Сам-то я с Брянщины - из Севска. Батька мой - человек героический. В 1915-м году погнали его на Империалистическую войну. Как уходил - с матушкой моей прощались они. Да так прощались, что после того их прощания я и родился в 1916-м году.
В ту войну Михаил Евграфович труса не праздновал. Был он унтером в 12-м Стародубовском драгунском полку и заслужил два Георгия солдатских за храбрость. А в Великую Октябрьскую Революцию вступил он в ВКП(б) и в Красную армию пошёл. В Гражданскую с беляками рубился под командой товарища Думенко. А как товарищ Будённый Первую Конную организовал - так туда и поступил. С Первой Конной он и белополяков гонял. И случилось подо Львовом, что левую руку ему и срубили...
В сшибке конной рубанул его пилсудчик саблей со спины и аккурат по локтю левую руку и снёс. Батька-то в седле удержался и пилсудчика того шашкой от плеча до пояса развалил. Очень, говорит, разозлился он тогда на того ляха - со спины, да вот так - вот и рубанул его от души. А потом батька коня развернул и намётом вперёд - команда-то от комэска была "В атаку". Да только смотрит - руки-то у него и нет, кровь хлещет... И упал с коня без сознания. Как выжил - Бог весть. Только в госпитале полевом и очнулся. Тогда-то ему лично Сам Семён Михайлович Будённый Орден Боевого Красного Знамени и вручил. Потому как сам видел, что взводный командир без руки шашкой белополяка свалил и в атаку поскакал.
Вот где герой настоящий, на которого и я с малолетства ровняться пытался. И когда прислали мне в 1937-м году из военкомата повестку - пошёл я в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию служить не колеблясь. Служить, правда, пришлось не в коннице, а в стрелках, хоть я и знаком "Ворошиловский всадник" награждён был. Но сказал тогда товарищ военком: "Так ты же, брат, и Ворошиловский стрелок тоже!" И попал я на службу в 44-ю стрелковую дивизию, которая в 1937-м году под Житомиром стояла. А в 1939-м - пошли мы в Освободительный поход. Освобождали от белополяков то, что в 1921-м году они от Советской России оттяпали. А потом перебросили нас в Карелию, и в ноябре началось...
Отправили нас в декабре уже освобождать наших, попавших в окружение. Рванули мы на подмогу и... Кто же знал, что комбриг Виноградов сволочью окажется и всю дивизию в засаду к белофиннам загонит? Влипли мы, в общем...
Ох, и хлебнули ж мы тогда... Техника на морозе лютом встала, а финны везде: со всех сторон пули летят - и лыжники из автоматов кроют, и снайперы бьют, и артиллерия лупит так, что головы не поднять. Но мы держались. Зубами. И ничего финны с нашей ротой сделать не смогли - не сдались мы и не побежали. Вышли с боем. От роты нашей тогда два взвода некомплектных осталось. Но прорвались мы к нашим. А Виноградова потом по приговору военного трибунала перед строем расстреляли. И правильно.
Потом повоевали мы ещё. И по лесам за белофиннами на лыжах гонялись, и Линию Маннергейма брали. Хорошо им, гадам, та дорога аукнулась, на которой 44-я дивизия легла. Надолго запомнится.
В апреле 1940-го года демобилизовался я в звании старшины и с медалью "За боевые заслуги", аккурат перед тем, как 44-ю дивизию домой под Житомир отправили. Вернулся я в Севск и пошёл в милицию служить. Присвоили мне моё же звание старшины, только уже по милицейской линии и отправили на курсы начальствующего состава, поскольку восьмилетку я закончил и Государственной Награды удостоен.
Отучился я, а перед самыми экзаменами вызвали меня зачем-то к начальнику курсов. Прихожу, докладываюсь как положено, а у начальника в кабинете сидит аж старший майор милиции незнакомый. И ему наш начальник курсов и говорит:
- Ты, Антоныч, на кадровый голод жаловался? Так вот тебе готовый кадр: комсомолец, кандидат в члены ВКП(б). И в Освободительном походе участвовал, и с белофиннами воевал, и медаль имеет, и курсы наши почти закончил. Что, Алтаев? Пойдёшь служить в Брестскую область участковым инспектором?
А я в ответ:
- Так точно, товарищ инспектор милиции! Пойду!
