы... А то радуется, что народ этот кошмар долго не забудет!
  Пришедшая убрать палату Клавдия Васильевна была явно огорчена предстоящим расставанием, которое должно было положить конец потоку вкусных и полезных продуктов, плавно перетекавших из моей палаты к ее многочисленным внукам. Сидя с ногами на кровати, я смотрела, как ловко управляется нянечка со шваброй, рассеянно слушала ее бормотание:
  - Подружка-то твоя, видать, начальница - строга! Чтоб, говорит, в палате чистота и покой и никаких лишних разговоров... А мы нешто не понимаем - больному человеку какие разговоры? Это когда на поправку пойдет, тут и разговорится, о доме все больше, о родне. А навестит кто - вот и радость, особенно если муж, детки... Да хоть и подружка - тоже хорошо... Тут ведь не гостинец дорог - внимание. Одинокие-то как маются... А то, бывает, сунут мать-отца в больницу, да и забудут, носа не кажут. Да, всякое бывает. Я за сорок лет чего только не навидалась...
  Что-то знакомое мне послышалось - в словах? в интонации?
  - Клавдия Васильевна, а Серафима Ильинична Головина... Вы ее не знаете? Она не в этой больнице работала?
  - Серафима-то? Как же! Здесь! Тоже ведь чуть не полвека оттрубила. Ты-то откуда ее знаешь? - Нянечка отерла рукавом вспотевшее лицо, присела на край соседней койки и, не дожидаясь моего ответа, продолжала: - Мы с ней еще девчонками дружили, да... Мой мужик-то, Николай, он ведь сначала за ней ухаживал... И она вроде согласная была, только говорит мне как-то: "Знаешь, Клаша, не могу, - говорит, - за него пойти, вдруг они с Костей - братом, стало быть, - не сойдутся, как мне тогда быть, как меж ними делиться?" Уж больно она о брате-то пеклась. Ей самой-то годков восемнадцать было, когда они одни остались... Из последних сил выбивалась, чтоб его обуть-одеть, на ноги поднять. Подружки на танцы, а она - домой... Недоест, недоспит, лишь бы брату угодить... Ну как есть свет в окне. И что? Николай-то пождал-пождал, да и ко мне посватался. А мне что? Женихи-то все наперечет - я и пошла... Да... Только не дал бог счастья ни ей, ни мне. Николай-то мой попивать стал, уж трое погодков у нас было, а он возьми да и в прорубь провались на Сретенье. В три дня сгорел... А у Серафимы что? Как ни пласталась - все брату кривая дорога вышла... Коллекционерову дочку ребеночком наградил и сбежал... А та его ждала-ждала, да и утопилась... А ты чего о Серафиме спросила? Она ведь сейчас здесь, в больнице - палата аккурат под твоей будет... Совсем плоха... Говорят, брат-то вернулся, пошел к коллекционеру мириться, а тот помер, дочка пропала - он и зарезался... Во как!
  Я почувствовала, как тяжело забилось сердце, сдавило виски... Не хочу больше, не хочу - ни коллекционеров, ни братьев, ни брошенных ребеночков... Казалось, ужасная смерть Кабая станет жирной точкой в этой странной истории, а выходила не точка - многоточие...Маня, где же ты? Увези меня отсюда скорее!
  Ночью меня опять не спалось. Смутило, что все эти дни несчастная одинокая Серафима находилась этажом ниже, а я - ни сном, ни духом... И чем помочь, чем утешить? Брата не вернешь, а племянница - где она? Под утро приснилась Клавдия Васильевна, нет, Серафима в окружении деток - тянут к ней ручки, плачут, просят гостинца, а старуха отталкивает их: "Не надо вас... Надю, Наденьку хочу..."
  Проснулась поздно и сразу заняла пост у окна, откуда был виден больничный двор. В голову лезли дурацкие мысли: "А если про меня забыли? Или Маню задержат неотложные дела? А вдруг - авария? Ужас! Нет, глупости, тьфу-тьфу-тьфу!" А вот наконец и Маня - заметила меня, помахала рукой, ускорила шаги. В палате оглядела все углы, проверила тумбочку: "Ничего не забыла? Возвращаться не будем - в Москве дел по горло..." Отняла у меня сумку: "Давай-давай, а то еще завалишься где-нибудь..."
  Я спускалась за Маней по лестнице, еще не веря, что вот так и уйду - окончательно, безвозвратно... Остановилась на площадке второго этажа:
  - Маня... Мне надо - по делу... Пять минут, ладно?
  Манька взглянула подозрительно:
  - Проводить не надо? Ладно, жду на улице.
  Я свернула в коридор. Нет, Маня, нет, мне вовсе не в туалет, мне по другому делу... Третья дверь справа. Я заглянула в палату: запах лекарств, чужие, нездоровые лица...
  - Вы к кому?
  - К Головиной... Она здесь лежит?
  - Ее на кардиограмму повели. Сейчас вернется. А вы ей кто будете? - с загоревшимися от любопытства глазами спросила одна из женщин, приподнимаясь на локте.
  - Так, никто...
  Я закрыла дверь, испытывая одновременно разочарование и облегчение - значит, не судьба! - и направилась к лестнице. И вдруг навстречу мне - медсестра и тяжело опирающаяся на ее руку старуха. Я не сразу признала Серафиму - поникшая голова, шаркающая походка... Защемило сердце, я попыталась прошмыгнуть незамеченной мимо, но было поздно - Серафима подняла на меня близорукие глаза:
  - Таня?...
  Медсестра нетерпеливо переступила с ноги на ногу, потянула старуху:
  - Идемте в палату, вам лежать надо...
  - Я отведу, не беспокойтесь.
  С облегчением сдав Серафиму мне, сестра улизнула по своим делам.
  - Таня, как же вы... Вы ж вроде в Москву уехали...
  - Да вот, пришлось задержаться - опять упала немножко. Так, ерунда... Вы-то как? Может, что-нибудь нужно? Лекарства какие-нибудь? - Я усадила Серафиму на колченогую банкетку, взяла за руку.
  - Какие лекарства, зачем? - Серафима прикрыла глаза. - Мне уж теперь все равно...
  - Вам плохо? Может, в палату?
  - Нет-нет... Устала от них... Пристают, расспрашивают... - Серафима вдруг сжала мои пальцы, заглянула в лицо. - Таня, вы, наверно, знаете... Следователь сказал... А мне не верится - неужто правда?
  Я хотела сделать вид, что не понимаю, о чем она, но устыдилась своего малодушия. Сказала, отводя взгляд:
  - Боюсь, что правда...
  - Как же это - я, старуха, жива, а он - молодой, умный, талантливый... А Надя... С Надей что?
  - Не знаю. Честное слово, не знаю...
  Серафима отвернулась, помолчала и заговорила тусклым ровным голосом, раскачиваясь в такт словам:
  - Это я виновата, я... Столько лет ждала - вот приедет, вернется... Иногда не утерплю - пойду вечером московский автобус встречать. А его все нет, нет... А тут эти письма проклятые... Сколько лет лежали - и надо ж было... Ночью-то не спится, вот и села их разбирать. Хоть и не мне писаны, а все какая-то ниточка... А он увидел и рассердился... Вот беда - разве ж так думала свидеться?...
  - Так это его письма были? Это он... Анне писал?
  Серафима не удивилась моему вопросу.
  - Ей, Ане. Уж не знаю, что такое промеж них вышло, что она письма-то его вернула. Любил он ее, я-то знаю. Только больно гордый был... Родился-то слабенький, думали, не жилец. А вырос такой характерный - все сам, да чтоб все по его было... Во всем первым хотел быть, славы искал...
  Серафима замолчала, погрузившись в воспоминания.
  Я снова не удержалась:
  - А как же его письма к вам попали?
  - Письма? Да, письма... Это когда Аня погибла... Тогда к вечеру такая непогода разыгралась - упаси господи! Яблоню папашину надвое развалило. Я выскочила посмотреть, а уж смеркалось и дождь стеной - кто-то идет, не разберу... А это он - весь мокрый, нитки нет сухой, трясется, как в лихорадке, и все Аню поминает... Больше суток в беспамятстве пролежал, все бредил, что, дескать, не виноват. Аню звал... А тут еще - кулек этот. Я даже смотреть не решилась - спрятала подальше. Врачей-то побоялась звать, сама выхаживала. А он, чуть в себя пришел, - про сверток спросил. Не знаю, что на меня тогда нашло - не было, говорю, ничего, знать не знаю. Он не верит, сердится, а я на своем стою... А ну как, думаю, там опять что-нибудь... чужое...
