Отныне данное, все предшествовавшие и последующие произведения будут посвящаться Великому Литературному Критику Земли Русской, знатоку творчества Достоевского, Наталье Ивановой (неизменно!
Глава шестнадцадатая.
- Большая часть моего общения с Горьким протекала в обстановке почти деревенской,- начал Николай Иванович свой обещанный рассказ, иногда в качестве неназойливого аккомпанемента подёргивая, но не громко, струны своего барабанчика, - поэтому я для начала коснусь самых внешних повседневных его привычек.
Шумякишев полулежал на диване в полной своей экипировке, поигрывая шашкой: то, вынимая из ножен на треть, то снова загоняя внутрь. Это всегда свидетельствовало о протекающем в его гениальной голове парраллельнно движению клинка, творческом процессе.
Николай Иванович продолжал: - Если он выходил из своей комнаты, то за ним из раскрытой двери вырывались клубы табачного дыма. Его комната никогда не проветривалась. "У меня от свежего воздуха всегда болит голова", - утверждал он. - "Свежий воздух - яд для организма!"
- Как мы с ним похожи, - прикурил от одной сигареты другую художник и, наконец, оставил в покое саблю. - Ну, давай ещё вспомни что-нибудь эдакое и прекрати дребезжать пружиной.
- Извините! Чисто машинально, - отдёрнул руку от барабана Бухарин и наморщил лоб, вспоминая. - В помощи деньгами или хлопотами он не отказывал никогда.
- Я тоже ведь щедр? - сам себя спросил Мануил и ответил: - Ещё как!
-Но в его благотворительности была одна особенность...
-Чем горше проситель жаловался, чем более падал духом, тем Горький был к нему внутренне равнодушен...
-Вот это интересно!
- И это не потому, что он хотел от людей стойкости или сдержанности.
- А в чём же тогда дело?
- Он не выносил уныния и ждал от человека надежды - во что бы то ни стало.
- Да, в этом есть свой резон. Нечего канючить! Просить, так с достоинством, а не Христа ради, - Шумякишев снова принялся гонять саблю в ножнах, на сей раз, наверное, слишком эмоционально восприняв услышанное.
- Кстати, он очень не любил людей приносящих дурные вести.
- А кто их любит?
-Ему даже выговаривали, что вы вроде царя Салтана: "В гневе начал он чудесить и гонца решил повесить".
- Правильно! Дурных вестников обязательно надо казнить, - заговорили в художнике монгольские гены.
* * *
День премьеры настал. Все волнения позади. Действие идёт вовсю. Заметим, что после долгих раздумий создатели превратили балет в модный сейчас мюзикл, дав артистам возможность не только плясать, но и обмениваться репликами. Дирижёр Фонгоронян в ударе. Бросим взгляд на сцену.
- Барабанщик, мой верный вассал, бей общее наступление!- громко скомандовал Моисейка (Щелкунчик). И тотчас Бухарин начал выбивать дробь искуснейшим манером, так что стеклянные дверцы шкафа задрожали и задребезжали. А в шкафу что-то загремело и затрещало, и Мари (Сволочкова) увидела, как разом открылись все коробки, в которых были расквартированы войска Фрица (Троцкого), и солдаты выпрыгнули из них прямо на нижнюю полку и там выстроились блестящими рядами. Моисейка бегал вдоль рядов, воодушевляя войска своими речами.
- Где трубач Ленин? Почему он не трубит?
- Ленин занят в московской инсталляции, - ответил кто-то из кордебалета.
- На самом деле, правда, что ты выдумал армию? - ласково спросила Щелкунчика Сволочкова.
- А почему бы мне, искусному стратегу, не выдумать?
Прервём на минутку эту никчемную перепалку и заглянем в царскую ложу.
- Вот уж дикая музыка! Несносные октавы! - возмущался господин с бородкой, похожий на музыкального критика.
-Злосчастная моя судьба! Повсюду гонители моей музыки, - рвал на себе камзол кучерявый блондин в круглых очёчках (никак, сам знаменитый Отступник, один из авторов "музыки").
- Хорошо, что кончили играть, - сказал снова, похожий на критика.
- Лучше бы и не начинали, - добавил ранее молчавший постановщик, игравший саблей и поблескивавший стеклами тугоплавких очков. - Думаю, вы такого же мнения?
- У меня нет никакого мнения, - отрезал критик.
- Вы, верно, музыкант и, стало быть, знаток?- спросил кучерявый.
