Посвящается памяти выдающегося исследователя Азии, академика В. А. Обручева.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Настоящее повествование является продолжением романа " Операция Заратустра". В предъидущейкниге действие заканчивается возвращением главного героя на родину, в Петербург, где он (Павел Ильич Пащенко) вскоре заболевает и становится инвалидом. У него на всю жизнь нарушается двигательная способность правой руки и ноги. Супруга умирает раньше, и оставшегося одиноким и беспомощным учёного друзья помещают в богадельню, где тот и заканчивает свои дни. Сын учёного, Николай, воспитывается у чужих людей, но вырастает серьёзным и целеустремлённым. Он поступает в Петербургский университет и, закончив успешно обучение, продолжает дело отца, посвятив себя изучению Востока и Центральной Азии. Авантюрная жилка, присущая родителю, передаётся и сыну, и последний, помимо своей исследовательской деятельности, становится кладоискателем, что приводит его в мае 1904 года в Чугучак, небольшой китайский городок, расположенный недалеко от границы Семиреченской области.
Молодой учёный решает начать своё путешествие с Джунгарии, почти неизвестной ещё области Китая, близко примыкавшей к российской территории. Когда-то здесь проходили Пржевальский, Потанин, Певцов, Роборовский и Козлов по пути вглубь Азии и Тибета...
Для экспедиции потребовались верховые и вьючные лошади, проводник, запас еды, и оформление паспортов у китайских властей для свободного проезда их землями. Русский консул, старый знакомый ещё по Петербургу, помог без проволочек оформить всю официальную часть и можно было вскоре выступать в поход.
От местных Николай Павлович узнал, что в этих краях много заброшенных штолен и рудников, где когда-то добывалось золото, и что до сих пор люди не теряют надежду отыскать там драгоценный металл. Повезло и с проводником - молодой
монгол, по имени Кыбсан, говорил, что дед его ещё работал на тех рудниках и что он перед смертью сказал, где спрятано золото. Казалось, сама удача шла в руки: вот
и решил "кладоискатель" немедленно отправиться в те места и проверить, - не соврал ли старый монгол.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Начало пути. Воспоминание об университете. Ночевка в юрте. Рассказ проводника. Белый кварц и волки. Знаменитый штабс-капитан. Рассуждения монгола. Приезд Гершмана. Новое жилье. Анекдоты. Промывка песка.
Выехали на Восток степью по долине реки Эмель. На севере темнели горы Тарбакая, а на юге - хребет Барлык. Долина реки между ними ласково зеленела ещё не успевшей выгореть травой (был май). Ехали неспешным шагом весь день до заката. Заночевали на речушке Марал-су, как указывала старая карта.
Николай Павлович, как городской житель, с непривычки сильно устал за день в седле. Ноги ломило, и сон не приходил. Долго лежал, глядя на мерцающие небесные угольки, но вскоре огоньки погасли и он... оказался в руднике, все стены которого так сверкали жёлтым металлом, что в глазах рябило. Вот оно золото - сколько душе угодно! Хотелось взять побольше - он совал слитки и самородки в карманы и за пазуху, но одежда, не выдерживая тяжести, рвалась. Совал снова и снова, поднимая падающие куски, но совать больше было некуда, и вдруг всё пропало... Проснувшись понял, почему рябило в глазах - утреннее солнце било в лицо. Пора вставать. Сон Николаю Павловичу не понравился: почему во мне жадность так разыгралась, что хотел разом всё унести? Ранее никогда алчностью неотличался, а тут вдруг... Может подобный сон сулит неудачу? А может - наоборот? И приснится такое! Проводнику сна рассказывать не стал, - постеснялся, а то подумает ещё, что я ... Да мало ли что может подумать человек?
Позавтракали, чем Бог послал, оседлали коней и поехали дальше голой степью на юг. По всему пути разбросаны небольшие не то холмы, не то горки.
- Их называют "чёрные" или "ветреные", - пояснил проводник. - Потому что зимой здесь лютый ветер дует, и снег не удерживается на склонах, - стоят они всегда чёрные! А ещё, на озере Ала-куль есть остров с каменной горой, а в горе большая пещера. Из этой пещеры Ибэ-ветер со страшной силой вылетает. Однажды киргизы целым аулом собрались в тихий день, вход в пещеру заложили бычьими шкурами и завалили камнями, чтобы Ибэ больше не вылетал оттуда.
- И что же?
- Но пришло время, Ибэ рассвирепел, вырвался, камни отбросил, шкуры разметал и дует по-прежнему.
- Ай, да молодец, твой Ибэ! Ишь как свободу любит.
Часа два ехали по проходу между чёрных холмов, а затем выбрались на широкую долину, где трава стала выше и гуще.
- Местность называется "Долон-турген", - снова заговорил проводник. - Здесь зимние пастбища хорошие. Как только перестаёт дуть Ибэ, согнав весь снег со степи, сюда со всех улусов гонят скот кормиться.
- Я думал, он дует всю зиму. - Николай Павлович замечал за собой уменье превращать монологи собеседника в диалоги, вставляя порой ничего не значащий вопрос, отчего рассказ оживлялся, и не столь успешно вгонял слушателя в сон. Способ собственного взбадривания прост, но эффективен, чем "изобретатель" метода часто пользовался. - Нет, только в холодные месяцы.
-Рраз сюда пригоняют стада на хороший корм, то не сделать ли и нам привал, да чего-нибудь перекусить.
Так и поступили, разбив лагерь и отправив лошадей пастись. Развели костёр, сварили похлёбку, вскипятили чай. Во время послеобеденного отдыха Николай Павлович вспомнил вдруг недавние студенческие годы, как на первых курсах в университете он сошёлся с сыном священника церкви Петра и Павла, Петькой Бессоновым. Отец его - младший брат известного Петербургского профессора славянских наречий... Вспомнилось, как занимали они лучшие места на первой скамейке кафедры, чтобы яснее слышать профессора, кладя свои фуражки (место занято). У Петьки обнаружилась удивительная способность к языкам. Кроме отличного знания языков новых и обоих классических, он занялся языками Восточными, читал свободно по древне-еврейски и арабски, но в особенности полюбил санскрит. "Это праотец всех индоевропейских языков, - мотивировал он своё пристрастие. - А какая богатая словесность - чего стоят поэмы в несколько сот тысяч стихов."! "Вот и папенька мой был горазд"! - только и мог на это ответить Николай. "Я слабоват в санскрите, - признавался он сам себе. - Тюркские - еще, куда ни шло, а санскрит... со скрипом давался". Почти каламбур: санскрит со скрип!...
