- Ты, Серж, уж прости меня, старуху, за откровенность, с женой обращаешься дурно.
Елизавета Борисовна расположилась в кресле с высокой спинкой в кабинете Раднецкого. Она нарочно заехала днем, чтобы поговорить с ним об Ирине. И сейчас с неудовольствием наблюдала, как изменилось его лицо, каким оно стало суровым и замкнутым.
- Что вы имеете в виду, тетушка? - холодно осведомился он, присаживаясь на край стола и машинально вертя в пальцах ключ от сейфа, откуда только что достал важные бумаги, прибывшие ночью с курьером его величества.
- А то сам не знаешь. Характер у нее испортился, она нервная стала, чуть не на людей кидается. А все почему?
- И почему же?
- Сын у нее. За него переживает, душа у нее болит. А ты при себе ее держишь, будто эгоист последний. Отпусти ее в Крым хоть на пару месяцев. Дай с Коленькой повидаться, сердцем отойти.
- Это она вам сказала, что я не пускаю ее в Гурзуф? - резко спросил Сергей.
- Она молчит, да я в ее глазах все читаю. Она страдает, в них слезы стоят постоянно. Как можно так пренебрегать чувствами любимой женщины, Серж? Да, мужчины обычно все такие: ничего не видят, кроме себя, пока им не скажут. Но ты-то, ты! - Она яростно, будто штыком, затыкала в его сторону длинным пальцем. - Ты ведь так ее любишь, - и не видишь, как она несчастна здесь? Поверить не могу.
- Что она несчастна, я догадывался, - медленно, и как будто даже с легким оттенком иронии, произнес граф. - Но вот из-за чего, - на это вы, Елизавета Борисовна, только сейчас мне открыли глаза.
- Да ты будто насмехаться вздумал? Над Ириной, что ли? Иль уж не любишь ее совсем? - Она даже привстала и вцепилась ему в лицо напряженным взглядом. - Правду говори!
- Люблю, - твердо и сразу выговорил он.
- Если любишь, как можешь так поступать с нею?? Она же мать! Что для нее дороже, по-твоему, чем собственное дитя? Коля там совсем один. Много ли она его навещала за эти годы? Четыре, пять раз?
- Два, - сказал он, омрачаясь лицом. Льветарисна вскинулась:
- Вот видишь! Два! И кто виноват? Ты! Почему держишь ее при себе, почему не отпускаешь чаще?
- Я исправлюсь, тетушка, и в самом ближайшем будущем, - вновь делая холодный вид, ответил ей Сергей. - Как только сойдет снег, и дороги наладятся, Ирэн поедет в Крым к Коле. Вы совершенно правы: свидание с сыном и перемена климата ей необходимы. Это укрепит ее нервы.
- Ну, вот так бы сразу! Это другое дело, - откидываясь на спинку кресла, сказала удовлетворенная Льветарисна. - Только не забудь, друг мой, что обещал сейчас.
- Не забуду, не беспокойтесь.
- Вот мой покойный Дмитрий Иваныч...
Он указал на лежавшие на столе бумаги (сверху находился плотный конверт с императорской печатью и грифом "Совершенно секретно"):
- Тетушка, прошу прощения: у меня много работы, и до вечера я должен ее сделать.
- Что-то срочное?
- Да, очень.
- Понимаю... - Льветарисна начала вставать, но вдруг приостановилась:
- И еще, Серж.
- Да?
- Касается моих гостий. Березиных. Ты, друг мой, при Ирине, да и вообще, особо с ними не заигрывай. Она ревнует, волнуется. Понимаю, что ты не со зла, но девушки молодые, им замуж надо, а ты - женатый мужчина. Они под моей опекой, я за них отвечаю, и краснеть перед их матерью, да и перед всем петербургским светом, не хочется. Только не говори ничего, - я же видела, как ты с Алиной Березиной любезничал.
- Больше такого не повторится, обещаю вам и это, тетушка, - усмехнулся Сергей.
- Вот и славно, - Льветарисна, наконец, поднялась и протянула ему руку, которую он с готовностью поцеловал. - До свидания, мальчик мой, до вечера. И помни, о чем я тебя просила.
- Непременно.
- И не провожай, не надо, раз дела у тебя.
Едва за тетушкой закрылась дверь, Сергей в бешенстве смахнул со стола бумаги, и они рассыпались по всему кабинету. Почему он должен был выслушивать все это, как провинившийся мальчишка?! О, как часто ему становилось мерзко, что он играет роль любящего мужа, и никто не догадывается об истине! И сегодня он снова испытал это отвратительное чувство. В бессильной злобе он метался по кабинету, кусая костяшки пальцев.