- Я автор музыки, которая ранее звучала в этом балете.
- Так вы сам Петр Ильич? - разинули рты остальные собеседники. - Как вы здесь оказались? Вы ведь давно того...
Мануил проснулся после премьеры завёрнутым в театральный занавес, который так старательно разрисовывал накануне. Краски ещё не просохли, и он прилично вымазался. Дирижёр и композиторы валялись рядом мертвецки
пьяные. Шумякишев вспоминал подробности кошмарного сна с участием обиженного Чайковского. "Чтобы я ещё раз подписался на подобную авантюру, да ни в жисть!" Он кликнул бродившего в декорациях Николая Ивановича.
- Давай-ка готовь самолёт. Летим в Штаты! Чтобы я ещё раз связался с этими козлами... В Нью-Йорк, в Нью-Йорк! О, "Нью-Йорк, Нью-Йорк", ты - самая лучшая песня о Москве!
Временно распрощаемся с нашим странноватым персонажем, заодно вспомнив, знаменитую песенку в исполнении или Фрэнка Синатры, или Лайзы Минелли. Кому, какое исполнение больше по душе. И вспомним снова Ануш Лахматову:
... А там мой мраморный двойник,
Поверженный под старым кленом,
Озёрным водам отдал лик,
Внимает шорохам зеленым.
И моют светлые дожди
Его запекшуюся рану...
Холодный, белый, подожди,
Я тоже мраморною стану.
По коридору фойе гулко отдалялись тяжелые шаги художника-постановщика.
* * *
- Иван Василич, дорогой ты наш покоритель Казани! С тобой теперь сплошное наказанье! - Давид Ёсич сидел за своим любимым письменным столом (малахит и горный хрусталь), переделанном из знаменитого ленинского гроба каким-то последователем-любителем сказочника Бажова. В стол вмонтировали макси-сотовые и Минессотовые (специально для Емерики) телефоны, систему Джи Пи Эс-Эс-Эс-Эр, и прежнюю, самую надёжную из всего ранее перечисленного - "кремлёвскую вертушку".
- Об чём вопрос, Коба Ёсич (основоположник тирании имел в обращении к Главному некоторые привилегии по части фамильярности и охотно ими пользовался)?
- Сдобников твоей работой не очень-то доволен...
- Это, потому, что не участвую в его кабинетно-садомитских игрищах?
- Не в том дело! Коль не стоИт, так и не участвуй, а очко заткни пробкой от шампанского...
- Да затыкал! Мала. Вылетает постоянно при пердеже... а тут тебе сразу и влындить могут. Жаль, что потерял мундштук от тубы. Вот вещь была! Как рыцарский пояс верности. Никакая сука не проникнет. Спокойно входил в кабинет и горя не знал. А теперь нельзя жопу от стула оторвать! Того и гляди кто-нибудуь засандалит... Это у них новое развлечение в ГРУ. Называется: "Люби нашу игру!" У него там особая рота гвардейцев имеется. Все как на подбор. У кого меньше двадцати сантиметров комиссия забраковывает... Ва-а-ще таку систему я первый ввёл для своих опричников-отличников! Но тогда у нас "авторского права" ещё не существовало, и потому свидетельства на изобретение не имею, - Иван Василич поник головою. Монолог такого драматического накала ведь даже и не каждому из знаменитых старых мхатовцев был бы под силу. Разве, что Укачалову, Вливанову или Ершову, любителю делать "ерша" из водки с пивом?
-Сочувствую Вам... Сам в млады годы никого не щадил. У меня ялда тоже - ого!
- Наслышан про ваши художества на гастролях... музыканты рассказывали.
- Вы знаете... - слегка стушевался Коба-Зон, - у него к вам претензии по иной части...
- По какой ешшо?
- По разведдеятельности.
- Я изобличил в Прежневе шарлатана. Прикрываясь, слежением за звёздами на крышах он пьёт водку с праздношатающимися котами... В толпе кое-что подслушал о недовольстве населения... Ентого мало штоль?
- Видите ли, как бы помягче-то выразиться... Он хочет, всё-таки, чтобы Вы выдали, где запрятан клад супружницы вашей.
- Софки Палеолог штоль? - догадался царь и задёргался, как будто у него повешенного выбили из-под ног чурбан. - Ну, вот хрена ему лысого, а не библиотеку! Ишь чего захотел? Да я её в Библиотеку Конгресса продам. Мне не малые деньги предлагали. А ему задарма. Шиш!
