Аннотация: по мотивам романа Дж.Р.Р.Толкиена "Властелин Колец"
Дмитрий Байда
Снова придёт рассвет
Время истекало. С каждым мгновением, с каждой минутой. Неумолимо и неостановимо. Истекало капля по капле. Победитель чувствовал это. Что-то произошло там, на Востоке, что-то, что бесповоротно решило его судьбу и судьбу всего, частью чего он был и чему служил с того самого дня, когда получил Кольцо - тридцать три века назад.
Удар обрушился на него внезапно. Охваченный чёрным беспамятством, он не видел великого извержения Роковой горы, не видел, как исторгнутая ею огненно-пепельная туча заполонила и выжгла холодный мрак, который он низверг на Белый город. Но гибель Единого Кольца и конец Его Властелина, полное и окончательное низвержение за грань Сущего, в небытие ощутил он каждой своей частицей.
Победитель едва не последовал вслед за Властелином, но его собственная могучая воля, льдисто-стальная жестокая воля Короля-Чародея вернула его - нет, не к жизни, а к привычному за тысячи лет призрачному бытию Кольценосца. И главным ощущением этого бытия было теперь то, что время истекало.
Отныне его место здесь, в некогда Белой башне. Некогда Белой, потому что белого в Белом городе уже не осталось ничего. И белизну его стен, и копоть пожарищ, и потёки пролитой крови, крови людей и орков - всё это покрыл серый пепел, который всё сыплется и сыплется с неба, где, наверное, кроме пепла уже не осталось ничего. Пепел Мордора, сгинувшего со своим владыкой, падал и падал на стены, крыши и улицы павшей гондорской столицы так же упорно, не переставая и не иссякая, как некогда с тёмных небес Ангмара шёл белый снег. Победитель знал тогда - это от небес до самой земли простёрлось и покрыло её его знамя, знамя его победы, его власть, холодная, неудержимая и беспредельная власть Короля-Чародея. Здесь, в Гондоре вместо белого снега шёл горячий серый пепел, и теперь Победитель тоже знал - это пепел его знамён, его победы, только что завоёванной и уже истлевшей под опаляющим жаром Роковой горы, пепел его власти и могущества Кольценосца. Вместе с ними истлевало и его бытие, бытие Победителя. Что ж, по крайней мере, он уйдёт Победителем. Не побеждённым.
Отчего-то ему было не по себе в тронном зале, среди опустевших пьедесталов поверженных королей, где за окном ещё дымилось кострище на месте их Белого древа. Странно, почему эта тонкая белёсая струя дыма никак не иссякала и не терялась на фоне грандиозной коптильни за Сумрачными горами? Там дотлевала великая страна, которой он отдал тысячу лет верной службы - службы, преданной до самых глубин естества, но отныне навек завершённой. Всё завершалось. И, ожидая последнего завершения, он сидел в этой маленькой скромной комнатке в глубине дворцовых покоев. Здесь, он знал, провёл последние дни его враг - тот, кого он, Победитель, поверг у городских ворот. Сокрушил его посох, сломал древний эльфийский меч, рассёк закалённым в отравленных водах Имлад-Моргула клинком белые одежды Верховного мага. И тут ощутил и до конца, уже недальнего конца, был отмечен его последним ударом - ослепительной вспышкой Света, пронзившей его насквозь, но не испепелившей, а ушедшей сквозь него куда-то далеко и медленно угасшей вместе с последним взглядом Белого колдуна. Взглядом, которого Победитель так и не сумел понять.
Но Победитель знал: в этот удар Белый маг вложил всё могущество своей сути, освобождая её от связующих плотских оков. И с этого момента Великое Око больше не следило и не следовало за Победителем, не бросало впереди него тень, указуя путь, не придавало - и не отбирало, как тоже случалось! - Силу. Он стал свободен, освобождён полностью, он стал Победителем - и думал, что это хмельная мощь победы окрыляет его, совсем как в те дальние годы - человеческие годы, ещё не века! - когда он не сокрушал, а создавал свои королевства, когда стал Королём-Чародеем и встал на путь Победителя. Теперь он догадывался, что тот последний удар Света был предназначен не ему, был направлен не в него, а ЧЕРЕЗ него - во Властелина. Белый маг в Белом городе не защищался - вернее, он защищал не себя. Своей собственной последней волей он отдал победу в битве ему, Победителю - но пожертвовал собой ради победы в войне. В Войне Колец.
Этого ни Победитель, ни Восемь его соратников, ни, наверное, сам Властелин не могли понять. Жрец не может быть жертвой! Вождь порождает и воплощает идею, и он, Вождь - её бытие: бессмысленно жертвовать жизнью Вождя ради его собственной идеи. Тех, кого следует принести ей в жертву, тех, чей удел - Смерть, всегда хватает. В этом - закон непобедимости и бессмертия, закон власти Колец, который никогда не предавал Кольценосцев и самого Верховного Кольцедарителя. Неужели преображённый Белый маг сумел нарушить его? Для Победителя это было непостижимо.
Что ж, он своё получил. Вот, на столе - его трофеи. Крылатый венец из королевской усыпальницы, оставленный в ней ещё тысячу лет назад тем, победа над кем была так желанна и так сладостна. Победитель блаженствовал, вспоминая схватку у Чёрных врат и последние минуты короя Эарнура - но не сейчас. Сейчас он почему-то жалел, что уйдя за грань, вряд ли встретит там своего старого врага, свою самую желанную тогда - тысячу лет назад - добычу. И это было так, будто бы эту добычу у него теперь отобрали.
Рядом - меч. Явно работы эльфов, в которой новое соединилось со старым, но всё равно - кровь Властелина и сейчас пылает на клинке. Прикасаясь к нему, Победитель чувствовал одновременно и язвящие холодные уколы эльфийских чар, и теплоту этой крови: он будто прикасался к Властелину, но не к его могуществу, грозной повелительной силе, а к самой его сути, к живой плоти Дарителя, как когда-то, в забытые уже им самим эпохи.
И искристым факелом - ещё один кровавый след, драгоценнее любых сокровищ мира: кровь Величайшего на древнем кольце Барахира, связавшем народы людей и эльфов задолго до его, Победителя, дней. Да, именно так: кровь Величайшего, пролитая рукой, которую украшало это скромное кольцо из двух сплетённых змеек, соединила Смертных и Бессмертных в битвах Белерианда, в борьбе за Сильмариллы, - так думалось Победителю. Сколь же непостижимо Его величие! Уж он разгадал бы секрет Белого мага, чьё кольцо с алым огнистым камнем тоже здесь: Победитель сорвал его в час своей победы, перед тем, как развернуть войска навстречу всадникам с севера. Теперь оно - пустая безделушка эльфов: время Колец прошло! Это Победитель знал, как никто другой.
Его время и его сила иссякали. Не только его. Трое Младших, оставшихся с ним в городе, удалились в королевскую усыпальницу - Победитель не дал её разорить, как и Белую башню, - и застыли там в неподвижности, усевшись в кресла у погребального кострища последних наместников Гондора. Победитель их больше не ощущал. Не было у него связи и со Старшими: после победы на Пеленнорских полях Готмог со своей тройкой Младших отправился на север - очищать от эльфов Золотой лес, а Кхамул полетел на дальний северо-восток, чтобы не позволить разграбить сокровища Одинокой горы, когда в её недрах будет покончено с гномами и людьми-северянами. Впервые за две тысячи лет даже дальнего отзвука от них не доходило к Победителю. И это было... непривычно.
