Критику Наталье Ивановой, знающей про всего, посвящается!
"Будущее русской литературы это ее прошлое".
(Евгений Замятин).
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 12. Дар прорезался ------------------------------.----------------- 47
Глава 13 Шагреневая кожа. Полёт. Аварийная посадка.- ------------51
Глава 14 Божественный Юлий. Корчагин Кафка. ------------------54.
Глава 15.Божественный Август. Замок, в котором закалялась сталь. ------59
Глава 16. Тиберий. Хоть сигары. Сенсация в Мавзолее и пожар. --- 63.
Глава 17Гай Калигула. На крыше Дома Пашкова. ------------ 67.
Глава 18.Божественный Клавдий. Кончина высокого чина. ------70.
Глава 12 Дар прорезался.
И задумался Давид Ёсич, посмотрев на вздремнувшую за соседним столом Стародворскую: "И что это я всё чужие слова пою? Да уж сколько лет! И всё чужие, чужие, чужие... Всех этих поэтов... И знаменитых и не очень. А порой и вообще какую-то чушь, хотя обстоятельства заставляют. И я как верный солдат Партии, то есть Песни... обязан! А у самого-то ведь душа рифмами переполнена! И какими ещё рифмами - любой Иссушенко от зависти совсем усохнет! А я всё скромничаю, скромничаю... Скромник я этакий! Прав был покойный композитор Чернокотов, говоривший, что скромность кратчайший путь к неизвестности! Правда, на меня это уже не распространяется. Известен так, что дальше некуда! Теперь вдобавок ещё и избран царём-батюшкой на Руси. Теперь мне и карты в руки!"
И он, взяв руку валявшийся поблизости карандаш, коснулся им лежавшего рядом чистого листа бумаги. И стихи полились, хотя заметим, некоторой своеобразной направленности. Но, как говорится, "у кого чего болит, тот про то и говорит".
"В синагоге ведь не гады -
Там всегда вам будут рады.
Тишина там и уют.
Лишь обрежут, не убьют".
Слегка откинулся на троне-кресле, машинально по закоренелой артистической привычке, как при выходе на сцену, поправил и без того намертво закреплённый вечно-молодой парик (а ля "брюнет-баритон"). Полюбовался сотворённым. "А что - недурненько! Лиха беда начало". Снова припал к листу и засопел про "не думай о евреях свысока..."
"Кто не ходит в синагогу
У того и сводит ногу.
Чтобы не свело и руку,
Дай равину баксов штуку".
С умиленьем и с чувством гордости вспомнил о своей неискоренимой благотворительности, и внутренне похвалил себя.
"От кошерной пищи тоже
не всегда хороший стул.
"Часто жрать её не гоже, -
Утверждал и царь Саул".
В животе ёкнуло. Захотелось чего-нибудь этакого, но не кошерного. Вредненького и вкусненького. Нельзя же всё время питаться кашей, пропущенной сквозь хоть дырявый, но презерватив.
"Хороша кошерна водка
Под кошерную селёдку!
Если захмелели вы,
То покушайте грибы.
А вот и снова этот назойливый как сперматозоид "презерватив" чешется на кончике карандаша. Ну, уж напишу!
"Коль до женщин вы ретивы -
Есть кошерн-презервативы.
Говорят, что часто рвутся,
Если натощак еб...я".
Вот и советик полезный возник: "не надо натощак". Он посмотрел на соседку. Та продолжала дремать, изредка вздрагивая всем телом. Наверное, коммуняки снились. "Надо бы какой-нибудь и сюжетик замастырить". Подумав, снова засопел про "как дырки у носка" и налёг на карандаш. Тут сюжетик как весёлый чертёнок и выпрыгнул.
"Прямо тянется дорога,
А свернул - и синагога.
Тут же рядом и мечеть,
Только крыша дала течь.
Попросил мулла равина:
- Помоги с ремонтом, друг!
У тебя друзей лавина
И знакомств обширный круг.