- Почему же задарма? Станете Огородным Царём РССС! Впервые! Это же честь, какая. От вас династия пойдёт Огородных... Вы, то Грозный, то Грязный! Город Грозный уж вон сколько раз брали, а толку нет. Всё равно мутят. Да и вас - мой, не мой, никакого толку. Как вас история-то замарала, что столетиями проветриться не можете...
- Ну, вы того... не очень... молод ещё! - царь снова "повис" ровно, словно чурбан вновь вернули на место. - Подумаю, насчёт библиотеки. Сам уж и не помню, где закопал за столько-то столетий... Вот трубищу свою недавно тоже посеял... Нанялся в оркестр жмура нести, а потом так нажрались, что и...
- Ну, вам-то смерть не страшна, - позавидовал Коба-зон. - А инструмент жалко...
Глава семнадцадатая.
Читатель: - Господин, автор, вы нас соблазнили интригующим названием. Судя по названию, речь должна была идти о художниках. А вас куда понесло?
Автор: - Господа, читатели, простите! Не рассчитал силы... Да к тому же, что можно писать о художниках? Лучше смотреть их работы. Правильно: а смотреть нечего. Разве, только на "Чёрный квадрат"? Но долго не насмотришься. Уж лучше выйти в непроглядную ночь и любоваться тьмой. Хоть кошка мяукнет или пьяный матюгнётся.... Но не будем строги. Короче, автор обязуется охватить своим вниманием загрустивших живописцев и включить их в действие данной ахинеи, насколько это возможно...
- Итак, - сказал Спартак, - на Рим! Или, как говорится, певец Лепс спел (почти палиндром).
Отправимся на Пречистенку и встретим случайно идущих по улице двух Огородных живописцев. Полный телом и душой Глазуньин с неизменной сигаретой. Поджарый, но не менее одухотворённый Сушилов, некурящий. На дворе октябрь, и оба в плащах. Середина дня. Ещё по-летнему тепло. Коллеги сворачивают в Александровский сад и, проклинаемые неистребимыми местными воронами, усаживаются на относительно чистую скамейку. На противоположной стороне аллеи, как раз, напротив, на другую скамейку взгромоздились с ногами в кувалдоподобных ботинках грустные готы и эму (вперемежку), с нарисованной чёрным тоской под глазами. Это не панки, поэтому не шумны, но пиво из бутылок посасывают, не уступая последним.
- Вот сволота народилась, - гневно сплюнул Глазуньин. - И мне в своей Академии приходится учить подобную шушеру исхуйсству...
- Да уж! Их бы на недельку в село, навоз разгребать. Сразу бы от дури избавились. - Сушилов обычно негодовал более сдержанно, будучи не избалованным пастушком. - Трудиться надо, а не на скамейке верхом...
Со стороны Манежа приближались две разновеликие дамы, будучи слегка навеселе, судя по походке. Дамы, поравнявшись с художниками, синхронно брякнулись по обеим сторонам от живописцев. Затем последовало запоздалое как свет давно погасшей звезды: - У Вас свободно?
Мужчины, подавленные необычной инициативностью, что-то невнятно пробормотали в ответ.
Та, что уселась рядом с Глазуньиным как раз под стать ему по комплекции: грузная и жопастая, если не сказать более...
- Вы сам Глазуньин! - воскликнула она, расплываясь в улыбке. - Знаменитость! А я Марьяна Толстикова, писательница. Может, слышали?
- Кто же вас не знает? Из телевизора не вылезаете. И подружку вашу знаем. Соня Спиртнова!
Подружка зарделась и полезла целоваться к соседу: - А вы Сушилов, скромник вы наш!
Сушилов покраснел и от стесненья приподнял шляпу, как бы приветствуя. Второе её назначение - прикрывание назревавшей лысины.
- Какая приятная встреча, - обратился Сушилов к Соне. - А вы, кажется, сценаристка?
- А вон и Пикассонов приближается с какой-то блядью, - оповестила зоркая Толстикова. Действительно, от Манежа пёрлись ещё двое: Тонкий-звонкий Вирус и какая-то выдра в дорогих мехах и брильянтах.
- Позировала, поди, - завистливо затянулась сигаретой Спиртнова.- Кто бы меня совратил на позу?
- Смотря, в какой любите?- нашёлся развратный Глазуньин. - Давайте, хоть сегодня...
