Альба Георг : другие произведения.

Ямайский ром-1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Георг Альба

Ямайский ром

( Роман)

  

По мотивам произведений Джозефа Конрада

  
  
  

Эпиграф:

Ommia vincit labor improbus

  

(" Всё побеждает упорный труд", лат.)

ПРЕДИСЛОВИЕ.

   С созданием в 1802-м году "Министерства военно-морских сил" и учреждением при нём специального "Комитета образования флота" во главе с графом А. Р. Воронцовым, управление строительством кораблей значительно улучшилось. Были приняты энергичные меры по подготовке кадров и изготовлению инструмента. Открылись чертёжные мастерские, увеличилась сеть морских училищ, готовящих штурманов. В Петербурге и Херсоне были расширены училища корабельной архитектуры, выпускавших корабельных мастеров, механиков и гидравликов. Однако многим из полезных начинаний осуществиться до конца, было не суждено.
   В " Комитете образования флота" возобладало мнение, как об этом говорится в докладе Воронцова царю, что "России быть нельзя в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится"...
   Адмирал В. М. Головин в своём памфлете "О состоянии Российского флота" в период царствования Александра Первого писал: "... если гнилые, худо и бедно вооружённые корабли, престарелые, хворые, без познания и присутствия духа на море флотовожди, неопытные капитаны и офицеры, и пахари, под именем матросов, в корабельные экипажи сформированные, могут составить флот, то мы его имеем"!
   Даже морской министр, адмирал Чичагов, считал флот "обременительной роскошью для государства". Сменивший его французский эмигрант маркиз Де Траверсе и его преемник Фон Моллер не отличались от предшественника. За время их руководства военно-морской флот был приведён в полное запустенье. И хотя в России, как и на Западе, начали появляться колёсные и винтовые корабли, доказавшие большие преимущества перед парусными судами, многие консервативно настроенные офицеры не верили в эти преимущества и продолжали уповать на парусный флот.
  
   В 1850 году Великий князь Константин Николаевич ( в правление императора Александра Второго) был назначен председателем Временного Комитета по морской артиллерии и председателем Комитета по пересмотру Морских Уставов. А в 1853-м году он стал генерал-адмиралом и, возглавив Морское ведомство, начал реорганизацию его управления и всего флота. Неординарность личности Константина Николаевича проявлялась в широте взглядов, в государственном, а не ведомственном подходе к задачам правительственной политики.
  
   Фоном нашего последующего повествование станут выдержки из переписки Императора Александра Второго и Великого Князя Константина Николаевича, посвящённой обустройству и перевооружению Российского Флота. А теперь самое время начаться и самой "повести".
  

***

   В бешеном беспорядке неслись над ревущим океаном свинцовые тучи, стелы молний разрезали темноту, ярко освещая вздымавшиеся волны. Ветер свистел в снастях и рвал паруса. Огромные горы воды обрушивались на корпус фрегата. Корабль то поднимался над волнами, то падал в пенящуюся бездну. От страшной качки и ветра жутко скрипели мачты, и стонало всё судно.
   В такой ужасный переплёт и попала " Святая София", возвращавшаяся с Ямайки в Россию с грузом отменного рома. Судно было старым и не могло соревноваться в проворности с входившими в моду, паровыми судами. Но "старушка" была ещё "О-го-го"! И если б не этот проклятый ураган, бушевавший уже несколько дней, и доведший судно до полного измождения, могла бы ещё и поспорить с молодыми "самоварщиками", как в насмешку называли старые моряки машинные суда. Но видно, как и человеку, так и кораблю свой срок отмерен и ничего здесь не попишешь...
   Фрегат уже давно потерял управление - был сломан руль, сорвано много парусов. И озверевшее море играло им как щепкой, да и обнаружилась течь. Курс тоже был потерян, и судно сносило на юг, к берегам Африки, в сторону от намеченного маршрута.
   Экипаж давно попрощался с жизнью: старые матросы надели чистое бельё, как и положено по морской традиции встречать смерть, и читали "Отче Наш", молодые дрожали от холода и страха.
   Неожиданно все услышали, с трудом пробивавшийся сквозь рёв и вой стихии, голос вахтенного:
  -- Земля, земля! Вижу землю!
   Но это сообщение мало кого обрадовало. Все шлюпки и катер давно разбиты, и высадиться в такую погоду на берег не представлялось возможным. К тому же, вскоре все увидели, что земля - это гряда острых скал, отделявших далёкий зелёный берег от океана, и неуправляемое судно несётся прямо на них. С приближением земли приближалась и верная смерть!
   - Где ты, Николай Угодник? Спаси, сохрани и помилуй нас! - неистово орал кто-то из старых матросов, осеняя себя крестным знамением.
  
   А началось плавание удачно: вышли из Кингстона на Ямайке, благополучно прошли Наветренным проливом между Кубой и Гаити, миновали Багамы, оставшиеся по левому борту; а по правому - мелькнул остров Кайкос. Но в районе Саргассова моря, где-то на широте тропика Рака и под 70-м градусом северной долготы, попали в зону бурь, и там корабль завертело. Сначала понесло на северо-запад в район Азорских островов, а оттуда, почти точно по меридиану, - вниз к Островам Зелёного Мыса. Неуправляемое судно, подхваченное северным экваториальным течением и подгоняемое шквальным ветром, устремилось ещё дальше на юг, вдоль западных берегов Африки.
   Фрегат был когда-то боевым кораблём и даже участвовал в поединке с турками, но затем, как военная единица, устарел и подвергся переоборудованию в гражданское, торговое судно. В свою бытность военным, имел он на вооружении 26-ть 12-ти фунтовых пушек, амбразуры которых потом прочно задраили и оставили только два сигнальных орудия на корме и на носу. Говорят, что в году 1832-м, когда прославленную в дальнейшем писателем Гончаровым "Палладу" никак не могли достроить, хотели послать в кругосветное путешествие "Святую Софию" и сам Путятин осматривал судно на пригодность его к длительному походу. Но что-то тогда помешало осуществлению этого проекта... А теперь вот бывший вояка доживал свой век, возя мирные грузы и курсируя между Старым и Новым Светом, бороздя воды Атлантики.
   Экипаж корабля состоял из 11-ти офицеров, врача, священника, письмоводителя, матросов. Всего на борту было 218 человек. Отправился в это плавание и известный учёный - естествоиспытатель Леонид Семёнович Ценковский, прославившийся в научных кругах тем, что в 1848 году посетил Египет и изучал долину Нила.
   Управлял судном капитан 1-го ранга Александр Иннокентьевич Каменов, испытанный и опытный моряк. Он родился в далёком городе Астрахани, в семье прапорщика Корпуса Флотских Штурманов, Иннокентия Даниловича Каменова. С малых лет Саша Каменов любил мастерить модели кораблей, проявлял исключительные способности к математике и черчению. В 11 лет его определили в Петербургское мореходное училище, и дальше его карьера складывалась благополучно, пока он, будучи правдолюбцем, не повздорил с вышестоящим начальством и не был для острастки переведён с военного судна на гражданское, подлежащее скорому списанию вообще. А спор вышел из-за того, что Каменов, в отличие от многих консерваторов, ратовал за паровой флот. Ах, ты захотел стать "самоварщиком"? Это прогрессивно? Ну, тогда вот иди и поплавай на старой "барже" под парусом и, скажи спасибо, что тебя за дерзость совсем не разжаловали из флота!
   Главным штурманом на "Святой Софии" был Карл Иоганович фон Штреймиль, из обрусевших Ливонских баронов.
   Он приходился зятем министру Внешней Торговли и имел хорошие связи в Морском министерстве, так как был, к тому же, в каком-то родстве и с бывшим некогда Министром Флота, фон Моллером. Взглядов он придерживался консервативных и целиком был занят лишь собственной карьерой. Впрочем, из карьерных соображений, он с завидной лёгкостью менял свои взгляды как перчатки. Как штурман, он никуда не годился - возможно, что и неудачно им проложенный курс, стал причиной того, что случилось с кораблём.
   Отношения между штурманом и капитаном были натянутыми. Барон, не стесняясь, часто публично отзывался о капитане неуважительно, намекая на его не знатное происхождение. Капитан, в свою очередь, тоже недолюбливал барона, разговаривая с ним кратко и сухо.
  
   Ну вот теперь, когда антиподы намечены и обстановка вкратце обрисована, можно плавно перейти и к параллельному повествованию.
  
   ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПЕРЕПИСКИ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА ВТОРОГО И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА НИКОЛАЕВИЧА.
  
   Александр ---- Константину:
  

С.П. 20 янв. 1857.

   Пользуюсь отъездом Крауна, чтобы ответить тебе, любезный Костя, на три твоих письма, за которые искренно благодарю тебя! (...) Письмо твоё к Горчакову, о Китайских делах, прочёл я также с большим вниманием и мысль о посылке туда Путятина опробую... Время для нас дорого и весьма желательно, чтобы мы могли кончить с Китайцами, прежде чем Французская или Английская миссии туда прибудут (...) Третьего дня была прибивка новых штандартов Лейб-гвардии Черноморской и Царско-сельской дивизий и Кирасирского полка жены, в её присутствии освящение и парад в манеже. Всё удалось хорошо. (...) Обнимаю тебя, Санни и милых ребятишек от всего сердца. Да будет благословение Божие с вами. Всей семье мой поклон.

А.

***

  
  
   Все на палубе замерли в напряжённом молчании и вглядывались в смутные очертания. Земля быстро приближалась. Уже была видна пышная растительность на берегу, которая в призрачном свете молний казалась угрюмой и печальной. Эти тяжкие минуты ожидания, когда корабль напорется на скалы, казалось, длились целую вечность. Только тот, кому приходилось стоять перед лицом неминуемой опасности, может представить себе это томительное ощущение.
   Внезапный сильнейший толчок и треск вывели моряков из оцепенения. Многие попадали, палуба огласилась криками боли и отчаянья. Судно, прочно сев на камни, замерло. В огромные пробоины в днище устремилась вода, заполняя трюм. Как говорится, "не было бы счастья, да несчастье помогло"! Пережидать бурю, сидя на скалах, было гораздо сподручней, чем болтаться "без руля и без ветрил" в бушующем океане. Точка была поставлена, оставалось ждать перемены погоды...
   К утру шторм утих, и небо очистилось от туч. Яркое знойное солнце осветило последствия трагедии, а они были печальны: бушприт поломан, фок- мачта надломилась и согнулась, грот-мачту пришлось срубить самим, бизань-мачта тоскливо накренилась. Судно стояло на камнях в наклонном положении, все предметы, находившиеся на палубе, скатились к левому борту, обращённому к берегу. Правый борт, задранный, с зияющими пробоинами обдавался волнами прибоя. В момент удара о скалы оба орудия, и носовое и кормовое, пробив обшивку полетели в воду и теперь покоились на дне.
   Весь экипаж высыпал на палубу, радуясь солнцу и прекращению ненастья. Шкипер с боцманом, схватясь за головы, подсчитывали нанесённый стихией ущерб. Учёный-естествоиспытатель, не забывая о науке ни при каких обстоятельствах, наблюдал с палубы за морскими птицами и записывал в толстую тетрадь: " Вблизи судна резвились чайки, поморники; вдали разрезали воздух крупные альбатросы и фрегаты; мелькали и фаэтоны, величиной с голубя, белые плюмажи которых, чуть окрашенные в розовое у краёв, ещё более подчёркивали жгучую черноту крыльев. Иногда из воды выглядывали и черепашьи головы. Это, так называемые, Каретты или Биссу, с полукруглым, вздутым панцирем. Они хорошие пловцы и могут очень долго находиться под водой. Мясо их не вкусно, но яйца считаются изысканным блюдом".
   Капитан стоял на уцелевшем мостике и вглядывался вдаль. Море было совершенно пустынным. Время шло к полудню, в самый раз узнать координаты. Поднеся секстант к глазам, он определил высоту солнца, что показывало широту места. Затем - при помощи хронометра вычислил и долготу.
  -- Мы находимся где-то на широте между Экваториальной Гвинеей и Габоном, в районе острова Кориско, вблизи экватора, - объявил он команде.
  -- Это надо же куда нас занесло! К черту на кулички! Куда Макар телят не гонял! - раздались голоса в толпе.
   Капитан задумался - Да, далеко нас забросило от родного дома! Что-то надо срочно предпринимать... Высаживаться на берег? Ну не загорать же здесь на камнях?
  
   Так часто бывает в жизни: вы долго колеблетесь и не знаете, как быть, а в конце концов решаете вопрос в одно мгновенье.
  -- Будем высаживаться на берег! - нарушил молчание капитан, - Если вплавь, так вплавь! Собирайте всё необходимое, не обременяя себя лишним грузом. Постепенно все нужные вещи перетащим на берег, если даже придётся сделать несколько рейдов!
   Перетаскивать на берег, который находился метрах в двухстах от камней, пришлось много чего, начиная с личных вещей и инструментов (топоры, молотки, пилы и гвозди) и кончая грузом, увесистыми бочонками с ямайским ромом, будь он не ладен! Дело затянулось, и понадобился не один день, но всё равно большая часть вещей осталась на борту. Тяжёлые вещи таскали, дождавшись отлива, когда уже можно было до берега дойти по грудь или по пояс в воде. Хорошо, что и дно было ровным и песчаным - это способствовало успеху операции.
  
   На берегу, чуть отступив от песчаного пляжа, начиналась пышная тропическая растительность. Огромные деревья-великаны, перевитые лианами, сочные побеги трав и кустарника, яркие диковинные цветы - всё это ярусами возвышалось над обжигаемой немилосердным солнцем землёй.
   Чуть подальше, за деревьями, виднелись невысокие горы, заросшие лесом по склонам. Воздух сотрясался шумной разноголосицей множества птиц, а по ветвям деревьев скакали полчища маленьких проворных обезьян, потревоженных появлением в их целомудренных краях необычных гостей.
   Вблизи от начинавшегося леса, матросы из досок принесённых с судна, остатков мачт и рей быстро сколотили несколько домиков-бараков, сделали навес для бочек с ромом и запасов спасённого провианта (вяленой рыбы, галет, сухарей и ёмкостей с питьевой водой). Чуть поодаль сколотили и "кают-компанию" для капитана и офицеров.
   Устроившись, произвели лёгкий осмотр окружающей местности. По обе стороны от лагеря тянулся, теряясь вдали песчаный берег, а за спиной - стена зарослей, сквозь которые можно было двигаться, лишь прорубая себе дорогу.
   Сверившись с картой и учтя координаты, капитан пришёл к выводу, что
   ближайший порт Сан-Томе находится юго-западнее на острове того же названия, а на материке на северо-востоке, в Экваториальной Гвинее, - порт Бата и юго-восточнее, в Габоне, есть крупный порт Либревиль. "Что же это за остров? Судя по карте, здесь должна быть вода. Неужели это какая-то неизвестная земля? Да, ведь, вроде всё уже изведано... Правда, есть ещё "белые пятна", но они на материке, в джунглях центральной Африки..." - думал капитан.
  -- Леонид Семёнович, - обратился Каменов к Ценковскому, - вы знаете почти всё и обо всём. Что вам известно об этих местах?
  -- А что вас именно интересует? - ответил учёный.
  -- Ну вот, что-либо об этой Экваториальной Гвинеи, вблизи берегов, которой мы, по-видимому, находимся.
  -- Мне известно, что страна эта с 18-го века стала владением Испании.
   Чем она была до этого неизвестно даже мне. - улыбнулся Ценковский, - Этнический состав: группа нигер-конго, климат экваториальный, да это мы и сами чувствуем своим телом... Ну что ещё сказать?
  -- Что, вообще, это за страна, какой язык?
  -- Страна отсталая, аграрная; язык господствует испанский; большую часть населения колонизаторы обратили в католиков, но есть и язычники. Об остальном надеюсь ещё и сам разузнать, коль судьба сюда занесла.
  
   Оставим на время учёного и капитана и вернёмся к переписке императора и его брата

***

   Александр ------ Константину.

С. П. 21 февр. 1857

  
   Благодарю тебя, любезный Костя, за все твои письма, на которые доселе не отвечал тебе, ожидая первого отправления курьера в Ниццу.
   С радостью узнал, что ты остался доволен осмотром эскадры нашей в Генуе. (...) Надеюсь, что с Божьей помощью и с ловкостью, доказанной по Японскому делу Путятиным, мы добьёмся важнейшего для нас результата, т. е. признания за нами всего левого берега Амура. (...)
   В понедельник хочу съездить в Кронштадт посмотреть Офицерскую стрельбу и объехать Гавани. Мы с женою обнимаем тебя от всего сердца. Твой брат и друг.

А.

***

  
   Под вечер в "кают-компании" собрался офицерский совет. Решено было, что часть людей отправится вглубь территории на разведку, а остальные останутся в лагере охранять груз и вещи, дожидаясь возвращения отряда. Большая часть моряков должна была остаться в лагере во главе с Карлом Штрейнмилем. В поход же предположили отправить человек 15-20 под начальством Каменова, включая в группу помощника Ивана Егорова и учёного-естествоиспытателя, которому исследовательский зуд не позволял сидеть без дела. Перед экспедицией ставилась задача разузнать, что представляет собой данная земля - остров или материк? Обитаема ли она? Продуктами запаслись на неделю, хотя так долго бродить не собирались. Взяли топоры, ножи и оружие на случай непредвиденных встреч. Вооружение было весьма неплохим и включало в себя: два тяжёлых двуствольных ружья, заряжающихся с казны, центрального боя, с зарядом в 11 драхм чёрного пороха ( с таким только ходить на слонов); три двуствольных ружья системы "экспресс 500", стреляющих разрывными пулями, рассчитанными на заряд в 6 драхм (прекрасное оружие на среднего зверя); одно двуствольное каперовское дробное ружьё 12 калибра, центрального боя, с обоими стволами - ЧОК (сужение канала ствола в дульной части охотничьего ружья); три магазинные винтовки системы "винчестер" (но не карабины); три самовзводных револьвера "кольта" с патронами крупного калибра. Итого - 9 ружей и 3 пистолета на двадцать человек - даже совсем и не плохо.
   Всё это добро в своё время закупил в Англии барон, собиравшийся отправиться как-нибудь на сафари и вот случай неожиданным образом представился. Отечественному тульскому оружию он предпочитал иностранное, резонно полагая, что там делают лучше. У оставшихся в лагере тоже имелся подобный арсенал, поэтому, можно сказать, моряки были вооружены почти "до зубов".
   На утро отряд двинулся в путь. Остающиеся в лагере пожелали уходящим счастливого пути. Экспедиция ступила под сень вечнозеленых деревьев. Люди шли не зная куда, не смея думать о том, сколько именно придётся пройти. Среди густой растительности было душно и влажно - лучи редко пробивались сквозь плотную листву. Обезьяны, возбуждённые появлением двуногих существ, с криками носились по деревьям над их головами. Продвижение было трудным: приходилось топорами прорубать себе путь сквозь заросли кустарника и сети лиан.
   Часто вязли и проваливались в топях, обманчиво заросших красивыми цветами. К концу дня выбившиеся из сил путники решили сделать привал и приготовления к ночлегу. С наступлением сумерек в лесу стало совсем темно. Выйдя на обширную поляну, неожиданно встретившуюся на пути, поставили палатки и разожгли костры.
  -- Кого нам из хищников стоит здесь опасаться, Леонид Семёнович? - спросил капитан расположившегося у огня учёного.
  -- Знаю точно, что львов и тигров здесь нет, - ответил Ценковский, - а вот, что касается леопарда... то вполне может и пожаловать на огонёк, так что надо быть на чеку.
  -- А кто ещё водится в этих местах?
  -- Крокодилы, но они в водоёмах и это нам не грозит; бегемоты и носороги на равнине - они тоже пока не страшны, а вот змей надо опасаться, - ответил учёный и принялся за свои записи.
  -- Придётся выставить часовых - ночь в тропическом лесу не безопасна, - сказал капитан и пошёл к матросам.
  
   Здесь настал удобный момент рассказать поподробней о нашем капитане, а заодно и вспомнить то роковое утро на корабле, когда "падающий" барометр возвестил о приближающимся несчастье.
  
  -- Бывают такие капитаны, которые за весь рейс бояться рот раскрыть, чтобы не уронить собственного достоинства, - говорили матросы между собой,- но наш не такой!
  
   Лицо капитана, по закону материального отражения, точно воплощало духовный облик владельца; его нельзя было назвать не энергичным и не пассивным; казалось, что ярких черт в нём не было, - самое обыкновенное лицо. Глаза были голубыми, а взгляд прямой. Волосы, белокурые и очень тонкие, словно каёмкой пушистого щёлка охватывали лысый купол черепа от виска до виска. Усы, огненно-рыжие, походили на медную проволоку, коротко подстриженную над верхней губой; как бы тщательно он не брился, огненно-металлические отблески пробегали по щекам его всякий раз, как он поворачивал голову. Роста капитан был, пожалуй, ниже среднего, слегка сутуловатый, и такой коренастый, что костюм, казалось, всегда чуточку его стеснял.
   Он имел на Большой Земле семью - жену и детей, но домашних навещал редко. В течение многих месяцев он посылал письма, в которых уведомлял их о своих успехах и странствиях по лику земли. В этих посланиях встречались такие фразы: " Здесь стоит сильная жара" или "В первый день рождества мы повстречались с айсбергами". И родственники познакомились с названиями многих кораблей, с именами шкиперов, командовавших ими; с именами судовладельцев; с названиями морей, океанов, проливов и мысов, с чужеземными названиями портов, откуда вывозят лес, хлопок или рис; с названиями островов...
   Капитана нельзя было назвать ни словоохотливым, ни молчуном, но для разговоров он находил очень мало поводов. Эти поводы, конечно, доставляло исполнение служебных обязанностей, приказы, распоряжения и т. д. Он сам любил людей немногословных, таких, с которыми вы можете быть спокойны: им не придёт в голову нарушать полученные инструкции.
   В то роковое утро на корабле он созерцал падение барометра, которому не имел причины не доверять. Падение - принимая во внимание совершенство прибора, время года и положение судна на земном шаре - носило всегда характер зловеще-пророческий.
   "Барометр упал, что и говорить... - подумал капитан. - Должно быть, поблизости разыгралась на редкость скверная буря".
   Через час пошли поперечные волны, не очень пока тревожа судно и команду. Капитан всегда хвалил корабль за его остойчивость и ласково называл "Софию" : - Старушка, красавица и умница!
   Каменов снова вернулся в свою каюту, где его ждало письмо, недописанное с позавчерашнего дня. Эти длинные письма начинались словами: "Моя дорогая жена"... Капитан, верный фактам, - только они и доходили до его сознания, - добросовестно трудился, излагая их на многих страницах.
   Дом с красивым портиком, куда адресовались эти послания, находился на Васильевском острове; перед окнами был крохотный садик, а в парадной двери красовалось цветное стекло. Под той же крышей проживали ещё дочь Лидия и сын Тимофей. Эти двое были едва знакомы с отцом. Они знали его как редкого гостя, привилегия которого - курить по вечерам в столовой трубку и спать в доме. Долговязая девочка, пожалуй, стыдилась его, а мальчик был к нему откровенно равнодушен и проявлял это чувство с восхитительной прямотой, свойственной его возрасту. У супруги же была одна тайна: она смертельно боялась, как бы муж не вернулся с намерением навсегда остаться дома.
   Следя за упорным падением барометра, Каменов думал: "Видно, быть скверной погоде". Жара стояла невыносимая, тяжёлая и липкая. Воздух казался густым. Неблагоприятную погоду он знал по опыту, а определение "скверная" применялось к погоде, причиняющей моряку умеренные неудобства. Бледное и тусклое солнце изливало свинцовый жар и странно мерцающий свет.
  -- Интересно, откуда взялось это проклятое волнение? - громко спросил штурман, покачнувшись и с трудом удержавшись на ногах.
  -- С северо-востока, - проворчал капитан. - Пойдите, взгляните на барометр!
   Барон заглянул в штурманскую рубку и вышел с перекошенным лицом:
  -- Надвигается буря! В этих широтах они особенно опасны!
  -- Это всё от жары, - улыбнулся капитан, - погода ведь ужасная.
  -- О господи! - воскликнул старший помощник, взглянув на горизонт, который, вдруг наклонившись под углом в 40 градусов, казалось, завис и стал медленно оседать. - Господи! Что же это такое?
  
   Тяжёлая чернильница скользила по столу и увёртывалась от пера, но, несмотря на её дикий танец, всё же удалось сделать записи в судовом журнале: число пройденных миль, курс; в графе "ветер" - штиль с полудня до 8-ми вечера; в графе "заметки" - гнетущая жара, крен сильный, волны высокие, поперечные... Заход солнца угрожающий, на северо-востоке низкая гряда облаков. Всё к тому, что движется тайфун!
  
   День клонился к вечеру. Заходящее солнце походило на угасающий коричневый диск и не излучало света, как будто с этого утра прошли миллионы столетий, и близился конец света. Густая гряда облаков зловеще тёмно-оливкового оттенка появилась на севере и легла низко и неподвижно над морем. Судно, ныряя, шло ей навстречу, словно истощённое существо, гонимое к смерти...
  
   Дальнейшее, читатель, нам известно. Вернёмся к отряду в лесу, остановившемуся на привал.
  
   Все приступили к ужину. После первого нелёгкого дня путников валило с ног от усталости. Поев, моряки стали устраиваться на покой. По мере сгущения сумерек из-за плотной стены деревьев и зарослей всё громче, чаще и настойчивее стали доноситься вой и рычание вышедших на охоту хищников. Но усталость победила страх и лагерь вскоре огласился богатырским храпом, по силе и громкости не уступавшем голосам ночных зверей. Лишь несколько часовых вынуждены были бороться со сном, утешаясь тем, что в следующую ночь, когда на вахту заступят другие, им удастся отоспаться сполна.
   Опустилась ночь с её непроницаемой, осязательной темнотой, с чёрными тенями, с гулкими криками зверей; с неопределёнными формами, что возникают из темноты, под влиянием физического истощения и нервного ужаса, и сознания безлюдья, одиночества и затерянности в этой глуши.
  

***

   Снова переписка царствующих особ:
  
   Александр ----- Константину.

С. П. 9 март 1857 г.

   ... В понедельник на второй неделе, как ты уже знаешь по телеграфу, был я в Кронштадте и остался весьма доволен, всем виденным, т. е. офицерской и в особенности матросской стрельбой, как из нарезных ружей, так и на учебной батарее. Порядком в Штурманском Корпусе и в порте я также был очень доволен. Но здесь в Петербурге два морских офицера, в том числе К. Л. Гейсмар, попались вместе с молодыми кавалергардскими офицерами в глупой шалости. Подгулявши, они ночью разъезжали по городу и били стёкла. Я приказал всех их выдержать 2 недели под арестом и надеюсь, что вперёд подобное не будет повторяться. (...) Вот пока и всё. Никола здоров и мил по-прежнему. Обнимаю тебя от всей души. Морякам нашим мой поклон, ты знаешь, и, надеюсь, и они знают, как у меня сердце к ним лежит. Бог с тобою.

А.

***

   На утро отряд моряков снова двинулся в путь. Деревья своими изогнутыми стволами загораживали дорогу, и ветви, перевитые лианами и диким виноградом, цеплялись за одежду, а ноги спотыкались об извилистые корни, заросшие травой. Случалось, что дорога представляла целый ряд затруднений, страхов и опасностей. Деревьев громаднейших размеров было навалено столько, что хватило бы на постройку целого флота. Валялись они во всевозможных направлениях, перекрещиваясь, образуя горы ветвей, громоздясь друг на друга; кроме того, между ними росли и перепутывались массы бананов, виноградных лоз, чужеядных растений, каких-то ползучек, похожих на пальмы, каламусов, бататов и пр., сквозь которые несчастной колонне приходилось пробираться, врезываться, ломиться, обливаясь потом, а там опять ползти, лезть, перепрыгивать через такую путаницу препятствий, что и описать сложно.
   Единственный человек в отряде, которого, казалось, все эти трудности никак не смущали, а напротив, увлекали и интриговали, был учёный Ценковский, не расстававшийся со своим блокнотом как другие с ружьями. На каждом привале он исписывал быстрым мелким почерком страницу за страницей. Заглянем и мы в его записи:
   " ... Здесь пышная флора. КОПАЛ простирает свои парные листья, осыпаясь орехами. Чёрное дерево источает смолу. Встречается каменный дуб, рододендроны, мазук. Гущи деревьев проплетены сетью толстых канатов; то - вьющиеся растения; и они - паразиты. Покрыты травою жирнейшие земли. Трава ИТИКАТИКА простёрла свои глянцевые листья. Цветут ИМБИРИ голубыми цветками, кругом оранжевые ОРХИДЕИ. Растительность носит остатки каменноугольного периода. Здесь, меж цветов, пролетает подчас бич скота, ядовитая муха ЦЕЦЕ; рои мошек КУНГО танцуют над мощным бугром муравейника"...
   На очередном привале, на просторной поляне напоролись, действительно, на большой термитник. Отряды огромных муравьёв сновали взад и вперёд в стройном стратегическом порядке, готовясь дать отпор незваным гостям. Пришлось покинуть опасное место.
   "... мухи жужжат мириадами, бесчисленные бабочки гоняются одна за другой. В листьях же прячется МЗИЭ, милейшая мелодичная птичка; водятся белые ИБИСЫ; слышится звук "чук-чук-чук" - это весть подаёт молодой МАРАБУ. Не перечислить зверей: леопарды, гиены, чьи голоса пугают нас ночью; носороги, буйволы и львы пока не встретились, но всё ещё впереди - надо продраться сквозь дебри на равнину, а там"...
  
   К вечеру набежали тучи, хоть среди деревьев и редко проглядывало небо, но сразу в лесу потемнело. Загрохотал гром, засверкали молнии. Разразилась страшнейшая буря, угрожавшая вывернуть с корнем все деревья и унести их вихрем; при этом пошёл сильнейший дождь, вслед за которым стало очень холодно.
   Сильнейшим порывом обломало и снесло вершины многих деревьев, а одна из стрел молнии расщепила пополам лесного гиганта, видневшегося в сотне метров впереди, от верхушки до корней, опалив стройные ветви величавого дерева. Дождь лился нескончаемыми потоками, пронизывая людей до гостей и заставляя дрогнуть...
  

***

   Александр ------ Константину.
   С. П. 23 марта 1857 г.
   Благодарю тебя, любезный Костя, за письмо твоё от 8 марта. По телеграфу я уже знаю о твоём благополучном возвращении в Ниццу после 10-ти дневного плавания с эскадрою, надеюсь, что ты остался всем и всеми доволен (...) Горчаков прочёл мне письмо твоё о посылке Путятина и свой ответ, из которого ты усмотришь, что хотя в инструкции ничего не упомянуто о гавани, но на словах ему предоставлено коснуться и этого пункта, если по обстоятельствам он признает это возможным. Во всяком случае будь спокоен, что левый берег Амура и устье останутся за нами и я разрешил Муравьёву продолжать в нынешнем году переселение туда ещё 3-з сотен Амурских казачьих полков (...) Я должен ещё предупредить, что по доходящим до меня сведениям действия агентов нашего Черноморского Пароходного Общества во Франции, к сожалению, как кажется, не совсем честны (...) В понедельник смотрел я весь здешний гарнизон и был вообще доволен, особенно кавалерией и артиллерией (...) Николе приказал сшить к 25-му числу Конно-Гвардейский мундир. Он здоров и мил по-прежнему. Мы с женой и детьми обнимаем тебя от всей души.
   Господь с тобой!
   А.
   Историческая справка: Великий Князь Константин Николаевич рассматривал Морское министерство, которое современники называли "министерством прогресса", как кузницу кадров для разных отраслей государственного управления; посылал способных молодых чиновников на стажировку в Европу и Америку, привлекал лучшие педагогические силы в "Морской сборник". Великий Князь искал, находил и поддерживал сторонников реформ в различных министерствах и среди общественных деятелей. Этому способствовало и его председательство в Русском Географическом Обществе, где с середины 40-вых годов, с самого начала его образования, сосредоточились основные силы будущих реформаторов.
  

***

   Наступил третий день пути. С утра снова сияло солнце, будто бы и не было накануне страшного ненастья. Его свет струился по лесу миллионами мягких лучей, веселя сердца и облекая божественной красотой бесконечные лесные перспективы. Толстые и стройные стволы превращались в колонны светло-серого мрамора, а капли росы и дождя - в сверкающие алмазы. Невидимые птицы бойко исполняли весь репертуар своих разнообразных песен; стаи попугаев, возбуждённые ярким солнцем и голосами людей, испускали весёлые крики и свист; толпы мартышек скакали и кувыркались самым непринуждённым образом, а издали по временам раздавался какой-то дикий и басистый хор : это означало, что где-нибудь собралась целая семья шимпанзе, и они предаются играм и веселью.
   Всё чаще стали встречаться свежие следы, там и здесь были поломаны кусты, местами ветви деревьев срезаны, валялись длинные жгуты из лиан. Всё свидетельствовало о близости человека. Вскоре и лес стал редеть, так что впереди и по сторонам можно было видеть местность на далёкое расстояние. Путь стал удобнее, и можно было ускорить шаг. Почва, перемешанная с песком и щебнем, поглощала дождевую воду, и идти по ней было легко и приятно. Лианы встречались уже не так обильно, и лишь изредка попадались какие-нибудь крепкие ползучие стебли, которые нужно было рубить.
   Дремучий лес, в котором было проведено столько времени и только сейчас путники увидели его предел, простирался и дальше на северо-восток; но к востоку начиналась совсем иная область - страна травянистых лугов, равнин и гор, с разбросанными и тут и там рощами, группами и рядами деревьев, вплоть до цепи холмов, замыкавших горизонт, и у подножья которых виднелись многочисленные хижины долгожданного человеческого жилья.
  

***

   Александр ------- Константину.
  

С. П.8 апр. 1857 г.

   Искренно благодарю тебя, любезный Костя, за интересное письмо твоё от 25 марта и в особенности за готовность, с которою ты принялся немедленно для сокращения расходов по морской части (...) Об офицерах, я полагаю применить к ним правила увольнения во временный и бессрочный отпуск, принятые по сухопутному ведомству, а остальным производить по твоему предложению пол жалования. Я приказал поспешить, сколько возможно отправлением наших кораблей в Чёрное море, где присутствие необходимо, в особенности теперь, когда англичане с такою наглостью снабжают черкес оружием и перевозят туда сброд людей всякого разбора, и взамен завели торг невольников (...)
   Рад весьма, что ты доволен нашей эскадрой (...) Мы с женою обнимаем тебя от всей души (...) Уверен, что ты не забудешь моих наставлений. Бог с тобою!

А.

   Из истории: В первой половине 19 века была построена целая серия новых кораблей: Быстроходный бомбардирский корвет "Гремящий" ( 24 пушки), фрегат "Кастор" (34 пушки), линкор "Эммануил" ( 64 пушки ), "Азов" и "Гангут". Весь флот был укомплектован, в основном, парусниками, лишь 18 % составляли паровые суда. Позднее были построены линкоры "Двенадцать апостолов" ( 130 пушек ), "Париж" и "Великий Князь Константин". Эти корабли были 3-х дечными со скоростью хода 12 узлов. На нижней палубе размещались 25 бомбичечких орудий системы Лехнера (снаряды которых взрывались от удара, поджигая противника), на других палубах - орудия меньших калибров. Ещё одним новым кораблём был линкор "Императрица Мария" ( 84 пушки ), построенный на Николаевской судоверфи.
   В разгар Крымской войны правительство приняло решение построить более ста паровых кораблей. В связи с применением нарезной артиллерии ставился вопрос и о защите кораблей бронёй. Однако, сложившаяся многовековая традиция использования фактически единственного вечного двигателя - ветра, и неверие моряков в надёжность паровых машин, вынуждали строить корабли с паровыми двигателями и парусной оснасткой. Типичным для этого периода был крейсер "Генерал-адмирал".
  
  
  
   Отряд вышел на большую поляну. Стадо буйволов лежавших в траве, с изумлением подняло головы; они пристально посмотрели на пришельцев потревоживших их спокойствие, медленно поднялись и отошли подальше.
   Моряки выстроились в боевом порядке: спереди и сзади с ружьями, а в середине безоружные - неизвестно какая может быть встреча. Мелькавшие возле хижин человеческие фигурки попрятались и вскоре вслед за этим раздались глухие удары барабанов. Аборигены тоже заметили пришельцев.
   "Уж не приветствуют ли так они нас"? - подумал капитан, но появившиеся чернокожие воины в количестве нескольких сотен, вооружённые копьями, луками и большими щитами, поколебали это предположение. Туземцы были высокого роста, с натёртыми чем-то медно-красным лицами. На головах развевались пышные султаны из белых перьев, а на плечи были наброшены плащи из шкур леопарда. Они, грозно крича и улюлюкая, потрясая копьями, решительно направились к морякам. По мере их приближения, стало заметно, что тела дикарей, ко всему прочему, татуированы чем-то белым - это производило жуткое впечатление.
   Матросы подняли ружья, но воины не обратили на это решительно никакого внимания и продолжали приближаться. Капитан сообразил, что они не понимают, что такое огнестрельное оружие; иначе не отнеслись бы к нему с таким пренебрежением.
  -- Бросить ружья! - скомандовал капитан. - Надо убедить туземцев, что мы пришли с мирными намереньями.
  -- Леонид Семёнович, - обратился Каменов к учёному, - вы ведь уже бывали в Африке. Сможете вы с ними как-то объясниться?
  -- Я знаю немного суахили, - ответил Ценковский, - но у них здесь множество наречий... впрочем, попробую.
   Дикари плотной толпой окружили моряков, но держась на безопасной дистанции, и зловеще смотрели на них, потрясая копьями и целясь из луков. Капитан и матросы, напротив, приветливо улыбались. Наконец, с десяток самых смелых, во главе с самым разукрашенным, по-видимому, вождём, приблизились настолько, что можно было начать переговоры.
   Капитан, пошарив в кармане и обнаружив там пару оторвавшихся во время похода пуговиц - пришить всё было не досуг - достал их и на ладони протянул самому разукрашенному. Вождь вышел вперёд, очарованный волшебным блеском неведомых предметов, и переменился в лице в лучшую сторону. Лица остальных тоже перестали быть зловещими. Дикарь боязливо и нерешительно взял блестящие предметы, попробовал их на зуб и расплылся в улыбке, если только можно за улыбку принять произведённую зверской рожей гримасу. Соплеменники тоже "заулыбались" подобным же образом, похоже рассчитывая, что и им перепадёт.
   "Лёд тронулся", - подумал капитан и стал шарить по карманам, надеясь найти и ещё что-нибудь. Матросы, следуя примеру командира, тоже стали выворачивать карманы в поисках сувениров. В ход пошли гвозди, гайки, брошки, дверные ключи и прочая завалявшаяся дребедень. Контакт был налажен!
   Ценковский попытался, припоминая нелепые слова экзотического языка, объяснить вождю, что пришельцы никакого зла на уме не держат и не желают причинить туземцам ничего плохого, что приплыли на большой лодке сюда по океану и чуть не погибли. Последние слова предводителя особенно тронули, если принять его частые кивки головой и невнятное бормотанье за признаки понимания и сочувствия.
   Вождь что-то покричал своим соплеменникам и туземцы, больше не считая белых опасными, повели моряков к себе в селение.
   Все воины были как на подбор, ростом под два метра, одним словом - богатыри! Все как один были опоясаны белыми буйволовыми хвостами; браслеты из таких же хвостов охватывали их ноги пониже правого колена. В левой руке каждый держал круглый щит, около полуметра в поперечнике, а в правой - копьё, за спиной торчали длинный лук и колчан со стрелами. Щиты были выделаны из буйволиной кожи.
   Подошли к селению. Хижины с куполообразными крышами имели каркас из прутьев, очень красиво переплетённых травой. В них были прорези, завешанные циновками, служившие дверьми. Сквозь эти двери можно свободно входить не сгибаясь.
   . Жилища достаточно просторные, с красивым полом из крепко утрамбованного толчёного известняка.
   Братание продолжилось и в селении, а языка жестов оказалось вполне достаточно для полного понимания обеих сторон. Хозяева угощали гостей своей специфической едой; моряки предлагали им отведать вяленой рыбы и сухих галет. И хотя еда для тех и других оказалась совершенно непривычной, это не помешало дальнейшему укреплению дружбы. В итоге, добрые туземцы предложили морякам переночевать в их селенье, чем и воспользовались благодарные путешественники, а страницы дневника Ценковского пополнились новыми записями: "... пекут из съедобных для них насекомых лепёшки; приготовляют ПОЛЕБЕ (род пива). Их зубы обточены; и мужчины и женщины в набедренных повязках из сушеных растений. Женщины грудь не прячут. Узоры татуировок из белой глины по всему телу. Племя носит свой узор-герб, вырезая его на коже. Женщины носят также ПЕЛЕЛЕ (кольцо на губе). Огонь добывают с помощью определённой древесины и кремниевых камней. Спят в своих хижинах-шалашах на жердях, под которыми разводят огонь, разгоняя дымом звенящих москитов. Охотятся на диких коз. Туземная еда: корни, грибы, травы, улитки, гусеницы, стебли бананов, манго... Манговые деревья, растущие повсюду, дают плод величиною с огурец или небольшую дыню. Вокруг селенья роют большие ямы-западни для крупных животных. Перед главной хижиной на слоновьем клыке восседает вождь-король; венец из белых перьев на нём. Как нам объяснил вождь, его племя носит название "Лут Джанг", что означает на их языке - БЕЛЫЕ ПЕРЬЯ"...
  

***

   Александр ----- Константину

С. П. 20 апр. 1857 г.

   Только несколько слов, любезный Костя, чтобы поблагодарить тебя за последнее письмо твоё из Ниццы и за поздравление с моим рождением (...) Погода у нас стояла ужасная всю светлую неделю, по ночам до -12 мороза. Сейчас стало теплее, но всякий день дожди. (...) Между тем, в Риме Мама жалуется на холод (...) Никола здоров и мил по-прежнему (...) Он и все дети тебя обнимают... Господь с тобою!

А.

  
   Историческая справка: Как известно, по кабальному Парижскому договору 1856 года России запрещалось иметь военно-морской флот на Чёрном море. После смерти в 1824 году Александра Первого, тормозившего развитие флота, началось усиленное строительство военных кораблей. Первым был 84-пушечный "Гангут", затем 110-ти пушечный "Император Александр Первый".
   Позднее вступил в строй 56-ти пушечный фрегат "Прозерпина" и 74-х пушечный корабль "Фершампенуаз", построенный на Охтинской верфи. 74-х пушечный "Константин" ( в 500 л. с. ) и 84-х пушечный "Выборг" ( винтовой, с паровой машиной мощностью 450 л. с. ) - это был первый винтовой линкор. В 1871 году был отменён унизительный договор о запрещении. А после русско-турецкой войны (1877-1878 гг.) ограничения в строительстве кораблей для Черноморского флота были сняты полностью...
  

***

  -- Погостили немного - пора и честь знать, - сказал Александр Иннокентьевич, выходя утром из хижины и сладко потягиваясь, - никогда не надо злоупотреблять ни чьим доверием.
   - Вы правы, господин капитан, - согласился с Каменовым Леонид Семёнович, - вот только нам побриться не помешало бы перед дальней дорогой.
  -- Да, и вы, как всегда тоже правы, - согласился капитан, проведя ладонью по шершавой щеке, и полез в рюкзак за бритвой, - вот только ни мыла, ни помазка, ни зеркальца не осталось - всё смыло за борт в тот день...
  -- Придётся у наших хозяев попросить хоть какого-нибудь жира, - предложил изобретательный учёный и пошёл немедленно претворять своё предложение в жизнь. Вскоре он вернулся с глиняной плошкой в руках, наполненной како-то тёмной густой массой.
  -- Буйволиный жир смешанный с песком, - заявил он радостно, протягивая плошку капитану, - Пользуйтесь, прошу вас!
  -- А что же дикари с этим делают?
  -- Похоже, замазывают щели в жилищах от проникновения насекомых.
  -- Никогда таким составом не пользовался, - поморщился капитан.
  -- Но всё же это лучше, чем лезвием по голой коже скрести...
  -- Ну тогда попробуем.
  
   Старательно натерев жиром подбородок и щёки, они начали водить по лицу бритвенными приборами, указывая друг другу где подправить, восполняя такими советами отсутствие зеркал. Очевидно, процесс был весьма болезненный, так как время от времени с обеих сторон раздавались охи и стоны, немало потешавшие собравшихся на небывалое зрелище многочисленных зрителей. Покончив с прискорбной процедурой и умывшись, принесённой женщинами водой, помолодевшие капитан и учёный, несмотря на многочисленные ссадины и порезы, были очень счастливы.
  
   И следуя мудрому правилу, высказанному капитаном в начале, наши путешественники двинулись в путь, провожаемые толпой женщин и детей, так и не успевших налюбоваться этими странными белокожими гостями.
   Подправленная, огненно-рыжая медная проволока усов блестела под носом у капитана. Гладко "выбритый" учёный-естествоиспытатель сверкал под утренним солнцем своими раскрасневшимися как от мороза щеками.
  -- А что же, чумазые-то, не бреются совсем? - спросил Каменов у Ценковского.
  -- А у них в тех местах, в каких у нас, волосы почему-то не растут, - ответил естествоиспытатель, - я имею в виду щёки и подбородок.
  -- Забавно сие, забавно! Когда будут знать с наше - тоже усами и бородами обрастут, наверное...
  
   Отряд на сей раз шёл по равнине, окружённой горами и лесом. Несмотря на утренние часы, солнце нещадно палило и пришлось всем снять верхнюю одежду, но оголяться полностью не стали во избежание ожогов. Шли бодро и весело - в селении хорошо отдохнули и пополнили свой запас провианта, взяв у туземцев их экзотических продуктов и питьевой воды. Воду дикари добывали из чистого ручья, сбегавшего с гор.
   " Эта земля окружена Большой водой", - вспоминал капитан рассказ вождя, - " Лут Джанг, Лут Джанг" бил себя в грудь чернокожий и обводил рукой кругом. - "Так называется его племя", - пояснил Ценковский. Выходит, что цивилизация не коснулась этих мест, коль они ещё никогда не слышали выстрелов. Хорошо, что нам не пришлось применять оружие да и то, что мы им не продемонстрировали какой чудовищной силой владеем - тоже хорошо. Зачем сразу выдавать все секреты? Всему своё время - может быть, этот фактор внезапности нам и пригодится в дальнейшем.
  

***

   Константин ------- Александру

10 апреля 1857 г. Тулон.

   Любезнейший Саша! Хотя сегодня только 10-е число, и до курьера ещё далеко, я всё-таки начинаю письмо (... )
   (...) Вход наш на рейд представлял самое великолепное зрелище.
   Я шёл впереди на "Олафе" под Генерал-адмиральским флагом, а за мною в кильватере сперва "Выборг", потом "Палкан", и у него на буксире "Кастор".
   Берега рейда были до такой степени покрыты зрителями, что они казались совершенно чёрными, и мы сперва понять не могли, что это такое. Форт Lamalgue первый отсалютовал моему Флагу 21 выстрел. Пройдя этот форт, мы стали входить на большой рейд, на котором в две линии была расположена французская эскадра из 7-ми кораблей и нескольких фрегатов и корветов всё только винтовых. Нам пришлось идти между обеих линий. В это время французы расцветились флагами и поставили людей по реям. Которые при нашем проходе кричали 6 раз " Vive L' Empereuer"( Да здравствует император!). В ту минуту, как мы поравнялись с колоссальным трёхдечным кораблём "La Bretagne", имеющим 130 орудий и машину в 1200 сил (это самое колоссальное творение нынешнего времени), на котором был поднят Флаг командующего эскадрою Вице-Адмирала Trehouart, вся эскадра начала салютовать. Но салют этот они производили не по-нашему, а самым частым непрерывным батальонным огнём из всех орудий, начиная с передней пушки нижней батареи, кругом всех батарей, поднимаясь с дека на дек, и кончая последней кормовой пушкой верхнего дека. Это они называют tirer en tire - Bouchon ( стрелять штопором, по спирали), и нельзя описать до какой степени это великолепно. Я им ответил 21-м выстрелом при подъёме французского флага. Лоцман нас провёл на малый рейд и поставил на якорь подле самой гавани. Тут тотчас съехались на пароход все здешние власти поздравить с приходом. Главный командир (Prefet maritime), Вице-адмирал Baron Du Bourdien, почтенный старик, потерявший левую ногу выше колена в Наваринском сражении. Он уже был на этом месте во время войны и снаряжал и отправлял всю крымскую экспедицию. Это человек испытанной честности и неимоверной деятельности. Он распоряжался 153 военными и транспортными судами, которые беспрерывно шныряли Крымом и Тулоном. Между тем он большой враг англичан (его отец убит в сражении с ними в 1809 году) и сохранил к нам и нашему флоту большое сочувствие с самого Наварина, и поэтому принимает нас с неподдельным радушием и готовностью. (...) На самом берегу у пристани стоял почётным караулом целый батальон морской пехоты со знаменем. Этот полк всё время в Крыму провёл в траншеях и потерял много народа. Во фронте было много солдат с крестами, и вообще они имели препочтенную фигуру. Пройдясь по фронту, мы сели в коляски и поехали в дом Главного Командира (Palais de La prefecture), где мне приготовлена квартира. По всей дороге были шпалерами расположены два полка пехоты, 12-й и 57-й, составляющие здешний гарнизон. В дому началось представление всех здешних властей, военных, морских и гражданских, всех офицеров и чиновников. Меня поставили посредине комнаты, а весь народ проходил мимо церемониальным маршем и кланялся. Je devais me tenir a quatre (Я должен был сильно сдерживать себя), чтоб не лопнуть от этой сцены, но однако выдержал свою роль. Этот день кончился большим обедом, я редко в своей жизни так уставал, как в этот день. В тот же день "Олаф" пошёл обратно к Мама в Вилла-Франку. (...)
  

***

   Теперь самое время вернуться в лагерь; тот, что построили матросы на берегу после кораблекрушения. Как там дела? Как там барон и его гарнизон? Поспешим же к ним.
  
   После того как отряд, возглавляемый капитаном, отправился в путь, а оставшиеся в лагере занялись различными хозяйственными делами, настал черёд рассказать поподробней и об антиподе капитана, бароне Карле Иоганне фон Штреймиле.
   У барона были совершенно чёрные волосы, чёрные как вороново крыло. Была у него также и борода, хотя и подстриженная, но всё же довольно длинная, и густые, косматые брови. Прибавьте к этому голубые со стальным отливом глаза ( у блондина они не привлекали бы внимания), представлявшие разительный контраст с тёмными волосами, - и вы легко поймёте, почему барон был весьма примечателен. Если бы не спокойные его манеры и солидная осанка, можно было бы заподозрить, что темперамент у него неистово страстный.
   Конечно, он был уже не первой молодости, но если выражение " в расцвете лет" имеет какой-либо смысл, оно вполне к нему применимо. Он был высокого роста, хотя довольно худощав.
  -- Вон идёт "чёрный штурман", - говорили ему вслед матросы.
  -- Если опоясать его красным шарфом, а голову повязать алым платком, он был бы в точности похож на одного из тех пиратов, которые бросали за борт мужчин, а женщин брали в плен! - шептались недоброжелатели.
   За ним утвердилась репутация неуживчивого человека, дотошного, придирчивого и вечно чем-то недовольного. Он был не из тех, кто задаст вам взбучку - и дело с концом. Нет, он отпускал ядовитые замечания жалобным тоном и, если уж невзлюбил кого-нибудь из помощников или подчинённых, то мог превратить его жизнь в пытку.
   Барон имел хорошие связи, у него были знатные предки и даже фамильный склеп в Александро-Невской Лавре. Часто, выделяясь на лице, заросшем чёрной бородой, его стальные глаза сверкали бешенством.
  
   Матросы в лагере время зря не теряли и, нарубив и натаскав множество брёвен и столбов, кучи лиан, ползучих стеблей и листьев для покрытия кровель, возвели ещё ряд дополнительных сооружений: кухню, амбар и офицерскую столовую. Собирались сделать вокруг лагеря и ограду, но отложили это на потом, а зря... Создали и специальный охотничий отряд из нескольких человек, в задачу которого входило - обеспечивать лагерь мясом или дичью. Часто рейды были удачными и повара колдовали то над мясом лесной антилопы, то - дикой козы. В больших котлах, перенесённых с судна на сушу, варилась тогда ароматнейшая похлёбка. Сбор съедобных плодов поручался другой группе. Это являлось занятием более простым, так как всё побережье было утыкано кланяющимися океану пальмами и кокосовые орехи и их молоко часто служили приятным десертом, а вездесущие бананы сами просились в руки - чем не райская жизнь! Такое просто не возможно было себе представить в суровой и холодной России. Моряки после перенесённых страданий оттаивали душой, наслаждаясь прелестям тропической жизни. Но нельзя сказать, что не было у этой жизни и изъянов.
  