  Серафима помолчала, устремив невидящий взгляд в пространство.
  - Столько лет прошло, а как сейчас помню: ночь лунная была - у калитки постоял, рукой махнул и исчез... Все сердце изболелось - где он, как... А кулек тогда на голубятне спрятала. Все думала: вернется - повинюсь, отдам. Вот так, куда ни кинь - кругом виновата... Не доглядела... А разве не старалась, как лучше? Когда учительствовать вернулся, уж как я рада была. Думала, племянников еще понянчить доведется. Да не судьба... А все коллекция эта проклятая... Сколько слез я тогда пролила, день и ночь молилась, чтоб вразумил его господь... Ну случилось такое дело - что ж теперь? И ребеночку как же без отца? Аню-то не раз звала - переходи ко мне, будем вместе девочку растить да Костю ждать. Нет, не пошла... А уж как ее отец тиранил...Тоже гордая, да и мать жалела...
  - А Надя знала... знает, кто ее отец? - тихо спросила я.
  Серафима вздохнула:
  - Знает... Может, дед сказал... Лет пять назад он здесь с язвой лежал. Она его каждый день навещала, еду домашнюю носила... Я все издали на нее любовалась - на Костю уж больно похожа, одно лицо. А потом она ко мне сама подошла: "Скажите, - говорит, - как мне Константина Ильича найти?" Я растерялась: "Не знаю, - говорю, - милая, не знаю..." А она побледнела вся, кулачки сжала, слезы на глазах: "Всё, - говорит, - вы знаете, только сказать не хотите! И не надо, - говорит, - обойдусь, сама найду..."
  Слезинка покатилась по старушечьей щеке и затерялась в морщинках. Я молчала, не находя подходящих слов...
  - Татьяна, у тебя совесть есть?
  Я вздрогнула и обернулась - на лестничной площадке стояла разгневанная Маня.
  - Мы уж думали, ты в сортире утонула! Полчаса тебя ждем, а ты... Не хочешь в Москву - оставайся...
  - Нет, Маня, что ты... Я сейчас... Серафима Ильинична, миленькая, меня ждут, простите... Давайте я вас отведу.
  - Не надо, я здесь... посижу еще... Бегите, голубка, не тратьте на меня время. Ваше дело молодое, а мне уж помирать пора... Кому я нужна?
  - Ну что вы, не надо так... А Роман? Он же пропадет без вас.
  - А что Роман? - старуха только рукой махнула. Я поцеловала ее морщинистую, влажную от слез щеку и поспешила за Маней.
  Почти всю дорогу до Москвы ехали молча. Я чувствовала себя виноватой. Боб гнал машину так, что страшно было смотреть в окно. Я и не смотрела - сначала просто сидела, закрыв глаза, а потом и вовсе задремала. Очнулась уже в Москве: гарь, духота, автомобильные пробки, снующие туда-сюда взмыленные пешеходы. Маня ерзала и чертыхалась - боялась опоздать на какую-то важную встречу. Боб высадил ее возле метро и повез меня домой. По дороге накупил продуктов, велел отдыхать и беречь себя, пообещал звонить и навещать - и уехал. Оставшись одна, я легла на диван и заплакала.
  
  ...В маленьком городке за лесами и полями таяла от смертной тоски всеми забытая старушка-кружевница... Осиротел знаменитый некогда дом, разлетелись голуби, зарос крапивой огород... Уныл и растерян голодный сосед... Не умирайте, Серафима Ильинична, подождите! Я приеду и мы что-нибудь придумаем... Только бы найти автобус, что идет в Корнилов... Да вот же он, ждет меня, сигналит, и кондукторша Рая призывно машет рукой: поторопись, командировочная, отправляемся! Да-да, я сейчас, только проберусь сквозь нескончаемый поток машин... Автобус все сигналит, сигналит, уже не призывно, а прощально... А Серафима ждет на автобусной станции, разложив на коробке кружавчики, меня ждет ... или брата?... Я хочу догнать уходящий автобус, но вокруг гудят, воют красные легковушки - все ближе, все тревожнее...
  Да нет же, это не автомобили, это звонит-надрывается телефон: встань, очнись! Ничего не изменишь, никому не поможешь...Что было, то прошло!
  Я сунула голову под еще не просохшую от слез подушку, не имея ни сил, ни желания с кем-либо общаться. Но на том конце провода об этом не знали, телефон после недолгой паузы зазвонил снова, и я сдалась. Из трубки доносился встревоженный Манин голос.
  - Ты чего к телефону не подходишь? Я уж думала, с тобой опять что-нибудь случилось! Спала? Это правильно! Отдыхай! Продукты есть? Обязательно готовь себе что-нибудь горячее - супы там, каши... И ешь понемножку, но почаще. Знаешь - дробное питание. Кури поменьше, комнату проветривай. Еще контрастный душ хорошо... Отключили горячую воду? Холодный душ еще лучше! Из дома не выходи, скажи, что нужно, - Боб заедет, привезет. С делами разберусь - сама приеду, проверю, как ты... Да, запиши номер сотового - если что, сразу звони... Ну, будь умницей, пока!
  Да, Таня, будь умницей, кушай кашу, принимай душ, чисти зубы... Веди здоровый образ жизни, береги мозги. Из больницы-то тебя отпустили под расписку. Так ведь и до психушки рукой подать. И ухаживать за тобой будет уже не подружка-начальница, а мордатые санитары с мускулистыми волосатыми руками...
  Начальница! Да я на ее месте умерла бы от любопытства - шутка ли, подруга тайно укатила за город с малознакомым мужиком! говорят, коллекцию сперла! маг высшей категории из-за нее зарезался! Да тут на неделю разговоров! А она - "комнату проветривай"...
  Я курила и смотрела, как струйка дыма утекает в форточку. Там, за окнами, ходили полноценные, морально и физически устойчивые люди с несотрясаемыми мозгами, независимые, бодрые, запрограммированные на удачу, на успех. Даже бутерброды у них если и падали, то черной икрой кверху.
  А Манька с Бобом - они ведь той же породы! Новые русские на красном автомобиле. Крепкая семья, здоровые отношения, ударный капиталистический труд. И на что я им - нелепая бестолковая неудачница? Терпят из жалости, подкармливают из милости. Так подают нищим из суеверия, чтобы удача не отвернулась...
  Чем больше я размышляла, тем очевиднее становилось, что жизнь моя - беспросветное "хаки", от которого всем только головная боль и зубовный скрежет. Оставалось только удалиться от мира, уйти в монастырь, как минимум - уволиться из "Мистраля". Смиренное одиночество, честная бедность, неустанная работа над собой...
  
  На следующее утро я встала с твердым намерением начать новую жизнь. Невзирая на отсутствие горячей воды, затеяла генеральную уборку: мыла, чистила, скребла. Когда полезла со шваброй на стол, чтобы смахнуть с потолка паутину, задела люстру. Собирая осколки плафона, порезала палец. Да, и в новой жизни были свои заморочки...
  Роясь в шкафу, наткнулась на смятое жемчужно-серое платье. Некоторое время размышляла, как с ним поступить. Потом вооружилась мамиными портновскими ножницами и стала кромсать платье на лоскуты. Как говорится, если вещь не подходит для одного дела, она годится для другого. Сделаю какую-нибудь салфеточку или занавесочку! Или лучше коврик - буду попирать свое жалкое прошлое ногами...
  От создания коврика-занавесочки меня отвлек звонок в дверь - явился Боб. Господи, еще недавно я об этом только мечтала - как он войдет, будет шутить, улыбаться, наденет тапочки - новые, купленные именно для такого случая, как мы будем пить чай, обмениваться многозначительными взглядами и вести неторопливую беседу как бы ни о чем, но исполненную тайных смыслов... Теперь же я только с сожалением смотрела, как Боб в пыльных штиблетах протопал по свежевымытому полу в мою комнату. Смахнув со стола недорезанное платье, я застыла в выжидательной позе. Поинтересовавшись настроением и самочувствием, Боб протянул мне конверт с деньгами. Я сдержанно поблагодарила и небрежно бросила конверт на комод - в моей новой жизни деньги значили так мало... Боб помялся, тяжело вздохнул и, порывшись в портфеле, выложил на стол объемистую папку.
  - Танюш, это, разумеется, не срочно. Поправишься - посмотришь. Софья через два дня после презентации притащила - хочет, понимаешь ли, первой быть. Ну, мы ж не знали, что с тобой так получится, - пообещали, что сразу же запустим в производство.