Значит, Ирэн страдает в разлуке с сыном?? Так они думают? Он горько усмехнулся. Да, она была в Гурзуфе всего два раза: в первый пробыла там лишь день, вернулась в жутком состоянии, рыдала, чуть не билась головой о стены. Коля был тогда особенно плох, ему было меньше года, врачи считали, что едва ли он выживет.
Во второй раз они отправились вместе, когда Коле было три; и тогда Раднецкому еле удалось уговорить ее поехать. Эту поездку он вспоминал с содроганием. Ирэн всю дорогу в Крым плакала и повторяла, как она страшится этого свидания; не помогали никакие уговоры и убеждения, она выглядела так, будто едет не к живому сыну, а к его гробу. Сергей, в конце концов, начал просто и сам бояться встречи Коли и его матери; он даже думал оставить жену где-нибудь на полдороге и ехать дальше один.
Он опасался не зря: Ирэн, конечно, пыталась сдерживаться при Коле, но выглядела до того натянутой и неестественной, что даже напугала сына, остро чувствующего все настроения взрослых. А, едва Сергей увел ее, - ударилась в жуткую истерику, хотя, на взгляд Раднецкого, Коля выглядел гораздо лучше, нежели прежде.
Они вынуждены были поселиться в гостинице, и больше Ирэн не навещала Колю, Сергею приходилось каждый раз находить отговорки для сына, почему она не пришла. Это было тягостно и невыносимо - лгать ребенку, ведь он так мечтал о том, как приедет мама...
Раднецкий, наконец, остановился, посмотрел на разбросанные по ковру документы и принялся собирать их, укоряя себя за очередную вспышку. Он обязан лучше следить за своими чувствами и держать их под контролем. И, пожалуй, тетя права: надо прекратить преследовать Анну Березину, да и от ее сестры держаться подальше... Но все-таки: что заставило Елизавету Борисовну сделать ему замечание насчет Ирэн и ее расшатанных нервов? Здесь наверняка скрывается что-то, о чем он не знает.
Он подумал немного, затем пожал плечами, уселся за стол и распечатал конверт с императорской печатью. Дел, действительно, было немало, а до вечера осталось не так уж долго.
Аня готовилась к этому балу особенно тщательно, будто девушка, впервые выходящая в свет. Прежде всего, она выбрала платье: бледно-зеленое, - отвратительный, нелюбимый ею цвет. Зато он был очень моден в этом году; и, хотя он делал цвет Аниного лица землистым и нездоровым, сознание того, что она не будет слишком выделяться в толпе, решило дело в его пользу. Алина, увидев сестру в этом платье, презрительно засмеялась и сказала, что Аня стала похожа на ящерицу; но Аня нисколько не обиделась.
Затем, был выбран довольно вместительный ридикюль, в который были положены запасная пара перчаток и пистолет: последней модели, он был вручен подпоручику Столбову командиром полка за храбрость, - Андрей спас одного из товарищей, который чуть не утонул при переходе вброд реки на учениях.
Аня прекрасно умела обращаться с этим пистолетом; она много тренировалась в Шмахтинке, и иногда ей даже снилось, что она стреляет и стреляет по мишени.
Наконец, была написана измененным почерком записка, которая должна была сыграть свою роковую роль; Аня даже радовалась теперь, что встретилась с графом Раднецким при столь необычных обстоятельствах и вызвала такой к себе интерес с его стороны; она была уверена, что послание это заинтересует его и заставит поступить так, как было ей, Ане, нужно.
Конечно, следовало бы сначала разузнать подробнее, где находится эта самая "библиотека", которая фигурировала в записке, и как она выглядит. То, что она в особняке графа наличествует, Аня не сомневалась; но вот подходила ли эта комната для ее плана? Но оставлять свободное место в записке и дописывать уже на самом вечере было проблематично: пришлось бы просить письменные принадлежности, а это, опять-таки, могло привлечь к ней лишнее внимание...
Теперь нужно было лишь незаметно и лично в руки передать письмо. Вот это вызывало некоторые сомнения; но Аня надеялась, что Раднецкий вновь начнет преследовать ее, и ей удастся передать ему записку незаметно.
...Однако сделать это оказалось делом крайне сложным. Граф как будто нарочно решил избегать ее; Аня несколько раз встретилась с ним глазами и даже попыталась призывно улыбнуться ему (внутри вся пылая от стыда за эту отвратительную уловку), но Раднецкий словно испугался этих ее взглядов и отошел подальше, а после улыбки и вовсе ретировался на другой конец залы.
