Ночь, обволакивающая и блаженная, несет поток живых огней по автостраде внизу, а здесь, на мосту, всего двое. Хотя фигура видна только одна.
***
Весь день одолевала необычайная скука, а к вечеру Каи показалось, что с ним заговорил внутренний голос. Он насмешливо спросил Каи: "Когда же ты признаешься сам себе, во что влип?". Каи задумался, хотя отвечать и не собирался. Вечер как раз подбирался к девяти часам, переступая кошачьими лапками через минуты, слагая из этих минут дорожки по полчаса и отмечал их тихим перезвоном старинных часов в гостиной... Казалось, что можно оглянуться будто бы во времени - и увидеть цепочку маленьких и округлых кошачьих следов. Мужчина встал из глубокого плетеного кресла, сбрасывая с колен так и не дочитанную газету. Что-то кололо под ребрами, заставляя чуть заметно морщиться.
Внутренний голос не унимался. "Ты мог бы хоть раз попробовать быть честным". Действительно, мог бы. Хоть раз. Можно солгать самому себе, но если внутренний голос задает вопрос - ответ может быть только одним. Правдивым. Или не быть вовсе.
Каи закрывает глаза и стоит, покачиваясь с пятки на носок, прислушиваясь к желаниям организма в надежде заглушить незваного гостя. Не хочется ли ему выпить? Налить в бокал каре-золотистого рома и опрокинуть залпом, прижмуриваясь от пробегающего по горлу огня... Или, быть может, сдернуть с крючка пальто, и, одевая его уже на лестнице, податься в маленький, но проверенный качеством ресторан в двух кварталах от дома?
"Просто тебе не с кем пообщаться".
И Каи торопливо - совсем как представлял - сдергивает пальто с крючка, неуклюже натягивает его на плечи, пытаясь одновременно повернуть в замке ключ. Шелестит дорогая светло-кофейная кожа тонкой выделки, стильно простроченная вдоль карманов и рукавов, начищенные ботинки мягко выстукивают по сиреневому ковролину, устилающему пол в коридоре и возле лифта.
Перезвон сигналов, отмечающих этажи, и объятия октябрьского вечера раскрываются навстречу человеку, и кажется, город дежурно улыбается ему навстречу как старому доброму другу.
- Понимаешь, как... - Каи решается заговорить только тогда, когда сворачивает на совершенно безлюдную улицу. Говорит он не сам с собой. Он давно привык получать все, что только пожелает. Друзей тоже можно пожелать и заполучить. Деньги решают практически все... Но об искренности в этом случае трудно говорить. Человеку всегда чего-то не хватает. А вот город - безликий и искренний. Честный город. Честный с каждым, кто хочет его слушать. И то, что Каи живет в этом городе уже очень, очень давно, дает ему ощущение некой сопричастности. Хотя, конечно, это ощущение слишком абстрактно. Да хоть такое.
- Я слишком много получил, наверное. Помнишь, когда в первый раз... - город вибрировал только еще просыпающейся ночной жизнью, фонари, казалось, чуть мерцали, пульсировал свет витрин, ветер налетал порывами, будто пытался подслушать разговор. Каи все больше казалось, что его не просто слышат, но слушают. Влажная листва шелестела под ногами, когда он шел напрямик, через парк, не выбирая дорожек, напротив, избегая их. Упоительное ощущение отстраненности от городского оживления, но причастности к самому городу, накатывало такими же порывами, что и ветер, входило с ветром в резонанс и отдавалось где-то в груди так, что замирало сердце.
- В первый раз сбылось тогда, на квартире у Мадлен. Мы расставались, она грозилась отсудить все, даже машину... Мою машину! Помнишь? Я уехал, кляня все на свете, желая, чтоб провалилось все, что было. Пропало. Навеки. А оно не пропало! - город, казалось, сочувственно вздохнул. На выходе из парка, где за витой оградой пульсировала сотнями шагов оживленная улица, Каи замер. Впереди сам по себе погас фонарь, а боковое зрение подсказало, что в одной из темных аллей парка фонарь зажегся. Мужчина повернул лицо к новому светлячку, и, щурясь, некоторое время всматривался в переменчивый зеленоватый свет одиноко горящего в темной аллее фонаря.
Когда в жизни происходят пусть и не самые приятные, но все же чудеса, очень просто поверить в такую мелочь, как город. Живой город. Город-собеседник. Город-друг.
- Я так сильно пожелал умения все отсекать, что у меня получилось. Быть может, это была насмешка какого-то бога? Ты не знаешь? - Каи стоял теперь под тем самым зеленоватым фонарем, зябко сгорбившись, и неторопливо ощупывая рубчатые строчки из плотных ниток на рукавах пальто. - И я не знаю. Кто наделил меня способностью начинать все сначала? Стоит мне того пожелать, и обо мне забывают все. Кем бы я ни был, кому бы ни был должен - все враз кончалось. Образ человека - меня - исчезал из памяти людей. Дэниел Корф, Джек Тайл, Кевин Спакнелл... Я не помню уже всех своих имен в точности. А ты помнишь?
Ветер что-то невнятно зашелестел еще не успевшей облететь листвой, и Каи повел плечами, будто стряхивая с себя сонливость. Повернувшись лицом к темным недрам парка, снова пошел, не выбирая пути. Несколько раз он спотыкался о плиточные бровки, окаймляющие узкие дорожки. У него сохранялось стойкое ощущение того, что рано или поздно он придет куда-то. Некая цель, пока еще неизвестная даже самому Каи, ждала впереди, отделенная от него только вот таким, случайным, выбором дороги.
- Я богат. Денежные аферы с таким умением, как у меня - элементарно просты. Только рано или поздно это ведь надоедает. И с женщинами все легко. Так просто заполучить кого-то, если представиться нужным человеком, подстроить пару "случайностей", поговорить с людьми, заплатить кому следует... Знаешь, сколькие меня любили? Страстно, неистово, безоглядно? Как удивительно встречаться взглядом на улице с той, которая грозилась убить, если я брошу ее - и знать, что она больше никогда меня не узнает. Это странное чувство. Одна магическая фраза: все сначала. Меня забывают мгновенно. А я?
Впереди замаячил просвет, и Каи приостановился, недоуменно моргнув. Он попытался сообразить, в какой части парка находится, но не смог. Пожав плечами, он остановился и некоторое время, молча курил. Собственный голос начал казаться ему чужим, будто его историю пересказывал кто-то другой. Хотелось немного послушать этого другого... Но, помолчав, Каи пересилил тишину.
- Я забываю свои имена. Забываю, конечно, я же всего лишь человек, хоть мне и довелось прожить в одной жизни - целое множество небольших разрозненных эпизодов. Я столько раз в буквальном смысле начинал все с начала. С чистого листа. Но я не забываю людей, которые даже случайно - оказались в одном из моих эпизодов. Людей, которых я заставил забыть меня. Я их помню, всех до одного. И мне в последнее время слишком часто хочется вернуться хоть к одному из них и поговорить. Сказать: "Эй, Бен, а помнишь, мы с тобой..." или: "Привет, Дженни, расскажи, как живешь после меня?". Но нельзя. Мир меня забывает каждый раз, как я начинаю все сначала.
Каи покачнулся вдруг, хватаясь за ствол ближайшего дерева. Влажная, чуть скользкая кора царапнула ладонь, скрипнула по кожаному пальто. На ум пришла странная и пугающая мысль. Казалось, эта мысль эхом отразилась от каждого дерева в парке, зазвенела в далеких автомобильных гудках, гулко бухнула в ребра...
Что если и сам город каждый раз его забывал?
***
Город просыпался. Это, конечно, очень условное понятие. Может ли спать существо с тысячью глаз, с бесконечным вниманием к происходящему, с непрерывным движением человеческих тел по артериям улиц? Несомненно только одно - город можно было назвать живым существом. И это живое существо порой дремлало - в определенных районах.
Например там, где гнездились жилые многоэтажки, город засыпал днем. Он, конечно, видел и старушек, и мамочек с колясками, и стайку подростков, раскуривающих за школой одну сигарету на всех. И все-таки в определенные моменты город засыпал так крепко, что не прислушивался к голосам своих людей. Собственно, и люди крайне редко к нему обращались. Как правило - друг к другу, да еще абстрактно - в адрес правительства, мэра и еще неких личностей... Мало кто говорил с городом. И город, населенный многими тысячами человек, был, по сути, очень одинок. Он, конечно, мог наблюдать в окна за жизнью людей, мог выбрать себе одного человека, и внимательно изучать его жизнь... Но рано или поздно это наскучивало, и тогда город впадал в меланхолию. В такие моменты случались простые и глуповатые чудеса вроде расцветших в октябре яблонь или за ночь поменявшей свой цвет ограды у старого парка...
Наверное поэтому город порядком удивился, когда обратились непосредственно к нему. Да и услышал, что там темнить, далеко не сразу. Но уж поймав фразу, напитанную эмоциями, как влажный морской воздух после сильной бури, город впился в нее всеми доступными ему рецепторами. Он постарался утихомирить ветер, чтоб не мешал слушать, он старался по возможности убрать из-под ног невнимательного человека попадавшиеся на его пути камни и ветки. Он слушал. А еще...
Город вспоминал вместе с человеком. Как странно, раньше ему вовсе не приходило на ум вспоминать что-либо. Бурная жизнь текла своим чередом, всегда находились дела и люди, за которыми стоило присмотреть, которые оказывались в тот или иной момент интересны городу... А вспоминать ему не доводилось. Тем удивительней было новое ощущение, открытое вот этим человеком. Город задумчиво замер, стараясь, насколько возможно, отодвинуть бурный поток жизни от странного человека. Не вспугнуть бы чудо.
Шаг за шагом человек помогал городу научиться выуживать воспоминания из бездонной памяти, складывать их в правильном порядке и вновь переживать.
Человек говорил с городом. Это было действительно внове. Как правило, с городом разговаривали люди в разных стадиях безумия, да еще - совсем отчаявшиеся. Но последние все больше задавали какие-то риторические вопросы, да и то не совсем городу. Так, в пространство.
Этот же человек не был совсем уж отчаявшимся или безумным. Он оказался просто очень одиноким. Его одиночество родилось не потому что люди отвергли этого человека, а потому что они не могли о нем думать. В чем-то это показалось городу схожим с его собственным одиночеством.
Когда человек умолк, его невысказанный вопрос, или скорей опасение, застыло на губах, как замерзает стекающая с подтаявшей сосульки капля, не успевшая сорваться в пространство. Городу до боли, до самой настоящей боли захотелось ответить. Он сделал все что мог - несколько раз моргнул желтоватым фонарем на мосту, там, куда вперил отчаянный взгляд человек. Город заставил деревья склониться к человеку, насколько это было возможно - и ветка клена осторожно, словно обнимая, коснулась подрагивающих плеч под светлым пальто. Город порывом ветра смел листья с дорожки, открывшейся перед человеком. Чем еще показать, что слышит и слушает, город не знал.
***
Ночь, обволакивающая и блаженная, несет поток живых огней по автостраде внизу, а здесь, на мосту, всего двое. Хотя фигура видна только одна.
Каи улыбается в пространство, и пытается представить себе, какое бы могло быть лицо у города, если б тот стал человеком. И какой облик принял бы сам Каи, стань он вдруг городом. Выходило, что они оба слишком похожи.
- Мне кажется, ты меня помнишь, - прошептал мужчина, и несколько тонких морщинок пролегли в уголках его глаз. Прохладный ветер не сушил губы, напротив, он оставлял на них ощущение долгожданного и целомудренного поцелуя, чуть остывшего кофе да еще почему-то - клубники.
- Мне кажется, пока у меня есть ты, я еще могу выпутаться из всего этого...
Город ответил на свой лад: железные, нестерпимо холодные перила под ладонями - казалось, ноют даже кости - вдруг потеплели. Несколько сорванных с дерева листиков скользнули по пальцам, как доверчивое дружеское прикосновение.
- Ты только не забывай меня, ладно?
Мужчина замер, растворяясь в новообретенном не-одиночестве.
"И ты обо мне не забывай" - Каи мог бы поклясться, что услышал это, по-настоящему услышал! Мог бы закричать еще что-то в беззвездное городское небо...
Но он только тепло улыбнулся, и неторопливо отправился домой.