Непривычно тихо было вокруг - без галдежа и свары, которые всегда сопровождали даже самых испытанных служак-орков. Когда пал Властелин, все орки в его войске обезумели. Победитель не отдавал приказа об их истреблении: вожди и командиры людей сделали это сами, он же узнал о резне потом, много позже, вернувшись в сознание. Хорошо ещё, что большинство орков погибло в Пеленнорской битве, а большинство людей, стоявших по преимуществу в резервной армии Готмога, уцелело.
Ему рассказывали о гекатомбе на андуинских переправах: спсаясь от огненного пепла, сотни орков бросились в реку, и она поглотила их. В Мордоре, в военных лагерях Горогорта и Барад-Дура орки, видимо, погибли все. Пришли вести, что землетрясение обрушило Чёрные врата в Пепельных горах и подгорную дорогу на перевале Кирит-Унгол. Его замок и старый город в Моргульской долине стояли пусты. Палантир Белой башни, опалённый на костре наместников, ослеп, и Победитель не смог оживить его. Что происходило за Сумрачными горами, никто не знал: разведчики либо не находили туда пути, либо просто не возвращались. Победитель даже не стал карать, как обычно, вернувшихся с пустыми руками: с Мордором было покончено, и с этим надлежало смириться.
Теперь под его началом оставались только люди. Это с ними, с харадской конницей и слонами-мумаками Победитель опрокинул роханскую атаку, поверг и отдал на растерзание Крылатому их конунга. С вастаками и кхандскими наёмниками-варьягами он встретил на пути к Харлондской гавани десант с юга, который шёл под древним королевским знаменем с Белым древом. Возничие своими боевыми повозками ловко отрезали гондорцев от трофейных корсарских кораблей, на которых те прибыли, и тут же ворвались по сходням на палубы. А он, Победитель, ударил с пехотой в лоб. Топоры вастаков и кхандские чеканы превратили ополчение южан в кровавое месиво; не уцелел никто и из арнорской дружины, даже эльфы из Имладриса - в их ряды Победитель ворвался сам во главе клина Чёрных всадников.
Там и были добыты кольцо Барахира и Перекованный меч. Победитель не запомнил того, кто сражался им; но когда ему принесли меч, его рукоять всё ещё сжимала отсечённая рука с древним, даже для Победителя, перстнем. Тогда он вспомнил легенду о первом из носивших его людей и о его отрубленной руке. Тогда руку с перстнем несли Властелину - и не донесли, а теперь эту - ЭТУ?! - руку с перстнем и мечом в ладони приносят ему. Великие эпохи сомкнулись, будто в Едином Кольце. Но тогда Победитель ещё не знал, что в этом кольце - он сам. В кольце, которое сжимается и выжимает из себя само время... Ходили слухи ещё о каком-то эльфийском камне дивной красоты, который вроде бы видели там же, где были взяты меч и перстень. Но его так и не нашли. Видно, прикарманил какой-то удалец. Да пусть их. Они ведь тоже победители.
Пока шло сражение у Харлонда, орки и тролли ворвались в поверженные городские ворота, обломки которых погребли под собой Белого мага. Воинство Мордора вырезало Белый город ярус за ярусом и дом за домом, с лихвой мстя за погибших под стенами. Впрочем, и горожане столицы недаром отдавали свои жизни. Победитель подоспел только тогда, когда бой шёл у подножия Белой башни, где погибали последние из её Стражей. Башню он оставил себе.
Сейчас вместе с Победителем во дворце оставалась его ближняя свита из Минас-Моргула. Стоявшие лагерями в городе и на равнине людские отряды уходили один за другим. Поход в южный и западный Гондор, отложенный на несколько дней после битвы, теперь уже никого не привлекал, и сам Победитель забыл о нём. Подались в родные края кхандийцы, забрав добычу, чтобы возложить её к стопам Белого Слона. Победителю претили суеверия диких племён. Вот ведь носятся в Кханде со своим Белым Слоном, а вастаки - с Госпожой Берёзкой, Владычицей Фимбретилью: от эльфийского имени Победителя даже передёрнуло. Как жаль, что нельзя установить среди них единый, прочный и простой культ Величайшего, как в Мордоре - в Барад-Дуре и Минас-Моргуле. Но для этого нужно было бы, чтобы Мордор поглотил их земли, а их самих отдать в поживу оркам. Иначе даже такое стройное и могучее учение превратилось бы в очередное жалкое суеверие - с глупыми и претенциозными обрядами, мелочными и суетными молитвами, тупыми разжиревшими жрецами, втайне мечтающими об эльфийских побрякушках.
Неожиданно вспомнилось из юности: Верные Нуменора - напыщенные, мнимо утончённые, а на деле тупоумные аристократы в усадьбах, набитых диковинками Эрессии, Заповедного Запада. Как их все тогда презирали, как ненавидели! Кто же мог подумать, что их крепко связывает тайная железная воля Элендила, что в Средиземье они научатся полагаться не на старые эльфийские басни, а на силу и верность людей, что их руки окажутся способны воздвигнуть неприступные стены, насмерть разить мечом - и повергнуть самого Властелина! Элендил и Исилдур - от этих имён Победителя пробирала дрожь. В те дни Кольценосцы уцелели только чудом, и лишь тысячу лет спустя осмелились собраться вместе...
Да, варьяги ушли на юг, а харадримы, наоборот, продвигаются на север, в Итилиен, а навстречу им - их соплеменники, уцелевшие на Пеленнорских полях. Всё же крепко потрепало их тогда войско конунга, и сам их предводитель не уцелел. Новый вождь выпросил для своего рода бывшее поместье гондорских наместников Эмин-Арнен в самом сердце Итилиена - пускай: восстановление древних рубежей этого королевства сейчас меньше всего заботило Победителя. Хватит и того, что корсары получили свой рассчёт - за проигранный бой в Пеларгире и отданные гондорцам корабли. Что ж, пусть они гондорцам и остаются - стоят на приколе в той же Харлондской гавани. Вастаки отяд за отрядом отправлялись вслед за Готмогом на север, в Анориэн и Рохан: не первый век их привлекают тамошние равнины, да и в Золотом лесу могут понадобиться их топоры и стрелы.
Что же останется ему, Победителю? Крылатый венец Исилдура? Но время истекает, истекает неостановимо и неумолимо. Ему, Королю-Чародею Севера, провозгласить ли себя королём Юга? Как тогда, тысячу лет назад в Форносте, когда он взял в руки скипетр Артэдайна? Кстати, ведь удачный оказался ход, хотя это княжество, как вышло, стоило ему собственного королевства: ни один из потомков князя Арведуи, из рода Исилдура, не отважился прикоснуться после него к княжескому скипетру. Все они так и сгинули безымянными Следопытами. А скипетр, наверное, так и лежит где-нибудь в сокровищнице Имладриса вместе со Звездой Элендила. А два других коронных сокровища Артэдайна - меч и перстень - вот они, перед ним...
Нет, ему не нужен крылатый венец. Он и без него король здесь - в железной короне погибшего Ангмара. Властелин не раз говорил, что она напоминает ему венец Величайшего тех дней, когда тот правил Севером - только без Сильмариллов. Пусть же трон Гондора останется живым. Пожалуй, он коронует Астагора, сына Астамона, тридцать третьего в роду рудаурских князей-изгнанников. Потомок Исилдура - правда, не по прямой линии, но обличьем похож: недаром говорят, что племя холмовников было сродни Дому Беора, Барахира и Берена, чьи черты возродились в роду Элендила.
Изгнанники Рудаура - да, это достойный род. Они не коснели тысячу лет взаперти в Минас-Моргуле; выполняя его приказы, они бились с гондорскими стрелками в Итилиене на подступах к Моргульской долине, они исходили всё Средиземье от Красных до Синих гор, от Умбара на юге до Эребора на севере, не забывая и о своей древней родине. Испытанием зрелости для каждого из них было тайное путешествие в земли предков - они проникали в Рудаур, Эттенмур и Ангмар, схватывались с эльфами и Следопытами у самого порога Имладриса. Побывал там и Астагор, незадолго пред тем, как Победитель и другие назгулы отправились на охоту за Единым Кольцом.