Сдал я экзамены за курсы, получил звание сержанта милиции - а это, между прочим, воинскому званию лейтенанта в Красной Армии равняется - да и двинулся в Брестскую область Белорусской ССР. Там, в Бресте, меня в ВКП(б) и приняли.
И приступил я к работе на своём участке. Он у меня в сельской местности расположен. Население разбросано, леса сплошь - пока участок просто объедешь семь потов сойдёт. Но зато люди хорошие: незлобивые, работящие, к справедливости тянутся. Пару раз бывало и так, что пока по вызову приедешь к ним - они уж сами злодея изловят, да мне передадут. Но, с другой стороны, если кто из своих что-то сотворит - хоть ты режь их, хоть на куски рви: ни словечка не скажут. Правильные, одним словом, люди. Надёжные. Так и жили.
Вот и 21 июня поехал я участок свой объезжать. Для профилактики полезно - пусть видят люди, что советская милиция здесь, о людях помнит и об их бедах заботится. Встретил по пути Яцека. Хороший он мужик, хоть и бирюк бирюком - всё норовит в одиночку, да наособицу. Помог я ему оформить сельскохозяйственную артель в своё время. Вот теперь на хуторе его вроде как колхоз, а он там вроде как председателем. Ну, не о том. Приехал я к нему, поспрашивал что у него да как, да есть ли новости, да помощь какая нужна-ли.
Он, Яцек, и рассказал, что больно много в последнее время шевеления странного, и людишки какие-то непонятные появлялись: вроде и в форме аж НКВД, и вроде правильные документы у них имеются, но не так с ними что-то - пальцем не ткнёшь, но чуется. А на поле, что над Волчьим яром верстах в десяти, батальон красноармейцев лагерем встал три дня назад. Учатся чему-то. К чему это всё? Не к войне ли?
Посидели так, побалакали. Глядь - а темнеет уже. Предложил мне Яцек у него заночевать. Ну, и залёг я на сеновале. А под утро трясёт меня Яцек, будит. Сам бледный, трясётся. Гул вокруг стоит. Как есть канонада - не раз я такого в Финскую наслушался. И Яцек кричит:
- Вставай, сержант! Война пришла! Война!
Подскочил я, на улицу выскочил, смотрю - со стороны Волчьего яра вроде как всполохи виднеются, и грохот оттуда доносит, как от попаданий артиллерийских. Засупонился я, фуражку с сидором схватил и Яцеку кричу:
- Здесь не стой! Людей поднимай! Скотину и добро собирайте и в лес двигайте! Укройтесь там!
А Яцек мне, тихо так, с надеждой говорит:
- А может всё ж не война?.. Может всё ж провокация?..
Не ответил я ему. Рукой махнул и рванул к Волчьему яру, где батальон РККА стоял, бегом через лес. Посмотреть надо - что там, да помощь оказать. И пробежал я те десять вёрст и не заметив. Бегу, а в голове бьётся: "Какая на хрен провокация? Война это! Война! Война!"
А к лагерю батальонному раньше меня мотоциклисты фашистские успели - шесть штук при двух пулемётах. Когда я к опушке прибежал, да в кустах перед полем остановился - они уже из всего, что с собой у них было по лагерю перепаханному садили. А тут и за спиной, на Яцековом хуторе тоже затрещало. Развернулся я и назад. Прибежал - а там уже всё. Яцека и ещё троих постреляли фашисты, и на хуторе хозяйничают вовсю. И побрёл я, куда глаза глядят...
К речушке какой-то выбрел, сел на берегу да так и сидел, пока в себя не пришёл часов через несколько. Нет, я не барышня кисейная - не расклеился. На Финской такого всякого насмотрелся, что никому мало не показалось бы. Просто... Отвык я от такого вот. Жил-то мирно, а тут... Был батальон - и нет его. А Яцек с его мужиками? Я ж их, вроде как, защитить бы должен - а не смог. Постреляли их, не пойми за что - и всё тут. И не защитил я их, а ведь обязан был... Эх, ты ж... В общем, не сразу я опомнился.