   Во-первых: мыло, которого было мало ещё и на борту, кончилось.
   Народные умельцы немедленно изобрели ему замену - смесь касторового масла с древесной золой. После нескольких старательных попыток удалось получить довольно густую массу; её скатали в шаровидные куски и находили удовлетворительной. Она неприятно пахла, но всё-таки производила желаемое действие.
   Во-вторых: сетки вставленные в окна и двери против москитов, вовсе не защищали от этих мучителей. Они пролезали сквозь отверстия этих сеток так же свободно, как мыши пролезли бы сквозь сетки, приготовляемые для антилоп. Единственно действенным против них средством были занавески из частой кисеи; но под защитой этих занавесок люди сами чуть не задыхались от жары.
   В-третьих: иногда из лесной чащи приходили полчища красных муравьёв. Они шли длинными, густыми, непрерывными рядами, имея на флангах своих сторожевых воинов. Они осаждали кухню, забирались в офицерскую столовую, и горе той необутой ноге, которая отважилась бы наступать на них! Скорее дайте себя высечь крапивой, насыпать перцу на содранное место, чем испытать как эти безбожные кусаки тысячами облепят вас, залезут вам в волосы и начнут запускать в ваше тело свои крепкие, блестящие челюсти, после чего от каждого укуса у вас вскакивают болезненные волдыри. При их приближении всякая живая тварь трепещет, а люди вскрикивают от боли, воют, скачут и извиваются. Горячими углями моряки палили их тысячами, так что воздух наполнялся удушливым смрадом от печёных и жареных насекомых.
   В-четвёртых: каждую ночь слышались резкие крики лемуров. Сначала раздавались поразительно громкие, медленные возгласы, которые постепенно учащались, становились всё громче, выше, пронзительнее и чаще, причём звуки бывали то сердитые, то раздирающие, то жалобные. В тишине и темноте ночи они производили самое странное впечатление. Обычно на расстоянии каких-нибудь двухсот сажень друг от друга перекликались самцы и самки. Когда таких парочек случалось поблизости две или три, то не было никакой возможности снова уснуть, если случайно проснёшься среди ночи.
   Так что нашим морякам тропическая жизнь, всё-таки, мёдом не казалась...
  

***

   Константин ----- Александру (продолжение)

Вторник 9 апр. Тулон.

  
   Утром осматривали Адмиралтейство. Но так как это был первый визит, то везде нас встречали власти в парадной форме и сзади шла целая толпа (...)
   Однако я осмотрел в довольно больших подробностях фрегат " L' Imperatrice' Eugenie", кончающий в доках установку машин. Этот фрегат принадлежит к числу чудных произведений нового французского кораблестроения. Он колоссальных размеров, имеет машину в 800 сил, и будет ходить узлов 12. На нём есть много интересных подробностей, в которые я старался вникать, но которыми не стану тебе надоедать. Могу извлечь из них для нас всё, что только может быть полезно.
   После завтрака отправился в полной форме и ленте на рейд, сделать визит Вице-адмиралу Trehouart . Это самая почтенная фигура старого моряка, которую мне когда-либо случалось видеть. Даром что я был в полной форме, я осматривал его чудный корабль "Bretagne" в самых больших подробностях, был даже в трюме и в машине. Этот корабль - самая громадная махина, какая существует на свете, и притом гуляет по 13 узлов. Это кажется решительно невероятным, а между тем результат этот выведен не по лагу, который часто врёт, а по пройденному расстоянию. Потом в тех же подробностях осматривали колоссальный 2х-дечный корабль "Algesiras", который даёт такие же результаты, и заехали на фрегат "L' Audacieuse", который совершенно одинаковый с "Imperatrice Eugenie." Вот три лучшие образчика нынешнего французского кораблестроения!
   Французы откровенно мне говорили, что, так как они никогда не могут сравниться в силе и числе с англичанами, их настоящими противниками, то они стараются превзойти их достоинством и скоростью хода, и я думаю, что они правы и напали в этом на настоящую дорогу. Всё это есть творение их гениального корабельного инженера Dupuis de L' Home, который действительно человек необыкновенный и заставил сделать науке огромный шаг вперёд.

***

  

Ночь опустилась над лагерем. Все разбрелись по своим баракам и строились на ночлег. Только один человек с винтовкой на плече ходил возле костра, подбрасывая в него ветки. Это был, назначенный часовым, матрос Николай кузнецов. Из темноты, как обычно, раздавались голоса ночных зверей и птиц, от которых мороз шёл по коже и кровь стыла в жилах. Часовой мужественно боролся со сном, даже пытался себе под нос напевать " Степь да степь кругом ", которая непроизвольно превращалась в зевоту. Да, "степь", действительно, раскинулась вокруг необъятная: с одной сторон - "степь-лес", с

   другой - "степь-океан", одним словом - простор, гуляй - не хочу! " А в родной рязанской деревеньке всё же лучше, - подумал Николай и присел у костра, - Как там моя Манька, ребятишки? Нелегко ей с семерыми-то управляться поди? ... отец-то уж совсем старый да мать не моложе... А я вот тут застрял вместо того, чтобы помочь... поди, с голоду пухнут... Экое непотребство вышло, это надо же"!
  
   Дрожащие языки пламени высветили две украшенные жёлтыми перьями головы, высунувшихся из кустов за спиной у часового.
   Волосы пришельцев были охвачены обручем; на шее одного поблескивало ожерелье из обезьяньих зубов и два ряда шрамов украшали грудь и живот; на шее другого сверкали бусы из зубов человека, на лбу яркая повязка, на запястьях браслеты, а вокруг левого предплечья для защиты тела от повреждения тетивой лука - толстый валик из травы, зашитой в козью кожу. В руках оба держали острые копья. Разведав всё что нужно, разведчики так же бесшумно удалились, как и пришли.
  

***

   Константин --------- Александру (продолжение)

Среда 10 апрель Тулон

  
   ... Весь день таскался по Адмиралтейству, и на этот раз без официальной свиты, и потому мог осматривать его в самых больших подробностях. Мне нет возможности тебе его описывать, потому что тогда пришлось бы написать целые тома. Но главные и полезнейшие замечания я или сам записываю или заставляю записывать адъютантов. Одним словом, всё это пойдёт впрок и будет привезено домой. Даром, что эти осмотры ужасно утомительны и я до смерти устаю, я этим чисто жуирую и оторваться бы не хотел.
  
   Вечером театр, где меня принимали и рукоплескали и криками чрезвычайно любезно. (...)
  

***

   Вождь туземцев так же сообщил морякам, что его предки пришли с Большой Земли-матери, на этот кусок суши, окружённый Большой Водой (океан), и что на острове есть и Быстрая вода (река), впадающая в океан.
   Добрый предводитель дикарей указал также и направление, куда следовало идти, чтобы достичь этой Быстрой воды. Отряд, покинув селение гостеприимных туземцев, и двинулся на поиски реки.
   Равнинная местность вскоре кончилась и отряд снова ступил под сень густых деревьев. Местность была своеобразной и казалась даже романтической (возможно в связи с тёплым приёмом оказанным дикарями). Там и сям пестрело множество цветов: то пурпуровые и оранжевые, то белоснежные колокольчики мангового дерева, то желтоватые и шелковистые кисти бомбакса. По временам стаи обезьян прыгали по ветвям над головами, невероятными скачками переправляясь с одного гигантского дерева на другое; иные, цепляясь длинными хвостами за гибкие ветки, ловко раскачивались и с размаху перелетали через лужайки на противоположные деревья. Усевшись там, они на минуту останавливались, чтобы поглазеть на караван, и затем бесследно исчезали в густой листве. Ибисы перекликались со своими самками; вероятно приглашая их также полюбоваться на чужеземцев; а птицы турако объяснялись между собой какими-то низкими гортанными звуками; цапли серые и зелёные попугаи, а иногда и грифы с белыми ошейниками мелькали в зелени, парили над лесом или дремали, сидя на выдающихся ветвях. В воздухе стоял запах мускуса, аромат лилий и других цветов, смешанный с острым запахом, оставляемым кабанами. По тропинкам лежали кучи слонового навоза (кстати, слонов до сих пор встретить так и не удалось, - может, оно и к лучшему!), помёт лесных антилоп, обезьян и едкого испражнения хорьков. Солнце пронизывало листву и струилось косыми серебристыми лучами на густой подлесок, на частые заросли фринии, амомы, аройника; влажные листья блестели, а капли росы сверкали и переливались радужными искрами.
   Из записок Л. С. Ценковского: " Эта местность изобилует всевозможными гадами от серебристого слепыша до громадного питона. Попадались змеи по виду замечательно красивые - тонкие, как хлыстики, и зелёные, как нежные всходы пшеницы, свернувшиеся клубками, таились в листве кустарника. Немало ярко окрашенных пёстрых змей из рода Dendrophis, узорчатая кобра, церасты; змеи из рода Licodontide.
   По части птиц : видели летающих коршунов-стервятников; попадались грифы с белыми ошейниками; встречали цапель, чёрный ибис и трясогузка были постоянными спутниками в дебрях.
   Немало встречалось следов от стада слонов, следы буйволов, но встреч с ними не состоялось"...
  
   Ночью на путников обрушилась страшнейшая буря. С вечера скопление чёрных туч с юго-востока и на северо-востоке уже предвещало дождливую ночь, но такой силы урагана и такой массы воды с неба не ждали. От них не было возможности укрыться: все палатки повалило на землю, и весь лагерь превратился в одну бесформенную кучу. Пока буря налетала, в воздухе стоял такой шум, как будто плотина прорвалась или лопнул какой-нибудь громадный резервуар, из которого хлынула масса воды. Дождь, подгоняемый ветром страшной силой, проникал решительно всюду. Не помогали никакие предосторожности, внушённые прошлым опытом. Нечего было и думать о борьбе с таким вихрем и ливнем в непроглядной темноте бурной ночи, при оглушительном треске грома и шуме воды. Оставалось сомкнуть губы, съёжиться и молча выжидать, пока всё пройдёт...
   ... Утреннее солнце осветило утихшие небеса, усеянные клочьями облаков, разорённый лагерь, поваленные палатки, и совершенно промокшие пожитки.
  

***

  
   Константин ----- Александру (продолжение)

Четверг 11 апрель Тулон

   В этот день продолжался осмотр Адмиралтейства и именно ту часть его, которая называется Le Mourillon. Тут на стапелях находится два 80-ти пушечных корабля, которые начаты парусными, но потом их распилили пополам, раздвинули на 20 с чем-то фут, переделали им кормы, и тем обратили их в винтовые. Они получат машины в 900 сил и пойдут, по крайней мере, по 11 узлов. Я это рассказал в доказательство того, какие колоссальные работы французы теперь предпринимают. У них в скором времени будет около 30 винтовых кораблей на воде. В этом же отделении Адмиралтейства находится огромный пильный завод: самыми разнообразными станками, который составляет огромную экономию рук и работы. Тут же у них находятся огромные запасы лесов, так что они могут в кораблестроении всегда употреблять лес лежалый и сухой.
   Потом я довольно долго сидел в чертёжной и рассматривал с здешними инженерами во всех подробностях чертежи и детальные планы их новых кораблей. Потом обходили в подробностях Артиллерийские мастерские. Самое значительное тут то, что они стараются теперь заменить нынешние ударные пушечные трубки такими, которые воспламеняются от трения, что даёт возможность обходиться без ударных замков и иметь вместо того простые крючки. Тут же мы видели и нарезные пушки, которые во многом отличаются от Сардинских. Но я постараюсь узнать об них ещё более подробностей, потому что говорят, что в них сделаны ещё разные изменения и усовершенствования. В этом я больше всего надеюсь на артиллерийского полковника Фаве, который в Париже будет при мне состоять.
   В этот день мы обедали у адмирала Треуара на "Bretagne", а вечером был огромный бал в маленьких залах здешней префектуры. Давка была страшная, также и жара. Я плясал только два французских, а больше всё говорил с моряками.
  

***

   Отряд капитана продолжал своё продвижение в глубь острова в поисках реки. Если поначалу путь был достаточно удобным, то сейчас снова начали попадаться всяческие преграды, что немедленно стало сказываться на настроении и самочувствии моряков.
   С каждым шагом приходилось принимать самые странные, натянутые позы; то лепиться по скользкому бревну, рискуя с него свалиться в ров, наполненный колючими ветвями, острые концы которых торчат во все стороны и угрожают посадить на кол любого, кому бы случилось туда упасть, то балансировать по шесту, перекинутому поперёк быстрого ручья, то погружаться в густейшую чащу ползучих и лазящих растений, которые того и гляди совсем задушат, то попадать в жидкую тину, подёрнутого зелёной плесенью болота, поверх которого плавают чужеядные растения, то опять попадать в лабиринт наваленных в беспорядке гигантских брёвен, остатков старого леса. Наконец, только к полудню отряд выбрался из этой трущобы. Пот лил с людей градом. На опушке девственного леса стали лагерем и несколько человек отправилось собирать бананы. Вернулись с огромными охапками не особенно крупных, но зато совершенно созревших плодов. Развели большой костёр. Кто-то пёк бананы, кто-то ел их сырыми. Капитан, примостившись недалеко от огня, решил продолжить писание писем драгоценной супруге, впрочем не надеясь на то, что она их когда-либо получит. Выходило что-то вроде дневника в форме писем.
   Первое письмо капитана: " Дорогая жена, пишу тебе с острова, названия которого нет ещё ни на одной карте, впрочем нет и самого названия..." ( и далее после столь интригующего начала и обычных вопросах о здоровье дорогой половины и милых деток, шло повествование в обычном для капитана стиле, временами напоминавшем отчёт, рассчитанный на разумение членов Географического Общества, и никак не ниже).
   "... почва под ногами была усеяна гниющими и преющими растительными остатками; жара, духота, раскалённый воздух наполнен миазмами от мириадов насекомых, листьев, веток и всякой дряни. На каждом шагу то головой ударишься о толстую лиану, то по затылку до крови царапнет пальмовая колючка, то руку занозишь о шипы встречного куста, то гигантский репейник заденет за платье и держит так, что насилу выдерешься.
   Насекомые бесчисленных пород и сортов также не способствуют быстрому продвижению. В особенности эти гладкие чёрные муравьи, которые водятся на змеином дереве; когда идёшь под тенью листвы его, они ухитряются непременно упасть на человека и жалят хуже всякой осы или красного муравья; укушенное место тотчас пухнет, кожа бледнеет, и вскакивает большой пузырь. Нечего говорить, что и других родов муравьёв было достаточно - чёрных, жёлтых, красных и всяких. Они массами ползли поперёк дороги или же облепляли каждое дерево, каждое малейшее растение.
   Всё, что представлялось зрению, обонянию, осязанию изо дня в день, с часу на час, приносило с собою какую-нибудь досаду, неудобство или огорчение, что при настоящем всеобщем изнурении и упадке духа было почти невыносимо. Ум пребывает в постоянной и напряжённой тревоге"...
  

***

  
   Очередная душная ночь опустилась над лагерем. Из помещений раздавались мирный храп и посапывания. Потрескивал костёр, часовой ходил возле строений, проклиная свою долю - " Все дрыхнут без задних ног, а я охраняй"! Он то и дело награждал себя звонкими пощечинами смачными оплеухами, отбиваясь от назойливых москитов и мошкары.
   " Вот бесье отродье! И откуда вас здесь столько народилось"?! - восклицал он в сердцах, терпя поражение в неравной борьбе. Мучительная ночь тянулась долго, и рассвет, казалось, не наступит никогда. Часовой присев у костра и свернув самокрутку, прикурил от горящей ветки.
   " Вам, чертям, дым не люб", - обратился он к ночным мучителям, - " Ох и крепок табачок! Жаль, что уже на исходе, а как теперь быть без курева - ума не приложу"... Пуская кольцами дым и глядя на пламя костра, сторож и не заметил как чёрное, низкое небо с одного боку начало светлеть. Не заметил он и, как из-за кустов и из-за стволов деревьев высунулись десятки туземных голов, украшенных жёлтыми плюмажами. Конечно, всегда трудно разглядеть со светлого места то, что делается в темноте, тем более, что пламя костра прямо бьёт в лицо. А в темноте пламя это сверкало в десятках пар внимательных глаз ночных гостей. Часовой, докурив и бросив окурок в костёр, поднялся с корточек и выпрямился во весь рост, разминая затёкшие ноги.
   "Гляди ж ты, вон и рассвет уж проклёвывается"! - сказал он взглянув на небо и в тот же миг...
   ... первая стрела впилась сторожу в руку, пригвоздив её к боку, вторая - в спину пониже левой лопатки, третья - пронзила шею. Матрос, не успев даже вскрикнуть, повалился лицом на угли догоравшего костра.
   В ближайших кустах и за деревьями замелькали сотни огоньков, затем эти огоньки полетели в сторону строений. Град стрел, с горящей паклей на концах, обрушился на высушенные солнцем навесы и бараки. Сооружения мгновенно запылали. По-видимому, в бараках кто-то проснулся и послышались голоса: " Пожар, горим! Вставайте, просыпайтесь"! Моряки стали выскакивать из полыхавших хижин. К шипенью и потрескиванию огня прибавилось и шуршание множества стрел, посыпавшихся на головы спасавшихся от огня. Сражённые стрелами падали под ноги выбегавших. Началась паника. Имевшиеся у моряков ружья готовить к бою было поздно - напавшие внезапно дикари имели полное преимущество. В этот момент из лесной темноты зычный голос заорал на хорошем английском:
   - Сдавайтесь или будете уничтожены! Выходите по одному с поднятыми руками! Сопротивление бесполезно!
  
   Хорошо знавшие международный язык моряков офицеры не нуждались в переводчиках. Застигнутые врасплох, полусонные, в нижнем белье, они не могли оказать никакого сопротивления, свалившемуся как снег на голову противнику, и последовали совету "лесного голоса". Видя, что господа офицеры сдаются, нижние чины последовали их примеру. Тем временем крыши горящих строений стали обрушиваться, погребая под собой все пожитки. Обдаваемые жаром, стоявшие в исподнем, пленники имели жалкий вид. Из горящих развалин раздались скороговорки выстрелов - это рвались от нагревания ружейные патроны. Поединок с дикарями был проигран не начавшись.
   Видя, что побеждённые послушны, из-за кустов и деревьев на поляну шагнул не один десяток разукрашенных, в полном боевом вооружении дикарей. За их спинами раздались удары гулких тамтамов и воины огласили округу своими боевыми кличами. От общей массы отделился тот, кому принадлежал зычный голос и голос зазвучал снова:
  
   -Где ваш командир или, кто у вас главный?
  
   " Смотри, смотри - это белый человек... выкрашен под "чёрного"... - прошёл шепот по рядам моряков.
   - Барон отделился от пленённых и подойдя к вождю, протянул ему что-то на ладони. Это "что-то", ярко блеснув в отблесках пламени, оказалось горстью золотых червонцев. Вождь охотно принял дар и положил монеты в плетеную сумку на поясе. - Я здесь за главного, - сказал барон, и указав на бочки с ромом, к которым приближались языки пламени, добавил, - Не дайте пропасть нашему грузу.
   -Какой груз? - спросил вождь
   -Это бочки с ямайским ромом, - ответил барон.
   -Какой хороший груз! Его обязательно надо спасти!
   Вождь отдал приказ своим подчинённым на их языке.
  

***

   Константин --------- Александру ( продолжение )

Пятница 12 апрель

   В этот день ревел Норд-Остом шторм, так что с рейдом почти не было сообщений. Утром осматривали артиллерийскую лабораторию. Так как я этой части технически не знаю, я про неё ничего особенного сказать не могу, Замечу только, что здесь же находится производство их огромных ракет дальнего бросания, которые нам так хорошо известны из-под Севастополя и которые они мне показывали очень откровенно. Тут же находится преостроумная машина, измеряющая скорость и силу этих ракет. Мне кажется, что стоило бы сюда прислать нарочно Константинова, который достаточно умён и хитёр, чтобы раскусить, в чём состоит дело, и это было бы весьма полезно.
   После завтрака осматривали новую часть Адмиралтейства, называющуюся Le Castignan, которая ещё в постройке, но будет через два года готова. Это будет Адмиралтейство для парового Флота, с пароходным заводом ещё больших размеров, чем наш Кронштабтский, и стремя огромными доками.
   Заржецкий, который тоже здесь находится, в подробностях изучил эту часть постройки, подробности которой в техническом отношении чрезвычайно интересны.
   После этого осматривали морской гошпиталь. Это заведение прекрасно содержано, и самое замечательное в нём - это присутствие сестёр милосердия, которые приносят огромную пользу. (...)
  

***

   Сдавшихся в плен моряков дикари связали прочными верёвками, сделанными из волокон кокоса и по прочности не уступавшим пеньковым канатам, и погнали к себе в селение; захватили в качестве трофеев и бочки с ромом. Связали пленных попарно, - а руки каждого перехватили верёвкой, но не за спиной, как обычно, а спереди, на уровне локтей, чтобы дать возможность пленнику, хоть и с трудом, но всё же самостоятельно кормить себя. Одеты бедняги были налегке, в нижнем белье, - кителя, робы и брюки остались догорать в бараках. Некоторые успели натянуть сапоги, но большинство было босо. Идти так по джунглям для европейца - пытка. Это у туземцев подошвы ступней загрубелые, а у белого-то они нежные. Процессия двинулась по заранее проложенной тропе, которую почему-то не заметил отправившийся в лес отряд капитана. Убитых и раненых оставили в разгромленном и догоравшем лагере на поживку лесным хищникам и крылатым стервятникам.
   Когда солнце поднялось уже достаточно высоко, колонна продвинулась в лес на значительное расстояние. За недолгое своё пребывание в этих экзотических краях моряки, тем не менее, быстро освоились в нахождении съедобных растительных продуктов, на которые природа здесь была так щедра как нигде. И, идя в колонне пленников и ощущая приступ естественного голода, все жадно всматривались в гущу растений, ища глазами красных ягод фринии и кисловатых, пурпуровых, продолговатых плодов амомы. Набрасывались на плоские лесные бобы и наслаждались изредка попадавшимися грибами. Короче, ничем не брезговали, кроме древесины и листьев. После семичасового перехода обычно делали остановку. На привале туземцы срезав стволы бананов и, перемешав их с лесными (одним им известными) травами, варили похлёбку и давали её пленникам
   Лучше бы уж они совсем ничего не давали - экая гадость! Основную же пищу во время этого многодневного перехода составляли дикие плоды матонга и бананы.
   Однажды дикари подстрелили цесарку и сварили её, но с моряками, мечтавшими о мясе, не поделились. Взамен мяса дали им диких бобов, по вкусу сильно напоминавших жолуди. Обычно аборигены их шелушат, сдирают внутреннюю кожицу, а потом скоблят, как скоблят хозяйки обычно мускатный орех. При этом получается что-то вроде муки, из которой в углях костра пекут лепёшки.
   О грибах мы уже упоминали, но это был наиболее опасный вид пищи, - среди них попадалось много ядовитых. А вот древесные улитки и белые муравьи оказались даже вполне съедобны.
   Итак, люди шли всё дальше и дальше, продираясь сквозь кусты, топча роскошные травы. На деревьях часто виднелись фенеси, почти совсем спелые, длиной 30 см и 21 в поперечнике. Они по вкусу были не хуже ананаса.
  
   Настал черёд рассказать по- подробней и о новом герое нашего повествования - вожде дикарей.
  
   Да, это был белый человек, и черты его лица, можно, пожалуй, считать приятными. Только кожа так сильно выкрашена в чёрное, что даже и губы казались такого же цвета.Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на тёмном лице. Он оказался не только падок на золото (а кто не падок?), но и весьма словоохотлив. Вождь отделил штурмана от пленённых моряков и дозволил идти с собою рядом. После того как барон, в ответ на распросы вождя, рассказал о себе, о моряках и о постигшем их несчастье, заговорил и предводитель чернокожих.
   - Меня зовут Чарли Гаррисон, но для туземцев я - Джондо, что на их наречии значит "Белый вождь".
   - Вы тоже потерпели кораблекрушение?
   - Да, волны меня выбросили на остров три года назад. С тех пор питаюсь туземной едой: ягодами, кореньями, устрицами.
   - Человек способен жить везде, куда бы его не закинуло...
   - Но, если б вы знали, милейший, как стосковалось моё сердце по настоящей человечьей еде! Я часто вижу во сне сыр на ломтике хлеба... Просыпаюсь, а сыра нет!
   Словоохотливый вождь чуть момолчал, прислушиваясь к воркованию стаи попугаев над головой, и затем продолжил:
   - Я вёл такую жизнь, что мне стыдно даже рассказывать....
   - В моей биографии, вернее в родословной тоже есть сомнительные места, - сказал барон, - дальний мой предок, Йохан Штортебехер, был пиратом и наводил ужас на Балтике и в Атлантике. Казнили его в 1402-м году. Уж не знаю стыдиться этого или гордиться этим?
   - Ну зачем же стыдиться? Гордитесь! ... Так хотите выслушать мою историю?
   - Охотно!
   - Моя мать была хорошая благочестивая женщина. Она была на редкость хорошая. Царство ей небесное! Я рос вежливым, благовоспитанным мальчиком и умел так быстро повторять наизусть катехизес, что нельзя было отличить одно слово от другого. И вот что из меня вышло... ( Вождь перевёл дыхание).
   А всё оттого, что я смолоду ходил на кладбище играть в орлянку! Ей Богу, начал с орлянки и покатился. Мать говорила, что я плохо кончу, и её предсказание сбылось. Пожалуй,вышло к лучшему, что я попал на этот остров. Конечно, от выпивки я не откажусь и сейчас, но самую малость...
   - Так, так, - подал голос барон, - Очень интересно! А что же это за остров?
   - Это островок вблизи Африки, но его почему-то нет ни на одной карте. Забытое Богом и картографами место, но настоящий райский уголок! Я теперь не променяю его ни на какое другое место на земле. А главное, - ведь я сделался богачом... потенциальным богачом!
   - Как это?
   - Будущим спичечным магнатом, но об этом после...
   - Спичечным? Интересно...
   - Я родом из Чезилстоу, приехал в Лондон и снял комнату в глухом квартале Грей-Портленд-стрит. Учась в университете на врача, получил даже награду по химии, но вскоре бросил медицину и занялся физикой. Потом я ещё не раз менял род своих занятий - увлёкся физиологией...
   Случилось так, что я проигрался в карты и, чтобы отдать долг, ограбил своего старика, ограбил родного отца... Деньги были чужие, и он застрелился.
   И вот - печальные похороны: дешёвый гроб, убогая процессия, поднимающаяся по склону холма, холодный пронизывающий ветер; старый товарищ отца, - жалкий, чёрный скрюченный старик, страдавший насморком, - совершил над ним последний обряд ... Помню, я возвращался с кладбища в опустевший дом... Смерть отца ничуть, сознаюсь, меня не огорчила. Он казался мне жертвой своей собственной глупой чувствительности. Всеобщее лицемерие требовало моего присутствия на похоронах, в дествительности же это меня мало касалось. Но, идя по улице, в припомнил на миг своё прошлое. Я увидел девушку, которую знал десять лет назад. Наши глаза встретились... Сам не знаю почему, я вернулся и заговорил с ней. Она оказалась заурядным существом. Я сознавал, что всё больше и больше терял интерес к окружающему...
   Вернувшись в Лондон, я продолжил свою непутёвую жизнь. Как-то вечером, изрядно посидев с дружками в одном из уютных пабов и солидно наклюкавщись добрым элем, я вышел на улицу вполне готовый к поискам приключений. Не помню как я очутился перед огромным магазином "Omnium" - там торгуют решительно всем - мясом, бакалеей, бельём, мебелью, даже картинами. Это скорее гигантский лабиринт всевозможных лавок, чем один магазин. Он давно уже был закрыт, но мне удалось пробраться внутрь. бесшумно выдавив стекло на первом этаже. Я стал бродить по помещению, пока не попал в огромное отделение на верхнем этаже, сплошь заставленное кроватями. Здесь я, наконец, нашёл себе приют среди кучи сложенных тюфяков. Я забрался на груду матрацев, и хмельной сон свалил меня. Но среди ночи я проснулся. Было темно и я, еле разыскав свои спички, пошёл на поиски свечей. Пришлось шарить по всем ящикам и коробкам. В конце концов, я всё же нашёл их. Они лежали в ящике с надписью "Шерстяные панталоны и фуфайки". Освещая себе путь, я стал бродить по отделам. В секции готового платья взял себе хорошие брюки, мягкую куртку, пальто и шляпу с зогнутыми вниз полями, вроде тех, что носят священники. На верхнем этаже оказалась закусочная - внезапно разыгравшийся аппетит пришлось утолять холодным ростбифом и беконом. В кофейнике осталось немного кофе. Я зажёг газ и подогрел его. Насытившись, я отправился дальше. В бакалейном отделе нашёл целую гору шоколада и засахаренных фруктов, которыми чуть не объелся, и несколько бутылок бургундского, которые тут же опорожнил. Я снова захмелел и крепко уснул.
  
   Мне приснился родной городок и старичок викарий, шамкающий над могилой моего отца: " Из земли взят, в землю и отыдешь"...
   " И ты", - сказал чей-то голос, и вдруг меня потащили к могиле. Я вырывался, кричал, умолял могильщиков, но они стояли неподвижно и слушали отпевание; старичок викарий тоже, не останавливаясь, монотонно читал молитвы и прерывал своё чтение лишь чиханьем. При очередном "чихе" я проснулся, поняв, что чихаю сам и, что держат меня крепко за руки не могильщики, а два здоровенных приказчика.
   - Кто ты такой и как здесь оказался?! - сказал один из них.
   Сквозь щели между оконными шторами уже проникал свет серого лондонского утра.
   " Как же я проспал? Экая досада!" - мелькнуло в голове.
   Мне удалось вырваться из цепких лап и я бросился вверх по лестнице. Они погнались за мной, но я был молод и проворен, они же - достаточно грузны.
   На верхней ступеньке я остановился, обернулся и, схватив один из кучи, стоявших цветочных горшков, швырнул им в голову ближайшего болвана. Попадание было точным - человек свалился без чувств. Я кинулся бежать и очутился в отделе ламп и скобяных товаров. Второй приказчик догонял меня. Забежав за прилавок, я схватил попавшуюся под руку тяжёлую настольную лампу и огрел ею подоспевшего преследователя. Он последовал примеру первого и рухнул бездыханно.
   " Сюда, сюда, он здесь"! - раздались снизу голоса новых преследователей, - " Сюда, сюда, полисмен"!
   Началась суматоха и общая свалка, в результате которой, мне удалось вырваться из магазина, выпрыгнув в окно со второго этажа. Я побежал по улице, слыша за спиной топот и разрозненные крики.
   " Куда спрятаться? Куда"? - сверлило в голове.
   Свернув в переулок возле Друри-Лейн, я увидел небольшую лавчонку с театральными костюмами в окнах. Лавка уже открылась. Я ворвался внутрь, оттолкнув хозяина, стоявшего на пороге. Это был маленький горбун с длинными руками, кривыми ногами и нахмуренным лбом.
   Я предполагал здесь спрятаться и переждать, и когда всё стихнет, незаметно выскользнуть на улицу.
   - Вы кто такой, почему врываетесь? - заскрипел горбун.
   - Тише, умоляю вас тише, - попросил я, - укройте меня, за мной гонятся бандиты!
   В это время мимо окон пробегала толпа во главе с констеблем.
   - Вот они какие бандиты, - всё понял горбун, - Люди.люди, сюда!
   Я огляделся, и увидев на столе тяжелый канделябр, схватил его и опустил на голову ябедника. Горбун, по-видимому, отбросил копыта, но и я уже трепыхался в цепких ручищах констебля и десятка продавцов...
  
   - "Вам вменяется в вину убийство человека и нанесение тяжких телесных повреждений ещё двум, а также кража со взломом! - сказал судья, -По всей строгости Британских законов вы приговариваетесь к смертной казне через повешение... Но учитывая ваше полное раскаяние в содеянным и то, что вы впервые преступили закон, суд счёл возможным смягчить эту меру наказания, заменив её высылкой вас из страны, с последующим пожизненным поселением в одном из отдалённых доминионов".
   И вот уже три года сижу я тут, на острове, в окружении этих черномазых идиотов; иногда вспоминаю свою престарелую мать, которая не перенесла смерти отца, иногда читаю молитвы...
   - Так эта земля Британский доминион? - спросил барон.
   -Нет, меня везли в Тасманию, но возле этих берегов корабль попал в шторм, потерял управление и напоролся на скалы. Я спасся один. Бог меня миловал!
   - Мы ведь тоже напоролись на скалы.
   - Может быть, что на теже самые.
   - А чья это земля?
   Это неизвестно. Похоже ничья или, вернее, - моя! За эти три года сюда ещё ни разу не ступала нога европейца. Вы - первые!
   - Да, ведь на карте на этом месте - морской простор...
   - В момент, когда я ступил на берег этой земли. когда понял, что весь экипаж корабля утонул и один только я был пощажён, на меня нашло что-то вроде экстаза, восторога души, который с помощью Божьей Благодати мог бы перейти в подлинное чувство благодарности. Но восторг этот разрешился, если можно так выразиться, простой животной радостью существа, спасшегося от смерти: он не повлёк за собой ни размышлений об исключительной благости руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли, ни вопроса о том, почему Провидение было столь милосердно именно ко мне. Радость моя была той заурядной радостью, которую испытывает каждый, выбравшись невредимым на берег после кораблекрушения... Увы! Моя душа не знала Бога; благие наставления моего отца и матери испарились за годы скитаний в постоянном общеннии с такими же, как сам я, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не помню, чтобы за всё это время моя мысль хоть раз воспарила к Богу или чтобы хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло какое-то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были мне равно чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не отличался от самого невежественного из матросов. Я не имел ни малейшего понятия, ни о страхе Божьем и опасности, ни о чувстве благодарности к творцу за избавление от неё...
   - А как же вам удалось стать вождём дикарей? - спросил барон.
   - При первой же встречи с ними, я, как мог, объяснил, что прибыл из другого мира, спустившись с самой большой звезды, - сказал Джондо, описав рукой большой круг, и указав на небо, словно его собеседник был одним из непонятливых аборигенов, - Судя по тому, что у одних вырвались вопли ужаса, а у других задрожали колени, они меня поняли.
   " Эта звезда светит и ночью и днём над вашей землёй", - продолжал я пугать дикарей.
   " О-о-о"! - послышался дружный стон.
   " Я сошёл на землю, чтобы погостить у вас и момоч вам. Я всесилен"!
   "Смотрите, как я могу одним только шумом убить вон ту птицу", - указал я на сидевшую на вершине дерева крупную особь и прицелился в неё из своего "кольта", похищенного мной ещё на корабле у охранника. Я спустил курок и добыча шлёпнулась на землю. Все были поражены и бросились осматривать подстреленную куропатку с выражением суеверного страха и смятения на их чумазых рожах.
   - " Кто из вас задумает перечить мне, того постигнет участь этой птицы"!
   - " Пощади нас, повелитель"! - дикари упали на колени; никто и не думал перечить. Авторитет был завоёван!
  
   Коль барон упомянул о своём далёком предке-пирате. то мы не поленились. покопались в архивах, и вот что узнали:
   " Согласно легенде, прозвище этого разорившегося дворянина из Фризии ( Поглотитель стаканов ) связано с необычным испытанием, которому он подвергал своих пленников. Узника убивали, если ему не удавалось залпом осушить пиратскую кружку, в которую вмещалось четыре бутылки вина.
   Во время войны с Данией Штортебехера нанял городок Любек. Мирный договор 1395 года оставил его пиратов без работы, и он основал БРАТСТВО КОРМИЛЬЦЕВ. Изображая себя морским Робин Гудом, Штортебехер избрал девиз "Друзья Бога, враги мира". С показной набожностью он преподнёс церкви витражное стекло, изображающее семь смертных грехов. Обжорство символизировалось его гербом - двумя скрещенными стаканами.
   Банда Штортебехера базировалась во Фризии и на острове Готланд и совершала грабежи в Балтийском море. О ней сложено много легенд. Все экспедиции, пытавшиеся арестовать пиратов, финансировавшиеся шведским и английским правительствами, а также Ганзейским союзом, окончились неудачей. В 1402 году адмирал Гамбурга захватил флагманский корабль Шторебехера. Как гласит предание, мачта на корабле внутри была полой и содержала в себе золотые слитки. Из части этого золота жители Гамбурга отлили в благодарность Господу верхушку шпиля церкви Святого Николая".
  

***

   Константин ----- Александру (продолжение)

Суббота 13 апреля.

   Утро я провёл в чертёжной, осматривая разные планы и чертежи. После завтрака мы часа три пробыли на корабле " Le Suffren", который служит Артеллерийской школой. Мы рассматривали артиллерийское учение в самых больших подробностях и подметили разные новые усовершенствования, которые я намерен испытать и на нашем Артиллерийском корабле. Желаю от всей души довести его до того совершенства, которое мы здесь нашли. Осмотр этот кончился стрельбою в цель, которая была удивительно хороша.
  

***

   На третий день пути отряд капитана снова оказался в аще и снова пришлось рубить, резать, протискиваться, проползать. перелезать через брёвна, осторожно пробираться мимо зияющих ям, наполненных гниющими остатками, сгибаться в три погибели, чтобы пролезть под упавшим деревом, держащимся на своих ветвях, или сквозь туннель в кустарнике.
   - Руби живей, ребята! - подбадривал капитан, - Отрезай лиану! Эти кусты с дороги прочь! Что, нет тропинки дальше? Ну, так вон там, налево, звериный лаз, тут и прорубай. Хорошенько его топором, ножом продери! Вот так... Не помирать же, в самом деле, в этой чёртовой трущобе?!
   Так прорубались целый день, покуда не вышли, наконец, снова под высокие шатры первобытного леса. Одежда у всех сильно подъизносилась, превратившись у кого в полоски лоскутов, у кого в пряди растрёпанных ниток и вырвынные клочья.
   - Мы как крысы, вырвавшиеся из западни, - пошутил кто-то из матросов.
   - Именно так! - подхватили другие.
   На следующее утро отправились спозоранку и, пройдя несколько часов по тропинке, протоптанной слонами, увидели реку. Река была в полном разливе, почти ежедневно питаясь обильными тропическими ливнями. Притоки и ручьи, впадающие в неё были бурны и глубоки. Дорога стала заметно лучше. Слоновая тропка, шедшая параллельно течению реки, вскоре соединилась с другой и обе, слившись, образовали широкую дорогу. Дорога всё улучшалась, становясь похожей на настоящее шоссе. Почва была жёлтой охристой глины и производила деревья изумительных размеров.
  
   Из записок Ценковского:
   Сегодня нашли гнездо молодых крокодилов - целых 37 штук, - только что вылупившихся из яиц. Кстати сказать, у крокодилов на передних лапах по 5 когтей, а на задних по четыре. Крокодилы, разевая пасть, опускают нижнюю челюсть так же как и все прочие звери... Мы видели также тучу бабочек, летевших по течению реки; туча эта от самого уровня воды возвышалась сплошной массой на высоту примерно 50 метров до вершин лесных деревьев и была так густа, что, покуда она не перегнала нас, мы думали, что это стоит лиловый туман или, что ещё невероятней, падает бледноокрашенный снег. В спокойном воздухе тихого утра полёт их был очень ровен, но малейшая струя берегового ветра заставляла их клубиться и путаться наподобие снеговых пушинок в ветренную погоду. По временам навстречу им попадались другие рои бабочек, летевших вниз по течению, и лучи солнца, играя и переливаясь в их прозрачных крылышках, сверкали как огненные искры.
   Берега в этой местности покрыты зелёным дёрном, коротко объеденным бегемотами, которые облюбовали здешние заводи. Множество масличных пальм, рафия, аройника, фринии, амомы произростает вокруг...
  
   Мы, кажется, забыли сообщить читателю, что в отряде находился и судовой врач, доктор Галицкий, чьи записи приводим ниже, восполняя досадное упущение:
   Проходя лесной областью, мы меньше страдали от лихорадки, нежели на открытой местности. Как только постоим подольше в лесной расчистке, так и оказывается, что не настолько мы ещё здесь акклиматизировались, чтобы стать нечувствительными к малярии. Но в лесных трущобах, если и бывали лихорадки, то в самой лёгкой форме, и притом они тотчас уступали своевременному приёму хинина. Возвышение над уровнем моря не избавляет от лихорадки, тысяча вёрст речного течения может служить каналом для проникновения малярии в концентрированной форме. Когда между жилищем и обширной расчисткой или открытой поляной есть густая стена первобытного леса или банановая роща, то жилищу угрожает лишь местная малярия, которую очень легко удалить некоторыми санитарными мерами; в открытой же местности ни в домах, ни в палатках нет возможности защититься от малярии, потому что воздух проникает через двери домов, под навесы палаток и всё равно отравляет обитателей. Отсюда неизбежный вывод, что деревья, высокие кусты, стены или, наконец, плотные ширмы, поставленные между жилищем и преобладающим ветром, могут защищать от приносимой им малярии и люди могут заражаться лишь ближайшими, местными испарениями. Вопрос: может ли респиратор, приделанный к вуали, или просто кисейная маска предохранить путешественника от лихорадосных испарений, когда он находится на открытой местности?
  
   Второе письмо капитана дрожайшей супруге (фрагмент):
  
   Дорогая жена, я сижу один у реки, наблюдая, как солнце садится за лесом, чернеющим на противоположном берегу, смотрю как потухают и сереют облака перед наступлением тихой и тёмной ночи, и думаю, что это верное изображение надвигающейся на душу тоски, которую я уже не в силах стряхнуть. Сегодня минуло уже (неразборчиво) дней, с того момента, как мы оказались на этом острове...
  

***

   Константин ----- Александру (продолжение)

Воскресенье 14 апреля

   Обедню утром отслужили на " Выборге", а после полдня отправились в маленький порт La Seyne, находящийся на здешнем рейде, в котором большая частная верфь, принадлежащая частной промышленной Компании des forges chantiers ( по строительству машин и судов). Тут строится одна шхуна для Кавказа и несколько пароходов для нашей Черноморской компании. Один из этих пароходов, который должен называться моим именем, я тут закладывал, другой пароход для французских Messageries (почтово-пассажирских контор) при нас был спущен. Удивительно, какими небольшими, невзрачными средствами этот дрянной маленький порт достигает таких огромных результатов. Каждый год он спускает 10 или 12 судов, которые ни в чём не уступят английским.
   Во время этой поездки нас застиг жестокий щквал с дождём, который и продолжался во весь день, при страшно низком барометре. Это, к несчастью, заставило нас изменить план нашего переезда в Марсель. Сперва было решено отправляться на корабль " La Bretagne " в сопровождении корабля " Algesiras " и фрегата " L' Audacieuse" и идти в порт La Ciotat, а оттуда на пароходе в Марсель. Это дало бы мне возможность видеть на деле три лучших судна французского флота, дабы иметь оних более опредеделительное мнение, и также осмотреть
   La Ciotat , где все судостроительные и машинные заведения des Messageries Imperiales (императорских почтово-пассажирских контор) . Таким образом, этот день мог быть одним из самых интересных и полезных. Состояние же погоды сделало это невозможным, и мы были, к несчастью, принуждены вечером от этой поездки отказаться и решиться ехать просто берегом.
  

***

   С рассветом победители достигли своего селения. Навстречу им с радостными криками высыпали женщины и дети. Пленников поместили в глубокие ямы с острыми кольями по краям; бочки с ромом выкатили на площадь перед хижинами. Вождь собственноручно откупорил одну из них, самую маленькую, скорее бочонок ( около 20-ти галлонов), и отведав крепкий напиток, стал, в качестве награды за победу, угощать им и воинов. Сначала туземцы пить боялись - влага обжигала горло, они морщились, гримасничали и старались выплюнуть ужасную жидкость. Авторитет же вождя был столь велик, что пришлось всё-таки насильно вливалать в себя эту "огненную воду", преодолевая страх. А когда алкоголь возымел действие, всем понравилось новое, веселящее ощущение и люди вошли во вкус. Потом даже некоторых пришлось отгонять от бочек - так им это пришлось по душе! А закончилась попойка дружным засыпанием вповалку прямо на земле, в лужах пролитого зелья, в обнимку с волшебными трофеями.
  
   Вождь пригласил "чёрного штурмана" в свою хижину, заметно выделявшуюся среди других внешним убранством: вход украшали два слоновых бивня, с крыши свисали гирлянды амулетов и талисманов из зубов и клыков зверей. Внутри хижина оказалась достаточно просторной. На земляном полу была постелена цыновка, посередине стоял грубосколоченный стол, напротив - лежанка, покрытая шкурой ягуара, на стенах висело оружие: луки и колчаны со стрелами, оперенья которых были жёлтыми, копья, кинжалы, а так же и револьвер. Тот самый "кольт", который позволил самоутвердиться среди дикарей приговорённому к смерти и спасшемуся после кораблекрушения Чарли Гаррисону. Отверстие, служившее дверью было завешено лёгкой занавеской из плетеных трав. Было и что-то наподобие небольшого окна, затянутого бычьим пузырём и впускавшего в жилище дневной свет. Хозяин предложил гостю сесть на лежанку, а сам примостился на чём-то, напоминавшем колченогий стул.
   - Какие выносливые ваши туземцы - тащили на себе эти чертовские бочки, а ели и отдыхали совсем мало! - сказал Карл Штреймиль.
   - Всякий раз приходится заботиться о том, чтобы выдать им порцию съестного. Сами они так ленивы, что лучше будут голодать, чем потрудятся протянуть руки за бананами, растущими над их головами. - улыбнулся Джондо.
   - Расскажите мне поподробней, если вас это не затруднит, о ваших туземцах.
   - Охотно. Нравы и обычаи здешних жителей мало чем отличаются от нравов и обычаев обитателей Верхнего Конго. Они мне объяснили, что их предки сюда переселились с верховьев этой великой реки. Как вы заметили, традиционный головной убор состоит из закрученных в пучок волос и торчащих из них перьев попугая или страуса. Остров, помимо нас, населяет и другое племя, с которым мы часто воюем; те носят в волосах белые перья. Наше племя называется "Тунг Джанг", что на местном наречии означает "Жёлтые перья", а наши противники называются " Лут Джанг" - "Белые перья".
   Любят дикари обвешиваться украшениями и талисманами: на шее, на руках и вокруг щиколоток носят бусы, ожерелья и браслеты из слоновой кости и зубов и клыков хищников. Считают, что эти побрякушки защищают их от болезней, злых духов и приносят победу в войне.
   - Интересно узнать об их оружии - в частности, о смертоносных стрелах. Они, по-видимому отравленные?
   - Стрелы делаются из тёмного дерева. Их длина примерно 60 см или около того. Они очень тонки. Острые концы их подвергают медленному отвердению путём длительного прогрева в горяцем воздухе над очагом. С другого конца в стреле надрезывают продольную щель, в которую вставляют оперенье для большей правильности полёта. На 12мм повыше заострения, тонкого, как игла, расширенная часть вырезывается сердечком длиной в 5см и с внутренней стороны покрывается мелкими зарубками. Эти-то головки стрелы и обмакивают в клейкий яд. Приготовленные таким образом концы стрел обёртываются зелёными листьями, связываются в пучки и тогда уже вкладываются в колчан, где помещается их до ста штук.
   - Вон, оно что! - присвистнул барон. - А про луки?
   - Луки длиной около 90 см, делают из чрезвычайно твёрдого дерева. Тетивой служит широкая лента из тростника, тщательно отполированного. С расстояния 2-х метров насквозь пробивается жестяная коробка с крышкой. Оружие это нешуточное, и нет сомнения, что на близком расстоянии стрела может насквозь пробить грудь человека.
   - А яд-то из чего приготавливают? - неунимался любознательный штурман.
   - Яд для стрел извлекается из одной породы аронника, который толкут и потом кипятят. Этот отвар сливают и снова варят до тех пор, пока жидкость не сделается густой как сироп, затем её мешают с жиром. Она имеет острый запах. Против этого яда не устоит даже слон!
  

***

   Открылся чудный вид на широкую реку, тёмное серебро которой выступало особенно рельефно между ярко-зелёными стенами высоких, лесистых берегов. Экспедиция шла по берегу вниз по течению.

На одном из привалов ценковский записал в своём дневнике:

   " Водяных птиц мало, только нырки, орлы-рыболовы да зимородки. Издали доносился писк ибисов. Стаи попугаев свистели и кричали на все лады, точно желали пробудить дремучий лес от тяготеющего над ним безмолвия; в этом им помогали козодои, цапли и мелкие ткачики. Насекомых: мух и мотыльков было бесчисленное множество".
   Шли весь день. К вечеру достигли устья, где река впадала в океан. Побережье было песчанным, кое-где из воды торчали остроконечные камни. Остановились на привал. Повар приготовил блюдо из мелких птичек, гнездящихся повсюду. Ужин был отличным - пальчики оближешь!
   После трапезы капитан, достав подзорную трубу, стал вглядываться в горизонт. Он долго смотрел и вдруг его угрямое лицо озарилось радостной улыбкой. На горизонте узкой, едва заметной полоской, тянулась земля.
   " Вождь не соврал, - подумал капитан, - вот он материк, это и есть та самая, Большая Мать-Земля. Наш остров от неё отделяет пролив. Пожалуй, надо вести постоянное наблюдение - не покажется ли какое судно"?
   На радостях Александр Иннокентьевич снова принялся за очередное письмо своей дражайщей супруге.
  

Третье письмо капитана:

   Дорогая жена! От всего сердца радуюсь, что наш трудный поход по лесам приходит к концу. Живём надеждами. Мы перестали даже ворчать на грязь и тину здешних сырых мест. Впереди у нас много мелких радостей: так, например, мы избавимся от красных муравьёв и будем вполне обеспечены против их нападений и днём и ночью. В тот день, когда подошвы наших сапог окончательно высохнут, а с голенищ мы счистим всю лесную плесень, хоть одна мечта нашей жизни осуществится. Когда нас жалят здешние мелкие злые пчёлы, когда мы вздрагиваем от укусов муравьёв, корчимся от укола слепня, стонем от нападения свирепых ос, отгоняем надоедливых бабочек, стряхиваем с себя зловредную полосатую улитку или с нервной поспешностью топаем на ползущую зеленоватую стоножку, мы каждый раз говорим себе, что теперь уж недлого осталось переносить всё это. Ещё немного потерпим и настанут лучшие времена"...
  
   Моряки поддерживали костёр всю ночь до рассвета, а когда совсем рассвело и небо прояснилось, все увидели в море, с восточной стороны от острова, но очень далеко от берега, не то парус, не то корпус корабля - это трудно было разобрать даже в подзорную трубу из-за тумана, который на море ещё не совсем рассеялся. Долго наблюдали за видневшемся в море предметом и вскоре убедились, что он неподвижен. Заключили, что это стоящий на якоре корабль. Погода, между тем, совершенно прояснилась.
   - Иваненко, полезай вон на то высокое дерево, на тебе подзорную трубу, - скомандовал капитан, - Может сверху лучше разглядишь, что за судно!
   - Слушаюсь! - отозвался матрос и, схватив трубу, с проворностью кошки полез вверх по стволу.
   - Ну что там? - спросил капитан, когда наблюдатель уже был на вершине.
   - Это двухмачтовый барк... Флага не видно...
   - Зарядить ружья холостыми! - закричал капитан остальным морякам, - По моей команде: " Пли"!
   Воздух сотряс мощный залп и перепуганные птичьи стаи взвились в небо с ближайщих деревьев.
   - Ну что там, на барке? - спросил капитан наблюдателя.
   - Они поднимают якорь! - донеслось сверху из листвы.
   Воцарились минуты тягостного ожидания: что же будет? Выстрел не могли не услышать. Спустят ли шлюпку?
   - Ружья снова зарядить! - скомандовал капитан. - Пли!
   Снова грохнуло и опять вспугнуло пернатых, уж было усевшихся на свои места.
   - Ну, что там на судне?
   - Оно удаляется прочь.
  

***

  
   Константин --- Александру

15 июнь 1857 г. Стрельна.

   Любезнейший Саша! (...) По телеграфу я знаю, что вчера Твои дети пришли на "Рюрике" в Ревель, и в тот же день отправились далее в Гапсель.
   Все эти дни я жил в Кронштадте в беспрерывной работе. Мы готовили корабль " Ретвизан" и "Гангут", фрегат "Аскольд", все корветы и клипера. Надеюсь, что к возвращению Мама хоть часть этих судов будут на рейде.
  