"А чего ты хотела? - думала Аня, зло обмахиваясь веером. - Он уже потерял к тебе всякий интерес. Не тебе, с твоей жалкой внешностью, строить ему глазки".
Она невольно сравнивала Раднецкого с другими мужчинами на вечере, и вновь вынуждена была признаться себе, что он очень хорош собою. Не так, как Андрей, по-другому, но все же...
В Андрее было много мальчишеского, он был из породы тех мужчин, которые до старости остаются внешне юношами. Чуб, по-деревенски лихо падающий на смеющиеся теплые глаза, румянец на щеках, веселая дерзкая улыбка, почти всегда изгибающая губы...
Раднецкий был полной противоположностью, кроме разве что фигуры, - хотя Андрей был немного худощавее, - и роста. Черный костюм, - Раднецкий был в партикулярном платье, - очень шел ему, хотя граф был мрачным и холодным и выглядел старше своих лет. На лбу уже прорезались тонкие морщины, рот был всегда крепко сжат и, хотя Аня видела, как он улыбается, в этой улыбке было что-то неестественное, потому что глаза оставались ледяными, - как вода в проруби ночью.
И все же... все же он привлекал к себе, а не отталкивал; и Аня видела, как многие женщины провожают его откровенно восхищенными взорами. Возможно, они находили его мрачность очаровательной, а в его угрюмости им виделось нечто байроническое, загадочное, - нечто такое, что каждая из них втайне надеялась разгадать?
Аня с досадой захлопнула веер. Ей все равно, что все эти дурочки видят в Раднецком. Ей он - враг, и самый лютый. И сегодня вечером она покончит с ним. Во что бы то ни стало! Вот только как передать ему записку??
Она обводила глазами толпу и внезапно встретилась взглядом с Нащокиным. Он слегка наклонил голову в знак того, что видит ее. Аня вынуждена была улыбнуться и ответить ему тем же. Она надеялась, что он не станет приглашать ее на танец, и пока он оправдывал ее ожидания. Зато Алина была в центре внимания, ее карне был расписан на весь вечер. Естественно, Марья Андреевна не сводила с дочери сияющих глаз, и Аня могла рассчитывать в любой момент улизнуть незамеченной.
Вдруг произошло какое-то замешательство в толпе гостей, все словно расступились, - и Аня увидела совсем рядом знакомую фигуру. Император! Он был в штатском и одет весьма скромно, - он и прибыл на бал как лицо частное, и об его появлении даже не сообщили.
Аня видела, как он прошел сквозь толпу и поцеловал руку графине Раднецкой. Графиня просияла. Затем к его величеству подошел хозяин дома, но государь довольно небрежно кивнул ему головой и тотчас отвернулся вновь к графине Ирине. Раднецкий развернулся на каблуках и отошел прочь; Ане показалось, что в душе он клокочет от гнева, но внешне он оставался совершенно невозмутим.
"Как же передать ему записку? - вновь замелькало в Аниной голове, - если не сегодня, - то никогда. Государь здесь; все взгляды на нем; лучшего случая не представится..."
Оставалось, в ее затруднительном положении, одно: и она подозвала проходящего мимо лакея. Она нарочно отошла подальше от маменьки, повернулась так, чтобы свет не падал на нее, и прикрыла лицо веером.
- Прошу вас, передайте это графу Раднецкому, - сказала она как можно небрежнее и, в то же время, старательно изменив голос, и вложила в услужливо протянутую ладонь свою записку. - Только в собственные руки.
- Не извольте беспокоиться, мадам, тотчас передам, - и слуга с низким поклоном исчез в толпе. Он становился свидетелем, и важным; но Аня уже решила, что, если ее и обвинят, она просто будет все отрицать; впрочем, до этого вряд ли дойдет...
Теперь ей нужно было найти библиотеку. Пользуясь тем, что Марья Андреевна и Льветарисна затеяли оживленный разговор с какою-то знакомой дамой, она потихоньку отошла от них и вскоре оказалась у дверей бальной залы. Где же нужная ей комната? Мимо несколько раз пробегали лакеи с подносами, уставленными прохладительными напитками; но спрашивать их, как пройти в библиотеку, было нелепо.
Аня двинулась вперед, делая вид, будто ей просто стало душно, и она решила пройтись по комнатам. Вскоре она оказалась перед анфиладой, вероятно, личных покоев Раднецких; она наугад повернула влево... и встала перед задернутыми, цвета мха, плотными портьерами. Раздвинув их, Аня увидела застекленные двери, открыла их, вошла - и поняла, что оказалась в нужном ей месте.