Скромник Сушилов съёжился от таких вольностей (никого кроме старушек-нищенок и ветеранов-инвалидов не писал).
- А меня не хотите попозировать? - пошла в атаку на скромника Толстикова. - Попо... есть, осталось только...
- Да с удовольствием, - замямлил реалист-правдолюб, - но в каком, так сказать, контексте?
- Кони и тексты здесь не причём! Устала от них. Разденусь, брякнусь на диван, а вы и делайте из меня или "Данаю", или "Обнажённую Маху".
- Прямо так с маху? - испугался Сушилов и уронил шляпу.
На противоположной скамейке грустные готы и эму слегка повеселели, став свидетелями подобных фривольств в среде пожилых. (Заодно, напомним настоящий палиндром: "Мыли жопу пожилым"). Заметим, что бескомплексные Глазуньин и Спиртнова уже целовались в засос.
- Добрый вечер, дамы и господа! - поравнялся с нашей компанией Пикассонов. Присутствующие с ужасом удивления признали в его даме дылду Угорелик, так наскучившую всему телевизионному населению своими шоу и прочими безобразиями.
- Присаживайтесь, всем места хватит, - прежние раздвинулись, впустив в середину вновь прибывших. Заметим, что грустных готов-эму тоже сидело шестеро.
- Розитка, никак, он твой портрет пишет?- хрипло гаркнула Толстикова, прикуривая сигарету не с того конца. Закашлялась и не расслышала ответ, но поняла лишь, что "изображаю рождение Венеры".
"Ах ты, сука недоёбаная, - принялась за новую сигарету Толстикова. - С тебя не Венеру, а венерологический диспансер в разрезе писать надо!"
Заметим, что в этой разношерстной компании все чувствовали себя вполне естественно, исключая неиспорченного столичностью Сушилова, Он, будучи почти верующим, шептал про себя как молитву: "Ильич, помоги!"
И хоть не все считают Ленина богом, он всё же явил себя народу, хотя и весьма оригинально...
Ну, капризный читатель, ты доволен? Мы их почти всех собрали как пьянчуг в вытрезвителе. Что теперь только с ними делать? Авось, и здесь дедушка Ленин поможет и какое-то сюжетное чудо сотворит?
За разговорами и смехом не заметили, как поблизости затрещала штуковина, которой косят траву. Хотя газонокосилка явилась явно не по сезону - уж и косить нечего - всё пожелтело и увяло, её появление обещало создать некий, если не драматургический подтекст, то хотя бы шумовое оформление "спектакля". Эму и готы, пугающиеся всяких работающих двигателей, тут же упорхнули, оставив после себя гору пивных бутылок и заплёванный тротуар. Рабочий, управлявший аппаратом, оказался низкорослым старичком в потёртой спецовке и кепке (наверное, к пенсии подрабатывает). Но в его облике было что-то неуловимо знакомое. Рыжая бородка, хитрый прищур, и облачко моли в виде нимба вокруг головы как у святого на иконах. Шумная богемная компания не обратила никакого внимания на явление нового героя. Лишь досадный треск косилки мешал весёлому разговору. Один Сушилов мгновенно признал в старичке своего недавнего клиента. "Надо же! Стоило подумать, и явился. Бог, бог, святой... Но почему вместо броневика теперь газонокосилка? Неужели переметнулся в Отдел Озеленения Города?"
- Ггаждане, - послышалось родное "гаканье", - чавойт здесь гасселись как на Какнагах? Ослобождайте! Сейчас скамейку кгасить буду!"
Наконец, весёлая публика обратила внимание на "речь" обращённую к ней?
- Так вы же газонокосильщик, а не маляр, - нашлась бойкая Спиртнова.
- Я не маля...! Это вегно! - полемически взъерепенился старичок и привычно заложил пальцы за край жилетки. - А вот вы и есть настоящие малягы, а вовсе не художники!
Присутствующие опешили, не ожидая такой наглой проницательности, и на мгновенье лишились, выражаясь штампами, дара речи.
- Вот я и она - писательницы, - пыталась оправдаться Толстикова, но как-то неуверенно, без присущего ей обычного атакующего стиля.
- Знаем, мы таких писательниц, - продолжал наглеть "рабочий сцены". - Кому вам говогят, ослобождайте!
И чудесным образом в его руках возникли длинная малярная кисть и ведро, наполненное до краёв тем, чем мажут скамейки.