- Так уж быть, - согласен рэби, -
я достану тебе жесть.
- Да извёстки тоже мне бы...
- раздобуду и извЕсть!"
Ну, вот как хорошо получается: дружба народов. Очень даже актуально!
- И зачем же мы с тобой
Враждовали столько лет?
Я от радости такой
Захотел аж в туалет.
"Ну, товарищ автор, как говорится, вас понесло не в ту степь, - заворчал внутренний цензор, да и Стародворская так всхрапнула, что Ёсич аж подпрыгнул на троне, - лишнего пишите!"
Карандаш внял указанию и отскочил от листа.
Чем закончить? Подкралась так знакомая творцам мУка творчества. Ну, если прозой, то мулла полез к себе на башню суры читать.
"...А равин к себе поплелся,
Жесть и известь доставать.
Он в совке служил завбазой
И на складе Богом был.
На Земле Обетованной
Он сей навык не забыл".
Поэт откинулся. Фу, ты! Кажись, закончил, никого не обидив... Плюрализм и полная толерантность, как говорят наши думцы после того, как следует, надраят себе мордасы.
- Чой-то вы там крапаете, товарищ император? - прикрывая старческой ладошкой зевоту, игриво спросила секретарша.
- Ой, это я так! Стишками балуюсь, - стал кумачовым полотнищем Генсек-Дровосек, вспомнив, как в далёком южном детстве взрослые застукивали подростка за непотребным занятием там, в глубине двора, за сараем.
- Прочли бы. Мне очень любопытно.
Но из царских уст вдруг поперли экспромтом афоризмы, чего он раньше за собой не замечал. Правда, всё на тут же тему.
- Погружённый в чтенье Торы,
Был убит упавшей шторой.
- Какие ужасы говорите, Ёсь Давидыч! Правда, такое было?
- В синагоге давно ремонт не ночевал, - нашелся император. - Надо срочно из бюджета оторвать.
- Штору? - стала спросонья непонятливой дама.
- СредствА!
- Ну, а ещё что-нибудь зафигачте!
- Пьяному хасиду и Мёртвое море по колено, - улыбнулся собственной гениальности Генсек.
- Браво, браво! А ещё?
- За одного хасида двух шахидов дают, - не сдержался царь.
- Ну, это уж не совсем политкорректно, по-моему, - насупилась Валерия Ильинична.
- Я вот думаю, что Троцкого этого мы зря к трону приблизили. Какой-то "Тронский" получается... Непутёвый человек. Раньше к коммунизму склонял, а теперь - к сионизму. Какой беспокойный, в самом деле, человек... Уж с ним и так, и эдак. И по-хорошему, и по-плохому. А человек не меняется. Ну, казалось бы, коль не имеешь царя в голове, но хоть топор имеешь. И этому будь рад. Довольствуйся малым. Вот как я, например... Не один уж год зовут в президенты США - туда переселилось столько моих почитателей, тоскующих по моим песням. Но, я же сдерживаю себя и согласия не даю, довольствуясь малым. Мал золотник да дорог. Всего одиннадцать часовых поясов!
- Да, Ёсь Давидыч, не все такие скромники как вы. Таких как вы теперь днём с огнём не найдешь, - дама, глядя в экран компьютера как в зеркало, стала красить губы, достав из сумочки свежий тюбик БФ-2.
- Всё прихорашиваетесь? - улыбнулся царь. - А клеем "Цемент" не пробовали? Говорят, от него поцелуи просто смертельные.
- Всему своё время, Ёсь Давидыч. Старость не радость, - захлопнула сумочка кокетка. - Эх, на митинг хочу! Засиделась я тут в ваших хоромах. Я борец по натуре, а вы меня в стенографистку превратили. А годы-то идут?
- Ну, ничего, ничего! Потерпите ещё малость...
Глава 13 Шагреневая кожа. Полёт. Аварийная посадка.