Не потерпи они тогда неудачу, не истекало бы сейчас капля по капле его, Победителя, время. И тогда им ещё было, куда возвращаться - в Мордор, в твердыню Властелина. Благодаря Ему они были бессмертны и непобедимы. А сейчас, - вдруг со всей очевидностью понял Победитель, - достаточно одной эльфийской стрелы, чтобы сбить Крылатого, и тогда... Что тогда? Конец. И время уже не будет истекать - его просто не станет, времени. Где же Готмог и его тройка? Почему он не чует их? Где Кхамул? Вернуть их всех? Пробудить, пробудить как и чем угодно и послать вослед своих троих? Или лучше конных гонцов-вастаков? Испытанных разведчиков Астагора? Нет, поздно.
Время истекло.
Время истекло, и поредела Тьма - пепельная туча на Востоке. Свежий весенний ветер уносил её на юго-запад, к морю. А над Мордором загорались звёзды, наступали обычные предлетние сумерки. Только сейчас Победитель вспомнил, что недавно миновало равноденствие. Сумерки на Востоке - такого он не видел почти тысячу лет, с тех пор, как пробудилась Роковая гора и начал заново возводиться Барад-Дур.
И под звёздами надвигалось на Белый город войско. Войско, которое Победитель не чаял увидеть больше никогда. Под серебристыми знамёнами в серебристых кольчугах подобно сошедшим на землю звёздам приближались эльфы. Они надвигались двумя колоннами - с востока от Итилиена и из Анориэна с севера. Передовые эльфы шли свободно и не слишком большим числом, их можно было бы даже сосчитать. Однако каждый из них лучился в звёздной тьме мягким, переливчатым, но слепящим пристальный взгляд светом, и казалось, что целый отряд следует за ним.
"Битва-под-Звёздами" - вспомнились победителю слова из давних преданий о тех временах, когда ни он, повидавший, казалось, все века и познавший все дела этого мира, ни его род ещё не пришли на свет. Страхом веяло от этих слов, страхом родом из детской опочивальни, где ночами являлись ему образы великих воинов и кровавых битв. Отчего он всегда страшился сказаний о битвах Белерианда - задолго до того, как обрёл веру в Величайшего и был посвящён в Его Тёмный культ? Неужели то было провидение? Или, наоборот, этот страх привлёк его на сторону Тьмы? И вот он предстал теперь перед ним вживе.
Время истекло и сомкнулось. Изгнанники-нолдор выступили в Последний поход, на свою последнюю Битву Битв. Но разве только нолдор? За их рядами выступают из мрака древесной масти зелёно-коричневые плащи нандор и верхушки их длинных луков. Даже эти лесные охотники осмелели, отправились сражаться вместе с заморскими кузнецами-воителями. А ведь какой страх навело на них пробуждение Балрога! Казалось, те, кто не бежал тогда за море вместе с их королём Амротом, никогда не покинут своих лесов. Но вот - они тоже здесь.
Как вообще собрали они такую силу, как собрались с духом выступить на бой?! Сколько раз и Властелин, и Победитель пытались выманить их в поле и нанести решающий удар! Как тогда, пять веков назад, зажав гондорское войско между Андуином и Келебрантой, они ждали, что Келеборн и Галадриэль всё-таки выведут своих стрелков из Золотого леса, ведь их последние союзники-люди погибали возле самого рубежа Лориэна, и резервы орков спешили от Мглистых гор едва ли не через его земли! Но эльфы так и не показались на полях Келебранты, ни одна стрела не была пущена, чтобы спасти армию наместника Кириона. С того дня Гондор сбросил эльфов со своих счетов, роханцы стали слагать побасенки о Владычице Лориэна, а они в Мордоре решили, что о воинской силе эльфов можно забыть.
Да, тогда эльфы не пришли на помощь Гондору... Но пришёл Эорл со своей дружиной, Эорл, который был тогда ещё только вождём племени эотеод, а не королём Рохана - первым в роду его королей! И гондорцы были спасены, и балхоты изгнаны с равнин за Белыми горами, и Гондор обрёл могучего и верного союзника, который занял рубеж между ним - и Лориэном... Неужели... Неужели это и был ответ эльфийских владык?! В который раз они выставили вперёд себя людей, отдали им победу и славу, оставаясь в тени лесного сумрака - сумрака, скрывшего тогда поход эорлингов от самых внимательных глаз? Неужели это он, Победитель, дал загнать себя в расставленую им же ловушку? Сюда, в кольцо стен Белого города? Неужели проклятая эльфийская хитрость снова берёт верх над прямотой Чёрного меча из Минас-Моргула?
- Нет, - вдруг услыхал он голос, который слышал так редко, и всё реже с тех пор, как он, тогда ещё не Победитель, не Король и не Чародей, надел своё Кольцо.
- Нет. Это не ловушка, не хитрость. Это - воздаяние. И возмездие.
Так сказал Голос-во-Тьме. И человек услышал его, потому что этот дар Смертным Детям Единого не отнять никаким властелинам, не замкнуть от них никаким волшебным кольцам.
Теперь Победитель узнавал тех, кто шли впереди войска эльфов. Келеборн из Дориата, Келеборн из Эрегиона, Келеборн из Лориэна, три эпохи простоявший в одном шаге от самого средоточия верховной власти и так и не сделавший этого шага, чтобы обрести её для себя. Неистовая нольдэ Галадриэль, Владычица Кольца Воды и Золотого леса, чья клятва отомстить Властелину за гибель брата, короля Финрода Фелагунда закрыла для неё путь на Запад, за Море. И тот, чьё имя для него, Победителя, - Ужас и Смерть, тот, кто трижды одержал над ним верх и предрёк его погибель - Преображённый Глорфиндэйл из Валинора.
Глядя со стены Белого города на приближающегося врага, Победитель вновь, как всего полгода назад, - полгода, стоившие веков! - ощутил под ногами не гранит могучей крепости, а зыбкий берег Бруинена и бездну ужаса, куда поверг его и Восьмерых этот лучистый лик того, кто был тогда призрачней всех призраков и явственнее всякой яви, поверг и низринул в зачарованные волны пограничной реки Имладриса. А ведь тогда им довольно было протянуть руку, чтобы завладеть Единым Кольцом и выиграть эту, едва начавшуюся тогда войну.
И раньше, тысячу лет назад, он, Король-Чародей, с каждым шагом теряя своё королевство, бежал от Форноста на север от этого лучистого ужаса из далёкой непостижимой эпохи, где среди крови и страха выросла и сбылась несбыточная, непостижимая надежда, в которую ему, Победителю, невозможно поверить и которую нельзя понять. Это тогда Преображённый предсказал его смерть - смерть "не от руки смертного мужа". И вот она пришла за ним - его Бессмертная смерть! Она пережила падение Гондолина, Белой твердыни эльфов, чьим отражением для живых и Смертных стал этот Белый город; она вернулась из Бессмертия в смертные земли, чтобы увести в Смерть его, Победителя, чтобы отомстить за другого Преображённого, Белого мага, который пал здесь от его руки. В четвёртый раз пересеклись их пути, и на этот раз его время истекло.