А как опомнился - костерок устроил незаметный, как в Финскую научился. Из сидора консервы достал, перекусил. Это нас старшина в 37-м ещё учил: "Уходишь на день - собирайся как на неделю." Вот я по привычке как на обход участка - так на всякий случай с собой не только планшет с документами, но и банка чего-нибудь. Вдруг задержусь где? И вот же как пригодилось. Там, на бережке, я и заночевал.
Как проснулся - собрался я, да и решил на Волчий яр вернуться. Посмотреть - вдруг жив кто остался всё ж таки. И двинулся я в ту сторону. Осторожно, с оглядкой. Иду, по сторонам поглядываю и сам себе и думаю: "Вот же умотал-то куда, с переживаний-то. Теперь когда ещё обратно дошлёпаю"...
Иду, значит. И уже на подходе к Волчьему напоролся... Главное - вижу через кусты: боец идёт. В нашей форме, но с немецким снаряжением и с автоматом тоже фашистским на груди. Сторожко идёт, цепко. Видно, что учили его тому. И меня он через кусты и засёк...
А как засёк - так сразу будто нырнул куда. Раз - и нет его, как провалился. Потом уже смотрю - а он на шаг вперёд проскочил, на колено рухнул, к земле припал и автомат на меня навёл. Я и дёрнуться-то не успел... Глазами мы встретились, и вспомнилось тут мне...
Дело до службы ещё было. Повадились волки скотину таскать из колхоза дядьки моего Ивана Фёдоровича. Ну, что ж тут - раз повадились, так и надо их, значит, загнать да пострелять. А то не уймутся же. Погнали их. А я тогда на номере стоял.
И поворачиваюсь, значит, влево - а там волчище из кустов выныривает. Здоровенный, куда там собакам, клычищи - моё почтение. Меня увидел, оскалился молча, да к земле припал, как напружиненный - к прыжку, значит, приготовился. А я стою - ни жив, ни мёртв. Ружьё-то в руках, но чётко понимаю - прыгнет на меня волчище, и не успею я ни стволы на него развернуть, ни за нож схватиться. Порвёт за милу душу... Только он не прыгнул. Постоял, посмотрел, да в кусты канул, будто и не было его. Рыкнул только на прощание, тихо так -переведаемся, мол, ещё.
Я тогда Игнатьичу, леснику нашему, про то рассказал. Он мне и объяснил, что не стал тот волк меня трогать, бо недосуг ему было: на хвосте погоня, да и сытый. И я елозить не стал. А дёрнулся бы - и порвал бы он меня там же на лоскуты.
Я к чему? С тем бойцом я глазами встретился. И аж мороз по спине пробежал. Стоит он на колене, к земле пригнулся, что тот волк напружиненный и видно - дёрнусь располосует из автомата разом. А главное - глаза. Что у волка того, что у бойца этого. Только у волка жёлтые были, а тут - серые. Но смотрит так же. Понятно: вцепится в момент, и порвёт без задержки.
Потом, видать, рассмотрел он меня получше, взглядом помягчел слегка, да ствол автомата в сторону отвёл. Тут-то я только и выдохнул...
ЧАСТЬ 4. На восток.
...Движение справа по курсу. Разворот в сторону угрозы с уходом на колено, ствол автомата на потенциальную цель. Успеваю остановить начавший прожимать спуск палец: ствол направлен в светлое пятно, оказавшееся белой милицейской гимнастёркой.
Медленно выдыхаю. Убираю палец со спуска и, присматриваясь, отвожу ствол автомата в сторону от нового персонажа. Встаю, окликиваю негромко:
- Товарищ лейтенант! Выходите! - ну, не помню я специальные звания милиции этого времени. Поэтому пусть будет пока "лейтенант" - авось не обидится.
"Лейтенант" аккуратно выходит из кустов. Среднего роста, худощавый, слегка бледноватый (неудивительно - только что его из боевого автомата всерьёз выцеливали), но спокоен - не как танк, конечно, но близко к тому. Значит выдержка на высоте. Форма мятая - похоже, как и я, в лесу ночевал. На груди - тот же, что у меня комплект: Ворошиловские стрелок и всадник. Значка ВЛКСМ нет, но зато в наличии медаль "За боевые заслуги". На поясе расстёгнутая кобура с "Наганом", на плече сидор.
Встаю по стойке смирно, докладываю:
- Товарищ лейтенант! Ефрейтор Пряхин! - не козыряю, поскольку в руках автомат.
