Аннотация: На параллельную Дуэль между Хэнком и Гриффином-Спрутским. 09.11.2011
Голова сильно болела, но Мамед открыл глаза. Перед ними оказался коричневый ковер, который вонял очень резко и неприятно. К тому же ковер шевелился, из-за чего колол шерстинками лицо горца.
- Эй, кто тут есть? Абрек!
Никто не отозвался.
"Ушли, в другую комнату, наверное, - подумал Мамед, - надо самому вставать. Где же я так напился?"
- Обыгался, джигит?
Сильный женский голос прозвучал совсем рядом, затем кто-то больно ухватил Мамеда за кудри и задрал голову.
- Тяжко мордой вниз, понимаю. Потерпи чуток, уже близко. Но смотреть на путь не надо.
Только сейчас горец сообразил, что висит на крупе гнедой лошади, чью шкуру принял за ковер. Вокруг, насколько удалось заметить, стоял дремучий и страшный лес.
"Тайга", - Мамед вспомнил название таких непроходимых и необитаемых зарослей.
Женщина, одетая по-походному, неожиданно натянула ему на голову большой и просторный пластиковый пакет. Джигит заорал, громко выкрикивая ругательства, рванулся и ощутил, как прочно связан. Женщина громко рассмеялась. Мамед в бессильной злобе принялся биться лицом о лошадиный бок. Но та продолжала размеренно шагать дальше. И он вцепился зубами в шкуру, прямо через пакет. Это удалось - складка очень удачно подвернулась в его зубастый рот. Лошадь заржала, встала на дыбы и рванулась в галоп.
От такой резвости Мамеда несколько раз подбросило и больно ударило о спину коняги. Зубы выпустили шкуру. Тело джигита соскользнуло с крупа, упало на землю, встретившись с землёй на приличной скорости. Дух вылетел от удара. Зато и пакет содрало веткой, которая попутно ободрала лицо до крови. Немного придя в себя, Мамед сумел встать.
Колючие кусты оказались малинником, усыпанным ягодами. Старухи не было видно. Зато кто-то топтался совсем рядом, видимо, собирая ягоду. Мамед знал, что промышляют сбором грибов и ягод люди мирные, которыми управлять легко, надо лишь оскалиться пострашнее и напугать.
- Эй, кто тут? Быстро иди ко мне, сука, пока не убил!
- Кому сказал, ко мне? Бегом, падла, пока я не разозлился!
И тут из кустов высунулся громадный, почти чёрный зверь. Башкой зверь походил на собаку, но такую громадную, что и быть не могло. А сам он казался шириной с джип "Хаммер", который неделю назад вдребезги разбил Гассан, да ждут его гурии в раю! Громадина всё вставала и вставала, заслонив собой почти полмира, а Мамед никак не мог сообразить, кто это?
Но вот пасть распахнулась, показав жёлтые клыки, круглые на концах, толстые и длинные. Размер оценить джигит не смог. Рёв, хриплый, словно зверь страдал от похмельной сухости в горле, но звучный, как гудок того же Хаммера, рванулся в лицо Мамеда вместе с вонью выдоха. Зверь орал так, что джигит не сдержал истеричный ответный вопль, который совершенно затерялся в истинном, первобытно мощном рёве. Зверь поднял громадную лапу, замахнулся. И мир потух для Мамеда...
Теперь лицо колола земля, сухими травинками, тонкими веточками. И ещё чем-то острым. И не только лицо. Нижняя часть тела воспринималась голой. Сообразив, что он лежит ничком, Мамед рванулся: "Скорее прочь, бежать от зверя, который сбил меня и сейчас растерзает!"
Тело не подчинилось. Горец ощутил путы на ногах и руках. Но перевернуться удалось. Пожилая женщина возилась неподалеку, заправляя котелок. Пахло едой.
-Эй, а где этот дэв? Шайтан, который... Что хотел меня съесть?
- Косолапый? Так ушёл. Сыт же, людей есть не станет. Если бы ты не напугал его, то и не заметил, как он смылся... Ты что, Мамед, медведей не выдывал? Надо же, обделался, как младенец, пришлось всё застирывать...
Пока джигит усваивал неприятную и постыдную новость - навалил в штаны? позор-то какой! - бабка подкинула несколько толстых веток в костер. Тот довольно затрещал, раскрыл пламенные объятья, сыпанул искрами. Затем слегка притух, принялся вгладываться в пищу.
- Ольга меня зовут, чтобы ясность была в разговоре.