   Первые три Черноморские корветы пошли в море в четверг утром. Остальные три пойдут в Июле или Августе. На Амур мы готовим два корвета и два клипера, потому что при теперешних китайских обстоятельствах нам необходимо иметь там хоть какую-нибудь военную силу в распоряжении Путятина. "Олаф" воротился из Средиземного моря и в весьма хорошем виде, так что я его пошлю за нашей любезной Мама, которая чрезвычайно полюбила, когда буду наверное знать время и место её отправления. Почтенная наша "Аврора", которая вписала одну из самых блистательных страниц в историю нашего флота, втянулась наконец в гавань после 4-х летнего трудового похода. ( Она вышла из Кронштадта в Августе 1853 г.) Нельзя хладнокровно смотреть на её команду и офицеров. Все - молодец на молодце! Зато они по-царски награждены. (...)
   Прощай любезнейший Саша. Обнимаю Тебя, Марию и детей от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   - Что же вы будете делать с пленными? - спросил вождя барон.
   - Мы их про-да-дим... - ответил Джондо.
   - Куда, кому?
   - В рабство! Куда же ещё?
   - Как же это возможно, ведь рабство давно запрещено?
   - Запрещено, но не для всех! Я не так глуп и знаю, на что иду. У меня есть знакомый, нелегальный торговец невольниками, и у нас с ним давние деловые отношения: я поставляю ему очередную партию захваченных в плен туземцев из соседнего селения, в обмен на нужные мне вещи. Мы совершаем регулярные набеги на соседей и недостатка в рабах нет.
   - И как же осуществляется такой обмен?
   - В условленное время и место к берегу причаливает барк "Орион", капитан которого Джозеф Блендли, мой давний друг и земляк. Туда же и я пригоняю свой "живой товар". Джозеф бесстрашный морской волк и с тех пор, как я встретился с ним, я привык смотреть опасности в лицо. Лучше уж жить так и рисковать, чем воротиться в Англию только затем, чтобы угодить на виселицу! Видишь, я говорю с тобой начистоту, без всякой хитрости!
   - Когда вас будут судить за работорговлю, я попытаюсь спасти вас, - попытался пошутить Карл. - Услуга за услугу! А вот как же быть мне?
   - Положение ваще скверное: корабль вы потеряли, груз потеряли и людей - тоже... К своим вам вернуться уже нельзя - они вас не захотят принять... Но игра ещё не кончена! Я постараюсь спасти вашу и свою шкуру, клянусь громом! Считайте, что вы ещё дёшево отделались...
   - Кстати, завтра уже и должен приплыть наш работорговец, - продолжил Чарли, взглянув на толстый столб с зарубками, подпиравший потолок хижины.
   - Какой у вас оригинальный календарь, - похвалил барон, - точно таким же пользовался и легендарный герой Даниэля Дефо.
   - Да, после Робинзона Крузо для отшельников никто ничего более соверщенного не придумал! Но мы с вами заговорились, а завтра предстоит большой переход. Распологайтесь на этой лежанке, а я постелю себе другую шкуру.
  
   Напрасно Карл пытался уснуть - сон не приходил. Мысли, воспоминания толпились в смущённом мозгу штурмана; в темноте чудились образы умирающих людей; страх за близкое будующее окрашивал все порождения фантазии в самые мрачные цвета. Барон не мог забыть тех еле живых людей, неподвижные тела которых оставили лежащими в догоравшем лагере. Невыразимая тоска вдруг проникла в, нерасположенное к сентиментальности, сердце потомка знаменитого пирата. В душном воздухе хижины, казалось, носился какой-то шелест и шёпот, намекавший на тёмные могилы, на гробовых червей и на вечное забвение; как будо ветер повторял в вышине, нависших над селением, древесных шатров одно лишь слово: пропал! пропал! пропал! Твои добрые товарищи один за другим поражаются смертью, они будут гнить, истлевать, а ты один останешься, один!
   Лишь, когда маленькое оконце хижины начало светлеть, сон сжалился над Чёрным Штурманом.
  

***

  
   Отряд капитана разбил лагерь на берегу, невдалеке от устья впадавшей в океан реки. Весь берег был усеян черепахами и моряки нашли теперь, чем развлечься. Они гоняли их по песку, приходя в восторг от неуклюжести громоздких рептилий. Множество чаек парило над волнами или плавно покачивалось на них, охотясь на мелкую рыбёшк, или отдыхало после охоты.
   Кто-то занялся рыбалкой, соорудив простейшие удилища из длинной ветки, лески и крючка; кто-то отправился пострелять дичи на обед; и лишь один из матросов, дозорный, сидя в ветвях высокого дерева, шарил подзорной трубой по горизонту.
   Капитан никак не мог себе объяснить странное поведение барка, хотя уже и прошло с того момента несколько дней: почему же он, услышав с берега сигналы, уплыл прочь? Ведь так моряки не поступают...
   " Раз эта земля - часть Африки, лежащая, по всей вероятности, недалеко от испанских владений; если это остров между Экваториальной Гвинеей и Габоном, то рано или поздно здесь непременно покажется какой-нибудь корабль, идущий мимо", - размышлял Александр Иннокентьевич, вглядываясь в воды пролива, - " Правда, намедни один корабль уже появлялся, но это, как говорится - первый блин комом! Подождём и второго - спешить нам некуда"...
   Чтобы чем-то заняться, капитан принялся проверять точность своих наблюдений и наносить на карту поправки тех ошибок, которые открывались вследствие повторных вычислений и замеров, с помощью имевшихся в наличии приборов: октанта, квадранта и секстанта, которые удалось спасти во время шторма. Окружив себя картами, таблицами и приборами, он по уши погрузился в вычисления и не замечал, как идёт время.
   Учёный-естествоиспытатель тоже не сидел без дела, а покрывал мелким убористым почерком листы бесчисленных тетрадей и блокнотов.
   " Здесь масса различных рыб: - записывал Леонид Семёнович, - Кузовик защищён панцырем, состоящим из соединённых пластинок. Тело имеет форму 3-х или 4-х гранной коробки. Мясо нежно. Их называют ещё рогатыми за торчащие над их большими круглыми глазами длинные шипы, похожие на рога. Шиповатые скаты с длинным, похожим на кнут хвостом. Иглобрюхи, морские коньки, пегасовые рыбки, рыба-лира, окрашенная в жёлтый цвет и покрытая сапфиро-голубыми полосами и пятнами. Мясо их белое и вкусное. Тёмно-синие парусники, с огромными плавниками"...
   - Один картами обложился, другой целыми днями бумагу изводит, - сказал тихо кто-то, из проходившей мимо группы матросов, - А нашему брату отдувайся за господ...
   - Эй вы, подойдите ко мне, - окликнул матросов, услышавший реплику капитан, - Что это за разговорчики? Сми-и-р-р-р-но!
   Матросы вытянулись перед капитаном, испугавшись не на шутку.
   - Я ваш капитан, потому что я на целую морскую милю умнее вас всех! Учёный Ценковский - тоже! Понятно?
   - Так точно, ваше благородие! - ответил недружный хор.
   - Поэтому, каждый занимается своим делом. Вольно! Идите и займитесь своим!
   - Слушаемся! - пристыженные "бунтари" поникли и пошли прочь.
  
   - Вижу на горизонте тёмное пятно! - заорал с дерева "вперёдсмотрящий" и зашумел листвой, - На северо-востоке!
   - Что там? Гляди повнимательней! - отозвался капитан и, бросив свои карты, приложил к глазам бинокль.
   - Вижу фрегат! - донеслось сверху снова.
   - А флаг видишь?
   - Сейчас рассмотрю... Французский!
   - Боцман зови всех сюда!
   Боцман залился свистом. Моряки, побросав свои занятия, прибежали на сигнал.
   - Ружья холостыми зарядить! - крикнул капитан, - Слушай мою команду!.. Курки взвести! Пли!
  
   Дружный ружейный залп огласил тихое побережье, произведя переполох в мире пернатых.
   - До судна примерно около пяти миль! - раздалось снова из листвы.
   - Оружие перезарядить! - снова скомандовал капитан, - Готовьсь!... Пли!
   Повторный залп потряс устои мироздания и, как эхо, с моря донёсся ответный раскат пушечного выстрела.
   - Заметили! Услышали! - заорали матросы, потрясая ружьями и размахивая бескозырками, - Ур-р-ра!
   - Судно бросило якорь... С него спустили шлюпку, - снова донеслось с дерева.
   Теперь уже и невооружённым глазом было видно, как вдали замаячила чёрная точка, по мере приближения, превращаясь в лодку или баркас. Толпа моряков, обезумевших от радости, бросилась в волны, навстречу подплывавшему катеру.
  

***

   Константин ---- Александру

22 июль 1857 г. Стрельна.

   (...) С сегодняшнею почтою посылаются Князю Горчакову для доклада Тебе на днях полученные весьма важные депеши от Путятина. Он, наконец, получил от китайцев окончательный отказ в пропуске и потому уже отправился вниз по Амуру, дабы на пароходе "Америка" идти в Печелийский залив. Чрез этот отказ китайцы нас поставили более или менее на ту же ногу с французами и англичанами, и это более развяжет руки Путятину. Но дабы не казаться нам в глазах китайцев более слабыми, чем остальные нации, не полагаешь ли Ты, что будет полезно усилить материальные средства Путятина? Требования и французского и английского посланников будут поддержаны довольно значительными эскадрами, представителем же нашего флага будет один маленький пароход "Америка"; чрез это, разумеется, Путятин в глазах китайцев будет поставлен на второстепенную ногу. Спрашивается, достойно ли это значения России? Из Кронштадта может через месяц идти Амурская эскадра, состоящая из 3-х корветов и 3-х клиперов, которые я полагаю теперь направить не прямо на Амур, а сперва к Путятину. Но это всё суть мелкие суда, не прикажешь ли Ты их усилить более сильным судном, а именно фрегатом "Аскольд", который новое сильное судно, находящееся в прекрасных руках Флигель-Адьютанта Уньковского, который те края прекрасно знает, и с Путятиным именно там плавал. Буду ждать Твоих по сему приказаний, а между тем, не говоря зачем и куда, я уже "Аскольда" готовлю. (...) Вот покуда и всё. За сим обнимаю Тебя от всей души равно как и Твою Марию и детей. Дай Бог, чтоб они вполне поправились на водах.

Твой верный брат Константин.

***

   На утро по приказу вождя трезвые туземцы, а их было меньшинство, окатывали водой из кувшинов ещё не вполне отрезвевщих сородичей. Похмельное пробуждение было тяжёлым - их чёрные головы раскалывались, напоминая о вчерашнем неумеренном знакомстве с "огненной водой".
   По приказу Джондо в ямы, где сидели пленники, спустили лестницы сплетённые из лиан, по которым бедолаги один за другим стали выбираться на свет божий. Вид у них был ужасный. Одни прихрамывали от образовавшихся язв на ногах, другие едва тащились из-за возникших нарывов, третьи просто от общей слабости еле передвигали ноги. Всё это было последствиями мучительного 3-х дневного перехода по джунглям. Более десятка человек заболело лихорадкой.
   Бедняг построили в колонну, снова связав попарно новыми лианами и в сопровождении воинов погнали в лес. Процессия во главе с вождём и его гостем тронулась по тропе, едва различимой среди густых девственных зарослей. Шли новым направлением, не тем, что до этого; и через несколько часов хотьбы, заросли начали редеть и отдалённый шум прибоя, доносившийся до ушей, подтверждал, что цель близка. Наконец, пышные деревья и буйные папоротники остались позади и люди ступили на тёплый прибрежный песок. Глазам открылся небольшой залив, превосходно закрытый с трёх сторон. Густой лес, начинавшийся почти от самой береговой линии укутывал это тихое место, от посторонних глаз. Справа на берегу возвышалась невысокая скала с плоской, как игорный стол, вершиной. Скала была хорошо видна с моря и выполняла бы роль маяка, если развести на её вершине огонь. Вглубь от берега амфитеатром поднимались холмы, заросшие сплошь кустарником и деревьями. Две болотистых речонки впадали в залив, казавшийся тихим прудом. Растительность возле этих речек поражала какой-то ядовитой яркостью. Воздух был неподвижен, Лишь один монотонный звук нарушал тишину - отдалённый шум прибоя.
   Туземцы и пленники расположились у подножья скалы. Стали собирать хворост, чтобы разжечь костёр, так как было около полудня и все проголодались.
   - А как вы добываете огонь? - спросил Карл у Чарли.
   - Совсем не так как европейцы, - ответил Джондо и достал из висевшей на бедре сумки два небольших камня синеватого отлива и кусок розовой древесины. Затем вождь, положив на один из камней розовую щепку, легонько ударил по ней другим. Деревяшка вспыхнула ярким пламенем.
   - Вот видищь, и огонь! - сказал вождь, довольный произведённым эффектом.
   - Что же это за чудеса? - изумился потрясённый зритель.
   - Камни называются Куко, а дерево - Чиду, - продолжал довольный "фокусник". - Кстати, камешки эти есть вот и на этой скале, что перед нами, а дерево произростает в лесах - видишь, вон деревцо скрюченное, коренастое...
   - Где, где?
   - Да вон, недалеко от тропы, по которой мы щли. Пойдём покажу.
   Вождь подвёл новоиспечённого "друга" к экзотическому растению с густой, мелкой листвой: - Вот поэтому я и говорил, что стал богачом! Если с умом использовать эти дары природы, начать производство новых, ещё не известных в Европе, источников огня, то можно разбогатеть и стать, если и не спичечным, то каким-то другим... например, "куко-чидовским" магнатом.
   - Так это вы сделали такое потрясающее открытие?
   - Нет, зачем мне незаслуженные лавры? Каждый здешний туземец пользуется этим - это древнее знание испокон веков передаётся от поколения к поколению по наследству.
  
   Демонстрация достижений передовой туземной техники была прервана неожиданным гортанным криком одного из дикарей: - Кванда ла ту тэу!
   - Приближается большая лодка, - перевёл вождь барону с туземного языка и указал рукой в сторону моря. Водную гладь вдали рассекало небольшое парусное судно.
  
   - Это тот самый, ожидаемый корабль?
   - Да, это "Орион", и идёт он без опозданья.
  
   На расстоянии ружейного выстрела от берега судно бросило якорь и с него спустили шлюпку. Лодка быстро приближалась, и вот уже нос её врезался в песок. На берег спрыгнул человек в морском кителе и, приветливо махая руками, направился к предводителю туземцев.
   Его лицо было обрамлёно жидкими рыжими бакенбардами, румянец соответствовал цвету волос, а глаза - маслянные, голубые. Его нельзя было назвать видным человеком - плечи приподнятые, рост средний, одна нога слегка искривлена. Он был длиннолицый, немолодой, обветренный непогодами человек, манерой держаться похожий на моряков всех времён и народов.
   После дружественных объятий и взаимных похлопываний по плечам и спинам, вождь предложил другу-компаньону отведать немного "славного ямайского рома", неболюшой бочонок которого был захвачен в дорогу предусмотрительным Джондо.
  
  
   - Я так долго пробыл в море, что все кости мои пропитались солью, и теперь, сколько бы я ни выпил, хоть целый колодец, мне всё мало! - сказал капитан, влив в себя объёмистую плошку горячительной жидкости и, широко улыбаясь. - Но шутки в сторону! Много ли ты мне сегодня приготовил "товара", Чарли? Я, в свою очередь, привёз тебе всё, что ты заказывал.
   - Да, будешь доволен, но товар непривычного цвета, - вождь указал в сторону пленников.
   - Что, чернокожие побелели?
   - От рождения такие. Ха-ха-ха! Полюбуйся!
   - Откуда же у тебя бледнолицые да в тельняшках, к тому же? А что же они без штанов-то?
   - В чём спали, в том и застало их кораблекрушение. Корабль напоролся на теже скалы, как когда-то и мой. Они русские...
   - Русские? Боюсь, как бы с таким "товаром" у меня не возникли проблемы... А кто это рядом с тобой? Тоже русский? Почему ты нас не познакомил?
   - Извини, Джозеф! Да, он тоже был членом экипажа... а сейчас это мой помошник. Знакомьтесь!
   - Барон Карл фон Штреймиль, старший штурман, - протянул руку "помошник" вождя.
   - Джозеф Блендли, капитан барка " Орион", поданный, Её Величества Королевы Британской, старый морской волк! - отрекомендовался моряк с видом человека, делающего тяжёлое, мучительное признание и добавил: - Я плаваю уже 37 лет!
   - Очень рад знакомству с вами, - улыбнулся Карл.
   - И я рад знакомству, барон! И за тебя, Чарли, я рад, что ты теперь обзавёлся таким знатным помощником!
   - Благодарю! - заскромничал Джондо, - Ну, так ты берёшь товар?
   -Ну не возвращаться же с пустым трюмом? Что же делать - рискну! Будем когда-нибудь с тобой болтаться на соседних виселицах, Чарли! Ха-ха-ха! Да, чуть не забыл! На сей раз мой "Орион" приплыл к острову на день раньше назначенного срока, и мы бросили якорь чуть южнее на фарватере, там, где река впадает в океан. Так вот вчера, нам с берега кто-то просигналил двумя ружейными залпами. Мы, конечно, спешно подняли якорь и ушли оттуда. Но кто же это мог быть? Разве не все потерпевшие кораблекрушение здесь, у тебя в плену, Чарли?
   - Карл, кто это может быть? - насторожился Джондо, - Разве не все ваши были в том лагере на берегу? Ты мне не всё рассказал?
   - Да, я совсем забыл о них, - смутился барон, - Примерно за неделю до вашего нападения на лагерь человек десять матросов во главе с капитаном отправились на разведку местности, обешая вскоре вернуться, но исчезли... Ни слуху, ни духу! Все решили, что они погибли, поэтому я как-то о них и забыл...
   - Значит они живы и здоровы и хотят привлечь к себе внимание проходящих судов, - вождь ещё больше помрачнел, - Нам здесь не нужны посторонние!
   - Может вещицы, которые я тебе привёз, Чарли, и помогут избавиться от лишних свидетелей. Что ты загрустил? Давай сажай в шлюпку первую партию "товара"! Будем их возить по частям.
  
   Шлюпка совершила несколько рейдов от берега к кораблю и обратно, увозя пленных и взамен, выгружая на берег ящики с ружьям и патронами.
   Предводитель ЖЁЛТЫХ ПЕРЬЕВ давно мечтал обучить свох воинов владению "огненными палками", чтобы получить неоспоримое преимущество в войнах с ненавистными БЕЛЫМИ ПЕРЬЯМИ. Когда обмен товаром состоялся, компаньоны обменялись прощальными рукопожатиями.
   - Куда ты теперь возмёшь курс? - спросил Чарли.
   - Буду пробираться в Луанду. Возможно там и реализую "товар", - ответил Джозеф, вскакивая в уже отошедшую от берега шлюпку. - Желаю удачных сражений и побед! Клянусь дьяволом - игра наша ещё не кончена!
   - Тебе попутного ветра и хорошей погоды!
   Вождь и барон замахали отплывающему руками, тот в ответ выстрелил воздух из револьвера. Шлюпка, переполненная людьми, грузно преодолевала расстояние между берегом и кораблём. Гребцы дружно налегали на вёсла, но ускорить движение не могли. Тягостные минуты тянулись.
   - Да, известие о том, что часть ваших путешествует по острову меня, не скрою, сильно озадачило, - сказал Джондо, - Если б вы об этом сообщили мне раньше...
   - А что бы это изменило? Нам же пока встреча с ними не угрожает, - ответил Карл, - Да, если и встреча состоится, численное преимущество, на вашей стороне! Что там, какая-то горстка измотанных и голодных людей!
   - Вы, наверное, специально это от меня скрыли? А я с вами был так откровенен...
   - Нет, клянусь вам, - я действительно о них забыл! Столько событий свалилось на голову...
  
   Между тем шлюпка, наконец, достигла барка. По спущенному трапу пленники поднялись на борт, шлюпку подняли и судно, пальнув из пушки на прощанье, снялось с якоря. По команде вождя туземцы взвалили тяжёлые ящики на свои могучие плечи и процессия двинулась в обратный путь.

Историеская справка:

   В середине 15-го века, когда экспедициями португальского принца Энрико были открыты острова Зелёного Мыса, в Европу были привезены первые негры-рабы. Лиссабон стал первым в Европе центром работорговли. С побережья от Зелёного Мыса до Гвинейского залива - именно отсюда были вывезены почти все негры, прданные в Америку. В 1847 году образовалась Негритянская Республика Либерия, основанная на берегу Гвинейского залива неграми переселившимися из США после освобождения их отдельными рабовладельцами.
   ЭКВАТОРИАЛЬНАЯ ГВИНЕЯ расположена в Центральной Африке, на островах Биоко и побережье Гвинейского залива. В 15-м веке остров Биоко открыт португальцами и назван ими Фернандо-По. В 1778 г. страна стала владением Испании. В 1843 г. испанцы, закрепившись на Фернандо-По, начали проникновение на материковую часть Гвинеи.
   ГАБОН расположен на западе Центральной Африки. На севере граничит с Экваториальной Гвинеей и Камеруном, на востоке и юге - с Конго, с запада омывается водами Атлантики. В 15-м веке здесь впервые появились португальские мореплаватели, в 16-м веке на територии Габона широко распространяется охота за рабами, с 1839 г. - первое постоянное французское поселение, с 1886 г. вся территория захвачена Францией.
  
  

***

   Александр ------- Константину

Киссинген. 29 июня 1857 г.

  
   Благодарю тебя, любезный Костя, за письма твои... (...) Равномерно я согласен на отправление Амурской эскадры Путятину и на усиление её фрегатом "Аскольд". То, что теперь случилось, было почти предвидено и потому не переменяет данных ему инструкций. Что же касается военных действий со стороны Сибири, так надобно быть крайне осторожным. Ожидаю, поэтому через Военного Министра предложений генерала Муравьёва, о которых упоминает Путятин, но которые мною ещё не получены. (...) С будущим курьером напишу тебе об окончательном распоряжении насчёт нашего обратного отправления.
   Обнимаю тебя и Низиных от всей души.

А.

***

   - Мы держим курс из Порта - Жантиля в Марсель и везём марганцевую руду из Габона, - объяснял молодой французский капитан Александру Иннокентьевичу, когда тот со всем своим отрядом оказался на борту фрегата "Анжелика". Судно было парусно-винтовым, с большой грузоподъёмностью, но весьма быстроходным. Вот на таком морском красавце и мечтал когда-нибудь поплавать русский моряк, но увы...
   - Путь наш лежит мимо острова Кориско, принадлежащего Гвинее, - продолжал француз.
   - Раз координаты островка, где находились мы, вам известны, то как же он называется? - спросил Каменов.
   - Этот клочок суши носит название Малый Кориско, и нанесён на наши карты совсем недавно, хотя упоминания о нём встречаются ещё в старых португальских хрониках 15-го века. В силу своей затерянности и отдалённости от основных торговых путей, он в давние времена был тайным убежищем флибустьеров, где они залечивали свои раны и делили награбленное. Сие таинственное место находится на 10-м градусе 12-ти минутах к востоку от Гринвича и на 2-м градусе 14-ти минутах севернее экватора.
   - Вон, оказывается, куда нас занесло!
   - Если хотите, мы вас доставим в ближайший порт по пути нашего следования. Следующие остановки предполагаются в Бата и Малабо на острове Фернандо-По, где мы должны забрать партию какао, кофе и пряностей.
   - Часть наших людей осталась в лагере по другую сторону острова. Хотелось бы взять на борт и их...
   - Ну что же, мы не будем ограничиваться полумерами - подберём и остальных.
   Французский капитан вызвал своего помощника и отдал соответствующие приказания: послушное судно легло на другой курс. Фрегат поплыл на север вдоль острова на расстоянии 2-х кабельтовых от берега. С моря эта земля, с её сказочной и экзотической растительностью, в ещё большей степени походила на настоящий Эдем, и казалось, что, вот-вот, из-под сени благоухающих кустов и деревьев выйдет сам праотец человеков Адам с верной подругой Евой, и помашет приветливо проплывающим мимо потомкам.
  
   - Мы здесь так одичали, что и не знаем ни о чём, что сейчас в мире происходит, - сказал русский капитан.
   - Недавно в Тулоне и Марселе побывал брат вашего Императора, Великий Князь Константин. Его принимал мой батюшка, адмирал Тревуар на своей красавице "Бретани". Князь посетил многие верфи, был и в Адмиралтействе, интересовался, как подвигается постройка судов заказанных вашей державой.
   - А какого класса корабли строят?
   - С паровыми машинами.
   - Наконец-то! Всё никак не решались от парусников отказаться - ветру доверяли больше, чем пару!.. А какова мощность ваших машин и скорость?
   - 800 лошадиных сил, а скорость 12 узлов.
   - Это просто замечательно! Какая мощь, какая сила! - Каменов представил себя на мгновенье стоящим на мостике подобного покорителя морских просторов, и чтобы не травить дальше душу, тему разговора сменил: - А в Габоне есть французские поселения?
   - Да, Франция всё более укрепляется на этой земле. Основной язык общения - французский, а население - в большинстве своём обращено в католиков, хотя есть ещё и язычники. Вот севернее, в Гвинее, там господствуют с давних времён испанцы; население тоже, почти сплошь, католики, но говорят все по-испански. У нас с ними конкуренция, но до ссор дело не доходит... Какие у них там вкусные креветки, если б вы знали? - француз от удовольствия зажмурил глаза.
   - Да мы уж на этом чёртовом острове напробовались всякой всячины, что нам теперь и... креветки нипочём! - улыбнулся русский капитан.
  

***

   Константин ------- Александру

6 июля 1857 г.

  
   Эта неделя, любезнейший Саша, была, если возможно, ещё тише и спокойнее, чем все предыдущие и дел никаких особенно не было. Поэтому я решился между двух дней заседаний комиссии сходить посмотреть на наших моряков в Финляндии. Грустно видеть моряков без всякого морского дела.
   Единственное их утешение это катание на лодках, главное же занятие это караулы, и вся гарнизонная служба идёт в большом порядке. Там же стоит недавно спущенный фрегат "Громобой", который превосходно построен, но очень медленно и по контракту не в срок. Надеюсь, пароходы "Грозящий" и "Олаф" и "Рюрик" отправляются в Штетин все вместе завтра 7-го числа. К Твоему приходу будут стоять на рейде корабль "Прохор", фрегат "Аскольд", пароход "Камчатка", "Смелый" и "Отважный", 10 корветов и 5 клиперов, так что вид будет, я надеюсь, весьма красивый (...)
   Дожидаемся Вас с большим нетерпением, а покуда обнимаю Тебя мысленно, любезнейший Саша от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   ЖЁЛТЫЕ ПЕРЬЯ вернулись к себе в селенье. Уставшие с дороги, они, было, снова принялись за ром, но вождь строго-настрого это им запретил и выставил возле бочек охрану.
   Джондо и его друг вошли в свою хижину. Голод стал настойчиво напоминать о себе. Чарли отдал приказ и вскоре слуга принёс две глиняные тарелки с дымящимися на них кусками жареной птицы. Хозяин и гость принялись за еду.
   - Очень вкусная птица, но, правда, слегка рыбой отдаёт, - заметил барон, обсасывая аппетитное крылышко с тщательностью, более уместной при составлении карт и прокладывании курса.
   - Конечно, будет пахнуть рыбой! - засмеялся хозяин, - Это же альбатрос, великолепный крылатый красавец! Наверное, вам еще не приходилось отведывать ничего подобного? Привыкайте!
   - А что же мы о роме-то забыли? - спохватился Карл.
   - Я помню, помню! Об этом грех забывать: ром для моряков - что амброзия для Богов! - успокоил гостя хозяин и три раза хлопнул в ладоши. По-видимому, заранее предупреждённый слуга вырос на пороге, держа в руках, сделанный из сушеной тыквы большой сосуд. Заменявшие бокалы, в половину кокосового ореха, плошки немедленно были наполнены до краёв.
   - За нашу встречу и знакомство! - на правах хозяина предложил первый тост Чарли. "Бокалы" сомкнулись, но традиционного звона не произвели, а вот из глаз выпивших "посыпались искры".
  
   -Да-а-а! Хорош ваш ром! - одобрительно крякнул вождь и вонзил зубы в жестковатое мясо "морского красавца".
   - Вот уже и рыбой не так пахнет, - прожёвывая кусок заметил штурман.
  
   На некоторое время за столом воцарилось молчание. Снаружи доносились громкие голоса и аппетитные запахи - туземцы тоже предавались трапезе. Обглодав очередную лапку или ножку, и отложив, её вождь сказал:
   - Карл, я вам должен придумать другое имя, потому что для туземцев ваше немецкое труднопроизносимо.
   - Как вам будет угодно. Я целиком в вашей власти.
   - Возможно, вам подойдёт... Э-э-э... имя ... Линдо! Ну, как? Нравится?
   - У русских есть поговорка: "хоть горшком назови - только в печку не ставь"! Поэтому, я на всё согласен...
   - Поговорка хорошая... Так имя вам нравится или нет?
   - Ну почему бы ни стать "Линдо"? Звучит благозвучно. А что оно означает?
   - По-туземному значит "Бледный Месяц". По-моему, даже очень романтично...
   - Да, вполне... Мне нравится.
   - Тогда, отныне я вас публично буду только так и называть. Предлагаю и тост: За ваше новое крещение!
   Они вновь до краёв наполнили свои плошки, залпом выпили и закусили остатками гордой птицы. Новоиспечённый Линдо первым нарушил затянувшееся молчание:
   - Извините за нескромный вопрос - что же вы собираетесь делать со всеми этими ружьями и патронами, которые получили в обмен на пленных?
   - О, это отдельная тема!... Я давно мечтал научить моих туземцев владению огнестрельным оружием. Пить, как видите, они быстро научились, и коль они такие способные, то, может быть, и этим искусством сумеют овладеть.
   - А зачем же это нужно и не повернут ли они оружие против вас?
   - Да, вы правы. В этом, конечно, определённый риск есть, но... Моя давняя мечта окончательно покорить соседнее племя, эти "Белые перья". Мы периодически совершаем набеги на них и забираем в плен достаточное количество людей, которых я потом продаю Джозефу, но при этом и сами несём немалые потери. Я хочу свести наши потери на нет, а это станет возможным в случае бесспорного нашего военного преимущества, благодаря ружьям. Тогда я стану единоличным хозяином на этой земле.
   - Да захватывающая перспектива! И когда же собираетесь приступить к обучению?
   - Да, хоть сейчас! - сказал, разгорячённый ромом Чарли, поднимаясь из-за стола и приглашая друга следовать за ним.
   Они слегка покачиваясь вышли из хижины и направились к лежавшим невдалеке деревянным ящикам. Вождь кликнул туземцев, те обступили повелителя. Для начала Джондо представил собравшимся своего помощника, сообщив, как его зовут.
   "Линдо, Линдо, Линдо", - зазвучало в толпе на все лады. Судя, по довольным гримасам, имя пришлось по душе. Закончив первую, "официальную" часть, вождь попросил у кого-то каменный топор и собственноручно вскрыл один из ящиков, затем другой, третий... Хоть оружие и было тщательно упаковано, но новым не являлось. Джондо доставал ствол за стволом, придирчиво осматривая арсенал. В первом ящике лежало с десяток гладкоствольных капсюльных одностволок "Рура" ( они заряжались щепоткой чёрного пороха грубого помола и выпаливали пулей весом в целых три унции) - из этих ружей можно было бить слонов.
   Джондо взял ружьё, зарядил, как положено, приложил приклад к плечу и, направив дуло в небо, нажал курок. Оглушительный выстрел повалил наземь всех присутствующих дикарей. Страх был так велик, что их натренированные мускулистые ноги вдруг обессилили. Стрелок тоже едва удержался от падения - так сильна была отдача. " Зато мощное оружие", подумал Чарли, потирая ушибленное плечо. Напуганные туземцы стали просить у своего повелителя пощады: - зачем он прогневался на них и захотел поразить огнём и громом? Довольный произведённым эффектом, Джондо стал осматривать содержимое и других ящиков. Оно состояло из пяти охотничьих двустволок 12-го калибра, но, к сожалению, кремневых. Кроме того, там находились и несколько старых мушкетов с сошками, из которых с равными шансами можно было попасть или не попасть в цель с расстояния в 70 шагов.
   - Да, оружие, честно говоря, не самое современное, - разочарованно констатировал Линдо.
   - Ну ничего, для устрашения сойдёт и такое! - не принял упрёка Джондо.
  
   Вождь приказал своим напуганным воинам подняться с земли и затем объяснил, что хочет и их сделать повелителями "грома и огня". Дикари со страхом и недоверием приблизились к ящикам, и первый урок военного дела начался.
   Чарли, вновь перезарядив ружьё, подозвал к себе одного из воинов, всегда отличавшегося в боях завидной храбростью и имевшего на своём теле множество рубцов и шрамов от вражеских копий и стрел. Бывалый воин, дрожа всем телом, послушно взял из рук Джондо протянутую ему "огненную палку".

***

   Константин -------- Александру

10 июля 1857 г. Стрельна.

   Любезнейший Саша!
   Мне по-настоящему решительно нечего Тебе писать. Все у нас, слава Богу, благополучно. В Кронштадте больных так мало, как я никогда не помню; менее 1000 человек. Холера тоже уменьшается. На прошлой неделе ушли последние три Черноморские корвета, и я уж имею известие о приходе их в Копенгаген. Первые три корвета, которые вышли отсюда 16 июня, уже прошли Константинополь и на днях должны быть в Севастополе. На будущей неделе пойдёт и Амурский отряд.
   Вчера Матушка переехала в Царское Село и по дороге у нас обедала, и очень долго оставалась. Мы остаёмся в Стрельне, потому что в Павловске, к моему ужасному прискорбию, негде жить в эту холодную пору. Константиновский дворец тесен, а в Большом, в теперешнем его виде, жить нельзя. Он и холоден и сыр. (...)
   Прощай, любезнейший Саша, Жена и я обнимаем Тебя и Марию от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Фрегат "Анжелика" плавно огибал остров. Русские моряки напряжённо вглядывались в береговые очертания: не покажется ли лагерь? Шёл час за часом, а берег всё продолжал быть диким и необжитым. Остров оказался не так уж и мал, и ожидание тягостно тянулось.
  
   Учёный - естествоиспытатель и здесь время даром не терял, а записывал в своём дневнике: " Берега большею частью низкие, хотя, наверное, сказать этого нельзя. Потому что от самого уровня воды начинаются высокие плетни из ползучих растений - они покрывают каждый вершок земли и подымаются местами до 15-ти метров, а за ними тотчас высится темно-зеленая стена сплошного леса со стволами от 45-ти до 60-ти метров высотой; кое-где встречаются и обширные песчаные пляжи и отмели"...
  
   Но вот, когда солнце, покинув зенит, стало плавно катиться на запад, впереди по курсу, показались торчавшие из воды обломки мачт и часть корпуса "Святой Софии". У многих, стоявших у борта русских моряков, защемило на душе, и комок подкатил к горлу.
   " Вот она моя красавица" - подумал Каменов и смахнул непроизвольно навернувшуюся скупую мужскую слезу. - " Штормы, поди, совсем тебя доконали"... И действительно, корпус корабля, благодаря дружным усилиям волн прибоя и, периодически налетавшим шквалам, всё более разламывался и уходил под воду. "Надо бы снять с судна всё, что не успели в первый раз, иначе - пиши, пропало"! - подумал опять Александр Иннокентьевич.
   Тем временем французский фрегат, подойдя на безопасное расстояние к смертоносным скалам, бросил якорь и с него спустили два катера: в один уселись французы, в другой - русские. По мере приближения к земле, становилось всё очевидней, что берег совершенно безлюден. "Куда же все подевались? Почему не видно людей"? - сверлили вопросы в голове капитана
   Но то, что увидели моряки, когда высадились из катера, буквально ошеломило всех. Весь берег и поляна были усеяны человеческими костями: обглоданными черепами, скелетами, остатками рук и ног. Повсюду валялись и недоеденные, разлагавшиеся куски человеческого мяса, огрызки костей и части тел. Невыносимый запах стоял в воздухе. На месте строений чернели груды головешек и пепла. Прибывшие вспугнули стаи, питавшихся падалью птиц - теперь они кружили в небе над пепелищем и недовольно орали. При виде людей разбежалась и стая, вечно дерущихся между собой, гиен и шакалов, и из леса доносился их обиженный вой. Бочек с ромом тоже - как не бывало... Ужас охватил души людей при виде этой страшной картины. Французы, затыкая носы, с крайним омерзением отвернулись от ужасного зрелища: многие ощутили подступившую к горлу тошноту.
   - Где же те, за кем мы плыли сюда? Что здесь произошло? - спросил французский офицер.
   - Наверное, на лагерь напали дикари, - ответил русский капитан, - Смотрите, вон сколько стрел валяется повсюду!
   - Ваше благородие, смотрите, под пеплом - закопчённые стволы ружей, а приклады почти у всех сгорели! - закричал один из матросов, разгребая палкой головешки.
   - Здесь был сильнейший пожар! Пряжки и пуговицы оплавились! Лагерь подожгли! - раздавались голоса моряков.
   - Господин капитан, мы приносим вам свои соболезнования, - обратился французский офицер к Каменову, - но, к сожалению, мы не можем здесь долго задерживаться. Поедите ли вы снами?
   - Мы все благодарны вам, мосье Тревуар, за оказанную любезность и сочувствие, но картина, как видите, изменилась и нам придётся здесь остаться для выяснения причины гибели наших товарищей.
   - Есть ли у вас к нам какие-то просьбы и пожелания? Само собой, что мы снесёмся с вашим посольством и сообщим о вашем бедственном положении. Можем захватить и корреспонденцию, если таковой вы располагаете, - продолжал француз.
   - Вы очень любезны, благодарю! Да, конечно, надо сообщить на Родину о постигшем нас несчастье - может быть, пошлют корабль на помощь. Если захватите письма, за это отдельная благодарность! - сказал Александр Иннокентьевич, доставая из походной сумки объёмистую пачку исписанных и мятых листов, перевязанных красной тесёмкой. На верхнем из них - крупно и размашисто было выведено: " Госпоже Каменовой Анне Степановне. С. Петербург, Васильевский остров"...
   Французы захватили корреспонденцию, попрощались и отплыли, оставив русским морякам запас провианта и питьевой воды.
  
   Капитан и матросы, удручённые горем, разбрелись вдоль территории разгромленного лагеря, пытаясь опознать погибших по фрагментам тел или по предметам, принадлежавшим несчастным. Выяснилось, что останков было значительно меньше, чем людей в лагере. "Не могли же, в самом деле, хищники съесть свои жертвы вместе с костями? Куда же подевались остальные люди, которых большинство и куда пропали бочки с ромом? Раз кругом здесь валяется множество стрел, то это, наверняка, дело рук туземцев. Некоторые стрелы и в черепах торчат", - мучительно размышлял капитан, - " Неужели это сделали те дикари, в гостях у которых мы были, неужели они такие коварные? Как, бишь, они себя называли-то? Какие-то перья... Вот у этих стрел оперенье жёлтое, а у тех перья какого цвета были? Вождь говорил ещё и про другое племя, обитающее на острове... Чёрт их разберёт с их перьями! Запутаться можно... "
   - Леонид Семёнович, вы ведь были переводчиком, - спросил капитан, подойдя к учёному, - Вы не помните, как называл своё племя наш знакомый вождь? Какие-то там перья...
   - Хорошо помню, - ответил Ценковский, - Их племя называется Лут Джанг, что значит Белые Перья. Но вождь говорил, что здесь обитает и другое, более воинственное племя, называемое Тунг Джанг ( Жёлтые перья).
   - Так выходит, что напали другие, а не те, у кого мы гостили?
   - Выходит так! Ведь оперенья у этих стрел жёлтые.
   - Значит, я зря заподозрил наших знакомых в коварстве?
   - Значит, зря - они не виноваты.
   - А где же нам искать других-то на этом гиблом острове?
   - Надо, пожалуй, снова идти к тем, "нашим" - пока прорубленная в джунглях тропа ещё не успела зарасти, а они уж, наверняка, покажут нам путь к тем, с которыми постоянно враждуют. - Значит, и большую часть людей, наверное, забрали в плен, раз трупов-то не столь много?
   - Конечно, наверняка и бочки прихватили в качестве трофеев.
   - А почему же наши-то сопротивления не оказали?
   - Вы же видели, что все ружья с обгоревшими прикладами и валяются под развалинами хижин - значит, ими и воспользоваться-то не успели...
   - Понимаю, понимаю... Наверное, напали среди ночи, когда все спали...
   - Я думаю, что именно так.
  
   В небе продолжала кружить стая стервятников, мерзкими криками выражая недовольство прерванным пиршеством. Матросы вырыли братскую могилу, похоронили останки своих товарищей, воздвигнув и деревянный крест. Имевшийся в отряде судовой священник отслужил " За упокой души рабов Божьих". Моряки дали двадцать залпов траурного салюта, по числу погибших товарищей, и снова двинулись в лес уже знакомой просекой, прорубленной ими пару недель назад.
  

***

   Константин ------- Александру

14 сентября Кронштадт.

   Сегодня пишу я Тебе, любезнейший Саша, под самым грустным впечатлением, потому что вчера узнали мы про ужасное происшествие, случившееся с "Лефортом" 10-го числа. Если помнишь, во время ещё Твоего пребывания в Варшаве я спрашивал Твоё разрешение по телеграфу привести сюда корабли Ревельские и Свеаборгские для упрощения увольнения команд. Получив на это разрешение, тотчас им было приказано по телеграфу вооружаться, а адмирал Митьков (Дивизионный начальник) пошёл отсюда за ними с тремя пароходами. В Свеаборге находились "Красный" и "Не тронь меня", а в Ревеле "Памяти Азова", "Императрица Александра", "Владимир" и "Лефорт". Пароходы взяли на буксир оба Свеаборгские корабля и "Азов" и благополучно привели их в Кронштадт. Остальные три Ревельские корабля под начальством Нордмана, пользуясь попутным ветром, пошли под парусами. Только что пароходы пришли с первыми тремя кораблями, я их тотчас послал опять в море за остальными тремя. Но вдруг получаю я от них телеграф из Ревеля, что они пришли туда, не встретив Нордмана; это уже начало нас немного беспокоить, тем более что все это время стояли жестокие ветра с ужасно холодной погодой и иногда снегом. Пароходы, выйдя из Ревеля, пошли опять отыскивать эскадру и наконец привели сюда вчера утром два корабля "Императрицу" и "Владимира". Нордман тотчас ко мне приехал с рапортом. На нём лица не было, и он мне рассказал следующее. Попутный ветер, выведший их из Ревеля, недолго продолжался. Скоро он перешёл к Норду, потом к Норд-осту и постоянно свежел, с пасмурностью, иногда со снегом. Ну, в этом ещё ничего удивительного нет, кому из нас этого не случалось испытывать. Нордман и продолжал лавировать, радуясь как эскадра хорошо держится соединённою несмотря на пасмурность и на тёмные ночи. Таким образом, они благополучно обогнули северную оконечность Готланда в ночи с 9-го на 10-е число. Но тогда ветер стал ещё крепчать, они взяли третий риф, и уже мало выигрывали лавировкой, их всё сносило на юг к острову Тютерсу. С рассветом 10-го числа Нордман опять увидел всю эскадру в соединении, очень был этому рад и в начале восьмого часа сделал сигнал поворотить через Фордевинд на левый галс (Нордман сидел на "Владимире", непосредственно за ним шёл "Лефорт"). Во время поворота ветер стал ещё крепчать, и они тогда видят, что "Лефорт" шквалом сильно положило на бок. Однако марса шкоты и марса фалы на нём отдали, стало быть там не зевают. Продолжают смотреть и видят, что "Лефорт" не только не поднимается, а, напротив, его всё более и более кренит на левую сторону, так что он медленно и постепенно ложится совершенно на бок, реи и мачты уходят в воду, и пять минут спустя он в этом положении исчезает в воде! Можешь себе вообразить, какое это должно было сделать впечатление на всех! Это происшествие неслыханное в истории флотов! Добро бы это ещё случилось с кораблём какой-нибудь новой неслыханной неиспытанной конструкции! А "Лефорт" был 80-ти пушечный корабль, совершенно одного чертежа со всеми нашими другими 80-ти пушечными кораблями, которые ходки, и остойчивы, и обладают самыми отличными морскими качествами, и к тому же он был корабль самый новый и свежий с 1853-го года. В прошлом столетии погиб в Портсмуте на якоре английский корабль "The Royal George". Он стоял с открытыми пушечными портами и конопатился с одной стороны. Для этого все пушки были перевезены на один борт, дабы его более накренить, но при этом имели неосторожность оставить пушечные порта отворенными. Шквалом его накренило ещё, он черпнул всеми портами, и пошёл, как ключ, ко дну со всем народом. На "Лефорте" этого быть не могло, потому что крепкий ветер стоял уже несколько дней, и, разумеется, как это всегда бывает, все пушечные порта были наглухо задраены. Мы все ломаем головы, чтоб объяснить себе причину этого неслыханного и беспримерного несчастия, и ничего придумать не можем. Полагаем, может быть, что от сильного крена, во время внезапного шквала не сорвалось ли несколько пушек с наветренного борта, которые, перекатившись стремительно на противоположную сторону, могли выломать борт, и чрез это сделать такой пролом, чрез который вдруг хлынула вода в огромной массе. Но это могло бы случиться на совершенно дрянном и гнилом корабле, а "Лефорт" был совершенно новый, крепкий и свежий. К несчастью, никто никогда этого не объяснит, потому что все, которые были на корабле, с ним вместе и погибли мгновенно. Командовал им командир 13-го экипажа Кишкин. На нём было 20 офицеров и около 800 матросов со своими жёнами и детьми, которых перевозили на зимовку в Кронштадт. Ничего ужаснее и поразительнее этого колоссального несчастия себе вообразить невозможно. Мы вчера немедленно отслужили здесь парадную панихиду.
   С другой стороны, есть у нас несколько приятных новостей, которые, однако, омрачены этим несчастием. Бутаков пишет, что первые три корвета пришли в Севастополь в самом блестящем положении. В Копенгаген благополучно пришли с Амура транспорт "Двина" и корвет "Оливуца", про которого мы очень беспокоились, потому что давно не имели никаких известий, и из Архангельска винтовой фрегат "Илья Муромец". Вот покуда и всё. Здоровье жены, кажется, несколько поправляется. Для неё необходим совершенный покой, вот почему жизнь теперь в Стрельне ей очень полезна.
   С нетерпением ожидаем известий и результат Твоего свидания с Наполеоном, а затем и Твоего возвращения.
   Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя и Марию от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Дикари со страхом и недоверием поглядывали на оглушительные, исторгающие огонь, "палки" и боялись к ним приблизиться, а не то, чтобы притронуться. Вождь объяснил, что с помощью этих "палок" они смогут победить, раз и навсегда, ненавистные Белые Перья, что как-то воодушевило напуганных воинов. Самый храбрый туземец, которому Джондо приказал выстрелить первому, трясся как осиновый лист, и тяжёлое ружьё просто валилось у него из рук. Тогда Чарли сообразил, что горе-стрелку перед дебютом стоит позволить для храбрости глотнуть немного рома. Он приказал, и очередную бочку подкатили, откупорили и налили в кокосовую плошку немного пахучего зелья. Боец взял в дрожащие руки сосуд, и имея уже некоторый опыт в потреблении спиртного (принимал участие в победной пьянке), выпил её до дна. Окружающие одобрительно загалдели. Прошло несколько минут, требуемых для того, чтобы живительная влага начала всасываться в кровь, и чудесный результат не замедлил сказаться. Глаза туземца засверкали решительным блеском, а руки перестали дрожать. Вождь помог новичку правильно приложить приклад к плечу, положить палец на курок и ... выстрел прогремел. Многочисленная слушательски-зрительская аудитория снова повалилась на землю - не сразу привыкнешь к столь оглушительным забавам! Оказался на земле и стрелявший, так как отдача у слоно-убойного ружья была ужасной, но почин был сделан; и не просто почин, а Великий Почин! Впервые абориген сам вызвал Гром и Молнию!
   Постепенно, день за днём, эти занятия стали всё больше и больше увлекать дикарей и "огненные палки" перестали казаться столь ужасными. Особенно привлекательным это занятие было из-за выдаваемой каждому стрелку "для храбрости" порции рома; и вскоре стрельба всем так понравилась, что опять пришлось вносить разумные ограничения в учебный процесс. К сожалению, делалось отчётливо заметно, что в сознании туземцев целью стрельбы являлось не поражение мишеней, а желание сильнее напиться, поэтому о меткости и эффективности говорить не приходилось. Несмотря на подобные недочёты, Белый Вождь тешил себя надеждой на то, что ему, всё-таки, в ближайшее время удастся осуществить свой дерзкий план и совершить набег на племя Лут Джанг. "Это ничего, что они в цель не попадают - главное, как бабахнут из всех стволов, так те и повалятся без сопротивления, - мечтал Чарли, - Вот сразу, сколько будет много у меня рабов, тем более, что и "Орион" должен к этому времени прибыть за очередной партией, а в замен привести пару деревообделочных и камнедробильных станков, о которых я давно мечтал - надо же постепенно налаживать переработку этой волшебной древесины и чудесных камней"!...
  

***

   Александр ------- Константину

Штутгарт 15 сент. 1857.

   Горестное известие о погибели "Лефорта" меня сокрушает. Не понимаю, каким образом линейный корабль мог быть опрокинут, и пошел разом ко дну. Ожидаю с нетерпением подробностей.
   Третьего дня познакомился я с Наполеоном и имел уже с ним несколько замечательных разговоров почти о том же предмете, с которым он коснулся и с тобою. Он кажется откровенным и расположен к нам, посмотрим, что будет на деле.
   Вчера вечером, к крайнему моему удовольствию, прибыла сюда также Мари. Мы живём на прелестной вилле Олли и наслаждаемся совершенно летнею погодою.
   Завтра после обыкновенного народного праздника отправляемся в обратный путь по утверждённому маршруту, включая и Киев. Дай Бог, нам благополучно добраться до дома. В Веймаре, по его желанию, должен я иметь свидание с Императором Австрийским. Вероятно, ограничится всё одними словами, которым цену мы из опыта знаем.
   Впрочем, и то уже довольно, что первый шаг был сделан им.
   Вот покуда и всё. Среди всех здешних пределов я едва имею минутку свободную.
   Обнимаю тебя, Санни и милых детей, и в особенности Николу, от всего сердца.

Господь с вами.

А.

***

  
   Отряд капитана снова двигался сквозь джунгли. В прошлое путешествие моряки предусмотрительно оставляли зарубки на деревьях, поэтому продвигаться было значительно легче. Снова шлёпали по мелким лужам, по липкой, чёрной грязи. В лесу было жарко и сыро. Чрезмерная влажность выражалась в густом слое пара, стоявшего постоянно над головами. В вершинах деревьев эта сырость превращалась уже в туман. Пот всё время лил ручьями.
   Из очередного письма капитана своей супруге: " Дорогая жена... Принимая во внимание, как долго мы шли лесами и какие громадные пространства исходили, представляется настоящим чудом то обстоятельство, что за всё это время ни один из членов экспедиции не был задавлен или хотя бы ушиблен падающим деревом или сорвавшейся веткой. Не раз случалось, что древесные гиганты с размаху валились рядом с нами или около лагеря как днём, так и ночью"...
  
   Из записок Л. С. Ценковского: "... Человеку, привыкшему к дубам и берёзам, к тополям и соснам и впервые попадающему в тропический лес, несколько не по себе в такой непривычной обстановке. Постепенно, однако, он так осваивается, что сразу может отличить, которое дерево с мягкой древесиной, а которое с твёрдой. Деревьев с мягкой древесиной здесь много, притом из различных семейств; они заменяют здесь наши сосны и пихты и непременно отличаются широкими листьями. Твёрдые породы - с более мелкой листвой. Так, например, у деревьев из семейства мареновых листья по форме и величине подходят к листьям клещевины; древесина их в высшей степени полезна и удобна для всевозможных поделок: она пригодна и для постройки деревянных судов, и для домашней утвари (блюда, подносы, кувшины, кружки, ложки, скамьи, столы и стулья) ... "
  

***

   Константин ------- Александру

23 сентября 1857 года. Петербург.

   Душевно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за милое письмо, которое написал мне из Штутгарта среди тяжёлых для Тебя дней свидания с Наполеоном. С чрезвычайным интересом читал я тоже Твоё письмо к Мама. Я убеждён, что это свидание будет иметь самые благие последствия для будущности, и не останется тщетным. Напротив того, думаю, что Веймарское свидание ни к чему не поведёт.
   На прошедшей неделе я два дня жил с женою в Кронштадте и мы в это время проводили нашу Океанскую эскадру. Весь Кронштадт собрался на эти проводы, потому что никогда ещё Россия не отправляла столько судов в Океан, и оно было весьма торжественно!
   На сих же днях пришли в Кронштадт благополучно корвет "Оливуцца" и транспорт "Двина" с Амура, и фрегат "Илья Муромец" из Архангельска.
   Вот всё, что у нас нового, впрочем, всё благополучно. Жена и я обнимаем Вас от всей души и ждём с нетерпением.

Твой верный брат Константин.

***

  
   Прошла неделя с начала занятий "огневой подготовкой", но результаты, если не считать количества осушенных бочек, были не столь обнадёживающими. Но несмотря на это, Джондо решил не менять своих планов и "тренировочный" (как он считал) поход всё же надо было предпринять. Вождь объявил об этом своему народу, что вызвало у туземцев большое воодушевление - ходить в завоевательные походы было чуть ли не самым любимым их занятием. Выступление было назначено на следующее утро, но готовиться к нему стали с вечера.
  