  Вот оно что! То-то они за мной в Корнилов помчались - работа встала! Конечно, ведь для них главное - бизнес! А люди - так, мусор! Хорошо, заметили, что это их редактор под колеса угодил, а то переехали бы насмерть и не поморщились! А теперь-то уж и вовсе никуда не денусь - зря, что ль, меня витаминами да калориями пичкали? Gut essen - gut arbaiten...
  А Софья-то, Софья! - килограмма на полтора насочиняла! На всякий случай спросила:
  - А Селиверстыч?
  - Да он, понимаешь, заартачился... Говорит, партийное прошлое и знакомство с Маяковским не позволяют ему подобную галиматью даже в руки брать. Да и, честно говоря, мы боимся, что он это дело не потянет - совсем в детство впал... Тут отличился - взял, да и указал в выходных данных: редактор - И.О.Фамилия. Теперь знакомые интересуются: что, говорят, новенького взяли? Мальчик или девочка? Так что мы на тебя рассчитываем... А Селиверстыча на детскую литературу бросили, там слов поменьше, одни картинки.
  Вот-вот, кто-то и заартачиться может, но не я. А Селиверстыча жалко... Только что не ночевал на службе - а теперь куда? На живодерню? А следующий кто?
  - Да, вот еще... - Боб достал из портфеля бутылку коньяка. - Мария прислала. Велела принимать для поднятия тонуса - чайную ложку на стакан крепкого сладкого чаю.
  Ах, Маня велела! Я повертела бутылку в руках - армянский, со звездами. Дорогой, наверное.
  - Стоило тратиться... Спасибо, конечно.
  - Да мы и не тратились - заказчик принес...
  Ха, могла бы сама догадаться. Не принеси заказчик бутылочку, сидела бы я с низким тонусом и с пустым чаем... Уйду, ей-богу, уйду из "Мистраля"! Хоть курьером в "Подмосковные просторы"...
  - Ну, ладно, я поехал... Ты звони, если что! Маше что передать?
  - Мане-то? Ну, привет передай. Горячий.
  Во посмотрел-то! Как на душевнобольную... Ну и пусть!
  - А насчет Софьи?
  - Не знаю... Посмотрю...
  В окно я видела, как Боб садился в свою красную машину. Новый русский. Эксплуататор. Кровопийца. Плешивый недомерок. И я была в него влюблена?!
  Выпить что ли чаю с дармовым коньячком для поднятия тонуса? Или коньячку без чая? Я распечатала бутылку и налила полчашки. Первый признак алкоголизма - когда начинают пить в одиночку. Вот возьму и сопьюсь! Придет Боб - я открою дверь: "А-а, Бобик, заходи... Выпить хочешь?" Он будет в шоке, нет, в отчаянии! Он станет кусать локти, рвать на себе остатки волос. Еще бы! Кого ж эксплуатировать? Кто будет за гроши редактировать его паршивые рукописи? Кто будет потешать гостей на презентациях? Я представила спившуюся себя - немытую, нечесаную, с дрожащими руками и красным носом. Пить расхотелось...
  Да, еще три тысячи лет назад неизвестный мудрец с берегов великого Ганга сказал: "Пройдет время, и друг станет врагом, а враг - другом. Ибо собственная выгода сильнее всего". И ведь прав был, подлец!
  Я влила в себя коньяк и задохнулась. Ну и гадость! Вот у Рубальского был коньяк! Да, Рубальский был единственным, кто относился ко мне по-человечески. И чего я не отдалась ему на медвежьей шкуре у камина? Дура, разве сидела бы я сейчас одинокая и никому не нужная!? Ведь я же нравилась ему! Нет, больше того! Я напомнила ему его первую любовь и могла бы стать его последней любовью. Да-да, я могла бы стать директоршей, нет, бери выше - корниловской мэршей! Занималась бы благотворительностью, Серафиму бы в хороший дом престарелых устроила... Да ведь еще не захочет! Ну ладно, буду их с Романом творогом снабжать - каждый день по килограмму. На досуге займусь краеведением, организую Кречетовские чтения - народ со всей страны повалит, писатели, поэты, артисты... Город благоустроим - цветники, газоны... Минуточку... Все это хорошо, но... Я еще не жена Рубальского, а он - не мэр. Значит, надо помочь ему стать мэром! С коллекцией, конечно, ерунда получилась, но все остальное-то налицо - и дом культуры, и восстановленная церковь, и всякое прочее. И пивко народ с удовольствием попивает. Значит так: бы-стренько пишу статью, нет, цикл статей для "Подмосковных
  просторов", Рубальский побеждает на выборах, я приезжаю в Корнилов и... Ну, дальше - дело техники, на месте разберемся...
  Сморенная коньяком и убаюканная радужными перспективами, я заснула, как младенец. Наутро мои далеко идущие планы показались мне смешными и нелепыми. Впрочем, сейчас важен не Рубальский, а публикация в "Подмосковных просторах". У меня ведь еще поэт Кречетов в запасе есть. Главное, чтобы меня в газету взяли...
  Тут на глаза мне попалась папка с Софьиной рукописью. А с этим-то что делать? Ладно, если уж им так надо - мне своих трудов не жалко. И даже денег не возьму...Открыла, полистала... "Энциклопедия карточных гаданий". Хм, любопытно... Написано складно, местами даже с юмором. Незаметно для себя увлеклась и полдня просидела за компьютером. К вечеру, обогащенная новыми знаниями, решила раскинуть карты. Выходили все сплошь неприятные разговоры и фальшивые хлопоты.
  Когда позвонила Манька, я, не дожидаясь вопросов, сказала, что рукопись посмотрела и думаю, что за неделю управлюсь. Маня заахала и стала уговаривать меня не напрягаться и беречь здоровье. Вот они, фальшивые хлопоты! Я сухо поблагодарила за заботу и вернулась к компьютеру. Да, надо быстрее заканчивать с Софьей и приниматься за Рубальского - до выборов-то всего ничего осталось...
  Маня звонила все реже и, никем и ничем не отвлекаемая, я до конца недели корпела над "Энциклопедией". Из дома выходила, только чтобы купить сигареты и свежие "Подмосковные просторы". Выборы намечались не только в Корнилове, и перед сном я самым тщательным образом изучала все предвыборные материалы.
  Наконец я отпечатала на принтере правленый вариант Софьиного текста и позвонила по указанному на рукописи телефону. Услышав, что это "та самая Татьяна", мадам Софи отреагировала кисло - вероятно, подумала, что я собираюсь воспользоваться неосторожно обещанной скидкой на решение моих проблем. Уразумев, однако, что я звоню по поводу ее "Энциклопедии" и хочу согласовать с ней кое-какие правки, Софья впала в крайний восторг, и я мгновенно стала "милочкой", "деточкой" и "душенькой". К тому же оказалось, что Софья обитает всего лишь в трех кварталах от моего дома и потому готова принять меня хоть сию секунду, но лучше завтра, "с утра пораньше" - часов эдак в двенадцать.
  После разговора с Софьей я почувствовала прилив сил и поднятие тонуса и решила не медля приступить к написанию очерка о Рубальском. Достала корниловские материалы, разложила на столе и вдруг почувствовала, как учащенно забилось сердце... Прочь, призраки, прочь! Прошлого нет, а будущее - в моих руках!
  И все-таки я отодвинула бумаги и взяла карточную колоду. Первая же вытащенная наугад карта оказалась пиковым тузом. Неужели Рубальский проиграет на выборах какому-то там отставному полковнику? Или мой материал не опубликуют? Ну уж нет!
  Весь вечер я промучилась над статьей - листала газеты, ходила кругами по комнате, садилась к компьютеру, ложилась на диван ... Одолевали непрошеные воспоминания и гнать их было бесполезно.. И я грызла ручку, курила, пила чай с коньяком и без... Наутро все написанное отправилось в мусорное ведро. Чувствовала я себя скверно. Бездарность, тупица, убожество! Других править и учить писать, разумеется, легче...
  К Софье шла не торопясь, купила газету, съела мороженое. Немного полегчало. Несмотря на то, что явилась я точно в назначенное время, Софья встретила меня в пестром домашнем халате и шлепанцах, язык не поворачивался называть ее "мадам". И в квартире у нее все было совсем как у людей, только, пожалуй, ковров было многовато.
