Мы лежали на берегу речки, и кругом царило умиротворение сельского пейзажа. Солнце пекло неимоверно. Но нам было всё равно. Тёплый, шелковистый ветерок блуждал в волосах и ласкал тело. Я приоткрыл глаза и посмотрел на лежащего рядом со мной парня. Он сложил руки на груди, как складывают их покойникам, и, по-видимому, упаивался солнечным теплом и ласками ветерка. Его выдавал та глупая блаженная улыбка, которою обычно наблюдаешь у наркоманов. Кто он такой и как его звать я понятия не имею. Он просто появился из ниоткуда, в момент моего очередного заплыва. За всё это время мы с ним не перекинулись и парой слов. Он разделся и вошёл в воду, а потом улёгся рядом со мной.
А я просто приехал отдохнуть от города в старый бабушкин дом. Когда я был маленький, то часто приезжал сюда на лето со своей младшей двоюродной сестрой. Теперь мы выросли, бабушка умерла, а я затосковал по тем местам, где на меня частенько срали воробьи и колотили деревенские. Мне было двадцать один, я только что окончил университет на факультете журналистики и работал в одном журнале - вёл свою колонку, посвященную значимым событиям в мире искусства. Всё складывалось как нельзя лучше, но мои статьи становились всё хуже и хуже, поэтому я взял отпуск и направился подальше от города.
Ксюше было семнадцать, и она только что поступила в тот же университет, что и я, и тоже на журналистику. Видимо это у нас семейное. Сейчас у неё была пора каникул, поэтому я решил взять её с собой. Она была не против. Сейчас она наверно приводит дом в порядок. Я же терпеть не мог убираться, поэтому быстренько сбежал, бросив её одну с кучей пыли и пауков.
Так вот, я смотрел на парня: на вид он был не старше меня. Я смотрел, а он всё ухмылялся, закрыв глаза. Я отвернулся, посмотрел на чистейшее, голубое небо. Там весело резвились ласточки. Смотря на них, я подумал о том, что могут ли птицы осознавать, что они свободны? Что они могут улететь по малейшему мановению своей воли? Но эти размышления привели меня к тому, что по сути своей никто из нас не может быть свободен. Даже птицы. Они зависят. Зависят от своего гнезда, потомства, времени года, инстинктов, которые диктуют что делать. По-настоящему свободными мы становимся только когда умираем. Смерть-это свобода.
Я думал, лежал, наслаждался идиллией, потом снова посмотрел на человека, который был подле меня: мне показался он таким родным и знакомым. Складывалось ощущение, что я знал его всю жизнь. У меня не возникло мыслей о том, что он может причинить мне вред. Убить, ограбить, трахнуть... Безопасность, безобидность - вот какие чувства вселял в меня этот деревенский дурак с улыбкой наркомана. Может он и был под кайфом? Накурился или того пуще? На здоровяка он не был похож, скорее наоборот. На верно это и вселяло в меня чувство безопасности.
Далее начало твориться, что-то необъяснимое: мой разум, тело, в общем, всё перестало подчиняться мне. Я словно стал сторонним наблюдателем той вакханалии, которую я сейчас попытаюсь, худо-бедно описать.
- Надо идти домой, - сказал я.
Я ничего не мог с собой поделать. Эти слова сами вырвались из моего рта.
- Надо хорошенечко нажраться, - ответил он.
- Пошли.
Одевались мы молча. Было слышно лишь журчание речки, шелест камыша и щебет парящих ласточек. Я надел шорты, футболку и просунул ноги в шлёпанцы. Незнакомец сделал тоже самое, и мы двинулись в путь.
Шли мы тоже в тишине и надо заметить, что в моём распоряжении осталось лишь осязание и память. Я слышал каждый шорох, видел тоже всё, но не мог отделаться от ощущения, что я оказался чужаком в своём собственном теле. Казалось, что я позабыл как управлять им, как посылать импульсы к рукам и ногам что бы как-то воспротивиться. Я очень хотел развернуться и что есть мочи побежать домой к Ксюше и забыть обо всём, что со мной происходило. Но мы продолжали упрямо идти к своей цели. Мы шли в магазин за водкой, что бы напиться. Ещё, краем глаза я заметил, что мой путник держится немного позади меня, словно серый кардинал. Я не сомневался, что это всё его рук дела. Что это он, каким-то образом, заставлял делать меня, то чего я не хотел. Тогда я думал, что он возможно гипнотизёр. Что было ещё самым странным так это то, что чувство безопасности не покидало меня, и я не поддавался панике.
Тем не мене мы добрались до магазина и взяли самого дешёвого пойла, которое только могло быть, пачку сигарет и два пластиковых стаканчика. Выйдя из магазина, мы уселись на ступеньки. Я открыл первую бутылку и разлил по стаканам. Я не стал чокаться с кардиналом, а саданул прямо так, с ходу. Он не обиделся, и саданул точно так же как и я. Водка на вкус была отвратительной: тёплой и очень жёсткой. Мне вообще показалось, что там только один спирт, причём самого низкого качества.