Лимит времени, отведённый нашим дамам для пребывания в заказанной эпохе, катастрофически скукоживался как та, известная в культурных кругах, кожа. Оставался самый что ни на есть огрызочек, а ничего существенного сделать так и не удалось. Дамы запсиховали и даже начали ссориться.
- Это всё из-за тебя!
- Нет, из-за тебя!
- Дура!
- Сама дура!
Воздержимся от более подробного описания их интеллектуального поединка. Читатель при желании сам дофантазирует.
Созванивались с центром с помощью специальной межвременнОй связи. Спросили, нельзя ли задержаться чуток за отдельную плату. Там грубо ответили, что взяток не берут, что и других желающих невпроворот, и по-хамски бросили трубку.
Прибыли в назначенное время с вещичками на стартовую площадку, замаскированную под очередной совковый долгострой. Там, укрытый сухими ветками и брезентом, находился летательный аппарат. Он имел форму детской игрушки "юла", похожей на ту, которую используют в передаче "Что? Где? Когда?" На борту красовалась надпись: "Машина Времени им. А. В. Макаревича".
- А разве он уже того? - удивилась Толстикова, спешно закуривая (в полёте смолить не разрешалось). - Вроде совсем недавно общались лично...
- Ну, так у нас здесь несколько дней прошло, а у них там несколько десятков лет, - с видом знатока отрезала Спиртнова, пустив струю дыма в сторону отсталой подруги (успела раньше закурить).
- Ба... А я то и подумать не могла!
- Вот те и ба! Изба! Это тебе не хухры-мухры, а техника будущего.
Подавленная подруга нервно затягивалась, озираясь по сторонам. По сторонам кучковались и другие туристы-отморозки обоих полов, а некоторые даже с детьми.
"С малолетства развращают подобными путешествиями, а потом ещё удивляются, откуда берутся все эти Ксении Собчаки?" - подумала Толстикова и презрительно сплюнула. Из ближайших кустов голос громкоговорителя сообщил, что объявляется посадка. Толстиковой сразу представилась посадка картофеля, и она улыбнулась.
- Чо лыбишься? - недовольно зыкнула подруга. - Всё эротика на уме?
- Какая там эротика? Не кривите ротика! Я о картошке подумала.
- О картошке? Лучше б о морковке, но только не в тёртом виде, - загоготала Спиртнова, вспомнив похабный тюремный анекдот.
Наконец посадка успешно завершилась, и летуны расселись квадратно-гнездовым способом согласно указанным в билетах местам (Толстикова оказалась права по поводу картошки). Никаких иллюминаторов в "юле" не предусматривалось, чтобы не глазели, куда не надо. Да и при сверхсветовой скорости можно и окосеть. Включилось освещение, и железный голос робота грозно сообщил: "Пристегнуть пояса верности и воздержаться от курения. Время в полёте..." На последней фразе железяка закашлялась (сам, наверное, курил напоследок) и заткнулась.
Дамы ощупали себя. Всё пристёгнуто. Это дело нешуточное. Кто не пристёгивался, мог забеременеть. На мужчин, конечно, беременность вроде бы не распространялось, но чем "петля времени" не шутит (может и пол поменяться и потолок, и ориентация, и даже вкусы с пристрастиями).
Взлёт был мгновенным и вертикальным, как при падении в воздушную яму. Все внутренности устремились к анальному отверстию, но в кресле предусматривалась специальная пробка, чтобы... Но больше ни слова, ни пол слова! И не просите! Мы дали подписку о неразглашении, как помнит читатель, во избежание плагиата, нарушения смежных и авторских прав и прочего непотребства...
Полёт проходил в штатном режиме и пассажиры, кто мирно дремал, кто решал кроссворды, кто читал журналы и газеты, кто думал о разном, кто мечтал... На борту имелась богатейшая библиотека на все вкусы и временнЫе запросы клиентов.