  С делами мы управились быстро. Софья соглашалась со всеми моими правками, восхищалась моей сообразительностью, проницательностью и тонким чутьем. Слушать это было приятно. Она готова была тут же утвердить окончательный вариант, но я посоветовала ей все же не торопиться и прочитать все внимательно, прежде чем отдавать на верстку. Тут у меня был свой интерес - хотелось иметь в запасе еще хоть пару дней, чтобы определиться окончательно со своей дальнейшей судьбой.
  На прощанье Софья вручила мне коробку конфет, но этого ей показалось мало, и, заглядывая мне в глаза, она спросила:
  - А хотите, милочка, я вам погадаю?
  - Да вы мне уже гадали...
  - И что?
  - Все в точку. И дальняя дорога, и опасности... И даже роман... Только не сумасшедший, а полоумный... - У Софьи брови поползли на лоб, я улыбнулась: - Гадай - не гадай, все равно - чему быть, того не миновать...
  И вдруг мелькнула шальная мысль... Я еще не успела ее додумать, но уже услышала свой голос:
  - Мадам Софи, а вы можете найти пропавшего человека? Или хотя бы определить, жив он или нет?
  Софья оживилась:
  - А кто у вас пропал? Муж? Жених?
  - Нет, знакомая... - Я уже сожалела, что затеяла этот разговор.
  - Вообще-то это не совсем мой профиль... А у вас фотография знакомой есть? Нет? Ну, хотя бы вещь какая-нибудь?
  Вещь... Какая же вещь?
  - А платок носовой годится? - Я достала из сумки розовый платочек. - Вот, стираный...
  Софья с сомнением повертела платок в руках, развернула, зачем-то понюхала.
  - Не лучший вариант, но можно попробовать... Вы девочка эмоциональная, а это важно...
  Софья накинула на плечи черную шаль, плотно задернула шторы, зажгла свечи и курительные палочки. Взгляд ее стал сосредоточенным, а движения - плавными и даже торжественными. Я с удивлением наблюдала, как из домохозяйки-растрепы она превращалась в мадам Софи - загадочную и могущественную. Она усадила меня за покрытый черной бархатной скатертью стол, водрузила на него два подсвечника и хрустальный шар на серебряном треножнике и велела создавать мысленный образ объекта, держа в руках платок. Сама уселась напротив, прикрыла глаза и застыла недвижимо. Только по чуть подрагивающим уголкам губ можно было догадаться, что она творит молитву или заклинание. В комнате сгущался запах ароматических курений, колебалось пламя свечей. Я тоже закрыла глаза - деваться некуда, сама напросилась...
  Надино лицо - тогда, в первый раз, в музее - взгляд немного исподлобья, склоненная к плечу голова, пряди светлых волос... Воробей, воробей, пташечка... Так, не отвлекаться... Вспыхнувшие щеки, слезы в глазах: "Нет, это не старик... И вообще это слишком сложно..." Тоже эмоциональная девочка... Лицо расплывается, двоится, троится: растерянность, испуг, сомнение... Единственный раз она смеялась - как девчонка - когда я упомянула прозвище Верки Сорокиной... Так, отставить Верку. Надя, Надя, Надежда Сергеевна... "А до живого человека дела нет..." - оказывается, есть... Парилась бы я здесь, если б дела не было... До живого, до живого... А если - до мертвого? Что и следует выяснить... "А я вас не ждала..." - смущение, робкая улыбка. Друг покойной матери... Господи, как же мне начать статью? Так, отставить Рубальского - Надя, Надя... Серые глаза, высокие скулы, тонкие губы. Серафима говорила - с Костей одно лицо. Внешность передалась, а характер? Характер... Характер входит в образ объекта? Черт его знает... И чем это Софья надымила - задохнуться можно...
  Я приоткрыла глаза - Софья сидела, впившись взглядом в хрустальный шар, на лбу выступили бисеринки пота. Неужели и впрямь что-то видит? Удивительное - рядом... Так, не расслабляться! Надя, Надя...
  В этот момент Софья со вздохом откинулась на спинку стула, закрыла глаза, обмякла. Я ждала приговора, чувствуя легкое головокружение. Наконец Софья разлепила веки, потерла ладонями виски, проговорила тихо, с усилием:
  - Жива ваша знакомая, и даже весела... А вот мужчина - ей не чужой - с ним плохо, кровь...
  - Как это - "не чужой"? Родственник? - спросила я шепотом, чувствуя, как пробежал по спине холодок.
  - Не могу сказать, не знаю... Немолодой...Может, отец, может, муж или друг... - Софья загасила свечи, убрала шар.
  - А то, что с ним плохо, - это сейчас или уже было, в прошлом? - не имея сил подняться, я все так же сидела за столом, теребя бахрому скатерти.
  Софья задумалась на несколько секунд, потом тряхнула головой:
  - Думаю, что сейчас... - и посмотрела на меня внимательно. - А вас, я вижу, этот мужчина интересует больше, чем пропавшая знакомая.
  Я смутилась:
  - Да нет, это я так... Просто странно... Постойте, вы сказали, знакомая "весела" - как это?
  - Ну, живая, здоровая, улыбается... - Софья помялась. - Это трудно объяснить... Но с ней всё в порядке.
  Провожая меня в прихожую, Софья вдруг произнесла задумчиво:
  - Да, между прочим... Помните, в издательстве, на банкете, вы на месте Кассиана Надвратного сидели?
  Сердце подпрыгнуло: опять, опять он! Я молча остановилась вполоборота и уперлась взглядом в стену, пытаясь скрыть свое замешательство.
  - Так вот, представьте, - продолжала Софья, - этот самый Кассиан то ли был убит, то ли покончил с собой при весьма нелепых обстоятельствах. Ему, говорят, некоторое время назад предложили приобрести некие амулеты, фетиши, связанные с культом луны. И он помчался за ними в какую-то тьмутаракань, причем с большими деньгами. Подробностей не знаю, но в итоге - ни денег, ни амулетов, ни Кассиана. Теперь его клевреты растаскивают "Сигиллиум Селены" по клочкам. А ведь могущественный был орден... Как все эфемерно в этом мире: и слава, и могущество, и деньги... И даже сама жизнь... - Софья зябко передернула плечами, плотнее закуталась в шаль.
  - Да, действительно, - пробормотала я, выскальзывая за дверь.
  На улице я на мгновение ослепла от яркого солнечного света. Все, что я пыталась забыть, опять воскресло - лица, голоса... Мучительные вопросы, смутные подозрения, страшные догадки... "А знакомая-то ваша жива, и даже весела"... Худенькая, беззащитная и бесконечно одинокая девочка, так похожая на Кабая... Улыбается из своего недосягаемого хрустального далека... А я чего ждала?
  Нет, лучше не думать, меня это не касается. Все это стерто, забыто. А сейчас надо думать о светлом будущем - написать, наконец, статью и... - и что? Татьяна, очнись! Не обманывай себя! Напиши хоть тысячу статей - ничего не изменится! Можно уйти из "Мистраля", но от себя не убежишь... Это твоя жизнь, и невозможно ничего забыть, выбросить из памяти, потому что в прошлом - не только Манька и Боб, не только Кабай, Серафима, Рубальский, Надя, Роман... Там еще Танька Ларина, которую никак не забудешь и никуда не выбросишь...
  Кое-как доплелась до дома. Комната, заваленная бумагами и книгами, показалась неуютной, чужой. Надо было как-то жить дальше... Но как? И надо ли?
  Полезла в сумку за сигаретами - выпала газета. Потянулась за ней и вдруг - черным по белому - Г.С.Рубальский... АО Пивзавод "Кречет"... На секунду показалось - это же моя статья! Напечатали! Да что я, с ума схожу? Пробежала по строчкам: "директор... кандидат на пост мэра г. Корнилова... в результате лобового столкновения... скончался от потери крови до приезда бригады "скорой помощи"... расследование причин катастрофы..." Как же это? Не может быть! Я вновь и вновь всматривалась, вчитывалась в каждое слово и видела, чувствовала - его... Живого, сильного, теплого... Смяла газетный лист. Вдруг померещилось, что пальцы у меня в крови...
  Мысли путались, в горле стоял ком... Достала коньяк. Упокой, господи, душу грешную... "Смерть гораздо ближе, чем кажется..." - он чувствовал, он знал! Потому-то и рассказал мне всю свою жизнь! Больше некому было... А я-то, я... А что я?
  С каждым обжигающим глотком в душе росла безжалостная, безнадежная пустота... Мертвые тащат за собой живых... А ведь я тоже - одна из них...