Он видел, как позади не слишком плотных эльфийских рядов поднимались знамёна иных народов. Вот штандарт Подгорного королевства Эребора, Одинокой горы - кажется, Кхамул собирался опечатывать его сокровищницу?! Вот знамя людского королевства Дэйл - но ведь доносили, что их город разрушен до основания, а на руинах Бранд и Даин, короли Дэйла и Эребора, пали друг подле друга? Да, да, теперь, когда время истекло, всё может статься... Вот вздымается на шесте Медвежья Шкура королевства Беорнингов, истребителей орков - но для них уже нет здесь любимой работы!
Вместе реют знамёна Золотого леса и Лихолесья. Да, да, он уже никогда не учует, не услышит, не увидит ни Кхамула, ни Готмога, ни его тройку. Эльфы бьют без промаха. Вот его, Победителя, воины на стенах - их пока ещё много, не меньше, чем эльфов внизу, но каждый, хоть и с луком в руках, прячется за парапетом, не смея и на три ладони приблизиться к бойнице - все они, хоть и понаслышке, знают, как владеют луком эльфы!
А к городским воротам - к тому, что теперь служит воротами после того, как он, Победитель, обрушил настоящие врата Белого города - медленно придвигаются странные, похожие на деревья фигуры. Ещё одна диковина эльфийских лесов, ещё один, последний сюрпиз? Видно, есть в Средиземье и такие силы, с которыми он ещё никогда не сталкивался, да едва ли и слышал о них! Может, приказать поднять на стены катапульты - они оставлены внизу, на площади у ворот. Или обстрелять великанов оттуда? Почему-то привычная к скорым и точным решениям, к чётким и простым приказам мысль Повелителя впустую и как-то нехотя билась между словами. Всё это уже не имело значения. Время истекло.
Рядом на крепостной стене появился ещё кто-то. Чёрный плащ, воронёная моргульская кольчуга. Стройная фигура, чёрные кудри, серые глаза на молодом лице. Астагор, сын Астамона, будущий король Гондора. Будущий ли? Что ж, он, пожалуй, даже похож на эльфа: вот уж раньше бы не подумал! Во всяком случае, эльфам такие по душе - может, и не тронут. А его, Победителя, время всё равно истекло. Всё что ему осталось - смириться и сделать, что должно.
- Повелитель? - прозвучал из-за грани времени, которое истекло, голос Астагора. - Какие будут приказания?
В ответ принц-изгнанник услышал не привычно гулкий, отдающийся многогласным эхом, хоть и почти беззвучный приказ, а неслыханный им доселе тонкий свистящий шопот, похожий на змеиное шипение. Только одно слово.
- Переговоры...
Верховного назгула била дрожь.
*****
Посольство нового гондорского короля догнало войско Остака, вождя балхотов, посреди роханской степи на Западном тракте из Минас-Тирита в Изенгард. Его глава Халандар, хоть и принадлежал к народу Возничих, приходился Остаку дальним родичем и старым знакомцем. С ним прибыл целый ворох новостей из Белого города.
Король-Чародей Моргул удалился в королевскую усыпальницу и велел разобрать за ним мост на Скалу Упокоенных. Палантир он забрал с собой, а Крылатых выпустил на волю, и они улетели куда-то за Сумрачные горы - если, конечно, их не подстрелили на лету эльфы. Войны за Белый город между эльфами и бывшим войском Моргула не случилось, и выкупом за мир эльфам было отдано волшебное Кольцо Огня. Да ещё новый палантир, который нечаянно-негаданно нашли в Харлонде на одном из Чёрных кораблей.
Гондорцы согласились признать Астагора королём: род наместников, так или иначе, пресёкся, а без верховной власти стране не обойтись. Вся знать из Лоссарнаха и Ламедона, Лебеннина и Пеларгира, Дол-Амрота и Пиннат-Гелина съехалась на ассамблею во дворец опустевшего и разорённого Белого города. Говорят, что даже защищать его они столько войск не прислали. Многие осиротевшие в войну знатные дома представляли женщины - зато злющие, как эльфийки в сказках! Признать Астагора-то признали, но на таких условиях, что хоть с трона беги: правда, Астагору с его моргульцами и бежать-то было некуда.
Королевскую власть так ограничили, что новым правителям Гондора и власть былых наместников покажется теперь сродни могуществу Чёрного Властелина. Решили, что пока не отстроят и не заселят вновь Белый город, главный королевский двор будет в Лингире, мелком приморском городишке на полпути между богатющими Пеларгиром и Дол-Амротом. При дворе и во всех королевских делах дозволялся только синдарин, издревле принятый в Гондоре среднеэльфийский язык. Добро хоть моргульские разведчики его учили, а теперь всех, кто остался с Астагором - и харадримов, и вастаков - усадили осваивать наречие эльфов. Да не в одном языке дело: учили и речь, и письмо по старинным книгам, по преданиям незапамятных времён войны эльфов с Первым Властелином - тем самым, кого моргульцы и учёные харадримы зовут Величайшим. А в тех преданиях эльфы едва что ноги об него не вытирают! И так ему достаётся, и этак - прямо жалость берёт. Вот и блюди после такого обучения Тёмную веру! Ну да это уж их дело.
Вастакам спокон веков во всех этих жертвоприношениях, молениях да поклонениях нужды не было. То ли дело украсить берёзу в честь Матери Садов или погулять в байгу во имя Отца Коней, который прогнал эльфов с Востока. Моргульцы говорили, что он и есть их Величайший, а гондорцы - иначе: по их учению это был Вала Оромэ, и эльфов он не силком, а добром увёл на Запад. Ну да чем бы ни болела, лишь бы околела: в восточных землях кроме людей иных хозяев нет. Разве что гномы или орки - так те только в горах.
Астагор надеялся вроде бы припугнуть своих "подданных" харадримами - так и этого не вышло. Эльфийское войско из-под Минас-Тирита двинулось Итилиеном на юг, к морю. Харадримы от него бегут, очищают дорогу едва ли не на два дня пути вперёд. Эльфы идут широко, занимают весь простор от Андуина до Сумрачных гор, а движутся неспешно: день идут, семь стоят. И за ними, как в сказке, поднимается лес. Да такой, что и в Лихолесье не везде встретишь - ни дороги, ни тропы, одна чащоба да заросли. Харадримам хоть пешим, хоть конным, хоть с мумаками через такой и за сто лет не пробиться, да и лесов они, пустынный народ, боятся не меньше, чем самих эльфов. А гондорцы говорят, что их людям в том лесу, бывает, открываются тропы, и ведут они к чистым родникам да полянам дивной красоты. Тут и не в такое поверишь: итилиенский лес уж и к Сумрачным горам подступается, а через год-другой, глядишь, за них перевалит. То-то диво придёт, как зазеленеет Горгорот! Роковая гора-то вовсе выдохлась, даже и не дымится, и уже не будет, видать, как в былые времена раз за разом выжигать загорье.
А из Кханда вести пришли, что, как варьяги с войны вернулись, весь тамошний народ поднялся, нашёл проходы в горах и двинулся в Мордор, к Нурнонскому озеру: там земли на Юге из лучших, недаром с них всё Властелиново войско и весь Мордор кормились. Кхандийцы орков перебили, людей-рабов освободили и землёй наделили - кроме той, понятно, которую сами заняли. Что же, они народ - не промах, это и в бою под Харлондом было видать, и старики так рассказывали - про те времена, тому веков двенадцать, когда Возничие с Кхандом друг на друга войной ходили, пока их Готмог да Кхамул не помирили и не повели воевать Гондор.
