Мне это вообще-то приснилось. Так что я не знаю что это такое, и как это объяснять. Так вот.
I
Я лежу, на своей личной кровате, которую делю с женой, которую мы с ней недавно сломали, и, которая, после этого перестала быть кроватью и сделалась лежанкой. И вот, я, который уже не я, потому что сплю на кровати, которая уже не кровать, потому что сломлена лежу. И вот я лежу и вижу смутно следующее. Вернее я не вижу, потому что сам в этом как бы участвую и содействую происходящему. И вот я лежу и смутно участвую и содействую следующему, что, собственно, само по себе не происходит, потому что снится во сне моего сознания, а может быть и подсознания, или, лучше сказать, в глубинах недремлющей души. Хотя, может быть, лучше так не говорить, лучше промолчать, лучше лечь и заснуть на кровате, которая уже не кровать, и увидеть новый сон который будет уже гораздо интересней того, о котором я пытаюсь тут рассказать и не умею этого сделать.
Так. Спокойно. Спокойно. Нужно всё с начала, а то это...
Значит, лежу я на кровате, которая вовсе не кровать, а лежанка. Лежу я с женой, хотя она здесь совершенно ни при чём, но я должен, однако, заметить тут, чтобы ей не было обидно, а мне больно, что она человек очень хороший, что я её очень люблю, очень уважаю, и что она меня очень даже терпит, что странно, но пока возможно. И я, то есть мы, хотя это не важно, но надо строго придерживаться фактов, потому что в суде признают факты и ничего более, а это надо учесть на всякий случай, надо учесть возможных свидетелей.
Итак, алиби обеспечено, и я могу продолжить. Значит, лежу, то есть лежим на некровате, и видим... нет.
Неувязочка. Видел ведь только я один это. Значит, мы лежим, я вижу.
А, кстати, лежанка, после того как сломалась, больше не скрипит. Что очень удобно в некоторых жизненных ситуациях. Именно на ней мы лежим, запомните, это важно. Вот мы лежим, и я вижу...
А который час? Ого! Извиняюсь, но у меня жестокий распорядок и пора спать, и пожалуйста, не ругайтесь очень громко, а то я не усну, и не увижу (не поучаствую) ничего интересного (ни в чём интересном) и тогда, конечно, вы ничего такого из снов от меня больше не услышите. О чём впоследствии будете страшно жалеть, и рвать на себе волосы. Но я обещаю завтра продолжить.
II
Должен сразу признаться, что сегодня мне ничего не приснилось. Ну, абсолютно! Как лёг, так сразу стал слепым и упал в яму.
И чтоб не было недоразумений, объясняю сразу: сегодняшнее сегодня - это вчерашнее завтра то есть на следующий день после того, как кончилось вчерашнее сегодня, я, как и обещал, вчерашнее завтра продолжаю в сегодня. Просто вчера завтра было в завтра, ну а сегодня это завтра уже сегодня и завтра. Это потому, что слово завтра, подразумевает под собой не только завтра, которое уже сегодня, но и наступающее после сегодня будущее.
Например:
Лучше работать завтра, чем сегодня!
Или:
Завтра - в кредит, сегодня - за наличные!
И т.п.
И тогда светлое завтра имеет свойство удаляться в бесконечность, превращаясь в серое сегодня. Но, всё это подразумевается не мной, то есть мной не подразумевается в конкретной данности избранной формы. Ибо моя сегодняшняя воля тщится продолжить вчерашнее повествование о когда-то бывшей сонности и моего разума, когда в нём рождались чудовища вчера.
А приснилось мне вот что!
Вот! Per aspera ad astra, не про вас будет сказано!
А нужно то было просто сказать: А приснилось мне вот что, и всё. Никаких проблем и asper-ов.
Итак, говорю ещё раз: а приснилось мне вот что.
Будто я читаю книжицу про человека без свойств, и вот там, то есть в ней однажды Ульрих мне и говорит: "Пора обедать, принеси Фарли Моуэт." И я начинаю напряжённо думать.
Фарли Моуэт это что-то съедобное. Раз. Фарли и Моуэт это что-то единое целое. Два. Но потом меня осеняет, что Фарли - это одно, а Моуэт - это нечто совсем иное. Три. Значит, два разных блюда. Четыре. Ульрих читает газету. Пять. "Правда". Шесть. Он делает вид, что не замечает моего замешательства. Семь. Но я то знаю, что он тайно за мной наблюдает. Восемь. Это открывает мне, что он вовсе не Ульрих, а Мойдодыр. Девять. А Фарли и Моуэт это нечто не одно и то же, и нечто несъедобное, но я их должен соединить во что бы то ни стало и подавать на стол с гарниром. Десять. От моего верного решения зависит всё в год зайца! Одиннадцать. Но почему Фарли и Моуэт надо кушайт, ведь это не пища, но Имена... Двенадцать. Дюжина. Дальше царство Сатаны, проход закрыт. Надо осторожно ступать по этой чащёбе.
Итак, Имена. Имена Бога. Тс-с-с-с.
Переходим на тихий шёпот в мыслительно-размыслительном процессе постижения.
Итак, Имена... у него имён либо три, либо бесконечно много во Вселенной. Если три, то я знаю два из них, а, произнеся третье, умру. Я не хочу умирать! Пусть лучше будет бесконечное множество имён!
Вдруг Ульрих опускает газету "Правда" и пристально смотрит мне в глаза. Долго. Меня бьёт дрожь. Я чувствую, что если сию же секунду не проснусь, то не проснусь уже никогда. Вспышка. Я падаю, падаю, падаю...
Нет, не проснуться.
III
Я проснулся с ощущением, что необходимо немедленно что-то вспомнить. Я помылся, поелся, оделся, вышел на улицу, оглянулся, и потом сообразил, что идти то мне некуда и вернулся. Мысли упорно, сквозь рогатки извилин, продирались к тому знанию, которое, как мне казалось, открылось мне этой ночью.
Но вспомнил я только то, что там был Ульрих. И потом вспомнил два неизвестных науке слова - Фарли и Моуэт.
В этих словах было дикое очарование. Я повторял их день за днём, не в силах понять, почему они меня преследуют. И не знал, куда мне от них скрыться.
В конце концов, я решил одним выстрелом убить сразу трёх зайцев: и Ульриха, и Фарли, и Моуэта, вернуть спокойствие и уйти от смятения, которое они все принесли в моё существование, лишая меня способности спокойно завтракать, обедать и ужинать.
Итак, я решил эти слова присвоить себе как имя и фамилиё. Отныне зовусь я Ульрих Фарли-Моуэт.
В чём и расписуюсь:
У. Фарли-Моуэт.
А всё это написал не я, а моя рука, которая сама по себе, и я сам по себе, и ничего не знаю, ничего не помню, ничего не видел, ничего никому не скажу. Прошу не задавать никаких вопросов!
IV
Как я ошибался! Оказалось, что всё это не более чем писанина для умерщвления плоти в общественных сортирах. А Фарли Моуэт - это какой-то канадский эскимос, да к тому же ещё и писака. И Бога нет. И Душа умерла.
А я - Фантомас.
Ну, и Ульрих, как был Мойдодыром, так им и остался.