Был у Николая и ещё товарищ. Армянских кровей. Весёлый вечно, шустрый... "Как его, чёрта звали? Кажется, Степан, а фамилия, ух, и заковыристая! Даже профессор Клин затруднялся произнести мудрёное буквосочетание и говорил по-латыни "tu cujus difficile est dictu" ("ты, коего имя трудно выговорить"). Пожалуй, и мне её сейчас не вспомнить и не выговорить: Тер... Тер... М-м-мы... Как же дальше? Дай, Бог памяти! М-м-мы... К-к-кыр, кажется... А дальше? Ага, вспомнил! Мы-кыр-ты-чянц. Кажется, так! Да, да, точно так! Фу ты! Вспотел, пока вспоминал. Стёпка определился в студенты словесного факультета и даже не кончил курс, никогда не зная не только латинских спряжений, но и склонений. С грехом пополам он что-то бормотал на экзамене, и ему ставили всегда "три". После такой "успешной" сдачи Стёпка Мкртычянц звал всех дружков к себе домой отмечать событие. Под диваном у него на квартире всегда находился мех с прекрасным кахетинским вином, стоило только нагнуться и нацедить стакан. К этому удовольствию присоединялось и курение отличнейшего табака. Расходились по домам обычно за полночь. Эх, развесёленькое было время, нечего сказать"!
Послеобеденный отдых окончился, и путники отправились дальше, вверх по долине. Местами она представляла собой ущелье между красно-лиловыми скалами. Далее на склонах появился молодой лес, подъём стал круче, и долина превратилась в широкий плоский луг с хорошей травой и журчащим ручейком. Пологие склоны представляли прекрасные пастбища.
Впереди несколько киргизов развьючивали верблюда. Женщины в белых колпаках ставили решётчатые основы для юрты. По склону рассыпалось стадо овец, несколько коров и лошадей. Кричали и бегали дети, лаяли собаки.
С киргизами, прибывшими на эти летние пастбища, пришлось начать обычный разговор: спросить о здоровье животных, сообщить, откуда и куда едем. Конечно, Николай Павлович не сказал, что едет искать золото, а поведал скотоводам, что собрался на охоту за архарами в горы.
Так как день клонился всё ниже, киргизы предложили путникам заночевать у них - три просторных юрты воздвигнуты. Предложение приняли и заночевали в одной из юрт на войлоках, разостланных возле очага. Ночь протекала спокойно. Рядом храпели люди, снаружи доносилось блеяние овец, лай собак, фырканье лошадей, рёв верблюда - набор обычных звуков степной кочевой стоянки.
Проснулись рано, но гостей не отпустили без чая по-монгольски (с молоком и бараньим жиром), который варили целый час. Испив такой напиток утром, делаешься сытым на целый день. Наконец, распрощавшись с радушными киргизами, путники двинулись дальше вниз по долине. Она мало-помалу врезалась в горы всё глубже и глубже, и вскоре, соединившись с другой, подобной, вышла к старому золотоносному руднику.
- Это самый западный из рудников Джаира, - сообщил Кыбсан. - Попробуем сверить приметы.
Правый склон долины крутой и скалистый, а левый - более пологий и поросший травой. В нескольких местах на нём серели стены брошенных фанз рудокопов, без крыш, оконных и дверных колод, давно взятых кочевниками на топливо. На дне долины извивалось, среди галечных площадок и зарослей кустов, русло бурной речки. Там же желтели кучи песка - отвалы размолотого кварца золотоносных жил. Рудокопы добывали его в шахтах на склоне и носили вниз к реке, где дробили и промывали.
У самой нижней из фанз путешественники расседлали лошадей и пустили пастись по склону.
- Тот ли это рудник, который нам нужен? - окинул взором окрестности Николай Палыч.
- Здесь их несколько! Есть ближние и дальние. Придётся осматривать всё. Вот первый рудник Чий-чу. С него и начнём.
- Так твой дед описал какие-то приметы, где искать?
- Он составил план. - Монгол достал сложенный вчетверо ветхий листок, успевший потрескаться на сгибах. - Здесь нарисована фанза, и стрелочки вверх от неё указывают на горные вершины, по которым надо ориентироваться.
--
Так это совсем не то место! - взглянул Пащенко на рисунок.
--
Вы правы! Значит, придётся ехать на следующий рудник.
Снова тронулись в путь, и посетили ещё несколько мест, но нигде вид местности не соответствовал приметам. Прошло несколько дней поисков и, наконец, у одной из отдалённых шахт обе стрелки точно показали то, что было нарисовано на плане.
- Вот, видите! План не подвёл, - обрадовался Кыбсан. - В этой фанзе и должно быть закопано золото!
- Не спеши, не спеши с выводами, пока не начали копать. А как вообще золото могло оказаться здесь? Ты мне говорил об этом?
- Да, я рассказывал. Неужели забыли? В этой фанзе жил не рудокоп, а знатный чиновник, принимавший золото от рудокопов для сдачи в казну.
Пащенко оглядел полуразрушенное строение. Оно отличалось от прочих своими размерами и наличием нескольких комнат.
- Случилось это во время дунганского восстания. Чиновник, спасаясь бегством, спешно закопал несданное золото. Потом его ранили, а мой дед укрыл его у себя и лечил. Но ранение боказалось слишком серьёзным. Умирая, китаец, в ответ на заботу, открыл свою тайну.
--
Трогательная история, вполне в духе романов Стивенсона... Однако, жаль бедного китайца...
--
Кто такой Стивенсон?
- Писатель. Впрочем, это не важно... Так где начнём копать?
Солнце скрылось за горами, и стоило поторапливаться. Решили прорыть канавку поперёк всей задней комнаты, где предположительно находилась спальня. Николай Палыч долбил кайлом затвердевшую почву, а Кыбсан выгребал её лопаткой и выбрасывал через пролом в стене наружу. Почва - глина со щебнем. И дело подвигалось с трудом. Пот лил градом с обоих работников, но вознаграждение вскоре последовало: показались куски белого кварца, пронизанные жилками ярко-желтого цвета. Вот оно, золото!