  И вдруг - звонок в дверь. Я застыла. Еще звонок, еще... Боясь выдать свое присутствие, прокралась в прихожую - нет, это не сосед... Но кто же, кто? Спросить - невозможно, пересохло в горле от страха... Сквозь оглушительный стук сердца услышала за дверью какое-то шуршание, бряканье... Да, это за мной... Настал и мой черед... Кто же? Кабай с перерезанным горлом? Хищная птица из хрустального шара? А может, это мордатые санитары из психушки?
  Но что это? - в замочную скважину вползает ключ... начинает поворачиваться... Да, это конец... Но я не хочу, не хочу! Подперла шваброй дверь - но разве это спасет... Они знают, что я здесь, что я одна... Пока не выломали дверь, надо успеть... Что же, что? - Телефон! Маня! Вот же ее номер! Я вращаю диск, а в замке вращается ключ... Успею?
  А в дверь вновь звонят, звонят, стучат, колотят... Маня! Маня, где же ты?!
  - Маня, где ты? приезжай скорее!
  - Танька, что случилось? Ты дома?
  - Да, да! Пожалуйста! Скорее! Пока не выломали дверь...
  - Какую дверь? Кто? Открой!
  - Нет, что ты! Приезжай, я боюсь!
  - Да открой же дверь, что там у тебя?!
  Манин голос двоится, доносится уже не из трубки, а из-за двери... Не может быть! Выдергиваю швабру, дверь распахивается, на меня валится Маня:
  - Что? Кто? Жива?
  Сыплются свертки, лопаются пакеты, падают, бьются бутылки. У меня подкашиваются ноги, по лицу текут слезы - или это Маня поливает меня минералкой? Господи, до чего смешно и глупо!
  - Ну, только истерики нам не хватало! Что тут было-то?
  - Да ничего... Показалось... Я так долго тебя ждала...
  ...В луже ликера плавает Манин мобильник, из-под калошницы выглядывают раскатившиеся румяные персики. Мы сидим обнявшись на коврике в прихожей: "Ах, шарабан мой, американка! А я девчонка да шарлатанка..."
  
  Вы уже, наверное, поняли, что никуда я из "Мистраля" не ушла. Не могла же я бросить подругу в трудную минуту на произвол судьбы. Ведь что оказалось - пока я в Корнилове приключений искала, а потом свои комплексы тешила, с Манькой тоже много всякого-разного произошло. Началось с того, что Бобу благодаря разнообразным связям удалось заполучить выгодные заказы на изготовление предвыборных материалов - ну, листовки там всякие, календари, плакаты, а конкурентам это сильно не понравилось и они что называется "наехали" на "Мистраль": сначала по налоговой части проблемы возникли, потом с арендой что-то заколдобило... Ну и пошло-поехало... А тут еще из небытия возник Манин блудный отец и стал вполне обоснованно претендовать на часть жилплощади. Теперь Маня ломала голову над тем, как устроить его и свою жизнь к обоюдному удовлетворению.
  В общем, нам с Маней было что рассказать друг другу...
  Да, тот парень с берегов мутного Ганга, пожелавший остаться неизвестным, ни черта в дружбе не понимал. А я еще в песочнице догадывалась, что Манька - это всерьез и навсегда.
  Разумеется, я ничего не забыла, и до сих пор, бывает, какая-нибудь старушка в булочной кажется мне вылитой Серафимой, а выходящий из мерседеса господин напоминает Рубальского. Но, наверное, Маня права - что толку ломать голову над тем, почему все сложилось так, а не иначе. Наверняка во всем происшедшем был какой-то смысл и, возможно, когда-нибудь мне будет дано его постичь. Ну, а если нет... Кто знает, что лучше - знать или не знать, понимать или пребывать в неведении? И, может быть, многоточие все-таки лучше, чем жирная точка?
  Корниловские записки вместе с так и не проявленной фотопленкой были засунуты в дальний угол книжного шкафа, фотоаппарат, пострадавший от столкновения с физиономией Хобота, отдан в ремонт.
  Жизнь продолжалась. Встречаясь с Бобом, я уже не испытывала сердечного томления равно как и неприязни - чего уж там: Боб как Боб, нормальный мужик. Мане с ним хорошо, и дай бог, чтобы дальше было еще лучше...
  С конкурентами удалось на время замириться - предвыборной макулатуры хватило на всех. "Энциклопедия карточных гаданий" мадам Софи оказалась первой и последней ласточкой в серии "Удивительное - рядом". Я была этому только рада - честно говоря, разонравились мне все эти колдуны и маги.
  Осенью Иван Селиверстович ушел на пенсию. На прощанье коллектив преподнес ему академическое издание Маяковского, и старик, растрогавшись, пообещал, что непременно упомянет всех нас в своих мемуарах. Юный курьер, проявивший недюжинную зоркость в истории с хмельными семерками, был переведен в младшие редакторы, и теперь уже я делюсь с ним профессиональным опытом.
  А перед новым годом Манька и Боб решили узаконить наконец свои отношения - благо заглянувшая ненадолго в Москву бывшая супруга Боба без возражений и проволочек дала ему развод. Хотя Маня и бравировала всегда своим пренебрежением к формальностям, штамп в паспорте показался ей совсем не лишним. Как она призналась мне перед посещением загса, ее всегда несколько смущало то обстоятельство, что ее благоверный Боб одновременно является мужем неведомой гражданки Труфаловой. К тому же теперь Маня могла прописать законного супруга в своей квартире, а неприкаянного папашу вселить в пустующее жилище Боба в ближнем Подмосковье.
  В качестве свадебного подарка замордованная работой Манька потребовала у Боба путевку в санаторий или дом отдыха, если он не хочет сразу после свадьбы стать безутешным вдовцом и заместителем без руководителя. И Боб действительно преподнес Маньке путевку от турфирмы "Серебряные паруса", только не в дом отдыха, а в Париж, отведя себе скромную роль сопровождающего. Каково? Пусть всего лишь на три дня, но в Париж!
  С этого момента все наши разговоры крутились вокруг предстоящего события. И хотя до поездки было еще долгих три месяца, живо обсуждался гардероб, срочно приобретались путеводители и разговорники. От переживаний Маня худела, бледнела и дурнела на глазах. Но, как вскоре выяснилось, причиной тому была вовсе не предстоящая поездка, а Манина беременность. Тут уж и Париж отошел на второй план, все сразу как-то смешалось и перепуталось. Маня была бы абсолютно счастлива, если бы не жуткий токсикоз. Подруга села на диету и даже бросила курить, но, тем не менее, на третьем месяце была уложена в больницу по причине катастрофически низкого гемоглобина и угрозы выкидыша. Теперь настала моя очередь таскать в больничную палату калорийную и витаминную снедь, а Маня, томясь от непривычного безделья, капризничала, привередничала и брюзжала. Особую нелюбовь проявляла она к яблокам, которыми Боб для повышения пресловутого гемоглобина снабжал ее в большом количестве, предварительно, по совету знающих людей, нашпиговывая их ржавыми гвоздями. Брезгливо жуя ненавистные яблоки, Маня выслушивала наши ежедневные доклады о положении дел на службе и тяжело вздыхала - все, что ни делалось в "Мистрале" в ее отсутствие, казалось ей сплошным "хаки".
  Про Париж никто уж и не вспоминал...
  Когда Маню наконец выписали из больницы, я примчалась в издательство с утра пораньше и с распростертыми объятиями влетела в ее кабинет. Однако подруга имела вид суровый, если не скорбный, и сухо ответив на мои горячие приветствия, заявила строго:
  - Я знаю, ты будешь, как всегда, спорить, но я уже все решила. И, пожалуйста, не возражай! И вообще, я как твой начальник имею право тебя послать куда угодно... Считай, что это командировка.
  Я попыталась вставить слово, но Маня повысила голос:
  - Ну вот, я так и знала! Ты неисправима! Вместо того чтобы выслушать и согласиться - сразу спорить! И что с тобой делать?!
  - Манечка, не волнуйся, я и не собираюсь спорить! Ты только скажи поточнее, куда ты меня посылаешь, и считай, что я уже там!
  - Где "там", где "там"? Вот не выслушаешь никогда до конца... Русским же языком говорю: я все решила - ты едешь вместо меня в Париж. И все. Вот.
  Я ошарашено опустилась на стул:
  - Как это - в Париж? Вместо тебя? С Бобом?