- А ты чой-то здесь разорался, дед? - наконец вернулась в себя, временно подавленная Угорелик. - Вали-ка отсюда по-хорошему и не мешай культурным людям отдыхать!
Заметим, что мужчины по-прежнему находились в глубоком нокдауне. И, как принято на Руси, бой приняли женщины. Кстати, и газонокосилка, исполнив свою отвлекающую функцию, куда-то испарилась.
- Владимир Ильич, да это я, - взял на себя роль парламентария Сушилов, - вы же мне на днях позировали и на Красной площади в инсталляции участвовали! Не узнаёте меня?
- Тогда, что же вы делаете в обществе этих балбесов? - не шёл на мировую Вождь.
- Что он себе позволяет? Мы заслуженные люди? Огородные ху... - наконец унисоном возмутились Глазуньин и Пикассонов.
- Вот-вот! - перебил их профессиональный полемист. - Вам место на огогоде. Пугал малевать!
Случайно или по заранее написанному нечистой силой сценарию, всё кремлёвское вороньё закаркало про свой заканчивающийся "кар-р-тридж".
- Пойдёмте! - поднялся первым Вирус. - Что за перебранка с хамом? Я всех приглашаю к себе в студию. Это здесь рядом. Брюсов переулок...
Компания дружно поднялась и бодро зашагала (вспомним и про Марка Шагала) за избавителем, так просто разрешившим конфликт.
"Что же он меня-то не признал за своего, - обиделся Сушилов, но тут же и простил: - Он ведь Вождь, а я кто?"
Двери приветливо распахнул сам Ёсьсерионыч, пыхнув в лицо гостям "куриной слепотой". Пришедшие были наслышаны, что художник взял к себе сторожем-поваром-слугой некоего гастарбайтера с Кавказа, внешне очень похожего на Сталина.. Посему не удивились ни френчу, ни сапогам, ни фуражке, ни рябому лицу, ни прокуренным усам, ни вонючей трубке.
- Вай, какой съезд са-а-аветов привиол, - добродушно улыбнулся Отец Народов (он же и дворецкий-мажордом).
По просьбе Пикассонова к слуге (заранее было оговорено) обращались только "товарищ Сталин" и безо всяких ухмылычек. Один Вирус имел право на небольшие фамильярности.
-Ты нам накрой ужин в трёх студиях-спальнях по отдельности. У нас сегодня "раздельное питание", - ухмыльнулся хозяин.
"Раздельным питанием" на условном языке, понятном только хозяину и слуге, назывался обычный секс в отличие от групповухи.
В одной из студий Вирус продолжил работу над "Рождением Венеры в джакузи", вперемежку с питьём шампанского, поеданием ананасов, устриц и прочих деликатесов. Голову Венеры предполагалось для прикола заменить головой Горгоны-Медузы.
В другой студии-спальне расположился Глазуньин с Толстиковой. Писательница привела свою угрозу в исполнение и, обнажившись, брякнулась на диван, прикинувшись Махой.
- Ну, её Маху на хуй! - запротестовал художник, уставший от испанских влияний, намаявшись в младые годы на Кубе.
- Тогда я твоя Даная! - разгорячилась страстная писательница. - Только надень на кисть презерватив! Не хватает мне ещё залететь в мои-то годы. И сыну ни слова...
В третьей студии Сонька, глотнув ещё спрятанного в чулке медицинского спирта, совращала Сушилова на нечто совсем непристойное, о чём мы даже и писать не будем. Он же предлагал ей роль Алёнушки, но обнаженной, тоже, хоть и не спеша, идя в ногу со временем. Спьянившись окончательно, модель согласилась даже на братца Иванушку, замучив себя за время длительного сеанса бесконечным мастурбированием.
Сталин лихо обслуживал молодёжь, принося и унося напитки и всяческие яства, но возмущаясь в глубине души: "Мы сэбе при социализме такого нэ позволяли".
Утром после пары рюмок "Хеннеси" за "коллективным завтраком" (вариант групповухи) Толстикова и Спиртнова с маниакальной навязчивостью требовали у художников высказать своё мнение по поводу ненавистного им "Чёрного квадрата" Малевича.
- Молодец! Всех опередил, - сказал с завистью, допивая рюмку Пикассонов. - И как ему такое в голову пришло? Гений, гений!
- Пил по-чёрному! В приступе белой горячки и намазюкал! - Решительно поставил на стол пустую рюмку Глазуньин, нелюбивший Казимира.