   - Кажется, что тупость ума помогает им переносить их бедственную судьбу, ибо было бы слишком смело предполагать в них особенно счастливые умственные способности, - сказал Чарли, входя в хижину, - Завтра с утра отправимся в гости к нашим дорогим соседям. Ха-ха-ха!
   - А не слишком ли это преждевременно, - сказал барон, - Ведь они стрелять-то толком так и не научились.
   - Если будут слишком хорошими стрелками, тогда и я с ними не справлюсь. Ты же сам мне намекал, что это обоюдоострый меч.
   - Да, конечно, так оно и есть.
   - Главное, чтобы вовремя шум сумели произвести и напугали, как следует, соседей, тогда мы их тёпленькими и возьмём. Да вот что, господин барон, - и это очень важно! - вам следует немедля сменить окраску...
   - Как?
   - А так! Ты не можешь среди чёрных быть "белой вороной".
   - Я согласен, но как это сделать?
   - Это не столь сложно, - сказал Чарли и стал что-то искать среди барахла, сложенного в углу хижины.
   - Вот, - в руках вождь держал небольшой глиняный горшочек, - Это крем моего собственного изобретения: пережженная скорлупа кокосового ореха, смешанная с животным жиром - прекрасная чёрная краска, не хуже ваксы! Я сам ею намазан.
   - Ну-ка, ну-ка! - проявил живейший интерес Карл, - Можно я понюхаю?
   - Запах, конечно, не ахти, но искусство перевоплощения требует жертв! - протянул Чарли горшочек Барону.
   - Да... аромат, мягко говоря... - отшатнулся, нюхнув мазь, Линдо и поняв, наконец, чем так отвратительно несло за версту от новоиспечённого друга.
   - Ха-ха-ха! Ну что поделать, здесь не Париж, и с косметикой проблема! А вот и ещё один краситель, - достал Джондо из кучи хлама другой сосуд, - Эта разведённая белая глина и запаха почти не имеет.
   - Дай понюхать... Да, это просто фиалки!
   - Этой глиной я буду делать тебе рисунки на коже.
   - Как? Татуировку? Делать надрезы на коже!
   - Не пугайся. Татуировка не настоящая - я лишь нарисую... Садись поудобнее, а то скоро совсем стемнеет и мы не успеем закончить.
  
   Когда сеанс завершился, барона было не узнать: ни дать, ни взять настоящий туземец - чёрен как сапог, по всему телу и лицу белые узоры, а в скрученных в пучок волосах торчат три жёлтых пера. Когда автор вывел "своё произведение" из хижины на показ соплеменникам, то всеобщие возгласы восторга и одобрения свидетельствовали, что работа удалась на славу. Чарли и сам был доволен делом рук своих и не мог никак налюбоваться на "новорожденного" негра. Ну, уж такой красавец удался, - хоть выставляй его под стеклом среди экспонатов Британского музея, как типичного представителя африканской расы.
  

***

   Константин ------ Александру

18 июня 1858-го года. Павловск.

   Любезнейший Саша!
   Мне приходится взять сегодня перо в руки, чтобы, к сожалению, написать Тебе про два довольно неприятные случая. Во-первых, пароход "Онега", назначенный в Онежское озеро для перевозки Твоей свиты, отправившись 14-го числа, был на другой день посажен лоцманом на камень при входе в Ладожское озеро. Едва его с этого камня стянули, как через несколько часов в нём лопнул пополам поршень в паровом цилиндре! Это очень неприятно, потому что машина у него английская, совершенно новая. Но остановки для Твоего путешествия никакой не будет, потому что почтовое ведомство уступило нам для сего свой пароход "Петербург", тот самый, на котором Папа ходил в 1854 году.
   Вторая история состоит в том, что корабль "Ретвизан" в день своего возвращения со мною из Ревеля, идя большим Кронштадтским рейдом, срединою фарватера, вдруг обо что-то стукнулся и с тех пор очень сильно потёк. Вероятно, он ударился о какой-нибудь якорь, лежавший на дне, и пробил себе борт. Это доказывает, что Кронштадтский рейд до такой степени мелеет, что малейшая вещь, на дне лежащая, делается опасною для кораблей теперешних размеров, что для нашей будущности не чересчур приятно. Через несколько дней "Ретвизан" войдёт в док, и тогда только окажутся подробности его повреждения, но к твоему смотру он никак не может быть готов, о чём я чрезвычайно сожалею, потому что он решительно лучший корабль. Кроме этого у нас, Слава Богу, всё благополучно. Погода стоит отличная, и Твоя жена часто у нас бывала в Павловске, который чудо как хорош. Послезавтра, 20-го числа, мы переезжаем в Стрельну. Надеюсь, что Твоя беломорская прогулка на "Гремящем" хорошо удастся, и что Ты скоро и благополучно к нам воротишься. Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Из письма капитана: Дорогая жена, пишу в постели и очень страдаю. Доктор Галицкий говорит, что у меня какой-то "острый гастрит". Меня лечат морфием. Первые симптомы проявились прошлой ночью часа в два. Для меня наступило очень тяжёлое время сильнейших физических мучений и полного изнеможения. Больное тело крайне нуждалось в питании, а воспалённый желудок отказывается принимать пищу. Я ничего не мог есть, кроме кокосового молока, а жестокие спазмы, можно было утолить не иначе как подкожным впрыскиванием морфия. В первые дни болезни искренние заботы добрейшего доктора подавали мне надежду на скорое выздоровление, и в моём уме зародились планы возвращения на родину и планы постройки судна. (...) Начинаем чувствовать недостаток в провианте. Несколько человек ушли поискать съестного и со вчерашнего дня не вернулись...
  
   Из записок учёного: Cocus nucifera, пальма, приносящая кокосовые орехи.
   Её молоком разбавляют, и кофе и чай, точно сливками; плод её съедобен; из скорлупы вырезают изделия: ручки, посуду, различные безделушки. Отвар кокосов - вернейшее медицинское средство; волокна, которые окружают орех, идут в выделку: их мочат и потом заплетают в канаты, которые крепче пеньковых, сплетают циновки; орех даёт масло; известен белок из кокосов; кокосовый жмых поедает скотина, из листьев сплетают различные вещи; также они идут на покрытие крыши жилища.
   Пальма рафия (Raphia) - один из множества видов пальм; всех видов насчитывается около 1000. Из верхнего слоя высушенных молодых листьев получаются прочные, мягкие и тонкие нити. По желанию из них можно выделывать ткани, тонкие как шёлк или грубые как толстое полотно. Туземцы выделывают из них грубые ткани, типа рогожи, шляпы, канаты и пр.
   КУНЖУТ (или Сезам) - масличное растение; масло добывается из семян, величиною с горчичное семя. (...)
  
   Прошли дни утомительного перехода и отряд во главе, с выздоравливающим от перенесённого гастрита, капитаном снова ступил на просторную поляну. Туземцы высыпали навстречу гостям и сразу же признали в них старых знакомых. Подаренные при первой встрече, побрякушки, ключи, гвозди и блестящие пуговицы, островитяне поспешили сделать деталями своих украшений. Хозяева были рады гостям и устроили в их честь пир и народное гулянье. Группы туземцев снова приходили посмотреть на диковинных пришельцев. Женщины, девушки, дети и старики расположились вдоль поляны. Вождь подал сигнал к началу празднества.
  
   Мужчины-воины выстроились в отряды, которые по второму сигналу вождя начали исполнять ритуальный танец, который состоял из прыжков, подбрасывания копий вверх, натягивания луков, подпрыгиваний, потрясания щитами и прочих подобных воинственных проявлений. Характерно то, что движения разных групп танцоров были весьма согласованными, и никто не выбивался из общего ритма и рисунка танца, словно потрудился с исполнителями хороший балетмейстер. Нехитрые "па" этого "балета" сопровождались монотонными ударами гулких барабанов, исполнителей на которых было человек пять, не меньше. После танца началось состязание в метании копий и стрельбе из лука. Далее последовала рукопашная борьба, а луки и стелы были отложены. Это было весьма привлекательным зрелищем, так как в целом напоминало европейскую классическую борьбу, но дополненную такими вольностями, как подсечки и хватание за ноги. Конечной целью было лишь свалить противника, сбить его с ног; класть же на лопатки здесь не являлось победой.
   По окончании всех этих показательных выступлений последовала грандиозная трапеза. Жарившиеся на вертелах крупные туши источали аромат, щекотавший ноздри, истосковавшихся по мясу моряков. Мясо дикого кабана было жестковатым, но от этого не менее вкусным. Каждому гостю было предложено по огромному, увесистому ломтю. Праздничный стол ломился от множества экзотических овощей и фруктов: тут и манго, и бананы, и кокосы, и финики...
   Когда, наконец, торжественный приём подошёл к концу и все успокоились, капитан, улучив подходящий момент, через переводчика Ценковского, рассказал вождю о постигшем их товарищей несчастье. Вождь выслушал предположение капитана о том, кто мог напасть на лагерь, и возбуждённо заговорил:
   - Это дело рук племени Тунг Джанг и их белого вождя Джондо!
   - Как белого вождя? - удивился капитан.
   - Да, злые Боги послали им его! Он спустился с неба, повелевая небесным огнём. Он может делать молнию и убивать ею людей, животных и птиц! Он вашей расы, чужестранцы...
   -Что за бред он несёт? - сказал капитан.
   - Ну, наверное, этот тип владеет огнестрельным оружием, - пояснил переводчик.
   - Мы живём сами по себе, пока люди из другого племени не вздумают воевать с нами, - продолжал туземец.
   - Вы с ними враждуете?
   - Иные из наших молодых людей уходят в лес за дичью, и там на них нападают Жёлтые Перья и уводят их к себе! Их женщины исполняют всю чёрную работу: добывают топливо и съестные припасы, стряпают и таскают на себе вещи, а мужчины лишь охотятся и воюют с нами. Ещё они умеют добывать огонь неизвестным нам способом, - разговорился вождь.
   - Это каким же? - заинтересовался капитан.
   Вождь начал, оживлённо бормоча, что-то показывать руками и гримасничать.
   - Не как обычно, трением, а с помощью каких-то волшебных деревяшек и камней, но вождь не знает как... - пояснил Ценковский.
   - Ну, ладно, чудесами мы займёмся потом! Спросите его лучше - может ли он нам дать завтра проводников?
   - Да, говорит, - с большой охотой! А сейчас он предлагает нам отправиться на покой, в приготовленную специально для нас хижину.
   - Что ж, если он столь любезен, воспользуемся предложением.
  
   На этом беседа закончилась и все отправились спать. Правда, к Александру Иннокентьевичу сон не спешил - сказывалось перевозбуждение, связанное с оказанным тёплым приёмом и торжественным, праздничным ритуалом. Капитан, присев у ночного костра, решил поделиться с драгоценной супругой полученными впечатлениями. Огрызок его карандаша быстро заскользил по мятым листам очередного письма:
   ... африканские танцы состоят большею частью из грубых движений, необыкновенных поз и жестов, прыжков и различных странных телодвижений под такт музыки, состоящей из одного или нескольких барабанов. Присутствующие при этом обыкновенно страшно шумят и хохочут, так что это для дикарей такая же весёлая забава, как наши безумные вальсы и быстрые пируэты для цивилизованной публики. Иногда хор становится полукругом, и двое выступают вперёд, поют дуэтом с аккомпанементом барабана или рожка, а окружающие в такт хлопают в ладоши; или же выступает солист, фантастически наряженный в петушиные перья, с целыми рядами нанизанных на бечёвку пустых тыкв, в которых трещат насыпанные камешки; украшениями служат мелкие бубенчики и множество нанизанных зубов, человеческих, обезьяньих и крокодильих, заменяющих собой драгоценные камни. Но непременным условием таких игр бывает поющий хор, и чем он многочисленнее, тем, конечно, лучше...
  

***

   Константин -------- Александру

19 августа 1858. Стрельна.

   Искренно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за Твоё милое письмо из Костромы. Слава Богу, что Ты доволен Твоим путешествием и приёмом нашего доброго Православного народа. Приём, который Ты всюду встречаешь, меня не удивляет. Слава Богу, наш народ в своей привязанности к своему Царю не меняется, а в Тебе, дорогой Саша, он ещё видит Того, который зачал великое дело преобразования крепостного права! (...)
   По морской части у нас всё благополучно. На прошедшей неделе воротилась с моря эскадра Шанца. Завтра отправляюсь в Кронштадт её посмотреть и потом отпущу в гавань.
   Сегодня утром свершилось в городе ужасное несчастье. Взорвало несколько мастерских на Охтинском заводе. Я ещё никаких подробностей не знаю, но говорят, что убитых человек 70, а раненых около 30. Это ужасно.
   Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя и Марию от всей души, и желаю, чтоб Ваше путешествие окончилось так же благополучно, как началось.

Твой верный брат Константин.

***

   С утра раздали патроны и осмотрели ружья. К 9 часам утра (как показывал хронометр барона), когда прохлада раннего утра сменилась жарким солнечным днём, воины стали собираться в колонну. Боевые рога завыли странными звуками, им ответил десяток тамтамов. Отряд был не многочисленным и состоял лишь из тех, кто как-то освоил стрельбу. Зачем много народу, если количество с лихвой восполнится качеством, за счёт огневого преимущества, а для конвоирования пленных людей вполне достаточно. По приказу Джондо воины не взяли с собой ни копья, ни луки, ни щиты - всё это заменили висевшие на плечах ружья и плетеные сумки с патронами на поясе. Вождь был в хорошем настроении, надеясь на непременный и быстрый успех. Барон не разделял восторженности друга от предстоящей операции; почему-то настойчиво в голову лезли тревожные мысли: а вдруг там, каким-то образом окажется отряд капитана, который хорошо вооружён и стреляют они не плохо? Штурман гнал эти дурацкие мысли - "С какой стати там должны быть моряки? Прочь малодушие! А Чарли, похоже, о них совсем забыл - ни разу больше не спросил". Но спокойствия на душе не было, и доводы рассудка не успокаивали.
  
   - Далеко ли живут эти Белые Перья? - спросил Линдо, идя по левую руку от предводителя.
   - Я думаю, что если не сбавим темп, то к ночи будем у цели!
   - Чарли, а здесь растут те волшебные деревья? Кажется, как-то на "че" они называются?...
   -Чиду! Да здесь их много. Вон впереди видишь приземистое дерево?
  
   Они остановились и Джондо, обломав суховатую ветку, протянул её барону.
   - Какая странная, красноватая древесина, - сказал Карл, разглядывая небывалое растение, - Оно чем-то акацию напоминает.
   - Да верно, напоминает. Оно даже и благоухает похожими, большими и душистыми цветами.
   - А камни-то как называются?
   - Камни называются "Куко", но их здесь поблизости нет. Надо идти на побережье к той самой скале, возле которой состоялся обмен "товаром" с Джозефом, или в глубь острова - в горы. Он, Джозеф, кстати, со дня на день должен снова приплыть за новой партией. Наш с ним график чётко соблюдается, поэтому я так и тороплюсь с этим походом. Ему, на сей раз, я заказал пару станков для обработки волшебной древесины и камней - пора уже начать как-то применять "чудеса" на деле.

***

   Александр --------- Константину

19 авг. 1858.

   Поздравляем вас от всей души с благополучным рождением сына Константина и благодарим Бога, что всё кончилось так скоро и хорошо. Маленького Константина назначаю шефом Тифлисского Гренадерского полка, и состоять ему в Конной Гвардии, в Измайловском полку и в Гвардейском Экипаже. Около 1--- 10 надеемся проездом чрез Стрельну по железной дороге вас там обнять.

А.

***

   К ночи отряд Джондо приблизился к селению Белых Перьев. Сквозь редеющие деревья открывался вид на большую поляну с множеством хижин. Вдали проступали очертания невысокой горы. Яркая луна господствовала в небе, позволяя всё видеть на земле достаточно отчетливо. Пришельцы по приказу вождя оцепили поляну полукругом и залегли в ожидании дальнейших распоряжений. В селении возле хижин догорали костры и изредка мелькали людские фигурки, но чувствовалось, что сон уже вступал в свои права. Чарли поручил Карлу вести наблюдение, а сам проверял готовность своих воинов к бою: требовал ещё и ещё перезаряжать ружья, выполнять команды "к плечу" и "готовьсь".
   Барону вдруг показалось, что возле одной из хижин мелькнул белый человек в матросской форме. Он не поверил своим глазам, но видение повторилось, и наблюдатель признал в "призраке" матроса Ивана Егорова. Да, без сомнения, это был он, рослый здоровяк, крестьянский сын. Такого не спутаешь ни с кем и не забудешь, увидев хоть раз - косая сажень в плечах, настоящий русский богатырь!
   " Значит, худшие мои опасения сбываются, и в селении присутствует отряд капитана", - подумал штурман и тут же, в подтверждение догадки, увидел и самого Александра Иннокентьевича, который стал что-то объяснять Егорову, после чего они вместе вошли в хижину. Затем показался ещё кто-то из матросов, а потом - ещё и ещё, и на плечах у всех ружья...
   " Дело плохо, - подумал Карл, - Ведь что же получится? Наши болваны и пьяницы стрелять не умеют, а эти, хоть и не военные моряки, но оружием владеют неплохо. И в итоге, вместо лёгкой и быстрой победы нас ждёт неминуемое и сокрушительное поражение. Хорошо ещё, что Чарли пока не видит этого и не знает, что его ожидает! Надо что-то срочно предпринимать, я не должен попасть к ним в руки, как союзник нападающих"...
   Барон, вспомнив, что по пути к селению, буквально в двухстах метрах от поляны, им встретился ручей, немедленно покинул свой наблюдательный пост и бросился к тому месту. Добежав до желанного источника, Карл стал судорожно смывать с себя жирную и вонючую краску. Чёртова мазь не хотела сходить с кожи - пришлось оттирать её с помощью песка и пучка травы. Он тёр что было сил, чуть ли не до крови. Вода в ручье стала мутной, но зато тело начало приобретать первоначальный цвет. Вот только, надетую вместо брюк по приказу Джондо малоприличную юбчонку из плетёной травы, заменить было нечем - штаны остались в хижине у вождя. Окончательно отмывшись, выдернув из головы дурацкие перья, распрямив волосы, снова став прежним белым человеком, бывший Линдо услышал выстрелы со стороны поляны.
   " Началось, - подумал он, - Как хорошо, что я вовремя успел! Придётся, дождавшись позорного разгрома Жёлтоперых, перебежать на ту сторону, сочинив легенду, что попал к дикарям в плен и они заставили так вырядиться, отобрав цивильную одежду".
  

***

   "Куда подевался Карл? - подумал, встревоженный исчезновением помощника, Чарли, - Пора начинать атаку, а его нигде нет! Что ж, ждать больше нельзя - удобный момент настал! Буду начинать без него".
   Джондо, взмахнув своим стареньким кольтом, скомандовал:
   - Ружья зарядить!.. К плечу!.. Пли!
   Оглушительный залп из всех стволов разорвал ночную тишину. Казалось сам Зевс-Громовержец обрушил на грешных человеков свой Вселенский Гнев!
   По команде вождя ружья перезарядили, и повторный раскат снова расколол, небесный свод. В свете догоравших костров было видно, как из хижин стали выскакивать сонные жители; в панике они падали на колени и вздымали руки к небу, прося пощады у Всесильного Божества, вдруг прогневавшегося за что-то на них; крики и визг женщин и детей огласили всю округу.
   "Ну вот, они у меня теперь все, как на тарелочке, - удовлетворённо подумал Джондо. - Страх парализовал волю - их можно брать голыми руками".
   - За мной! Вперёд, - крикнул вождь и, потрясая своим револьвером, побежал к хижинам. Воодушевлённые успехом воины устремились за ним, победно крича и махая над головами своими "огненными палками".
   Когда, до распластанного на земле и деморализованного противника было не более ста шагов, из хижин появились белые люди в обветшалой морской форме и с ружьями в руках. Они изготовились к бою: опустились на одно колено и произвели залп.
   Чарли остановился от неожиданности, соплеменники продолжали наступать, одурманенные первым успехом, но свинцовые "гостинцы" уже вырвали из их рядов "избранных".
   " Неужели это те самые русские моряки, о которых Карл забыл мне рассказать"? - сверкнуло в голове, и в тот же миг вождь почувствовал тяжёлый и обжигающий удар в грудь. Джондо упал на четвереньки, руки и ноги его дёргались, словно он хотел в такой позе бежать и дальше. Затем он повалился плашмя, лицом вниз и перестал содрогаться. Отблески догоравшего костра освещали его беспомощную фигуру.
   " Даже правосудие не могло с ним покончить, - подумал, наблюдавший из своего укрытия за происходящим, барон, - а вот шальная пуля решила дело".
   Нападавшие замешкались, видя, что громы и молнии поворотились против них и даже сразили Повелителя. Радость близкой победы сменилась прежним гнетущим страхом и они, побросав, как им показалось, коварно восставшие против них же "огненные палки", пустились наутёк.
  
   Как ни звонко кричала поначалу дикая орда нападавших, пальба матросских ружей оглушила их, а зловещий свист пуль привёл в трепет и храбрейших. Туземцы побежали прочь с быстротой антилоп. Моряки гнали их на расстояние полутора или двух вёрст от лагеря, даже, когда отступавшие уже достигли леса, и там преследование затруднилось.
   - Когда имеешь дело с людьми, плохо понимающими военную дисциплину (торговый флот - что поделаешь!), - сказал, наблюдавшему за сражением учёному, когда-то служивший на линкоре, Каменов, - то всего опаснее в них это необузданное стремление гнать неприятеля как можно дальше, не понимая зачем
   - Да, как говорится, "вошли в раж", - согласился Ценковский, - Дорвались, что называется!
   - А что это за бледнотелая фигура там вышла из-за деревьев? - указал капитан на приближавшегося и размахивавшего руками человека в туземной юбчонке.
   " Александр Иннокентич, Леонид Семёныч! - кричало "привидение", - Это я, Карл Штрейнмиль, ваш штурман!
   - Да, это же наш барон, собственной персоной! - узнал знакомый голос естествоиспытатель.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - пожал руку подошедшего ночного гостя капитан, - Как это вы здесь оказались? А где же остальные?
   - Как я рад встречи с вами, дорогие мои, если бы вы знали! - начал пришелец, - Не обращайте внимания на мой внешний вид - так вырядили меня дикари, отобрав вещи.
   - А почему вы один? - недоумевал капитан.
   - Я сейчас всё вам по порядку объясню... После ухода вашего отряда, Александр Иннокетьич, на наш лагерь среди ночи напали дикари, многих поубивали, остальных взяли в плен. Мы не могли им даже оказать никакого сопротивления, так как застигнуты были врасплох...
   - Вот видите, моё предположение оказалось правильным! - сказал Ценковский.
   - И груз рома они похитили? - спросил капитан.
   - Да и не только похитили, но уже и много бочек выпили.
   - А где же остальная команда, ведь столько мужиков-то было?
   - Всех остальных вождь продал своему знакомому торговцу невольниками, а взамен получил оружие, пользоваться которым он пытался научить туземцев.
   - Что-то у меня уже голова кругом идёт - торговец невольниками, туземцы, стреляющие из ружей... - покачал головой капитан, - Поясните!
   - Вождём у дикарей был белый человек...
   - Как белый? - воскликнул Каменов.
   - Ну нам же местный вождь об этом ещё рассказывал, - вступил в разговор учёный, - Вы разве забыли, Александр Иннокентич?
   -Да, да, что-то припоминаю! А торговец тоже здесь на острове?
   - Нет, он наш коллега, моряк, владелец барка. И он увёз пленных на своём судне...
   - А вы же почему тогда здесь? - почувствовал несправедливость капитан.
   - А меня вождь оставил при себе слугой и, к тому же, узнав, что я штурман, решил как-то в дальнейшем использовать мои знания, но до этого пока дело не дошло...
   - Везучий-то вы какой у нас, Карл Иоганович, - всегда выйдете сухим из воды, - съязвил капитан, - А где этот ваш Белый вождь-то, убежал что ли?
   - Да нет же! Вы же его сразу и подстрелили. Во-о-он тело на поляне!
   - Не повезло бедняге! Пойдёмте его осмотрим, - предложил Каменов.
   Капитан, штурман и учёный направились к поверженным врагам, около которых уже толпились, оправившиеся от страха, любопытные местные жители. Матросы, закончив преследование, вернулись и тоже осматривали поле боя. Особый интерес у всех, конечно, вызвал, вымазанный какой-то вонючей мазью белый человек-вождь. Все стояли над трупом в полном недоумении: поглядели на него, повернули на один бок, потом на другой, осмотрели рану. Пуля попала прямо в сердце, и крови было немного. Начинавшие деревенеть пальцы крепко сжимали револьвер, в барабане которого оставался лишь один патрон.
   - Как жаль, что он не воспользовался последней пулей - тогда бы мы его считали героем, - заметил капитан, - А кто он - немец, француз?
   - Англичанин, - ответил Барон.
   - А тот, кому он продал наших моряков, из каких стран?
   - Тоже британец.
   - Земляки, значит... Да, ну и история... Ну ладно, пойдёмте в хижину - мы подыщем вам брюки, Карл Иоганович, а то в таком виде вас... засмеют!
  

***

   На следующее утро в селении все торжествовали победу. К героям-избавителям, выразить признательность и благодарность, явились жёны вождя и местные дамы, празднично украшенные шапочками из бус, множеством ожерельев, кисточками и широкими нагрудниками, также сплетёнными из нанизанных бус. Они осыпали моряков комплиментами на своём языке и заявляли, что "отныне Лут Джанг ваша страна и ни один поданный нашего вождя не откажется подать вам правую руку дружбы, ибо вы показали себя настоящими ВАШВЕЗИ (воинами)". После них подошли и старейшины, седовласые и хилые старики, совсем впадающие в ребячество; они протягивали морякам руки ладонями вверх и говорили: "Приветствуем вас с радостью. Сегодня мы в первый раз видим то, чего отцы наши никогда не видали - настоящих ВАШВЕЗИ и истинных ВАНЬЯВИНГИ (героев). Смотрите на них все! Это они те самые, которые обратили в бегство Тунг-Джанг!
   Снова подходили толпы полюбоваться на добрых чужестранцев, владеющих "громами и молниями", которым так легко удалось победить заклятых врагов. Эти визиты продолжались в течение всего дня, вплоть до вечерней трапезы, после которой снова загудели барабаны, обещавшие самую интересную часть торжества, а именно: выбор невестами себе женихов(!). Да, да, да!!! Вот именно так, а не наоборот. В роли женихов должны были выступать русские моряки.
   По знаку вождя на поляну высыпала целая толпа юных девиц, одетых лишь в набедренные повязки с размалёванными лицами, чтобы казаться ещё красивее.
  
   Когда Ценковский всем объяснил, что их ожидает, то многие из матросов перекрестились, заволновались, и тревога прошла по рядам героев:
   - А если моя Манька узнает?
   - Да у меня же в деревне есть баба!
   - Что же делать-то, спаси Господи?!
  
   - Мы не должны отказываться, - вразумлял мудрый капитан "женихов поневоле", - а то они обидятся. Ну, пускай себе выбирают, а дальше посмотрим...
  
   Вождь обратился к невестам с напутственным словом: " Эти белые чужеземцы, посланники Богов, владеющие громами и молниями", - переводил учёный, - "спасшие нас от заклятых врагов, если будут столь добры к нам и дальше, то согласятся принять от нас в знак благодарности ваши юные сердца. Каждая из вас должна выбрать себе небесного жениха и стать ему, прежде всего, верной служанкой и в дальнейшем, если небожитель захочет, то и верной женой"...
  
   Невесты завизжали, испугавшись не меньше женихов, но ослушаться вождя не смели и робко двинулись к стоящим во фрунт, как при подъёме штандарта, морякам. Каждая из них без колебаний подходила к своему избраннику и протягивала ему, украшенную браслетами, руку и смущённо опускала глаза.
   Когда массовая "помолвка" состоялась, пиршество продолжилось и затянулось далеко за полночь. Остальные женщины тоже выражали свою радость по поводу избавления от лютого врага тем, что пели и плясали до 3-х ночи. Каждая из них, принимавших участие в хороводах, была украшена сзади и спереди пучками зелёных листьев; лица были вымазаны красной глиной, а всё тело натёрто маслом. Плясали хорошо, очень бойко и даже не без грации, но вокальная музыка (как показалось капитану) была лучше. Молодые воины окружали танцующих и показывали свою ловкость в игре копьями. В конце вечера-празднества "молодые" (женихи и невесты) разбрелись по хижинам, а уж чем они там занимались остаток ночи - не наше дело...
   Утром вождь пришёл сам к капитану в хижину и с порога заявил:
   - Я и мои воины хотим, чтобы владеющие громами и молниями пошли к Тунг Джанг и наказали их ещё!
   - Мы и так собирались к ним наведаться, чтобы вернуть назад груз, который они у нас похитили.
   - Я сейчас пойду и объявлю всем, что белые громовержцы согласились. Народ будет ликовать.
   - Вот только, как быть с нашими... "жёнами", не можем же мы взять их с собой в поход?
   - Это ничего! Они будут терпеливо дожидаться вашего возвращения, если вам захочется вернуться. Об этом не беспокойтесь.
   " Ну хоть так можно будет освободиться от принудительной семейной жизни", - подумал капитан, - "Ну и Слава Богу"!
  
   Понятное дело, что Александр Иннокентьевич в очередном письме своей дражайшей супруге об этом досадном эпизоде, сообщить запамятовал, ну да и простим ему этот маленький грешок...
  
   - Я дам вам сколько хотите проводников, - на прощанье пообещал правитель Белых Перьев, - До них от нас два дневных перехода. Ступайте с миром!
   Моряков одарили на дорогу гроздьями бананов и несколькими сосудами бананового вина, и отряд снова двинулся в путь. "Невесты-жёны" бежали некоторое время за своими "суженными", махали на прощанье и бились в истерике...
  

***

   Константин -------- Александру

30 авг. 1858. Стрельна.

   От всей души обнимаем Тебя, любезнейший Саша, с жинкой и со всей нашей маленькой семьей, и поздравляем Тебя с днём Твоего ангела. Да благословит Тебя Господь Бог, и даст Тебе силы продолжать подвизаться на трудном Твоём поприще, и да даст Тебе успех во всех Твоих благих начинаниях. (...)
   По морской части всё благополучно. Эскадра Шанца воротилась в весьма хорошем виде и теперь уже втянулась в гавань и разоружилась. На корабле "Константин" была первая проба новой английской машины, которая удалась превосходно. В Кронштадте огромная деятельность. Все новые постройки в доках и в новом адмиралтействе идут быстро вперёд. "Рюрик" и "Громобой" готовятся в поход весьма деятельно. Первый пойдёт с нашей кухней и тяжестями 15-го числа, а второй по постановке новой рубки около 20-го. На будущей неделе будет на Охте спуск нового парохода "Храбрый".
   Вчера мне прислали из Французского Посольства прилагаемое здесь письмо. Из содержания его Ты увидишь, что наш торговый фрегат "Святая София" разбился у берегов Африки. От Твоей воли будет теперь зависеть - дать ли приказ на посылку судна для розыска несчастных. Для сего я препровождаю письмо в оригинале*.
   Прощай, любезнейший Саша. Ещё раз обнимаем Тебя и Твою дорогую Марию от Всей души.

Твой верный брат Константин.

   *) - к сожалению, письмо, о котором идёт речь утеряно. Автор.
  

***

   Капитан решил, наведавшись к "плохим" туземцам и отобрав у них похищенный ром, снова вернуться к "хорошим", а затем уже и решить, что делать дальше. Карл Штрейнмиль, сославшись на недомогание, остался в селении дожидаться возвращения отряда. Это было уместно и в том смысле, чтобы Белые Перья не подумали, что моряки насовсем их покидают.
   - Отдыхайте, Карл Иоганович, набирайтесь сил, - сказал штурману на прощанье капитан, - мы там сами быстро управимся! Думаю, что и молодая супруга скучать вам не даст!
   - Да, вы правы, - покосился барон на стоявшую рядом чумазую красотку. - С такой не соскучишься!
  
   Когда отряд под вопли и рыдания покидаемых "жён" ступил под сень деревьев, бывший Линдо тоже стал собираться в дорогу. Надел, выданную ему накануне морскую форму, правда, не офицерскую, а матросскую, повесил за спину рюкзак, взял нож, ружьё и топорик; и, сказав своей ненаглядной, что скоро вернётся, тоже зашагал в сторону леса. Он уже достаточно хорошо знал местность, и плутать долго не пришлось. Вот и низкорослое, корявое дерево с мелкими листочками, которое ему показывал покойный Чарли. Застучал топорик, и в руках барона оказался довольно большой кусок розовой древесины. Образец он засунул в рюкзак и зашагал дальше в глубь леса, непрестанно сверяясь с компасом.
   " Главное - успеть всё провернуть до возвращения отряда в селенье, - думал штурман, отыскивая на деревьях и кустах собственноручно сделанные отметки, - Ну, если им два дня туда, два дня обратно, то я вернусь раньше их".
   К вечеру, после многочасового блуждания в дебрях, до слуха штурмана донёсся отдалённый шум прибоя и сквозь поредевший лес глаза путника увидели залитый лучами заходящего солнца песчаный берег. Карл ступил на всё ещё раскалённый за день песок. Жар поднимался снизу, приятно растекаясь по всем телу и влажной, пропитанной за день лесными испарениями одежде. Место было уже знакомо: уютная, скрытая от посторонних взглядов бухта; справа возвышается обрывающаяся в море скала-ориентир с ровной, плоской вершиной. Барон подошёл к её подножью и огляделся - нет ли каких свидетелей? Берег был пустынным, лишь птичьи голоса да шум набегавших волн вдали нарушали тишину. Карл задрал голову: скала хоть и не высока, но достаточно крута. Стал обходить её вокруг. Ага, вот есть и тропка на вершину и достаточно хорошо протоптанная - ни раз и не два сюда уже взбирались! Карл, цепляясь за кусты и торчавшие камни, начал восхождение и за четверть часа достиг вершины. Прекрасный вид открылся ему: впереди, на сколько хватал глаз, тянулась вдоль всего горизонта тонкая полоска земли. Вот он, величественный африканский материк! Да него просто рукой подать - только переплыть пролив... А сзади, за спиной, далеко над вершинами деревьев, в синей дымке, возвышались холмы и горы в центре острова. Там находился запад, туда стремилось уставшее солнце, там плескалась Атлантика, там и покоилась на прибрежных камнях несчастная "София".
   Барон удержал себя от любования красотами пейзажа и от уже, собиравшихся нахлынуть, воспоминаний, и принялся обухом топорика откалывать куски синеватой скальной породы. Наколов достаточное количество кусков, он достал ранее добытую древесину и тут же испробовал действие экземпляров в действии. Чарли его не обманул - опыт удался и деревяшка вспыхнула ярким пламенем. "То, что не удалось сделать Чарли, возможно удастся сделать мне, - подумал Карл, - я как-то сумею применить эти неизвестные европейцам средства получения огня, и, в конце концов, составлю на этом состояние... Образую концерн "Прометеев огонь", например... Но прежде надо попасть на материк, захватив с собой эти образцы... Только бы наши не пронюхали"!
   С помощью полученного огня барон развёл костер и решил заночевать на вершине, находя это место самым безопасным для ночлега. Он приготовил себе ужин из взятых в дорогу продуктов и постелил постель из хвороста и травы. Довольный тем, что пока складывается всё удачно, он улёгся поудобнее и стал смотреть вдаль, ожидая наступления ночи. Сон к штурману, несмотря на усталость, не шёл, но вот воспоминания нахлынули...
  
   Вспомнился Санкт-Петербург, здание строгих классических форм на берегу Невы, Морской Корпус... Он, дворянский сын, был отдан насильно в Новигацкую школу, учился там вместе с разночинцами, такими как капитан...
   Три года в кадетах, три года в гардемаринах... Вспомнились жестокие шутки и издевательства, которым они, старшие, и из дворян, подвергали младших и не знатных... Драки в школе начинались с подъёма и кончались после отхода ко сну. В умывальниках бывали сильнейшие драки. Дрались за всё и про всё, и просто так, ни за что и не то, чтобы шутками, а всерьёз, до крови и синяков... Гардемарины каникул не имели. Летом они проходили практику на кораблях Балтийского флота... В двадцать пять лет гардемаринам разрешалось жениться, чем и воспользовался Карл. Отец невесты занимал ответственный пост в Морском министерстве; это был один из тех талантливых людей, которые недостаточно тупы, чтобы серьёзно считаться со своими служебными успехами, и чья карьера так часто рушится из-за отсутствия этой спасительной тупости. Он невзлюбил мужа дочери и часто пенял ей: "Для меня загадка, каким образом тебя угораздило выйти замуж за этого ужасного карьериста"! Отношения в семье не складывались, и в дальнейшем жена барона не имела иного собеседника и друга, кроме своей дочери...
   - Твоя мать чертовка, хитрая чертовка, и ты тоже такая! - бывало, кричал Карл дочери, всегда встававшей на сторону матери, в частых ссорах родителей, - И лицом-то похожа: как две капли воды! Такая же чертовка!
  
   В голове штурмана мелькали события и люди, но всё какие-то неприятные, тревожащие: снова привиделись картины ужасного шторма, нападения дикарей и пленения, тягостного шествия по джунглям, неожиданная смерть Чарли... Небо над головой уже превратилось в звёздный ковёр, когда, наконец, добрый старик Морфей сжалился над страдальцем и накрыл его своим невидимым покрывалом.
  

***

   Константин ------ Александру

13 сентября 1858 года. Стрельна.

  
   Не знаю как благодарить Тебя, бесценнейший Саша, за Твоё чудное, дружественное письмо из Ковно. Бог дал Тебе тот же дар, как и незабвенному Папа, несколькими словами вознаградить человека и возбудить в нём силы! (...) Получил я это письмо в Кронщтатдте на Артиллерийском Учебном корабле "Прохор", которому производил смотр. Он в превосходном состоянии, и это есть учреждение, которое приносит неоценённую пользу флоту. Командир корабля Римский-Корсаков вполне вник в дело и ведёт его именно так, как желательно, чтобы оно шло. Третьего дни была в Кронштадте закладка новой парусной мастерской в новом адмиралтействе, в которое мы преобразовываем мало-помалу старые шлюпочные сараи. В нынешнюю осень надеемся вывести стены под самый карниз. Приготовления "Громобоя" к походу подвигается быстро вперёд, и к Твоему возвращению он будет готов совершенно. Если Тебе будет время, я весьма бы желал, чтоб Ты его осмотрел до его отхода, и я уверен, что он Тебе очень понравится. 4-го числа был на Охте спуск нового парохода "Храбрый", который так хорошо удался, что перелом на нём всего на 3\4 дюйма, а около 20-го числа будет спуск на галерном островке нового парохода "Смелый".
   На днях получено известие о благополучном приходе эскадры Кузнецова в Гонконг и двух отсталых судов его эскадры "Воеводы" и "Пластуна" в Сингапур. Вот, кажется, и все наши новости. В понедельник 15-го числа ожидаем прихода Елены Павловны на "Гремящем".
   Дома у меня всё, Слава Богу, хорошо, и мы на будущей неделе переезжаем в город.
   Прощай, любезнейший Саша, ещё раз благодарю Тебя и обнимаю от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Отряд капитана приближался к селению туземцев-агрессоров. Показались среди редевших деревьев первые хижины и люди возле них. На поляне кругом валялись пустые бочки, возле которых копошились дети, играя и забираясь внутрь. Возле откупоренной, но ещё на половину целой бочки, толпились страждущие с черпаками и плошками в руках. Многие, несмотря на ранний час, а было ещё далеко до полудня, уже валялись в различных, непринуждённых позах повсюду на земле, вкусив сверх всякой меры "божественный нектар". Селение никем не охранялось. Чувствовалось, что обитатели настолько деморализованы поражением и гибелью предводителя. Они нашли единственный способ утешения в вине, вписав себя, - хотя бы пока лишь только этим, - в дружную семью всех цивилизованных народов мира.
   - Да они так весь наш груз вылакают! - сказал капитан, увидев непотребное зрелище, - Надо немедля прекратить это безобразие!
   Матросы произвели в воздух пару выстрелов, отчего, ещё державшиеся до этого на ногах туземцы, тут же присоединились к лежачим. Они в страхе, поползли к пришельцам, стараясь лизнуть или поцеловать их сапоги, прося милосердия и пощады. Матросы брезгливо отдёргивали ноги и отходили в сторону.
   - Ну, что это ещё такое! Ишь, какие вдруг ласковые-то стали, - заворчал капитан, - Нечего нам сапоги теперь лизать, если надо мы их и сами почистить сумеем... Не надо было лезть на рожон и ходить в завоевательные походы! Ну, понимаю, понимаю, - вы здесь, вроде бы, и ни причём - вождь заставил... Чёрт с вами, "гуталинные дети", - как говорится, покаянную голову меч не сечёт!
   Капитан приказал осмотреть селение на предмет обнаружения еды, так как на обратный путь надо было пополнить запас продовольствия и питьевой воды. В закромах у поверженных обнаружилось много маиса, сорго, потатов и маниока. Туземные старейшины, поняв, что нужно чужестранцам, охотно поделились всем этим с моряками.
   В виду того, что оставшиеся не раскупоренными бочки, в количестве 20-ти штук, были весьма тяжёлыми, вместимостью около 100 галлонов, капитан попросил у старейшин дать ему в дорогу носильщиков, что и было покорно выполнено. Нашлось среди массы пьяниц две дюжины трезвенников, которым и было поручено нести ценный груз.
   "Огненных палок", с помощью которых Жёлтые Перья хотели покорить Белых, нигде не было видно - обиженные на них воины побросали ружья, где попало: часть ещё на поле боя, а часть в лесу, спасаясь бегством.
  
   Побыв недолго в селенье, отряд снова двинулся в путь. Настроение, несмотря на усталость, было бодрым - враг разгромлен, похищенное вернули!
   Иван Егоров, шедший впереди предложил матросам: - А ну-ка, кто помнит песню про "Пелагеюшку"? - и, не дождавшись ответа, сам затянул басом:
   "Как по морю, морю синему,
   По синю морю, по Каспийскому,
   Тут плывёт нов чёрный корабль,
   Об двенадцати тонких парусах,
   Полотняных шитых браныгих;
   За корабликом плывёт лодочка,
   Лёгка лодочка, самолёточка,
   Хорошо лодка изукрашена,
   Молодцами вся изусажена,
   Как на лодочке девять молодцов,
   А десятая - красна девица,
   Красна девица - душа Пелагеюшка!
  
   Остальной "хор" дружно подхватил:
  
   Она плакала, слёзно плакала,
   Никто её не уговариват,
   А ни батюшка, а ни матушка;
   Унимают её девять молодцов,
   Уговаривает атаман с ружьём,
   Крепко спрашивает есаул с копьём:
   Ты не плачь, не плачь, красна девушка,
   Не тужи ты, дочь отецкая.
   Или мало тебе злата серебра?
   Иль не стало у тебя платья цветного?
   Уж и как мне не плакати:
   С изманёхоньку я в гульбу пошла,
   Лет пятнадцати я в разбой пошла,
   А шестнадцати душегубила...
  

***

   Александр ------- Константину

Гатчина. 13 октября 1858.

   Пользуясь отъездом Головнина, чтобы написать тебе, любезный Костя, хотя бы несколько слов. Вчера узнали мы по телеграфу о благополучном прибытии вашем в Киль, а сегодня в Гамбург. Надеюсь, что морское путешествие в эту позднюю пору не повредило милой Санни. Скажи ей, что здесь, в Гатчине, всё её напоминает, и что в честь её орган играл уже неоднократно елдорадо-кадриль. Я по-старому возобновил мои ночные прогулки, и мне всё казалось, что я должен был её встретить где-нибудь в тёмных аллеях, с весёлым обществом, как в 54 году. (...)
   Да благословит Бог ваше заграничное пребывание и да возвратит он вас морально и физически укреплёнными. Обнимаю вас, с милым Николою, от всего сердца.

Твой брат и друг Александр.

***

   Барон возвратился в селенье к вечеру, а утром следующего дня вернулся и отряд капитана с бочками рома. Товар укрыли под специальным навесом и приставили часового - а вдруг и эти туземцы, хоть пока и трезвенники, как-то прознают о необыкновенных свойствах иноземного напитка?! Надо, ведь, хоть что-то довезти до дома! Носильщиков назад не отпустили - вождь Белых Перьев их пленил, да те и не рассчитывали на то, что им разрешат вернуться домой после всего происшедшего. По этому поводу старый матрос-татарин сказал: " Война идёшь - плен идёшь"! И никто не удивился такому коварному поступку вождя.
   "Добрые" дикари были несказанно рады возвращения своих белых друзей и защитников, но особенно ликовали невесты- жёны. Они теперь не на шаг не отходили от избранников, буквально, глядя им в рот, что ни мало смущало и раздражало, непривыкших к такому вниманию к себе лучшей половины рода человеческого, моряков.
   - Ну, что ты пристала ко мне, как банный лист! - уже злясь, говорил Иван Егоров своей прелестной "половине", - Иди лучше портки мне постирай - хоть польза будет какая-то...
   Но не все были с "дамами" столь категоричны: учёный Ценковский пытался свою прелестницу обучить грамоте; врач Галицкий свою - азам медицины; священник - обратить язычницу в православную веру; матрос-татарин хотел тоже, чему-то полезному научить; капитан - не знаем чему, а штурман-барон, возможно под воздействием туземного бананового вина, сделал свою ненаглядную благодарной слушательницей, потому как нахлынувшие ещё там, на вершине скалы, воспоминания и рассуждения по их поводу не оставляли его.
   - Слово "штурман" происходит от голландского Stur- руль и Man - человек, - объяснял Карл своей прелестнице, а та, в знак согласия, хлопала большими, с поволокой, глазами. - Этот термин утвердился у моряков с незапамятных времён, - продолжал барон, - Указать капитану выгодный курс, определить место корабля в море, его скорость, продолжительность плавания, наносить на карту навигационные опасности, следить за исправностью навигационных приборов - вот далеко не полный перечень задач штурманской службы... Я, надеюсь, тебе всё понятно? Если не понятно - переспроси!
   Слушательница "согласно" моргала глазами, продолжая гладить штурманскую руку. Рассказчик глотнул вина и продолжил:
   - Решение всех этих задач требует знаний навигации, мореходной астрономии, а также умения пользоваться соответствующими инструментами, картами и пособиями, то есть полноценным штурманом мог быть только достаточно образованный человек, каким я и являюсь... Вот какой у тебя супруг, басурманка! Цени!
   Басурманка, внимая убаюкивающим речам супруга, начала закрывать глаза.
   - Ты не спи, а слушай! - продолжил рассказчик, глотнув снова туземного напитка, - Большинство офицеров гнушалось "подлым", не дворянским, цифирным делом. Недаром штурманов презрительно называли "цифирниками"... Я захотел поломать эту дурную традицию! Я, дворянин, барон, белая кость, занялся таким низким делом... Ни один из знатных моряков не подумал бы выдать дочь за штурманского офицера. В моём случае и здесь было исключение: я женился на дочке влиятельного чиновника из министерства. Правда, он был не от мира сего и в карьере шибко не преуспел, да и дочь оказалась чертовкой, ну да Бог с ними! Забудем! Теперь у меня есть ты, и хорошо, что ты, как немая - жена и не должна много говорить...
   Молчаливая "жена" уже задремала на плече у рассказчика, но ему теперь было и не важно - слушают его или нет - поток мысли низвергался водопадом:
   - Сановное начальство обычно третировало штурманов с презрительной грубостью, а сослуживцы - с небрежным превосходством. Даже песенка была сложена... Как же там?.. Ага, вспомнил, - " Штурман, дальше от комода! Штурман, чашку не разбей"! И что в этом смешного? Не понимаю...
   И вот, зная всё это, на зло всем, я выбрал именно штурманское дело и поставил всё с ног на голову! Я, а вовсе не капитан, как обычно, стал господином положения! Я, я, я, запомни, басурманка!
   Басурманка мирно посапывала на плече у "господина положения", а распалившийся рассказчик продолжал:
   - Вот так-то! Если раньше штурман был простолюдин из подлого сословия, а капитан - барин, то сейчас вышло наоборот: капитан из простых, а штурман - барон! Ха-ха-ха! Я поломал эту порочную традицию, заставил себя уважать... и бояться, и этим очень горд! К тому же, я ведь старший штурман и имею в своём подчинении трёх помощников. Вот они-то как раз и соответствуют общепринятому типу: первый - молчаливый (Ну прямо, как ты, моя красотка!), загнанный человек, склонный к выпивке. Но не так, как я, а по-серьёзному - запойный пьяница. Второй - с грубыми манерами, сын корабельного кока, простолюдин, обычный морской служака. Третий - педантичный, тихий труженик, из семьи письмоводителя. Так что есть, вернее, было, кому работать... Правда, сейчас все они сидят связанными в трюме судна работорговца, но что поделать: Бог, как известно, на небе и - один за всех, а человек на грешной земле - и каждый за себя...
   На этой фразе баронов фонтан красноречия иссяк, и он, смачно поцеловав в губы свою подругу, улёгся с ней рядом...
  
  
   А тем временем в другой хижине ("кают-компании") капитан собрал совет. Послали и за бароном, но когда вестовой, заглянув в "штурманскую" хижину, увидел сладко спящих в обнимку "супругов", хотя до ночи было ещё далеко, то вернулся ни с чем и доложил об увиденном капитану.
   - Ну, что ж поделаешь, - дело молодое - начнём без барона, - решил покладистый Александр Иннокентьевич и приступил к делу, - Я собрал всех для того, чтобы сообщить вам о дальнейшем плане наших действий, какими они представляются мне. Безусловно, что встреча с французами даст результат: их адмиралтейство свяжется с нашим, и за нами рано или поздно пришлют корабль. Но когда это случится - одному Богу известно! Я думаю, что мы не должны здесь сидеть, сложа руки. Надо что-то начать предпринимать...
   - Что же можно сделать, находясь в нашем положении? - спросил доктор Галицкий, - Разве, только стараться не болеть, не умереть прежде срока?
   - Не болеть - это само собой... Я предлагаю построить своими силами судно, попытаться покинуть остров и отправиться навстречу ожидаемой подмоге.
   - Да разве нам под силу такое дело? - усомнился Иван Егоров.
   - Как у вас поговорка? Глаза боится, а руки делает! - захихикал татарин-весельчак Муса Низамуддинов.
   - Попытаться стоит, тем более, что здесь есть и подходящие сорта древесины, - заговорил Ценковский, - я самолично видел в лесу породы, напоминающие наши корабельные сосны.
   - Ну вот, раз и учёный считает это реальным, почему бы ни попробовать. Топорами народ у нас владеет - вон как сквозь дебри-то прорубались! Гвоздь забить тоже каждый сможет. Надо будет только вернуться снова к разгромленному лагерю и снять со "Святой Софии" всё то, что не успели в прошлый раз, пока море её окончательно не поглотило.
   Да, да, правильно! Нечего нам здесь с бабёнками-то потешаться! Нечего сидеть без дела и волынку тянуть! - раздались среди присутствующих матросов голоса одобрения.
   - Какова же судьба братьев наших, увезённых на судне аглицком? - подал голос священник Отец Никодим.
   - Сидя здесь, на "мели", мы, тем более, ничего не узнаем о них, - сказал капитан.
   - А что, на берегу океана и будем строить? - спросил кто-то.
   - На большой воде опасно - ближайший же шторм - и всё пойдёт насмарку. Здесь есть прекрасная возможность строить на реке, а потом вывести судно на рейд.
   - Да правильно, там вполне безопасно!
   - Вот только предстоит нам ещё немного побродить, прежде, чем мы приступим к строительству. Сначала пойдём к сожжённому лагерю и сняв с корабля всё, что осталось, будем пробиваться к реке, и только выбрав на берегу удобное место - оно не должно быть ни слишком далеко от устья и ни слишком близко - разобьём там наш лагерь. Затем придется ходить по лесу в поисках подходящей древесины и, найдя, запасаться ею: спиливать стволы, тащить их, затем стругать и делать доски... да работы предстоит много.
   - А бочки-то с ромом везде за собой таскать придётся - не оставлять же их на попечение туземцев? Они по винной части народ ненадёжный!
   - Во-первых: я договорюсь с вождем, и он даст нам носильщиков, а во-вторых: мы бочки оставим в лагере у реки, на месте предстоящего строительства. Придётся нам, чтобы не делать излишних маневров, сразу же и отправиться к реке на поиски места. Когда найдём его и разобьём лагерь, то оставив там груз под охраной, отправимся к месту гибели "Софии", на побережье, а оттуда уже с нужными вещами - снова к реке, где и займёмся постройкой. Ну, теперь, вроде бы, всем ясен план? - закончил капитан.
   - Да, да, ясно! А когда отправимся?
   -Да, что же тянуть-то - завтра по утру и отправимся, а сейчас я пойду договариваться с вождём.
   - А что же с бабами делать? С собой возьмём?
   - Оставьте свои греховные помыслы, братья мои! - вмешался Отец Никодим, - Страшен грех прелюбодеяния! Бойтесь геенны огненной! Забудьте об этих нечестивых блудницах!
   - Ха-ха-ха! Сам-то, поди, уже успел со своей "блудницей" поиграться, а нам не велишь? - богохульничал в полголоса кто-то из матросов.
   - Если вопросов больше нет, то считаем на этом совет законченным? Собирайтесь в дорогу и прощайтесь со своими "возлюбленными"! - подытожил капитан, - А вон и Карл Иоганович пожаловали! Опоздали, опоздали, батенька! Мы уже закончили совещание...
   В дверях хижины стоял, слегка покачиваясь, сонный и нетрезвый старший штурман.
  

***

   Константин ------------ Александру

24 октября 1858 года. Гамбург.