  - Ну, это уж ты хватила - с Бобом! - Маня нервно рассмеялась и зашарила в карманах в поисках сигарет. Вспомнив, что искать нечего, тяжело вздохнула и достала из ящика стола пакет с сухофруктами. - Нет уж, с чужим мужем в Париж как-нибудь в другой раз поедешь, и надеюсь - не с моим... С Натальей поедешь. - Маня покопалась в пакете и отправила в рот изюмину. - Ну, чего молчишь?
  - Да я... А ты как же? И с Натальей...
  - Да, с Натальей. Ты же знаешь, сколько она для "Мистраля" сделала. Должны же мы ее как-то отблагодарить. А я... - меня в машине-то мутит, того гляди наизнанку вывернет, а тут - самолет. И вообще... - куда мне сейчас? - Маня погладила свой слегка округлившийся живот. - Нет уж, не судьба...
  - Нет, Маня, я так не могу... Наталья - понятно, а я? А Боб? И как я поеду? - мне и надеть-то нечего...
  - У тебя всегда надеть нечего. Ну, джинсы новые купи, кроссовки... Только платьев не покупай, а то опять получится "удивительное - рядом". Ищи тебя потом по всей Европе... - Манька опять подкрепилась сухофруктами, наморщила лоб: - Ох, Татьяна, замуж бы тебя выдать. Совсем ты закисла на своем диване. Так что Париж, я считаю, очень даже кстати: кабаре, варьете, аквапарк, кафе-шантаны... - Подруга мечтательно закатила глаза и пропела: - "Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях..."
  Я фыркнула:
  - Это, Маня, не про Париж, а про Марсель. И хороша ж я буду в кроссовках и джинсах среди дам в соболях. А плясать мы и сами умеем - не хуже тамошних девочек... Только все равно как-то это... неправильно... Путевки-то дорогущие, небось...
  - Ну, опять начинается! - Манька даже ладонью по столу пристукнула. - Все на сегодня! Диспут окончен. У меня дел - конь не валялся, завтра договорим. А ты подумай на досуге, как жить, чтобы потом не было больно и обидно...
  Вышла я из Маниного кабинета сильно озадаченная: для чего это меня судьба в Париж посылает? Ясно же, что не просто так. У меня после Корнилова на такие вещи нюх стал, как у ищейки. Да, тут было над чем задуматься.
  Перепоручив свою работу бывшему курьеру, я быстренько отправилась домой, залегла на диван и принялась размышлять. То, что Маня решила отказаться от поездки, было неудивительно. Любая нормальная женщина поостереглась бы отправляться за тридевять земель в подобном положении. Но это ж сколько всего надо было судьбе в одну кучу собрать, чтобы сложилась такая интересная ситуация: и приезд жены Боба, и их развод, и свадьба, и путевка, и беременность, и токсикоз... Очень, очень все это странно и подозрительно...Ведь Манька с Бобом могли бы просто сдать путевки, вернуть деньги и дело с концом. Так нет, чуть не насильно в Париж гонят! Другие-то годами деньги копят, к путевкам прицениваются, каталоги турфирм изучают - хотят в Париж! А у меня и в мыслях не было... Главное, что отказаться от поездки гораздо труднее, чем согласиться - кто ж в здравом уме от такого подарка отказывается? А что Наталья едет - так это чтобы жизнь совсем уж медом не казалась... Ложка дегтя для кислотно-щелочного баланса.
  Короткий зимний день незаметно перетек в ночь, а я все ворочалась на своем диване: как же это? к чему? В полночь подумалось в полудреме: а чего это Маня намекала, что мне замуж пора? Так я ж не против, а очень даже за, только вот кандидатов не густо... Интересно, как бы все сложилось, если бы я тогда от Пети не сбежала? Может, сейчас бы штрудель ела... Или в ближайшем лесопарке на лыжах круги нарезала... Нет, Маня права, бесполезно копаться в прошлом. Лучше подумать о настоящем. Вот у Мани - любимый муж, скоро детеныш будет - пухленький, тепленький, ручки с перевязочками... Зачем ей Париж - город влюбленных, столица любви... Да, все верно - надо встряхнуться, развеяться, оторваться от дивана, расправить крылья, воспарить... Глядишь, и наступит конец моему затянувшемуся одиночеству...
  На следующий день я застала Маньку за изучением какой-то книги.
  - Привет, привет... Очень кстати... - Маня протянула книгу мне: - Оцени, только что сигнальный принесли...
  Под пристальным Маниным взглядом я взяла пахнущий краской и клеем томик: "П.Н.Реутов. Свадебные обряды кривичей".
  - М-м-м? А чего я это раньше не видела? Редактировал-то кто?
  - В авторской редакции...
  Я перелистала страницы. На титульном листе было начертано курсивом: "Посвящается любимой жене Зое". Ага, вот кто ест мой штрудель... Пожала плечами:
  - Ну что ж, очень рада. Будут вместе Малера слушать. А я в Париж поеду...
  - Вот и славно. Забирай путеводители, разговорники, иди анкету заполняй - Бобу обещали, что загранпаспорта в течение недели сделают... А мне сувенир привезешь, если не забудешь...
  
  Вечерами я изучала путеводители и смаковала дивные названия: Елисейские поля - свистящий шелест шелка, Фоли Бержер - звон хрустальных фужеров, Пляс де ля Конкорд - звуки клавесина... Я представляла, как буду гулять по вечернему залитому огнями Парижу, и выписывала из разговорника фразы на все случаи жизни. И каждую ночь мне снился прекрасный и таинственный город, в котором меня ждало нечто или некто. Всякий раз сон прерывался на самом интересном месте - казалось, вот еще чуть-чуть, только до угла дойти или дверь открыть, а там... А там - ничего, потому что или будильник зазвонил, или сосед на кухне сковородку уронил, или дворник с утра пораньше слишком ретиво за работу взялся... Я даже стала время торопить, чтобы день скорее прошел. Думала: ну уж этой-то ночью обязательно узнаю - кто или что... Ан нет, опять пусто... В общем, судьба что-то недоговаривала...
  А накануне отъезда - к чему бы это? - залетел ко мне в комнату воробей. Пока я соображала, как изловить незваного гостя, он, пометавшись под потолком, благополучно выскочил в форточку к своим товарищам. Птички постоянно возле моего окна дежурят, поскольку я их регулярно подкармливаю. Ну и клевали бы свои крошки на карнизе, чего ж в дом-то лезть? Что за скверные намеки? Птичий визит - это ж почти как разбитое зеркало...Да, судьба протягивала мне пряник одной рукой, и грозила - другой. И я была настороже.
  Наконец настал день отъезда. В аэропорту я первым делом внимательно оглядела пеструю толпу соучастников путешествия. Не сказать, чтобы увиденное вдохновляло: на шестерых мужиков - два десятка теток и пяток разновозрастных детишек. Впрочем, мужиков было даже не шестеро, а меньше, так как двое молодых людей, не отходивших друг от друга ни на шаг, были явно нетрадиционной ориентации. Вероятно, у этой сладкой парочки было свадебное путешествие - так они ворковали и строили друг другу глазки. Еще трое представителей сильного пола были обременены женами и детьми, а единственный свободный мужчина годился мне в дедушки. В общем, никаких многообещающих знакомств с соотечественниками путешествие не сулило.
  Дальше - больше. Поселили нас не в "комфортабельном отеле недалеко от центра Парижа", а в скромном мотеле далеко за чертой города. Вокруг расстилались поля - отнюдь не Елисейские - с зеленеющими озимыми. Сопровождавший группу представитель "Серебряных парусов" объяснил, что городские гостиницы переполнены болельщиками, прибывшими на какой-то спортивный чемпионат, и юркнул в свой номер от греха подальше. Мотель содрогнулся от русских проклятий. Женщины рыдали, потрясая в воздухе вечерними туалетами. Старичок, топая ногами, требовал возмещения морального ущерба. Сладкая парочка, очевидно намеревавшаяся поближе познакомиться с ночной жизнью столицы любви, впала в глубокую депрессию. Запахло валерьянкой. Я скрепя сердце простилась с мечтой о романтических вечерних прогулках по парижским набережным и бульварам. После длительных переговоров через закрытую дверь инициативная группа, возглавляемая Натальей, сумела выманить сопровождающего из номера. В виде компенсации он неуверенно предложил дополнительную экскурсию. Еще немного помитинговав, народ был вынужден согласиться.
  Под ропот взрослых и хныканье детей мы наконец отправились в неблизкий путь к вожделенным экскурсионным объектам. Разглядывая сквозь окна автобуса городские окраины, я решила, что глупо тратить время на гнев и уныние. Если уж судьба забросила меня в такую прекрасную даль, никакие мелкие неприятности не смогут сбить меня с толку и испортить настроение.
