Арина распахивает окно навстречу октябрьской сырости и жадно вдыхает холодный воздух. Зябнут плечи над тонким хлопком открытой маечки, порыв ветра взметает мягкие локоны пшеничного цвета и бросает в лицо.
- Опять ты... - укоризненный голос за спиной вынуждает вздрогнуть, и девушка отскакивает от окна, торопливо закрывает створку под напором сквозняка.
Бабушка, словно ничего не произошло, принимается за обычные дела. Убаюкивающе журчит в кране вода, разбиваясь брызгами о железную раковину, позвякивают тарелки, когда бабушка достает одну из них. Через некоторое время по кухне начинает расплываться горячий аромат оладий, и только тогда Арина отлепляется от подоконника, словно бы стряхивая с себя дремотную отрешенность. Начинает энергично помогать бабушке, хотя почти все уже сделано, приносит мед и наливает в пиалочку, любуясь густым янтарным цветом.
- Ариночка, приятного аппетита!
- Пасиба, бабуль, и тебе...
Бабушка садится за стол, сдергивает с лежащей в вазе кисти одну виноградинку, кладет на оладышек и капает сверху медом. Протягивает девушке. Арине не хочется есть, но она не может отказаться. Бабушка - единственный человек, который у нее есть...
Но решение уже принято. И после завтрака, ничего не объясняя, она целует бабушку в теплую щеку, берет кокетливый, розово-сиреневый рюкзачок, куда уместился минимум необходимых вещей, и уходит.
На улице все так же серо, но теперь еще накрапывает дождик. Он неторопливо сеет крошечные капли, чуть крупней частичек тумана, и они кажутся почти невесомыми, но вместе их довольно, чтоб промочить одежду насквозь... Время тянется безмерно медленно. Когда идешь куда-то с целью - дорога всегда короче, чем если слоняться бесцельно по улицам. Это странно, но так и есть. Холод иногда достает - и приходится специально забегать в магазины, делать вид, что рассматриваешь товар, касаться пальцем витринного стекла, и, чуть согревшись, снова сбегать под дождь.
Куртка не спасает. Арина греет руки в карманах и ловит себя на том, что снова пришла к знакомому дому. Поднимая голову, она отмечает, что на восьмом этаже, несмотря на то, что еще не стемнело, золотисто сияют два окошка. Значит, бабушка снова забыла погасить свет на кухне, а теперь, наверное, читает газеты и журналы, устроившись возле высокого торшера со старомодным клеенчатым абажуром.
Потом волноваться будет.
Так бывало много раз, когда Арина уходила надолго, иногда оставаясь у друзей с ночевкой - бабушка после ничего не говорила ей. Но, конечно, волновалась. Теперь будет иначе, и от этого какой-то кукловод внутри начинал, казалось, дергать за веревочки совести.
Придется надолго уйти. Может быть, навсегда. Бабушка, наверное, знала, что рано или поздно это случится. Она поймет. Но совесть все равно мучает...
Восемь лет назад закончился персональный ад Арины, когда она была никому не нужной уличной девчонкой. Она все никак не могла привыкнуть к той жизни, хотя ей казалось, что она много лет провела в трущобах. У девочки не было прошлого, словно и не существовала она до трущоб... Именно поэтому любые воспоминания казались обманчивыми - и по временным параметрам, и по смыслу. Давным-давно что-то случилось в жизни Арины, отчего она потеряла память. Может быть, она родилась на этих улицах, а может пришла из какого-то другого города. В трущобах никому особо нет дела до других, тем более до диковатого ребенка, который ни с кем не мирится и не выполняет приказы старших. И вот однажды бабушка нашла Арину. Одинокая старушка подобрала на улице безвестную девчонку, и с тех пор они жили вместе.
Бабушка оказалась доброй, даже слишком - так считала Арина. Она дала девочке все, что могла - помогла выправить документы, не допустила, чтобы ее отдали в детский дом, отправила в школу, потом в институт...
И все-таки Арина не могла успокоиться. Жить без прошлого слишком тяжело. Каждый день она будто пыталась что-то вспомнить, чем-то заполнить невыносимую пустоту, но снова и снова натыкалась на незримую преграду.