Толстиковой досталась газета времён перестройки, и она увлечённо уткнулась:
"Третью неделю работает Российский Съезд. После долгих дебатов первым заместителем Председателя Верховного Совета РСФСР избран Р. И. Хасбулатов. Депутаты приступили к рассмотрению 7-го пункта повестки дня. В спорах, дискуссиях проходило обсуждение вопроса о порядке и механизме формирования Верховного Совета РСФСР".
- Какую такую хрень читаешь? - заглянула через плечо Спиртнова.
- Да вот вспоминаю, с чего сыр-бор начался, - посмотрела из-под очков Толстикова (старческая дальнозоркость не позволяла читать без протезов). - А ты чем увлеклась?
- Отыскался журнальчик "Музыкальная Жизнь" за декабрь 1984 года. Интервью с Марком Розовским. Ух, интересно! Послушай!
- Критик его спрашивает: "Как же вам удалось стать композитором?"
- Он же режиссёр!
- Вот послушай, послушай! Розовский отвечает: "Тогда начнём издалека. Бабушка называла меня "мальчиком со слухом". Поэтому, когда мне было семь лет, я поступил в школу имени Гнесиных учиться играть на рояле. Была тяжёлая военная, а потом - послевоенная пора. Я проучился совсем немного и, конечно, быстро всё забыл... Поэтому я не буду вспоминать о том, как я не стал пианистом (в техническом исполнении "Чижика-пыжика" правой рукой и "Буги-вуги" - левой сдвигов за последние годы не произошло). В самом деле, лучше расскажу о том, как я стал композитором.
- Тебе не кажется, что нас как-то странно трясёт? - прервалась чтица. - Когда летели сюда, такого не было.
- Да и правда... какие-то толчки и рывки... Ну, ладно! Читай дальше. Я заинтригована!
- Тогда слушай: "Когда готовилась постановка "Бедной Лизы" по повести Карамзина на малой сцене БДТ, я, рассказывая Георгию Александровичу Товстоногову о замысле спектакля, не прочел, а напел ему стихи Юрия Ряшенцева, которые должны были звучать со сцены как зонги. Композитора еще не приглашали - я пел что-то свое. "Никакого композитора не надо", - неожиданно сказал Товстоногов. То, что вы поете, должно войти в спектакль". Я был ошеломлён. Тем временем фантастическая идея начала стремительно воплощаться в действительность. Позвали заведующего музыкальной частью театра, и мы приступили к работе. Для меня до сих пор остается загадкой, как растерянный завмуз умудрился "перевести в музыку" тот чудовищный набор, состоявший из ужимок, прыжков, ценных, но туманных указаний в области правой, а также левой руки, предложенных будущим "композитором" Марком Розовским!
- Товстоногов тоже был по-своему авангардистом, если допускал такую профанацию, - нахмурилась Толстикова.
- Все они такие, режиссеры эти. У всех в головах вместо мозгов "Черные квадраты" понатыканы!
Вдруг громкий железный голос сообщил: "Уважаемые пассажиры! По техническим причинам наш аппарат сбился с курса, и мы вынуждены сделать вынужденную посадку в весьма отдалённом периоде истории. Просьба сохранять спокойствие и не вставать с мест".
- В каком периоде истории? Куда нас занесло? Хочу домой! - раздались истерические вопли.
- Не огорчайтесь! Сюда билетики стоят намного дороже, чем те, которые приобрели вы, - успокаивал вдруг повеселевший робот. - Мы оказываемся в эпохе жизни двенадцати цезарей. Здесь вы не соскучитесь...
Смачное "хрясть" с броском внутренностей к горлу свидетельствовало о недостаточно плавном касании поверхности.
- Тогда ещё не было хороших посадочных площадок. Сплошные валуны, - пояснила, будучи знатоком всего, Спиртнова, и громко икнула.
* * *
Глава 14(а) Божественный Юлий. Корчагин Кафка.
