Жила-была одна дама, не лишенная внешней привлекательности. Была она натура тонкая и возвышенная, и поклонников у нее был целый окиян, на любой вкус, цвет и размер. И все они очень хотели из статуса поклонников перерасти во что-то большее, но дама та, принцессы Турандот начитавшись, видимо, искала чего-то особенного. Тонкого и возвышенного. Ни белые кони, ни шестисотые Мерседесы, ни миллионы алых роз ее не удовлетворяли, и крутила она всех вокруг пальца, аки Кабаева хула-хуп.
И был у нее среди почитателей один... чуть было не сказала "купец" - средней руки бизнесмен. Ничем не примечательный, чуть полноват, чуть лысоват, без образования и прочих достойных ее внимания качеств. И никак она его среди прочей толпы не выделяла, в то время как он любил ее безумно.
И вот как-то решил он ей подарок на день Рождения сделать. Взял ее фото, пошел в район художественного училища, выловил там выпивающего студента, на вид вменяемого, и заказал ему ее портрет за вполне пристойные по сравнению со стипендией деньги. И полученный портрет ей с курьером прислал, и открыточку со своим именем приложил, чтоб не спутала.
И дама наша, будучи натурой тонкой и перевозбужденной, почему-то решила, что поклонник этот портрет сам написал - и растаяла. Сразу же телефон его в записной книжке нашла, на празднование пригласила, он приехал, само собой, а она его давай о художественных дарованиях расспрашивать. Что, как, где, когда. А он ее разочаровывать не стал, но и определенно не отвечал, то, сяк, там, когда-то, что его образу еще и загадочности прибавило. В общем, суть да дело, поженились, зажили.
На деньги от своего бизнеса он дом загородный купил, и портрет вышеозначенный на самом видном месте в гостиной был повешен. И всем приходящим гостям непременно рассказывалась история их возвышенной любви - как он, благодаря портрету-то, из грязи в князи ее сердечные, можно сказать, выбился. Хорошо они жили, слюбились, ребеночка сделали. Но каждый раз, когда она гостям эту историю рассказывала, у него внутри все как-то ежилось неприятно. Настолько неприятно, что решил он сам рисовать научиться. И - вот она, любовь-то, чего делает - научился. Да еще как научился. Взял себе псевдоним звучный - Илларион Безвестный, выработал собственный оригинальный стиль, эдакое сочетание Рафаэля и Дали, и картины его с аукционов за семизначные числа в евро уходили. Ох, и хорошо они жили. Она искусственным критиком работала, искусство критиковала, то бишь. Он творил. Много ее портретов он написал: "Жена", "Муза", "Дума", "Подноготная наготы", "Прекрасная в мгновение" - это лишь самые известные. Но тот треклятый портрет как висел в гостиной, так и висел, и история эта как рассказывалась, так и рассказывалась всем гостям.
Ну и в один прекрасный день подумал Илларион: "Ну сколько уже можно эту гнусность перед глазами каждый день видеть. Десять лет уже вместе живем, ни разу не ссорились, все у нас хорошо - расскажу-ка я ей правду". И рассказал.
А она вначале разрыдалась, потом что-то про жизнь во лжи начала выть, он сквозь истерику разобрать не мог, и никакие уговоры и аргументы на нее не действовали. "Ты был лишь виртуальный образ, сотворенный моими фантазиями", - сказала, - "я не могу с тобой больше жить, ты предатель и обманщик, и ребенка я тоже с собой не возьму, потому что он был зачат во лжи, а я натура тонкая и возвышенная". И ушла.
А он - что делать - остался. Хотя и тосковал по ней, как по родной, в физическом плане неудовлетворенным не был, студентки, фанатки, журналистки молодые, то да се. Первым делом, конечно, портрет со стены снял и куда-то в подвал подальше забросил.