Одно время Арине удавалось придумывать истории, будто бы у нее было детство, она ездила с родителями на море, и они жили в большом, светлом доме... Ей нравились журналы, в которых красовались дома и пейзажи. Так легко было представить себя тонкой девчушкой с длинной косой, стоящей на веранде бревенчатого домика с резными перилами и наличниками. Вообразить, будто она бегала по лесным полянкам или васильковым лугам. Ходила за руку с мамой между длинными рядами оранжерейных цветов... Все, что угодно.
Но какая-то злобная писклявая мушка на грани сознания неизменно жалила: "Ты все придумала. У тебя все было не так". А как все было - казалось невозможным вспомнить.
Иногда кто-то из друзей или подруг бросал естественную фразу: "Ну все, пойду я домой".
И сердце сжималось. И хотелось домой. Так хотелось, что просто до боли. У бабушки жилось хорошо, уютно и привычно. Это был, конечно, дом, но хотелось - дом с воспоминаниями. С прошлым. С сонмом фотографий, с разновозрастной одеждой в шкафу...
У бабушки были фотографии. У бабушки была своя история несчастного одиночества, ее никто не мог бы ждать в будущем - но у нее было прекрасное, полное воспоминаний, прошлое. Иногда Арина очень завидовала этому простому счастью...
Теперь она снова одна. И бабушка снова одна. Арине казалось, что если вот так, начать сначала - вдруг что-то проснется в ней. Вдруг память вернется. Уйти снова на улицы. Может день, может два, может месяц... Может, уехать куда-нибудь? Хоть бы одно новое воспоминание - из настоящего прошлого.
Ноги сами привели на вокзал. Арина остановилась в нерешительности перед расписанием поездов. Какая свобода! Можно уехать в любом направлении... Вот бы только знать, где ей улыбнется удача.
Девушка принялась медленно читать направления, куда можно уехать в скором времени. Неторопливо, почти по буквам читала - надеялась, что память хоть на каком-нибудь названии откликнется. Однако память оказалась глуха к ее мольбам. Потом показалось, на одном названии что-то кольнуло. Минск. Минск? Очень далеко, как бы она могла оказаться потом здесь, в этом городе? Но это была пока что единственная зацепка, и Арина радостно за нее ухватилась.
Купить билет, расплатившись первыми из заработанных ею денег. Приятно знать, что это - свои, не такие уж кровные, потому что труд в офисе не назовешь тяжким, но все-таки заработанные по-настоящему. Потом долго всматриваться в каждую буковку слов и непонятных сокращений на билете, вчитываться, возвращая то волнительное ощущение, что промелькнуло перед стендом с расписанием движения поездов. Но нет, теперь волнения нет... Верней оно есть, но оно связано только с неблизкой дорогой. С тем, что ждет ее в скором будущем.
Поезд отправляется почти ночью, а еще и вечер не настал. Арина убеждала себя, что ждать осталось совсем немного, но время тянулось чересчур медленно. Вероятно, стоило купить газету и посидеть в зале ожидания. Там тепло и людно, там она - как тогда на улице - ничейная, никому не интересная... Но Арина слишком сильно волнуется. Она не выдержит и нескольких часов в таком состоянии на нелепо-оранжевом сиденье в зале ожидания, с газетой и булочкой... Да, она сильно волнуется.
Так сильно, что выходит на улицу и бездумно бродит по городу. Перед ней мелькают одинаково-серые дома и пестро-серые магазины. Люди обгоняют или идут навстречу, прячутся под зонтами, изредка бросая равнодушные взгляды по сторонам. Снова магазины. Улицы, переходы. Два раза девушка садится на случайный автобус, так же случайно выходя, когда волнение просто не дает дольше оставаться на месте.
- Привет!
Этот оклик прозвучал так неожиданно, что Арина будто бы очнулась ото сна. Она вскинула голову, промокшие волосы хлестнули по щекам. Это Пашка. Он живет в соседнем подъезде. Как ее угораздило снова оказаться возле бабушкиного дома?!
- Ты так простудишься совсем, - замечает он, окидывая ее критическим и немного обеспокоенным взглядом, потом достает пачку сигарет. - Будешь?
Арина качает головой и хочет уйти, хочет, чтобы ее снова окружали только незнакомые люди, но не может. Что-то не пускает. Они садятся рядышком на мокрый и холодный поручень решетчатой ограды и смотрят на разгорающиеся окна в их доме. В их доме. Звучит так приятно - если б не давящая пустота там, где заканчивается память.