Дамы переглянулись. Где мы? Куда нас занесло? Интерьер просторного помещения соответствовал понятию "в греческом зале" по Аркадию Райкину. Колонны, пилоны, мрамор, мозаика, фонтаны, павлины бродят, поют райские птички, яркий солнечный свет подчеркивает эту несусветную райскую обстановку (и птички райские, и сам сатирик Райкин!).
На троноподобном стуле с высокой спинкой восседает мужчина средних лет, облаченный в тунику, в сандалиях, с лаврововым венком на плешивой голове. Он явно позирует. И есть кому. Поодаль примостился живописец с мольбертом и всеми остальными атрибутами его пачкающего ремесла.
Дамы всмотрелись в лицо художника. Ба! Да это же сам Глазуньин! Он-то как здесь оказался? Мы, понимаешь, на "Машине времени". А он, каким макаром?
- Я лично знаком с Макаром и прибыл сюда еще раньше вас, - не поворачивая головы, ответил Иона Сталактитович, прочтя немой вопрос и ответив на него.
- Хоть бы здрастьте сказали для начала, - упрекнула привыкшая к галантностям Толстикова.
- Ну, здрастьте! И что дальше? Вы-то, с какого хрена здесь? Тут "черных квадратов" нету, и не ищите.
- А где здесь ближайший табачный киоск? - спросила о насущном Спиртнова.
- Откуда здесь киоск? Здесь не курят. Вы же пребываете во времени правления Юлия Цезаря. Тогда ещё табаком не баловались.
- А как же с куревом? - спросила и Толстикова с мольбой во взоре. - У нас сигареты кончились.
-Так и быть, угощу, - он достал из складок своей рубенсовской кофты слегка початую пачку "Мальборо".
- А можно по две?
- Да берите всю! Я прихватил с собой несколько блоков, так как работа здесь долгая. Картина историческая, сами понимаете.
- Ой, спасибочки! - дамочки защёлкали зажигалками и задымили.
Фигура позировавшего нервно задёргалась, и ноздри его зашевелились, учуяв неприятный запах.
- Вы только не частите! Они здесь к табаку непривычные, хотя дым благовоний приемлют, - пояснил Глазуньин, щедро наляпывая краску на холст.
- Он кто будет, этот хмырь? - поинтересовалась Спиртнова.
- Не узнаёте? - ухмыльнулся живописец. - Сам Юлий Соломоныч!
- Гусман? Кэвээнщик? - ляпнула Толстикова.
- Какой кэвээнщик? Эх, бабоньки! А еще интеллектуалки... Да это же сам великий Юлий Цезарь! Историю в школе плохо проходили...
Позировавший гордым кивком головы идентифицировал себя и сменил позу.
- Вы, Юлий Сергеич, продолжайте свой рассказ, - обратился к модели художник. - Не обращайте внимания на посторонних.
- На шестнадцатом году я потерял отца, - заговорила фигура голосом, напомнившим дамам голос робота во время полёта (не один ли артист играет?). - Год спустя, уже назначенный жрецом Юпитера, я расторг помолвку с Коссуцией, девушкой из всаднического, но не очень богатого семейства, с которой меня обручили еще подростком, - и женился на Корнелии, дочери того Цинны, который четыре раза был консулом.
"Ишь ты, привереда, какой", - подумала Спиртнова и заплевала окурок, бросив его на мраморный пол (ничего, мол, рабы подметут).
- Вскоре она родила мне дочь Юлию. Диктатор Сулла никакими средствами не мог добиться, чтобы я развелся с нею. Поэтому, лишенный и жреческого сана, и жениного приданого, и родового наследства, я был причислен к противникам диктатора и даже вынужден скрываться.
(Толстикова нервно вновь потянулась за сигаретой, но сдержалась).
- Несмотря на мучившую меня перемежающуюся лихорадку, я должен был почти каждую ночь менять убежище, откупаясь деньгами от сыщиков, пока, наконец, не добился себе помилования с помощью девственных весталок и своих родственников и свойственников - Мамерка Эмилия и Аврелия Котты.
(Потянулась к пачке и Спиртнова, но одумалась).