Джигит понемногу сообразил, что взят в плен. Напрягшись, он сумел подеять голову настолько, чтобы убедиться - лежит голым. Гордому чечену вдвойне постыдно осознавать наготу и бессилие,вот он и решил навести порядок:
- Сука, быстро накинь на меня одежду! Нельзя женщине смотреть на голого мужчину.
- Да ты что? Боишься, что твой стручок рассмотрю? Напугал бабу яйцами, ой! Было б чего казать... Я и покрупнее видывала, так что не зазнавайся, - бабка презрительно сощурилась на мужское богатство Мамеда.
Такого джигит вытерпеть не мог, разразился воплем:
- Какого хрена ты меня связала, дура старая? Отпусти!
- Ща, только шнурки поглажу, - совершенно не в тему отозвалась старуха, наступая кирзовым сапогом на ветку, чтобы переломить.
Мамед оскалил зубы, попробовал дотянуться до верёвки, стягивающей ноги на уровне колен. Дотянулся, принялся жевать, видимо, надеясь перегрызть. Старуха хмыкнула:
- Синтетика. Её и топором не вдруг перерубишь. Да ты не парься, я убивать не стану. Но накажу всенепременно, а то!
- За что? Что я тебе сделал?
- А то ты не знаешь?
Веревка зубам не поддалась. Мамед перестал слюнявить, выпустил её, не причинив даже малейшего ущерба. С ненавистью глядя на старуху, он крикнул:
- Не знаю, мамой клянусь! Сука, да скажи хоть, за что!
- Эвон как, - брови на женском лице выразили крайнюю степень изумления, - нешто память отшибло? Тады помогу. Медальончик помнишь? День ВДВ? Точнее, ночь.
Перед глазами пленника закачался его медальон с именем и фамилией на арабском.
Мамед так давно жил в России, что вполне мог считаться коренным жителем. Дед и бабка попали в сибирскую глубинку по прихоти товарища вождя, хотя никакого предательства советского народа не затевали. Но метла НКВД не вникала в такие мелочи. Второе поколение научилось читать и писать, осмелело и выжило из села всех коренных жителей. Немедленно объявился глава клана, нравы шариата взяли верх. Тут грянула перестойка. Третье поколение чеченцев обрело уверенность, замешанную на остатках клановой преданности и умения использовать национальные особенности русской государственности, то есть, пристрастие начальников любого уровня к взяткам.
Мамед, как сын шейха Ахмада, возглавил подростковую группировку. Когда все старики уехали в Чечню, он стал главным. Возвращаться на скудную и опасную родину молодёжь не имела никакого желания, зато на просторах Сибири развернулась во всю ширь горской души. Групповое избиение одиночных русских парней и безнаказанность помалу сплотили мамедовцев. Осмелев, они занялись рэкетом, взяли на себя рынок, и проверили, как удастся насилование непокорных девушек. Оказалось, что это невыгодно - слишком много приходилось платить ментам, прокурорам и судьям.
Шлюх и просто отвязанных любительниц грубоватого секса мамедовцам хватало с избытком, но спиртное всё же порой приводило к инцидентам. Особенно у самого Мамеда. Ему пришлось отслужить в десантных войсках, так что день десантника оставался святым праздником. В последний раз десантура упилась до поросячьего визга, устроила состязание с ОМОНом и проиграла битву. Мамед вовремя удрал, всего лишь получив демократизатором по хребтине. Остановился он у моста, где по причине экономии городского бюджета давно не горели фонари. Пляж давно опустел, лишь у самого уреза воды стояло тоненькая фигурка. Судя по формам - девичья.
Это было "что-то с чем-то", как любил повторять Мамед. Блондинка решила искупаться без купального костюма, видимо, надеясь на темноту!
Мужское начало немедленно отреагировало, а руки принялись действовать с намерением помочь "началу". Девушка завизжала, пнула Мамеда между ног, причинив резкую боль. Горец непроизвольно согнулся. А затем сумеречный мир вовсе померк.
- Нет, я эту б... поймаю! Сука!
"Десантник" брёл домой, высказывая мечты о возмездии коварной блондинке. Он расстроился невероятно, когда очнулся на пустом пляже с полным ртом песка, громадной шишкой на затылке и в полном одиночестве. Удар по голове не только причинил боль, но и оскорбил горячего джигита, унизил его до уровня какого-нибудь русского подкаблучника, которого регулярно колотит жена, отнимая зарплату.