Это была просторная библиотека светлого дерева, заставленная двустворчатыми шкафами с книгами. Резной потолок ее был покрыт ромбовидным узором; над каждым шкафом в нишах стояли бронзовые бюстики поэтов и писателей. В центре, прямо напротив входа, находился большой стол с изогнутыми ножками, а на нем - красивая бронзовая лампа под зеленым абажуром; она была зажжена и создавала приятное ощущение уюта и желание присесть и погрузиться в чтение. Вокруг стола расставлены были стулья, по углам - мягкие кресла. Зеленый одноцветный ковер покрывал весь пол; большие окна были занавешены шторами того же цвета.
Напротив дверей, в которые вошла Аня, находились такие же, тоже задернутые снаружи портьерами. Это очень обрадовало Аню. Запасной выход мог пригодиться! Она вышла через эти двери, направилась снова наугад, и вскоре вновь оказалась у знакомой анфилады, сделав круг.
...Она вернулась, уже знакомым путем, обратно в бальную залу, очень довольная. Лучшего места для задуманного ею и представить было нельзя.
Ане теперь нужно было только ждать; до мазурки, во время которой она просила графа о встрече, было довольно времени, но сердце ее уже колотилось так, будто это время настало...
"Ваше сиятельство! Прошу Вас уделить мне несколько минут в вашей библиотеке во время мазурки", - вот и все, что говорилось в ее письме. Подписалась же Аня: "Катя с Итальянской". Это должно было все объяснить графу.
Минуты тянулись долго и мучительно; Аня не видела в густой толпе Раднецкого и не могла знать, получил ли он ее записку. Вальс; полонез; полька; снова вальс...
Она уже едва дышала от волнения, когда, наконец, грянула мазурка; толпа сгустилась, и по ней прошел шепоток; а Марья Андреевна устремилась вся вперед, потому что первым свою даму, которой была ни кто иная, как ее дочь, вывел сам император. И в тот же миг позади Ани раздался знакомый негромкий голос:
- Добрый вечер.
Она оглянулась. Позади стоял Раднецкий и смотрел на нее темными пристальными глазами.
- Идемте, - вот все, что он сказал, повернулся и направился к дверям. Она судорожно сглотнула - и последовала за ним, как кролик за удавом...
"Мой любимый Андрей! До развязки всего несколько часов. Скоро мы выезжаем к Р. Я написала ему записку. Я уверена, он захочет встретиться со мной.
Это произойдет во время мазурки. Громкая музыка не позволит, надеюсь, никому услышать звук выстрела. На всякий случай я взяла с собою запасные перчатки, - я могу случайно испачкать руки в его крови.
Не бойся за меня, мой родной. Мне ничего не будет, я все продумала. Я убью его и вложу ему в руку пистолет. Это будет выглядеть как самоубийство. Да и кто меня может заподозрить? У меня нет мотива, мы почти незнакомы. А несчастье с тобой случилось слишком давно, и всеми уже забыто. Кроме меня.
Я не боюсь. Не боюсь! Не боюсь!! Все это ради тебя, Андрей, любовь моя!
Твои навсегда, Анютины глазки".
11.
Они прошли уже знакомым Ане путем. Слава Богу, никто не встретился им по дороге. Граф шел впереди; следуя за ним и глядя ему в спину, Аня остро ощущала исходящие от него мощь, уверенность и властность. Было как-то невозможно представить, что она, такая маленькая, хрупкая и беззащитная рядом с этим крупным сильным мужчиной, сможет через считанные минуты лишить его жизни, увидеть его распростертым на полу, услышать его последний вздох...
Комок подступил к горлу, ладони вспотели. Она сглотнула, провела руками по юбке. Еще не хватало, чтобы пистолет в самую ответственную минуту выскользнул из пальцев!
И вот Раднецкий распахнул портьеры, открыл двери и повернулся к ней, приглашая войти первой. Когда оба они оказались в библиотеке, он вновь запахнул занавеси и плотно закрыл двери, как бы отрезая себя и Аню ото всего внешнего мира.
Граф отодвинул от стола один из стульев и знаком предложил его Ане, но она отрицательно покачала головой. Он не стал настаивать, сам же присел на край стола и скрестил на груди руки. Лицо его ничего не выражало, - возможно, только легкий оттенок светской скуки, - но Аня знала, что это лишь маска, и ему не терпится узнать, почему она пригласила его сюда.
Она встала в четырех шагах от него, - достаточно далекое расстояние, чтобы он не мог напасть на нее, и достаточно близкое, чтобы не промахнуться.
- Итак, мадемуазель Березина, - произнес он, - о чем вы хотели поговорить со мною в столь приватной обстановке?
Аня начала было говорить, но рот пересох, и ей пришлось откашляться. Граф терпеливо ждал. Наконец, она сказала:
- Сначала верните мне мою записку.
- О, да. Столь компрометирующий документ в руках такого негодяя, как я, - этого нельзя допустить, - он усмехнулся, извлек из нагрудного кармана письмо и протянул ей. Она шагнула вперед, взяла записку и тут же отступила на то же расстояние.
- Ну, а теперь, - спросил Раднецкий, - когда я уже - увы! - не смогу шантажировать вас вашим письмом, - вы скажете, зачем позвали меня сюда?
Аня глубоко вздохнула. Минута была решающая. Как часто ей представлялась эта сцена: как она бросает в лицо графу Раднецкому обвинение, как держит его на прицеле и спускает курок... И вот это превратилось в реальность.
Он недостоин жить. Он негодяй без чести и совести. Ее рука не должна дрогнуть, когда она будет стрелять в него... Но отчего тогда, когда он смотрит на нее, как сейчас, пристально и внимательно, решимость ее расползается, как снежная куча под весенним солнцем? Почему слабеют ноги, а сердце подскакивает к горлу?
"Это от страха. Но я обещала Андрею не бояться! Не буду, не буду бояться! Мое возмездие справедливо, не я должна трястись от страха, а он!"
И Аня медленно, с расстановкой произнесла:
- Пять лет назад, зимою, в декабре, в Царском Селе у вас состоялась дуэль, граф Раднецкий.
- Верно, - он слегка поднял бровь и посмотрел уже с большим интересом, и в то же время и с недоумением. - Но почему вы вспомнили эту старую историю, мадемуазель? Я полагал, вас привело сюда нечто иное...
- Молчите! - злобно перебила его Аня. - Скоро вы все поймете. Итак, у вас была дуэль. Тот, с кем вы дрались... Это был... молодой офицер ...ского полка, - хрипло продолжала она.
- Тоже верно.
- Из-за чего вы повздорили?
Раднецкий слегка наклонил голову, будто вспоминая.
- Из-за женщины, как всегда почти бывает. Если быть точным - из-за моей жены.
Так она и знала! Пустая ревность. Что была Андрею Ирина Раднецкая, если он любил всю жизнь, с самого детства, ее, Аню??
- Вы помните, как звали того офицера? - она была, впрочем, уверена, что он не помнит.
- Подпоручик Столбов. Андрей Столбов, если не ошибаюсь, - спокойно ответил Раднецкий.
- Вы убили его?
- Да. Наповал.
Аня испытала прилив бешенства, видя, как небрежно он говорит, и какое невозмутимое у него лицо. Как он смеет быть так хладнокровен, убив человека?? Ни за что, просто так, из глупой ревности!!
- Так вот... - она убрала руки за спину и правой начала нащупывать в ридикюле ручку пистолета, - этот молодой офицер... Андрей Столбов... Я пришла сюда, чтобы обвинить вас в его убийстве.
Аня уже держала пистолет; теперь она резким движением выставила оружие вперед, направив в грудь Раднецкому. Она ожидала, что граф немедленно вскочит, что вскрикнет, что побледнеет от испуга... Чего-то в этом роде; но он остался сидеть, как ни в чем не бывало, и даже странная улыбка появилась на его губах.
- Вы умеете им пользоваться? - спросил он заботливо, так, будто речь шла о каком-то обыкновенном предмете, - и, ответь она "нет", он тотчас показал бы ей.
- Не сомневайтесь, - процедила Аня, взводя курок и кладя палец на спусковой крючок.
- И патроны там есть? Знаете, такие маленькие металлические штучки...
Да он просто издевается!!
- Заткнитесь.
- О, какое необычное слово в столь прелестных женских устах! Впрочем, я и забыл, - для уличного мальчишки Кати, да еще и побывавшего в борделе, такие слова вполне подходят.
Он просто заговаривает ей зубы, - наконец поняла Аня. Он боится, конечно, страшно боится! А это все - бравада, и попытка либо оттянуть неизбежное, либо отвлечь ее внимание и кинуться на нее.
Она крепче сжала рукоять пистолета.
- Граф Раднецкий, - сказала она голосом, в который вложила уже не свои чувства к нему: ненависть и презрение, хоть они и переполняли ее, - а торжественность, доказывающую, что она совершает не месть, а правосудие, - граф Раднецкий, я обвиняю вас в убийстве моего любимого... брата, Андрея Столбова... и приговариваю к смерти.