Она же решила любовь свою настоящую найти. Связи художественно-критические помогли, и скоро она выяснила, что автор портрета ныне творит какую-то альтернативную субкультуру, на какой-то съемной субкультурной квартире в Бутово, под названием "Мастерская". Псевдоним у него был не хуже Илларионова - Слововяч Бутузнов, и был он членом первой в истории художественной группы, вторым членом которой был молодой человек под псевдонимом Димовлад Совонекр, что тоже обнадеживало. Из училища Слововяча выгнали за оскорбление произведений искусства алкогольным перегаром, чем он, как альтернативщик, очень гордился. Мазюкали они что-то кубистическо-футуристическое, какие-то вариации на тему "Черного квадрата", "Желтого треугольника", и "Ультрамариновой абсциссы". Главное, считал Бутузнов, найти свою фишку. Их фишка была в названиях - обязательно два слова, одно из которых - цвет. Так что авторы произведений "Белые тапочки", "Красный кирпич", "Бесцветная субстанция", "Охровая недотыкомка" и иже с ними, критиками распознавались безошибочно, и сразу же игнорировались.
В общем, приехала наша дама в Бутово, вся такая взбутовораженная, в предвкушении немой сцены узнавания, явления знака свыше и последующей вечной любви с реинкарнацией во что-нибудь приятное.
Слововяч был худым, с впалыми глазами, сальными волосами, следами привлекательности на шее и манерами непризнанного гения на губах и подбородке. Выслушав историю, сопровождаемую томными всплескиваниями рук, вздохами, колыханием грудной клетки и смахиванием воображаемой слезы, он немножко помолчал, а потом пробормотал что-то вроде: "преприятственно радостно... прошу пожаловать... наша скромная обитель... а вот здесь я творю... сюда не садитесь, тут ножка сломана"...
И хотя это была не совсем та реакция, на которую рассчитывала наша тонкая и возвышенная мамзель, ее уже не отвергли, а это был знак, несомненно, свыше.
Пока она пыталась разобраться со сломанными ножками табуретов, как сапер в кукурузном поле, или слон в посудной лавке - не важно, Бутузнов смекал. Баба она, конечно, не совсем уже то, лет на десять его старше, и с головой явно не все в порядке, но, с другой стороны, почему б не взять, когда синица сама идет к тебе в сети, к тому же она критик со связями, и может, чего полезное из нее и выйдет. В общем, зажили. Влюбленная красавица поборола брезгливость дотрагиваться до грязных волос, научилась спать на полу, курить траву по кругу и есть из немытой посуды. Ее карьера критикессы очень быстро закончилась - какой нормальный человек уйдет от таланта к непонятно чему? Все свои сбережения она бросила на организацию выставки Бутузнова с Совонекром в каком-то пафосном клубе, с трехзначным списком приглашенных, половине из которых пришлось платить почасовую, с кухней фьюжн и интерьером фри-стайл (собственная задумка Совонекра). Естественно, все это закончилось полным провалом, и даже Жанна Агузарова, купившая по незнанию пару работ для украшения унитазной комнаты, ситуацию не спасла.
Героиню нашу от переизбытка чувств стало часто клинить (другого слова и не придумаешь) - каждый день она просила Бутузнова написать ее портрет. В конечном итоге, чтоб она уже успокоилась, он сотворил нечто под названием "Бурое бытие", и она в своей любви начала сомневаться.
А официальный муж героини обо всем, конечно, слышал, и только вздыхал. Любил он ее - куда тут денешься. И очень не хотел, чтоб она жила так, как жила. Поэтому написал он картину с простым названием "Бывшее счастье", выставил ее на аукцион, дождался ставки в одиннадцать миллионов долларов - такого еще не бывало - и подарил ей.
Для тонкой и возвышенной натуры - весьма и весьма кстати.
Картину не продали. Повесили в гостиной, на самом видном месте, чтоб было о чем рассказывать гостям. Договорились - она живет как хочет, он имеет любовниц в постоянной ротации, но семья - это семья. Ее это вполне устраивало - под влиянием нового портрета возвышенность натуры наконец-то угомонилась, а деньги, косметологи и светские приемы помогли. Дизайн интерьера собственного дома, контроль статуса школы, где учился их ребенок, родительские собрания и благотворительность оказались занятиями не менее приятными, чем критиканство. Как-то, разбирая подвал в поисках потерянного любимого плюшевого мишки, она наткнулась на старый портрет. "Какая бездарность," - подумала, - "из раннего, наверное"...