Немудрено, что Мамед немедленно, не протрезвев, напряг все связи и получил от ментов кинолога с собакой. Нет, не надо считать джигита идиотом - никто не узнал про унижение, вот ещё! Просто уважаемый человек решил проверить свои подозрения насчёт вора, похитившего ценную вещь - разве нельзя? Горец не стал мудрить, заявил, что злодей украл самое красивое и памятное, хотя золотой медальон, купленный во время хаджа, спокойно вмсел на шее. Но Мамеду он был дорог не ценой - уникальностью. Овал с именем и фамилией был уже местным ювелиром доведён до ума, прочеканен глубже и оттенен эмалью.
Овчарка привела джигита и мента к бревенчатой избе на окраине города.
- Свободен, - дав купюру проводнику собаки, Мамед дождался, пока тот удалится.
Затем он перелез через забор, тихонько прокрался огородом к избе, заглянул в приоткрытое окно. Луна давала вполне достаточно света, роняя его внутрь комнаты. На кровати лежала и спала женщина, судя по крутому изгибу бедра.
- Ага, - прошептал мститель, - попалась!
Неслышно взобравшись на подоконник, он притворил створки окна, задёрнул плотные занавески, создав почти полную темноту. Умышленно, со звериной предусмотрительностью - зачем выпускать шум на улицу? Хоть до ближайшего дома и было почти сто метров, но ведь ночь, слышимость повышенная. Мало ли какие мысли придут в голову соседей, когда они услышат женские вопли?
Мщение прошло успешно. Заранее сняв всё с нижней части своего тела, Мамед приготовил кляп и резко воткнул его в рот девушки, когда та вскрикнула. Её рука метнулась к нападавшему, но лишь вцепилась в цепочку, висевшую у горца на шее. Тот оказался проворнее, скрутил ей руки назад, сдёрнул с кровати так, чтобы жертва оказалась на коленях, и приступил к "мщению". Ожесточение оказалось настолько велико, что акт мщения удалось повторить. Жаль, что жертва расслабилась и перестала сопротивляться слишком быстро, почти сразу.
- Б..., как я и думал, - зло констатировал Мамед, - ей уже и понравилось! Могла бы и сразу!
Он ударил жертву кулаком по затылку, мстя за всё. Та оглушено обвисла, распласталась на кровати. Десантник быстро выбрался через окно, пробежал через огород и скрылся, не дожидаясь, пока изнасилованная очухается и завопит.
Никаких последствий от "мщения" не последовало. Мамед и думать забыл о том случае, жалел только о медальоне, который потерялся во время мщения или на обратном пути.
- Вспомнил? Я тебя вычислила через ювелира, - старуха пристроила медальон и цепочку на шее Мамеда, - носи, герой. Мне твоего золота не надо.
- Ты кто ей?
- Бабушка. Тебе что, шлюх мало, на честных девок бросаешься?
Мамед возмутился, долго и пространно объяснял, что в распущенной России честных быть не может, ведь только паранжа обеспечит нравственность, как у подлинных мусульман, в Аравии, например. Старуха слушала долго, криво улыбаясь, затем выдернула из колоды топор:
- Ты совсем дурак, как я вижу. С дикарскими нравами - вали отсюда в свою страну. Здесь - Россия, понял? А чтобы дошло, я тебе обрезание сделаю, как у муслимов принято. Обрубание. Повернись мордой вниз, оглушу, чтобы не мучился, пока....
Горец завопил:
- Я обрезанный!
- Ничо, по второму разу сделаем! Ложись мордой вниз, а то прям так рубить буду. Ну, как хочешь!
Старуха замахнулась топором, целясь в пах Мамеда. Тот потерял сознание, ожидая удара.
Когда он очнулся, уже рассвело. Старуха хлопотала у костра.
- Есть хочешь, Мамед? Ушица славная получилась. Да не корячься смотреть на пуп, я что, из ума выжила, мужика увечить? Ты ещё наказание не отбыл, три месяца здесь отсидишь, тогда отпущу...
Говор пожилой женщины звучал даже ласково. Во всяком случае, не угрожающе. Мамед воспрял духом - убивать его не собирались. Значит, можно попытаться освободиться, самому грохнуть старуху и бежать...
- Некуда тебе бежать. Погибнешь в трясине почём зря. Сказала же, три месяца отсидишь, тогда уйти сможешь... Или быстрой смерти хочешь? Так скажи.