- Он, видно, отбирал у рудокопов куски кварца с золотыми вкраплениями, - заметил монгол.
--
Неужели это и есть клад? - разочаровался Пащенко.
--
А вы что думали? Вам сундук с золотыми слитками подавай?
--
Сундук, оно, конечно, предпочтительней, но уж чем богаты ... Значит сон в руку!
--
Какой сон?
--
Приснился мне рудник полный золота, - проговорился Николай Палыч.
--
Такой рудник только во сне и увидишь!
Между тем светило окончательно скрылось в своей "норе" или тоже в "руднике" (вот где всё сияет, наверное!) за горизонтом, и стало ясно, что до ночи никак не управиться. Решили здесь и заночевать. Лошадей поставили привязанными в первой "комнате".
- А кони? Они всю ночь так и простоят голодные? - пожалел доходяг, любивший с детства животных Пащенко (и собачек и кошечек, и птичек и рыбок, и всех, всех, всех - добрый был мальчик, сердешный).
- Отпустить их нельзя. Корм плохой, и они уйдут далеко, а волков здесь много. Они в старых шахтах живут, там норы готовые для них. - Всё знал, друг степей, монгол.
Ночёвка не обещала спокойствия. Кладоискатели спешно собирали топливо, вырывая кусты полыни и разных других трав, попадавшихся под руку. Возле фанзы наворотили целую кучу, чтобы хватило на всю ночь. В дело пошли и жерди от остатков крыши. Без крыши открывалась прекрасная панорама звёздного неба, - такого атласа нельзя больше нигде увидеть, как только здесь. Полюбовавшись звёздными россыпями и попив чаю с сухарями, устроились поудобнее, поделив оружие: у изголовья одного - ружьё, у другого - револьвер. Под сладкое похрапывание и посвистывание соседа Николай Палыч вновь предался студенчески воспоминаниям...
С самого первого курса был Николай счастлив тем, что главным профессором являлся у них Степан Петрович Шевырёв, великий трудолюбец, идеалист, строго православный и многосторонне образованный. У него нельзя было перейти с курса на курс, не подав какого-нибудь доказательства о своём дельном трудолюбии. Хотя трудолюбие это иногда принимало и формы неких излишеств... Так, ещё на первом курсе, они с Петькой составили словарь по всем произведениям древнейшей русской письменности до татарского нашествия: все, вышедшие из современного употребления слова писали на карточках, расположенных в алфавитном порядке, и накопилось их несколько больших ящиков, которые остались у Бессонова, и куда потом делись неизвестно. Чем не "мартышкин труд"? Но в ту пору было интересно!..
Внезапный протяжный и низкий вой, и в ответ на это резкий лошадиный храп, прервали воспоминания.
- Волк! - закричал мгновенно проснувшийся Кыбсан. - Он сигналит другим, что нашёл добычу.
- У меня десять патронов с картечью и пять с крупной дробью, - схватился Пащенко за ружьё. - Чем лучше встретить?
- Дробь и картечь надо приберечь, когда стая появится. А в нагане сколько пуль?
- Шесть. Есть и в запасе ещё!
Вой снова повторился ближе, и кони захрапели ещё громче и беспокойней.
- Может, пока волк один, из нагана его отпугнуть, - предложил монгол и, взял из костра горящую ветку. Подняв её над головой как факел, стал вглядываться в темноту, где сверкнули два маленьких, юрких огонька.
Бабахнуло внушительно, и жалобный визг подтвердил - ночной гость получил серьёзное предупреждение. Но спустя некоторое время волчья осада продолжилась. К первому пришло подкрепление. Пришлось применить картечь, хотя и это ночных гостей не остановило. Бедные кони рвали узду, желая вырваться и умчаться в степь.
Ночь прошла беспокойно и путникам выспаться, толком не удалось. А как только совсем рассвело, раскопки продолжили и получили новый результат: обнаружился в земле глиняный горшочек с узким горлышком. Находка оказалась тяжёлой. Рядом с пробкой виднелась восковая печать с иероглифом.
- В нём, я думаю, самое оно! - обрадовался Николай Палыч и завертелся вьюном возле находки, поворачивая горшок то одним, то другим боком. - Ишь, как аккуратно запечатано!
- Не успел, видать, чиновник увезти горшок в город, боялся, что восставшие остановят и отберут, - пробурчал Кыбсан. - Нужно ещё покопать.
Работу продолжили, но больше ничего не обнаружили. Кайло и лопату отбросили, куски кварца и горшочек разложили по сумкам, оседлали коней и тронулись в путь. Хоть и с небольшим, но грузом, ехали, как показалось, целую вечность. Наконец, достигнув ближайшей реки, сделали привал, отпустили голодных коней на корм, развели огонь, сварили чай, плотно позавтракали. Затем по очереди поспали часа по два, - находки надо было охранять даже от чужого глаза. "Степное ухо" длинное - сегодня один другому сказал, а завтра знает вся округа на сто вёрст.
* * *
"Примерно в тот год, когда я только родился, бродил в этих местах по заданию Географического Общества один, ставший впоследствии знаменитым, штабс-капитан, - размышлял Николай Палыч, погружаясь в сладкую дрёму. - А до того молодой офицер успел исколесить весь Уссурийский край и Приморье. Здесь начал он очередной свой поход с Алашаньской пустыни. Экспедиция вышла к озеру Кукунор, а далее направилась на юг, к Тибету. Затем пересекла пустыню и вышла в верховья реки Янцзы. Но силы были на исходе, и отряд через Ургу возвратился на родину, насколько мне известно..." - Пащенко повернулся на другой бок и надвинул фуражку на глаза - назойливое солнце, казалось, недовольно тем, что кто-то хочет уснуть в неурочное время. - "... Второй свой поход, неутомимый штабс-капитан начал, направившись к озеру Лобнор и далее к хребту Алтынтаг. Его карта пополнилась тогда ещё одним, ранее неизвестным, горным массивом, Кунлунь... Вскоре неистовый офицер отправился в третье путешествие: от озера Зайсан через Хамийскую пустыню вглубь Тибета, к верховьям другой китайской реки Хуанхэ. Однин из помощников штабс-капитана - прапорщик Роборовский, тоже будущий замечательный исследователь Азии. По дороге, в Джунгарии, штабс-капитан открыл редкий вид дикой лошади, получившей его имя (мировая сенсация - неизвестная доселе порода совсем под носом у цивилизации!). Миновав пустыню, отряд вступил в оазис Сачжоу у северного подножия хребта Наньшань. Южнее Сачжоу обследовали замечательное "место тысячи пещер", расположенных в несколько ярусов и заполненных множеством статуй Будд (Вот бы и нам туда попасть!). Обследовав высокогорный Наньшань и окраину обширной Цайдамской котловины, исследователи вступили в пределы Тибета. Но из Лхасы прибыли чиновники и сообщили, что власти не разрешают двигаться дальше. Экспедиция повернула назад и через Гоби и Алашанскую пустыню вернулась в Россию, в Кяхту. Но отважный штабс-капитан на том не успокоился и собрал четвёртую экспедицию. Уже известным путём отряд прошёл до Кукунора и верховий Хуанхэ. Дальше путь лежал через Цайдамскую котловину". - Пащенко, поняв, что всё равно не уснёт, достал карту и стал по ней прослеживать маршрут великого соотечественника. - "Пройдя котловину, штабс-капитан (или к тому времени его повысили в чине?), обнаружил неизвестный ранее хребет, названный им "Загадочный", но впоследствии получившем имя своего первооткрывателя". - Карта достаточно ветхая и частично протёрлась на сгибах, но разобраться можно. - "По возвращении домой, на торжественном специальном заседании Академии Наук путешественнику вручили золотую медаль с его портретом и надписью: "Первому исследователю природы Центральной Азии". - Николай Палыч вспомнил, как трубили все газеты, да и студенты говорили только об этом. - "В начале 1888 года неугомонный землепроходец вместе с верным Роборовским отправляется в пятый поход, ставший последним. В окрестностях города Бишкек случается несчастье: исследователь заражается брюшным тифом и умирает. Его хоронят на берегу озера Иссык-Куль по его воле". - Славный сын Отечества, только вот смерть какая-то неопрятная (брюшной тиф)... Опытный путешественник, и вдруг так просто заразиться... Какая нелепая смерть! Да и в Тибете так и не удалось побывать. Не повезло. Не впустили, и всё тут! Китайцы - упрямцы и самодуры. Как во что упрутся, так и ни в какую!
Заметив, что Кыбсан тоже не спит, Николай Палыч обратился к соседу:
- Нужно нам поровну поделить найденное. Ты купишь теперь хороших верблюдов, коней, быков, баранов и сделаешься большим баем! У тебя будет несколько юрт. А, Кыбсан? Как на это смотришь?
- Мне не нужно это золото.
- Не понимаю - как это "не нужно"?
- Как только наш князь узнает о моём богатстве, он всё отнимет, а меня посадит в монастырскую тюрьму. Поэтому я не могу сразу разбогатеть, не вызвав подозрения, да и богатым бездельником быть не хочу...
- Чего же хочешь?
- Я люблю водить караваны по нашим степям.
- Понимаю. Ты хочешь, чтобы твоё богатство объявилось не сразу, а получалось мало-помалу. Хорошо. Твоё золото я буду хранить у себя и отдавать тебе понемногу, когда захочешь. Согласен?
- Да. Будете выдавать помаленьку по моей просьбе.
Рассуждения монгола здравы. Условия жизни в провинции Синь-Цзян всем известны: полный произвол китайских амбаней и монгольских князей. Пащенко, как российский подданный, имел защиту в лице консула, а Кыбсан находился в полной власти своего князя. Если бы Кыбсан покупкой скота обнаружил, что у него завелись деньги, князь бы начал вымогать их под различными предлогами. Сообщить китайской или монгольской власти о находке, тоже нельзя, - вызовет мгновенную конфискацию. Ведь не известно, являлся ли китаец, зарывший золото, чиновником, собиравшим у рудокопов для сдачи в казну, или арендатором рудника, получившим золото от своих рабочих. В первом случае драгоценный металл принадлежал государству, а во втором - лично китайцу, жившему и умершему у деда Кыбсана. Не мог бы выяснить это и амбань Чугучака, и в лучшем случае, при вмешательстве консула, он завёл бы переписку с Пекином, что затянулось бы на несколько лет.
Решено возвращаться назад в Чугучак. По договорённости, к экспедиции должен присоединиться ещё один участник, давний знакомый Пащенко по университету, минералог Александр Ефимович Гершман. Его заинтересовала возможность пособирать различные камни и образцы пород, коими с давних времён славились эти места. Со времён Марко Поло купцы и путешественники привозили из Азии диковинные сокровища и невиданные драгоценности.
Николай Палыч снимал фанзу во дворе дома местного лавочника, но она плохо запиралась. Вставал вопрос: где спрятать клад? Во дворе бегало много любопытных детей, ходили разные люди, а кварц надо истолочь и промыть. Делать это на людном дворе невозможно. Нужно было искать новоё жильё.
Ну ладно, думал Пащенко, встречу Гершмана, тогда и снимем на пару новую квартиру. Подожду, пока друг приедет.
Гершман почти ровесник, тридцатилетний учёный. Оба холостяки, поэтому и отъезд в столь далёкие края никому жизни не омрачил. Родители не в счёт - они ко всем сумасбродствам притерпелись. Жёны и дети - другое дело: с ними нельзя не считаться! Но пока, как говорится, Бог миловал...
Александр Ефимович близорук и носит очки, среднего, черноглаз и черноволос. Николай Палыч, как и папенька его, имел светлые глаза и волосы, а сложением тоже в родителя - крепок и жилист, хотя гирями не баловался, презирая новомодную английскую забаву "спорт". Зачем силы понапрасну тратить, когда они для дела могут понадобиться, справедливо полагал он?
Учились приятели на одном курсе, но на разных факультетах, зато часто виделись на квартире общего дружка, Стёпки Мкртычанца, где "хорошим кахетинским" отмечали успехи в учёбе, праздники и прочее... Чтобы не ломать себе язык, произнося стёпкину заковыристую фамилию, придумали ему прозвище - "мокрый". И фонетически как-то созвучно фамилии, а главное - напоминало, что вино тоже "мокрое", поставщиком которого был выходец с Кавказа.