- Шарлатан, нахал и наглец! - резанул правду-матку бесхитростный Сушилов.
- Браво, браво, браво! - захлопали одновременно дамы.
- Надо что-то такое пре-е-едпри-и-инять, чтобы ли-и-ишить аб-б-б-бстрак-к-к-кционистов их знамени, - заплетающимся языком предложила Спиртнова, икнув в конце фразы.
- Порезать или кислотой облить! - предложила, неудовлетворённая своим неудачным покушением на Долбачёву Угорелик.
- Да уж, говорят, на каких-то модерновых выставках иконы топором рубили, - напомнил о недавно нашумевшем деле Сушилов.
- Надо бы похитрее, - наморщила лоб Толстикова (приятные воспоминания ночного позирования лезли в голову).- Ну, например... нарисовать белилами череп с костями и написать "Не влезай, убьёт!" или "Козе мир!"
- Гениально, гениально! - запрыгала, словно находясь в позе "сверху" Спиртнова (весь клитор за ночь себе изодрала, а так и не кончила).
- Кто бы мог это исполнить?- задумалась Толстикова.
- Я, если б был помоложе! - вырвалось у ненавистника модерна Сушилова.
- Да и сейчас ещё не поздно, - подзадорила Угорелик, любившая советовать всякие пакости.
- Но я ведь известный человек, - пошёл на попятную Сушилов.
- Мы сделаем всё шито-крыто, - глазки Толстиковой хитро забегали. - Охрану беру на себя. У меня есть связи... Будет сенсация на весь мир!
-В этом что-то есть, - пробурчал Глазуньин, люто ненавидевший "совремёнку".
"Зато прославлюсь как Герострат, только в хорошем смысле", - задумался Сушилов и осушил целый фужер коньяка.
Глава восемнадцатая.
Они летели над Атлантикой. Шумякишев - многократно. Бухарин - впервые. Сначала каждый думал о своем, и разговаривать не хотелось. Развлекательный экран раздражал пошлой рекламой и назойливым отсутствием сенсационных новостей.
Художника угнетало воспоминание об искалеченном "Щелкунчике". На душе, если "кошки и не скребли, то крепко насрали". "И зачем я связался с этими авангардистами на старости лет?" - корил себя, давал зарок впредь не подписываться на подобные авантюры. - "Обещали в случае успеха выдвинуть на Госпремию как в былые времена. Но спектакль не понравился Главной Даме. Она даже ушла, не досмотрев".
- Почему всюду насаждают этих педиков? С детства развращают зрителя... И зачем такой голубой занавес? Что за намёки? - возмущалась мэрша.
"Нуриеву в его Парижске работалось хорошо - там цивилизация, и "это дело" не преследуется. А в гей-парадах пол города участвует! Короче, всё мерзко, да и здоровье начинает пошаливать. В старости и воды некому будет подать... Умру как Сальвадор Дали при пожаре и вдали...А собственно, почему я решил, что состарюсь? Вот уж, сколько лет удаётся выглядеть чуть ли не юношей, хотя друзья-товарищи-ровесники давно там... И Бродский, и Высоцкий, и Довлатов... Да и вообще гении умирают молодыми!"
На этой возвышенной мысли его духовные метания прервал прозаический вопрос Николая Ивановича (заметим, что барабанчик Бухарин отказался сдать в багаж, убедив администрацию, что это музыкальный инструмент, исполнением тремоло):
- Я так мало слышал о Соединённых Штатах. Можете вы мне рассказать поподробней?
- With great pleasure! - привычно отреагировал Мануил, забыв, что рядом славянин, но, спохватившись, перешёл на русский. - Что конкретно вас интересует?
- Ну, например, количество штатов?
-America is made up of 48 states... Sorry! - опять забылся гид. - Состоит из сорока восьми штатов. Каждый штат имеет свою столицу и своего губернатора.
- I have heard so much about New-York, - теперь удивил Мануила Николай Иванович, прикинувшись сначала неучем и невеждой.
- What do you wish to know about the New York state? - обрадовался гид, что не надо быть переводчиком, как почувствовал, как его толкает в бок сосед справа (Бухарчик сидел слева).
- Когда вы прекратите этот бессмысленный ликбез? - бесцеремонно спросил сосед. - Пожалейте читательское время!
- А вы, простите, кто будете? - сдерживая гнев, поинтересовался художник, привычно хватаясь за то место, где ножны, но вспомнил, что сабля как ценный раритет в опечатанном виде сдана в багаж.