Старуха вынула тонкий, длинный нож, подошла к Мамеду. Тот сжался в комок, завороженно глядя на лезвие:
"Сумасшедшая! Сейчас как ткнёт в сердце!"
Словно прочитав мысли горца, старуха замахнулась...
- Не-е-ет!
... и воткнула нож в бревно.
- Ухожу, чтоб сдуру меня не пришиб, веревку перережешь сам... Утром вернусь. Или раньше.
Порезав запястье, Мамед освободился. Первым делом он примерился, как удобнее держать нож, помахал им, сделал 'змейку', представляя, как распарывает брюхо старой стерве, рассекает горло до ушей...
Затем уже осмотрелся и проверил место, где очутился. Старая, но прочная землянка, врытая в склон невысокого бугра, пустовала. Широкие нары, выглядели, как настоящая постель - подушки, простыни, одеяло. Консервы, мука, концентраты...
А вот дальше оказалось мало хорошего. Островок среди болота - самое точное определение места заключения. Болото выглядело не бескрайним, но удручало безжизненностью. Редкие хвойные и лиственные деревца, кусты, островки высокой травы. Вдали двигалась фигура старухи.
- Ну, всё! Догоню, убью и утоплю... Нет, медленно утоплю, - воодушевился Мамед, бросаясь в погоню.
Через десяток шагов он оступился на кочке и завяз. Выбраться не удалось. Ноги медленно погружались, кочка предательски гнулась, отдавая горца трясине. Каждое движение только ухудшало ситуацию. Потревоженная густая масса выпускала пузырьки вонючего газа, становясь всё жиже и жиже.
После пары часов барахтанья Мамед погрузился до подбородка и понял - смерть близка. Мечты о мщении давно улетучились, предоставив всю голову в распоряжение страха. Подминая под себя давно уже оторванную от почвы кочку, неудачливый беглец кричал:
- Бабка! Спаси! Караул! Где ты, Ольга?! Тону!
Скоро и кричать стало невозможно - рот скрыла трясина. Вонючая грязь подступила к носу, как он ни запрокидывал голову. Выпученные глаза смотрели в голубое небо, которое вот-вот должно было навсегда исчезнуть для несчастного беглеца. Грязь добралась до одной ноздри, затекла, заставила глотать, давиться, кашлять. Вот она хлынула во вторую, залилась в горло. Джигит захлебнулся, сделал последний рывок и...
Рядом с лицом Мамеда звучно хлюпнула широкая доска. Последний глаз, оставшийся на поверхности, захлестнули брызги. Старуха, высоченная, как великан, и желанная, как никто и никогда, очутилась напротив утопающего. Вцепившись в кудри горца, спасительница принялась тянуть его из объятий болота.
- Ой, дурак... Предупреждала же!
Откуда у неё взялась такая сила? За несколько минут она извлекла несчастного беглеца до уровня шеи. Вторая доска шлёпнулась позади кашляющего Мамеда. Расставив ноги, бабка захватила парня за шиворот и снова потянула, медленно и верно. Спустя десяток минут горец сумел опереться руками, затем лечь пузом на доску и выбраться полностью.
Грязный и озябший, он самостоятельно добрался к костру, над которым снова висел котелок.
- Даже не поел, сразу в бега кинулся. Одно слово, дурак. Да скинь бы одежду, ополоснись. И возьми сухую. В землянке, халат висит.
Смыв вонючую грязь в бочке, прикопанной рядом с болотом, Мамед накинул халат. Он ел густой и вкусный рыбный суп, пока старуха отполаскивала его одежды. Туфли остались в трясине.
- Зачем ты меня спасла, Ольга?
- Не к смерти же приговорен, а на три месяца. Надеюсь, ты понял, что отсюда не сбежать? Так что убивать меня - тебе хуже. И силой не заставишь отсюда вывести. Сама утону и тебя утоплю.
- А что за наказание?
- Ближе к ночи объясню. Нетрудное. Помнишь, ты ночью в моём доме женщину изнасиловал? Будешь искупать вину...
И объяснила, как. Мамед удивился, возмутился, запротестовал, отказался наотрез.
- Будешь сидеть голодом, - сказала Ольга, укладываясь спать в дальнем углу.- Предупреждаю, не умышляй мстить, хуже будет.
Нары она предоставила Мамеду.