Так эльфы идут Итилиеном к морю, а в Пеларгире уже ждут их Белые корабли - то ли из западных гаваней, то ли и вовсе из-за Моря! Целый эльфийский флот стоит у пристаней. На берег эльфы не сходят и людей на корабли не зовут, но пеларгирцы всё равно как ошалели - будто и не били их в Харлонде, а они сами с эльфами Тёмного Властелина да Короля-Чародея сбросили! Весь город увешан флагами, а на флагах - всё гербы каких-то знаменитых эльфов из невесть каких времён, в невесть какой старины книгах отысканы. И не поймёшь: то ли эльфы из-за Моря вернулись, то ли наоборот, за Море собираются, а людям - радость да веселье, словно и войны не было!
Про корсаров теперь и не слыхать. Сразу после Пеленнорской победы было посольство из Умбара к королю Моргулу - за теми их Чёрными кораблями, что в Харлонде у гондорцев отбили. Чего только не плели те послы себе в оправдание: дескать, напало на них Мёртвое Войско, а с ним и эльфы, и гномы, и невесть кто ещё. И то Войско всех корсаров в Пеларгире чуть не живьём слопало! После таких баек дурных Могул их выгнал и возвращаться зарёк, а Чёрные корабли оставил в Гондоре. И поделом! Да что они за мореходы: море у них на юге тёплое, ласковое, а попробовали бы те корсары, как эсгаротцы да вастаки-повольники, по Рунному морю походить, где что ни год, после весенних бурь половине судов недочёт!
Ну и новость последняя - это само Халандарово посольство, которое гондрская ассамблея - всё ещё не королевский совет! - снарядило не куда-нибудь, а в Имладрис, за рудаурским родословием! Пусть-де эльфы подтвердят, что Астагор через своих давних предков-князей (ближних моргульских он сам назвал честь по чести) из рода Исилдура происходит. С тем Халандар и отправился - только неизвестно, куда его сами эльфы пошлют, а то и вовсе на месте положат. Говорят ведь, среди тех, кого в Харлонде порубили, были ихние. А вместо виры Астагор отослал с Халандаром тот старинный меч, что был взят в Харлонде. Только Халандар его эльфам не довёз и уже не привезёт.
Вот он, меч, у Остака в руке. Ладно придумали те, кто его ковал: рукоять для двух рук приспособлена, а навершие кольцом - для темляка, чтобы с коня одной рукой рубиться. И отвес тогда выходит, как у сабли, для удара с оттяжкой, только против сабельного сильнее втрое - не шкуру рвёт, а сечёт на-полы! Ну а клинку с рунами эльфийскими и цены не сложишь. Как так получается: мастера со временем ума-разума должны набираться, а древнее оружие всё равно вернее нового? Выходит, что былых кузнецов-эльфов как ни гонись, не догнать: они за Морем учены или у исконных заморских в учениках ходили, а нашим их науку вовек не постичь. Ну да ничего, мы другим возьмём!
Эльфийский меч оказался у Остака не просто так. Здесь, в виду стен роханской столицы и её златоверхого двоца, подле королевских курганов его войско столкнулось с неожиданным врагом. Вместо короткой схватки в поле да недолгой осады деревянной крепости, в исходе которой роханцы, чья королевская рать была перебита до единого на Пеленнорских полях, наверняка пошли бы на мировую, Остаку пришлось биться против закованной в железо орочьей орды. Такие здоровенные и боевитые даже среди моргульских уруков попадались нечасто, да и вооружены были хоть на вид неказисто, но не хуже гондорского войска. Орки пришли с запада и явно собирались брать город приступом, когда в поле появилось войско под бунчуками балхотов и Возничих и новым знаменем Гондора, которое вёз Халандар - золотым крылатым венцом на серо-голубом полотнище.
Даже не пытаясь вступить в переговоры, орда с глухим воем устремилась навстречу вастакам. Её отряды, иные по две дюжины, иные по сотне бойцов, твёрдо держали ряды и шли в лад - стремительно, однако в строгом порядке. Но Возничие не уступали урукам выучкой: атаку встретила сплошная стена из развёрнутых бортом к врагу и сцепленных друг с другом тачанок, что стали в поле замкнутым кольцом. За высокими бортами укрывались стрелки, копейщики, ратники с цепами и топорами, а прямо за повозками стояли в ряд лучники, бившие по навесной, и коневоды с упряжными лошадьми. А в середине кольца раз за разом спускали тетивы всадники-балхоты.
Балхоты считались среди вастаков особым племенем. В отличие от кочевников-Возничих жили они оседло на восточной опушке Лихолесья между старой твердыней назгулов Дул-Гулдуром и Дорвинионом, где река Карнен впадает в Рунное море. А в широких степях между лесом и морем всё лето пасли стада их пастухи-отгонщики. Зимой скот и лошадей держали в стойлах, оттого и сильны были балхоты, не в пример Возничим, верховым войском. В этом балхоты походили на роханцев, да и не этим только.
Были у них общие предки: тысячи полторы лет назад нынешние земли балхотов принадлежали Видугавии, королю Рованиона, тестю гондорского короля Валакара. Но нагрянули Возничие и покорили Рованион. Часть рованионцев подняла восстание и ушла к верховьям Андуина, за эльфийские леса. Возничих, что закрепились было на Бурых равнинах и примеривались уже к Итилиену, одолел король Гондора Эарнил. Этот сумел не только разбить кочевников в поле, но ещё подкупил харадримов с кхандийцами, и те извели самые войнолюбивые рода, которые держали тогда верх у Возничих. Кочевники отхлынули за Рунное море, и в степях надолго наступил мир.
Так на землях былого королевского домена рованионцев появился новый народ - балхоты: вастаки по речи, рованионцы по хозяйству, а обличием, бывало, и те, и другие. Сам Остак был не коренастым и кряжистым по-вастакски, а рослым и стройным, и волосом светел, как рованионец. Ещё в детстве появилось у него прозвище Таэльмар - в честь героя древней были, который уродился среди поморов от рованионской пленницы, статью и мастью пошёл в мать и был принят за своего заморскими людьми-дунаданами. Игра в приключения Таэльмара была тогда любимой забавой для Остака и доброй половины его нынешней дружины.
Не первый раз балхоты примерялись к роханской степи. Пять веков назад, когда были здесь ещё гондорские владения, они вторглись было сюда, а за ними - и орки с Мглистых гор. Но им вослед явились прямые потомки былых рованионцев, вернулись с севера изгнанники-эотеод со своим конунгом Эорлом. И стала степь между Белыми и Мглистыми горами Роханом - королевством всадников. Балхоты, отрезанные эорлингами и гондорцами от родных земель на Востоке, едва сумели прорваться обратно за Андуин.
С тех пор и до Войны Колец не пересекали они Великой реки. Каждое лето по степной дороге приходили из-за Рунного моря кочевья Возничих, летовать на Бурых равнинах. Под осень кочевники с пастухами то схватывались, угоняя друг у друга табуны и отары, то затевали весёлую байгу - конские ристалища и мену племенным скотом. Наведывались балхоты на ярмарки в Дорвинион, меняя овчины, кожи, меха и мясо на добрые вина. Их торговые караваны ходили и в Эсгарот, а в последние годы добирались, случалось, до самого Дэйла и королевства гномов в Эреборе.
Всё изменилось, когда прошлой осенью Кхамул поднял степные племена на войну. Худоконные, кто победнее и пожаднее, подались на север грабить Эсгарот, Дэйл и гномов. Тем, кто побоевитее, было по душе потрепать копьём земли Гондора. На штурм Белого города гнали в основном бородачей-Возничих, и больше пешим строем, но и всадникам Остака довелось сразиться и с гондорскими заставами в Анориэне, и с пеларгирскими моряками у Харлонда. А после Пеленнорской битвы путь их лежал на север, к Золотому лесу - вслед за Готмогом, которого Чёрный Властелин поставил в войске над вастаками. Но когда дозорные рассказали об эльфах и великанах-древолюдях, что идут с севера им на встречу, балхоты с Возничими свернули в Рохан - биться с таким врагом им не улыбалось. Другое дело - вожделенные предками земли и стада Рохана, потерявшего своего конунга и его всадников на Пеленнорских полях. И вот - добрались!