- А как же мое последнее слово? - насмешливо возмутился он, приподнимаясь и, кажется, все еще не веря, что она, действительно, нажмет на спуск... Еще мгновение - и раздался выстрел.
- А где же наша Анюта? - спросила Льветарисна у Марьи Андреевны. Та, откровенно купающаяся в счастье танцующей с государем дочери, медленно повернулась к ней.
- Что?
- Анечка где?
- Не знаю. Тут только что была, - равнодушно пожала плечами Марья Андреевна.
- Да вот она! - Льветарисна указала рукою, улыбаясь; но тут улыбка сползла с ее лица, и без того выпученные глаза совсем почти выкатились из глазниц. - О, Господи, да что ж это с ней?
Аня подходила к ним. Челюсть у нее тряслась, лицо было белое, словно присыпанное пудрой, а глаза почернели, будто обугленные.
- Я... убила... - начала она, тихо и задыхаясь.
- Девонька моя, да ты присядь, присядь! - засуетилась Льветарисна, усаживая Аню в угол на стул. - Лица на тебе нет! Что случилось?
- Я... убила... - повторила Аня.
- Кого? Кого убила? - явно озабоченная больше ее видом, нежели словами, спросила тетушка.
- Графиню... Раднецкую, - наконец выговорила до конца Аня.
- Вот те раз! - всплеснула руками генеральша, - Марья Андревна, видно, нехорошо Анюте. Надо ее домой отвезти, заговаривается она.
- Нет, - Аня вцепилась ей в руку, вперив ей в лицо неподвижный взгляд, - не заговариваюсь. Я, правда, убила.
- Да... как же это? - растерянно молвила Льветарисна. Марья Андреевна застыла изваянием; в отличие от генеральши, она сразу поняла, что тут не бред.
- Из пистолета. Застрелила. В библиотеке. Я хотела... графа Раднецкого. За Андрея. Он убил Андрея, - вы знаете? Я хотела выстрелить. И вдруг... Раздался крик... Моя рука дрогнула. Я промахнулась. И... я увидела... как упала графиня Раднецкая. Ее голова... вся в крови. Я ее убила. Я убежала оттуда...
- Марья Андреевна, да что ж это такое? Анюта, голубка, да правду ли ты говоришь? - бормотала Льветарисна, тоже бледнея до синевы.
- Я... убийца... Мне нет прощения! - вдруг выкрикнула Аня, вскочила - и бросилась к дверям.
- Анечка! Голубка! Куда? За ней надо! Марья Андревна, да не стой же, как пугало на огороде; беги за ней, останови, а я в библиотеку!
И, не обращая внимания на, вероятно, донельзя оскорбленную эпитетом "пугало" Марью Андреевну, не собиравшуюся как будто двигаться с места, Льветарисна ринулась в библиотеку...
12.
Когда она вбежала, Раднецкий стоял на коленях и поддерживал голову жены, одною рукой прижимая к ее виску носовой платок, пропитанный кровью.
Раднецкий оглянулся на нее. Он был очень бледен. Но голос его был вполне спокоен.
- А, Елизавета Борисовна. Вы уж знаете? Аня сказала? Не волнуйтесь, Ирэн жива. Пуля всего лишь задела висок.
- Серж, ты уверен?..
- Совершенно. Аня... Анна Ильинична стреляла не в нее. В меня. Уверен, - он угрюмо усмехнулся, - она бы не промахнулась. Но Ирэн вскрикнула и тем меня спасла. Рука Анны Ильиничны дрогнула. Однако надо перенести Ирэн в кресло, - он осторожно поднял тело жены, но тут Льветарисна заметила, что лицо его кривится.
- А с тобой что? Ну-ка... - она подошла вплотную и дотронулась до его руки выше локтя. - Да и у тебя кровь, Серж!.. В рукаве дырка...
- Пустяки, - отмахнулся он, - просто чиркнуло. - Он положил Ирэн в одно из кресел и вновь отер кровь с ее лица.
- Если у нее царапина, почему она не приходит в себя? Соли есть в твоем доме? Послать надо, - сказала Льветарисна, но тут же спохватилась: - Дура я старая, дура! нет, тут надо осторожно! Чтоб не знал никто... Что ж ты в библиотеке не держишь ничего, ни воды, ни вина? Побрызгать в лицо бы Ирочке...
- Она придет в себя сама, не волнуйтесь так, тетушка... Надо же, это была просто сцена из "Гамлета"! С Полонием. Только крыса, ставлю золотой, жива, - пробормотал он.