   Письмо это будет привезено к Тебе, любезнейший Саша, яхтою "Штандарт", которую я нарочно ездил осматривать в Киль. Надеюсь, что Ты останешься доволен. Мне кажется, что она вполне достойна Русского Императора. Она отделана с настоящим морским щегольством без всяких лишних вычурных затей и ходит более 13 узлов. Но окончательная чистая отделка на ней не окончена ради неисправности Французов, и поэтому придётся её доделывать в Кронштадте на счёт неисправных подрядчиков. Покуда я осматривал "Штандарт", вошла на Кильский рейд "Светлана". Это чудное судно, лучший из имеющихся у нас Фрегатов, и которым любой флот мог бы гордиться. Он 20-тью футами длиннее "Громобоя", будет носить сплошную 60-ти фунтовую артиллерию и ходит до 12 узлов. По неисправности французов он вышел из Бордо 4-мя месяцами позднее контракта и всё-таки ещё не окончательно отделан. В машине его есть тоже несколько мелочных неисправностей: котельные трубки часто текут, и тщательные помпы действуют неисправно. Исправление этих недостатков вместе с погрузкою угля задержат его здесь около недели, и тогда будет такая поздняя пора, что останется очень мало вероятности, чтобы он успел войти в Кронштадт до льдов. Риск и опасность такого похода были бы очень велики, и потому, обсудивши это дело очень основательно с Лисянским, я принуждён был решиться приказать ему остаться зимовать в Киле, хотя мне это очень неприятно. Но на сем свете нет зла без добра. Эта зимовка будет иметь ту хорошую сторону, что за зиму успеют его совершенно окончательно доделать, так что он явится в Кронштадт раннею весною в полной исправности, для любого назначения. Этим кончается поручение, данное Лисянскому в 1856 году. В 2 года он снабдил Русский Флот лучшими нашими тремя судами: Императорскою яхтою "Штандарт", Фрегатом "Светлана" и огромным корветом "Баян", несмотря на все бесчисленные затруднения и неприятности с Французами и процесс с Collas и Французским банком. Мне кажется, что этою службою Лисянский вполне заслужил, чтоб Ты ему пожаловал Владимира на шею.
   Мы теперь тихо и спокойно живём в Ганновере, где теперь собралась вся семья моей жены.(...)
   Дня 4 тому назад приехал Головнин и привёз мне милое воё письмо из Гатчины от 13-го числа, за которое искренно-искренно Тебя благодарю и обнимаю. Слава Богу, что здоровье Матушки не имело дурных последствий. (...) Здоровье моей дорогой жинки, Слава Богу, весьма порядочно, но железные дороги её очень утомляют.
   Прощай, любезнейший Саша. Обнимаем Тебя с жинкой от всей души, также Твою милую Марию и детей и целуем ручки у Матушки.

Твой верный брат Константин.

  

***

  
   "Для постройки судна выбрали место вёрст на 16 выше устья и разбили лагерь. Здесь речное русло состояло из сплошного твёрдого камня кирпичного цвета; берега иногда возвышались над водой на 12 аршин и выше, и на обнажённых обрывах были резко выражены горизонтальные пласты, местами похожие на обвалившиеся плиты", - писал Ценковский в своём дневнике. - "Река в этом месте имеет 42 сажени ширины, 3 сажени глубины и протекает между крутыми берегами со скоростью до 5 вёрст в час. Дальше вниз, справа и слева, по берегам явственно видны следы недавних широких обвалов. Берега состоят из осадков и галечника, которые не могут противостоять действию сильного течения, подмывающего их снизу. Видно, что вода отрывает и уносит их большими массами. То и дело в реку падают и мутят её, точно глыбы рыхлого снега, крупные комья, а от времени до времени вдруг сваливается участок нависшего берега весом до 20-ти пудов и больше. Вообще эта река сильно извилиста, образует закруглённые зигзаги на каждой версте своего течения; вода очень мутная, беловато-бурого цвета; если зачерпнуть её в стакан, то через минуту на дне образуется слой ила толщиной в полмизинца".
  
   Снова построили хижины и соорудили навес для бочек. Оставив нескольких человек охранять лагерь и груз, остальные двинулись сквозь лес к морскому побережью, к месту гибели "Святой Софии". На сей раз и барон отправился вместе со всеми. К концу второго дня пути отряд, наконец, прибыл на место. Зрелище открылось неприглядное: на берегу пепел, обгоревшие останки строений да большой деревянный крест над братской могилой, а невдалеке от берега (время отлива), среди торчавших из воды камней - сумрачно накренившийся на бок, полузатопленный фрегат. Нос и борт были проломлены, и красноречиво напоминали о недавней катастрофе.
   Моряк не может без содрогания смотреть на искалеченное судно. Однако парусное судно, лишившееся своих высоких мачт, представляется ему побеждённым, но не покорённым воином. Обломки мачт, подобно искалеченным рукам, торчат в воздухе, словно всё ещё бросая вызов грозно рычащему бурному морю. Высокое мужество чувствуется в гибких и упругих обводах его корпуса. Парусное судно с его бесшумным ходом как будто живёт таинственной, неземной жизнью, граничащей с магией каких-то невидимых сил, жизнью, поддерживаемой дыханием ветров, живительных, но часто и смертоносным...
   Солнце уже тонуло в море, посылая, как крики о помощи, свои последние, кроваво-красные лучи. Отряд расположился на ночлег: разбили палатки, запалили костёр, двое часовых заступили на дежурство. Капитан, примостившись у костра, начал по обыкновению делиться мыслями с листом бумаги, мысленно уносясь в далёкие северные края и надеясь, что, рано или поздно, там его послания всё же прочтут.
   "... Что бы ни говорили, как бы ни клялись в любви к морю некоторые люди, сколько бы не воспевали его в прозе и в поэзии, никогда море не было человеку другом. Оно не более как потакатель человеческой неугомонности, опасный подстрекатель, поощряющий и разжигающий наше стремление в широкий мир. Оно, как и наша любезная земля, неверно нам, его не трогают ни доблесть, ни труды и муки, ни самоотверженность, оно не признаёт нерушимой власти. Безумен тот человек или народ, который доверится дружбе с морем и забудет о его мощи и коварстве! Как будто считая, что он слишком велик и могуч и для него необязательны общепринятые правила добродетели, океан не знает ни сострадания, ни веры, ни закона, не помнит ничего. Чтобы при его непостоянстве всё-таки заставить море служить человеку, нужна неустрашимая твёрдость, вооружённая, ревнивая бдительность, в которой, пожалуй, всегда больше ненависти, чем любви. Океану великодушие чуждо. Он пребывает в безответственном сознании своего могущества. Он бесстыдно жесток, как деспот, испорченный лестью. Он не выносит ни малейшего неповиновения и остаётся непримиримым врагом кораблей и людей с тех пор, как те и другие впервые имели неслыханную смелость вместе пуститься в плавание, не убоявшись его нахмуренного чела. С того дня он не переставал глотать флоты и людей, и ярость его не утоляется бесчисленным множеством жертв - разбитых кораблей и погубленных жизней. И ныне, как всегда, он готов обмануть и предать, разбить вдребезги неисправимый оптимизм людей, которые, полагаясь на верность кораблей, пытаются вырвать у него счастье своего домашнего очага, господства в мире, или хотя бы только кусок хлеба, который спасает их от голода. Если и не всегда он гневен и буен, втайне он постоянно готов поглотить вас. Непостижимая жестокость - самое удивительное из свойств бездны морской".
  

***

  
   Ночь прошла без приключений и наутро моряки занялись намеченным делом. Все разделись до нижнего белья и вошли в воду, подгадав под отлив. Было не глубоко, хотя на песчаном дне постоянно попадались камни, затруднявшие продвижение. Намокнув по грудь, матросы добрались до судна и часть из них вскарабкалась на борт. Остальные ожидали в воде, чтобы потом, как и в первый раз, по живой цепи передавать скарб на берег. Данные вождём Белых Перьев туземцы-носильщики тоже принимали участие в операции.
   Палуба представляла собой жалкое зрелище: возле обломанных мачт валялось множество всякого добра - вёсла, щепки от разбитых шлюпок, гандшпуги, выломанные доски, спутанные обрывки канатов и парусов, порванные ванты, куски фальшборта, крышки от люков, сорванные с петель двери и т. д.
   Таскали весь день - предметов оказалось много. Жаль было что-то позабыть и не захватить. Пришлось даже выламывать доски из палубы и бортов, срубать остатки мачт и рангоуты - не пропадать же добру. Эти казавшиеся раньше бесполезными обломки теперь могли пойти в дело. Лучше захватить всё, что можно унести, и даже то, что на первый взгляд может показаться лишним, но со временем и оно найдёт своё место и применение. В противном случае, море не простит забывчивости или лени, и это, пока ненужное, унесёт само, а наигравшись вдоволь, выбросит наскучившую "игрушку" на пустынный берег, где ему захочется - и иди потом ищи!
   Если бы не помощь туземцев, то дело затянулось бы не на один день - спасибо вождю, что дал таких молодцов! К вечеру всё было закончено и решили, переночевав, утром отправиться в обратный путь. Капитан снова, сидя у костра, продолжил свои записи:
  
   "... Уныние не может длиться вечно - так уж устроила благодетельница-природа. Бывают времена, когда тоска овладевает сердцем более или менее надолго, но такие моменты всегда сменяются светлыми проблесками и наступает, если не радость, то, во всяком случае, некоторое облегчение.
   Всякое движение оказывает благотворное действие на человека, впавшего в тоску, особенно если двигаешься в нужном направлении. Вперёд"!
  

***

   Константин ------- Александру

15 ноября 1858 г. Штутгарт.

   Любезнейший Саша!
   Пишу Тебе из Штутгарта из дома нашей милой доброй Олли, у которой мы в гостях с 13-го числа вечером. Она мила, как всегда, и очень доврльна иметь нас вдвоём под своим кровом. (...)
   Во время пребывания нашего в Альтенбурге я получил известие об отправлении "Светланы" из Киля в море. Это произошло оттого, что после последнего письма моего к Тебе из Гамбурга, вследствие усиленных просьб Лисянского, я разрешил ему, если ему удастся вскорости исправить некоторые повреждения в котлах, попробовать добраться до Кронштадта или, если это нельзя, то до Ревеля, чтобы быть в наших пределах. Но в море он встретил такой крепкий шторм, со вьюгой и морозом, причём ещё открылась в кормовой части фрегата сильная течь от дурной конопатки, что это заставило Лисянского спуститься в Копенгаген, где я ему и приказал остаться окончательно зимовать. Это вышло к лучшему, потому что в Копенгагене есть прекрасная военная гавань и Адмиралтейство, тогда как в Киле ничего подобного нет.
   Здесь, в Штутгарте, я нашёл почтенного нашего Адмирала Графа Путятина, который завтра отправляется прямым путём в Петербург и привезёт Тебе это письмо. (...) Главные предположения Путятина заключаются в необходимости ныне же, не теряя времени, окончательно определить наши границы с Китаем от Уссури до моря, с тем чтоб обеспечить наше владение Татарским морским прибрежьем с новыми гаванями Владимира, Ольги и другими, и кончить всё до приезда в Пекин английского и французского послов, которые нам могут много мешать. Английского посла Брюса Путятин лично знает, и убеждён, что он будет стараться нам пакостить всеми возможными средствами. (...)
   В Ницце или, лучше сказать, в Генуе находятся три наших судна - "Ретвизан", "Палкан" и "Баян". "Рюрик" сегодня хотел выйти из Лиссабона, про "Громобой" и "Медведь" ещё не имею известий. Послезавтра 17-го числа мы полагаем отправиться в дальнейший путь через Швейцарию и быть в Геную через неделю, а оттуда идти прямо в Ниццу, где дождусь, чтоб вся эскадра собралась. (...)
   Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души, также Твою милую Марию и детей.

Твой верный брат Константин.

***

  
   Капитан сидел в своей хижине-каюте и листал двухтомный труд Эйлера "Корабельная наука", вышедший в Петербурге ещё в далёком 1749 году. Это в своё время был первый в мире научный труд по теории кораблестроения и кораблевождения, не потерявший своей актуальности и сейчас. "Как хорошо, что все тома сохранились, лишь слегка их замочила морская вода, - подумал он, - " Приди мы неделей позже - и мне бы никогда больше не увидеть этих ценных и нужных книг. Вода ведь уже наполовину заполнила каюту"...
   Старинные издания в толстых кожаных переплётах - труд шведа Чапмана "Исследование об истинном способе находить пристойную площадь парусов линейных кораблей и через посредство оной определять длину мачт и реев", "Рассуждения о произращении дубовых лесов" англичанина Никольсона и работа его земляка Стакарда "О разбивке кораблей и судов вообще", лежали возле Александра Иннокентьевича.
   Нужно было освежить в памяти то, что некогда так старательно изучалось в Навигацкой школе, прежде чем приступать к проектированию будущего корабля. Математический расчёт обводов подводной части корпуса требовал большой точности - от этого зависели мореходные качества и маневренность.
   Вспомнились дни учёбы: преподавателем корабельной архитектуры в старших классах был уже известный тогда корабел Иван Петрович Амосов, который являлся и земляком будущего капитана. Иван Петрович обратил внимание на выдающиеся способности гардемарина Саши Каменова и даже сделал его своим помощником в чтении курса. Многим соученикам тогда это пришлось не по вкусу. "Выскочка, любимчик"! - шептали в след. Помимо Саши, выделялся среди учеников своей сообразительностью и прыткостью и дворянский сынок Карлушка (как звали его товарищи) Штрейнмиль. В январе 18... года был произведён очередной выпуск курсантов, среди которых самыми способными были 24-летний Александр Каменов и 19-летний Карл Штрейнмиль. Сначала их пути разошлись, но затем судьба их свела вновь на борту торгового фрегата.
   " Попросить что ли и Карла Иогановича принять участие в проектировании", - подумал капитан, - " ... вот только он большой зануда и вдвоём нам с ним на одной рее, как говорится, не усидеть, да он и не выказал никакого интереса, когда я ему сказал, что надо попробовать построить судно... Пожал плечами, как-то скривился и цинично заметил: - "Чем бы дитя ни тешилось"... Не пойму я его что-то. Ну да и Бог с ним! Сами управимся"!

   Когда-то, в юности, Каменов мечтал построить корабль, но нелёгкая капитанская служба и бесконечные скитания "по морям - по волнам" не предоставляли такой возможности. И вот, кажется, мечта начала сбываться.
   Прежде всего, помимо чертежей, нужно было составить и техническую схему порядка проведения работ, последовательность всех операций, начиная с подготовки и кончая спуском на воду. Это дало бы возможность вести строительство по графику и сократило сроки пребывания корабля на стапеле.
  
   И вот работа закипела: часть людей во главе с Ценковским, хорошо разбиравшемся в породах деревьев, отправилась в лес на поиски стройматериалов; другая часть - под командой капитана - стала расчищать место для установления катков, по которым будущее судно должно было спускаться на воду. Округа огласилась стуком топоров и визгом пил, и к вечеру на месте будущей "верфи" уже возвышалось несколько штабелей гладко обтесанных стволов. Сюда же были сложены доски и брёвна, принесённые со "Святой Софии". Среди матросов, как и положено на корабле, был свой главный плотник (тиммерман) и несколько помощников; был парусный мастер, ведавший состоянием парусов и их ремонтом; были бондарь и конопатчик, слесарь и кузнец (брызгаз) - так что, специалистов хоть отбавляй. Дружественные туземцы в тяжёлой работе тоже принимали самое деятельное участие, но, в основном, в качестве грузчиков и подсобных рабочих.
   Чего действительно не было, так это выдержанной древесины, да её и не могло быть. Обычно корабельный лес просушивался, выдерживаясь 3 или 4 года в закрытом помещении, а чтобы уберечь лес от преждевременного гниения, его пропитывали рыбьем жиром. Понятно, что в условиях, в которых находились моряки, о сухом лесе и рыбьем жире можно было только мечтать.

***

   Александр --------- Константину

Царское Село. 16 ноября 1858.

  
   Я не благодарил тебя ещё, любезный Костя, за милое письмо твоё из Ганновера. По телеграфу мы уже знаем о прибытии вашем в Штутгарт. Дай Бог вам теперь благополучно добраться до Ниццы, говорят, и там зима необыкновенно ранняя и суровая. Вот уже третья неделя, что мы окружены снегом. какого я не запомню в Царском Селе, и при том постоянные морозы, доходившие до 13-ти градусов. (...)
   По морской части ничего особенного не было. "Штандарт" прибыл сюда благополучно, но по причине льдов я уже не мог его видеть. Сожалею, что "Светлана" вышла из Киля, надеюсь, что в Копенгагене её порядком осмотрят и исправят так, чтобы течь в ней не возобновлялась. Не понимаю, отчего она могла произойти?
   Посылаю тебе два письма на твоё имя Муравьёва-Амурского, вручённые мне по его приказанию прибывшим сюда г.-м. Корсаковым. Я их никому не показывал, ибо они бы его окончательно рассорили со всеми министрами, но сообщил выписки тем, до которых упоминаемые в них дела касаются. После того от него получены ещё другие бумаги, из которых видно, что ему уже известна сообщённая тобою резолюция моя насчёт сосредоточения Амурских административных дел в Сибирском Комитете. Все представления его к наградам я сам рассматривал, но должен многое изменить, ибо они выходили из всякой меры. Жаль, что при всех его достоинствах, которые никто более меня не умеет ценить, он постоянно стремится к достижению такой ласти, которая сделала бы его независимым от центральных управлений, чего я никак допустить не могу. (...)
   Вот покуда и всё. Желаю, чтобы ты отправил курьера этого к Мари в Рим, с тем чтобы он, разумеется, воротился через Ниццу.
   Обнимаю вас обоих от всего сердца, равно и милого Николу. Жена и дети вас также обнимают.

Да хранит вас Бог.

Твой брат и друг А.

***

   Дни летели и строительное дело быстро подвигалось вперёд. Вот уже соорудили нечто наподобие стапеля - деревянные катки из коротких брёвен и Отец Никодим отслужил молебен на закладку будущего корабля.
   "Святому Николаю, покровителю странствующих и плавающих помолимся", - запел он своим козлиным тенорком, крестя место строитетельства и строителей, и поднося к каждому икону Святого Николая Мирликийского для коленопреклонения и целования чудотворного образа. - Эх, раз уж ты нас подвёл, Никола Мокрый, - ворчал кто-то из вольнодумно настроенных матросов, - Посмотрим, не подведёшь ли ты и на сей раз!
  
   После положенного ритуала приступили непосредственно к закладке судна. Во всю длину будущего корабля уложили на катки толстый брус - киль.
   На концах к нему приделали прочные наклонные брусья - штевни. Носовой брус - форштевень и на конце - ахтерштевень. На киль установили изогнутые по форме поперечного сечения корпуса судна брусья-рёбра - шпангоуты. На шпангоуты по килю уложили продольный брус - кильсон. Параллельно килю по бортам проложили длинные брусья, скрепляющие шпангоуты между собой. Верхние концы шпангоутов связали поперёк судна выгнутыми кверху балками - бимсами. Теперь предстояло обшить этот каркас толстыми досками, набить палубу, возвести мачты, проконопатить, просмолить - и корпус готов.
  
   Барон также принял участие в строительстве, но в качестве помощника капитана, тщательно следя за соответствием воздвигаемого судна чертежам. Строители часто совершали ошибки, не соблюдая размеры многих деталей, полагаясь всё больше на глазок: то доски косо прибьют, то щель где-то не заметят, то ещё что-нибудь... Случалось, что тупость и непонятливость строителей просто выводила из себя Карла Иогановича и он, мало того, что бранился на чём свет стоит, но и тяжёлую руку прикладывал к нерадивым, видя в матросах лишь надевших форму крепостных крестьян.
   - Опять наш Чёрный Штурман разбушевался, - обычно обращался в подобных случаях к капитану матрос Иван Егоров, - Требуется ваше вмешательство, Лексан Накентич!
   Капитан, тяжело вздохнув, шёл улаживать конфликт.
   - Карл Иоганыч, да будет вам, успокойтесь! Они же не кораблестроители, а только учатся этому не простому дело, - доносился примирительный басок капитана.
   Матросы, и без того, не любившие своего главного штурмана за его высокородное происхождение, теперь окончательно возненавидели гневного надсмотрщика, и как только он начинал следить за работой, у них всё валилось из рук: молоток попадал не по гвоздю, а по пальцу; топор тоже переставал повиноваться, а прибитые доски начинали топорщиться вкривь и вкось как пьяные... Мешали работе и болезни. Лихорадка стала наведываться в гости то к одному, то к другому. А Александр Иннокентьевич, даже не преминул поделиться этими горестями в очередном письме к своей супруге. Вот эти строки: "Сегодня утром прошла лихорадка, столько времени мучившая меня. Я немного поторопился, сообщив в предшествовавшем письме, что мы оправляемся от болезни. Едва выздоравливает один из нас, как другой заболевает. Я уже три раза испытывал возобновление лихорадочных пароксизмов. Ценковский только вчера избавился от болезни, а у Галицкого уже два дня, как температура нормальная"...
   Матросы жили все вместе, поэтому и быстро заражались друг от друга. Их просторный дом-хижина стоял параллельно реке. Одна из продольных стен его приходилась как раз против стапеля. В узкой части этой сарая, обращённой к верховьям реки, находилась дверь, к которой вёл пологий скат, начинавшийся от самой воды. В помещении не было никакого убранства кроме множества циновок, большого стола и принесённых с "Софии" табуреток. Налево от входа стояли грубо сколоченные деревянные козла, куда ставились ружья. Вдоль стен люди на циновках спали вповалку. Ночью жилище наполнялось дружным храпом здоровых и тревожным стоном больных.
   Много дней к ряду погода стояло, как по заказу хорошая, милостиво позволяя строителям воздвигать корабль, не прячась от дождя. Напротив - палящее солнце, казалось, стремилось помочь морякам, ускоренно высушивая своими жаркими лучами принесённые из влажного леса древесные стволы. Но вот, когда уже приступили к заключительной стадии, шпаклёвке и конопачиванию, нрав погоды вдруг резко переменился, подул ветер и, принеся с моря свинцовые тучи, повесил их низко над землёй. Сильно потемнело - казалось, что ночь нагрянула прежде срока. Гром непрерывно "возмущался" в отдалении. Пришлось работы сворачивать - полил крупный дождь.
   Удары и дроби небесного "барабана" стали рассыпаться с оглушительным треском уже над головами. В переменной игре голубых молний лес и река вырисовывались по временам со всей обманчивой ясностью деталей, которые
   так характерны во время грозы. Люди попрятались в жилище. Буря, с накопленной за долгие дни затишья, яростью набросилась на недостроенное судно, словно экзаменуя его здесь на земле, прежде чем устроить ему испытание на море.
   - Настоящий потоп! - сказал капитан, наблюдая, как с мостика, с крыльца офицерской хижины за бушеванием стихии, - А река-то как беснуется! Посмотрите, посмотрите, Карл Иоганыч!
   - Да, потоп прямо библейский! Хорошо, что мы почти успели построить наш "Ноев Ковчег"! - ответил штурман.
   Они не отрываясь смотрели на мутный простор бушующей реки, ограниченный вдали стеною леса. При внезапной вспышке ослепительного света вдруг выступал из мрака низкий берег с раскачивающимися чуть не до земли деревьями.
   - Целое наводнение! Уровень воды в реке сильно поднялся, - заметил учёный.
   - Да, как бы наш корабль не устремился самостоятельно в рейс до срока, - сказал капитан, видя как вода уже подступает к бортам судна.
  
   Но опасенья капитана были напрасны. Стихия, словно устыдившись своих деяний, пошла на попятную - раскаты грома стали реже и дальше, дождь и ветер ослабли, молнии чертили небо уже где-то вдалеке; и вскоре глубокое затишье сменило тревогу бури. Только запоздалые тучки, спешившие в вышине вдогонку за главным облаком, молчаливо темневшем вдали на фоне светлеющего неба, проливали ещё короткие дожди, с примирительным шелестом барабанившие по пальмовой крыше хижины.
  
   Кто-то из офицеров вспомнил о наличии музыкальной шкатулки, принесённой со "Святой Софии" в последний рейд, стоявшей в углу стола и бывшей всё ещё невостребованной, крутанул её ручку. Шарманочно-сморщенная музыка Верди вдруг вырвалась из волшебного ящика и нарушила повисшую над лагерем послегрозовую тишину. Все улыбнулись этой приятной неожиданности и внезапно вспомнили о той, другой, былой жизни с театрами, балами, светскими приёмами и концертами, участниками которой они были не в столь уж отдалённые времена. Капитан закрыл глаза, барон блаженно улыбался, учёный опустил голову на грудь, врач стал раскачиваться в такт музыке - каждый думал о своём, о чём-то дорогом и ушедшем. Офицер крутил ручку, а вырывавшийся из таинственного ящика "Трубадур" порывисто рыдал, стонал и без конца прощался со своей Леонорой в скорбном кругу нескончаемых и слезливых повторений.
  

***

   Константин --------- Александру
  

27 ноября 1858 года. Ницца.

   Душевно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за милое письмо Твоё от 16-го ноября, которое получил с Фельдъегерем сегодня утром, и за все те интересные известия, которые Ты в нём сообщаешь. Мы сюда благополучно добрались, как Тебе уже известно по телеграфу, 24-го числа, к именинам Кати, но чтобы не перепутаться в рассказах, я начну со Штутгарта, откуда писал последнее письмо с Путятиным. Выехали мы оттуда в понедельник 17-го числа, останавливались на два часа времени в Карлсруэ, чтоб посетить тамошнюю семью, и на ночлег добрались до Базеля. 18-го числа был переезд по чудной видами и работами железной дороге из Базеля в Берн. На пол дороге, из Ольтена мы с женою заехали на несколько часов времени в Цюрих, чтоб посетить там её прежнюю гувернантку Г-жу Вольф, которую жена не видала 11 лет. Старушка была ужасно счастлива и глазам своим не верила, что у её прежней воспитанницы такой большой, почти 9-ти летний сын Никола. (...)
   В воскресенье 23-го числа мы отправились в Геную, после обеда перебрались на "Ретвизан", снялись с якоря в 10 часов ночи, а в 10 часов утра 24-го числа встал на якоре в Вилла-Франке, после самого чудного и спокойного перехода. В Ниццу мы поспели к концу молебна и к завтраку у Кати, которой здоровие весьма поправилось. (...) На рейде стоят теперь "Ретвизан", "Палкан" и "Баян". Они в прекрасном состоянии и виде и больных меньше, чем бывает обыкновенно у нас дома. Но "Палкану" после 3-х летнего постоянного плавания будет необходимо войти в Тулон в доки, хорошенько осмотреться и выконопатиться. Каждый день мы теперь ждём прихода "Рюрика" и "Медведя". "Громобой" вышел из Кадикса 23-го числа. "Рюрик" особенно мне нужен, потому что на нём моя кухня и штатское платье для Парижа. Посему я и отложил мою поездку туда до будущей недели, и дабы успеть сделать все нужные приготовления. Вся эта поездка по моему расчёту не займёт более 9 дней. (...) Это письмо отвезёт в Петербург молодой дельный чиновник Морского министерства Хитрово, который был послан за границу изучать двойную бухгалтерию.
   Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от всей души. Боюсь только, что надоел Тебе этим Длинным письмом.

Твой верный брат Константин.

***

   Яркое сиянье безоблачного и ясного утра сменило вчерашнюю непогоду. Работа на "судоверфи" возобновилась в полную силу. Настал черёд конопаченья и шпаклёвки - все щели и соединения деталей смазывались специальной мастикой, приготовленной из древесной смолы и толчёного песчаника.
   -Да, на фрегат мы замахиваться не будем - кишка тонка, но на вельбот или шняк наскребём, - улыбался капитан, оглядывая намётанным взглядом медленно обрастающий плотью скелет будущей посудины. - Конечно, до матушки России нам на нём не доплыть, но поплескаться вдоль африканских моряков в ожидании спасателей вполне сумеем...
  
   Судно выходило длиною в 11 метров, осадкой 0,8 метра, с одной мачтой и грузоподъёмностью около 4-х тонн. Все 20 бочек рома легко вмещались в трюм будущей посудины, образуя естественный балласт. Якорь, снятый с "Софии", был установлен на нужное место. Жаль, что обе пушки так засосало в ил, что извлечь их не представлялось возможным. Ну, да и зачем они - времена пиратов канули в лету. Из найденных остатков парусины сшили парус; с рулевым управлением возникли некоторые сложности, но и с ними справились - день завершения строительства был уже не за горами.
  
   - Ой, ой, больно! - раздался из трюма чей-то истошный крик.
   - Что ещё там у вас стряслось ? - осведомился капитан.
   - Все шишки на башка бедный татарина сыпятся, - сказал конопативший трюм Мусса, потирая ушибленное место.
   - Да вот, нечаянно выронил доску, - признался Иван Егоров, мастеривший что-то на палубе возле отверстия люка.
   -Как это у вас так получается? Когда по джунглям бродили - ни одно падающее дерево никого не задело, а тут, на тебе, доски из рук валятся! - пожурил капитан.
   - Ну с кем не бывает - ведь не бревно же, - ответил виновник происшествия...
  
   Пока основная часть моряков трудилась на строительстве корабля, небольшой отряд из пяти человек пробирался по лесу с целью охоты и поисков продуктов пропитания - они уже бродили не один час, продвигаясь ещё нехоженым маршрутом. Отправились чуть свет, когда все ещё в лагере крепко спали, чтобы пораньше и вернуться. Разноголосый хор множества пернатых приветствовал путников на каждом шагу, радостные лучи ещё не столь знойного солнца пробивались сквозь густую листву над головами, капли росы на траве и листьях переливались радужным многоцветьем. Когда люди задевали ветви кустов или деревьев - на них обрушивался дождь бесчисленных капель, отчего одежда или, хотя бы то немногое, что всё же от неё осталось, становилась влажной. Но через час или два, по мере восхождения "царя планет" на свой "трон" в зените, вся эта влажность и даже прохлада обернулась страшной духотой, напомнившей матросам милые сердцу парилки в их родных деревнях, отчего и эта помеха не казалось уж столь непреодолимой. Казалось, что невидимый банщик неутомимо плещет и плещет воду из шайки на раскалённые камни, наполняя всё кругом облаками горячего пара. Руководствуясь поговоркой, что "пар костей не ломит", отряд успешно прорубался сквозь вязкую и цепкую чащу, изредка постреливая - и несколько мясистых птичек уже покоилось в заплечных мешках, ожидая встречи с волшебником-коком, умевшим из всего предложенного ему приготовить, ранее неописанное ни в одной поваренной книге, но замечательнейшее блюдо. Довольные трофеями охотники неожиданно для себя вышли на песчаный берег небольшого залива и бухты. Душный лес остался позади и можно было, наконец, наполнить лёгкие свежим морским воздухом. Небольшая скала с плоской вершиной невдалеке вносила некоторое разнообразие в монотонность пейзажа.
   Вышедший первым из леса боцман Алексей Гвоздев увидел приближавшуюся к берегу шлюпку с людьми, а на рейде - и небольшое двухмачтовое парусное судно. Обрадованный, он бросился к воде, крича и размахивая руками. Остальные подоспевшие моряки последовали примеру боцмана - тепло смутной надежды вновь обогрело их сердца. Приближавшаяся лодка, заметив сигналивших, вдруг резко повернула обратно.
   - Эй вы, там на шлюпке! - заорал во всю мощь своего боцманского рыка Гвоздев. - Куда же вы?
   - Да это же тот самый барк, который уже однажды показал нам корму. - вспомнил кто-то. - Кто же они такие, если им не знакомы ни морская солидарность, ни взаимовыручка!?

***

   ОРИОН. Сын Бога Посейдона и Эвриалы, дочери Миноса и Пасифаи; великан-охотник Орион избавил от Диких зверей остров Хиос, за что Энопион, царь острова, обещал ему руку своей дочери Меропы. Царь не сдержал слова, и Орион, опьянённый вином, обесчестил Меропу. Взбешенный Энопион ослепил Ориона. Великан перешёл море и добрался до Бога солнца Гелиоса, который вернул ему зрение. Сестра Гелиоса, богиня зари Эос, влюбилась в великана и похитила его. Как-то богиня Артемида пригласила его поохотиться. Аполлон, опасавшийся, что его сестра может, подобно Эос, влюбиться в охотника, рассказал богине Гее, не без умысла, что Орион хвастал, заявляя во всеуслышанье, что способен убить любого зверя на земле. Гея послала к великану чудовищного скорпиона, которого не мог одолеть ни один смертный, и охотник, спасаясь от него, поплыл к Эос, чтобы найти у неё защиту. Аполлон убедил Артемиду, что плывущая вдалеке фигура на самом деле злодей, изнасиловавший одну из её жриц. Богиня выстрелила из лука и убила Ориона. Позднее, узнав правду, она отправила Ориона на небо в виде созвездия, поместив рядом созвездие Скорпиона.
  
   Не очень-то занимательной была жизнь для капитана Джезефа Блендли, носившего прозвище Сорвиголова в те дни, когда он командовал знаменитым в африканских водах барком "Орион". Да, не очень-то занимательная жизнь для человек, который служил в прославленных фирмах, плавал на парусных судах, который совершал опасные рейсы, открывал новые пути и новые торговые пункты, плавал по неисследованным проливам Южных морей и встречал восход солнца на островах, не занесённых на карту. 37 лет на море, из них 30 на Востоке ( "Недурной ученический стаж", - говорил он с улыбкой), доставили ему почётную известность у целого поколения судовладельцев и торговцев во всех портах, начиная от Бомбея и до того места, где Восток сливается с Западом у берегов 2-х Америк. Слава его не была отмечена на адмиралтейских картах. Случалось и ему налетать на скалы возле этого острова, до сих пор почему-то не нанесённого на карты.
   Тогда он вёз преступников и поселенцев в Австралию и Тасманию. Вот тогда-то он и познакомился с Чарли Гаррисоном. Им двоим и удалось спастись. Чарли так и осел на этом диком острове как Робинзон, а ему удалось снова наняться на корабль и начать каботажные плавания вдоль африканского побережья, перевозя грузы и невольников.
   Джозефу было 57 лет. Когда-то он был богат, но от былого у него остался лишь этот 2-х мачтовый барк "Орион", который он купил на последние деньги.
   За год до замужества дочери он объявил, что пресытился морем, но ему никто не поверил. Он был моряк до мозга костей, бывалый, закалённый капитан торгового флота. Ему нужна была иллюзия какого-то дела и покупка "Ориона" создала её. Своим знакомым в различных портах он говорил о барке, как о последнем судне, плавающим под его командой. Когда он будет слишком стар - он сойдёт на берег, и пусть его похоронят на суше. В своём завещании он распорядиться, чтобы в день его похорон судно вывели на глубокое место и, прорубив борт, погрузили на дно. Дочь поймёт его желание; никто не должен распоряжаться последним судном, которым он командовал. По сравнению с тем состоянием, которое он ей оставит ( торговля невольниками дело прибыльное и не облагается налогом!), стоимость барка в 500 тонн не могла иметь значения.
   Каюту на барке он обставил, удовлетворяя несложным своим требованиям комфорта на море. Одну стену занимал большой книжный шкаф (капитан любил почитать перед сном); против койки висел портрет покойной жены, писанный маслом и не вполне удачный; на холсте была изображена в профиль молодая женщина, вдоль щеки её спускался чёрный локон. По стенам стояли застеклённые ящики - коллекции насекомых ( капитан был собирателем бабочек редких пород ). Три хронометра усыпляли моряка своим тиканьем, а по утрам будили его, соревнуясь в бое. Каждый день он вставал в пять часов. Помощник, державший утреннюю вахту, допивал чашку кофе на корме у штурвала, а через широкое отверстие медного вентилятора слышно было, как плещется и фыркает капитан, совершая свой туалет. Затем низкий бас громко бормотал "Отче наш". Пять минут спустя голова и плечи Блендли высовывалась из люка кают-компании. Неизменно он останавливался ненадолго на ступеньках трапа, окидывал взглядом горизонт, смотрел на паруса, глубоко вдыхая свежий воздух. Лишь после этого поднимался на ют и, приложив руку к козырьку фуражки, бросал величественно и благосклонно: "Доброе утро".
  
   "Орион", увы, был далеко не единственным невольничьим судном, снаряжённым в Англии и вышедшем первоначально из английского же порта, который занимался перевозкой чёрных рабов. Как и на всех таких кораблях, его команда, состоявшая большей частью из самых отъявленных негодяев, набиралась где и как придётся, так что редко можно было встретить среди этих людей хотя бы двоих одной национальности. Среди них, помимо англичан, были: шведы и немцы, итальянцы и испанцы, китайцы и японцы, и даже один негр. Судно осуществляло каботажное плавание вдоль берегов Гвинейского залива. Там, скупив и погрузив в трюм, известное количество "тюков", как посмеиваясь работорговцы называли чернокожих, судно везло свой груз в Луанду, где в те дни всё ещё процветала торговля неграми. Там существовали специальные приёмные пункты, на которых людей с чёрной кожей открыто покупали и продавали в рабство. Покупатель затем увозил "товар" за океан, в страны Южной Америки - для работы на плантациях. После каждого такого невольничьего рейса капитан всякий раз имел обыкновение совершать экскурсию в Английский Банк в Луанде, где вносил на свой текущий счёт кругленькую сумму.
   Дисциплина на подобных судах была не самой лучшей на флоте. Если на борту военного корабля дело было поставлено хорошо: там приказы офицеров исполняются без возражений, обсуждений и замечаний, то на торговых, да ещё занимающихся нелегальным бизнесом, - не так: распоряжения капитана часто принимаются не как приказания, а как советы, и команда выполняет их, как считает нужным. Конечно, это не всегда так, многое зависит от характера и воли капитана. На борту "Ориона" строгой дисциплины не было - ругань и перебранка являлись основными формами общения команды и капитана, но до мятежа или бунта, тем не менее, не доходило - конфликты гасились в самом зародыше.
   Коком, хозяином камбуза на "Орионе", был тот самый, упомянутый нами ранее, негр. Африканец по происхождению, он родился свободным, но был продан в рабство. Затем, уже снова обретя свободу, он перебывал коком или стюардом на многих кораблях и не раз плавал вокруг света, избороздив чуть ли не все моря и океаны земного шара. По натуре своей неплохой человек, - он всё же не совестился наниматься на невольничьи суда и не гнушался их команд, - только бы ему платили хорошее жалованье и не скупились на запасы из корабельный кладовых. А так как на судах, занятых перевозкой негров-рабов, были щедры на этот счёт, то он часто на них служил. Имени его запомнить не могли или не хотели, и называли, по контрасту с цветом кожи, - "Белый". Несмотря на презрительное к себе отношение команды, Белый терпел, помня, что ступи он на твёрдую почву Африки, его там поймают и снова продадут в рабство, от которого ему много лет уже как удалось освободиться.
   Лакамба (таково было истинное имя негра-кока) не отличался обширными познаниями в географии морей, но ему были хорошо знакомы тропические широты Атлантики. Не раз проделал он этот страшный путь через экватор - однажды закованный в цепи и частенько потом на службе у работорговцев, помогая перевозить "живой груз" таким же бесчеловечным способом.
   " Если я теперь БЕЛЫЙ, то они, напротив, стали ЧЁРНЫМИ"! - говорил он, скалясь на связанных русских моряков, загоняемых в трюм.
   Он знал, что на этот островок, с которого они взяли партию "белых рабов", ещё не ступала нога европейца; и почему, ступившие сюда европейцы стали рабами, было очень странным, хотя и не настолько, чтобы, выспрашивать об этом капитана. " Это не моего ума дело", - думал Лакамба, - "Хорошо, что я сам свободен, а им, значит, - поделом"!
  
   Пленных посадили связанными в трюм, но оставили им еды и питья, и сказали, что если они будут вести себя смирно, то через день или два их развяжут, но зато при первой попытке бежать - убьют без всякой пощады. Моряки терпеливо переносили своё заключение. Они сидели впотьмах - болтавшиеся под потолком две керосиновые лампы давно были разбиты.
   Через несколько дней обещание, в ответ на смиренное поведение пленников, была исполнено. Гуманность этой акции имела простую причину - дать возможность защитить себя от полчищ крыс, хозяйничавших в трюме - не хорошо, если "рабы", будучи измождёнными и больными, окажутся ещё и покусанными - цена на них сразу упадёт. Кому нужны калеки и инвалиды, какие же из них в будущем работники на плантациях ?
   - Да, наше положение незавидное, - сказал мичман Соболев, потирая затёкшие руки, - Куда же они нас везут?
   - Уж, наверное, не в Петербург, - ответил из темноты боцман Сухоручко, - Если мы не побеспокоимся сами о своей свободе - вряд ли это кто-то сделает за нас.
   - "Чёрный штурман"- то каков оказался! - воскликнул кто-то третий, - Всех предал, спас свою шкуру, подкупив вождя дикарей.
   - Какой негодяй! Предатель! Подлец этот барон! - загалдели из темноты.
   - А вождь-то - белый человек, выходит, - раздался четвёртый голос.
   - Капитан судна англичанин, а команда - кто во что горазд: и узкоглазые и жёлтые, и даже один чёрный, - снова сказал мичман.
   - Знать - занимаются непутёвым делом, раз такой сброд на корабле! - заговорил боцман. - Мы не должны здесь сидеть сложа руки и ждать пока крысы всех не перекусают.
   - А что же вы предлагаете, боцман?
   - Я предлагаю поднять бунт, захватить эту посудину, а дальше уж посмотрим!
   - Но как же мы безоружные и обессилившие справимся с вооружённой командой?... Они нас всех перестреляют...
   - Было бы желание, а Бог нам поможет! Разве лучше здесь в темноте воевать с крысами?
   - В числе этих людей должны ведь быть и порядочные.
   - Порядочный человек не станет так обращаться с себе подобными. Это отпетые головушки и место им на виселицах!
   - Нам нужно дождаться подходящего момента. Например, начала шторма, когда все бросятся на борьбу со стихией.
   - Но, всё равно, как же мы справимся голыми руками?
   - Для начала нужно будет разоружить охранника. У него есть ружьё и нож - это уже что-то!
   - Я бы предпочёл не проливать крови, если будет какая-то возможность этого избежать... Не хотелось бы рисковать жизнью и наших людей...
   - Какая, господин мичман, возможность? - возразил решительно настроенный боцман. - Я такой возможности не вижу, а нашим жизням, пока мы здесь сидим, и так грош цена в базарный день!
   - Если бы сам Бог, желая их наказать за неправедные дела, передал бы их в наши руки?
   - На Бога надейся, но сам не плошай!
  

***

   Константин ------- Александру

10 декабря 1858 года. Париж.

   Не могу Тебе объяснить, любезнейший Саша, как ужасно мы были поражены депешей о болезни нашей бесценной Матушки, тем более что мы полагали её здоровою и что несколько дней перед тем я получил от неё письмо, писанное ею самою, в котором она только говорила, что с переезда в город она себя чувствует несколько слабою; однако она исписала все четыре страницы письма весьма твёрдою рукою. Вдруг получаем мы эту страшную депешу! Ты можешь себе вообразить наше состояние! (...) На другой день было Воскресение, и мы были за обедней на "Ретвизане". Ты можешь себе вообразить, с какими чувствами мы молились. (...)
   Теперь я хочу Тебе дать отчёт о моей поездке сюда в Париж и, как всегда, буду писать хронологически. Для отправления из Ниццы я ожидал только прихода "Рюрика" и "Громобоя". Они оба прибыли благополучно, первый 30-го ноября, а второй - 2-го декабря, после ужасно бурного и трудного плавания, но в превосходном состоянии. Только на "Рюрике" волнение вышибло несколько досок в гальюне и в кожухе. "Громобой" же пришёл в том же отличном виде, в каком вышел из Кронштадта два месяца тому назад. Состояние здоровья команд на них и вообще на всей эскадре превосходно. Ночью с 4-го на 5-ое снялись с якоря и имели самый чудный и спокойный переход в Тулон, куда прибыли в 11 часов утра. Я имел свой флаг на "Громобое" и жил в моей прелестной рубке, которую Ты знаешь. "Громобой" прекрасный фрегат, но не ходок. Под одними парами он больше 8 или 8 1\2 узлов ходить не будет. Это последствие подражания английского взгляда на винтовое дело. Надеюсь, что суда, которые мы теперь строим, дадут другие результаты.
   Приём в Тулоне был совершенно почётный, как подобает нашему Флагу, и притом в высшей степени дружественный и радушный, потому что я нашёлся среди старых знакомых. Кроме того, Ты знаешь, что между русскими и французами была всегда какая-то симпатия, которая даже не прекращалась среди войны, но она нигде так явственно не обозначается, как в сношениях наших флотов. Особенно этому помогло долгое пребывание "Палкана" под командою французского адмирала у Далматских берегов. Наши суда часто плавали и с англичанами, и с датчанами, и с голландцами, но с французами ещё никогда, поэтому это есть событие историческое. Так французы на это и смотрят, и Наполеон дал поэтому Юшкову Орден Легиона. Весь день в Тулоне прошёл в официальных приёмах, представлениях и визитах, и заключился большим обедом у меня на "Громобое". На ночь я перешёл на "Рюрик", на которым 6-го числа в 7 часов утра мы отправились в Марсель. Там точно так же официальные приёмы и обед. Но в промежутке времени я успел съездить осмотреть колоссальные работы новых гаваней, перед которыми работы Шербурга и Плимута выходят детские игрушки. (...)
   Сегодня возвращаюсь через Марсель и Тулон в Ниццу, которую жена не терпит. Поэтому мы её оставляем и отправляемся в Палермо, где я буду держать эскадру в постоянной деятельности.
   Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от всей души. Поцелуй нашу бесценную Мама. Дай Бог ей лучше выдержать остаток зимы, чем начало. Прошу также обнять моих дорогих детей. Целую милую Твою Марию и детей.

Твой верный брат Константин.

***

   В оливковом оттенке туч, несущих ураган, есть что-то особенно жуткое. Растрёпанные водоросли чернильного цвета, гонимые норд-вестом, несутся с головокружительной быстротой, которая даёт представление о движении невидимого воздуха. Когда поднимается резкий юго-западный ветер, пугает тесно сомкнутый вокруг горизонт, низко нависшее серое небо - мир кажется темницей, где нет покоя ни телу, ни душе.
   Бури на море бесконечно разнообразны, но если не считать тот особенный, страшный и таинственный стон, который слышится нам иногда в рёве урагана, тот незабываемый звук, словно заунывная жалоба, исторгнутая из души вселенной, то в сущности только голос человека придаёт нечто одушевлённое шторму.
   Чёрная туча поглотила треть неба. Горизонт потемнел, затем поднялось облако, плотное как стена. Прямой край облака, обрамлённый слабыми беловатыми отблесками, надвигается с юго-запада, поглощая звёзды - одно созвездие за другим; тень его летит над водой, и море и небо тонут во мраке. И всё тихо. Ни грома, ни ветра, ни звука, ни проблеска молнии. Затем во мраке вселенной встаёт сине-багровая арка; проходят одна-две волны - кажется, будто мрак вздымается волнами, - и вдруг налетает вихрь и дождь и ударяет с бешеной силой. Вот такая-то туча и надвинулась...
   - Зловещая погода, - сказал Блендли, - Но не беда! Это только шквал, а шквалы всегда скоро кончаются.
   Действительно, стало темно. Огромные волны одна за другой катились из мрака, летя то вверх, то вниз. "Орион" переползал с волны на волну. Пена заливала палубу; снасти угрюмо скрипели под ветром. Тревожили всех огромные чёрные, мрачные тучи, разбросанные тут и там по небу и угрожающее завывание ветра.
   Капитан перекрестился, моля Бога заступиться, и обратился к команде:
   - Что приуныли? Мы ведь не береговые крысы, а старые, тёртые морские волки. Сходите кто-нибудь проведайте наших пассажиров - как они там? Уж не страдают ли от приступов морской болезни? Ха-ха-ха!
  
   Едва часовой, открыв решётчатый люк трюма, ступил на трап и опустился на несколько ступенек вниз, как несколько пар рук схватили его и стащили вниз, а две минуты спустя, связанный, обезоруженный, с затычкой во рту, он уже лежал на сыром, грязном полу, получив возможность размышлять о своей печальной участи. Боцман Сухоручко, завладев ружьём, первым выскочил на палубу, за ним выбежал мичман Соболев с отобранным у охранника ножом в руке, следом потянулись и безоружные остальные. Восставшие ползли по палубе на четвереньках, чтобы стоявший на мостике капитан не заметил их. Почти вся команда была занята уборкой парусов, поэтому поначалу никто сопротивления не оказал. Боцман подобрался к рулевому и хватил его прикладом - тот свалился как сноп, и, не давая опомниться помощнику рулевого, боцман крикнул ему, наставив ружьё: "Сдавайся или умрёшь"!
   Не понимавший по-русски моряк кинулся бежать и был сражён пулей боцмана в грудь, на вылет. Прогремевший залп привлёк всеобщее внимание, и команда барка, оставив все дела взялась за оружие. Все силы немедленно были брошены на подавление бунта. "Орион" тем временем, то проваливался между огромными волнами, накрываемый гребнями белой пены, то взлетал в вышину. Отчаянная качка могла любого смельчака заставить усомниться в благополучном исходе плавания. С обеих сторон сражавшихся слышались не только ругань и громкие проклятия, но также молитвы и причитания. Мускулы борющихся были напряжены, глаза у "белых рабов" пылали ненавистью, которая должна была окончиться лишь с обретением свободы. Вот два человека бросились друг на друга и, сцепившись не на жизнь, а на смерть, покатились по палубе. Боцману Сухоручко с помощью приклада ружья и недюжинной силы удалось завоевать место у штурвала - но какой был в данный момент в этом толк? Сражающиеся метались по всей палубе, наталкиваясь на мачты, кружились вокруг них, наступая на уже лежащих убитых и раненых. Кровь стекала с качающейся палубы, но мокрые доски вновь и вновь ею обагрялись. Дикое бешенство ослепляло восставших, мешая нанести верный удар; а возможно, они просто сильно ослабели от полуголодного существования в плену. Дерущиеся извивались, гнулись на уходившей из-под ног палубы, но всё-таки как-то ухитрялись держаться.
   Очередная волна поднялась над судном, как огромная чёрная стена; вздрогнув от могучего удара, "Орион" врезался носом в жидкую гору. Зелёная вода окатила весь корабль с носа до кормы; люди на палубе по колено погрузились в воду; брызги летели выше мачт. Пройдя сквозь волну, "Орион" вынырнул, жалобно скрипя и дрожа всем своим деревянным телом, словно раненый зверь. Несколько человек были смыты за борт; остальные продолжали борьбу. Волна сбила мичмана Соболева с ног и едва не утопила его. Он с трудом поднялся и, шатаясь, по колено в воде стал продолжать размахивать ножом, отбиваясь от наседавших врагов. Следующая, ещё более мощная волна, всё же отправила героя за борт, послав ему вслед, в качестве спасательного средства, и сорванную с мачты рею. Из кормового люка, помещавшегося между командной рубкой и штурвалом вылез негр. Негр-кок, по кличке Белый, подкрался сзади к стоявшему у штурвала Сухоручко, но тот вовремя обернулся, и лезвие ножа ударило лишь в ладонь русскому боцману, пронзив ему насквозь пальцы, ухватившиеся за нож. Боцман выронил ружьё и оно покатившись улетело за борт. Раненый погнался за негром, бросив штурвал. Все замерли от ужаса при виде брошенного руля. Ни днём ни ночью не было такого момента, чтобы у штурвала не стоял рулевой. Заметивший непорядок капитан что-то крикнул своему помощнику и тот побежал к рулевому колесу, обогнув рубку. Тяжёлая дверь каюты качалась взад и вперёд в такт качке "Ориона"; из-за неё, как из укрытия, капитан палил по восставшим из своего кольта. С других сторон тоже слышались выстрелы. Кто-то из бунтарей хватался то и дело за живот, голову или грудь, и медленно опускался на палубу, а налетавшая волна тотчас смывала убитого или раненого за борт.
   Вспыхнувший мятеж был столь неорганизован, что восставшие сами растерялись и действовали наобум, поэтому с каждой минутой на палубе мятежников становилось всё меньше - их неумолимо теснила и загоняла снова в трюм хорошо вооружённая команда. Боцман Сухоручко, будучи раненым, отступил перед упорной стрельбой и все остальные потянулись за ним. Пули из ружей сыпались градом, как вода из лейки. Команда, можно сказать, окатила мятежников целым потоком свинца. Вот и ещё один зашатался, уже ступив на ступеньку трапа, - в него вонзилось, по крайней мере, пули три, прежде чем он упал. И уже падая, отмеченный печатью смерти, он машинально погрозил кулаком и выругался. Упав, он уже больше не шевелился - похоже, что умер, прежде чем упал. Вот уже палуба и опустела, только бешеные волны с шумом продолжали прокатываться по ней. Матросы перезарядили ружья, а капитан, опасаясь засады, лишь после тщательного обследования палубы опустил пистолет в боковой карман куртки и зарычал в сторону трюмового люка: - Эй вы, подпольные крысы! Сидите отныне тихо и не смейте больше показывать ваши богопротивные хари на свет божий!
   Ветер, казалось, поутих; море тоже слегка успокоилось, но корабль сидел глубоко в воде и с трудом поднимался на волнах. Бунт был подавлен.
  

***

   Александр --------- Константину

С.-Петербург 20 декабря 1858.