Милиционер, чуть усмехаясь, вскидывает ладонь к козырьку:
- Сержант милиции Алтаев! Вольно, боец! - шагает вперёд и протягивает руку для рукопожатия.
Жму сухую, крепкую ладонь. Сержант выдаёт:
- Слушай, боец! Давай попроще - не чинясь, как раньше говорили. Лады? Павлом меня зовут.
- Алексей. Можно Лёха.
В общем - познакомились. Оказался Павел нормальным мужиком. Званием давить сходу не пытался, в командиры не лез (судя по всему - пока). Переговорили мы с ним, и решили вернуться на место батальонного лагеря, как только выяснилось, что кое-какая вещёвка там брошена. Вернулись, посмотрели. Павел для себя нашёл подходящие гимнастёрку и пилотку - всё-таки белая летняя милицейская форма с белой фуражкой не самый удачный прикид для передвижений по лесу. Отошли от поля и снова остановились для приведения себя в порядок.
Пока Алтаев переставлял знаки различия, пока подшивали на гимнастёрки найденные на том же поле подворотнички (Настоял же, старшинская душа! "Положено иметь", понимаешь), пока перекусили - переговорили о дальнейших планах и о жизни нашей невесёлой.
Алтаев - парень совсем неглупый. Видно, что учили его, и неплохо. Отношения строить сходу начал на равных, но без лишнего панибратства. Разговор строил в форме беседы, а не допроса. Вопросы задавал аккуратно, не раз возвращаясь к интересующим его моментам. Не наседал, не навязывал темы - просто если его что-то заинтересовало исподволь прокручивал разговор к нужному предмету. При том внимательно отслеживал мою реакцию на задаваемые вопросы. Работа у человека такая, что уж там. Опыт хорошего участкового и выучка заметны. Молодец.
Поделились событиями 22 июня. Заодно я опробовал сложенную мной версию, в которой моё пребывание в плену отсутствовало. Стоял, де, в карауле. Прилетел снаряд, взрывом зашвырнуло меня в кусты. Контузило. Дальше не помню - куда-то брёл по лесу, опомнился только когда с деревом обнялся. Потом тупо сидел в кустах у дороги, очухивался. Увидел колонну наших пленных бойцов. Видел, как немец-конвоир добил штыком раненного красноармейца, а потом собрался добивать ещё одного. Не выдержал, разозлился и напал на конвой. Убил двоих, захватил их оружие и снаряжение. А дальше колонна взбунтовалась, перебила остальной конвой и разбежалась. Почему с ними не пошёл? Не знаю. В голове только и было - от погони уйти. Вот и ушёл. Была ли погоня? Тоже не знаю. Сейчас, так думаю, неоткуда было погоне взяться. Такие дела.
Где научился так воевать? Так в моей родной роте. Старшина наш со старшиной разведроты сцепился в феврале ещё и заспорил, что он из любого взвода в роте за полгода воспитает таких бойцов, что они любой разведке пасть порвут. Почти до драки дошло. И, просто совпало так, что рядом как раз проходили комполка с полковым комиссаром. Комполка нашего старшину, как говорится, "за язык поймал" и назначил ему этакие "социалистические обязательства": за полгода обучить наш третий взвод так, как он сам только что хлестался. В августе - продемонстрировать результат. Приступать немедленно. Вот наш старшина и гонял нас, как сидоровых коз, с середины февраля по 21 июня. А он Финскую войну прошёл. Там в разведке был, вот и нахватался. Ну, и нас всему тому, чего нахватался обучал. Как фамилия старшины? Сидорчук.
Судя по реакциям - история прокатила. Тем более, что нашего Сидорчука Алтаев, как выяснилось, знал. И тот действительно в разведке служил в Финскую, как и сам Алтаев. Уже хорошо. Благо, что свою автобиографию мне выдумывать не приходится - помню дедову до 22 июня. А прочее... О прочем знать никому не надо.
Обсудили мы и наши планы на будущее. Сошлись на том, что выдвигаемся мы на восток, вслед за моей 113-й дивизией в общем направлении Слуцк, ибо я "случайно, краем уха слышал" упоминание Слуцкого УР в качестве точки назначения дивизии в случае начала войны. Догоним 113-ю раньше Слуцка - хорошо. Нагоним или встретим какую-то другую часть - тоже неплохо. Короче - идём на восток. А то, что до Слуцка как до Пекина в известной позе - без разницы. Потому что Слуцк - это общее направление и переться туда на самом деле мы не собираемся.