- Какая крыса? - рассердилась генеральша, не поняв. - Ты об Ирине, что ли? Разве так можно об родной жене? Она в обмороке, а ты смеешься!..
- О, я абсолютно серьезен, - отозвался Сергей.
- Да как же произошло все? - спросила Льветарисна. - Аня ничего не объяснила толком. Хоть ты скажи, иначе нервы мои совсем не выдержат!
- Анна Ильинична желала мне отомстить за смерть своего брата, Андрея Столбова, которого я пять лет назад убил на дуэли. Я не знал, что он был ее братом. У них разные фамилии. Как это возможно?
Генеральша нахмурилась.
- Марья Андреевна по первому браку Столбова. Овдовела, и вышла замуж за Илью Иваныча Березина, имея сына. Андрюше тогда девять было, а Ане, дочери Ильи Иваныча тоже от первого брака, шесть. Очень она привязалась к сводному брату, как родные они стали друг дружке... Что касается вашей с Андреем дуэли, - ту несчастную историю было решено ото всех скрывать. О подробностях знали только я, отец Анин да его родной брат Михаил Иваныч. Даже матери Андрея не сказали. И как Анюта узнала, что ты убил ее брата, - ума не приложу. Не должна была.
- Теперь понимаю, - складка прорезала лоб Раднецкого. Ту дуэль он помнил очень хорошо, - и даже слишком, потому что убивать Столбова он не хотел и не собирался. Началось все с одного офицерского сборища, на которое Сергей попал случайно; тогда как раз был поставлен Коле диагноз, и решено было отправить его в Крым. Сергей очень переживал, нервы у него были расшатаны. Он несколько раз срывался и запивал, таскался по клубам и веселым заведениям самого низкого пошиба.
Когда Раднецкий вошел, подпоручик Столбов, уже сильно пьяный, как раз громко хвастался победой над некой графиней, в которой Ирэн было угадать совсем не трудно.
Последовала пощечина; за нею тут же вызов. Дрались они на другое утро, позднее, серое и промозглое, - в Царском Селе, у пруда, под дубами. Погода была дрянная, какая бывает в декабре: шел мокрый снег, валил хлопьями, затрудняя видимость уже в нескольких шагах; а стрелялись в сорока.
Столбов, как оскорбленный, стрелял первым, - и промахнулся. Сергей собирался стрелять в плечо противнику; с зарвавшегося подпоручика, на взгляд Раднецкого, этого было довольно. Но, то ли помешал снег, то ли Столбов дернулся, нервы не выдержали... Пуля прошла навылет через сердце; он умер на месте, мгновенно, даже врач не успел подбежать.
- Она в себя приходит! - вскрикнула между тем обрадовано генеральша. - Серж, видишь?
- Вижу.
Золотистые ресницы Ирэн в самом деле затрепетали, губы приоткрылись, и с них слетел легкий стон.
- Ирочка! - захлопотала вновь Льветарисна, обмахивая ее веером, - дитя мое, очнись, голубка!
Ирэн открыла глаза и обвела комнату мутным взором. Но постепенно взор ее прояснился. Она остановила его на муже и всхлипнула:
- Я... умираю, Серж? Да?
- Вы не умрете, мадам. Пуля всего лишь задела голову.
- Голову... Моя голова... - ее рука медленно приподнялась и дотронулась до виска. Затем Ирэн поднесла пальцы к глазам и, увидев на них кровь, в ужасе вскрикнула.
- Серж!.. Мое лицо! Я изуродована!..
- С вашим лицом все в порядке, мадам.
- Эта записка... - забормотала Ирэн, кажется, слегка успокоенная его твердым невозмутимым голосом, - я думала, она любовная. Лакей передал мне... Я пришла и спряталась... О, если б я знала, зачем эта сумасшедшая позвала вас!.. - она снова начала всхлипывать.
Сергей криво улыбнулся. Он сразу понял, что Анину записку перехватила жена, потому и оказалась за портьерой: почти все слуги в доме были ею подкуплены, и практически все письма, приносимые в дом, она прочитывала; она не побрезговала однажды распечатать даже корреспонденцию императора, которую, по долгу службы, в своем домашнем кабинете разбирал Раднецкий. С тех пор он убирал все документы, приходящие на его имя, в несгораемый сейф в своем кабинете, шифр от которого знал только он сам, а ключ носил с собой.
- Ирочка, милая! - сказала генеральша, - не плачь, голубка. Мы здесь, с тобою! Все хорошо...