Бойцы на тачанках крепко стояли против уруков. Сильно помогло и новшество, появившееся у Возничих перед войной: колёса и дно повозок защищал особый щит, который опускали вниз в обороне и поднимали к бортам на ходу. Иначе уруки, подступая вплотную к бортам тачанок, давно порубили и растащили бы колёса и обрушили возы на землю. А так сквозь узкие, но частые бойницы бортов их сбивали копьями, били в упор стрелами, а самых ретивых, что норовили по плечам и головам своих забраться на борт, глушили цепами и палицами, секли топорами, биться которыми Возничие были большие мастера. Были бойницы в нижних щитах, и сквозь них быстрые уколы копий поражали нападавших в животы и голени, добивали упавших, поражали тех, кто подставлял спины лезущим на борта возов.
Беда только, что вся орочья рать была облачена в стальные доспехи, а у Возничих и шлем-то был не у каждого. Дружина Остака, правда, вся была в панцирях, шитых из кожаных ремней, и кожаных же касках вперемежку с коваными шлемами. В Белом городе раздобыли несколько кольчуг, но поживиться там воинским снаряжением так, как надеялись, не вышло: оружие роханского войска всё досталось харадримам, высадившаяся в Харлонде рать оказалось на доспех небогата, и арнорские мечи с эльфийскими луками все до одного забрали моргульцы. А защитников города орки так посекли-порезали, что и снять с них было нечего, и даже похоронить по-людски не вышло. Там разжились разве что стрелами, копьями да короткими мечами-экетами, только всаднику такой ни к чему, а саблей рубиться хоть легче, чем мечом, но кольчугу просечь куда как труднее. А ведь тут на Западе, считай, что ни воин, то в железе.
Вот и взял Остак властью военачальника себе посольский дар - гондорский меч эльфийской ковки, чтобы было с чем войско в бой вести. А бой ещё только разгорался.
Не одни уруки нацелились на табор гостей с Востока. Невдалеке на ближний из королевских курганов орки втащили большой воз - впору для похода какому-нибудь степному князю. Боевой борт опущен, и видно, что на возу стоит высокое кресло, ни много, ни мало - трон, а на троне - высокий седой старец с длинной бородой, одет в серебристую переливчатую хламиду. Ни меча, ни жезла, ни посоха нет в его руках, мирно вроде бы лежат они на подлокотниках - будто одним взором своим или разве что тихим словом направляет он войско. И войско немалое.
Не вступая в бой, окружают его не уруки - людские отряды, рослые крепкие воины. Одни с большими чёрными щитами, широкими мечами и секирами у плеча. Иные - с длинными копьями, причём все в кожаной броне с частыми бляхами, а на десятниках поблёскивают и гондорской работы кольчуги. Не иначе щитоносцы - это дунландцы, горцы с западных склонов Мглистых гор, былые союзники Возничих в одном славном набеге на Рохан три века назад, а копейщики - сами роханцы из Вестфольда, с западного рубежа. Перешли, видно, на сторону хозяина уруков после гибели своего конунга. Возле отряда чёрных щитов видны и всадники с пиками, среди них тоже кое-кто в кольчуге. А вот и всадник-вожак - незавидного роста и с проплешиной, хотя волосом ещё не сед, а чёрен; но чепрак на коне и длинный тёмный плащ отделаны богато. Никаких знамён не вздымалось над этим войском.
А над деревянными стенами роханской столицы, над привратной башней реяло давно известное всем степнякам от Великой реки до Рунного моря зелёное полотнище с Белым конём эорлингов. Под ним, среди зубцов частокола поблёскивали шлемы и кольчуги, виднелись копья и наверняка были напряжены, готовы к бою могучие луки. Засевшие на стенах роханцы во все глаза следили за ходом сражения, изготовившись к схватке с любым, кто бы в нём ни выстоял и ни обратился против их города.
А в битве под стенами наступал решающий момент. Урукам наконец удалось сорвать щиты и подломить колёса одной из тачанок, её короб рухнул на днище и тут же орда в чёрных доспехах хлынула через него внутрь кольца возов, сметая с пути и повергая наземь одного за другим пеших вастаков. Этой минуты и ждал Остак со своими балхотами. Гондорский меч взметнулся в его руке, и над степным войском прозвенел неслыханый доселе клич:
- Элендил!
Остак и сам не знал, откуда это громкозвучное имя пришло ему на язык, но конь уже рвался вперёд, и конная дружина прянула вслед за ним, опустив копья, на толпу врагов. Вот уже смяты ворвавшиеся уруки, вот уже взмывают кони над разломанным возом, а всадники сшибают орков, успевших забраться на соседние, вот уже конный клин, выплёскивая в стороны широкие крылья, врезается в строй нападавших. На смену копьям приходят сабли, мечи и палицы, уруки один за другим падают под копыта, но они напирают и, даже получив удар, стремятся ухватиться за плащ, за попону, за стремя, вонзить клинок в бок коня или в ногу всадника, задержать хоть на мгновение порыв конницы - на одно из тысяч мгновений, каждое из которых способно решить исход боя. Конники Остака всё медленней и медленней прорывались сквозь уруков, втаптывая их в землю. Уже Остак, сшибая очередного врага, поймал мысль о том, не следует ли скомандовать поворот и вновь укрыться в кольце возов и дальше изматывать врага обороной, как новая сила вступила в битву.
Высокий и протяжный звук гордого роханского рога разнёсся над полем, перекрывя грохот схватки, и из ворот Эдораса хлынула конница - зелёные щиты и плащи, блестящие шлемы и гондорские кольчуги. А впереди, под зелёным знаменем с Белым конём одинокий всадник нёсся по зелёной траве на белом скакуне. Этот конь, конечно, был обычной серой масти, и Остак раньше дивился западной манере называть таких лошадей белыми, но сейчас он был готов поверить, что этот жеребец-вожак конной рати - родной брат того, что реет на знамени. Или тот, что на знамени - тень того, что стелется в беге по траве.
Миновав на скаку курган с повозкой седовласого предводителя и будто не замечая его резервного войска, эорлинги подобно балхотам сбились в плотный клин, прикрывая с боков своего вождя, и врубились в обложившую дружину степняков чёрную орду. Орки в отчаянии усилили натиск, но Остак вновь, как по наитию, вскинул вверх клинок и возгласил свой новый, рождённый в этой схватке боевой клич. Он чувствовал, что будто притягивает им нежданную подмогу, а рядом и за спиной воспряли его воины, и с новой силой обрушились на врага.
...Вот уже видны прямо сквозь ряды уруков фигуры роханских витязей, и два конных строя, будто жернова, перемалывают последние вражеские шеренги, вот-вот соприкоснутся лошади грудьми, а всадники щитами. Но совсем рядом гремит, отдаваясь эхом во всём теле, зов рога, и эорлинги, сталкивая под копыта вастакских коней последних орков, что встали на их пути, поворачивают к окружённому чёрной пехотой кургану. Остак вырывается из строя своих бойцов, указывая мечом путь направо вперёд, и балхотский отряд, уже не заботясь о своём тыле, широким размахом косы мчит вдоль стены возов - отбрасывает от неё нападающих. Навстречу ему падают вниз, давя уруков, тяжёлые борта, и по ним, оставив и луки, и копья, с топорами в руках бьёт незнающая страха и пощады пехота Востока. И даже там, куда ещё не добрались всадники, вастаки обрушиваются на врага.