  Тем временем спальные районы и фабричные корпуса сменились историческими кварталами, впереди замаячил силуэт Эйфелевой башни. Стало окончательно ясно, что мы в Париже! Стоило автобусу остановиться и открыть двери, как экскурсанты, смекнувшие, что времени для ознакомления со всеми прелестями Парижа у них не так уж много, кинулись врассыпную. И напрасно сопровождающий взывал к благоразумию и клялся, что вот-вот подойдет экскурсовод и поведет нас куда надо - автобус опустел, зато прибавилось покупателей в окрестных магазинах и сувенирных лавочках. Я тоже решила не откладывать приобретение подарков на потом - кто знает, что там дальше будет? - и в ближайшем пассаже купила для Мани флакон духов от Фрагонара и солидный бумажник для Боба.
  Голову кружил весенний парижский ветер. Все хотелось потрогать, понюхать, заглянуть во все закоулки и подворотни, дабы убедиться, что все эти дворцы и соборы, памятники и монументы - вовсе не декорации для доверчивых туристов. Происходящее казалось ожившей сказкой или сбывшимся сном. Для полноты ощущений не хватало только какой-нибудь чисто французской романтической истории, о которой можно было бы вспоминать до старости и пересказывать дочерям и внучкам, приукрашивая всякий раз новыми подробностями и деталями... Поэтому когда в Соборе Парижской Богоматери вокруг меня стал увиваться, заглядывая в глаза, некий жгучий брюнет, я сразу же подумала: "Вот оно!...". Однако, как оказалось, интерес ко мне у брюнета был вовсе не возвышенно-романтический, а криминально-практический - он исчез так же неожиданно, как появился, а вместе с ним исчез из моей сумки предназначенный Бобу бумажник. Я не знала, горевать мне или радоваться: ведь вместо пустого бумажника, еще не нюхавшего денег, мог исчезнуть мой родной потертый кошелек со всей наличностью! Да, не зря моя мама не любила брюнетов!
  А больше вокруг меня никто не увивался... Меня больно задели локтем на Эйфелевой башне и наступили на ногу в Лувре возле Джиоконды, но это отнюдь не стало началом головокружительной любовной истории, как нередко случается в дамских романах. Впрочем, до отъезда еще было время, и я не теряла надежды.
  В группе тем временем царили разброд и анархия, экскурсанты при каждом удобном случае норовили отбиться от коллектива. Ни о какой дополнительной экскурсии уже не было речи, поскольку мы едва успевали на запланированные. Честно говоря, меня тоже манили парижские переулки, лежащие в стороне от протоптанных туристских маршрутов, но Наталья не выпускала меня из поля зрения, и стоило мне сделать шаг в сторону, как тут же раздавался ее предостерегающий оклик. Вероятно, моя заботливая подруга дала ей перед отъездом соответствующие инструкции.
  По вечерам в мотеле экскурсанты, отрезанные от городских увеселений десятком километров, утешались в номерах дешевым красным вином, купленным в местном магазине, и демонстрировали друг другу парижские обновки. Те, кому позволял кошелек, отправлялись в придорожный ресторанчик. Наталья, видя, что я веду себя пристойно - не участвую в распитии спиртных напитков, не пою и не пляшу, - несколько расслабилась и проводила время в обществе старичка, оказавшегося военным прокурором в отставке. Как я поняла по обрывкам фраз, они разрабатывали планы сурового, но справедливого возмездия "Серебряным парусам", под которыми мы приплыли в такое незавидное место.
  А я... я в одиночестве покуривала на крыльце мотеля в домашних тапочках, поскольку до волдырей натерла пятки новыми кроссовками. В небе висела полная луна, с полей доносился запах сырой земли, где-то вдалеке мерцали огоньки поселка, и казалось - все это уже когда-то было... Да, все это странным образом напоминало Корнилов, до которого была не одна тысяча верст... Я отогнала мысли о прошлом - нет, не для того я здесь, чтобы предаваться воспоминаниям. До отъезда оставались сутки, в программе - Версаль и Аквабульвар. И если с резиденцией Людовиков все было более-менее ясно, то Аквабульвар - говоря по-русски, бассейн со всяческими водными развлечениями - вызывал у меня противоречивые чувства. С одной стороны, конечно, любопытно, а с другой - к бассейнам у меня давняя неприязнь, еще со школы. В десятом классе учитель физкультуры повел нас сдавать какой-то норматив по плаванию. Как сейчас помню: дурацкая резиновая шапочка, скользкий кафель, душ, обдающий то ледяной водой, то кипятком... Противно пахнувшая хлоркой вода казалась предательски ненадежной, а противоположный конец бассейна - недосягаемо далеким. По бортику прогуливалась тетка с огромным багром, долженствующим, очевидно, стимулировать пловцов к побитию рекордов. Одноклассники, худо-бедно преодолевшие водную преграду, уже отправились в раздевалку, а я все топталась в начале дистанции. Тетка, желая меня ободрить, заявила, что бояться мне нечего - в случае чего она меня спасет. Господи, как можно спасти при помощи багра? - вытащить на поверхность, зацепив за ребра? или стукнуть по башке, чтобы положить конец мучениям? Со страху мне удалось проплыть метра два и заслужить галочку в журнале. Согласитесь, такие воспоминания никак не способствуют тяге к водным развлечениям! Нет уж, пусть любители мокрых ощущений резвятся на здоровье, а я бы лучше по городу погуляла...
  Но и тут моим планам не суждено было сбыться: сопровождающий заголосил, что он сыт по горло нашей самодеятельностью, что у него от нашей неуправляемой группы предынфарктное состояние, а если уж мне так приспичило - могу забирать свои чемоданы и катиться на все четыре стороны, но он снимает с себя всякую ответственность за возможные последствия. А тут и Наталья подскочила - как же это? а программа? нет-нет, никак нельзя!
  Было ужасно обидно, но тут я вспомнила Манино "там девочки танцуют голые..." - может, это как раз намек на бассейн, где мне уготовано что-нибудь интересненькое? Что ж, пусть будет, что будет!
  Аквабульвар превзошел все мои ожидания. Там оказался не один, а несколько бассейнов, звучала музыка, отовсюду били струи и фонтаны, грохотали водопады, на берег набегали волны, тут и там торчали пальмы, а софиты светили не хуже южного солнца. Никаких тренеров и теток с баграми, к счастью, не наблюдалось.
  Некоторое время я озиралась в поисках какого-нибудь безопасного развлечения. Отставной прокурор, покрытый густой шерстью и оттого похожий на водяного и лешего одновременно, пытался увлечь меня на высоченные водяные горки - оттуда доносился самый отчаянный визг и самые радостные крики. Увернувшись от резвого старичка, я издали наблюдала, как он с гиканьем покатился по желобу и ухнул в воду, подняв фонтан брызг. А за ним - Наталья и сладкая парочка, слившаяся в объятиях. Да уж, если б мне было с кем слиться, пожалуй, и я бы рискнула последовать их примеру. А в одиночку к таким подвигам я была не готова... Уже в который раз я пожалела, что рядом нет Мани. С ней и на пустом месте - праздник, а уж тут-то она бы развернулась! Представляю, каким количеством знакомых, приятелей и поклонников она бы здесь обзавелась! И на мою долю хватило бы. Увы, Маня далеко, да и не до поклонников ей теперь. Придется самой о себе позаботиться...
  А вокруг сновал и резвился беззаботный люд со всего света. Девушки в откровенных купальниках, загорелые мачо с торсами культуристов, восторженные детишки, а рядом - не менее восторженные старушки и старички, при взгляде на которых невольно думалось, что лучше уж умереть молодой. Впрочем, умирать как раз совсем не хотелось. Еще оставалась надежда на какую-нибудь приятную романтическую неожиданность. Вон какие симпатичные викинги под водопадом плещутся - все трое русоволосые, как на подбор, ни одного предателя-брюнета! Наверное, прибалты или шведы. Подкрадываясь к викингам, я прикидывала, как бы ненавязчиво с ними познакомиться, не уронив при этом собственного достоинства. Кроме банального "Который час?", на ум ничего не шло. Пока я соображала, на каком языке лучше обратиться к викингам, один из них заорал, выскочив из-под водяных струй:
  - Ну, мужики, я тащусь! Полный улет...