И вообще - доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия фашистам в ближайшее время навесит люлей и погонит их обратно за Государственную границу. Так что неплохо бы успеть догнать мою часть до начала контрнаступления, а то без нас всё вкусное съедят и нам орденов не достанется.
Спорить с Пашкой я не стал. Только проскочила у меня в голове мысль: "Эх, сержант... Знал бы ты насколько сильно ошибаешься..."
Но лирику побоку. Упаковываемся, собираемся, идём. Спокойно, в ровном темпе, держась в стороне от дорог. Пашка ориентируется в лесу уверенно. Он ненавязчиво взял руководство маршем на себя, определяя скорость хода и частоту привалов. И нормально. Он места знает гораздо лучше меня и темп движения задаёт разумно. Ближе к вечеру выходим к деревушке на двенадцать дворов.
- Мальцы, - говорит Пашка, - Деревенька тихая - на отшибе от всего стоит. Можем там заночевать - до ночи-то мы к нашим точно не выйдем.
Молча кивнул. В принципе, можно и остановиться отдохнуть... Стоп!
- Паш! Слышишь? - Разносится нарастающий шум двигателей. Приближается с запада. Уже различим треск мотоциклов и гул чего-то ещё.
Замираем в кустах, смотрим на дорогу. Из леса выкатывается кюбель (Буду звать его "корытом". А то ляпну "кюбельваген", и иди объясняй откуда знаешь вражескую технику.) в сопровождении двух мотоциклов. На заднем сидении "корыта" двое. На первый взгляд, издалека похожи на офицеров, но кто же их фрицевскую маму знает - кто они на самом деле. Может унтера какие-то, типа "суперфельдфебели 80-го уровня". С удивлением отмечаю пулемёты на обоих мотоциклах. Это ж надо. И кто это тут, интересно знать, у нас такой значительный катается? Колонна ныряет в деревню. Ну... Похоже они, как и мы, решили там ночевать.
Ага... А не пообщаться ли нам с вами поближе, граждане дойче юбершвайнен? По-немецки, что я, что Пашка ни в зуб ногой, так что допрашивать мы вас не будем. Но вот сократить поголовье фрицев на восемь единиц не помешает, по моему искреннему убеждению...
То, что случилось дальше, определило необходимость общения с немецкими сверхвиньями как однозначную. По той простой причине, что такое спускать с рук нельзя. Никому, никогда и ни при каких обстоятельствах.
ЧАСТЬ 5. Мальцы.
Самый большой дом в Мальцах стоял почти на окраине. Видимо фрицы, ориентируясь исключительно по размеру, решили, что он самый богатый. И подтянулись к воротам. Выглянувшего мужика срезали из автомата сразу. Въехали во двор и...
Там жила большая семья. В общей сложности десяток человек разного пола и возраста. Всех их, подгоняя пинками и прикладами автоматов, выгнали во двор. Старших перестреляли сразу. За ними младших детей. Трёх оставленных в живых девчонок, как сквозь зубы сказал Пашка - погодок от тринадцати до пятнадцати лет - хохоча, что-то гавкая и на ходу шлёпая по разным местам, поволокли в дом...
- Ах вы ж суки... Сволочи... Твари поганые... - сейчас смотреть Пашке в глаза было просто страшно. Плескалась в них такая бешеная ярость, что, если бы сейчас заглянули ему в глаза фрицы - повесились бы сами на ближайшем подходящем суку.
- Паша, тихо. Ти-хо, - нашёптываю я, ухватив парня за плечо и не позволяя рвануться вперёд, к деревне, - Они ответят. Именно они и обязательно. Просто не прям щас. Мы ничего прямо сейчас сделать не можем - ляжем только бестолку. Но они же там ночевать собрались, так?
Алтаев скрипнул зубами, сквозь зубы выдохнул:
- Похоже на то...
- И отлично. Ночью мы зайдём к ним в гости. И живой оттуда не уйдёт ни одна фрицевская гнида. Согласен?
- Да...