Обрадованные встречей, приятели сразу отправились на поиски жилья. Пока искали, Гершман не умолкал, рассказывая обо всех перипетиях, случившихся с ним в пути. Встретились какие-то цыгане, собиравшиеся ему гадать, но чуть не обокравшие; затем - какие-то не то демобилизовавшиеся, не то дезертировавшие солдаты; какие-то чуть ли не беглые каторжники, какие-то ссыльные - словом, страху натерпелся выше воротника, пока добрался до этого, забытого Богом, закутка. Николай Палыч только головой кивал да сочувственно поддакивал - ничего удивительного, ведь не в Ниццу, на Лазурный берег ехал! Да, брат, здесь не курорт...
Исходив городишко за пару часов вдоль и поперёк, наконец, сняли на самой окраине неказистый домишко с двором и подсобными помещениями. Дом принадлежал местному торговцу-китайцу и сдавался им постоянно в наём за умеренную плату. Двор нового жилища имел ту особенность, что через него протекал маленький арык, отведённый из русла одной из горных речек, сбегавших с гор Тарбагатая и орошавших весь городок, окрестности и пашни. Лучшего места нельзя и придумать: вода для промывки золота под рукой.
Разместившись в доме, новые жильцы заперли ворота и принялись за дело. В подсобке отыскалась большая ступка, в ней размельчали куски кварца. Горшочек тоже вскрыли. В нём оказались мелкие кусочки и крупицы промытого песка. Работа закипела.
- Где вам удалось отыскать такие сокровища? - изумлялся новый член экспедиции.
- Повезло. Спасибо деду Кыбсана - сохранил старик тайну, - улыбался Пащенко. - Эти богатства помогут нам в дальнейшем организовать ещё ни одну экспедицию!
В основном, работали молча, лишь изредка перебрасываясь шутками-прибаутками. "Новенький" нет-нет, да и подпустит какой-нибудь анекдотик из питерских. Да всё про баснописца Крылова - дался он им! Не имея давно вестей с родины, Пащенко рад был послушать хоть анекдот. А Гершман рассказывал смачно, с выражением, в лицах - обхохочешься, пусть даже и анекдот глуповат! Рассказчик и сам заразительно смеялся, поблескивая очками:
"Раз Иван Андреич прогуливался по Невскому и неожиданно встретил самого императора. Николай ещё издали ему закричал: "Ба, Иван Андреич, что за чудеса? - встречаю тебя на Невском. Куда идёшь? Мы так давно с тобой не виделись". - "Я и сам, государь, так же думаю, - отвечает баснописец, - кажется, живём довольно близко, а не видимся"!
- А вот снова про Крылова, послушай! - в очках Александра Ефимовича отражались золотые проблески промываемого песка. - "Несколько молодых повес, прогуливаясь однажды в Летнем саду, встретились со знаменитым баснописцем, и один из них, смеясь, сказал: "Вот идёт на нас туча". - "Да, - сказал Крылов, услышав колкость, - потому и лягушки расквакались"!
- Ты нам теперь скучать не дашь, - улыбнулся Николай Палыч. - Ну, ещё!
- Ага, вспомнил! Это не про Крылова. Про Александра...
- Какая разница, про кого!
- "Господин комендант! - сказал император Башуцкому. - Какой у вас порядок? Можно ли себе представить? Где монумент Петру Великому"? - "На Сенатской площади". - "Был да сплыл! Сегодня ночью украли. Поезжайте, разыщите"! Бледный Башуцкий уехал. Возвращается весёлый, довольный. Чуть в двери - кричит: "Успокойтесь, Ваше Величество. Монумент целёхонек, на месте стоит! А чтобы чего, в самом деле, не случилось, я приказал к нему поставить часового". Все захохотали. "Первое апреля, любезнейший, первое апреля", - сказал государь и отправился к разводу. На следующий день ночью Башуцкий будит государя: "Пожар"! Александр вскакивает, спешно одевается, выбегает, спрашивает: "Где пожар"? - "Первое апреля, Ваше Величество, первое апреля". Государь посмотрел на Башуцкого с соболезнованием и сказал: "Дурак, любезнейший, и это не первое апреля, а сущая правда".
--
Горазд ты на анекдоты, Александр Ефимыч!
--
Вот ещё один, последний: "После похорон графа Кочубея вдова выпросила у государя разрешение огородить решёткой часть пола, под которым он лежал. Согласие получено, а приятельница заметила по этому поводу: "Посмотрим, каково ему станет в день второго пришествия. Он ещё будет карабкаться через свою решётку, а другие давно окажутся на небесах".
Не воспринимавший европейский юмор Кыбсан молча толок кварц в ступке. О великом баснописце не слышал, да и имена русских царей ему ничего не говорили, тем более - какое-то "первое апреля"! И при чём оно, если пожар? А Николай Палыч с коллегой, тихо веселясь, занимались промывкой у арыка, складывая полученную продукцию в большой таз. Так трудились несколько дней с утра и до вечера, делая перерывы для принятия пищи и сна. В доме обнаружился большой безмен (недаром владелец купец), на котором взвесили в богатства. В горшочке оказалось около 12-ти фунтов, а из кварца добыли ещё восемь с половиной, так что вышло немало. Гершман, будучи сведущ в вопросе, определил пробу, как достаточно высокую, вследствие чего по существовавшему денежному курсу выходило, что найденное золото тянуло на солидное состояние.
ГЛАВА ВТОРАЯ
О пользе ведения дневника. Чтение с засыпанием. Сообщение Кыбсана и сборы в дорогу. Неловкий наездник. Пельмени и чайник. Заброшенный рудник и рассказы стражников. Страшные истории на ночь. Тайна халатов и краски. "О сокровище на лотосе".
- Провожая меня, мой старый профессор напутствовал: "Ведите дневник, записывайте все впечатления, - рассказывал Гершман за ужином, - не ленитесь. Пишите на стоянках по вечерам при свете костра или днём на привалах. Ничем не пренебрегайте! Всё, что видели по дороге, каких людей встречали, что испытывали по поводу той или иной встречи или события".
- Совет правильный, - согласился Пащенко. - Ну и пишите! На старости лет и вам и мне, если доживём, самим интересно будет перечесть и вспомнить былое, а то, глядишь, и издатель, какой клюнет... Я ленив по письменной части, и не боюсь в этом признаться. Ну что поделаешь? Не дал Бог таланта. А батенька мой... тот горазд был. Много трудов насочинял. Особенно о великих путешественниках. Марко Поло и Васко да Гама, Афанасий Никитин и Герасим Лебедев... обо всех, кто каким-либо боком Индии коснулся. Да вот ещё об этом, чуть не забыл, огнепоклоннике...