Не зря стойкие в обороне бородачи сбивали, защищаясь за бортами тачанок, боевой пыл уруков, копили злость и ярость для последней схватки. Чёрные клинки и щиты не устояли перед тяжёлыми топорами, которые вышибали их из рук или же ломали в руках орков, бьющихся теперь уже не за победу, а только ради спасения своей жизни. Передовые отступают шаг за шагом, задние бегут, забросив щиты за спину - и попадают под копыта балхотских лошадей. Там же, где всё ещё превосходящие числом уруки собирались по двое-трое против одного вастака, их тут же сшибали стрелы крепких степных луков в руках юношей, которым ещё не по чину и силам большой боевой топор - с древком в три-четыре фута и лезвием в фут-полтора, да ещё с молотом-клевцом на обухе. Им, паробкам-коноводам, сейчас задача - поддержать атаку матёрых бродатых ратников меткими стрелами с тачанок, где старшие уступили им место, ударив в топоры.
Остак понял, что исход боя за табор ужё решён. На эту мысль рука с мечом отзвалась легкой радосной дрожью. С ней пришло тёплое, благодарное чувство, что победой он обязан чудесному клинку. Остак не ощущал усталости, будто в его руках была лёгкая сабля, и рассекал он ей не железные латы и вражью плоть, а тонкую лозу или приозёрные камышины. Ни один удар, пришедшийся в цель, ему не пришлось повторить - орки падали под мечом как подкошенные. Ни разу не потратил Остак времени, не приложил усилие, чтобы извлечь клинок из разруба: меч шёл будто сам собой, не застревая ни в броне доспехов, ни даже в щитах, рассекая которые, кажется, несколько раз ещё и доставал плечо или руку врага. Дважды или трижды он попросту сломал клинки орочьей ковки, а сколько рассадил шлемов - и счёта нет! Остак чувствовал меч не как вещь в руках, не как орудие боя, пусть удобное, ухватистое, должного веса и остроты, а как соратника, единого с ним в битве, удвоившего силы, а в нужный миг, казалось, и ведущего за собой.
И теперь, когда сила уруков была сломлена, нужно было отдавать долг всадникам из города. В четвёртый раз вознёсся чудесный меч, и дружина балхотов, следуя за своим вождём, выстраивалась в клин, чьё острие было направлено на курган с повозкой и окружавшую его пехоту. Но вступить с ними в бой конница Востока уже не успела.
Скача вослед роханцам, Остак увидел, как перед их строем расступились щитоносцы и копейщики с запада: клин эорлингов не сшибся с ними в схватке, а будто раздвинул их ряды - твёрдо, но беззлобно. Возгласы, которые слышались оттуда, не походили на звуки боя. Витязь на белом коне вновь вырвался вперёд: вот он уже на вершине кургана, и никто не преградил ему путь. Но борт повозки поднят, и уже не различишь за ним властительного старца. Приближаясь с каждым конским скоком, Остак углядел на возу двух здоровенных полуорков в воронёных кольчугах, не чета прочим урукам, и огромные секиры выше их роста были у них в руках. Блеснул меч в руках витязя, и взмах секиры был ему ответом. Похоже, всадник сумел отбить его, однако сила удара почти уложила его на круп белого жеребца.
Но вдруг на глазах Остака всадник странным образом раздвоился: невысокая фигурка появилась будто из складок его плаща и во мгновение ока, не опасаясь смертоносных лезвий, вспрыгнула на седло, а оттуда - через борт повозки. Над ним, невидимым, занесли своё оружие секироносцы, но всадник рывком поднялся в седле; ближайшему полуорку его меч снёс голову и без задержки вонзился острием в горло другого. Выпустив эфес, роханец обеими руками перехватил падающее вниз древко, вырвал секиру из лап сражённого врага, отшвырнул прочь и тут же последовал за своим малышом-спутником в повозку.
Спустя минуту-другую балхоты сблизились с роханцами. Те помалу оттесняли от кургана пехоту и направлялись к его вершине; туда же с другой стороны поднимался отряд всадников в чёрном. Вастаков встретили не дружелюбные, но и не враждебные взгляды из-под островерхих роханских шлемов. Отпустив меч на темляк, Остак поднял открытую ладонь, давая знак своим остановиться и одновременно прося мирного проезда у всадников из Эдораса. Те, поняв, расступились, и Остак вьехал на вершину кургана; вслед за ним, чуть помедлив, поднялись Халандар, его знаменосец с королевским знаменем и бунчужный-балхот.
Возле командирской повозки уже стояли несколько всадников-роханцев; один из них держал повод белого коня. У его копыт лежала на земле секира. Остак, подъехав, заглянул за борт воза. Там по-прежнему стояло высокое кресло, а подле его точёных ножек - будто гора пёстрого тряпья, запятнанная кровью. Не сразу Остак догадался, что это - всё, что осталось от хозяина уруков. Из-под останков веднелся эфес короткого меча или кинжала, который живо напомнил Остаку оружие бойцов арнорской Серой дружины, перебитой в Харлонде. В концах повозки горбились тела полуорков: голова того из них, что был обезглавлен, закатилась под трон. А подле него всадник белого коня хлопотал над своим меньшим товарищем. Тот, сущий ребёнок ростом и статью, тоже был в кольчуге, но уже без шлема, который лежал рядом. Видно, в короткой схватке внутри повозки ему тоже досталось, однако ранен он не был. Гладкое юношеское лицо под каштановыми кудрями было отмечено тяжким горем или безмерной усталостью.
Но тут маленький воин тяжело, со стоном вздохнул и открыл глаза. И тут же, с изрядной долей то ли удивления, то ли любопытства уставился на Остака, который глядел на него через высокий, окованый железом борт. Его рослый друг - он оказался не ниже самого Остака - сейчас же оглянулся и поднялся навстречу вастаку. Пальцы его скользнули вдоль устья пустых ножен: меч лежал сейчас, наверное, под тушей полуорка. Роханец, чуть помедлив, опёрся ладонями о пояс и выжидательно поглядел на вождя балхотов через глазницы тяжёлого шлема.
- Славно же ты бьёшься, витязь, - одобрительно заметил Остак. - И товарищ твой, как я вижу, большое дело для нас сделал.
- Я не витязь, - неожиданно прозвучал в ответ высокий девичий голос. - Я Эовин, дочь Эомунда, королева Рохана.
Воительница одним движением сбросила шлем, и Остак увидел самое прекрасное лицо, которое встречалось ему в жизни, - может быть, ещё более прекрасное, потому что носило сейчас следы бешеной скачки и яростной битвы. Пышные золотистые волосы, пламенеющая румянцем белоснежная кожа, звёздные искры голубых очей - всё это было так непохоже на красавиц из степи, было осенено таким царственным величием, и в то же время чем-то невыразимо, тайно близким, хоть и пришедшим из неведомого далека - то ли из дивных заморских краёв, то ли из забытых прежних времён. Остаку подумалось на миг, что так, наверное, могла выглядеть сама Госпожа Берёзка, когда тысячелетия назад жила среди людей и насаждала травы, леса и первые сады на голых солончаках высохшего моря Хэлкар - в нынешних степях вокруг моря Рун.
- А это, - королева указала на вставшего рядом с ней маленького воина, - Мэриадок Мститель, витязь Хоббитании, последний из Хранителей Кольца.
Остак понял, что его черёд представиться. Казалось бы, не было ничего проще для вождя прославленного - в том числе нынешней битвой - племени, но странная, необычная сила завладела им. Он спешился и отстегнул шлем, а победный меч снял с темляка и держал перед собой на ладонях. В это время роханцы опустили борт повозки, и он широкими сходнями лёг наземь. Теперь воительница и даже её маленький друг возвышались над ним.