- Сулла долго отвечал отказами на просьбы своих преданных и видных приверженцев, а те настаивали и упорствовали; наконец, как известно, Сулла сдался, но воскликнул, повинуясь то ли божественному внушению, то ли собственному чутью: "Ваша победа, получайте его! Но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев!"
- Каких еще "оптиматов"? - переспросила Спиртнова Толстикову.
- Да хрен их знает! Мне уже наскучило это занудство. Давай-ка лучше поищем, где тут туалет.
- Если табак не признают, то, может, и сортирами не обзавелись?
- Ну, ты скажешь! Помнишь у Маяковского: "...сработанный еще рабами Рима".
- Это же про водопровод.
- Где первое, там и второе. Пошли, поищем.
И подруги под монотонную речь рассказчика устремились на поиски.
* * *
В дверь издательства "Грозный-пресс" робко постучали.
"Наверное, какого-то новенького принесло", - мысленно потёр руки Малюта, исполнявший по совместительству и роль швейцара-цензора.
Робкий стук повторился.
- Ну, заходи, коль не из налоговой полиции! - молодецки заорал и машинально схватился за всегда висевший на поясе остроотточенный интеллектуальной мыслью и небывалой эрудицией редакторский топор.
Дверца со всхлипом приоткрылась (специально петли не смазывали, чтобы жалостливей было), гирька-противовес, как и положено, не сильно ударила вошедшего по комполу (мол, не посмотрим, что великий!) Посетитель тихо ёкнул на подкосившихся ножках, но удержался на плаву.
- Ты хто буш, мил человек? Писака, поди?
- Да я писатель, - тихо, но с достоинством ответил скромно одетый молодой человек чахоточного вида.
- Звать-то как?
- Кафка Корчагин я. Не слышали?
- Авангардист, наверное?
- Нет. Скорее экзистенциалист, как меня и мой стиль стали называть позднее...
- Главное, чтобы не сионист, - подобрел Малюта и широким жестом пригласил гостя в редакторскую горницу, толкнув легонько сапогом соседнюю дверь. - Правда, главный приболел слегка и сам принять не может. Ты уж извини, экзерсист ты наш.
- Нет, бесов я не изгоняю.
- А что так?
- Время на всё не хватает...
Они вошли в полутемное помещение приемной и одновременно княжеской спальни. Горело несколько тощих свечей, и стоял богатырский дух перегара. Иван Василич заливался храпом, лежа поперек широченной кровати, будучи одетым и в сапогах. Малахай валялся на полу. Всегда как пионер готовые к употреблению розги мокли в чане. Пол был усеян листами бумаги формата А-4 (отвергнутые рукописи) с отпечатками сапожищ, как главного, так и его помощника. В глубине комнаты, в темном углу стонал вздернутый на дыбу за своих "Опричников" писатель Зарокин. Он как "отче наш" повторял одно и тоже: "За-ре-каюсь, каюсь, каюсь больше про них не писать". Ближе к свету, проникавшему сквозь затянутое рыбным пузырём оконце, висел на крючьях жирный Зыков, неожиданно впавший в немилость. Рядом из большого алюминиевого бака-чана-кастрюли с надписью "Общепит" торчали конечности очередного четвертованного автора, дожидавшиеся автотранспорта, чтобы быть отвезенными на писательскую свалку в поселке "Переделкино". Над всем этим безобразием висел на стене лоузнг-плакат "Как их не переделывай, а четвертовать лучше".
Малюта усадил гостя за многострадальный, умытый слезами многих борзописцев стол. Достал откуда-то литровую бутыль мутной жидкости, два заляпанных граненных стакана и большую луковицу, которая чудесным образом мгновенно очистилась от шелухи, предлагая себя для закуски и добавив специфического запаха в общую атмосферу.
- Самогон не пьём-с, - отстранился ручонкой гость, когда хозяин вознамерился виртуозно разлить.
- Тебе "Хеннеси" что ль подавай?