- Давай тогда прикинем, что, когда и как делать. Я думаю так. Ждём волчью смену. Снимаем часового (поставят же его). С него берём автомат - вооружаем тебя. Вдвоём заходим в дом и косим всю эту мразоту фашистскую под корень. Нормальный план?
- Сойдёт, - Пашка уже поспокойнее, только глазах плещется нехорошее.
- Часового...
- Я сниму. Умею.
Ну, да. Он же в разведке служил. Отдаю Пашке самолично наточенный штык-нож от Маузера. Тот осматривает клинок, пробует заточку лезвия и острия, одобрительно кивает и цепляет ножны к себе на пояс.
- Добро. Ты в доме том был когда-нибудь? Планировку... Ну... Где там и что помнишь?
- Был. Помню. А что?
- План набросать сможешь?
Милиционер молча кивает и, на обороте какой-то бумаженции быстро рисует. Смотрим на план. Ну, что сказать? Видали мы лабиринты и позаковыристее. Сени, три жилые комнаты вокруг печи. Нормально. Особенно учитывая, что нам не придётся "держаться, чтоб не резать их сонных". Сонными и покрошим.
- Паш, смотри. Вхожу в дом - сразу сдвигаюсь влево, освобождаю тебе вход. Ты входишь - сдвигаешься вправо. Друг другу не мешаем, двигаемся вперёд вдоль стен. Дом контролируем так: я правую сторону, ты левую - чтобы накрест вымести. Всё, что шевелится - косим. И так пока фашисты не кончатся. Там ещё три девчонки - нам бы их не зацепить. Потому и без гранат пойдём. Как тебе такие мысли? У тебя опыта больше. Как думаешь?
- Сойдёт. Доты штурмовать позаковыристее было.
- Ага. Ну, значит так и сделаем. И давай-ка я тебе покажу, как автомат их работает. Ты ж его только со стороны видел.
Показываю: как заменить магазин, как взводить, как поставить и снять с предохранителя, как откинуть и сложить приклад. Пашка смотрит внимательно, повторяет всё, что показано, на моём автомате с пустым магазином. Вполне уверенно. Для скоротечной драки хватит. Разборку, сборку и чистку потом покажу.
Фрицы однозначно остаются на ночлег. Делим ночь пополам. Моя смена первая: с девяти до полуночи. Пашка демонстрирует несокрушимость нервной системы и непреложный самоконтроль выключившись в девять ровно - только лёг, и уже спит. Я наблюдаю.
Темнота, но не кромешная. Светят Луна и звёзды. Видно далеко не всё, но кой-какая видимость есть. В деревне тишина. Люди сидят по домам. Никто, никуда не идёт. Даже дворовые тузики молчат. Фриц-часовой, какое-то время побродил по двору, залез в "корыто", на переднее сидение. "Бдит". Не удивлюсь, если он там дрыхнет внагляк. Ню, ню... Жаль не тебя, но твоего сменщика точно, мы научим соблюдать Устав караульной службы.
В полночь, как и договаривались, толкаю Пашку и отключаюсь сам.
Пашка будит меня через три часа. Проснулся, проморгался.
- Что видно, Паш?
- В доме тихо. Смена часовых была с полчаса назад. Тот, что сменился ушёл в дом. Этот... "караульщик" сидит в "корыте", курит. По деревне никакого шевеления.
- Через час идём. Ты как?
- Нормально я.
Час протянулся неспешно. Но кончился, всё же. Выдвигаемся к деревне. Тихо, ровно, не спеша, без шума и пыли. Уже брезжит рассвет - темнота начинает отступать. Видимость становится несколько лучше. У "наших", распахнутых ворот тормозим. Пашка даёт отмашку, которая означает "жди", и втягивается внутрь. Появляется через минуту, с автоматом в руке, даёт отмашку подходить. Подтягиваюсь к воротам. Вместе с Пашкой тихо подходим к входной двери дома.
Цепляю дверную ручку и тяну её на себя. Дверь открывается без лишних скрипов - хозяин петли смазал хорошо. Вхожу в сени и сдвигаюсь влево от дверей. Замираю, давая глазам привыкнуть к более густому, чем на дворе полумраку. Вижу какие-то фигуры в углу, придвигаюсь. Девчонки. Все трое. Прижались друг к дружке, сидят тихо, забившись в угол, слышны только всхлипы. Тихо передвигаюсь ближе к ним, наклоняюсь прижимая палец к губам. Молча тыкаю пальцем на входную дверь. Девчонки тихо, как мышки, выскальзывают на улицу.