Разговаривает в основном Пашка, Арина все больше кивает, отделывается ненапрягающими междометиями и думает про Минск. Что ее ждет там? Может быть, уже на вокзале она вспомнит что-то. Но это кажется слишком невероятным. Как человек с плохим зрением не может поверить, что наутро он встанет - и будет видеть абсолютно все.
- ...и вот так же смотрели на эти окна. Она тогда сказала, что эти окна там, наверху, похожи на сказочные самоцветы...
- Кто? - Арина понимает, что совсем упустила нить разговора, и Пашка обиженно отводит взгляд.
- Не важно.
- Нет, повтори, пожалуйста! - она понимает, что, возможно, больше никогда его не увидит. Не хочется уезжать, зная, что кто-то будет обижен ею.
- Ксюня. Как раз жила у твоей бабушки. Мы маленькими постоянно гуляли тут вместе, пока она с родителями не уехала куда-то за границу. Разбились еще на машине лет десять назад...
- Она тебе нравилась? - Арина смотрит сочувственно. Она знает грустную историю про бабушкиных родных - настоящих родных, не как она. Захотелось теперь посочувствовать той неведомой девочке... Да и себе заодно.
- Ну-у... - Пашка замялся, - Мы ж были маленькие, говорю. У нее были такие косички, волосы чуть светлей, чем у тебя, она мне казалась тогда маленькой такой... Просто воспоминания из детства.
Последняя фраза уколола так больно, что невольно потекли по щекам слезы. Арина зло смахнула их и обнаружила, что все равно щеки мокры от дождя. Совсем и не видно слез... А сердце не унимается. Слова Пашки зацепили что-то такое глубокое, что захотелось провалиться на месте, перестать чувствовать, перестать вообще думать!
- Прости, Ринка...
Она отмахнулась. Сквозь слезы мир вокруг казался совсем расплывчатым, желтые окна играли радужными, слепящими бликами.
Как самоцветы.
Арина застыла, не смея спугнуть странное чувство.
Окна-самоцветы, детский восторг, мороженое. Мягкая трава на газоне, где можно было побегать босиком, только не говорить об этом бабушке, и еще яблоня, стояла с краю двора, пока не спилили...
Воспоминания так огорошили ее, что Арина не могла пошевелиться, боясь поверить или даже подумать о чем-либо, кроме того, что внезапно начало открываться. Не по чуть-чуть, а сразу - много.
Конечно, она гуляла здесь с Пашкой - это было будто в другой жизни. Сидели вон там, на качелях, болтая ногами и смеялись, когда качели взмывали вверх. Тогда казалось - до окон-самоцветов рукой подать, Тогда небо было недостижимо-высоким, а люди вокруг - просто большими и непонятливыми. У них с Пашкой имелось столько тайн и общих дел!
Арина неожиданно для себя сжала его руку и тут же отпустив, помчалась домой.
Домой.
Как же вышло, что она могла забыть это все? Она же в два захода взбегала тогда на восьмой этаж, барабанила в дверь - и тут же пряталась за выступом лифта - чтоб бабушка позвала ее по имени.
Ксюшик, зайка, выходи! Выходи скорей, не то дверь так и закрою!
Как же бабушка, найдя ее случайно на улице, неужто узнала? Или сердце подсказало? Или просто подумала, что надо помочь случайному уличному - именно этому - ребенку. Они столько лет не виделись, кто знает...
Ворвалась в квартиру, не разуваясь, побежала в гостиную...
Бабушка дремала, склонив голову к плечу, очки сползли на самый кончик носа, а широкий ворот старомодного платья чуть приподнимался от мерного дыхания. По телевизору разыгрывалась очередная сериальная драма, на столике, в пиалке мерцал недоеденный мед, и в нем застыла, словно в янтаре, маленькая зеленая виноградинка. Арина так долго не могла отвести взгляд от этого простого, но такого по-настоящему знакомого предмета... С детства знакомого...
- Ариночка, ты дома! - бабушка подняла голову и, сонно моргая, радостно улыбнулась.
Девушка кивнула. Показалось удивительным, но слез уже не было. Только умиротворение.