Но было нехорошо. Двери позади них вдруг распахнулись, и в библиотеку шагнул ни кто иной, как сам государь. За ним тенью следовал Нащокин.
- Что здесь происходит? - спросил император, вперяя орлиный взор в кресло, в котором полулежала раненая, и в своего адъютанта и генеральшу, склонившихся над нею.
Ирэн предпочла вновь лишиться чувств, - и Сергей, которого отнюдь не обманул этот мнимый обморок, успел подумать, что спектакль продолжается, но теперь уже превращается из трагедии в трагикомедию.
Однако император уже был возле кресла.
- У вашей жены кровь! Она ранена? - спросил он.
- Ваше величество, - вмешался Нащокин. Он поднял с пола брошенный Аней пистолет и показал его императору. - Я не зря позвал вас, услышав звук выстрела. Здесь явно произошло преступление. - Он торжествующе посмотрел на Раднецкого, и тот понял, что недооценивал Нащокина: тот был не просто шпион, но и враг его.
- Андрей Иннокентьевич, вы что-то видели? - спросил император.
- Ваше величество, я увидел через стеклянную дверь графиню, она лежала на полу, господин Раднецкий стоял над нею. Я немедленно поспешил за вами...
- Так что же здесь произошло, граф? - спросил император, обращаясь к Сергею. - Отвечайте немедленно!
Молчать далее было бессмысленно; и Раднецкий произнес:
- Ваше величество, я стрелял в свою жену. Но промахнулся. Пуля лишь задела висок.
Генеральша хотела вмешаться, но Сергей бросил на нее предостерегающий взгляд.
- Елизавета Борисовна, а вы? - обратился к ней император. - Как вы очутились здесь?
- Я... ваше величество, я... случайно. Как и господин Нащокин, услышала звук выстрела, и решила посмотреть, что здесь... - промямлила та.
Лицо государя медленно наливалось кровью. Он грозно посмотрел на Раднецкого:
- Вы стреляли в жену? Но... за что?
- Из ревности, государь.
Император немного смешался. Но тут же смущение сменила ярость.
- И вы так хладнокровно признаетесь в этом? Я вижу, что напрасно попустительствовал вам! Прощал вам эти дуэли... Я должен был давно заняться вами и наказать по всей строгости! Как вы могли стрелять в собственную жену, мать вашего сына, в беззащитную слабую женщину? Вы, русский офицер, дворянин? Да я вас за это... под трибунал! в Сибирь! в кандалы!
Ирэн поняла, что ей надо приходить в себя, иначе бешенство императора могло зайти слишком далеко. Она застонала и открыла глаза.
- Мадам, - сказал ей император, наклоняясь над нею, - как вы себя чувствуете?
- Это правда, что ваш муж стрелял в вас? - спросил государь. Генеральша с Раднецким переглянулись.
- О... я не помню... - пробормотала Ирэн.
- Как не помните? - удивился император.
- Вернее... да... наверное, это был Серж... Голова болит... простите...
Сергей усмехнулся про себя. Ирэн можно было понять: сказав всю правду и обвинив Анну Березину, она ничего не выигрывала. А, указав на него, как на стрелявшего в нее, она могла добиться многого.
- Серж... не так виноват... - продолжала Ирэн угасающим голосом, - простите его...
- Ваше величество, - сказал Нащокин и, когда император оглянулся к нему, начал что-то шептать ему на ухо. До Сергея долетели слова "последствия", "репутация", "честь семьи". Постепенно естественный цвет лица возвращался к государю. Он кивнул Нащокину и обернулся к Раднецкому:
- Граф, ваша жена нуждается в осмотре врача и отдыхе. Немедленно распорядитесь.
- Слушаюсь, ваше величество.
- Мы считаем, что ранение графини лучше всего приписать случайности: стало плохо, упала, ударилась головой... об угол этого столика, например.
Сергей кивнул.
- Однако это не значит, что вы прощены, или что не будете наказаны за ваш... отвратительный поступок, - продолжал сурово император. - Сейчас я сажаю вас под домашний арест. Из дома ни ногой, граф. Вам понятно?
- Да, ваше величество, - Сергей вновь наклонил голову.
- Позже мы решим, как поступить с вами... А пока мы возвращаемся на бал. Никто не должен узнать о произошедшем здесь инциденте. Елизавета Борисовна, господин Нащокин, - следуйте за мной. Граф, надеюсь, позже вы появитесь в бальной зале также. Вы проводите гостей и извинитесь за супругу, которой немного нездоровится.
И он, сопровождаемый невозмутимым Нащокиным и растерянно оглядывающейся генеральшей, вышел из библиотеки.