Закончил рассказ о народном референдуме на лестничной клетке и в тот же день, в позднее время, позвонил сыну. Ответила его жена. Сказал ей, что мне надо поговорить и я сейчас приду.
Они готовились ко сну, дети уже спали. Я присел в салоне у стола и подождал, когда они тоже присядут.
Рассказал им про последнюю попытку покушения. Сын, выслушав мою очередную историю, сказал то, что всегда говорил:
- Ты должен на этом кончить. Объявить им, что завязал.
Я возразил, как всегда, что это не поможет, - большевики всё равно убьют, так какой смысл завязывать.
Я молчал, думал, продолжать ли дальше. Ведь сын не поймёт.
Большевики уничтожают всё, что мешает их власти. А мои книги им мешают.
Из-за книги, не только одной, за пререкания с большевиками, было покушение. И за следующие книги тоже, были попытки уничтожить.
Только публичное их сожжение мной на лобном месте, напротив кнессета, спасёт меня. Если сын потребует этого, то я готов.
Но большевики знают, книги не горят. И сожжение книг неизвестного публике, ничего им не даёт. И не позволят завязать и спастись. Расценят, как моя очередная провокация для рекламы книг. Как сказал их адвокат-прокурор на суде об украденном полицией у меня пистолете, что я придумал покушение, чтобы рекламировать свои книги.
А другого способа спастись не знаю.
Я мешаю большевикам больше моих книг. Книги еле держатся на плаву и без меня пойдут ко дну, которое сплошь из потопленного большевиками компромата против них. Своим присутствием я поддерживаю книги на плаву.
Поэтому большевикам надо избавиться от меня. Это утешает.
Сын всегда слушает мои рассказы с серьёзным лицом, но не без юмора в глазах. Это его отношение не к рассказам, а ко мне: серьёзное лицо, потому что боится за меня, а юмор в глазах, потому что знает мою слабость, что я не могу завязать.
Это верно про мою слабость, если речь только обо мне.
На этом мы обычно расставались, ничего не решив.
Но мой страх сейчас был не за себя.
Поэтому на этот раз я продолжил, решив сказать всю раскопанную мной правду:
- Они могут убить и детей своих противников. Я уже знаю много таких случаев.
Молчавшая до этого жена сына спросила:
- Нас могут убить?
Она побелела.
- Могут, - ответил я, не глядя на неё.
- Детей наших могут убить? - спросила.
- Могут, - ответил, снова не глядя на неё.
Я почувствовал, что она встала, не могла больше сидеть на стуле и пошла к дивану.
Рава Кахане убивали до третьего поколения.
Себя с ним не сравниваю. Только для примера, что могут и до третьего поколения.
Для большевиков нет преград, когда речь идёт об их власти.
Этого я им не сказал.
Им не понять этого.
У сына исчез юмор в глазах, его заменило разочарование мной.
- Если есть угроза семье, ты обязан прекратить, - сказал он.
В ответ я вяло повторил своё обычное:
- Это не поможет.
Я сидел, опустив голову.
Одна надежда: от меня живого большевикам больше вреда, чем от меня мёртвого.