- Я ваш читатель! И прошу развивать сюжет, а не водить меня за нос.
Неприятный разговор продолжения не имел - самолёт ухнул в воздушную яму. Как потом выяснилось, по неизвестным причинам к тому же сбились с курса и оказались в Бермудском Треугольнике. Чёртов треугольник их так сильно "мудил, бермудил и перебермудил", что воздушное судно, хоть и прибыло целым и невредимым в аэропорт назначения, но с некоторым выпадением из времени, переместившись из года 2009-го в 1930-й.
* * *
Николай Иванович, будучи командированным в США, сидел в просторном зале Библиотеки Конгресса и конспектировал "ихнюю" конституцию, чтобы потом после детальной переработки, учитывая специфику социализма, сделать её своей, советской, названной впоследствии сталинской. Ему выдали экземпляр для ознакомления, не делая из этого документа положенной по российским понятиям тайны.
Он сидел за просторным столом, освещаемым приятно-зелёным светом настольной лампы, обложенный листами бумаги и вооружённый только что вошедшей в моду самопишущей ручкой "Паркер". Известный нам музыкальный инструмент тогда ещё в его судьбе не фигурировал, так как до расстрела и присвоения в знак благодарности за проделанную работу звания "врага народа" было ещё далеко... Вы уже успели убедиться в том, что язык он знал и в переводчике не нуждался? Мы же вынуждены давать текст в переводе.
"Конституция Соединенных штатов Америки".
"Мы, народ Соединённых Штатов, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, охраны внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, устанавливаем и принимаем эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки.
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ
Раздел первый. Все установленные здесь полномочия законодательной власти принадлежат Конгрессу Соединенных Штатов, который состоит из Сената и Палаты представителей"...
Николай Иванович оторвался от текста и задумался. "А у нас все полномочия законодательной власти принадлежат Кобе. Ох, ему очень понравится такая конституция. Я думаю, он будет доволен!"
На этой приятной мысли голова "любимца партии" склонилась над исписанным листом, и он сладко задремал.
И мы, читатель, оставим человека в покое, тем более что и вы сами готовы заснуть над этой лучшей в мире конституцией, поэтому переключимся на иное...
* * *
Другой наш герой тоже занялся литературным жанром. Речь об Иване Василиче, которого Сдобников довёл почти до ручки (но не "Паркер") своими приставаниями: "Когда отыщешь библиотеку Софки Палеолог? Где ты её закопал? Выдай лучше сам по-хорошему, а то у нас сейчас есть средство дознания получше вашей дыбы!"
Как все цари и императоры, Грозный тоже смекалкой и хитростью обделён не был, посему решил - напишу-ка я ему какую-нибудь "липу" и выдам за находку. Где наша не пропадала?
Уединился царь возле выгребной ямы в подвале Исторического Музея, где ему было тихо, тепло и уютно. Предварительно спёр в отделе рукописей побольше старых пергаментов с едва различимыми надписями. Достал чернил и несколько гусиных перьев (сам Гусинский с оказией прислал). Уселся поудобнее на ящике из-под пушечных ядер, запалил лучину и задумался.
Середина ночи. Верхние сторожа спят. Привидения и крысы шастают по своим бесконечным как Вселенная делам. Он призраков не боялся, так как сам из их породы. А призрак призраку отдаст последнюю курагу, чтобы не досталась врагу... Нас снова немножечко в бредятину занесло, а она ведь как болотная тина или паутина. Влипнешь - не оторвать. Настолько соблазнительно. Прямо как пение Тины Тёрнер.... Хватит трепаться! Вернёмся к самодержцу. Он уже, что-то там старательно выводит на пергаменте, сопя и пуская газы, от которых лучина ярко вспыхивает - сероводород всё же!
"Обо всё видавшем до края мира, о познавшем моря, перешедшем все горы, о врагов покорившем вместе с другом, о постигшем премудрость, о всё проницавшем: сокровенное видел он, тайное ведал, принёс нам весть о днях до потопа, в дальний ходил путь, но устал и вернулся, рассказ о трудах на камне высек, стеною обнёс Урук ограждённый, светлый амбар Эанны священной. Осмотри стену, чьи зубцы, как из меди, погляди на вал, что не знает подобья..."
* * *
Кабинет Сдобникова. Царь читает, принесённый с собой пергамент. Прапорщик Маруся нервничает - скукотища смертная!