Двигаемся с Пашкой ко входу в жилую зону. Открываем дверь. Снова повторяем: я вхожу и сдвигаюсь влево, Пашка входит и сдвигается вправо. Света здесь чуть больше, чем в сенях. Вижу три фигуры, лежащие на лавках, и прожимаю спуск автомата. Пашкин автомат выплёвывает очередь сразу за моим. Выметаем всё живое в помещении, перемещаясь в следующую комнату. Здесь ещё двое. Фрицы пытаются хвататься за оружие - наши автоматы продолжают бить, скашивая обоих. Третья комната. Ещё два фрица. Нам навстречу бьют пистолетные выстрелы. Мимо. А мы лупим внутрь комнаты веером, не целясь. Доносится вскрик. Всё. И все.
"Контролируем", по моей инициативе, фрицев. Выходим на улицу, и вытаскиваем туда же фрицевское шмотьё и оружие. Уже собрался народ. Девчонок куда-то уводят причитающие женщины. Впереди всех стоят двое мужиков. Остальные - человек пятнадцать - скопились поодаль. Чего-то ждут. Узнают Пашку, что и неудивительно - он участковым у них работал. На меня поглядывают без враждебности. Один из мужиков, приземистый, кряжистый, обращается к Пашке:
- Здорово, Павел Михалыч.
- Здорово.
- А скажи-ка мне, Павел Михалыч: что дальше-то? Война, вот, началась. Ваши ушли, германы пришли. Вы их постреляли, вот. И нам теперь что? Вы-то уйдёте, а германы опять придут. И с нами они что сотворят? Ась?
- Что дальше? Вот ты говоришь: "вы ушли, германы пришли". А ты скажи-ка мне, Никитич: а вы сами-то что? Никто и звать никак? Вроде как "ваша хата с краю"? А не получится этак-то. Германы - они сюда не просто так пришли. Они пришли, чтобы вас тут больше не было. И со всеми вами - то-ли сейчас, а то-ли погодя - они то же сделают, что с Михасевым семейством. И не за то, что вы чего-то сделали или не сделали. А просто потому, что захотелось так кому-то из гадов этих. И за то, что вы тут есть и вы им тут без надобности. И будут они вас резать до тех пор, пока не останется от вас и помина. Не веришь? А вот на Михася и семью его глянь-ка ещё раз. Вон они все лежат под плетнём - и ходить далеко не надо. Что дальше делать, спрашиваешь? Воевать с ними, с тварями фашистскими! Биться! Как можете. Как знаете. До последнего. Чтобы земля у гнид этих под ногами горела. Чтобы ни дна им, ни покрышки не было. Понял, "что дальше-то"?! Или разъяснить ещё?!
Помолчали. Пашка выдохнул и продолжил:
- Вы вот, ясное дело, себе сейчас думаете: "А чем нам воевать-то? Нет же у нас ничего." Так же? Ну, так вот вам фашисты битые, и вот вам сброя их. Берите и бейте их, гадов, их же оружием. Не сможете вы от них открыто оборониться - в лес уходите и из леса этих сволочей бейте. Ясно-ли говорю? Понятно-ли?
- Да, ясно-то оно ясно... А с вашими-то как?
- А мы вам биться поможем. И мы вернёмся. Вот, как Бог свят - вернёмся. И с гадов этих, и с тех, кто прислуживать им станет спросим со всей строгостью.
- Ну... Раз уж ты, коммунист, и про Бога вспомнил, да про святость его... О другом скажи. Сейчас-то что?
- Вам виднее. Я-то приезжий, а вы тут родились и выросли. Каждый куст в округе знаете. Вам-ли меня спрашивать "что сейчас"?
- А сам-то ты что?
- Моё дело военное. С вами остаться не могу. Мне к Красной Армии идти положено.
- ...
Пашка перевёл дух, и обернулся ко мне:
- Пойдём, что-ль, Алексей Степаныч. Нам ещё дивизию твою нагонять.
И мы продолжили движение на восток. К своим.