- Заратустре?
--
Да, да, о нём! Целое исследование написал... так и осталось неопубликованным.
--
И где оно теперь?
--
На чердаке пылится. Говорят, подобная тема сейчас не представляет интереса!
--
Очень сочувствую вашему батюшке, царство ему небесное.
--
А как знал малую Азию! - воодушевился сын. - Его даже за турка принимали! Персидский ему как родной был - такое произношение, комар носа не подточит.
--
Пожалуй, я последую совету профессора и начну всё записывать, - поправил очки Александр Ефимович, теряя интерес к теме разговора.
--
Конечно, конечно! Что тянуть, - прямо сейчас и начинай. Кстати, у тебя ничего почитать нету? С собой не захватил? А то я тут совсем изголодался по литературе.
--
Как же! Есть кое-что! Притом, тоже записки путешественника, правда, посетившего эти благостные места на пару столетий раньше нас.
--
Чьи записки? - загорелся Пащенко.
--
"Совершенный негоциант" Жака Савари! - Гершман потянулся к полке и достал ветхую, толстую книженцию в потёртом кожаном переплёте. - Издано в 1675-м году! Подходит тебе?
--
Давай немедленно! Это страшно интересно.
Взяв в руки старинный фолиант, нетерпеливый читатель стал поспешно листать. Издание снабжено массой иллюстраций - копиями с гравюр одного известного художника. Пащенко охами и вздохами выражал свой восторг.
- Спасибо, дорогой друг! Приступаю немедленно. - Радостный Николай Палыч направился в свою комнату.
--
Ну, а я немедленно - за дневник! Попишу немного перед сном.
Их было двое в пустынном просторном доме. Кыбсан отправился к семье - он жил с женой и двумя малышами неподалёку. Утром обещал придти и обсудить сообща план дальнейших действий. Гершман и Пащенко занимали по комнате и предпочитали уединение. Вот и сейчас каждый при свете керосиновой лампы приступил к своим занятиям: Александр Ефимович разложил перед собой толстую тетрадь в коленкоровом переплёте и задумался, покусывая карандаш; а Николай Палыч раскрыл древнюю книгу наугад где-то посередине и "нырнул" в неё.
"... мы были теперь в Китае. Если я чувствовал себя заброшенным на край света в Бангале, откуда мог многими способами добраться домой, то каково мне теперь, когда я оказался на тысячу миль дальше и все пути возвращения для меня отрезаны?
Все свои надежды возлагали мы на ярмарку, открывавшуюся здесь через четыре месяца; там нам мог представиться случай купить китайскую джонку и отправиться на ней в другой порт. Кроме того, не исключена возможность появления английского или датского корабля, который взял бы нас, так как наши личности не внушали никаких подозрений".
Читатель перевернул несколько страниц. Глаза предательски начали слипаться.
"... по возвращении домой мне было странно слышать, как у нас превозносят могущество, богатство, славу, пышность и торговлю китайцев, ибо, по моим собственным наблюдениям, китайцы показались мне презренной толпой или скопищем невежественных, грязных рабов, подвластных..."
Читатель не удержался и зевнул: хоть книга и древняя, но положим, не столь интересная. Почитать все же надо, но, разумеется, не залпом, а постепенно и в разумных дозировках. Посмотрю-ка лучше пока что там в газетах пишут... Отложив древность, зашуршал газетами, захваченными в дорогу. Пресса поступала в Чугучак с большим опозданием, и то лишь - в консульство (с нарочным, привозившим почту и документы). Местное население ни в каких газетах не нуждалось, а пользовалось древнейшим источником информации - слухами (молва по степи рано или поздно донесёт). Сразу на глаза попалась заметка о Георге Вашингтоне.
"Великая Северо-Американская республика отпраздновала 2 (14) декабря сотую годовщину со дня смерти ее величайшего сына и патриота, которому она обязана независимостью и освобождением от английского ига. Когда ровно сто лет тому назад в Филадельфии, в палате представителей, Джон Маршал дрожащим голосом заявил о последовавшей накануне кончине Георга Вашингтона, волнение охватило всех присутствовавших членов, сообщилось немедленно всему городу, который в знак траура приостановил все свои обычные дела..."
* * *
Пришедший утром Кыбсан с порога заявил, что узнал ещё об одном месте, где можно накопать много золота.
- Ишь ты, какой ненасытный стал! - засмеялся Пащенко. - Так часто даже кладоискатели в романах золото не находят!
--
А я вот узнал! Значит, везёт нам.
--
Так, где на сей раз?
--
Далеко, в Алтайских горах. Приезжал вчера старый лама. Разговорились с ним случайно про рудники в Джаире, а он и говорит, что недалеко от его монастыря на речке Алтын-гол в Алтае, имеется заброшенный золотой рудник. Когда-то там добыча велась во всю, но сейчас почему-то Богдыхан запретил и даже стражу приставил. Говорят, в руднике нечистая сила завелась, злые духи его захватили, и теперь опасно добывать там золото стало, а местный люд обходит рудник за версту.
--
Не так страшна нечистая сила, как охрана, - присоединился к разговору атеист Гершман. - Сказки всё это, господа!
--
Так в чём там нечистая сила проявляется? - Николай Палыч явно не разделял взглядов самоуверенного коллеги-учёного.
--
Якобы, появляются души некогда погибших рабочих, - понизил голос богобоязненный монгол.
- Души? Но если лишь так, можно рискнуть, - похоже, атеистическая бравада начала заражать и Пащенко. - Главное, чтобы тела не появлялись! - совсем разбушевался атеист и вызывающе посмотрел на товарищей: ну чего, мол, боитесь?
- А долго ли добираться? - поинтересовался Николай Палыч, невзирая на мистику.
- Пожалуй, несколько суток, а то и более...
- Тогда отправимся немедля. Как вы, Александр Ефимыч?
- Обеими руками за! Я духов не боюсь.
- Сегодня лишь достану вьючных коней, и завтра можно будет трогаться, - смирился с неизбежным монгол, собираясь уходить.