Джигит тихонько сполз с постели, двинулся в сторону старухи, которая угадывалась в углу. Собственно, идти крадучись не было смысла - расстояние всего четыре широких шага. И Мамед рванулся напрямик. Третий шаг пришёлся на что-то непонятное, что провернулось под ногой. А затем подлый удар ниже пояса согнул горца и заставил визжать, вопить, выть, и долго, протяжно, истово. Как в Эмиратах муэдзин с минарета голосит молитву.
Подлая старуха вошла снаружи, держа в руке фонарь. Она постояла над стонущим Мамедом, чёрство и бездушно погоревала о своём, подняв с пола коварные детские грабли:
- Совсем дурак. Я же предупреждала, не умышляй! Небось бегом бросился, совсем отбил? Нет бы в дело пристрой пустить, так ты всё норовишь меланж сделать. Воистину, членовредительством занимаешься... Ну, теперь вой, пока боль не пройдёт... А я пойду досыпать.
Два дня Мамед крепился, терпел голод. Ольга демонстративно жарила рыбу, запекала бекасов и куликов, которых стреляла в тайге, где в тайнике хранилось ружьё. Мамед в открытую ещё несколько раз пробовал пройти через болото, но неизменно попадал в трясину. Выручала его широкая доска, с которой он совершал попытки. С каждым разом он заново переживал страх, испытанный при нападении медведя, в топи, когда трясина заливала лицо. Незаметно ушло желание отомстить, растерзать жестокую Ольгу и погибнуть самому.
На третью ночь джигит сдался, позвал старуху в постель. Темнота скрыла лицо, а тело у Ольги оказалось очень даже упругим. И по части опыта да темперамента - сравнивать ночную партнёршу с наёмными или подневольными наложницами было невозможно. Она превзошла всех.
Когда утомлённая партнёрша уснула, джигит долго думал, как поступить. Нет, убивать старуху он не рискнул бы. Понятно, что без этой террористки он пропадёт. А так, три месяца - это жутко, конечно, но не тюрьма же?
- Ольга, скучно, а? Чем заняться, придумай.
Та приволокла полный рюкзак книг. Мамед презрительно хмыкнул, читать не стал. Старуха тоже хмыкнула, настаивать не стала. Занятий нашлось немного. От безделья Мамед научился руками ловить рыбу в ближайшем бочаге. Затем увлёкся резьбой, часами кропотливо вытачивал самым кончиком ножа затейливые фигурки. Ольга показала, как делать туески, надрала бересты. Во время её долгих отлучек он освоил и это ремесло. Но однажды всё надоело так, что джигит открыл книгу. И пропал.
С трудом, почти по словам вчитываясь в строки сложного и мелодичного языка, он вдруг понял, что совсем не умеет говорить. Со страниц к нему обращались люди, знающие такое множество слов, что их стоило уважать только за это. "Путь на Грумант", "Чужие паруса". "Гулящие люди"... Горец с удивлением узнавал мир, где русские, совершенно не похожие на "братков", совершали поступки, просто непосильные обычному человеку.
Дойдя до рассказов Соболева о войне, Мамед задумался. Кажется, он недооценил страну, в которой жил. И если эта страна, представленная такими мужчинами, как поморы и такими женщинами, как Ольга, всерьёз рассердится на него - пиши пропало. Теперь джигат иначе смотрел на сою тюремщицу. И те три-четыре дня в неделю, которые старуха проводила на острове, Мамед и она жили душа в душу.
Постепенно холодало. Лист берез и осин пожелтел, скукожился, опал. Ольга принесла тёплую одежду. А когда ударили заморозки, она ушла внезапно, оставив Мамеду его бумажник, с документами, толстой пачкой рублей. Записка гласила:
"Когда вода в бочке замёрзнет, что ногой не пробить - надевай лыжи и двигайся по вешкам. Спасибо, что добросовестно отбывал наказание, сладкий мой Мамедушка, сексгигант. Прощай, меня не ищи. Дом продан, живу я совсем в другом городе, так что - отомстить не удастся. Кстати, для ясности - в ту ночь внучка уже уехала, дома её не было. Что изнасиловал ты меня - ладно, но что оглушил - не простила. За то и наказала - чтобы впредь женщин не бил"
В самом конце листка мелким почерком:
"Гордись, ты стал моим последним мужчиной! Ольга Ларина"
Дочитав, Мамед долго сидел, потупившись. Затем встал, проверил ногой прочность льда и принялся собираться в дорогу. Когда он перебрался через непроходимую летом топь, то оглянулся на место своего заключения. И хотя густая борода делала его похожим на террориста-фанатика, глаза и губы просветлённо улыбались. Спроси его кто - чему?