- Я не разбираюсь и в теннисе, - полез за пазуху гость и достал пухлую кипу мятой бумаги.
- Ну, как хошь! - Малюта плеснул себе, опрокинул в пасть, крякнул и занюхал луковицей. - Ну, читай тогда. Только тише, чтоб Главного не разбудить.
- Можно я сначала немного о себе...
- Валяй, но не долго! - Малюта снова плеснул и весь цикл повторил.
- В середине января у меня вновь случилось тяжелейшее обострение туберкулёза...
"Не хватало еще от него заразиться", - тревожно подумал Малюта и воткнул в каждую ноздрю по кусочку луковицы.
- Страховое агентство, в котором я работал, в очередной раз предоставило мне отпуск для лечения, и я в январе уехал в горный пансионат в Шпиндлермюле.
"Ишь ты... в пансионат! А мы здесь прозябаем", - Малюта с горя еще плеснул себе.
- Там я страдал от одиночества и в тоже время сторонился пансионеров. Я мечтал о приезде Милены и боялся её приезда...
- Что так? Плохо, что ли с эрекцией?
- И с этим тоже...
- После лука знаешь, как стоит! Как дрова. Вот сейчас хоть кого трахнуть могу... Извини, что перебил, - из жалости что ли к чахоточному Малюта вдруг ощутил прилив нежности, и правый глаз, под которым торчал больший кусок луковицы, увлажнился.
- Меня мучила бессонница,... но именно там я и начал свой роман.
- Правильно. Когда не спится, только романы и писать... Как назвал?
- "Замок".
- Хорошее название. Просто, коротко и ясно. Это я тебе как редактор говорю. А еще лучше бы - "Тюрьма" или "Лагерь". Правда, длиннее... У тебя лучше. Молоток!
- Послушаете? - автор зашелестел листами.
- Охотно! Только не громко... - содержимое емкости еще убавилось на стакан, а со стороны кровати несся уже не храп, а рёв.
- "Хозяин встретил гостя приветствием. На втором этаже была приготовлена комната. "Княжеский покой", - сказал хозяин.
- Прям, как у нас, - Малюта подпёр голову рукой и заметил, что из правой ноздри лук выпал и слезливость прекратилась.
"Это было большое помещение с двумя окнами и стеклянной дверью в промежутке между ними; размеры этой стылой комнаты удручали. Немногочисленные предметы обстановки стояли у стен на удивительно тонких ножках - можно было подумать, что они железные, но они были деревянные. Гость постоял у одного из окон, вглядываясь в темноту ночи, затем двинулся к стеклянной двери.
- На балкон попрошу не выходить, - сказал хозяин, - там опорная балка немного поветшала".
"Ишь ты, у них и балкон. А мы здесь в подвале ютимся. Мэр всё успокаивает: скоро переведем вас в новое помещение. Вы этого достойны. Дни идут, и ни фига..." - Малюта заплакал и левым глазом, заменив в левой ноздре кусочек лука на свежий.
"Вошла горничная и, прибирая что-то около умывальника, спросила, достаточно ли натоплена комната. Гость кивнул".
- И горничная у тебя там! А каково нам тут одним без бабы управляться? - воскликнул в сердцах Малюта и засосал из горла.
- Прошу меня не перебивать, - взбрыкнул автор и закашлялся.
- Ну, вот теперь микробов здесь напустишь. У нас же здесь не туберкулёзный профилакторий. Читай уж!
Сплюнув в платок, автор продолжил: "Никакого неудовольствия он пока не выказывал, однако не раздевался, а так и ходил по комнате в плаще, с палкой и шляпой в руках, словно еще не был уверен, останется он здесь или нет. Хозяин стоял рядом с горничной. Неожиданно зайдя им обоим за спину, гость крикнул: - Что вы шепчетесь?"
Чтец, войдя в раж, тоже громко крикнул, отчего со стороны кровати храп-вой вдруг внезапно прекратился и скрипучий голос сумрачно спросил: