Пришёл день, и мы поехали. Сын с семьёй уже был там, готовил место по части кашрута. Поднялись в автобус, нашли свободные места в заднем ряду, торчащем над всеми. Не успел сесть, как звонит "защита" (надо бы писать без кавычек, ведь пишу про суд и прокуратуру без кавычек).
Защита предлагает: "Я хочу подать о закрытии дела".
Но я же взял творческий отпуск! Это же просто вредительство!
Прокуратура и суд обрадовали меня, что доказательства будут крепкие. Есть у них домашние заготовки! И я еду работать над домашней заготовкой! Будет партия столетия!
И вот сдают партию после моего хода - ну настоящий цукерторт...
Защита спросила сначала по этикету, который установился между нами, о здоровье жены, потом и предложила. Ответил ей тоже по этикету, по всему списку: на меня не обижаться, не хочу обидеть, мне всё равно, что делается, это моя позиция в кэгэбэшном суде. Потом добавил не по списку: еврей всегда помогает еврею. Добавил, чтобы они не думали, что я неблагодарная свинья, а даже очень благодарный, конечно, не за кэгэбэшную работу, о которой не просил, а за человеческое восклицание радости: "Михаэль, ты идёшь домой!" Поэтому спросил, как зовут подругу защиты, которая воскликнула. Она назвала, и я успел повторить имя той только три раза, а она сказала ещё что-то, и я, чтобы это услышать, четвёртый раз не повторил и поэтому забыл. Но той запишется за восклицание радости, а этой запишется за заботу о жене, а судье запишется за вопрос с чувством: "А что с его женой?" - всем запишется. А мне, внешне неблагодарному, помнить.
Как прекрасно Всевышний устроил еврея! И как нелегко им быть. Куда проще культурно послать их куда-нибудь подальше, чтобы не портили творческий отпуск.
Любимая закрыла глаза в последней надежде на поездку на очередное лечение. А мне осталось одно - следить за хорошей творческой формой для работы над домашней заготовкой.
Немедленно принялся за первое упражнение: "Только выехали из тёмного чрева центральной станции, как передо мной с высокого сидения простёрлось голубое море, оно слепило голубизной, колыхалось, дышало силой и таяло по мере спуска из Иерусалима к Мёртвому морю и истаяло до капли, когда вышла из автобуса последняя голубая пилотка".
Мы с Любимой прильнули к окну, и я взялся за следующее упражнение: "Открылось не мёртвое, а легендарное море, огромное и грозное, бежали по нему волны с пеной на гребнях, чёрная и тяжёлая туча провалилась ниже уровня земли, застряла в самой глубинной впадине мира. А за морем - горы, с которых предки обозревали Эрец Исраэль, дарованную им и детям наших детей. Были они все пророками, праведниками. Но не за праведность свою получили страну. А я могу получить только за праведность, которой у меня нет. А у кого есть? В глазах встало по слезе, щипали так приятно, что не удержал их".
А дорожный указатель за окном, убежавший назад, указал на следующее упражнение: "И с непросохшими глазами обернулся к окну в сторону от мо-ря. На склоне, за камнями торчали зелёные ветки и талит на палке. И с трепетом душевным запел: "Э-эйн Ге-ди! Э-эйн Ге-ди!" Что там дальше? Больше тридцати лет не знаю, но не мог прерваться, и мне этих слов хватило до следующего упражнения".
На него указал ещё один дорожный указатель, убежавший назад, - Мацада: "Но на какой она находится среди одинаковых коричневых гор? Выдала блеснувшая ниточка троса от подножья до верха. Автобус ехал смирно. Мы сидели смирно. Команда "вольно" поступила, когда подъехали под нашу гору".
У подножия её был полуторакомнатный домик и для нас, выгрузил из автобуса сумки, стоял над ними и шлифовал очередное упражнение: "Задрал голову к вершине горы, которая закрыла половину неба, возвышалась на страже над нами, и запел, не моё, и чтобы слышно было только мне: "Ведь это наши горы. Они помогут нам. Они-и-и помогут нам". Со стороны выглядело: неприметный мужичок неприязненно косится на дома, на людей, щурится на солнце, долго трёт глаза от носа к щекам".
Вышел к автобусу встречать сын. Обрадовал, что мы не опоздали к дневному пирогу с чаем-кофе. Любимая с юмором показала, что она спешит подкрепиться, но сын удержал её - есть ещё время, и не без смеха сообщил, что вечером только мясных блюд - пять. Любимая, опять же с юмором, укоризненно посмотрела на меня, недовольного, но я уже давно исправился. Сын сказал, что сейчас для женщин - гуфритовый бассейн, а у мужчин - море с грязью для обмазывания, а через четыре часа пересменка, и так с раннего утра до позднего вечера все три дня, семьи встречаются в пересменках за кофе-чаем; а завтра поздним вечером - знаменитый фокусник, а послезавтра поздним вечером - знаменитый пантомимист, а в последний поздний вечер - знаменитый гуттаперчевый человек. Сын заспешил на кухню, а я подхватил сумки. "Есть время духовного и есть время телесного", - подумал я.
"Есть время телесного и есть время духовного, - подумал я, идя той же дорогой обратно через три дня, - скорее в мой закуток!" Прятал глаза, чтобы Любимая не придумала ничего плохого. В автобусе прижались друг к другу - после стольких дней разлуки это было единственное место, и это было первое мгновение, когда мы были рядом. Потому что на знаменитого фокусника, на знаменитого пантомимиста и на знаменитого гуттаперчевого не ходил. И уже закрыв глаза, Любимая прошептала: "Поправилась на кило!" Жаль, что не увидела по-настоящему счастливого, для которого есть что-то важнее домашней заготовки.