  
   Искренно благодарю тебя, любезный Костя, за три интересные письма, на которые буду отвечать по порядку, но прежде всего рад, что могу успокоить тебя насчёт здоровья нашей дорогой Матушки. Сильный катар, нас столь испугавший, благодаря Бога, почти прошёл, остался один кашель и большая ещё слабость, натуральное последствие двухнедельной лихорадки. (...)
   Теперь обращаюсь к твоим письмам. 1-е из Штутгарта вручил мне почтеннейший Путятин. С особым любопытством расспрашивал я его о всём и искренно благодарил за оказанные услуги. Присутствием здесь его и г. Корсакова я воспользовался и собрал у себя Амурский комитет. В нём решили мы главные основания будущих действий относительно Китая и Японии, т. е. насчёт острова Сахалин. (...) На днях простился с Путятиным, которого по твоему желанию отпустил к семейству во Францию. Надеюсь, что он и там будет для нас полезен. По словам его, он остался весьма доволен всем, что видел в Кронштадте. (..)
   Дети твои здоровы и милы. Оля делает всякий день гимнастику с нашей Мари. Вот покуда и всё. Поздравляем вас вперёд с Новым годом. Дай Бог, чтобы он для нас всех прошёл мирно и спокойно. Обнимаю вас с милым Николой от всего сердца.

Твой брат и друг А.

***

   "Орион" следовал своим курсом на юг, к берегам Анголы. Слева по борту давно остались порты Пуэнт-Нуар, Кабинда, Банана, Амбризети. Впереди был пункт назначения Луанда. Джозеф Блендли, стоя на капитанском мостике, мурлыкал себе под нос привязавшуюся старинную морскую песенку:
   " Наши склады ломились от хлопка,
   И в золоте мачты стояли.
   Мы везли богатейший товар,
   На продажу везли мы рабов...
  
   Настроение у капитана было хорошим - из шторма вышли с наименьшими потерями и успешно подавили бунт. "Будем морить голодом этих собак, пока они не приползут и не станут лизать нам ноги", - вспоминал капитан вчерашние события на корабле. - " Я покажу им как бунтовать"! Он шарил биноклем по горизонту, надеясь увидеть знакомые очертания крепости Сан-Мигель, воздвигнутой португальцами ещё в 17-м веке, но величественное сооружение всё ещё не показывалось.
  
   С 14-го века территория нынешней Анголы входила в состав феодального государства Конго. В 1482-м году португальский капитан Диогу Кана впервые достиг побережья Анголы и объявил страну владением португальского короля, а в 1576-м на этой земле образовалось и первое постоянное португальское поселение (форт Луанда). С тех пор и начался интенсивный вывоз рабов в Америку. За 300 лет из Анголы было вывезено более 5-ти миллионов рабов.
  
   Наконец и старинная крепость и окружающие её постройки появились в поле зрения, а вскоре и судно стало на якорь в некотором отдалении от прочих судов, парусных и паровых, чьи мачты и трубы образовывали собой пёстрый частокол у причалов. Бывалый капитан всегда предпринимал эту меру предосторожности - а вдруг всё круто изменилось и идёт охота на торговцев рабами; мало ли как бывает - власть переменилась, переворот или ещё что-нибудь в том же духе. Поэтому спущенная с борта шлюпка, первым делом, пошла в порт на разведку. Ожидание, как всегда было долгим и неприятным, но гонцы вернулись с хорошей вестью: на суше всё в порядке - ждут товар!
   - Эй, боцман! - распорядился капитан, - Давай выгоняй этих подпалубных "белых крыс" на свет божий, если они там, конечно, ещё все с голоду не передохли!
  
   Пленникам приказали всем по очереди ( один за другим) выбираться из трюма с поднятыми руками. Они представляли собой толпу жалких, больных, и голодных оборванцев, некоторые из которых были, к тому же, ранены в сражении накануне. Все были в грязных лохмотьях. Лица у всех опухшие, в грязи, в ссадинах и кровоподтёках. На них нельзя было смотреть без содрогания.
   Эти замученные, уродливые люди и передвигались-то с трудом, а многие и вообще - едва ковыляли. К язвам и нарывам, приобретённым ещё в джунглях, добавились и ранения, полученные в недавнем бою. Совсем не такими были те живые, сильные, чертовски ловкие и проворные моряки, что лихо управляли судном, вышедшим некогда из Кронштадта в Вест-Индию в своё последнее, роковое плавание. Во всём виноват этот ямайским ром, будь он неладен!
  
   "Боюсь, что за таких молодцов никто и ломаного гроша не даст. Это надо же, как Чарли-то их заморил"! - подумал капитан и снова крикнул боцману:
   - Их всех помыть, побрить, раненых перевязать, выдать каждому одежду и накормить; короче - придать им товарный вид!
   Как говорится, не было бы счастья - да несчастье помогло! Бедняг стали обливать из вёдер, почерпнутой за бортом водой. Какое никакое, а всё же мытьё! Особенно, конечно, было "приятно" тем, кому солёная влага попадала в раны - но не тратить же на этих мерзавцев горячую воду и мыло? Если с мытьём было быстро покончено, то с бритьём дело обстояло сложней - не давать же им в руки бритвы? Чего доброго - они пустят их не по назначению! Решено было, во избежание риска, постричь всех наголо - это и с точки зрения санитарии было правильно, так как вши, похоже, уже давно поселились в нечесаных космах и разбойничьих бородах пленников. "Вымытым" и обстриженным морякам, после того как перевязали всех раненых, выдали и по смене чистого белья, что само по себе было событием просто невероятным. Кок-негр Лакамба сварил недурную похлёбку и каждому из невольников, впервые за долгие месяцы плена, удалось отведать горячей пищи. Бедные матросские желудки, отвыкшие от нормальной еды, отреагировали на забытый продукт неадекватно и гальюн вдруг сделался наиболее посещаемым местом на корабле, о чём свидетельствовала огромная, как гигантская анаконда, очередь, выстроившаяся вдоль палубы.
   " Вот и делай людям хорошее - теперь они мне весь корабль загадят", - подумал капитан. - "Тридцать семь лет я плавал по морям, видел и плохое и хорошее, и штили и штормы, и голод и поножовщину, и мало ли что ещё... Но ни разу не видел я, чтобы добродетель приносила человеку хоть какую-нибудь пользу".
  
   После того, как все дела были закончены и насытившаяся "анаконда" куда-то уползла, каждому связали руки за спиной (пленники есть пленники)
   - затем моряков небольшими группами стали перевозить в шлюпках на берег. Далее же всё происходило уже накатанным способом: поместили "товар" в специальное помещение, вроде большого барака; туда пришёл покупатель, какой-то плантатор из Бразилии; поначалу он был сильно удивлён цветом кожи рабов и даже опешил, но продавец его успокоил, сказав что риск минимальный и никто никогда ничего не узнает. Покупатель был человеком отчаянным, решил рискнуть, и сделка состоялась. Покончив с этим, капитан, по обыкновению, посетил Английский Банк, где оставил на своём счету часть вырученной суммы. На оставшиеся деньги (и не малые) нужно было выполнить заказ друга - купить два станка.
   " И зачем ему только там, на острове эти железяки"? - подумал Джозеф, - "Видно, от одиночества Чарли совсем уже спятил"!
  
   Железные махины были куплены и тем же вечером погружены на корабль. Вместо рабов трюм заполнили тяжёлые железяки, чем, наверное, крысы остались очень недовольны - об чугун ведь зубы сломаешь... Задерживаться в порту больше было незачем - следовало отправляться в обратный путь, снова к тому же острову, Малому Кориско, на пустынном берегу которого, в условленном месте, у скалы, называемой Стол, и должна была состояться очередная встреча со старым приятелем Чарли Гаррисоном.
  

***

   Константин ------- Александру

12 января 1859. Палермо.

  
   Искренно, от всей души, благодарю Тебя, любезнейший Саша, за Твоё милое письмо от 20-го декабря, которое получил здесь 2-го января (...)
   Дай Бог Тебе и в нынешнем 1859-м году сил и здоровья и крепости физической и нравственной, чтобы продолжать трудиться на благо Матушки России, как Ты делал доселе, и я убеждён, что Господь Бог, благословит дела Твои успехом. (...) 17-го декабря мы из Вилла-Франки отправились в Геную, куда прибыли на другой день вечером и оставались там всё 19-ое число. Я смотрел там огромный американский фрегат "Wabash", который весьма хорош, но имеет слишком слабую машину и оттого под парами ходит не лучше наших теперешних фрегатов. Кроме того, я осматривал ещё Сардинские фрегаты (два строящихся и один готовый), которые во всех отношениях превосходны и сделали бы честь любому Флоту. В тот же вечер, 19-го числа, мы снялись с якоря, а 22-го числа утром благополучно бросили якорь в Палермской гавани. Переход был самый удачный, всё время с попутным довольно свежим ветром. Качка по временам была порядочная, и моя бедная жинка очень сильно страдала, но несмотря на то показала себя молодцом и ничуть не падала духом, напротив того, она два раза со мною играла на фортепьянах, и я весьма доволен, что она скоро совершенно привыкнет к морю. Самое неприятное на винтовом судне, это шум, происходящий от винта, и который в кормовой каюте очень силён. Не могу сказать, с каким удовольствием я опять увидел милое Палермо, в котором и 13 лет тому назад мы провели такое приятное время. (...) 28-го и 29-го декабря ревел здесь жесточайший NO шторм, какого давно здесь не запомнят, так что суда наши с трудом отстаивались и были всё время в самой большой опасности. Но всё, благодаря Бога, обошлось благополучно, и повреждений никаких не было, кроме многих лопнувших цепей и швартовав и вывороченных палов. Волнение ходило страшное, так что мола, за которой мы стоим, сильно повреждена. Несколько купеческих кораблей оторвало, и одно из них совершенно разбило. Это дало случай многим нашим офицерам и матросам показать своё молодечество, и они с удивительным самоотвержением, несмотря на явную опасность, въезжали в самые буруны и спасали людей. 7-го января я отправил "Баян" под парусами в Грецию, чтоб явиться нашему Посланнику, у которого он назначен на станцию, и чтоб уведомить его, что мы, вероятно, в апреле месяце туда будем. Январь месяц эскадра будет учиться, а я буду работать, а в феврале я полагаю походить по берегам Сицилии и в Мальту. Вчера пришёл сюда "Рюрик" весьма благополучно, я его оставил в Вилла-Франке для перевоза Кати и Жоржа в Рим.
   Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души и ещё раз благодарю за милое письмо.

Твой верный брат Константин.

***

   "Орион", подойдя в точно назначенное время, стал на якорь в небольшом, уютном заливе возле "берега рабства". Знакомый ориентир, скала-Стол возвышалась над безлюдным пляжем.
   " Странно, почему же до сих пор нету Чарли с его товаром? Обычно он прибывает раньше и всегда ждёт меня", - подумал Джозеф, разглядывая пустынный берег в бинокль, - " Наверное, задерживается по каким-то причинам, хотя это совсем на него не похоже. Придётся, вопреки обыкновению, самим высадиться и подождать его".
   - Спустить шлюпку! - приказал он, - Семь человек со мной! Эй, боцман, затяни-ка песню, мою любимую, "Про Джонни"!
   Шлюпка коснулась воды, гребцы по команде налегли на вёсла, а боцман во всю глотку заголосил, пугая тихую заводь и её пернатых обитателей:
  
   "Взвейся выше, выше, рей!
   Виски в кружку мне налей!
   Выше взвейся, взвейся, рей!
   Лей мне виски, не жалей!
  
   Отрезвеем сразу, братцы,
   Коль на рее нам болтаться!
   Джонни там висит давно ли?
   Виски пил всегда он вволю...
  
   - Стоп, стоп! - прервал певца капитан и указал рукой в сторону берега. - Что это там за люди появились? Белые и матросской форме... Мы так не договаривались... А где же Чарли с его товаром? Неужели это опять те же русские, что уже однажды нам сигналили? Полный назад! А ну, налегли на вёсла дружней!
  
   Шлюпка повернула прочь. На берегу раздались два сигнальных ружейных выстрела.
   "Что же случилось? Куда делся Чарли? Ведь раньше он меня никогда не поводил! И куда мне теперь девать эти железные махины, эти чёртовы станки? Не сбрасывать же их в море? Назад их никто не возьмёт!" - рой беспокойных мыслей теснил голову капитана, но не на один из вопросов ответ не находился.
   Шлюпка, наконец, достигла барка, заскрипели подъёмные блоки и её подняли на борт.
   - Сняться с якоря и поднять все паруса! - закричал капитан, снова ступив на родную палубу. Заскрипела, заворчала по-стариковски якорная цепь, железное чудище показалось из воды и лениво поползло вверх - хорошо, видно, было ему там отдыхать, на дне морском. Матросы с проворностью кошек стали карабкаться по вантам и реям, выполняя капитанский приказ. Наполнив, попутным ветром свои паруса, "Орион" заскользил по глади залива, держа курс в открытый океан. Всё ещё метавшиеся по берегу человеческие фигурки стали едва различимы.
  

***

   В обнесённом высоким частоколом дворе ( учли печальный опыт прошлого - отсутствие забора в разгромленном лагере ) стоял аромат цветов, занесённый сюда из окрестного леса, да лёгкий запах жареной дичи, ещё витавший в воздухе после ужина. К этим запахам примешивалась и струя едкого дыма от костра, вокруг которого сидели моряки.
   На длинном шесте посреди двора трепыхался российский флаг. Лёгкий ветерок, шелестя листвой, капризно поиграл символом власти и могущества северной державы, потом перешёл в резкий порыв, и полотнище широко и свободно взвилось над деревьями.
   Тёмная тень пробежала по реке, застилая блеск угасающего дневного светила. Большое белое облако медленно проплыло по темнеющему небу и повисло на западе, дожидаясь пока солнце догонит его. Люди и вещи стряхнули с себя гнёт жаркого дня и ожили под первым дуновением свежего вечернего бриза.
   Вернувшиеся под вечер в лагерь матросы-охотники наперебой рассказывали о виденном ими судне и о его странном поведении.
  
   - Почему-то, вместо того, чтобы ответить на сигналы, шлюпка уплыла прочь и барк, подняв паруса, показал нам корму. Никакого флага на нём не было, но судно торговое - матросы одеты как попало... Название корабля различить не удалось - он стоял далековато от берега... - закончил свой рассказ возглавлявший отряд охотников второй боцман Алексей Гвоздев. ( Первый боцман, Сухоручко, поднимал бунт на "Орионе", как должен помнить читатель).
  
   Сидевший вместе со всеми у костра с угрюмым выражением лица капитан с сожалением покачал головой и снова подбросил веток в огонь. Вспышка пламени осветила его широкое, тёмное, рябое лицо, на котором, под медной проволокой усов, выделялись большие губы. Отсвет костра ярко блеснул в его глазах, придав им необычную живость, которая погасла вместе с недолговечным пламенем. Быстрым движением прутика он собрал развалившиеся угли в кучку и присыпал золой пекшиеся клубни маниока, затем, отбросив ветку, обхватил свои ноги переплетёнными пальцами и положил подбородок на поднятые колени. Потом слегка шевельнувшись, но не меняя положения и не отводя задумчиво неподвижных глаз от тлеющих углей, сказал: - Снова этот злосчастный барк! Мы однажды его уже встречали и сигналили ему. Разве вы не помните?
   - Как он называется-то? - спросил капитан сидевшего поодаль барона.
   - "Орион"! Это тот самый барк, на который погрузили наших, взятых в плен товарищей, - ответил штурман.
   - Так он наверное уже от них избавился?
   - Да, вероятно, он пришёл за новой партией рабов, так как Белый вождь обещал ему поставить ещё "товара", для чего и отправился в свой, окончившийся разгромом, поход.
   - И куда же он отвёз наших?
   - Обычно английский капитан следовал курсом в Анголу. Там в Луанде есть нелегальный невольничий рынок, туда съезжаются покупатели из Южной Америки. Это обычно плантаторы. Им постоянно нужны рабочие руки - сахарный тростник, кофе, каучук... работы хоть отбавляй!
   - Да, как же так! Ведь рабство давно запрещено, а тут, к тому же, не негры даже, а белые люди!
   - Ну, что сказать? Просторы там огромные, стран много: и Бразилия, и Аргентина, и Чили, и Уругвай, и кто там ещё... Поди найди!
   - Наверное, теперь этот вопрос придётся решать на правительственном уровне? Заявлять ноту протеста и так далее...
   - Вряд ли Россия из-за горстки матросов объявит войну всей Латинской Америке? Я в этом сильно сомневаюсь...
   - В первую очередь, надо привлечь к ответственности этого негодяя-капитана!
   - Да, безусловно, если его удастся поймать с поличным, что сделать будет нелегко, да нужны и свидетели.
   - Вы же можете быть свидетелем, Карл Иоганович?
   - Да, я видел как связанных пленников сажали на корабль, но одного свидетеля, я думаю, в этом щекотливом деле недостаточно...
   - Жаль, что Белый вождь-то погиб - вот был бы второй свидетель, да он и соучастник, к тому же... Ладно, господа, хватит воду в ступе толочь - всё равно пока мы ничем нашим товарищам помочь не можем... Завтра предстоит нелёгкий денёк - спуск на воду нашего детища, так что пожелаем друг другу доброй ночи и хороших сновидений, - подвёл итог затянувшейся беседе Александр Иннокентьевич и, поднявшись направился в сторону офицерской хижины, - Вы идёте, Карл Иоганович?
   - Да, да, конечно, - ответил барон.
  

***

   Настал, наконец, черёд, терпеливый читатель, посетить Родину героев и узнать - что же предприняло или собирается предпринять Отечество, в лице Морского ведомства, чтобы помочь своим, затерянным в далёких и чужих землях, сынам.
  
   Петербург. Васильевский остров.
   Анна Степановна Каменова, супруга нашего капитана, получила, наконец, целую связку писем от мужа с нарочным из Адмиралтейства.
  
   Сидя в гостиной, она подавила зевок - должно быть из уважения к себе самой, так как была в комнате одна и никто этого неприличия заметить не мог - но рот всё же перекрестила. Она откинулась на спинку стоявшей у изразцовой печки позолоченной кушетки с обитой плюшем подножкой. Анна Степановна лениво пробегала письмо, выхватывая из него, то тут, то там, отдельные фразы. Не её вина, что эти письма были так прозаичны, так удивительно неинтересны - от "дорогая жена" в начале и до "твой любящий супруг" в конце. Не могла же она, в самом деле, интересоваться всеми морскими делами? Конечно, она была рада услышать о нём, но никогда не задавала себе вопроса, почему именно.
   Бумага громко зашелестела... "затишье, продолжавшееся около 20-ти минут", - рассеяно читала она. Затем ей попалась фраза в начале следующей страницы: "... увидеть ещё раз тебя и детей"... Она сделала нетерпеливое движение. Вечно он думает о том, чтобы вернуться домой. Никогда ещё он не получал такого хорошего жалованья, как теперь. В чём же дело? Ей не пришло в голову посмотреть предыдущую страницу. Она нашла бы там объяснение; мчась на острые скалы, вместе с неуправляемым кораблём, капитан думал, что ему не суждено больше увидеть жену и детей.
   Анна Степановна поспешно пробегала страницы. Она отложила послание. Нет, больше не было ни одного намёка на возвращение домой. Капитанша успокоилась.
   Скромно, украдкой тикали чёрные мраморные часы. В клетке возле трюмо пели разноголосые канарейки.
   Дверь распахнулась, и в комнату влетела девочка - в том возрасте, когда коротенькая юбка не скрывает уже длинных ног. Бесцветные, довольно жидкие волосы рассыпались у неё по плечам. Увидев мать, она остановилась и с любопытством впилась своими светлыми глазами в, лежавшую на туалетном столике, большую кипу, исписанной мелким знакомым почерком, листов бумаги.
   - От отца, - проворчала мать, - Куда ты дела свою ленту?
   Девочка подняла руки к голове и надулась.
   - Он здоров, - томно продолжала мамаша, - по крайней мере, я так думаю. Об этом он никогда, обычно, не пишет...
   Она усмехнулась. Девочка слушала с рассеянным, равнодушным видом, а мать смотрела на неё с гордостью и любовью.
   - Ступай, надень капор, - сказала Анна Степановна, помолчав, - Я иду за покупками. Пойдёшь со мной?
   - Ах, как чудно! Пойду, пойду, пойду! - воскликнула дочь и вприпрыжку побежала из комнаты.
  
   Был тёплый день; небо укуталось серым, но тротуары были сухи. Перед мануфактурным магазином наша капитанша любезно улыбнулась другой капитанше, грузной женщине в чёрной мантилье, с янтарным ожерельем на шее; в её волосах, над жёлтым немолодым лицом, цвели искусственные цветы. Обе защебетали, обмениваясь приветствиями и восклицаниями, с такой быстротой, словно мостовая готова была разверзнуться и поглотить их раньше, чем они успеют выразить друг дружке свою радость.
   За спиной обеих болтушек вращались высокие стеклянные двери. Пройти было невозможно, и мужчины, отойдя в сторону, терпеливо ждали, а дочь Лидия была поглощена тем, что старательно просовывала конец своего зонтика между каменными плитами тротуара, что-то выковыривая оттуда. Анна Степановна говорила быстро:
   - Очень вам благодарна. Он ещё не возвращается. Конечно, грустно, что он не с нами. Но какое утешение знать, что он чувствует себя хорошо! ( Анна Степановна перевела дыхание)
   - Климат очень ему подходит! - радостно прибавила она, как будто бедняга капитан находился на необитаемом острове для поправления своего здоровья.
   На этом подружки и расстались. Дама с искусственными цветами уже совершила покупки, а мать и дочь только вошли в магазин. Нужно было купить Лидии отрез на платье, да и себе новую шляпку - конечно, не для кокетства, - какое уж кокетство в эти годы - а просто приглянулась хорошая вещичка. Вдоволь намаявшись хождениями по отделам и нагрузившись свёртками и коробками ( пришлось ещё купить и шерсть для пряжи, атласные ленты, ткань для подкладки, красивые перламутровые пуговицы и ещё что-то, не менее важное), мать и дочь, наконец, миновав стеклянные, вертящиеся двери, снова оказались на улице.
  
   - Покупайте, покупайте! "Корабельный листок" - приложение к журналу "Морской вестник", - кричал мальчишка-разносчик, - Последний номер! Кораблекрушение у берегов Африки! Русское торговое судно потерпело бедствие!
  
   У Анны Степановны неприятно ёкнуло под ложечкой.
  
   - Ну-ка, мальчик, дай мне газету, - сказала она продавцу.
   - Вот, извольте! Двугривенный с вас, барыня, - сказал мальчик, протягивая приложение.
   - На деньги! Давай, давай быстрее!
  
   Взяв газету, капитанша быстро пробежала глазами по строчкам, ища нужное сообщение. Вот оно, вот оно! Барыня стала читать.
  
   " У западных берегов Африки потерпел кораблекрушение фрегат "Святая София", следовавший из Кингстона (Вест-Индия) в Россию с большой партией ямайского рома. Капитан 1-го ранга Каменов А. И. и команда спаслись на одном из островов Гвинейского залива. Известие пришло от французских моряков, побывавших в тамошних водах. В настоящее время по личному распоряжению Его Высочества Графа, адмирала Путятина снаряжается бриг "Агарь" для поиска потерпевших".
  

***

   Александр ------- Константину

С. Петербург. 1-го февраля 1859 г.

   Срочного январского курьера я задержал до приезда твоего, который прибыл сюда только три дня тому назад. Теперь разом благодарю тебя, любезный Костя, за два письма твоих. Благодарю тебя искренно за добрые твои чувства, в которых я никогда не сомневался и уверен, что всегда найду в тебе по-прежнему верного друга и усердного помощника.
   Радуюсь, что ты доволен Палермским пребыванием, несмотря на переменчивую погоду и порядком на нашей эскадре, которой офицеры и матросы опять имели случай показать себя молодцами во время свирепствовавшей бури на Палермском рейде. Скажи им спасибо от меня.
   Здоровье Матушки, благодаря Бога, мало-помалу укрепляется, но она всё ещё не выходит из своих комнат, несмотря на необыкновенно тёплую зиму, какой я ещё не помню здесь. За исключением 5 или 6 дней у нас почти постоянно стоит оттепель и дорога в городе вроде весенней, т. е. не знаешь, на чём ездить. (...)
   В конце декабря приезжал сюда вторично тот же самый французский морской офицер, который в прошлый раз привозил известие о гибели нашего торгового судна в африканских водах; они предлагают своё участие в поисках пропавших, но я отказался и поручил Путятину снарядить экспедицию. (...)
   Ещё по морской части, по словам Метлина, всё вообще в порядке, Крещенским парадом всей Гвардии я был очень доволен.
   Вот пока и всё. Жена и дети здоровы и обнимают тебя. Обнимаю тебя и я, любезный Костя, от всего сердца.

Твой верный брат и друг Александр.

***

   Капитан Каменов проснулся раньше всех, в предутренний час - волнение по поводу предстоящего спуска судна прогнало сон. Он тихо вышел из хижины, стараясь не разбудить спящих. Подошёл к красовавшемуся в полумраке сооружению. Постоял, полюбовался - а корабль не так уж и плох!
   Утро было туманным и пасмурным. Тяжёлые облака низко нависли. Тёмная река бесшумно катила свои воды между двух зелёных стен, служивших ей высокими и неприступными оградами. Вся природа ещё спит, ощущение времени потеряно, бурные страсти кажутся потухшими, а безмолвие так полно, что слышно биение собственного сердца. Но вот восток начинает светлеть, занимается заря и в воздухе чуется дыхание невидимой жизни, - всё тогда проникается светом; всё пробуждается, дышит, поёт и вся природа выходит из своего мрамора оцепенения. Здесь пока ещё ничто не шевелится: лес недвижен и река всё так же беззвучно скользит мимо. Подобно спящей красавице, африканская природа спит с незапамятных времён, но не стареет, она стара, невероятно стара, а всё-таки она - спящая дева-красавица.
   " Какое счастье дышать чистым воздухом речного простора после душной и спёртой атмосферы леса", - подумал капитан, воздавая хвалу Всевышнему, и почувствовал, как лезшие в голову мысли вдруг стали выстраиваться новым, необычным способом - стали рифмоваться. Юный Саша Каменов, конечно, баловался стишками - а кто ими не баловался - но с годами суровые морские будни отвадили его от этого легкомысленного и недостойного капитана дальнего плавания занятия. И вот снова, на тебе, вирши в голову на старости лет лезут. "Наверное, просто здесь климат такой, при котором каждый чурбан норовит зацвести розой", - подумал Александр Иннокентьевич и, уступая пагубному влечению, потянулся к карандашу и бумаге.
   И карандаш быстро заскользил по листу, выводя нижеследующие "перлы"
   ( простим же великодушно начинающему стихотворцу возможные несовершенства!):
  
   К тебе, котора заложила
   На сердце строп любви прямой,
   И грот-нок-тали прицепила,
   К тебе дух принайтовлен мой!
  
   Под фоком, гротом, марселями,
   Все лиселя поставив вдруг,
   На фордевинд под брамселями
   К тебе летит мой страстный дух!
  
   Уж толстый кабельтов терпенья
   Давно порвался у меня,
   И сильный ветр к тебе стремленья
   Давно продрейфовал меня!
  
   Капитан оторвался от бумаги и огляделся - стало совсем светло, вокруг раздавался птичий гомон, природа просыпалась - но, неумолимо извергавшийся в голове словесный поток, заставил его снова взяться за карандаш, и корявые строчки вновь заплясали на листе:
  
   Когда же место я достигну,
   Там, где увижу я твой вид,
   Из бухты вон! - я в рупор крикну,
   И якорь в воду полетит!
  
   Тогда уж не Норд-вест ужасный,
   И не Норд-ост не страшен мне;
   Тогда мне штормы не опасны,
   Когда я буду при тебе!
  
   И брак, любви найтов надежный,
   Обоих нас соединит!
   И пред тобой, о друг мой нежный,
   Отшвартоваться мне велит!
  
   - Стишками балуетесь натощак? - спросил, тихо подошедший и заглянувший через плечо "поэта", барон.
   - Да так, проснулся вот ни свет ни заря да и решил время скоротать, - засмущался начинающий литератор, пряча листки в карман.
   - Почитать-то дадите?
   - Да бросьте, Карл Иоганович! Пустяки это всё - лучше приступим к спуску нашей красавицы на воду: очень уж хочется побыстрей ступить снова на корабельную палубу.
   - Вы правы - без моря не только в поэты, но и в монахи можно податься с тоски!
  
   Все были в сборе - место перед "судоверфью" заполнилась народом, - и долгожданный момент настал. Отец Никодим отслужил торжественный молебен, жаль вот только, что за неимением святой воды, нечем было окропить постройку. Традиционной бутылки шампанского тоже не оказалось - не разбивать же бочку рома о борт! Но всё прошло благополучно и новая "Святая София" заколыхалась на речной воде. По поводу того, что новый корабль должен носить название прежнего, ни у кого возражений не возникло. Решили отметить спуск на воду по-праздничному, и капитан скомандовал:
   - Свистать песенников! Команде петь песни и веселиться!
   И веселье началось, чему способствовала и откупоренная по этому случаю бочка рома. Всем налили по чарочке и народ оживился: пели и плясали, но... как-то странно - усиленные движения явно разноголосились с этой сосредоточенностью. Пляшущие были молчаливы, выражения лиц сохраняли важность, даже угрюмость, но тем, кажется, они усерднее работали ногами. Зрители вокруг, не занятые в танце, с той же угрюмой важностью, пристально смотрели на них. Пляска имела вид напряжённого труда. Плясали, кажется, лишь по сознанию, что сегодня праздник, следовательно, надо веселиться. Но если бы отменить удовольствие, они тоже были бы недовольны.
   Кто-то из матросов вспомнил частушки, все подхватили и дело пошло веселей:
  
   В Ахтияре на горе
   Стоят девки во дворе.
  
   На горе девки стоят,
   На море Чёрное глядят.
  
   На море Чёрное глядят,
   Меж собою говорят:
  
   - Скоро ль корабли придут,
   Матросиков привезут?
  
   Матросиков привезут,
   Тоску нашу разнесут!
  
   Нам наскучили солдаты!
   С виду хоть они и хваты!
  
   Да маленько простоваты!
   А матросик как придёт,
  
   На всё средствие найдёт,
   Во в южную поведёт!
  
   Потом кто-то вспомнил и ещё:

То ли дело наша служба -

Летом по морю гуляй!

Наш девиз: надежда, дружба!

Моряк лишь дело своё знай.

Шторм иль буря, нет препоны,

Ветер воет, мы его

Равнодушно слышим стоны,

Не боимся ничего.

  
  
  
   Когда погрузка была закончена (бочки с ромом, все необходимые вещи, провизия и запас питьевой воды оказались на борту ), моряки тепло распрощались с друзьями-туземцами, оставив на их попечение лагерь, отсалютовали из ружей и поплыли вниз по течению, подгоняемые попутным ветром. Судно шло вблизи берега. Беспрестанно бросали лот для промера глубины, но глубже 5 метров нигде не было, да и то снизу на метр залегал сплошной мягкий ил. Опускали на дно длинный шест, и каждый раз, как вынимали, на нём оказывалось снизу на метр ила, издававшего нестерпимую вонь, - точно из помойной ямы.
   - Она слушается руля как хорошая жена мужа, - заметил капитан, лично поворачивая штурвал, - Всё мы сделали как надо!
  
   В первые дни плавания обычно у всех бывает довольно плохое настроение. Должно пройти несколько дней, прежде чем моряки встряхнутся, всё войдёт в колею и успокоительная рутина жизни на борту начнёт оказывать на всех благотворное действие. Эта размеренная жизнь в море - великий целитель наболевших сердец и буйных голов. Нигде дни, недели, месяцы не уходят в прошлое так быстро, как в открытом море. Они словно остаются за кормой так же незаметно, как лёгкие пузырьки воздуха в полосе белой пены, бегущей по следу корабля и тонут в великом безмолвии, в котором проходит судно, как волшебное видение. Уходят дни, недели, месяцы и только шторм может нарушить эту размеренную монотонность.
  
   Река становилась всё шире и шире, хотя и мельче, извещая, что море уже близко. Плыли на запад, вслед за плавно скользившим по небосводу солнцем. Светило, казалось, звало за собой милостиво указывая и освещая путь. И когда оно склонилось достаточно низко, первые солёные волны ударились о борт. Дружное "ура" огласило предвечернюю тишину, а сохранившиеся чудом бескозырки и зюйдвестки были сорваны с буйных матросских голов и полетели в воздух. Ещё раз пальнули из ружей, навсегда прощаясь с покидаемым островом. Теперь путь лежал на север и северо-запад вдоль побережья африканского материка, в манящую и притягивающую неизвестность.
  

***

   Константин ------- Александру

24 февраля 1859 года. Палермо.

   Письмо Твоё от 1-го февраля, любезнейший Саша, нашёл я здесь 22-го числа по возвращении нашем из Мальты и сердечно благодарю Тебя за него и за все интересные известия, в нём заключающиеся. Дай Бог, чтоб все жизненные вопросы России, теперь Тебя занимающие, двигались постепенно и успешно вперёд к их цели и к Твоему удовольствию.
   Мы надеялись получить Ваши письма в Мальте, и нарочно для сего я оставлял "Рюрик" в Палермо до 13-го числа, дабы он фельдъегеря, долженствовавшего приехать с почтой в этот день, мог привести к нам в Мальту. Но пароход 13-го числа пришёл в Палермо без Вильде, потому что ушёл из Неаполя, не дождавшись прихода Римской почты, и поэтому Вильде добрался до Палермо только 17-го числа. Этого рода беспорядки встречаются здесь на каждом шагу. (...)
   Наша поездка в Мальту была чрезвычайно интересная. Мы там оставались целую неделю, и этого времени едва хватило, чтобы осмотреть всё примечательное. Приём был весьма учтив и приличен. В душу к англичанам не заедешь, что в ней происходило, не знаю, но наружно они были вообще весьма предупредительны и любезны... Губернатор, которого здесь весьма не жалуют, потому что он очень чопорный и натянутый, был и с нами сперва таковым и вздумал, было требовать от меня первого визита. Но мы его уломали, и он приехал к нам на фрегат. (...) Начальник порта адмирал Кодрингтон, сын Наваринского главнокомандующего, и получивший за это сражение Владимира с бантом. Он тоже был вполне любезен и предупредителен. (...)
   На рейде в Мальте стоял и ожидал меня трёхдечный Черноморский корабль "Цесаревич", идущий в Балтийское море для принятия винтового механизма и артиллерии. По наружности это один из самых красивых кораблей, какой существует в свете. Но, к несчастию, эта одна только наружность. Он строен в Спасском на Буге с подряду из совершенно сырого леса и так слабо скреплён, с такими прорухами и ошибками, что одного шторма в Архипелаге было достаточно, чтоб его раскачать и расшатать так, что у него несколько книц лопнуло, бездна болтов полезло вон, и что но дал движение во всех членах. Конопатка у него так слаба, что здесь в Мальте, где ему конопатят надводную часть, уже впустили в него более 4 тонн ( более 250 пудов ) конопати! Это новое доказательство тому, в каком детстве у нас ещё кораблестроение, и какая забота по этой части пала на мою долю. Не могу Тебе достаточно выразить, дорогой мой Саша, как и весь Флот, и я, мы Тебе благодарны за ту деятельность, которую Ты доставил Флоту постоянными заграничными и кругосветными плаваниями. Мы только чрез эти плавания получаем возможность оценить наше собственное состояние, только в этих плаваниях выходят в наружу прорухи, которых мы дома никогда бы не увидели, только в этих плаваниях мы в состоянии учиться нашему прекрасному ремеслу и получить к нему страсть, и нам надо много ещё учиться и всё учиться, потому что мы ещё большие дети. (...)

( продолжение следует )

***

   Лёгкая дымка туманила горизонт. Впереди простиралась пустынная, как небо, безмерная водная гладь, сверкавшая, точно ковёр из драгоценных камней. Свободно висевший парус начал понемногу наполняться и принимать мягкие округлые очертания, словно белое облако запуталось в верёвочной сети. Но вот выбрали шкоты, подняли реи, и корабль превратился в высокую одинокую пирамиду, скользящую, сияя белизной, в пронизанном лучами заходящего солнца тумане.
  
   Каждому на судне было отведено своё место, и голос склянок, раздававшийся каждые полчаса, управлял их жизнью и беспрерывным трудом. Днём и ночью на корме у штурвала виднелись голова и плечи рулевого, резко выделявшиеся на фоне солнечного света или мерцания звёзд, напряжённо склонившиеся над вращающимися ручками колеса. Лица менялись в беспрерывном коловращении. Молодые, бородатые, тёмные лица, лица ясные, лица нахмуренные, но все одинаково связанные общим братством моря, все с одним и тем же внимательным выражением глаз, зорко следящих за компасом или парусами.
  
   Солнце спускалось на покой, закутанное в плащ тёмных облаков. Все работы на борту были закончены, и вычищенная и вымытая палуба напоминала своим умиротворённым видом засыпающую осенью землю.
   Впереди, на носу сидели, скрестив руки, боцман и плотник - оба добродушные, сильные, широкоплечие. Рядом с ними коротенький толстый парусный мастер, служивший раньше на военном флоте, рассказывал, по обыкновению, свои смешные истории:
   " Один англичанин, будучи во Франции, познакомился там с неким жителем, который был великим спорщиком и охотником до пари. Сей француз заявил, что ему нет равных в искусстве плавать и нырять. Англичанин сказал, что и он в сим искусстве не последний в своей державе. Решили потягаться на условии - 1000 фунтов стерлингов тому, кто вторым выйдет из воды на берег.
   Англичанин явился на место готовый к плаванию, а затем и француз прибыл с мешком. На вопрос, что в нём, ответил: харчи на дорогу ( хлеб, сыр, ветчина, пресная вода, вино ).
   - К чему всё это? - спросил англичанин.
   - Видать вы хотите уморить меня голодом? - ответил француз, - О том договору не было, чтобы плыть натощак!
   - Сколько же вы хотите плыть?
   - Не знаю, бывало по три, четыре дня плавал. А харчей я взял на неделю. Говорят ведь: едешь на день, а харчей бери на месяц!
   Англичанин, не говоря ни слова, достал 1000 фунтов, отдал их французу и откланялся. Так балагур получил заклад, а умел ли он вообще плавать - про то никому не ведомо... Вот!"
  
   А у мачты несколько человек, собравшихся кружком, спорили об отличительных признаках высшего сословия. Один сказал: "Всё дело в деньгах". Другой возразил: "Ничего подобного. Они говорят по-иному, не по-нашему". Третий, скорчив гримасу и обнажив в язвительной улыбке ряд жёлтых прокуренных зубов, с хитрым видом заметил, что он "не мало повидал на своём веку ихних штанов". Задняя часть этих принадлежностей, как он уверял, бывала обыкновенно тоньше бумаги - от постоянного сидения в кабинетах и конторах, но в остальном штаны были первосортные и могли держаться целые годы.
   - Не велика штука, - сказал он, - быть культурным и важным, чёрт возьми, когда занимаешься всю жизнь чистым делом.
  
   Они долго ещё спорили, как дети, выкрикивая с разгорячёнными лицами свои поразительные аргументы; а ласковый вечерний ветер наполнял огромную полость паруса, который выпячивался, раздувшись над их непокрытыми головами, и шевелил спутанные волосы мимолётным прикосновением, лёгким, как робкая ласка.
  
   Голоса в кубрике гудели всё громче. Кто-то оживлённо рассказывал:
   - Вот я и говорю ему, значит, ребята - "Прошу прощения, барин! В Навигацкой школе, должно быть, все выпивши были, когда выдавали вам аттестат".
   " Да, как ты смеешь... " - кричит он и кидается на меня, точно бешеный. Весь, как есть, в белом (китель, брюки) с ног до головы. Я ничего не отвечаю, хватаю своё ведёрко с дёгтем и бац! - окатываю его всего, с его холёной физией и белым костюмом...
   - Вот, говорю, получай, - я как-никак матрос, а ты кто? Бездельник, говорю, ты, министерский прихвостень, у собаки пятая нога, вот ты кто! Видели бы вы, братцы, как он пустился наутёк. Дёготь так начисто его... Ей-ей!
   - Брешет он всё, ребята! Никакого он дёгтя не выливал. Я был при этом, - крикнул кто-то.
   - Удивляюсь я, как это хоть один офицер уцелел до сих пор с таким ухарем на борту! Уж, верно, теперь они присмирели, после того как ты занялся их укрощением, браток.
   - Известно, присмирели! - не сдавался рассказчик, - Эх, если бы только мы держались покрепче друг за дружку... Они всегда хороши, когда их прижмёшь к стенке. Будь они, прокляты, подлецы! Худо ли, хорошо ли, я сумею постоять за себя, и на ногу себе наступить не позволю! Я им покажу...
  
   Вдруг послышались удары по палубе чем-то тяжёлым, и зычный голос повелительно закричал:
   - Что вы там расшумелись, болваны? Спать не даёте другим!
  
   Большинство матросов уже лежало в койках, и гневный рык капитана заставил их всех разом умолкнуть. Теперь кубрик, освещённый одной лампой, мирно засыпал в тусклом полумраке, прорезаемым громким дыханием и отрывистыми короткими вздохами. Двойные ряды коек зияли чернотой, напоминая склеп, занятые усопшими: чья-то нога, очень белая и безжизненная свешивалась через край, чья-то вытянутая рука торчала наружу, с обращённой вверх ладонью и полусжатыми толстыми пальцами. Два лёгких храпа, не сливаясь, спорили друг с другом в забавном диалоге.
  
   Ночь была спокойная с лёгким ветерком. Чудно слегка кренилось и тихо скользило по тёмному морю, стремясь к недосягаемому пышному великолепию чёрного горизонта. Над верхушкой мачты, усыпая небо звёздами, стояла дуга млечного пути, словно триумфальная арка вечного света, переброшенная над тёмной тропинкой, по которой совершает свой путь земля.
  
   - Отметим положение судна, - сказал капитан и наклонился над картой с циркулем в руке, пометив крохотным крестиком положение судна, и написав дату и час.
   - Тридцать две мили держимся этого курса, - сказал он помощнику, - а потом повернём на двадцать градусов к северу.
   - Семьдесят один по лагу, - доложил помощник.
   Капитан взглянул на компас, потом огляделся. Было темно и ясно, а звёзды ярко горели.
   - Поставьте лаг на нуль, чтобы не вышло ошибки. Не забудьте коэффициент поправки к лагу процентов шесть, - дав последние распоряжения, капитан покинул рубку и направился к себе в каюту. Надо было ещё успеть написать очередное письмо супруге.
  
   Александр Иннокентьевич, как статуя моцартовского командора, восседал за своим столом, вертя в пальцах затупившийся карандаш. Всё в этой тесной убогой каютке было непривычным и раздражало. Но ничто не могло уничтожить багровый румянец, которым морские ветры щедро покрыли лицо моряка. А между двумя пучками русых волос, сохранившихся над ушами, его голый череп, всегда словно налитый кровью, сейчас сиял мертвенной белизной, как купол из слоновой кости, в лучах тусклого светильника, стоявшего на столе. Эти свечи, ещё на острове, научились делать из жира диких коз; а вместо фитилей - волокна сушёных растений. Пламя отражалось от близких стен и низкого потолка и освещало стопку чистой бумаги, лежавшей перед моряком.
   Капитан насупил брови и, сильно нажимая на огрызок карандаша, вывел привычное "дорогая жена", и... задумался: Как она отнесётся к этим стихотворным посланиям? Решит, что супруг совсем одичал и спятил? Ну была ни была - всё-таки буду писать стихами - пусть себе смеётся! Ну и пусть...
   И первое четверостишие украсило чистый лист:
  
   Гляжу, как безумный, на чёрную шаль
   И хладное сердце терзает печаль.
   Когда легковерен и молод я был,
   Младую гречанку я страстно любил...
  
   Написав последнюю строку, автор призадумался: Ну зачем какое-то, неуместное донжуанство на старости лет?
   "Что-то ты мне раньше ни о какой такой гречанке молодой не рассказывал"! - скажет жена. Ох и заревнует - скандал устроит, как пить дать... Наверное, от греха подальше, лучше зачеркнуть, да начать снова и о чём-то другом, менее опасном...
  
   "Поэт" так и поступил, и на новом листе вывел:
  
   Безмолвно с досадой в каюте сижу,
   И молча с обидой в приказы гляжу!
   Когда легковерен и молод я был,
   Я флотскую службу и море любил!
  
   "Вот это совсем другое дело! Стало значительно лучше и безопасней, и, главное, никаких сомнительных гречанок", - воскликнул внутренний цензор, - "Ай, да Пушкин, ай да стервец!" Окрылённый удачным выходом из затруднительного положения, автор продолжил:
  
   Неопытны леты и младость виня,
   Попутные ветры прельщали меня!
   Приятные ласки родных и друзей
   Сменял на бурливость обширных морей!
  
   Мне ветры польстили на первы поры,
   Но вскоре дождался я сильной грозы!
   Сменившись раз с вахты, я в койке лежал,
   На кубрике тёмном прекрасно я спал!
  
   Вбежав торопливо, рассыльный сказал:
   - Вставайте скорее, там шквал набежал!..
  
   Капитан потёр переносицу и зевнул, не знаю, о чём писать дальше. Муки творчества, знакомые каждому создателю вне зависимости от меры и силы таланта, неприминули посетить и нашего автора. "Может, и вправду, пора в койку", - малодушно подумал он, - "Нет, уж попишу ещё чуток, да и начну просто другое стихотворение".
   И, с трудом справлявшийся со своей задачей, карандаш, по причине почти полного отсутствия грифеля, всё-таки героически вывел на бумаге:
  
   Как молния плывущий знак
   Средь тёмной освещает ночи,
   Краса подобно так
   Сверкнув, мои затмила очи:
  
   Смущён и изумлён я стал,
   Узрев, как ангел ты прекрасна;
   Не так опасен мачтам шквал,
   Как ты казалась мне опасной!
  
   " Ну это уж я опять, наверное, лишнего хватил?" - вновь засомневался стихотворец, - "Может снова супруга обидеться"!
   Но... усилием крепкой капитанской воли, раздавив мерзкого червя сомнения, поэт-моряк продолжил:
  
   Когда ни медля ни часа,
   К тебе я курс свой направляю,
   Брасоплю, ставлю паруса,
   Сержусь, кричу, повелеваю.
  
   Узлов по десяти несусь,
   Держусь в кильватер за тобою;
   Но вдруг от мыслей пробужусь
   И зря, что льстился я мечтою.
  
   Погибавший, но до конца не сдававшийся карандашный огрызок, наконец, выскользнул из разжавшихся пальцев; глаза предательски сомкнулись и умиротворённое сопение уснувшего поэта наполнило тесную капитанскую каморку.
  
   Ночь была безлунная, тёмная, но уже близился рассвет. Заря робко начала окрашивать розоватыми тонами край неба. В сером полусвете раннего утра, слабые лучи которого играли на поверхности воды, можно было уже отчётливо разглядеть на горизонте тонкую полоску близкой африканской земли.
  

** *

   Константин -------- Александру ( продолжение )
  
   (...) Много было у нас неудач, включая сюда и гибель "Святой Софии", много ещё их будет. Но не дай Бог от них унывать или приходить в отчаянье. Только одними неудачами можно добиться хороших и прочных результатов. Пётр Великий выучился бить Шведов, потому как они сперва его били. Впрочем рядом с неудачами мы видим и уже решительные явления. Так, первое плавание Русской винтовой эскадры через Океан совершилось весьма благополучно, и Кузнецов привёл её на Амур в прекрасном состоянии. В нашей Средиземной эскадре тоже есть и хорошие, и дурные результаты. Так, например, "Палкан", первое наше винтовое судно, выстроенное в Архангельске в 1853, когда многие теперешние усовершенствования не были ещё известны, очень сильно тёк кормою. В декабре его ввели в Тулоне в док недели на две, нашли прорухи в скреплении кормовой части, исправили их, и он теперь ведёт себя очень хорошо и, наверное, прослужит ещё несколько лет, сколько позволит слабость нашей лиственницы. Корвет "Медведь", один из тех 14-ти, которые были выстроены во время войны, оказывается, как все они, прекрасным морским судном, которое, однако, долго не прослужит, потому что выстроен из слабой сосны. Машина на нём прекрасная, но котлы высокого давления очень слабы, и их беспрерывно паром выдувает, так что я его оставил чиниться в Мальте, приказав ему идти оттуда прямо в Афины и меня там дожидаться. "Баян", выстроенный в Бордо, превосходное судно, ходок, каких мало, с прекрасной машиной, сильно течёт кормой так, как и "Светлана", и вообще крепость его постройки не внушает большого доверия. Я полагаю его ввести в док в Неаполе, на что имею уже согласие тамошнего Морского Министерства, и дожидаюсь для этого только приезда Лисянского, который по опыту "Светланы" будет в состоянии указать на главные недостатки. "Громобой" и "Ретвизан" до сих пор ведут себя прекрасно, хотя они под парами далеко не ходоки, особенно "Громобой". Но что у нас на эскадре превосходно, это состояние здоровья команд. Кроме милости Божьей, я это приписываю теперешней пище и особенно новому обмундированию, которое Ты нам дал и которое всем иностранцам весьма нравится. Одно странное явление у нас - это нечаянные выстрелы при вторичном заряжении во время салюта. Таким образом, мы лишились 3-х человек на "Ретвизане", "Баяне" и "Медведе", а что страннее всего. что это всякий раз случалось с людьми с Артиллерийского корабля, которые, разумеется, знают все правила заряжения. Другой Черноморский трёхдечный корабль "Синоп" теперь в Тулоне. Я его осматривал при проходе его в Мессине. Он хотя не так красив, как "Цесаревич", но кажется, прочнее его выстроен. Оба они будут продолжать свой путь весною, когда кончатся зимние штормы, и должны быть в Кронштадте в начале лета, где их машины уже будут их дожидаться.
   Теперь на первой неделе поста мы все говеем, а на второй полагаем идти в Неаполь, а к Пасхе в Афины. Здоровье жены весьма удовлетворительно, хотя вообще южный климат слишком сильно на неё действует. У неё совершенно северная натура. Лучше всего она себя чувствует на воде, хотя к качке ещё привыкнуть не могла. Но она ведёт себя на судне совершенным молодцом.
   Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя, Марию и детей Твоих от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Утром, начиная новый день своей странствующей жизни, корабль снова сверкал свежестью, словно земля в весеннюю пору. Вымытая палуба блестела длинной светлой полосой; косые лучи солнца ослепительными брызгами ударяли в жёлтые брасы и превращали начищенные пруты в слитки золота; отдельные капли солёной воды, забытые тут и там вдоль поручней, были прозрачны, как роса, и блестели ярче рассыпанных бриллиантов. Парус дремал, убаюканный ласковым ветерком. Великолепное солнце, лениво поднимаясь, казалось, укоризненно смотрело на одинокую странную посудину, мягко скользившую по водной глади.
   - Лексан Накентич, Лексан Накентич! - раздалось с палубы, - Лексан Накентич, вы уже проснулись?
   - Ну, что там ещё такое? - послышался из каюты недовольный голос, - Поспать человеку, ей Богу, не дадут!
  
   - Погода портится, - указал вахтенный на небо подошедшему капитану, - Небо-то красно как кровь!
  
   Каменов припомнил старинную поговорку:
  
   - Если небо красно с вечера,
   Моряку бояться нечего.
   Если ж красно поутру -
   Моряку не по нутру!
  
   - Так значит ждать шторма?
   - Да, раз сейчас утром небо так покраснело.
  
   На мостик поднялся и боцман. Расстёгнутая куртка открывала голую грудь. Он не совсем ещё проснулся; лицо у него было красное - подстать небу, левый глаз полузакрыт, правый - мутный, тупо вытаращен; свесив свою большую голову, он сонно чесал себе бок. Грудь его, мягкая и сальная, лоснилась. Он сделал рулевому какое-то замечание голосом хриплым и безжизненным, напоминавшим скрежещущий звук пилы; двойной подбородок его свисал, как мешок, подтянутый к самому основанию челюсти.
   - Где же вы с утра успели нализаться? - осведомился барон, - Было же приказано к рому не прикасаться...
   - Нализался? - презрительно повторил вопрос боцман, - Да уж не вы меня напоили, штурман. Слишком вы скупы, ей Богу! Скорее удушитесь, чем предложите капельку. Это у вас, немцев, называется ... "э-ко-но-ми-ей", кажется? Ха-ха-ха!
   - Капитан, полюбуйтесь - какой пример показывает боцман рядовым матросам, - пожаловался Штрейнмиль Каменову, - С утра уже пьян!
   - Кто пьян? Я? Ничего подобного, капитан! Их высокородие на меня напраслину возводят. Пора уж вам знать, что наш главный штурман не слишком-то щедр и даже воробья допьяна не напоит, ей-Богу! На меня спиртное никогда не действует; нет такого зелья, от которого бы я опьянел! Нет-нет и нет! Давайте пить на спор! Вы пьёте вино, а я ром, и я останусь трезвым, как огурчик. Давайте хоть сейчас!
  
