В начале 1973 за несколько месяцев до выезда пришло письмо из Израиля от не известного мне моложавого человека. Писал он что-то доброе и приложил свою фотографию, а на голове кепка молодого Гаона из кинофильма, где тот много бегает и много поёт.
Скоро по приезде мы созвонились и встретились. Кто кому позвонил, как договорились о встрече без иврита у меня? Или он говорил по-русски? Но встретились.
Он был в той же кепке, чтобы я мог признать его. Привёл к дому, у подъезда стояли молодые люди, они приветствовали его, чтобы я знал - есть присмотр.
В квартире, при входе в салоне куча белья для стирки, чтобы нормально пахло, но не преступлением.
Он посадил меня на тахту, налил вино в две рюмки, одну дал мне, я пригубил. Он сел рядом, прижался, расстегнул верхнюю пуговицу моей рубахи, сунул руку под майку и щупал соски.
Я не шевелился, и он отодвинулся.
В ближайший мой приезд в Тель-Авив из глухой провинции, куда меня загнали чекисты от Сохнута, его показали ещё раз на автобусной остановке: без гаоновской кепки, в приличном костюме, с престижным портфелем, он прошёл возле меня, сдержанно кивнул и вошёл в автобус, который отошёл.