- Надо будет захватить ещё и длиннополые халаты, и достать фосфорной краски, - лукаво заулыбался Гершман.
- А это зачем? - не понял Пащенко.
- Потом узнаете, потерпите, - продолжал интриговать минералог, - созрел у меня некий планчик, но всему своё время.
* * *
Выехали ранним утром по пыльной дороге на восток, вверх по долине реки Эмель. Снова по обеим сторонам дорогу обрамляли хребты Тарбагатая и Барлыка. Степь вовсю зеленела молодой скудной травкой и полынью. Среди нее алели кровяными пятнами чашечки молодого мака. Почти прямо из-под копыт лошадей то и дело выпархивали зазевавшиеся жаворонки и, взвившись в синеву неба, заливались пронзительным пением. Словно извиняясь за то, что люди застали их за столь низменным занятием, как поиск букашек и червячков в траве и почве.
- Как книга? - поинтересовался минеролог, то и дело, цепляясь за всё, что попадалось под руку на спине лошади (ездок он оказался неважнецкий!).
- Очень интересная... засыпаю на второй странице, - сознался застигнутый врасплох Пащенко, но тут же и спохватился, - но не подумайте, что скучная - просто я сильно устал вчера.
- Там ведь и про Китай есть.
- Да я на том самом месте и захрапел к стыду своему, но вы не обижайтесь, ради Бога! - дёрнулся в сторону коллеги Пащенко, стараясь помочь ему в поисках равновесия (Николай Палыч сам держался в седле уверенно, поэтому то и дело приходил на помощь товарищу).
- Никак не привыкну, - извинялся неловкий наездник. - Я типичная городская крыса!
- Ну, ничего! Это дело нехитрое. Научитесь постепенно... Вон смотрите, какой молодец наш Кыбсан! Человек родился в седле! Берите с него пример.
Монгол, услышав похвалу в свой адрес, прямо таки загарцевал как на кавалерийском смотре...
В китайский городок Дурбульджи приехали уже вечером и завернули на постоялый двор.
- Далеко ли путь держите? - осведомился хозяин, подавая гостям огромное блюдо с дымящимися пельменями и пузатый, закопчённый чайник.
- В Зайсан по торговым делам, - нашёлся Кыбсан.
- За перевалом на русской границе будет таможенный досмотр, - предупредил китаец.
- Мы как раз лишь за товаром и едем, а с собой только припасы, - поддержал "легенду" Николай Палыч, надкусывая огнедышащий пельмень. - Ой, вкусно, хозяин!
- Ну, смотрите, а то за шёлк теперь большую пошлину дерут, - сказал китаец равнодушно, теряя интерес к вновь прибывшим, и направился к другому столу.
С утра продолжили путь, поехав дальше вверх по долине реки, по правому берегу которой тянулся гребень со странным названием "змеиное жало".
- Почему так называется? - спросил Гершман, по-видимому, начавший вести дневник и теперь стремившийся к точности во всех деталях.
- Потому что тянется как жало из огромной "пасти", образуемой двумя хребтами по обеим сторонам, - указал Кыбсан на оставшиеся позади вершины.
К вечеру преодолели перевал и, успешно пройдя таможенный досмотр, двинулись дальше и через пару дней достигли устья Алтын-гола.
Вверх по долине шла тропа, приведшая к долгожданному руднику. Склоны были очень крутые и безлесные, даже кустов не было. Виднелись следы многочисленных порубок. Очевидно, караульные извели всю небогатую растительность на топливо. Виднелись невдалеке три юрты, в которых с семьями и жила охрана.
Вход в рудник был загорожен связанными друг с другом жердями, так что пробраться внутрь незаметно дело не простое. Три больших пса, лежавших возле юрт, встретили кладоискателей свирепым лаем.
Монголы-стражники, конечно, обрадовались гостям или искусно изобразили это. Не замедлили поинтересоваться: откуда, куда и зачем?
- По торговым делам в Улясутай, - продолжал развивать "легенду" Кыбсан.
- Из Зайсана? - уточнил старший из охранников.
- Да. Думали на Алтын-голе заночевать, а оказалось, что здесь ни травинки - всё повырублено.
- Поедете немного дальше, там другая долина справа будет... и трава, и кусты, и вода есть. Засветло ещё успеете добраться.
Караульных поблагодарили и расспросили насчёт рудника. Выяснилось, что он 10-12 лет, как закрыт. Боятся люди этого места, и особенно по ночам. Им тоже здесь страшно, но работа есть работа. Князь меняет охрану раз в год - не часто; а за год всякой жути можно здесь наглядеться в избытке. Лица стражников казались напряжёнными и от дальнейших расспросов они уклонились.
Кладоискатели поехали дальше, но заметили, что вверх по склону, над основным, закрытым жердями входом в рудник, достаточно высоко чернеет отверстие, через которое, наверное, тоже можно проникнуть внутрь.
Вскоре достигли долины, на которую указывали караульные. Место для ночёвки оказалось удобным: тут и ручей, и трава для лошадей, и кустарник для костра.
Путники развели огонь, заварили чай, поужинали, и перед тем, как идти спать в палатку, предались рассказыванию страшных историй, тем более что близость таинственного рудника к этому располагала.
- Слышали о призраке французского майора? - блеснул отражением костра в своих очках минералог, и, придав голосу тревожную окраску, начал. - Так слушайте!.. Дело было в Праге. Есть там такой форт - Вышеград.
- Я не был в Праге, - посетовал Пащенко.
- Я тоже, - но это не важно!.. Этот майор командовал французским отрядом, захватившим город в 1741-м году, и погиб в том бою. С того времени его призрак стал бродить по Вышеграду. Он нападал на патрули, щекотал часовых и даже напугал до потери сознания нескольких офицеров австро-венгерской армии. Пули пролетали сквозь майора, не причиняя вреда. Утихомирился он лишь в конце прошлого века, когда некий поручик приветствовал его, вытянувшись во фрунт, как положено при встрече старшего по званию. Майор улыбнулся, потрепал поручика по плечу и растворился в воздухе. С тех пор призрак появляется, только будучи в хорошем настроении: на приветствия прохожих вежливо кивает и вообще ведёт себя, как подобает хорошо воспитанному привидению.
- Это скорей смешная, чем страшная история, - улыбнулся Пащенко и подбросил в огонь свежих веток, отчего в стёклах очков рассказчика вновь неистово заплясали языки пламени.