   - Идите лучше выспитесь хорошенько, Гвоздев, а потом и поговорим, - посоветовал капитан.
   - Нет, с мостика я не уйду. Где же мне ещё можно подышать свежим воздухом? Там внизу, под палубой? И не подумаю! Чего мне вас бояться, Санокентич? - вы же мужик добрый, не то, что вот этот...
   - Ну, дышите, дышите, - согласился покладистый капитан.
   - Я ничего и никого не боюсь! - продолжал бунтарь, - Не боюсь я и никакой работы! Счастье для всех, что на свете есть такие люди, которые не дрожат за свою шкуру, не то, что некоторые... ( он покосился на штурмана) - Что бы вы без нас делали? Сколько я получаю жалования? Копейки! Вам-то хорошо... вы господа!
   - Ну ничего, ничего, успокойтесь, - посочувствовал капитан.
   - Вы меня простите, Санокентич, если я чего не так... лишнего брякнул, - пошёл на попятную "герой", - Всё, всё! Ухожу, ухожу! Подышал малость и ухожу, ухожу, ухожу...
  
   Он отпустил поручни и, качаясь, поплёлся на корму.
  
   - Что-то уж совсем народ распустился, - сказал барон, - Наказывать пора!
   - Устали все от этой свистопляски, вот и начинает дух бродить. Пора бы уже ей заканчиваться, - ответил капитан.
  
   Тем временем, небо сменило красный цвет на пепельный и чернильно-фиолетовый, а море в ответ - покрылось барашками мелких волн с белой пеной на гребнях. Сверкнули молнии: одна, другая, третья. Они блистали и впереди, и за кормой, и со всех сторон, заливая всё призрачным светом. Их сопровождали непрерывные раскаты грома. Наконец, полил дождь, налетел ветер, и обступила полная тьма. По всей палубе гуляла вода. "София" пробивалась сквозь бурлящий поток, принимая своё первое "боевое крещение" штормом. Море пенилось и лизало судно то справа, то слева. Взлетая высоко-высоко, волны гнались за кормой и низвергались на неё ниагарским водопадом. Воздух был насыщен водяными каплями, как туман или пена. Корма опустела, если не считать двух рулевых, с трудом удерживавших вырывавшийся штурвал. Находившиеся на палубе вдруг заметили, что справа на судно надвигается огромная гора воды. Едва успели развернуться к ней носом, как водяной вал обрушился на корабль и волна взметнулась вверх до нижнего рея. И вся эта масса воды вместе с обломками строений, накрыла палубу и находившихся на ней людей. Нос "Софии" подскочил вверх, а корма упала в кипящую бездну...
   Все моряки хранят в памяти всю свою жизнь воспоминания о подобных штормах. В такие минуты кажется, будто во вселенной не осталось ничего, кроме мрака, воя, ярости и родного корабля. Подобно последнему оплоту разрушенного творения, он мчится сквозь бедствия, тревоги и муки мстительного ужаса, неся на себе поражённые страхом остатки грешного человечества. Но всему в этом мире приходит конец - окончилось и бушевание стихии. Когда, вскоре после полудня, судно вышло из пролива, отделявшего "таинственный" остров от материка, дул уже ровный ветер, и, получивший минимальные повреждения, корабль делал по гладкой поверхности океана под прикрытием береговой линии, где-то до 8-ми узлов, что было совсем не плохо.
  
   - Ах, ты, моя старушка-молодушка, - приговаривал капитан, вглядываясь в даль, - Видно, веду тебя не я, сама десница Господня!
  
   - Капитан, бутылка за бортом! - закричал вперёдсмотрящий.
   - Откуда же в этих местах сей продукт цивилизации? Надо выловить!
   Когда, заросший водорослями и облепленный ракушками, стеклянный сосуд, размером с петровский штоф, достали из воды и откупорили, то увидели, что внутри находится какое-то послание. Держа в руках клочок полуистлевшего пергамента, капитан силился разобрать подпорченную водой записку. "Может это весточка от наших, увезённых товарищей"? - с надеждой подумал капитан и начал медленно читать: "... минувшем пятом дню восставшу на море великому ветру дышащу, яко всему морю изо дна с песком мешатися и кораблям от волн морских поколебатися и всем на кораблях живущим от страха вне ума бывшу, и падаша, яко мертвы... все три корабля не могли спастися, но разбишася, и люди работныя истопаша".
   - Кому-то здесь задолго до нас здесь тоже не поздоровилось. Кто же это побывал в этих местах лет, наверное, за сто до нас? - сказал капитан и прочёл дальше: "... в великую скудость прииде, что не имяще дневной пищи"... - Вот и голодать беднягам тоже пришлось!
  

***

   Константин ------ Александру

11 марта 1859. Неаполь.

   Любезнейший Саша!
   Курьер с письмом Твоим от 21-го февраля приехал к нам 7-го марта в субботу, накануне нашего отъезда из Палермо. Душевно Благодарю Тебя за милое и интересное это письмо. Так же, как Ты, я надеюсь, что наш союз со Франциею поведёт к пользе и славе нашей дорогой Матушки России. Дай Бог только, чтобы война, в которой я почти не сомневаюсь, прошла, не коснувшись её, дабы не остановить её теперешнего развития сословного и промышленного. Если Германия с Руссиею во главе поймут своё настоящее положение, и не будут вмешиваться в дело, которое вовсе до них не относится, и если Англия не перепутает всего своей всегдашней двойственностью, я убеждён, что тогда всё пойдёт хорошо, и что мы останемся в покое. (...)
   Этот курьер привёз с собою и медали за спасение погибавших для некоторых офицеров, гардемарин и матросов "Ретвизана" и "Баяна", которые показали себя такими молодцами во время шторма 28-го и 29-го декабря. В воскресение 8-го числа перед снятием с якоря на Палермском рейде я сам ездил на эти суда и раздал медали от Твоего имени, и благодарил офицеров и команды по Твоему поручению. Они все были чрезвычайно обрадованы Царской милости.
   В тот же день, после обедни, мы снялись с якоря и отправились в Неаполь, куда пришли на другой день в 4 часа после прекрасного перехода. (...) Приказание Твоё об посылке одного из наших судов в распоряжение Короля Прусского было немедленно исполнено "Рюрик" отправился в ту же ночь. Но приказание это дошло до меня только в третий день.
   Мы полагаем оставаться здесь недели три и, дождавшись мартовского курьера, отправиться в Афины к Пасхе.
   Прощай, дорогой Саша. Обнимаем Тебя с жинкой от всей души, вместе с Твоей Мариею и с милыми детьми.

Твой верный брат Константин.

***

   Вот уже неделя, как "София" в море, и за всё это время даже на горизонте не мелькнул силуэт ни одного корабля. Можно себе представить, до чего пустынен океан в этих краях... Матросы, в свободные от корабельных дел часы развлекались ловлей морских птиц. Способ ловли был следующим: сидя где-нибудь под прикрытием, человек закидывал крючок с приманкой через борт, и леса медленно тащилась за судном. Приманка поддерживалась на поверхности деревянной дощечкой. Когда птица попадалась на крючок, надо было втащить её на палубу, не выходя из-под прикрытия. Это был самый трудный момент. Крючок или, вернее, остроугольный треугольник в виде ободка из кусочка листового железа, при натягивании лесы зажимал своим острым углом клюв птицы, схватившей приманку. Как только лесу ослабляли, птица освобождалась. Поэтому вся задача состояла в том, чтобы выхватить её из воды быстрым взмахом, ни на секунду не ослабив натяжения. А втащить добычу на борт таким способом. не выходя из-под прикрытия, было почти невозможно, и удильщики неизменно всякий раз упускали её.
  
   Из записок учёного Ценковкого: ... "утром на судно залетела большая бархатная бабочка, подтверждая близость земли. Как она могла залететь столь далеко от берега? Никак ветром её сюда занесло. Теперь о птицах.
   ФРЕГАТ (Пеликанус аквила) - во многих отношениях существенным образом отличается от прочих океанских птиц. Хотя его обычно причисляют к пеликанам, он почти ничем не похож на эту уродливую, неуклюжую, напоминающую домашнего гуся, птицу. От большинства других птиц. промышляющих добычу, летая над волнами, он отличается прежде всего тем, что у него между пальцами только небольшая плавательная перепонка, а когти на лапах такие же, как у орла или сокола. Он и в других отношениях сильно походит на этих птиц, так что моряки, исходя из этого сходства, зовут фрегата морским соколом, фрегатом-соколом или фрегатом-орлом".
  
   Из письма капитана: "... наша посудина после шторма дала течь. Вода просачивается в неё со всех сторон обильно, дружно, как в дырявую корзину. Торопились с постройкой, плохо конопатили и шпаклевали, да и дерево рассохлось. Думаю, ещё и потому так вышло, что при постройке первый гвоздь, как положено, через подкову не забили - есть у нас такая примета. Но, где было взять подкову на этом чёртовом острове? К тому же, запасы провианта и питьевой воды подходят к концу, и пора высаживаться на берег для пополнения того и другого".
  
   В последних отблесках заката ночь уже расстилала своё покрывало. Что-то трогательное, смягчающее было в ясном конце угасавшего дня, дня трепещущего, сверкающего и горячего, умиравшего теперь в бесконечном мире, без шороха, без содрогания, без вздоха, в несокрушимой надежде на грядущее воскресение. Тени сразу сгустились, и толпой высыпали звёзды, рассеивая по чёрной поверхности воды целый дождь бледных искр.
  

***

   Александр -------- Константину

С. Петербург 17-го марта 1859.

   Благодарю тебя, любезный Костя, за два письма твои с курьером. С большим любопытством прочёл я описание поездки вашей в Мальту и весьма рад, что всё хорошо обошлось. Но грустно было мне слышать, что конструкция нашего Черноморского корабля "Цесаревич" оказалась столь непрочною. Ты прав, говоря, что это доказывает, что кораблестроение ещё у нас в детстве и что вообще нам ещё многому должно учиться. Но недостатки, оказавшиеся как на "Светлане", так и на "Баяне", выстроенных в Бордо, по-моему, доказывают, что система эта далеко не соответствует нашим ожиданиям, и что, кажется, в этом отношении англичане далеко ещё впереди против французов, не говоря о силе машин и превосходстве вооружения артиллериею.
   Несчастные случаи, бывшие на нашей эскадре при салютационной пальбе, мне крайне неприятны и, по-моему, неизвинительны. Прошу за них примерно взыскать, ибо при должном порядке они не должны случаться. Весьма рад, что здоровье людей на эскадре столь удовлетворительно. Очень огорчителен факт гибели торгового фрегата "София".(...)
   Военный Министр докладывал мне письмо твоё, основанное на отзыве Путятина, о жалком будто бы состоянии Кронштадтских верков, переданных по твоему же настоянию в сухопутные виды, из подробного донесения об их осмотре ты увидишь, что, кроме самых незначительных неисправностей, всё находится в должном порядке и постепенно ремонтируется. (...)
   С Кавказа продолжают поступать самые удовлетворительные известия. Генерал Евдокимов обложил самый Веден, откуда Шамиль с конницею заблаговременно убрался в Иакерию, куда самое население просит его удалиться. В скором времени можно надеяться, что Ведень будет в наших руках, не с тем, чтобы его брать, но чтобы стоять там твёрдой ногой. Вот покуда и всё.
   Обнимаю тебя, Санни и милого Николу от всего сердца.
   Да хранит вас Бог! Жена и дети вас также обнимают.

Твой верный друг и брат А.

***

   Решено было высадиться на берег для разведки местности и пополнения запасов воды и питья. "София" подошла к берегу на расстояние 2-х кабельтовых и стала на якорь. Спустили шлюпку (её сумели смастерить одновременно с постройкой судна из остатков материалов, пошедших на строительство). В неё спустились капитан, штурман, учёный-естествоиспытатель и несколько матросов.
   Гребцы дружно налегли на вёсла и лодка быстро устремилась к манящей неизвестностью земле. Прошло несколько минут - вот и берег - нос шлюпки уткнулся в песок. Буквально в нескольких шагах от кромки воды начинался лес. Моряки ступили под сень густых тропических деревьев и снова пришлось себе прокладывать путь с помощью топоров. На борту судна немного поотвыкли от леса, но, в силу обстоятельств, он вновь напомнил о себе своей душной влагой и цепкими зарослями переплетённых в бешеном и причудливом танце растений. Перед глазами предстало бесконечное чередование бесчисленных деревьев, плотный лиственный шатёр вместо небес и солнечного света.
   К счастью, прорубаться сквозь чащу пришлось не столь долго - не прошло и часа, как отряд вышел опять на открытую местность. Перед путниками была поляна, густо заросшая высокой травой, за которой возвышались два невысоких каменистых холма, а за ними и со всех сторон - снова плотная стена леса. Ступили на поляну, и сразу же впереди идущий матрос провалился по колено в топкую трясину. Тучи, обрадованной случившимся мошкары, взвились над головой бедняги. Потребовалось немало усилий, чтобы вырвать несчастного из цепких объятий, коварно спрятавшегося под покровом травы, болота. Стало очевидным, что прямой дороги через поляну нет. Отряд остановился перед неожиданным препятствием - следовало искать другой путь. Капитан в бинокль начал осматривать окружающую местность, барон достал карту и углубился в её изучение, естествоиспытатель заинтересовался красивыми цветами, маскировавшими коварную, ненадёжную почву.
   - Как показывает карта, здесь поблизости нет ни одного селения, - сказал барон и пожал плечами.
   - А я заметил что-то наподобие входа в пещеру на ближайшем из холмов, - ответил капитан, протягивая бинокль барону, - Возьмите, посмотрите.
   - Да, вы правы - там чернеет какое-то отверстие, - оторвал окуляры от глаз штурман.
   - Не проведать ли нам что это за пещера? Может нас ждёт там какой-нибудь сюрприз, а?
   - Сюрпризы в этих местах обычно бывают только неприятными...
   - Ну зачем же вы так мрачно, Карл Иоганыч? А вдруг пиратский клад найдём?
   - Шутник вы, однако, Алесан Нокентич!
   - А вдруг это заброшенный рудник и мы обнаружим там залежи полезных ископаемых - ценную руду или алмазные копи? - улыбаясь собственной шутке, заговорил учёный.
   - Ну, пожалуй, стоит посмотреть что там, - согласился барон. - Уговорили!
   - Мы же не безоружны - в случае чего! Пошли, пошли! Вот сюда, в обход болота, - позвал за собой капитан. - Здесь и почва потвёрже.

***

   Александр ------- Константину

С. Петербург 31-го марта 1859.

   Письмо это вручит тебе, любезный Костя, радостный жених Мансуров (Николаевский - Озеров), который несмотря на свою помолвку с тем же рвением готов продолжать полезные свои труды относительно Иерусалимских дел. Он изустно передаст тебе всё, что здесь по этому было решено, и ты усмотришь из копии утверждённого мною журнала особого комитета, что, кажется, дело пошло на лад и впредь, надеюсь, столкновения разных властей будут отстранены. Поездка твоя в Иерусалим будет весьма кстати и прошу тебя стараться успокоить и ускромнить, сколько возможно, излишнюю пылкость нашего архимандрита Кирилла. Боюсь, что при всех хороших качествах он по строптивости своего характера не перессорился бы как с греческим духовенством, с которым нелегко ладить, так и с нашим консулом и самим Мансуровым. (...)
   Здесь покуда, благодаря Бога, у нас всё спокойно и занятия идут своим порядком.
   Обнимаю вас обоих и Николу от всей души. Помолитесь за нас Богу у Гроба Господня.
   Да хранит вас Бог.

Твой верный друг и брат А.

***

  
   Наконец, перескакивая с кочки на кочку, сооружая настилы из веток, рискуя увязнуть, отряд преодолел опасный путь, и меньше чем за час, достиг подножия ближайшего холма. Поднялись по склону и остановились перед тёмным отверстием между камней. Куда может вести этот ход? Пролезли в него и очутились в пещере высотой в два человеческих роста. Всматриваясь в темноту, увидели два горящих глаза какого-то существа - человека или дьявола, неизвестно, - они сверкали, как звёзды, отражая слабый дневной свет, проникавший снаружи. Послышался громкий вздох, как вздыхают от боли, затем какие-то прерывистые звуки вроде бормотанья и опять тяжкий вздох. Все оцепенели, холодный пот проступил на лбу у каждого.
   Пещера была очень маленькой и крайне бесформенной - ни круглая, ни квадратная; было ясно, что здесь работала одна природа, без всякого участия человеческих рук. Воздух был пропитан вековой сыростью.
   Щёлкнув ружейными затворами, опасаясь всякой неожиданности, люди двинулись дальше вглубь - откуда исходили таинственные звуки. Приходилось то и дело чиркать драгоценными спичками, оглядывая при кратком мерцании жалкого огонька мрачные, покрытые плесенью, стены. Что же там в темноте? Что-то хрустнуло под сапогом у капитана, он нагнулся, держа в руке обжигавшую пальцы спичку. То оказалось обглоданной добела косточкой, и похоже птичьей. Тут же валялось ещё множество мелких костей и птичьих перьев, обгоревших веток, углей и пепла - следов чьих-то частых трапез. Снова донёсшийся из тёмного угла не то всхлип, не то вопль, заставил всех вздрогнуть и поднять ружья.
   - Я сейчас за хворостом мигом сбегаю, надо факел соорудить, - предложил один из матросов, - а то темень, хоть глаз выколи, а спички жечь жалко.
   - Выполняй! - согласился капитан.
   Матрос не обманул и, обернувшись в мгновение ока, уже держал высоко над головой пылающий пучок сухой травы. Странный звук-стон снова повторился. Сейчас уже ни у кого не было сомнений, что он человеческий. У дальней стены, на травяной подстилке лежал человек. Одежда его представляла собой жалкие грязные лохмотья, сквозь которые просвечивало худое, измождённое тело. Моряки приблизились к отшельнику. Яркое пламя факела осветило в мельчайших подробностях печальную картину. Лицо несчастного, заросшее густой, с проблесками седины бородой было ярко-жёлтого цвета от лихорадки, и большие горящие глаза, казалось, торчали из черепа - так он был худ. Его кости резко выступали под жёлтой кожей, похожей на пергамент, волосы слиплись.
   - Воды, ради Бога, воды! - простонал он; губы его растрескались, и язык распух и почернел.
   Пришедшие склонились над несчастным. Капитан влил из своей фляги живительную влагу в рот бедняге. Умирающий обвёл мутным взором окружавших его людей. В его взгляде сверкнула искорка узнавания и потрескавшиеся губы вновь зашевелились:
   - Лекса-а-а... Ноке-е-е... Капита-а-а- ...
   - Никак, он знает меня, - удивился капитан. - Кто вы и как сюда попали?
   - Ишь ты, свой! По-нашему разумеет, - обрадовался кто-то из матросов.
   Страдалец, обрадованный тем, что его понимают, изобразил на лице подобие улыбки и силился поднять голову. Было видно каких усилий стоило ему малейшее шевеление и произнесение звуков. Капитан снова приложил флягу к губам несчастного. Тот сделал несколько жадных глотков и снова попытался что-то вымолвить, но язык ему явно не хотел повиноваться и издал нечто нечленораздельное.
   - Что-то в его лице мне знакомо... Откуда же русский здесь взялся? - капитан внимательно вглядывался в лежащего.
   - Да и его лохмотья это остатки морской формы, - заметил наблюдательный Ценковский.
   Отшельник снова открыл глаза и, заметив среди присутствующих барона, как-то помрачнел и произнёс, скрипя зубами:
   - Преда-а-а- ...
   По-видимому, истратив последние силы на произнесение этого сочетания букв, несчастный уронил голову на грудь и лишился чувств.
   - Что это такое он хотел сказать? Что значит "преда"? - задумался учёный.
   - Постойте, постойте... Так это же... - начал обрадовано капитан.
   - Мичман Соболев, - подсказал барон. - Он, как и остальные, пленённые дикарями, был увезён на английском барке.
   - Да, да! Я тоже узнал его! - обрадовался капитан. - Это Константин Соболев. Но как он оказался в этой пещере?
   - Наверное, ему удалось бежать с корабля... - подсказал штурман.
   - Надо бы его расспросить и о судьбе остальных... - сказал учёный.
   - Прежде всего, его срочно надо доставить на корабль и передать в руки нашего доктора. Он его живо поставит на ноги! Фомин и Петров, срочно соорудить носилки!
   -Слушаюсь! Слушаюсь! - матросы кинулись выполнять приказ капитана.
   - Я, Леонид Семёнович, два матроса и больной возвращаемся на судно, а вы, Карл Иоганыч с остальными поохотитесь немного, а потом - тоже на корабль!
   - Есть, капитан! - ответил обрадованный штурман.
  

***

   Константин --------- Александру

5 апреля 1859 года. Неаполь.

   Искренно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за письмо Твоё от 17-го марта, полученное мною здесь 1-го апреля. Искренно и сердечно благодарю за разрешение нашей Иерусалимской поездки и понимаю вполне, что Вы нам завидуете. Ты можешь себе представить, как мы будем молиться у Гроба Господня за Всех, за душу нашего незабвенного Папа, за нашу дорогую Матушку Россию. Также благодарю Тебя, любезнейший Саша, за весь приём, оказанный моему Мансурову, что выслушал его, что дал ему высказаться, что поддержал его, и особенно за то, что взял это дело в Твоё непосредственное распоряжение и под Твоё покровительство. Теперь этим оно вполне обеспечено, теперь оно непременно пойдёт вперёд и может удаться. Слава Богу, слава Богу! (...)
   Почти с самого приезда сюда я начал страдать головными болями. Я долго старался переломить их частыми прогулками пешком. Но вышло противное, так что боли становились всё хуже и хуже. К этому присоединилась лихорадка, и, наконец, мне стало невмоготу и я слёг. Пиявки облегчили боль, но головокружения продолжались очень долго. Теперь я, Слава Богу, почти совсем поправился, но всё ещё слаб, и силы возвращаются очень тихо. Посему прошу прощения и за сегодняшнюю рукопись. Надеюсь, что в море я скорее поправлюсь.

( продолжение следует ).

***

  
   Доставленного на борт судна больного поместили в лазарет, в распоряжение опытного корабельного доктора. Врач, тщательно осмотрев пациента, нашёл у него, помимо полного истощения, и все признаки болотной лихорадки, распространённой в этих краях. Владимир Сергеевич Галицкий, человек средних лет, был хорошим специалистом. Он в своё время блестяще окончил Военно-Медицинскую Академию в Санкт-Петербурге. Ему светила блестящая научная карьера, но он кабинетному затишью и книжным шкафам предпочёл корабельную палубу и бурный морской простор. Галицкий много плавал на судах, приобретая, так необходимый каждому доктору, опыт практической работы. Он быстро признал в принесённом полутрупе младшего офицера Соболева и, ни чему не удивляясь и ни о чём не расспрашивая, срочно бросился на борьбу за жизнь товарища по службе, применяя все свои знания и умения.
  
   Тем временем штурман и двое матросов отправились на поиски дичи, разумно полагая, что болото и есть самое подходящее место для привольной жизни всяческой водоплавающей живности.
   Пернатые, действительно, водились во множестве, но всё каких-то неизвестных пород, поэтому трудно было определить по виду, годятся они в пищу или нет. Эта охота чем-то напоминала собирание грибов, когда грибник не может отличить съедобный гриб от ядовитого. Но раздумывать было недосуг и заготавливали впрок - пускай уж сам кок ломает голову: что пригодно, а что нет. Охотой так увлеклись, что один из матросов, потеряв бдительность, провалился по пояс в болотную жижу и плотно увяз в ней. Товарищ стал выручать друга, протягивая приклад ружья, чтобы тому было за что ухватиться. Но у спасателя самого почва тоже начала уходить из-под ног, грозя ему перспективой разделить участь тонущего.
   - Ваше высокородие, не составит вам труда веток да хворосту нарубить, чтобы под ноги бросить, а то пропадём совсем?
   - Да, да, держитесь! Сейчас я вам помогу - нарублю веток!
  
   Барон бросился к ближайшим кустам, где из зарослей поднимались тонкие струйки пара, как если бы там горели сотни маленьких костров. То были испарения тысяч гниющих растений. Местность поражала своей красотой, но красотой напряжённой и тревожной, скрывавшей какую-то смертельную угрозу. Все эти облачка, струйки и пятна тумана, колебавшиеся над сочной травой, полчища и рои мельчайших насекомых летавших над ней, складывались в одно слово; и слово это имело пронзительно-жёлтый цвет - "лихорадка".
   Барон понимал, чем опасны эти места, но большей опасностью он посчитал то, что мичман опознал его; и это, повисшее на губах пещерного страдальца, недосказанное слово "предатель" сильно напугало его. Хорошо, что остальные не поняли, какое слово не договорил несчастный, и к кому оно было обращено. Судьба дала Карлу отсрочку. Но мичман Соболев рано или поздно оправится, придёт в себя и разоблачение неизбежно. О, как некстати возник этот свидетель! Вот, уж действительно, подтверждается библейская истина о том, "что всё тайное становится явным"! Но нет, нельзя допускать этого; и побег является единственным выходом из создавшегося положения. Будь, что будет - лишь бы избежать позорного разоблачения.
   Штурман прорубался сквозь заросли, уходя всё дальше и дальше от коварного болота и застрявших в нём матросах - их судьба его совершенно не интересовала.
  

***

   Константин ------- Александру (продолжение)
  
   Во время моей болезни здешняя семья была чрезвычайно мила. Все Принцы и Принцессы приезжали почти ежедневно сами осведомляться о моём здоровии, а Король приказывал себе давать знать ежедневно по телеграфу. Мы особенно подружились здесь с Графом Аквила и его женою, которые решительно наиболее изысканные из здешней семьи. Граф Аквила начальник здешнего Флота. (...)
   Вечером перебираемся на Фрегат, а в полночь снимаемся с якоря, чтобы следовать прямо в Афины.(...) Посему, если б Ты послал апрельского фельдъегеря в Неаполь, он мог бы там сесть на "Баян", которого я нарочно для этого там оставляю. Он его привезёт к нам в Яффу. Если же майский фельдъегерь будет отправлен около 10-го числа, мы бы его застали в Генуе. Мне кажется, что этот план будет самый удобный. (...)
   позволь мне теперь вперёд поздравить Тебя от души с наступающим светло-Христовым Воскресением, с 12-ю годами Владимира и с Твоим собственным Рождением. У нас не будет под рукою телеграфа, чтобы поздравления послать в самые Праздники. Вообще, теперь мы будем на долгое время отрезаны друг от друга, и трудно будет сообщить известия про путешествие.
   Прощай теперь, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от всей души вместе с Твоей милой Марией и детьми.

Твой верный брат Константин.

***

   Увязшим в болоте матросам всё же, каким-то чудом и без посторонней помощи, удалось выбраться из трясины; и они, мокрые и грязные, покусанные мошкарой, но счастливые, вышли на берег, в некотором отдалении от которого на волнах покачивалась "София". Подстреленную дичь приволокли с собой, по пути набрали и воды в бочонки из встретившегося чистого ручья, который весело бежал с того самого холма, где обнаружилась пещера. Вот только "их высокоблагородия" или, как принято у матросов говорить скороговоркой, - "скородия", среди них не было.
   Выйдя на побережье, охотники просигналили судну, и спущенная с него шлюпка быстро достигла берега.
   - Почему же вас только двое, а где же Карл Аганыч? - спросили прибывшие.
   - Пропал, будь он не ладен! Как в воду канул. Уж и орали во всё горло и в воздух палили - не отзывается и всё тут! Может, трясина его засосала? Ну, тогда что же: на всё Божья Воля, как говорится.... - говорил первый матрос.
   - Орали, стреляли - всё напрасно. Наверное, трясина его слопала, царствие ему небесное. Хоть и из басурман их скородие были, но крещёный - посему, жалко барина! - вторил другой.
   Плыли к кораблю молча, удручённые потерей, но на судне начались новые расспросы: как, почему да как же так вышло?
  
   - Федька тонуть стал, ну в болоте этом, - пояснял один из "охотников", - а я его, понятное дело, спасать бросился. Протянул ему ружо. Хватайся, мол, за приклад! Он уцепился, и я его - ну вытягивать, а у самого ноги-то тоже увязать стали. Я и кричу тут: "Ваше скородие, пособите! Хворосту да веток чуток соберите, штоб под ноги подложить".
   Они крикнули: "Щас мол, потерпите чуток"! Убёгли в лес, и не слуху ни духу... копошились мы, копошились - уж больно непотребно вот так помирать православному-то - да и выбрались из этой напасти безо всякого хвороста. Господь сжалился над нами. Вот только мошка нас больно сильно покусала - аж всё тело горит да чешется - ну, Бог даст, и это пройдёт!
   - Но, всёшки, как никак, охотницкий долг мы исполнили, - продолжил рассказ товарища, спасённый Федька, - Вон каких вам "петухов" настреляли, да и воды из ручья два бочонка притаранили...
   - И за "петухов" и за воду спасибо! - сказал капитан.
   - А что же с Карлом Иоганычем-то стряслось? - спросил подошедший Ценковский.
   - Потерялся наш штурман, - ответил капитан, - придётся снова посылать людей на поиски. Мы не можем позволить себе так легко терять людей!
  
   Послали троих человек на поиски. Они вплоть до наступления ночи прочёсывали окрестности, но безуспешно, и вернулись уставшие запачканные и покусанные мошкарой ни с чем.
   - Если бы он просто поранился и не мог двигаться, то сумел, хотя бы подать сигнал о себе - оружие ведь при нём. Если же его затянула трясина, тот какой-либо предмет должен был остаться на поверхности, - рассуждал капитан. - Коль никаких свидетельств не обнаружено - будем считать его без вести пропавшим.
   Пришлось смириться с ещё одной потерей. Правда, рядовые матросы не очень горевали, так как особой приязни к "их скородию" не питали. Плавание, тем не менее, нужно было продолжать, поэтому судно снялось с якоря и вновь заскользило по волнам вдоль такого прельстительного, но и коварно-опасного африканского берега. Ночь накрыла всё своим бархатным покрывалом. Тонкая золотая стружка месяца, медленно спускаясь, погрузилась в потемневшую воду, и вечность словно придвинулась к земле, ярче замерцали звёзды, гуще стал блеск полупрозрачного купола нависшего над плоским диском тёмного моря. Судно скользило так, что движения вперёд не ощущалось совсем, словно это была планета, несущаяся сквозь мрачные пространства вселенной вокруг своего солнца.

***

   Константин ------------ Александру

12 апреля 1859 г. Мессина.

   Христос Воскреси!
   От души поздравляю Тебя, любезнейший Саша, с сегодняшним Светлым Праздником. В одно время с Вами у нас была сегодня утром наша чудная служба. Ты можешь себе представить, как мы об Вас всех думали, как наши мысли были в Зимнем Дворце и Большой Церкви. Чудный это праздник, лучший, самый дорогой в году. И какое утешение нам, морякам, что мы всюду, под нашим Андреевским Флагом, возим с собою кусочек нашей Матушки России. Когда с берега чужого возвращаемся на корабль, это как будто бы мы возвращались в Россию. Тут мы находим и свою семью, и свой язык, и свои законы, и своё Богослужение. (...)
   Прощай, любезнейший Саша, обнимаю Тебя от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   Спустя несколько дней пещерный обитатель стал понемногу приходить в себя. Усилия доктора Галицкого дали свои результаты. Бедолага стал постепенно становиться нормальным человеком с лицом, в котором всё больше узнавался некогда молодой и цветущий мичман Константин Соболев. Когда он окончательно пришёл в себя, то первыми словами, которые произнес, были: "А где же барон"? Затем попросил позвать капитана. Пришедший Александр Иннокентьевич поразился чудесному превращению умиравшего из почти неузнаваемого незнакомца в молодого офицера, члена команды "Святой Софии".
   - Где же Штрейнмиль? спросил мичман.
   - Он, похоже, погиб на болоте, - ответил капитан.
   - Туда ему и дорога, - заскрежетал зубами больной.
   - Что вы такое говорите, мичман?
   - А вы знаете, куда делись все люди из нашего лагеря, когда вы с отрядом отправились в лес?
   -Да! Карл Иоганович нам всё рассказал: дикари во главе с белым вождём напали на лагерь и всех взяли в плен; затем вождь продал пленников другу-работорговцу и тот увёз их на своём судне, а потом...
   - А почему же барон не оказался вместе со всеми?
   - Барон сказал, что вождь его пощадил, узнав, что он штурман и что в дальнейшем он может для чего-то вождю понадобиться.
   - И вы поверили?
   - Почему же я не должен верить слову офицера?
   - Он обманул вас! Бросив товарищей в беде, барон купил себе свободу ценой золота...
   - Не понимаю! Как это?
   - Он подкупил вождя золотыми червонцами на глазах у всех!
   - Ах, вон оно что! То-то его поведение иногда казалось мне странным...
   - Нас, пленных, всё время держали в глубокой яме и кормили хуже собак, а штурман стал другом вождя, вымазался чёрной краской, в волосах - жёлтые перья... А как он к вам-то попал?
   - Мы на острове набрели на селение туземцев, но других; тех, что с белыми перьями... На них этот самый вождь напал со своими дикарями однажды, а мы как раз у них и гостили. Ну, пришлось, одним словом, защитить бедняг. Атаку отбили и, более того, подстрелили и самого, этого "крашеного" вождя, насмерть!
   - Так, значит, он убит? А что же барон?
   - После разгрома нападавших, вдруг из леса вышел наш штурман, и сказал, что бежал из плена. На вопрос, где остальные, ответил, что всех продали в рабство. Но кожа его не была ничем выкрашена, и перьев не было в голове, хотя не было и штанов на нём; их заменяла юбчонка из травы.
   - Значит, успел отмыться, негодяй.
   - А вы-то как оказались в этой пещере?
   - Я расскажу сейчас всё по порядку, - голос больного задрожал от волнения, - Слушайте!
   - Мичман, вам нельзя так волноваться, успокойтесь, - прервал беседу врач, - Алексан Инокентич, больной ещё слишком слаб, так что лучше продолжить беседу в другой раз.
  
   Соболев вдруг обессилил и уронил голову на грудь; глаза его закрылись. На фоне подушки его худое бронзовое лицо с обильной чёрной растительностью выглядело красивым и спокойным; оно походило на лицо истомлённого воина, не будь этой странной тревоги, светившейся в его стеклянных, желтоватых глазах, - словно чудовище, притаившееся за стеклянной рамой. Он задёргался, словно через него пропустили электрический ток, и под одеялом обрисовалось костлявое тело и худые ноги. Затем он стал ловить рукой что-то в воздухе; тело его дрожало, как слабо натянутая струна. И вдруг таившийся в мутных глазах ужас вырвался на свободу, но он сдержал вопль.
  

***

   Константин ----------- Александру

22 апрель 1859 г. Афины.

Сперва позволь мне от души поблагодарить Тебя, дорогой мой Саша, за милое письмо Твоё от 31-го марта, которое получил я здесь от Мансурова, в самый день нашего прихода, за то, как Ты взял всё наше Иерусалимское дело под Твоё собственное покровительство, и за всё сочувствие и за любовь, которое Ты в этом деле показал. Поручения Твои в отношении нашего Архимандрита Кирилла и других лиц в Иерусалиме я постараюсь по силам исполнить и надеюсь, что при помощи Божией и не горячась, а со спокойствием мне удастся усмирить и успокоить разные затронутые самолюбия и страсти и привести всё в надлежащее спокойствие. Благодарю также за разрешение представить моего доброго Мансурова к награде. Я бы полагал, что назначение Статс-секретарем было бы для него лучшей наградой, которая в то же время дала бы ему и то общественное положение и вес, которые нужны, чтобы с надлежащим успехом действовать в порученном ему деле. Мы полагаем отправиться отсюда в Иерусалим послезавтра 24-го числа на "Громобое" в сопровождении "Ретвизана" и "Палкана". "Медведя" я отсюда отправляю прямо по своему назначению, то есть к нашей миссии в Константинополь. В Яффе к нам присоединится "Баян", который привезёт нам апрельского курьера. С ним я ожидаю Твои окончательные приказания насчёт нашего возвращения, сообразно с чем мы и расположим наш дальнейший путь. Теперешние европейские события, разумеется, будут иметь на это большое влияние.(...) Рассказами про подробности нашего пребывания и про наши поездки и прогулки я Тебе надоедать не буду. Жена, вероятно, про всё это пишет подробно.(...) Нас принимали чрезвычайно ласково и дружески, Король и Королева приняли нас, как родных, и потом предложили нам говорить друг другу ты. Они приехали к нам на Фрегат, только что мы встали на якорь, что здесь сделало хорошее впечатление. Народ нас принимал тоже очень дружески, но неприличного энтузиазма никакого не было. В день Твоего рождения была торжественная обедня в нашей великолепной Посольской Церкви, куда приехали в полном составе всё

   Министерство и весь Дипломатический корпус. Вечером был большой бал.

(продолжение следует)

***

   - Дикари потащили нас, связанных, к шлюпкам, - продолжил на следующий день свой рассказ штурман, - и доставили на борт судна. Там поместили в трюм, кишащий крысами, и обещали развязать, если будем себя вести тихо. Барк снялся с якоря и заскользил по волнам. Мы не знали, зачем и куда нас везут. Но нетрудно было догадаться, что эта поездка не сулила ничего хорошего. Капитан и команда изъяснялись по-английски. Уж, не в Англию ли нас собирались доставить?
   - Вас везли в Анголу на невольничий рынок, - заметил капитан. - Это нам рассказал барон... Но продолжайте.
   - Вскоре они своё обещание выполнили, и руки нам развязали. Теперь, хотя бы было чем отбиваться от наседавших наглых крыс. Что касается еды - то давали раз в день жидкую похлёбку, от которой всё нутро и душу выворачивало. Так что, попали мы в передрягу, и надо было срочно что-то предпринимать...
   - Мы пару раз видели этот барк без опознавательных знаков вблизи берега и сигналили ему, но оба раза он вместо ответа показывал нам корму. Теперь-то понятно, почему он избегал ненужных встреч, а тогда мы очень удивлялись...
   - Боцман Сухоручко предложил, а я его поддержал, дождавшись удобного и благоприятного момента, например шторма, попытаться захватить судно. Такой случай не заставил себя долго ждать. Разыгралась непогода и вся команда бросилась на уборку парусов. Мы обезоружили и связали часового, затем по одному, по прикрытием бушевавшей стихи, выбрались на палубу. Завязалась борьба, но силы были не равными. Мы были слабы и истощены днями, проведёнными в неволе, да и практически дрались голыми руками - отобранные у часового ружьё и нож не в счёт. Бешеный шторм валил дерущихся с ног, многих, в том числе и меня, смыло за борт. На счастье рядом оказался обломок реи, за который я ухватился мёртвой хваткой. Дальнейшее стёрлось в памяти...
  
   - Господа, я вынужден прервать вашу беседу, извините, капитан! - вмешался доктор. - Соболев, вам не стоит так перенапрягаться. Вам нужен покой и ещё раз покой.
   В руках доктора сверкнул шприц и больной, покорно повернувшись на бок, подставил эскулапу самую мягкую часть своего измождённого тела.
   Капитан обратил внимание на две толстых книги в старинных переплётах, лежавших на столе у медика. Первая называлась: "Способ к сохранению здоровья морских служителей, предлагаемый флота доктором Андреем Бахерахтом" (руководство для корабельных лекарей С.П.1780 г.);
   вторая, не менее экзотичная, - "Опыт о действенных способах сохранения здоровья морских служителей и рассуждения о горячках и заразах вообще с прибавлением о болезни тюремной и средствами предупредить оную и не допустить распространения". Сочинение Линда, доктора Газлагской морской госпиталы при Портсмуте.
   - Экие имеются у вас древности, батенька! - в восхищении заметил капитан.
   - Да, Александр Иннокентич, почитываю на досуге, - ответил Галицкий.
  

***

   Константин --------- Александру (продолжение)

24 апреля 1859.

   Сегодня вечером мы отправляемся в море. Дай Бог, чтоб переход был удачный, дабы жинка не слишком страдала. Политических новостей никаких не было и это увеличивает общее ожидание и беспокойство. Я начинаю серьёзно думать о том, каким путём нам придётся возвращаться? Эти последние дни нашего пребывания здесь были столько приятны, как и все остальные. Король и Королева в высшей степени с нами милы, все Греки чрезвычайно учтивы и явно довольны, видеть Русских у себя в гостях.
   Теперь пора и кончить это длинное и несвязное письмо, за которое прошу прощения. Следующее будет, вероятно, из Обетованной земли, куда мы с нетерпением желаем добраться.
   Прощай, любезнейший, дорогой мой Саша. Да благословит и да хранит Тебя Бог в теперешних трудных обстоятельствах. Обнимаем с жинкой Тебя, Марию и детей от всей души.

Твой верный брат Константин.

***

   - Очнулся я уже на песчаном берегу, - продолжил рассказ мичман, - Море было спокойным, небо - безоблачным, никаких признаков минувшего шторма. Спасительная рея лежала рядом. Я поблагодарил Всевышнего за чудесное избавление от верной гибели и стал осматриваться кругом, чтобы узнать, куда попал и что мне, прежде всего, предстоит делать. Я понял, что хотя и спасён, но не избавлен от дальнейших ужасов и бед. На мне не оставалось сухой нитки, переодеться было не во что. У меня не было даже воды, чтобы подкрепить свои силы, а в будущем мне предстояло умереть голодной смертью, или быть растерзанным хищными зверями. Но что всего ужаснее - у меня не было оружия, так что я не мог ни охотиться за дичью для своего пропитания, ни обороняться от хищников, которым вздумалось бы напасть на меня... Я пришёл в такое отчаянье, что долго как сумасшедший бегал по берегу, не зная, что предпринять... Вскоре голод заставил меня подумать о "хлебе насущном" и я шатаясь поплёлся к ближайшим кокосовым пальмам. Всё тело ныло как от побоев. Сделав пару шагов, я понял, что очень слаб и, если немедленно не подкреплюсь, то не смогу ничего делать дальше. Наверху в листве копошились и о чём-то своём спорили неугомонные макаки. Они сильно заволновались, увидев странного двуногого и безволосого собрата. Недовольный галдёж наверху усилился и, как в известной басне Крылова, чуть ли мне не на голову, заменяя собой сыр, полетел кокосовый орех. Ворона-мартышка, по-видимому, от изумления выпустила его из лап. Орех был уже надкусан и, шлёпнувшись на песок, брызнул своим густым молоком.
   Я схватил его и принялся жадно пить живительную влагу. Самому скорлупу вряд ли бы удалось расколоть - опять Господь сжалился надо мной, послав эту "манну небесную"... ( Больной облизал пересохшие губы, словно вспомнив вкус того драгоценного напитка).
  
   -Ну, а сейчас, за неимением кокосового молока, выпейте вот эту хининовую настойку. Это, конечно, не так вкусно, но полезно! - протянул доктор больному маленький гранёный стаканчик.
   - А как же вы оказались в пещере? - поинтересовался капитан, когда мичман, поморщившись, выпил лекарство.
   - Слегка подкрепившись, я двинулся в сторону леса, где мне удалось продолжить трапезу плодами хлебного дерева, о произрастании которого в этих краях я знал из книг. Не могу сказать, что оно оказалось очень вкусным, и ничем не напоминало хлеб, но спасибо и на том. Выйдя из-под тени деревьев, я упёрся в болото, за которым виднелись невысокие холмы. Полагая, что там, на возвышение, будет посуше и меньше мошкары, я поплёлся туда. Как преодолел топи, лишь одному Богу известно: не раз проваливался и тонул, но всё-таки добрался до цели. На склоне одного из холмов я заметил пещеру и устремился к ней - была смутная уверенность, что я найду себе там пристанище, и я ускорил шаг.
   Взобравшись на склон, я не без страха заглянул в чёрную темень входа. Пещера оказалась пуста; лишь сырость и плесень обитали в ней. Пришлось обживать жилище - я натаскал туда травы, сделал себе ложе - теперь, хотя бы можно было, где укрыться от непогоды. Однажды, в сильную грозу, я заметил, как молния ударила в дерево неподалёку, расщепив и запалив его. Снова Божий промысел! Само небо послало мне огонь, и я воспользовался этим даром Прометея, принёс огонь в пещеру и, разведя костёр, стал его постоянно поддерживать и днём и ночью. Благодаря этому, стены пообсохли, и теперь находиться в жилище стало ещё более удобней, чем прежде.
   - А как вам удавалось ловить птиц, ведь в пещере мы обнаружили много костей? - спросил капитан.
   - Я наловчился, никогда не видевших человека, упитанных и ленивых болотных обитателей, ловить голыми руками. С обладания огнём началась более радостная глава моей "робинзонады" - имея огонь, я мог теперь себе позволить жареного. Но с каждым разом охотиться становилось всё труднее и труднее. Стадное чувство страха быстро распространялось среди пернатых, и дичь на моём обеденном столе постепенно стала большой редкостью. А вскоре и снова пришлось полностью вернуться к проклятому вегетарианству...
   - Мичман, пора измерить температуру, - прервал рассказ эскулап, протягивая пациенту градусник.
  

***

   Александр --------- Константину

Царское Село. 22-го апреля 1859.

   Благодарю тебя, Любезный Костя, за письмо твоё перед отъездом из Неаполя и за поздравления к 17 числу из Афин. Радуюсь, что вы оба поправились, и надеюсь, что теперешнее ваше путешествие укрепит вас обоих. Насчёт вашего возвращения через Францию, при теперешних политических обстоятельствах и при возгоравшейся уже войне в Италии, нахожу его неудобным, тем более что Наполеон, как кажется, сам желает принять командование над войсками, следовательно, вы его в Париже уже не застанете. По всему этому желаю, чтобы вы из Яффы шли на "Рюрике" прямо в Константинопль и оттуда в Одессу и сухим путём уже сюда. (...) Надеюсь, что приход твой на "Рюрике" чрез Дарданеллы и Босфор не встретит препятствия. Я уже приказал написать об этом Лобанову в Константинопль и тебя уведомить в Яффу. Если бы, паче чаяния, мы встретили в этом препятствия, то в таком только случае разрешаю тебе идти прямо в Марсель и потом сухим кратчайшим домой; т. е. до Киля или Штетина, а оттуда морем. Эскадре нашей прикажи из Яффы возвращаться в Кронштадт, не заходя в английские порты. Если бы, чего я, впрочем, надеюсь, не будет, возгорелась война между Францией и Англиею и рикошетом с нами, то она всегда найдёт убежище во французских военных портах. Ты видишь, что политический горизонт после последнего моего письма не только не прояснился, но стал ещё грознее.(...) 17-го числа получил я радостное известие о взятии Веденя штурмом после довольно продолжительной осады, прочем благодаря умелым распоряжениям Генерала Евдокимова потеря была самая незначительная. Курский полк остаётся там на постоянных квартирах. Шамиль ушёл, говорят, в Андалял. 17-го же числа праздновал я моё 25-летие назначения в флигель-адъютанты со всеми моими старыми товарищами, которые все у нас обедали на другой день. Дети ваши здоровы, кроме Кости, у которого шейные гланды распухли, и потому они ещё остались в городе. Поздравляю с завтрашними именинами нашей дорогой Матущки и милой Санни. Обнимаю вас от всей души. Обними за меня милого Николу за его милое письмо.

А.

***

  
   - Охотясь на болоте и подвергаясь постоянным атакам москитов, я вскоре подцепил лихорадку и слёг, - продолжал свою печальную историю мичман, - Самочувствие моё день ото дня ухудшалось, и силы покидали меня. Выходить на охоту я уже больше не мог, поддерживать пламя в костре - тоже. Мне грозили две смерти: от болезни и от голода. Находясь в бреду, я не замечал течения времени и, сколько пролежал в пещере, сказать не могу, но провидение снова повернуло ко мне свой милостивый лик, послав вас... Я благодарен вам и очень счастлив, что снова вижу родные лица! Одно гложет: Что же стало с товарищами? Сумели ли они захватить судно?
   Больной откинулся на подушку и закрыл глаза. Галицкий писал что-то в толстой тетради. Снаружи доносился равнодушно-равномерный плеск волн за бортом и поскрипывание снастей.
   - Он, кажется, уснул, - заметил доктор.
   - А как вы считаете: он поправится? - спросил капитан.
   - Я делаю всё, что в моих силах, но случай тяжёлый и болезнь сильно запущена...
   - Так что же, возможен и летальный исход?
   - Гарантий дать не могу. Иногда и медицина бывает бессильна, тем более, что я не располагаю нужными медикаментами. На всё воля Божья!
  

***

   Константин --------- Александру

13 мая 1859. Бейрут.

   Любезнейший Саша!
   Вот наше Иерусалимское путешествие, на поклонение Святыне Господней, по благословлению Божию, благополучно совершилось и оставило в нас всех, которые удостоились этого счастия, неизгладимое впечатление и память на всю жизнь. Описать, что чувствуешь, что происходит в душе, когда мы прильнули губами к святому Гробу и к Голгофе, когда мы осматривали места, ознаменованные земною жизнию Иисуса Христа, как-то: Вифлеем, Гефсиманский сад, Елеонскую гору и так далее, нет никакой возможности. Я не знаю как другие, а у меня вся душа обращалась в молитву, а между тем я слов для выражения молитвы не находил. Было в одно и тоже время и страшно в своём недостоинстве находиться среди святыни, и в высшей степени утешительно, так что оторваться не хотелось. Самое глубокое впечатление на меня произвела Русская Обедня на Голгофе. Там и иконостаса нет, так что всё происходит на виду. Итак, видеть среди чудной литургии приношение бескровной жертвы на том самом месте, где за весь род человеческий была принесена страшная кровавая жертва, слышать слова: "Пийте от неё вси, сие есть кровь моя", на том месте, где в самом деле эта кровь обливала то место, на котором мы стояли, это производило ужасное и глубокое впечатление, что решительно этого выразить нельзя, я не плакал, а просто таял слезами. Было в то же время и страшно, и сладко, и утешительно. Мысли об Тебе, мой милейший Саша, об нашей дорогой Мама, об всех, о Папа, об Адини, об всей России, всё это сменялось и смешивалось в душе бессознательно и обращалось без слов, без определённых мыслей в одну общую несказанную молитву. Обедню эту я во всю жизнь мою не забуду!
  
   Описать теперь в письме всё путешествие и пребывание в Иерусалиме нет никакой возможности, это составило бы несколько томов. Откладываю это до того счастливого времени, когда можно нам будет словесно передать всё это Тебе. (...)
  
   Из Яффы мы должны были зайти сюда в Бейрут за углём и пойдём отсюда через Архипелаг к Дарданеллам, надеясь на дороге встретиться с "Баяном", который должен привезти Твоего Апрельского курьера. Он мне очень важен, чтоб при теперешних политических обстоятельствах знать Твою окончательную волю на наш счёт. До сих пор мы только знаем через Телеграфическую депешу кн. Лобанова, что Тебе угодно, чтоб мы возвращались через Константинополь. Посему мы и располагаем теперь наш путь к Дарданеллам в ожидании "Баяна", и этого письма. Через Мансурова посылаю Тебе также представление к награде некоторых здешних лиц, которые, мне кажется, по здешним обстоятельствам и для пользы нашего дела совершенно необходимо. Прошу на это милостивого Твоего снисхождения.
   Прощай, дорогой мой Саша, обнимаю Тебя от всей души, до, надеюсь скорого свидания.

Твой верный брат Константин.

***

   Смерть мичмана страшно поразила всех. Казалось бы, дело пошло на поправку, но вдруг случилось неожиданное обострение, приведшее к печальному исходу. Капитан был в унынье - вот и последнего свидетеля не стало!
   Тело Соболева лежало, завёрнутое в белую простыню, на рубке, в колеблющейся тени паруса. Тщательно приладили к ногам груз - старую якорную скобу без шпильки и несколько ломаных звеньев негодной цепи. Парусный мастер с остервенением втыкал иголку, натягивал ткань, продёргивал стёжки, делал петли. Последняя стёжка пришлась как раз на середине лба покойника...
   Настало печальный момент прощания. Вся команда выстроилась на палубе. Труп лежал на двух сколоченных досках, навеки смирившийся и притихший, под складками андреевского флага. Четыре матроса перенесли его на корму и медленно опустили на пол ногами к открытому борту. При каждом крене весь обширный полукруг стальной воды устремлялся к самому краю борта, как бы желая поскорее получить тело. Отец Никодим прочёл молитву, сорвали флаг.
   - Выше поднимай! - свирепо прошептал боцман.
   - Он не хочет уходить, - сказал кто-то.
   Даже в смерти, спеленатый навеки, всё ещё, казалось, цеплялся за корабль. Но вот серый тюк соскользнул с поднятых досок. Судно заколыхалось, словно освободившись от нечистого бремени.
   - Аминь, - сказал священник, дочитав последнюю молитву.
  
   На судне воцарилась тяжёлая атмосфера гнетущего спокойствия. Днём люди занимались стиркой белья и развешиванием его для сушки под неблагоприятным ветром, с медлительностью разочарованных философов. Разговаривали очень мало. Жизненные проблемы казались слишком обширными для узких пределов человеческой речи. И их, по общему соглашению, предоставили безбрежному морю, которое захватило их в свою огромную длань - морю, которое знало всё, и неизбежно должно было открыть каждому в своё время мудрость, скрытую в заблуждении, уверенность, заключённую в сомнении - царство безопасности и мира за пределами горя и страха.
  
   - Ветер нет... Хода нет... - сказал стоявший у штурвала татарин Мусса.
   - Наверни руль назад. Разве ты не чувствуешь, что сзади подуло? - сказал подошедший помощник капитана, - Стоишь как чучело, Мусса!
   - Эй, кто там? - раздался голос Каменова из каюты.
   - Слушаю, капитан, - ответил помощник.
   - Я слышу, как скрипит рулевая цепь - то вперёд, то назад. Что вы там делаете? Есть ветер? - снова спросил голос из каюты, - Продвинулись мы хоть сколько-нибудь за сегодняшний день?
   - Ни на вершок! - ответил помощник, - Мы всё равно, что стоим на якоре.
   - Это всегда так. Течения начинаются только с темнотой, когда видишь, на какую чёртову штуку тебя несёт. Тогда и ветер подымается. Штиль, несомненно, скоро кончится!
  