И вот понеслась вторая, за ней третья, чётвёртая... Мы пили, курили, молчали. Я не боялся, что буду в говно, так как у меня отличная деревенская закалка. Первый раз я наебеннился как раз когда был здесь. Мне тогда наверно было лет двенадцать. После этого, каждый раз, когда я сюда приезжал, лето у меня проходило именно таким образом: с утра я помогал бабуле по хозяйству, днём мы с деревенскими прохлаждались на речке, а вечером все скидывались и пили, пили, пили... затем ползли домой.
Мой собульник, я смотрю, тоже не дурак был выпить. Он её жрал, даже не морщась.
Первая кончилась, началась вторая и тут он заговорил:
- Я хочу выебать твою сестру.
- Что?
- Я хочу выебать твою сестру.
- Выебать? Ксюшу?
- Да. Организуешь?
- Давай сначала выебем бутылку, а там видно будет.
- Хорошо. Давай.
" НЕТ!!!!! ТОЛЬКО НЕ ЭТО!!! " - Кричал я внутри себя. Я был просто в ярости, но ничего не мог поделать. Я мог только наблюдать. И я наблюдал, как он налил мне и себе, как мы с ним, опять же, не чокаясь, хлопнули, достали по сигарете и закурили.
Так это и продолжалось. Вторая бутылка кончилась, и он снова заговорил:
- Бутылка кончилась.
- Кончилась, - ответил я.
- Как насчёт сестры?
Я ничего не ответил, а он встал и побрёл. Я тоже встал и пошёл за ним. Я смутно помню, как мы ползли ко мне домой, и как мы появились на участке, как зашли в дом. Я помню только, как Ксюша стояла за плитой и готовила какою-то стряпню, ничего не подозревая. Помню её соблазнительные, ровные ножки, уже оформившуюся фигуру, её длинные, распущенные, русые волосы. Помню как она, не отрываясь от готовки, спросила:
- Глеб, это ты? Ты где пропадал? Я уже начала волноваться.
Я хотел её предупредить, хотел защитить, сказать, что бы она бежала и звала на помощь, но не мог: моё тело всё так же было чуждо. Мне оставалось только наблюдать, что я и делал.
- Это мы, - промямлил я.
Она развернулась и застыла в немом оцепенении, глаза расширились. На её миловидном личике застыла маска страха.
Незнакомец спокойно подошёл, схватил её, закинул на плечё и понёс в спальню. Она даже не шелохнулась, не сопротивлялась, а глаза всё такие же широкие как два сияющих блюдца. Шок. Я знал, что она в шоковом состоянии. Я тоже был в шоковом состоянии в первую очередь, потому что не мог поверить, что в сё это происходит со мной, с Ксюшей.
Дальше я помню, как я прошёл за ними в спальню и стал наблюдать. У Ксюши на глаза начали наворачиваться слёзы. А подонок начал своё тёмное дело: стянул шорты вместе с исподней, отодвинул ей в сторону трусики, вошёл... Я не мог на это смотреть, но и не мог отвернуться или что-то предпринять.
Ксюша начала реветь и через слёзы выговаривать, так жалобно, тоскливо так:
- Глеб, пожалуйста. Пожалуйста, Глеб.
А этот пьяный разъебай даже и не пытался скрыть удовольствия, которое он получал, имея мою сестру. Он закатывал глаза, приоткрывал рот, ухмылялся и всё приговаривал, - "Давай, шлюха, давай! Хороша! Да, да, да, дадададада...."
Это было самым мерзким зрелищем.
Далее случилось то, чего я не мог ожидать вообще никаким образом. Причём всё это случилось стремительно, как вспышка молнии. Вообще-то я, можно сказать, и видел вспышку молнии, после которой, передо мной предстало необъяснимое: Ксюша на кровати лежит и плачет, я над ней, вижу её красное, отягощённое страхом и отвращением лицо. У меня спущены шорты, трусы, елда внутри сестры, ублюдка нигде нет.
Я отпрянул от сестры, даже не удосужась натянуть шорты, огляделся по сторонам, Ксюша так и осталась лежать на кровати. Плакать она уже прекратила, но продолжала всхлипывать, грудь ходила ходуном.
- Что произошло? Где... где ублюдок? - выговорил я.
- За что, Глеб? ЗА ЧТО? - последний вопрос она выкрикнула что есть мочи.
Это "ЗА ЧТО" было словно очищение от грязи, которой она подверглась, в этом крике было не понимание. Она снова начала плакать.
- Где ублюдок? - повторил с нотками ярости и гнева. Во мне накопилось столько гнева, что я готов был голыми руками разорвать подонка, который сотворил такое.
- Посмотри в зеркало, Глеб.
Тут я начал всё осознавать. Неужели это был я? Я не мог такого сделать. Не мог.
- Это что был я? Я пришёл сюда один? Ксюша! Ответь. Пожалуйста.
«- Да, Глеб. Это был ты. Ты пришёл сюда один. Пьяный. А потом... потом ты... ты изнасиловал меня.
Я быстро натянул шорты, трусы и побежал. Я выбежал из дома, на поле и бежал, бежал, бежал...