- А вот, когда я был послушником монастыря, из которого впоследствии бежал, то наблюдал однажды следующее... - решил и монгол внести свою лепту. - Во многих ламаистских монастырях имеются школы магии. Вы, наверное, слышали об этом... Один из монахов показывал такое, что я, хоть и был мальчиком, но не могу этого забыть и до сих пор...
- Что видел?... - занервничал Николай Палыч, а очки Гершмана почему-то угасли.
- Я нарвал полевых цветов и весёлый бегал и прыгал, когда мне повстречался лама.
"Зачем тебе этот пук мёртвых растений"?- спросил он, заметив мой букетик. - "Мёртвых? - удивился я. - Да ведь они только что росли вон на той поляне". - "И всё же они мёртвые. Быть рождённым в этом мире, разве не есть смерть, мальчик? Хочешь посмотреть, как будут они выглядеть в мире вечного света"? - "Да", - ответил я и протянул ему цветы. Он взял из букетика один цветок, положил его на колени и начал, как бы, загребать руками из воздуха что-то невидимое. Постепенно это "невидимое" стало превращаться в облачко, которое постепенно обрело форму и окраску цветка, и, наконец, в воздухе возникла как бы копия того цветка, который лежал на коленях. Копия казалась совершенно точной, повторяя каждый лепесток, каждую линию. Она действительно выглядела прекрасной оригинала. Так цветок за цветком был воспроизведён и весь букет, включая самые маленькие травинки в нём.
- Поразительно! - воскликнул впечатлительный Александр Ефимыч.
- А отгадывание мыслей там тоже практикуется? - спросил Пащенко.
- И это ламы умеют...
- А вот ещё одна история, - перебил монгола Гершман, - и тоже про привидения! Хотите?
- Как не хотеть? Давай, рассказывай! - согласился Пащенко и потянулся за новым хворостом.
- И снова дело в Праге...
- Там, от призраков, не продохнуть что ли? - Хворосту больше не нашлось, и Пащенко с неудовольствием заглянул в угасавшие гершмановские очки. - Что ещё в огонь кинуть?
- На сей раз - призрак бывшего привратника студенческого интерната Карлова университета. А случилось в 18-м веке. Привратник отличался тем, что очень не любил учащуюся молодёжь и был широко известен даже за пределами университета разными кознями против студентов. Редкий день вредный привратник не доносил ректору на кого-нибудь, обрекая того на наказание.
Однажды ночью несколько студентов подкараулили его, набросили ему на голову мешок и притащили в подвал. Когда мешок с головы сняли, перепуганный доносчик увидел сидящих вдоль стен студентов. Посередине подвала устроили плаху, возле которой скучал палач с огромным остро отточенным топором. Один из студентов спросил: "Что будем делать, о братья, с этим человеком, который вместо того, чтобы заниматься своим делом, только и знает, кляузничает и наушничает"? "Да сгинет он"! - был единогласный ответ. И на глазах изумлённых студентов в тот же миг привратник... сгинул. С тех пор его можно видеть на Капровой улице. Он носится объятый пламенем. Увидев человека, похожего на студента, бросается к нему и начинает канючить, умоляя пожать ему руку. Как утверждает легенда, если какой-нибудь студент выполнит его просьбу, привидение обретает покой.
- Забавно, забавно, - сдержанно похвалил Пащенко и наморщил лоб. - Теперь и мой черёд рассказать что-нибудь эдакое... Ну вот, например... Один оксфордский студент...
- Опять студент? У меня - студенты, и у вас тоже! - перебил Гершман.
- Чем вы недовольны? А то сами не были... Вместо того, чтобы прилично учиться занимались всякой чертовщиной. Эх, молодость, молодость! Так вот этот студент приходился кузеном известному в Кентербери врачу, но дело не в этом, а в том, что этот студент внезапно умер...
- Умер? - опечалились слушатели.
- А чему вы удивляетесь? Все мы смертны.
- Но студент... молодой человек, - никак не мог смириться с ранней кончиной Гершман.
- По всякому бывает: кто раньше, кто позже, - философски заметил рассказчик. - Вопрос здесь не в том, что умер вообще. А в том, - где умер!
- В доме известного врача, - напомнил внимательный минералог.
- В этом-то всё и дело, что не у себя... - Николай Палыч начал слегка раздражаться тем, что ему никак не дают продолжить, и стал нервно ворошить головешки в угасавшем костре, успокаиваясь этим. - Примерно через неделю после кончины доктор проснулся среди ночи. Комнату заливал яркий лунный свет.
- Наверное, как сейчас, - указал на небо Кыбсан, где царило полнолуние. Казалось, что и костёр-то затухает не случайно - просто не хочет участвовать в неравном световом поединке.
- Теперь и ты ещё будешь мне мешать, - огрызнулся Пащенко. - В лунных лучах доктор увидел своего скончавшегося кузена. Тот стоял возле кровати в ночной сорочке и колпаке.
- Бр-р-р... как неприятно... - передёрнуло Гершмана.
- Доктор ущипнул себя, - не спит ли он, и отвернулся от призрака... (Монгол глядел на рассказчика испуганно, точно пред ним не Пащенко, а тот самый студент.) Спустя какое-то время доктор собрался с духом и вновь повернул голову (Гершман и Кыбсан тоже, как по команде, повернулись). Доктор попытался заговорить со студентом, но не мог вымолвить ни слова (Слушатели замерли)... А ещё через некоторое время призрак исчез.
- И всё? - недовольно скуксились слушатели.
- Нет не всё. Вскоре после этого происшествия кухарка, ходившая по вечерам к поленнице за дровами, заявила, что видела там призрака, облачённого в ночную сорочку. Тот стоял на штабеле дров.
- Он что, истопником заделался? - понял по-своему монгол.
- Каким истопником?! - обозлился Николай Палыч. - Доктор внезапно припомнил, что кузен умирая, пытался рассказать о человеке, которому он отдал на хранение своё единственное достояние - научную рукопись. Как оказалось в дальнейшем, этот человек опубликовал её после смерти автора под своим именем.
- Ах, вон оно что! -догадался Гершман. - Призрак хотел назвать имя вора, наверное...
- Александр Ефимыч, а зачем вы просили обзавестись халатами и фосфорной краской? - вдруг вспомнил Пащенко.