   Рулевой подошёл к окну каюты, посмотрел на часы, и дважды ударил в маленький колокол на корме. Солнце стояло уже не выше одного-двух градусов над горизонтом. От нагретой поверхности воды начал подниматься лёгкий стелющийся туман; он был тонок и почти не виден для глаза, но всё же его было достаточно для того, чтобы солнце превратилось в ярко-красный диск, вертикальный и горячий, скатывавшийся к краю горизонтального и холодного диска сияющего моря. Наконец края сомкнулись, и водная равнина приняла вдруг окраску, мрачную, как взор врага, как злодейский умысел. Сонные воды словно задержали на мгновение падающее солнце, и от него к неподвижному судну протянулась по гладкой и тёмной поверхности моря полоса света, ровная и сияющая, яркая и прямая, золотой, багровый и пурпурный путь, ослепительный и ужасный, который как будто вёл от земли прямо в небо сквозь врата торжественной смерти. Он медленно угасал. Море побеждало свет. Наконец от солнца остался только огненный отсвет, блиставший над водой подобно далёкой искре. Искра как бы замерла и затем вдруг погасла, словно прихлопнутая чьей-то вероломной рукой.
   - Зашло! - воскликнул наблюдавший закат капитан, - Посмотрите-ка на часы в каюте!
   - Часы, кажись, правильный, капитан. Три минута восьмой, - ответил Мусса и звонко прозвонил четыре раза в колокол. Другой матрос подошёл к штурвалу, чтобы заступить на вахту и сменить рулевого.
  
   - Навещали матросов, капитан? - спросил подошедший доктор Галицкий, - Не вам мешает на них взглянуть.
   - Собирался завтра, а как они там, не ждёт ли их участь мичмана? - ответил Каменов, - Будь оно не ладно, это болото, со всей его дичью!
   - Они крепкие ребята! Думаю, завтра их уже можно будет выписать.
   - Ну и, Слава Богу! Вот только мичмана жаль...
   - Да! Я просто места себе не нахожу.
   - Доброй ночи, доктор.
   - Спокойной ночи, капитан.
  
   Капитан зашёл к себе в каюту; у него совершенно не было желания спать, но и писать письма - тоже. Он взял старый журнал и устроился с ним у стола. Полистал, набрёл на заметку, стал читать. "КАРЛСБАД. Источники круглый год. Источники Карлсбада исцеляют следующие болезни: желудочные и кишечные, увеличение селезёнки и печени, жёлчные камни, болезнь почек, мочевого пузыря и простаты, камни почек и мочевого пузыря, геморрой, ожирение, брюшное полнокровие, сахарную болезнь, подагру, ревматизм, мочекислый диатез, ишиас..."
   " Да, хорошо, - подумал капитан. - Но у нас здесь свой Карлсбад! А, если от чего вылечить нельзя, то - в саван и за борт"!
  
   Пробило четыре склянки. Капитан продолжал читать журнал. Вот уже и шесть пробило...
  
   Заходящая луна печально поникла над западным бортом, как бы съёжившись от холодного прикосновения бледной зари. Корабль спал. Бессмертное море простиралось вдаль, огромное и туманное, как лик жизни, с блестящей поверхностью и мрачными глубинами, манящее, пустое, вдохновляющее, страшное.
  

***

   Александр -------- Константину

Царское Село 17-го мая 1859.

   Сегодня отправляю к тебе, любезный Костя, последнего курьера, который должен встретить тебя в Одессе и Николаеве. С нетерпением ожидаю твоего возвращения, а между тем благодарю тебя за интересное письмо из Афин. Весьма рад, что все остались довольны вашим пребыванием в Греции и, надеюсь, того же в Константинополе, где, как кажется, известие о приезде вашем было принято с радостью. От Лобанова ты, вероятно, уже знаешь о хороших наших сношениях и о том духе, в котором мы действуем. Дай Бог, чтобы на Востоке также не заварилась каша, в ней роль наша будет гораздо труднее и может повлечь за собою вновь войну с Англиею. (...)
   Матушка, благодаря Бога, здорова. Но нерешительное состояние Германии её тревожит. Поэтому с отъездом её в Эмс еще ничего не решено.
   Дети ваши, наконец, переехали сюда и, слава Богу, здоровы. Вот неделя, что мы наслаждаемся совершенно летнею погодой после самой холодной весны.
   Поздравляю тебя вперёд с днём твоего Ангела, да сохранит тебя Бог таким, каким я тебя знаю, и да возвратит он вас поскорее домой. Обнимаю вас обоих и милого Николу от всей души.

До скорого свидания!

А.

***

   Барон час за часом всё дальше и дальше продвигался в лес, удаляясь от злосчастного болота. Он постоянно сверялся с картой, но чёткого решения, куда идти, ещё не было.
   " Что же мне предпринять и куда направить свои стопы"? - думал штурман, - " Этот чёртов мичман совсем некстати, нашёлся, да ещё и узнал меня, что вдвойне некстати. Вынужденный побег не входил в мои планы... Проклятый мичман! Если он оказался на свободе, то, что же произошло на "Орионе" - кораблекрушение, бунт, мятеж? Но почему он один, а где же остальные? Что сталось с капитаном барка, жив ли он?.. Хорошо ещё, что ни Каменов, ни другие не поняли, кем назвал меня этот пещерный житель"!
   Наконец, придя к заключению, что через лес ему в одиночку к какому либо населённому пункту пробиться вряд ли удастся, Карл решил снова выйти на морское побережье и двигаться вблизи океана, где всё же был шанс увидеть чей-либо парус и попроситься на борт. Он так и поступил - теперь хоть появилась какая-то надежда. Прошёл день, затем второй, но горизонт был пустынен; зато голова было наполнена сверх всякой меры: незваные мысли налезли одна на другую - вспомнились детство и юность, обиды, огорчения и несбывшиеся надежды, заскрежетали какие-то угрызения и сожаления... Ему вдруг стало тяжело - голова раскалялась снаружи немилосердным солнцем и обжигалась изнутри этими кипящими воспоминаниями.
   " Нас тысячи странников по лику земли" - стучало в голове, - "прославленных или никому не ведомых; мы добываем за морями нашу славу, деньги или только корку хлеба... Но каждый из нас, возвращаясь на родину, как бы даёт отчёт... Мы возвращаемся, чтобы встретиться с теми, кого мы любим, уважаем, а то и ненавидим. Там наши друзья или враги... Но, чтобы почувствовать радость встречи, надо вернуться с чистой совестью, или это лишь пустая сентиментальность? Там на родине женщины, которых мы любили, родители и дети, нежность и дружба, вражда и старые обиды... Мы должны взять венок победителя чистыми руками, иначе он превратится в сухие листья и тернии... Кто же там ждёт - друзья или враги"?...
   Карл не помнил, имел ли он первых, а от вторых недостатка, как он считал, никогда не было. По существу, жизнь его была одинокими достижениями, которые он осуществлял не как отшельник в пустыне, в тишине и неподвижности (например, покойный белый вождь Чарли), а наоборот, как постоянный гость среди разнообразных картин, в непрерывных блужданиях. Так он находил способы проходить сквозь жизнь без страданий, почти без забот, постепенно исчезая - неуязвимый вследствие непрерывного движения, в котором находился... Его с детства готовили к морю и он, впрочем, недурно делал свою морскую карьеру...
   Он почти не помнил своей рано умершей матери, но с волнением припоминал бледное, изящное лицо отца. Чаще всего он представлял его себе одетым в широкий синий халат, в большом собственном доме на Невском...
   Он стал плыть по течению жизни, подобно тому, как иные уносятся течением вследствие пьянства или другого порока или же просто по недостатку характера, но с тою разницей, что он плыл по течению сурово и убеждённо; он заставлял себя делать это с решимостью, тогда как другие дают себя уносить с отчаянием.
   Да такова была жизнь барона Карла фон Штрейнмиля вплоть до той волнующей минуты, когда он встретил молодую девушку по имени... Она сумела бросить ему полный нежности, быстрый, как молния, взгляд, который произвёл не него глубокое впечатление и тайно проник в сердце. Она была достаточно умна и он увлёкся ею, но потом... Он вдруг вспомнил жену и представил её: знакомый красный капот. Она всегда была в этом засаленном, кое-как застёгнутом красном капоте с рядом грязно-белых бантиков спереди, с оборванным подолом, тащившимся за ней, как змея, когда она томно двигалась, с неряшливо подобранными волосами и запутанной прядью, свисающей на спину. Его взгляд обычно подымался от банта к банту, замечая те, которые висели лишь на одной ниточке, но не шёл выше подбородка. Муж замечал всегда её худую шею, нескромную ключицу, различимую в беспорядке верхней части её туалета. Карл представил и её худую, костлявую руку, прижимающую к себе дочь, и почувствовал огромное отвращение к этим помехам его жизни. Вот чертовка!
   Он оторвал себя от дома много лет тому назад - так было лучше для него тогда и лучше для них теперь. Всё это миновало и никогда не вернётся; вдруг он вздрогнул, увидел себя одиноким перед лицом неведомых, страшных опасностей и первый раз в жизни испугался будущего...
   Ах, если бы сейчас та туземная девушка была с ним! Она обвила бы руками его шею и прижалась бы к его устам в долгом и пламенном поцелуе. Он закрыл бы глаза, удивлённый и испуганный бурей, поднявшейся у него в груди от этого прикосновения. Тогда бы он почувствовал себя мужественным, решительным, неустрашимым - тогда бы никто не устоял перед ним... Карл подумал, что ему не хватает только бессмертия, чтобы уподобиться Богам, благодаря той, которая так умеет открывать ему двери рая! Если бы ты, моя красавица, знала, кто перед тобой и что я за человек, ты бы...
  

***

   Константин ---------- Александру

19 мая Константинополь.

   Любезнейший Саша!
   Мы надеемся сами быть, наконец, в Петербурге несколько дней после того, что Ты получишь это письмо. Наше странствие по востоку продолжается уже почти два месяца, и, признаюсь, мы с нетерпением ждём минуты возвращения и свидания. Надеемся также застать ещё нашу дорогую Матушку до её отправления за границу. После последнего моего письма из Бейрута, мы получили двух фельдъегерей; одного от 22-го апреля мы нашли с "Баяном" в Родосе, другого от 17-го мая - здесь в Константинополе. Искренно благодарю Тебя, любезнейший Саша, за милые Твои письма. Ты знаешь, что желания Твои всегда для нас суть закон, и потому мы торопимся домой сколько возможно. (...) Едем мы отсюда во вторник, 2-го июня, на пароходе нашей Черноморской компании "Владимире", и направимся прямо в Николаев, чтоб поспеть в Петербург к 13-му или 14-му числу. Чрез это я, к сожалению, опять лишён случая, посетить Севастополь.
   Из Бейрута мы отправились тремя днями ранее "Ретвизана", который всё принимал уголь, что при ограниченных средствах этого скверного порта составляет предлинную и прескучную работу. Этим мы воспользовались, чтоб осмотреть Родос, Патмос, Самос и Хиос, и ещё в Смирне дожидались корабля целый день. Здесь погода нам весьма не благоприятствует, всё холодно и дождь. Однако я уже два раза возил жинку в город. Между прочим, мы видели, разумеется, и Софийский Собор, который после возобновления стал невыразимо великолепен. Недостаёт только ему одного креста! Будем надеяться, что рано или поздно мы его там увидим. По политической части мы только знаем по телеграфу об начале кровавого боя у Ponte-Magente, но результат его ещё не известен. Прошай, любезнейший Саша. От души Тебя обнимаю до скорого свидания. Как приятно писать это слово. Твой верный брат Константин.
  

***

   " О существовании волшебной древесины и камней в цивилизованном мире никто не знает", - лихорадочно думал Карл, - " я смогу на этом прилично заработать. Как хорошо, что и камешки и дерево со мной - лишь бы их не потерять! Вот только помехой могут стать соотечественники - мичман, капитан, матросы... Начнётся разбирательство: Куда подевалась часть команды? Почему вы их предали? Куда их увезли, да кто этот английский капитан? И так далее и тому подобное... Эх, хорошо бы разом с ними всеми покончить и избавиться от свидетелей! А уж в Морском Министерстве мне бы поверили, в этом я ни чуточки не сомневаюсь... Что за авторитет этот простолюдин Каменов? Ну и что? - подумаешь, дослужился до капитана! Много есть таких капитанов без роду, без племени... Тоже мне, Колумб! Вот если бы, если бы... Но как от них от всех избавиться? Как, как, как?" ... Размечтался я однако - всё если бы да кабы", - одёрнул себя вслух Карл и, повернув голову в сторону моря, чуть не вскрикнул от удивления - знакомый силуэт "Ориона" красовался на волнах в полумиле от берега. Барк держал курс на юг и, казалось, парил над волнами, идя с попутным ветром. "Сама судьба послала его мне! Он славный моряк, этот англичанин, хоть уже и давно ему место не на капитанском мостике, а на виселице!" - подумал штурман и, сняв с плеча ружьё, произвёл в воздух пару выстрелов. Затем он, привязав к длинной жерди свою рубаху, стал размахивать ею как флагом и орать во всё горло по-английски: "Помогите, помогите! Сюда, сюда, сюда"!
   - Что это за фигура там, на берегу палит из ружья? Спустить шлюпку и доставить сюда этого негодяя! - сказал Джозеф Блендли, не отрываясь от бинокля.
   Увидев приближающуюся шлюпку, барон опустил свой "флаг" и побежал к воде. Он бросился в волны и остановился по колено, продолжая орать и махать руками.
   - Я решил подать вам сигнал, потому что сразу узнал ваш парусник по оснастке, - сказал Карл капитану, ступив на палубу барка, - Я был помощником у вашего друга Чарли Гаррисона. Вы меня не узнаёте?
   - А-а-а... Вы, кажется, немецкий барон или что-то в этом роде? - пожал протянутую руку Джозеф, - Почему же вы один в таком месте и где Чарли? Я его не встретил в условленное время в условленном месте... Что с ним?
   - Я сейчас вам всё по порядку расскажу и объясню, только вот приду немного в себя... Бог послал вас в ответ на мою молитву! Я уже наполовину помешался от горя...
   - Никто меня не посылал. Я просто случайно оказался тут, плывя мимо по своим делам.
   -Нет, нет! Конечно, я недостоин, но моя молитва была услышана. Я это знаю, я это чувствую... Долго я брёл по берегу - и, наконец, ваше судно!
   - Пожалуйте ко мне в каюту, господин барон. Вот сюда вниз, прошу вас, проходите.
   Они вошли. Капитан предложил гостю сесть и поставил на стол стаканы.
   - Что будете пить? Виски, бренди, джин?
   - Немного виски, пожалуйста.
   - Прошу вас, - хозяин разлил горячительную жидкость по стаканам.
  
   Они выпили не спеша, как старые добрые знакомые, хотя такими не являлись, и барон начал свой долгий, пересыпанный красноречивыми подробностями, рассказ...
  

***

   Константин ---------- Александру

21 июля 1859-го года. Копенгаген.

   В дополнение к моей сегодняшней шифрованной телеграфической депеше, любезнейший Саша, я должен рассказать Тебе подробности неприятной истории с королём. Когда мы сюда прибыли, в Воскресение 19-го числа, короля здесь не было. Он за несколько времени, в величайшем секрете, не сказавши ни слова не только семье, но даже министрам, ушёл в Швецию для свидания с молодым королём. Здесь узнали про это по телеграфу и были довольно неприятно этим поражены. Возвращение короля ожидали на сегодняшний день, и посему и я отложил мой уход, хотя желал и мог бы отправиться вчера вечером. Ожидали, что король будет в городе и примет меня в своём дворце, где его презренная тварь, так называемая Графиня Даннер, не является. Но вышло иначе. Он неожиданно воротился вчера, высадился прямо на своей новой даче на берегу моря, где он живёт в сожительстве с этой женщиной, и сказался больным для того, чтобы не приезжать в город. Ко мне же он прислал приглашение к завтраку на сегодняшний день, туда к нему на дачу. По объяснению нашего Посланника и всех лиц, знающих здешние обстоятельства, всё это не что иное, как хитрость, чтобы поймать меня в западню и свести меня с этой женщиной. А именно там на даче король живёт по-домашнему без всякого придворного этикета, и эта мадам официально играет роль хозяйки, так что не только что мне пришлось бы ей представляться, но я должен был бы вести её за руку к столу и сидеть подле неё. Вот почему мы желали бы, чтоб король меня принял в городе во дворце. В такую же ловушку раз нечаянно попал и был взят Принц Фридрих Нидерландский, и был оттого в отчаянии. Мы долго рассуждали, поэтому с нашим Посланником, как тут поступить, и решили тем, что я сказался больным. Унгерн-Штернберг говорит, что все очень хорошо поймут, что это значит, и будут крайне радоваться этому щелчку госпоже Даннер, которая всеми равно ненавидима и презираема. Унгерн-Штернберг не изъемлет тут и самого короля, которому она крепко надоела, но он находится у неё под таким гнётом и в таком страхе, что не смеет пикнуть без неё. Её же претензии растут с каждым днём, и она просто добивается сделаться Королевой, и если бы мы поддались этой ловушке, это бы ей весьма помогло. Кроме этой неприятной истории, я был весьма доволен моим кратким пребыванием здесь. (...) Не могу окончить письма, не обнявши Тебя, бесценный мой Саша, крепко-накрепко в мыслях. (...) Поздравляю от души с завтрашними именинницами, и с наступающим 27-м июля. От всего сердца обнимаю Тебя, Марию и милых детей.

Твой верный брат Константин.

***

  
   - Мне приходится верить тому, что вы говорите, - сказал капитан, выслушав рассказ гостя. Румянец на его загорелых щеках внезапно потемнел и залил лоб до самых корней вьющихся волос. Уши его порозовели, и даже светлые голубые глаза стали тёмными от прилива крови к голове. Губы задрожали, словно он вот-вот разразится проклятиями или слезами. Он не в силах, казалось, был выговорить ни единого слова и задумчиво курил толстую сигару.
   - Мне самому стало невообразимо тяжело, это произвело на меня самое гнетущее впечатление, - продолжал барон. - Он властвовал над окружающей его жизнью и в тоже время гармонично с ней сливался, с жизнью лесов и жизнью людей. Его защищало уединение, он был один, в близком общении с природой, которая при таких условиях не изменяет своим возлюбленным... Я всегда буду вспоминать его таким, каким видел накануне похода.
   - De mortuis nil ni ... num.- добавил капитан по-латыни.
   - Мы на этом побережье, в пещере, обнаружили совсем почти одичавшего и истощённого моряка из числа тех русских, которых вы увезли на своём барке. Что-нибудь у вас на борту случилось? Как удалось этому человеку оказаться на свободе? - продолжал Карл.
   - Во время шторма невольники вырвались из трюма, обезоружив часового. Нашей оплошностью было то, что, посчитав их за людей, мы развязали им руки, и, как оказалось, совсем напрасно... Меня тоже чуть не убили - спас верный кольт. Мы положили на месте многих злодеев, а остальных загнали назад в трюм к крысам. Бунт был подавлен в самом начале. К сожалению, кое-кого и с нашей и с их стороны во время схватки смыло за борт - возможно, найденный вами из их числа. Остальных мы доставили в порт назначения и там успешно сдали с рук на руки. Они уже, наверное, далеко отсюда; пересекли океан и гнут спины в какой-нибудь Венесуэле или Чили. А трюм мой теперь заполняют громадные, чёртовы железяки - Чарли просил привести ему пару станков... Уж не хотел ли он на острове строить какой-то завод? И что теперь мне с этими махинами делать - ума не приложу...
   - Мне он ни о каком заводе ничего не говорил, а что за станки?
   - Каменно-обделочный и деревообрабатывающий.
   - Не понимаю, зачем они ему могли понадобиться... Да выбросите вы их за борт! Кому теперь они нужны? Тут дело сейчас совсем в другом и оно касается наших судеб. Суть в том, что спасшийся мичман является нежелательным свидетелем всего случившегося - он может, при случае и где надо, дать показания против вас... да и против меня.
   - Вы перешли на сторону дикарей, бросив своих?
   - Да, но мне нужно было так поступить - на то были веские причины...
   - А потом снова вернулись к своим?
   - Да, пришлось - после гибели Чарли. А что мне оставалось делать?
   - Понимаю, понимаю! Выходит дважды переметнулись...
   - Спасшийся с вашего судна русский мичман обвинил меня в предательстве, поэтому мне пришлось снова бежать...
   - Так уже не дважды, а трижды... Но это не моё дело - Бог вам судья!
   - Отряд моряков во главе с капитаном - это те люди, что неоднократно сигналили вам с острова - плывёт вдоль побережья в северном направлении на судне, которое они построили собственными руками. На борту находится и этот свидетель...
   - А какого рода судно им удалось построить?
   - Да одномачтовую посудину из невыдержанной древесины, которая уже дала течь. Хотя, где же было взять на тропическом острове корабельный лес?... Так что, одного точного попадания из пушки будет достаточно, чтобы отправить посудину на дно вместе со всеми свидетелями - и концы в воду! У вас же на борту есть пара орудий - их вполне достаточно...
   - Боюсь, что вы затеваете опасную игру.
   - Может, вы боитесь, мистер Блендли?
   - Но ведь на судне ваши друзья!
   - У меня нет друзей.
   - Ни одного?
   - Ни одного! У человека вроде меня не бывает ни близких, ни друзей.
   - Что ж, я это вполне допускаю.
   - С каждым рассветом и закатом времени на раздумья у нас остаётся всё меньше и меньше, так как может подоспеть поисковое судно из России и тогда сбудутся наихудшие опасения...
   - Я сразу же понял, что вы отчаянный человек, но ведь и я такой же!
   - У вас недурное ремесло, хоть и рискованное. Азарт авантюриста у вас в крови!
   - Да, я авантюрист и, если бы я им не был, мне пришлось бы подыхать с голоду у себя в Англии.
   - Рано или поздно, вас за ваш бизнес могут повесить, но вы не похожи на человека, которого устраивает такой конец. На том судне нет пушек, так что перевес у вас и вы ничем не рискуете... Клянусь, что мне по-человечески было жалко тех бедняг, что томились у вас в трюме; жалко и этих. Но есть категория людей, от которых приходится избавляться, потому что они лезут всё время вам под ноги! И это вполне законная самозащита, а мёртвые свидетелями не бывают.
   - Да вы просто фанатик, безумец!
   - А зачем вы занялись этим грязным делом, торговлей людьми?
   - Потому что, по правде говоря, это золотоносная жила!
   - Так вот я вам и толкую: если низшая раса должна погибнуть - это прямая выгода, дальнейший шаг к усовершенствованию общества, что и является истинной целью прогресса.
   - Вы мне нравитесь, но если вы вздумаете подставить меня, я вас не пощажу! - прорычал капитан и опустил на освещённую лампой чёрную скатерть свой огромный и жилистый кулак, от которого задребезжали бутылки и стаканы.
   - Когда имеешь дело с джентльменом, всегда знаешь, что всё получится, каким бы щекотливым дело не было. Не беспокойтесь, я вас не обману!
   - У нас был интересный разговор. Желаете ещё выпить?
   - Охотно!
   Капитан вновь наполнил стаканы. Он принадлежал к той категории людей, которые не при каких обстоятельствах не теряются. Внешний его вид и манеры всегда вызывали доверие и уважение общавшихся с ним.
   - Хотите осмотреть мою коллекцию бабочек? - указал Джозеф на стеклянные ящики выстроившиеся вдоль стен каюты.
   - С удовольствием! - воскликнул барон. - Вот, оказывается, каким милым делом вы занимаетесь на досуге.
   Капитан поставил один из ящиков на стол и дотронулся до стекла, под которым в своём одиноком великолепии бабочка распростёрла свои тёмно-бронзовые крылья; крылья были исчерчены белыми жилками и окаймлены роскошным бордюром из жёлтых пятнышек.
   - Только один такой экземпляр имеется в Лондоне, и больше нигде. Чудесный экземпляр! Эта бабочка такая хрупкая и сильная и гармоничная! Такова природа - равновесие гигантских сил. И могучий космос в совершенном своём равновесии производит вот эту красоту, это чудо, этот шедевр...
   - Никогда не слыхал таких речей даже от энтомолога. Что же вы скажете тогда о человеке?
   - Человек удивительное создание, но он, отнюдь не образцовое произведение искусства, особенно человек чёрный, который заселил все эти места. Иногда мне кажется, что человек явился туда, где он не нужен, где нет для него места, иначе, зачем ему требовать себе всё, что не заблагорассудится?
   - Интересная точка зрения, и я с ней полностью согласен.
   - Посмотрите! Я сам поймал в одно чудное утро этот редкий экземпляр. Вы не знаете, что значит для коллекционера заполучить такую редкость. Вы не можете знать.
  
   Чиркнула спичка; вспыхнул яркий огонёк - капитан раскуривал потухшую сигару. Пустив клубы ароматного дыма, коллекционер снова наклонился над своими "сокровищами".
   - Он всегда хотел быть то святым, то дьяволом, этот Чарли Гаррисон, - сказал как бы сам себе Блендли, - вот и попал точно бабочка на булавку...
  
   Помимо обилия ящиков, у стены стоял и шкаф, за стеклом которого мерцали корешки книг. Полное собрание сочинений Шекспира поблескивало золотом толстых зелёных томов.
   - Вы и книгами увлекаетесь, капитан? - бросил в сторону шкафа завистливый взгляд Карл.
   - Да, очень хорошо действует на настроение.
   - Как я понимаю, с вами на судне плавают настоящие моряки? - сменил тему барон.
   - "Настоящие моряки"? Ишь чего захотели! - фыркнул в ответ мистер Блендли. - Таких мы не берём. Забудьте и думать о них. У нас береговой народ. В наше время всякий болван сойдёт за моряка. Они сами нанимаются в портах, я плачу им жалованье. Торговый флот это не военный! Нет больше моряков; все они перемёрли давным-давно...
  
   Капитан встал и прошёлся по каюте. От его дыхания отдавало свежевыпитым виски, однако он не шатался и вообще не обнаруживал никаких признаков опьянения.
   - Лучше было бы мне давно умереть, чем дожить до такого позора, - продолжал он. - Каково мне видеть теперь, как моряки наши и суда всё больше отвыкают от моря.
   - Но ведь ваш "Орион", кажется, славный корабль!
   - Да, - по нашему времени. Но что такое "Орион"? Несчастный грузовик! О Господи, Господи! Как вспомнишь наши старые клипера! То-то были суда, не чета нынешним. А взять хоть прежние флотилии клиперов: например, "Повелитель морей", "Фермопилы" или "Катти Сарк", торговавших чаем, что нагружались в Гонконге и делали рейсы в Восточных морях. Ох, красота была! Правда, американским они в быстроходности всегда уступали... ( Он перевёл дыхание и раскурил вновь погасшую сигару ). ...Помню, как-то в трюме у нас было девяносто чёрных. Ни за чтобы нас "Быстрый" тогда не догнал, не будь он не паровым, а парусным судном. Сколько уж раз меня ловили! Однажды сами матросы даже грозились убить меня за то, что я учил их по-своему, по зубам, как надо быть настоящими моряками... ( Он поднял и показал барону свои чудовищные, мозолистые кулаки) ... Теперь всему этому пришёл конец. В наше время матрос - джентльмен! Не смеешь даже голос возвысить, а не то, что руку на него поднять...
  

***

  
   Константин --------- Александру

27 июля 1859. Город Райд на острове Вайт.

  
   Наконец, любезнейший Саша, пишу я Тебе с острова Вайта, куда мы добрались, как я с самого начала предполагал, в 10 дней, то есть 4 дня до Копенгагена, 2 дня там, и 4 дня сюда. Всё время без малейшего исключения мы имели противный ветер, так что лишь весьма изредка могли ставить триселя. Было просто уморительно, куда мы не повернём, так и ветер постоянно с нами ворочал, да всё в лоб да в лоб. "Светлана" вёл себя очень хорошо и, когда ветер стихал, и не было зыби, он легко бежал по 10 узлов. Так мы шли весь последний день (25-го числа) Английским каналом. На Портсмутском рейде мы нашли нашу Средиземную эскадру Истомина и Английскую эскадру, состоящую из 5-ти кораблей и 5-ти великолепных фрегатов. Барон Бруннов тотчас к нам приехал, и мы с ним вместе съехали на берег и поместились в премиленьких квартирах в трактире на самом берегу моря. Тут дожидалась нас большая толпа народа чрезвычайно учтиво, особенно дамы, которые чрезвычайно приветливо кланялись. Толпа даже раз прокричала "ура". (...) Между прочим, много занимаюсь я с Путятиным. Самое важное есть то, что ему удалось приобрести секрет Армстронговской пушки. Чертежи её и описание я при сём прилагаю. (...) Посему Путятин и просит разрешения употребить 30 000 червонцев на заказ этой пушки заграницей. (...) Ты не откажешь в этой сумме для приобретения секрета. (...) Завтра отправляюсь с визитом в Осборн к королеве. Обнимаю тебя и милую твою Марию от всей души с сегодняшним днём рождения. У нас был по сему случаю общий салют, в котором принимала участие и Английская эскадра.

Твой верный брат Константин.

***

   Как гласит легенда, Агарь родом из Египта была служанкою в семействе Авраама и считалась рабынею Сарры. О подробностях её появления у Авраама ничего не известно; возможно, она отстала от каравана, шедшего в Египет, или была продана купцами. Агарь отличалась как красотою, так и своевольным, капризным характером, что, скорее всего, объяснялось её внутренним протестом против рабства. Однако Сарра именно её избрала наложницею для своего мужа, когда бездетной чете, уже подошедшей к старости, понадобился наследник. По тогдашним обычаям, такой способ продления рода не возбранялся; непременным, однако, условием ставилось, чтобы наложница рожала на коленях законной супруги. Почувствовав "в чреве своём", Агарь возгордилась и стала хвастаться перед Саррой, насмехаясь над её бесплодием. Сарра пожаловалась Аврааму, и тот выгнал Агарь из дому. Поплутав по пустыне, она возвратилась обратно и какое-то время оставалась послушной. Полное согласие в семью внёс родившийся Измаил. Эти безоблачность и спокойствие продолжались около тринадцати лет. За это время у Авраама и Сарры появился Исаак. Тринадцатилетний Измаил, унаследовавший характер своей матери, стал притеснять малыша, и дело кончилось крупной ссорой и изгнанием Агари с сыном в пустыню. Агарь, скорее всего, руководимая наитием, двигалась в сторону Египта, своей родины, но через несколько дней, томимые жаждой и не найдя колодца, оба лишились сил. Однако, уже перед самой гибелью, ей явился ангел и указал источник. Предполагается, что Агарь с Измаилом ушли в пустыню Фаран, близко от Египта, где Измаил, войдя в возраст, взял себе в жёны египтянку. Именно от него пошли и умножились агаряне (арабы) и другие мусульманские народы. Когда до Измаила дошла весть о смерти Авраама, он поспешил, забыв обиду, к отчему дому и вместе с Исааком проводил тело отца к пещере Махпела, чтобы положить его рядом с Саррой.
  

***

  
   Двадцати пушечный бриг "Агарь" плыл на юг, вдоль Африканского побережья; иногда он нёсся со склонёнными мачтами в туман, дождь, бурю; иногда, прямой и с дрожащими парусами бежал ровно и неторопливо, подгоняемый лёгкими и переменчивыми ветрами. То он плыл под сильным муссоном, то, убаюканный штилем, недвижно лежал в дрейфе, то быстро проносился мимо опасных, облитых лунным светом скал и утёсов. Стремящийся вперёд корабль с его реями, пересекающими стройную симметрию высоких мачт, походил на живое существо, готовое в любую минуту выйти из своего изящного спокойствия и ринуться в дело. Бриг шёл из Кронштадта на поиски моряков "Святой Софии". О случившемся кораблекрушении получили известие от французов более двух месяцев назад. Пока раскачивались, всё согласовывали по инстанциям и принимали решения ( от самого царя, адмирала Путятина и до последнего чиновника Адмиралтейства), прошло ещё полтора месяца, и вот уже как полмесяца в пути. Судно, слава Богу, крепкое и хорошее, парусно-винтовое и по мореходным качествам славное. Капитаном на нём - тоже бывалый моряк, Бубенцов Михаил Григорьевич, лично знакомый с капитаном "Святой Софии" (учился курсом младше в Навигацкой школе). Всё в его внешности было прочно, надёжно и даже импозантно. Человек средних лет, роста высокого, с проседью в густой шапке тёмных курчавых волос. Лицо открытое, прямой нос, большие серые глаза с лукавинкой - любил в кругу близких травить морские байки; носил он также пышные усы с бакенбарды.
   Михаил Григорьевич оторвался от карты и, обведя взором всех присутствующий в рубке офицеров, медленно и весомо произнёс:
   - Господа, мы сейчас находимся в этих роковых водах. Надо быть очень внимательным каждому на его посту. Вахтенным - тщательно днём и ночью следить за горизонтом и береговой линией, дабы не пропустить ни одного паруса, плота или лодки. Со дня на день, с часу на час, с минуту на минуту мы можем повстречать наших потерпевших бедствие соотечественников. Каждому понятны его обязанности?
   - Так точно! - дружно ответил хор бодрых голосов.
  

***

   Александр ------- Константину

Красное Село. 29-го июля 1859.

  
   Пользуюсь отъездом Строганова, чтобы написать тебе несколько слов. Прежде всего, искренно благодарю тебя, любезный Костя, за милое письмо твоё из Копенгагена (...). Ты хорошо сделал, сказавшись больным, чтобы избегнуть неприятной встречи с известною ведьмою. Радуюсь, что ты доволен "Светланою" и началом пребывания твоего в Райде. Надеюсь, что морские ванны принесут тебе желанную пользу.
   Поездка наша в Гапсель, благодаря Бога, хорошо удалась и 7 дней, там проведённых, были для меня отдыхом. На "Штандарте" мы расположились весьма покойно, но идя туда при сильном противном ветре нас порядком покачало, а меня, разумеется, и укачало, напротив того, на обратном пути мы имели самую благоприятную погоду.
   26 и 27 Санни обедала у нас с детьми. Вечером мы перебрались сюда до пятницы, т. е. до 31 числа. Покуда я чрезвычайно доволен всем, что видел. Нового, впрочем, ничего нет.
   Обнимаю тебя от всей души. Жена тебя обнимает тоже.

Твой верный брат и друг Александр.

***

  
   Ночь была темна, словно горшок дёгтя. Трудно было представить себе, что она станет ещё темней. И всё же вскоре с воды тихо поднялся густой туман, окутавший всё судно. В таком мраке ничего нельзя было разглядеть. К полуночи туман настолько сгустился, что ничего не стало видно на расстоянии 6-ти аршин.
   Большинство матросов задремали. Некоторые уже крепко спали, извещая о том шумным дыханием: кто ненароком всхрапнёт, кто пробормочет что-то - непроизвольные речи человека, которому снится страшный сон.
   - Вот здорово спят. Слышите, как храпят? - сказал стоявший на палубе Александр Иннокентьевич проходившему мимо Ценковскому.
   - Они заснули бы даже в преддверии ада, у врат Плутона, под вой Цербера, раздающийся прямо у них над ухом! - ответил, питавший слабость к мифологическим образам и ассоциациям, и любивший выражаться высокопарно, учёный.
   - Чёрт побери! Хоть из пушки стреляй - не разбудишь, - ответил на тираду эрудита по-простому капитан и скрылся в своей каюте.
  
   Войдя, каждый в свой закуток, и капитан и учёный, занялись привычным делом: учёный - своими записками, а капитан, временно переставший писать письма жене, стал листать старый потрёпанный журнал "Гербарий", взятый им когда-то в плавание и забытый в вещах, но недавно найденный в куче сорочек и носовых платков, хранившихся в кожаном бауле.
   Александр Иннокентьевич придвинул к себе тусклую коптилку и, перевернув страницу-другую, углубился в чтение:
  
   Редакция популярно-медицинского журнала "Гербарий", специально посвящённого самолечению лекарственными целебными травами и вытяжками из них, идёт навстречу назревшей у нас потребности в широкой и добросовестной медицинской помощи.
   Россия огромна. Врачей мало. Многомиллионное население разбросано. Благодаря этим условиям, медицинская помощь у нас оставляет желать многого и многого. Знакомя массы с принципами и практическими результатами научно-обоснованного траволечения, редакция журнала "Гербарий" делает большое культурное и просветительное дело, идя навстречу многим тысячам несчастных, отчаявшимся в исцелении, или благодаря невозможности лечиться из-за отсутствия вблизи медицинской помощи, или же отчаявшимся даже в том, что типичная латинская кухня вернёт им желанное здоровье...
  
   "И зачем только я читаю этот вздор"? - капитан отбросил журнал и загасил коптилку. - " Завтра дам почитать эту белиберду Галицкому - ему, может, и будет интересно"...
  
   Учёный, тем временем, под дружный храп, доносивший из соседнего матросского кубрика, делился с бумагой своими дневными наблюдениями:
  
   В этих водах уже встречаются большие стаи кашалотов. Они греются на солнышке, время от времени выпуская из своих дыхал фонтаны воды и пара, или медленно плывут вперёд, изредка неуклюже кувыркаясь. На их месте появляются стаи дельфинов, альбакоров, тунцов и других обитателей морских глубин - все они в погоне за своей излюбленной добычей.
   Тут же, хотя в меньшем количестве, охотятся и акулы и меч-рыба, сопровождаемые своими "лоцманами" и прилипалами; морских чудищ привлекает обилие тех тварей, которыми они питаются. На солнце сверкают стайки летучих рыбок, в волнах плещутся, всегда настороже, тунцы, а над ними вверху, в небе, тучами носятся, буквально затемняя солнечный свет, пернатые хищники: чайки, глупыши всевозможного оперения, тропические птицы фрегаты, альбатросы и десятки других птичьих пород, ещё мало известных и не описанных натуралистами.
  

***

   Константин ------- Александру

3 августа 1859. Райд.

  
   Любезнейший Саша!
   Вот уже неделя нашего пребывания прошла, и остаётся нам прожить ещё три. Хотя здесь очень мило и приятно, но Ты понимаешь, как меня тянет домой, и я уже считаю дни, когда можно будет окончательно сняться с якоря. Жизнь наша здесь весьма однообразна. По утрам я работаю, потом купаемся несмотря ни на какую погоду и после этого почти всё время остаёмся на воздухе, гуляя раза три или четыре в день, всё пешком. Чувствую я себя весьма хорошо, так что уже польза очевидна.
   (...) Дня три тому назад наша Средиземная Эскадра Истомина отправилась в Кронштадт. Перед этим я ей делал общее учение и был весьма доволен. Видно было, какую пользу принесло заграничное плавание. Наши моряки не нахвалятся здешним приёмом. Зато и они себя примерно ведут на берегу. Матросов увольняли гулять беспрепятственно, и на них не было ни одной жалобы, ни одной истории. Удивительный народ, наши матросики! Невозможно их не любить, когда ближе их узнаёшь.
   На наступающей неделе я намерен осмотреть Портсмутское Адмиралтейство, которого 12 лет не видел, а потом съездить дня на три в Лондон.
   Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя и Марию от всей души.
  

Твой верный брат Константин.

***

  
   - Огонь! Смотрите! Вон там! - закричал вперёдсмотрящий на "Орионе". - Я вижу его! Клянусь Богом, огонь!
   - Это то, что нам надо, - сказал капитан Блендли, вглядываясь в редеющий туман. - Это, верно, фонарь на корме?.. Да, это и в самом деле лампа. Вот по ней прямой наводкой... Снять с орудий чехлы! Забить в пушки пыжи и смазать жерла! Вложить снаряды!... Пли-и-и!
  
   Грохочущий залп двух восемнадцати фунтовых орудий прокатился над морской гладью. Круглое облачко дыма лениво развернулось и повисло в воздухе неподалёку от фок-реи. Барон смотрел на дым с таким упоённым напряжением, что почти забыл, где находится. Вдалеке, возле борта "Святой Софии" вздыбился и стремительно обрушился огромный столб воды, нарушив, как вторгшийся завоеватель, тихую безмятежность предутреннего и ещё спящего моря.
  
  
   На корме "Софии" горел одинокий фонарь, тускло освещая фигуру рулевого и пришедшего его подменить сменщика. Ночь перевалила далеко за полночь и была уже на исходе, в преддверии утра, трепетно ожидая наступление долгожданного дня. Исколотый бесчисленными созвездиями, чёрный бархатный небосвод внезапно пронзила молния сорвавшейся звезды.
   - Вон, видал, как чиркнула? - спросил сменщик рулевого. - Хорошая примета, когда звёзды падают, люди говорят. Счастье будет тому, кто увидел.
   - Это, знать, чья-то душа к Богу вознеслась, - возразил рулевой. - Мне в детстве так объясняли.
   - Верно, скоро домой воротимся - вот нам сигнал про то и шлют!
   - Хорошо, если так! Ну, становись за штурвал, а мне поспать пора - до утра уж не долго осталось.
  
   Новая яркая звезда кратко вспыхнула на фоне созвездий и сразу исчезла, описав прощальную дугу. За ней последовали две других и, достигши той же высоты, одновременно погасли.
  
   - Смотри-ка, вон и ещё звездочка мелькнула... А вон ещё и ещё! Прямо звездопад!
   - Да это кто-то осветительные ракеты пускает. Вот это что!
  
   И снова в ночи стрельнула вверх с сердитым шипеньем тонкая полоса огня и, поднявшись, рассыпалась ослепительным каскадом пылающих искр. Только одна звезда, белая и сверкающая, одиноко повисла в вышине и, ярко просияв секунду, взорвалась со слабым треском. Но и за это мгновение матросам удалось разглядеть силуэт двухмачтового парусного судна, с палубы которого и взмывали эти искусственные звёзды.
   - Кто же это там такую пальбу среди ночи устроил?
   - Да это, похоже, тот самый барк, который нам уже встречался пару раз. Может он хочет, наконец, установить с нами сношения или оказать помощь?
   - Что же он раньше-то нам помощь не оказывал?
   - Да, странно! Днём в ответ на сигналы пускался наутёк, а ночью решил чем-то помочь?..
  
   Между "Софией" и барком было не больше четверти мили, когда вдруг с носа и кормы ночного гостя одновременно оторвалось по белому облачку, и гулкий залп из двух стволов потряс ночную тишину. Столбы воды выросли у борта беззащитной посудины. Люди, разбуженные оглушительным громом, высыпали на палубу. Все напряжённо вглядывались в предутреннюю мглу, где виднелись неясные очертания парусника. Со времени отплытия с острова это было первое судно, которое встретилось морякам.
   - Бриг? Тот самый бриг опять? - закричал встревоженный капитан.
   - Да, тот самый и без флага! - ответил рулевой.
   - Гаси фонарь! Это же им ориентир.
   - Да уж теперь поздно! Заметили, гады!
  
   Новый мощный залп разорвал тишину, и сильнейший толчок сотряс утлое судёнышко. На сей раз, попадание было точным и образовало огромную пробоину чуть выше ватерлинии, в которую немедленно начала захлёстываться забортная вода. И без того подтекавшее судно стало быстро оседать на повреждённый борт.
   - Всем на откачку! - крикнул капитан. - Берите вёдра, кастрюльки, кружки - всё, что есть под рукой!
  
   Снова с вражеской стороны сверкнуло огнём и бухнуло, и, просвистев в воздухе, на палубу шлёпнулась и, шипя, завертелась зажигательная граната. Она покатилась к мачте и взорвалась, осыпав всех и вся множеством осколков.
   - Ложись! - запоздало прокричал боцман, получив ранение в руку.
   - Осколочно-зажигательными палят, гады! - крикнул кто-то, хватаясь за раненую голову.
   Мачта, подорванная гранатой, с треском переломилась у основания и стала печально заваливаться набок, накреняя судно. Взрыв же другой гранаты вызвал пожар на корме, делая освещённое разгоравшимся пламенем судно, ещё более лёгкой мишенью для врага, в подтверждение чего со стороны нападавших послышались ружейные выстрелы, и пули засвистели над головами моряков.
   - Рубить канаты и ванты! Тушить пожар на корме! - слышались команды капитана и боцмана. Но рук на всё не хватало. Положение становилось отчаянным: в пробитый борт поступает вода, палуба горит и ещё, вдобавок, идёт обстрел из ружей, не позволяя ни тушить, ни откачивать...
   Равнодушное к разыгравшейся трагедии, в рассеянном свете занимающегося дня, под блеском уже тускневшего звёздного неба, на востоке пробуждалось морское пространство - сонное, гладкое, серое. В этот последний час умиравшей ночи не проносилось ни единого трепетания зыби, но в северной стороне, ещё сумрачного и заспанного горизонта, вдруг появилась маленькая точка с запятой, вернее с еле различимой закорючкой дымка, исходящего от неё.
   - Глядите, корабль! - закричал вахтенный. Со всех послышались сторон взволнованные голоса:
   - Где, где? Что за судно? Чьё оно? -
   - Это, кажись, военное судно - видно по оснастке и по высоте мачт...
   - Флага пока не разобрать, но на грот-мачте длинный вымпел. Точно, судно военное. Бриг!
   - Расстояние не позволяет разглядеть вымпел, но корабль лихо движется.
   - Будь он, хоть немецким, французским или американским - оно всё равно подберёт нас.
   - Надо начать сигналить!
   - Наш пожар разве не сигнал? Куда же лучше-то?
   - Всё равно надо махать, чем попало!
   - Судно действительно идёт по направлению к нам, но при таком слабом ветре оно может прийти слишком поздно, если мы не сумеем до того удержаться на плаву, - сказал капитан, глядя в бинокль.
   - Да судно паровое, хоть и с парусами! Видите дымок из трубы? - заорал, обладавший острым зрением, боцман, сумев и без окуляров определить класс приближавшегося корабля.
   - Может быть, это судно с родины?.. Постойте, постойте... И вправду, я вижу Андреевский Флаг! Лишь бы успело - тогда мы спасены! - радостно вымолвил капитан.
   Вдруг на носу брига показался белый дымок, и гром далёкого выстрела гулко раскатился над водой. Но всплеска воды нигде не последовало - выстрел оказался холостым. Одновременно на мачте брига взвился сигнал: " Остановитесь или буду стрелять боевыми"! Очевидно, что сигналили "Ориону", а не тонущей и горящей "Святой Софии". Значит, и впрямь, помощь подоспела.
  
   Вселившее надежу в души моряков судно быстро приближалось, но неумолимо приближался и трагический конец - вода всё более заполняла трюм, грозя поглотить корабль, а пожар на палубе потушить не удавалось из-за не прекращавшейся стрельбы противника. К тому же, с восходом солнца начал подыматься ветер, способствовавший ещё большему разгоранию и распространению огня. Сначала во тьме слышались его терпеливые шёпоты, его полузадушенные вздохи; а теперь вдруг он ударил резво и сильно, словно победоносно прорвав тянувшийся на северо-востоке пояс затишья. Пригибаемое книзу пламя горело синеватыми, горизонтальными, шумными струями, похожими на развевающиеся флаги. Тени на палубе затанцевали и затолкали друг друга, точно стараясь убежать с обречённого судна. Смутные силуэты корпуса, поваленной мачты, оборванных снастей, казалось, дрожали перед лицом грозящей гибели - и вдруг тьма опять отпрянула вверх, тени вернулись на свои места. Люди стояли прямо, со спокойными, суровыми, смуглыми лицами и сверкавшими в отблесках пламени белками глаз. Приближавшуюся гибель или помощь ожидали стойко. На барке вдруг прекратили стрельбу, и во внезапно затихшем воздухе тягуче разнеслись слова матросской песни:
  
   "Не боимся ничего,
   Нам не страшен пушек гром!
   Мы под всеми парусами
   Смело все на смерть идём,
   Говоря - Никола с нами"!
  
  

***

  
   - Ну уж недолго ждать осталось, - радостно потирал руки Карл, наслаждаясь милому его взору зрелищу. - Если кто сгореть не успеет, то на корм рыбам пойдёт! Одно из двух! Ха-ха-ха!
   - Я уже истратил весь свой пушечный боезапас, а они всё ещё на плаву - вот черти живучие какие! - возмущался капитан "Ориона", глядя на, полыхавший как факел, остов судна вдалеке.
   - Не надо ни на миг прекращать ружейной стрельбы, чтобы не дать им и головы высунуть, - советовал барон.
   - Но у нас уже и патроны на исходе, - возразил Джозеф Блендли. - Мы не военный корабль. Кто же предполагал, что вы меня втянете в такое "трафальгарское" сражение...
   - Ждёт вас, сэр Блендли, отныне слава адмирала Нельсона и не меньше! Ха-ха-ха!
   - Да не нужно мне его славы, мне лишь бы до пенсии дотянуть... Не нравится мне вся эта история, господин барон!
   - Ну теперь уж поздно сожалеть, да и победителей не судят!
  
   - Вижу незнакомое судно, сэр! - крикнул часовой со своего поста на баке. Все матросы, прекратив огонь, столпились на подветренной стороне и смотрели на быстро приближавшийся с севера, со стороны моря, парусно-винтовой корабль. Его, вначале смутные очертания, стали всё яснее и яснее прорисовываться на фоне всё более светлевшего неба.
  
   -- Эти воды почти никем не посещаются, - недовольно вымолвил Карл Штрейнмиль. - Кто это может быть?
   - Как быстро несётся, стервец! - выругался капитан, с беспокойством глядя в бинокль. - Да на нём русский флаг и боевой вымпел. Это военный бриг. Вот этого нам ещё только не хватало!
   - Как? Вы не ошибаетесь? - не своим голосом вскрикнул барон.
  
  
   На борту незнакомого судна полыхнуло огнём и выстрел мощного орудия сотряс воздух и нарушил равновесие а душах барона и английского капитана.
   - Он пока стреляет холостыми и предлагает нам лечь в дрейф, иначе начнёт палить по-настоящему, - прочитал капитан сигнал появившийся на мачте брига. - Ну, нет, я не привык так быстро сдаваться! Попробуем от него удрать!
   Блендли скомандовал и "Орион" заспешил прочь с поля боя, но, в ответ на этот неразумный маневр, на бриге снова показался дымок, и мгновение спустя вспененная падением тяжёлого ядра вода залила корму "Ориона".
   - Как? Они стреляют в нас? - удивился Карл.
   - Ну мы же не подчинились их сигналу, так чему вы удивляетесь? - ответил Блендли.
   В это время новое ядро, упавшее ещё ближе, окатило их столбом брызг. Ядра пенили воду вокруг убегавшего барка, ввинчиваясь в неё с каким-то неистовым и резким свистом. Выстрелы становились всё ближе - расстояние между беглецом и преследователем быстро сокращалось. Наконец очередное ядро попало прямо в корпус, произведя значительные разрушения.
   - Капитан, судно горит! - раздался с полубака крик матроса.
   - Застопорить ход! Нам всё равно от них не уйти! - крикнул капитан рулевому голосом, внезапно потерявшим былую мощь и жизненную силу и, обращаясь к команде, приказал: - Обстенить кливер и фок-рей! Спустить бом кливер! Формарселя на гитовы! Развернуть грота-шкоты!
   "Орион" послушно лёг в дрейф и начал униженно приседать перед длинными волнами, катившимися с запада, беспомощно ожидая приближение преследователя.
  
   При виде этого поражения барону, потомку пирата и завоевателя, с ужасом пришлось усомниться в собственной храбрости. Он не мог пошевелить ни одним членом - страх парализовал его. Он потерял вдруг веру в себя, и в нём ничего в тот момент не оставалось из того, что составляет суть истинного мужчины. Оставалось одно, только одно - унизительный животный страх грядущего позорного разоблачения и потери чести! Ему стало не по себе; никогда раньше он не испытывал этого ощущения; он почувствовал себя загнанным зверем, почуял смертельный холод на сердце и, ухватившись обеими руками за виски, в немом отчаянии устремил взор на воду. Затем Карл, не долго думая, перелез через фальшборт и стремительно ринулся в волны. На одну-две секунды он исчез под водой. Затем снова вынырнул и, рассекая волны, сильными взмахами, поплыл прочь. Но рок уже занёс над ним свой неумолимый меч. Позади, на расстоянии меньше кабельтова, в след ему увязались две акулы; их тёмные спинные плавники торчали кверху треугольными остриями. Как видно, они давно уже дежурили в районе сражения, ожидая хороший улов; сейчас они бок о бок неслись вслед за пловцом, с совершенно очевидными намереньями. Несчастный видеть их не мог. Всё произошло с быстротой молнии. Чудовища подплыли к намеченной жертве с обеих сторон, и вот их скользкие тела очутились рядом с ним. Увидев одну, несчастный метнулся в сторону, но как раз это движение и бросило его во власть другой акулы - та стремительно перевернулась на спину и схватила его своей широко разинутой пастью. Раздался страшный крик и все на борту "Ориона" увидели только полтуловища барона. Он не успел повторить вопль - вторая акула подхватила изуродованный обрубок тела и унесла его в безмолвную пучину.
  
  

***

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   123
  
  
   1
  
  
   123
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"