  Викинги оказались моряками из Мурманска. У них был автобусный тур по Европе, и они уже познакомились с достопримечательностями и злачными местами Гамбурга и Амстердама, а на обратном пути их ждали Нюрнберг и Прага. Жили они в гостинице на Монмартре и в Аквабульваре отмокали и приходили в себя после ночного клуба, куда случайно забрели накануне вечером, отстав от группы. Я слушала их не без зависти, - да, шустрым морячкам будет о чем вспоминать долгими полярными ночами!
  Миша, Саша и Коля, как звали викингов, оказались ребятами компанейскими. Манеры их не отличались особой изысканностью, однако в разговоре они без видимых затруднений обходились без непечатных выражений, что свидетельствовало в их пользу. Мы катались на надувных каноэ, плескались в струйных ваннах, скакали в набегающих волнах... Осмелев, я резвилась напропалую, и если что и омрачало слегка мое радужное настроение, то только размокшие и растянувшиеся резинки и тесемки моего старенького купальника, которые то и дело приходилось поправлять и подтягивать. А тут еще откуда-то вынырнули две довольно противные девицы - знакомые моих морячков, и викинг Коля, до того производивший впечатление весьма незаурядного и привлекательного молодого человека, вдруг стал оказывать им недвусмысленные знаки внимания. Девицы, вереща и хихикая, потащили морячков на горки, и мне ничего не оставалось, как затрусить за ними следом...
  На горках творилось что-то невообразимое, и внутренний голос посоветовал мне не рисковать. Однако насмешливые взгляды не в меру бойких девиц и шуточки викингов притупили мою бдительность - эх, была - не была! И я шагнула в бездну... Несколько нескончаемо долгих секунд я крутилась, моталась и болталась в бурлящем потоке и наконец в полуобморочном состоянии плюхнулась в бассейн. Стало ясно, отчего народ на этих горках так голосит - от радости, что остались живы! Но я завизжать не успела - кто-то рявкнул над ухом: "Поберегись!" и пихнул меня в спину. Я попыталась отскочить, но запуталась в чем-то ногами и, потеряв равновесие, ушла под воду. Мама дорогая, что же это? Пуская пузыри, зашарила руками - да это же мои собственные плавки болтаются где-то ниже коленей! Пока я судорожно пыталась водрузить их на место, воздух покидал мой организм, уступая место воде. Разумеется, спасение утопающих - дело рук самих утопающих. А если руки заняты? Что ж, тонуть? В Париже? Вдали от Мани? А духи от Фрагонара? Ну уж нет! Господи, да почему же меня никто не спасает? Где же тетка с багром? Люди, я же тону! Уже почти утонула...
  
  Вытащенная на поверхность, ослепшая, оглохшая и нахлебавшаяся воды, я, вероятно, представляла собой жалкое зрелище. Пусть, главное - я жива! Я благодарно припала к груди своего мужественного спасителя. Надеюсь, это викинг Коля... Но даже если это Саша или Миша - тоже ничего... Да, а купальник? С трудом разлепив веки, я зажмурилась от яркого света - кажется, купальник на месте.... Только вот... Что это?! - на впалой груди моего спасителя шевелились густые пегие волосы...
  - Ты чего это, красавица, тонуть надумала? - проскрипел над ухом надтреснутый прокурорский баритон. - Скажи спасибо - я рядом оказался. Со мной не пропадешь. И вытащу, и искусственное дыхание сделаю - рот в рот, рот в нос...
  От ужаса я громко икнула и вся проглоченная мною вода вдруг вырвалась наружу. Взлягнув из последних сил, я вывалилась из прокурорских объятий и поволоклась прочь. А противный старик успел-таки больно ущипнуть меня пониже поясницы...
  Вот так закончились мои развлечения в Аквабульваре. Мне казалось, что надо мной смеется весь мир, и особенно громко - викинги Миша, Саша и Коля. Не поднимая глаз, я прокралась в раздевалку и просидела там в одиночестве до конца сеанса.
  
  После прощального ужина, который я, погруженная в переживания, не заметила и не запомнила, нас наконец повезли в аэропорт. Рейс откладывался - Москва не принимала самолеты из-за сильного тумана. Туристы в полудреме сидели на чемоданах или, обнаружив в карманах не потраченную вовремя мелочь, бродили в поисках хоть каких-нибудь сувениров. Наталья, старый прокурор и еще несколько несгибаемых борцов за справедливость, сбившись в кучку, уже в который раз обсуждали прегрешения турфирмы.
  Мне было грустно, как бывает грустно после долгожданного праздника. Готовишься, ждешь... и вдруг оказывается, что всё уже прошло, и - совсем не так, как думалось...
  Я вышла на улицу. Было уже глубоко за полночь, но аэропорт жил своей жизнью и светился тысячами огней. На площади сновали машины, из подъезжавших автобусов высыпали туристы и, разобрав чемоданы и сумки, скрывались за стеклянными дверями. Слышался разноязычный говор, смех...
  Я замерзла, но возвращаться к группе не хотелось, и я достала новую сигарету. И вдруг почувствовала какое-то непонятное волнение. Может, посадку объявили? Приключений-то с меня уже довольно... И все-таки что-то удерживало меня на месте. Стояла и смотрела, как из подъехавшего такси вышел мужчина в элегантном кожаном плаще и обернулся, подавая руку своей спутнице. Вспыхнул, заискрился в свете фонарей роскошный мех ее короткой шубки. Соболя? Пока таксист доставал вещи из багажника, женщина стояла склонив голову к плечу, нетерпеливо постукивая каблучком об асфальт. Отпустив такси, мужчина притянул женщину к себе, то ли поцеловал, то ли сказал что-то на ухо. Она шутливо ударила его перчаткой по груди и засмеялась... И от этого смеха мне вдруг стало жарко ...
  Они шли прямо на меня, но видела я только женщину. Ее рассыпавшиеся по плечам светлые волосы, серые глаза, высокие скулы, тонкие губы, еще хранившие счастливую улыбку...
  Наши взгляды встретились, и я заметила, как расширились ее зрачки.
  - Надя?!
  Она на мгновение опустила ресницы и вновь взглянула на меня в упор - ни удивления, ни страха, ни растерянности, только улыбка погасла:
  - Вы ошиблись...
  Да, я ошиблась - передо мной была не жалкая серая птичка-воробышек, а гордая и вольная птица в дивном райском оперении, и невозможно было усомниться в ее праве жить как угодно и лететь, куда заблагорассудится. Она прошла мимо, оставив после себя облачко нежного, волнующего запаха. Я смотрела ей вслед - может, обернется? Но она не обернулась. Еще пару раз мелькнули в толпе дивные соболя и пропали из виду...
  
  Самолет оторвался от взлетной полосы и стал набирать высоту. Остались позади огни аэропорта, в иллюминаторе в сгустившейся темноте появилась яркая холодная луна. Стюардесса разрешила отстегнуть ремни, и рядом завозилась, устраиваясь поудобнее, Наталья. Пробормотала, сдерживая зевок:
  - Поспи, долго лететь...
  - Не хочется... Жаль улетать. Еще бы недельку...
  Наталья усмехнулась:
  - Да, неплохо бы... Только не под этими парусами. К ответственности бы их привлечь, да сил и времени жаль. А им того и надо - будут и дальше народ дурить... Нам-то ладно, считай, даром досталось, а люди деньги платили, и немалые... - Наталья вздохнула, сунула нос в воротник жакета и закрыла глаза.
  Даром... Разве в жизни бывает что-нибудь даром? Это только так кажется. Просто не всегда можно понять, за что ты уже заплатил, а за что еще придется расплачиваться в будущем...
  Я стала думать о Мане, которая ждет меня в Москве, о Бобе, который, наверняка встретит меня в "Шереметьеве", об их еще не рожденном детеныше, о том, что мы не виделись всего три дня, а я уже успела соскучиться... и незаметно задремала под ровное гудение моторов.
  Когда, очнувшись, я вновь взглянула в иллюминатор, луны уже не было, небо светилось пронзительной синевой, а впереди, ближе к горизонту, оно с каждой минутой становилось все светлее и ярче, наливаясь желтым, оранжевым, золотым сиянием. И вот на границе неба и земли вспыхнул каплей расплавленного металла край солнца, и невозможно было оторвать глаз от этого завораживающего зрелища. А солнце поднималось все выше и выше, равнодушно - или великодушно? - отдавая свет и тепло всем без разбора: добрым и злым, правым и виноватым, праведным и грешным ...
  
  
  
  Москва, декабрь 2004
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"