"...прикоснись к порогам, что там издревле, и вступи в Эанну, жилище Иштар, даже будущий царь не построит такого, поднимись и пройди по стенам Урука, обозри основанье, кирпичи ощупай. Его кирпичи, не обожжены ли, и заложены стены не семью ль мудрецами?"
- Что это за муру такую ты мне принёс Иван Василич?
- Что отыскал, то и принёс. Аль не нравится?
- Да непонятно как-то... С кирпичами ясно... про стены... Это штоль про строительство Кремля?
- Возможно.
- Так мало отыскал?
- Ещё буду искать. Там условия тяжёлые. Обычный человек не проникнет...
- Мы на обычных и не рассчитываем. Вы-то нам для чего нужны, с вашей потусторонностью... - Сдобников вдруг заговорил ласково. - Вы уж там, на том свете-то за меня пособите, когда я того... Я ведь с вами по-хорошему. Так уж и вы...
- Учту, - буркнул Грозный и тут же сунул цитату: "Каждому воздастся по делам его".
- Да Энгельс прав, - согласился генерал. - Ну, тогда прощевайте! В следующий приход постарайтесь побольше наскрести.
Сдобников по забывчивости пожал руку гостю и чуть не отморозил палец, забыв, что температура тела у них, призраков, как у жидкого азота.
* * *
Глава девятнадцатая.
Императрица сидела на платиновом стульчаке, читая в подлиннике Платона. Прочитанная книжка Платонова валялась на полу. В пробитом кулаком, как помним, отверстии между ванной и сортиром торчала голова Кольки Кваскова, исполнявшего "а капелла" на англо-немецком языке (компьютер не может ставить две немецкие точки над нужными буквами, падла!) знаменитую арию Эскамилио из "Кармен":
- Euren Toastkann ich wohl erwidern, mit Euch, ihr Herrn, sind wir ja nah verwandt...
Вертевшийся поблизости репер Тимотька, вторил певцу репликами на англо-латыни (акценты над буквами падла-компьютер тоже не может ставить!):
- Amissum non flet, cum sola (e)st Gellia, patrem...
- ...und der Torero reicht seinen Brudern, - вопил Квасков.
- Si quis adest, iussae, prosiliunt lacrimae, - вторил Тимотька.
- eilt er wie sie zum Kampf, die frohliche Hand. - надрывался Николай.
- Non luget, quisquis laudari, Gellia, quaerit: - тараторил репер.
- Sahtihrwohlschon am heilgen Feste den weiten Zirkus von Menschen voll? - взял высокую ноту тенор.
- ille dolet vere, qui sine teste dolet, - сделал акробатический пируэт Тимотька.
- Ваше Величество к Вам посланец из Кореи, - прекратил громовым рыком "преклонение перед Западом" вокалистов Турчинский. - Впустить?
- Впущай! - пукнула царица и для маскировки шумно спустила воду.
Волоча огромную синтетическую сумку как у "челноков", вошла Анита Цой?
- Это ты чтоль, Цой? - удивилась царица поспешности возвращения посланной на ответственное задание. - Постой, постой... Я тебе поручала выкрасть атомную бомбу, кажись, у этого северокорейского хмыря? Так?
- Вот она в сумке! - сияла счастливая Анита. - Задание выполнено.
Подскочил Борисов с рулоном туалетно-наждачной бумаги (опять японский подарок) и принялся за дело.
- В биде пожалуйте, государыня, - замурлыкал он, складывая использованную бумагу в особый государственной важности пакет.
Зашумела струйка воды, и раздались оргазмические постанывания.
- Вот так каждый раз! Кончаю даже от биде, а замуж никто не берёт.
Придворные сделали вид, что временно превратились в мраморные статуи работы Церетели, лишённые слуха, но всё же стыдливо покраснели, хотя и не такое слышали из царицыных уст.
- Иди пока, Анитка. Спасибо за работу. Смотри-ка у тебя сзади нитка... висит - влюбился, наверное, в тебя корейский правитель...Будешь представлена к награде! Следующий!
Aниту ласково вытолкали, и вошла с докладом Хакамада.
- Ну, слушаю тебя, японка ты наша, - успела облачиться в халат и брякнуться в кресло царица. В сортире наводил порядок Моисйека, фыркая дезодорантами семи сортов.
- Я устроила на Курилах множество птицеводческих хозяйств. И население теперь вместо мечты отдаться соседям, разводит кур.