Она посмотрела в мое окно и чирикнула шепотом, как в кино. В этом слове - "чирик" - был глубокий смысл, философия жизни, наука числ, в этом слове - "чирик" - было бытие, семь грехов, десять заповедей, сие отражало инстинкты моей души, колебания тела, и снова шить захотелось, хотя не умею я, да плевать, ерунда несусветная.
Она махнула в меня крылом и отчетливо спряталась за стеклом. В этом образе было слиянье двух, развращенье трех, затаивших дух, четырех смущенье и стон пяти, досчитаем молча до десяти и пойдем обратно, уткнемся в ноль, поползем по кругу, скрывая боль.
Она прислонилось лапой к стеклу, и гримасой тоски исказился клюв. Там, на лапе, блестела латунь кольца, там, на лапе, кривилась латынь венца, там, на лапе - хромое бремя судьбы, и немой вопрос "ну, а если бы мы рукой к руке - что тогда?" - "Могу", велика беда - вилой на снегу мы водили "игрек плюс икс равно", мы сводили в кровь простыни вино, перекати-поле, ты, я, и вновь... боже, как же это было давно...
Ну и что, что ты не умел летать, ну и что, что мне не хотелось спать, ну и что, что я не могла любить то, что ты любил - ускакала прыть. Слово "птица" женского рода - пусть, я на каждом перышке вижу грусть, протяни ладонь и коснись моей, потуши огонь и водой залей. Вот мы вместе, и если бы не стекло, то вполне казаться бы нам могло, что опять мечта и опять дурман... Только пустота и густой туман - весь прогноз погоды на нашу жизнь, потерялся век в преломленьях призм.
Я хочу улететь с тобой в никуда, я хочу забыть наше "никогда". И ты бы сказал: "давай улетим.." Но ты никогда не будешь моим.