- Я Остак Таэльмар из рода Видугавии, короля Рованиона, войсковой вождь народа балхотов и командир Восточной армии, - произнёс он, так и не понимая толком, зачем понадобились ему детское прозвище и род давно забытого короля, да ещё чин, который носил Готмог. - И этот меч, королева, к твоим услугам.
Он ступил на борт, ставший помостом, преклонил колено и опустил меч к ногам королевы. Белокурые волосы, почти такие же мастью, как у неё, упали ему на лицо. Подняв взгляд, он увидел прямо перед собой, совсем близко глаза Эовин. Она взглянула Остаку в лицо, а потом на меч, медленно протянула руку и взяла его рукоять, а затем поднялась, внимательно рассматривая клинок - будто что-то знакомое виделось ей. И когда её взор снова обратился на балхота, ему показалось, что и в нём она увидала что-то, что сблизило их много крепче нынешней победы.
Остак перевёл дух.
- Тебя, королева, избрали после... гибели короля Теодена? - спросил он ту, в чьи руки он вручил гондорский меч. - У нас не слыхали, чтобы витязи Рохана собирались на круг.
- У нас и впрямь нет ваших обычаев. Государь Теоден, мой дядя, передал мне власть, отправляясь в битву. Он знал, что это будет его последний бой. Я не желала ничего больше, чем биться рядом с ним, но для нашего народа долг послушания превыше самых заветных желаний. Так я осталась в Эдорасе, и Мэриадок-полурослик, королевский оруженосец, вместе со мной. Сегодня он совершил великий подвиг - сразил самого злобного нашего врага, колдуна Сарумана. Мы думали, что избавились от него, но с паданием Мундбурга - Белого города и гибелью наших воинов он вновь поднялся на нас. И что бы ни привело тебя в наши земли, - королева явственно подчеркнула слово "наши", - мы благодарны тебе, командир Восточной армии. Особенно если ты и впрямь ведёшь свой род от наших предков, как говоришь ты, и как говорят за тебя твой вид и твой обычай.
Не успел Остак ответить - он, собственно, и не знал, что ответит, хотя чувствовал, что не промолчит: нынче его слова лились едва ли не помимо воли - как у них появился ещё один собеседник, тот самый всадник в богатом плаще, которого Остак подметил среди чёрного воинства. С двумя-тремя спутниками он подъехал к повозке. Роханцы положили руки на эфесы мечей, поглядывая на свою властительницу - ждали приказа. А всадник, распрямившись в седле, - казалось, тяжёлый плащ гнёт его вниз, - спокойно, как ни в чём ни бывало, и даже с ухмылкой произнёс:
- Позвольте представиться и мне: Грима, сын Гармода, князь Дунланда и Вестфольда, владетель Изенгарда - от него, впрочем, мало что осталось. А ещё твой верный вассал и слуга, о королева Эовин, дочь Эомунда!
- Грима Дважды Предатель, - резко обернулась к нему юная королева. - Ты надеешься, что твоё второе предательство искупит первое? Что, собрав ошмётки Саруманова наследства, ты получишь право на земли королевства? Берегись! Твоего хозяина больше нет, и кто помешает спросить с тебя за всё зло, что ты сотворил Рохану?
- Я думаю, мой народ помешает - народ Дунланда и Вестфольда и его войско, которое я, а не Саруман, собрал и привёл на это поле. Привёл не для битвы с тобой, королева, и твоими новыми друзьями, - он кивнул в сторону Остака, - а чтобы отдать в твои руки нашего общего врага, чтобы свершилась месть над Саруманом Отцом Лжи!
- Конечно, они не станут биться с нами: ваше наваждение рассеяно и злодействам вашим настал конец. И отчего бы мне не отомстить тебе, Змеиный Язык, за позор и гибель того, кто был мне ближе отца и отцом - всему нашему народу? За Теодреда и Эомера? За разорённый Вестфольд, за детей, которых сожрали ваши волки? - голос Эовин дрожал. - Какого ещё суда ты от меня ждёшь, "мой вассал и слуга"? Отвечай!
- Что ж, суди меня, королева Рохана. Только подумай сперва, оживит ли твоя месть твоего любимого дядю, и его сына, и твоего брата, и их павших воинов, и погибших детей? Если нет, то не торопись и осуждать на смерть. Ведь даже мудрейшим не дано предугадать всего - и вот, моя "измена", как ты говоришь, послужила сегодня твоей победе! Разве не говорит она в мою защиту?
- А разве вправе подобные тебе жить, когда пали лучшие? Разве не имеет их смерть своей цены? Или я должна отдать страну, за которую они не пощадили свои жизни, в руки лжецов и трусов, подобных тебе, что вылезли из нор, когда отгремела гроза? Во имя их жизни и их смерти, памяти и славы - нет! Не предателям продолжать славный род роханцев - уж лучше пусть придут нам на смену иные племена, - Эовин бросила взгляд на Остака: её слова явно предназначались и ему. - Они хотя бы знают, КАК биться и умирать в чистом поле, а если унаследуют нашу землю, то когда-нибудь узнают, и ЗА ЧТО им биться!
- Не бойся, моя королева: уж я-то не собираюсь продолжать славный роханский род, - ухмыльнулся Грима. - Моим наследником в Изенгарде, или где пожелаешь, ведь Дунланд и Вестфольд достаточно велики, - будет не мой, а твой, королева, потомок. Как встарь наследники роханского трона оберегали западный рубеж, нося титул Второго маршала, так и твой сын унаследует моё княжество. Моё, королева Эовин! - закричал чёрный человечек. - Это я спас моих земляков, людей моей крови от изенгардских волков и урук-хаев! Это я дал им надежду на сегодняшний день! Я первый понял, что Саруман бессилен, что его время, время магов истекло! Такие люди, как я, нужны, королева, - были нужны прежде и будут нужны впредь. Тебе нужны, королева, - пропел он чуть ли не заискивающе. - Я ведь не украл у Рохана Вестфольд, как ты мыслишь - я дарю королевству Дунланд, от Изены до Гватло, до самого Тарбадского моста! Скоро, глядишь, настанет день, когда нам придётся проводить границу с давно забытым соседом - Хоббитанией, между Гватло и Брендивином. А тебе, храбрый Мэриадок, мой совет: поспеши на родину - там сейчас заправляют слуги Сарумана, и не думаю, что они несут твоему народу добро. Ради соседской дружбы я дам тебе дюжину всадников из нашего войска: этого должно хватить, чтобы уберечь тебя в дороге.
- Я дам не меньше твоего, хоть у нас и велика теперь нужда в воинах, - ответила за хоббита Эовин. - Стоит ли доверять одним бывшим слугам Сарумана против других? А услуги твои Рохану, друг мой Мэриадок, поистине неоценимы, - с этими словами королева расцеловала хоббита, да так, что и Остак почуствовал жар на щеках.
- А почтенному послу Гондора я тоже позволю себе дать совет: присоединиться к отряду доблестного хоббита. Ваш путь ведь лежит в Имладрис, не так ли? А лучшего спутника и ходатая перед эльфами, чем последний из Хранителей, вам не найти - там ведь его давно ждут! Так что крюк через Хоббитанию вам, людям короля, окупится с лихвой. Не удивляйтесь, что мне известны ваши намеренья: всё, что творится от слияния Изены и Адорна на западе до устья Энтовой купели на востоке - всё ведомо Гриме! - чёрный человечек явно гордился собой: он почувствовал поворот беседы в свою пользу.
- И третий мой совет тебе, королева Эовин: поспеши дать Рохану наследника - будущего князя Запада, а там и властелина всего Королевства Всадников. Я хоть и не стар, но и не вечен, как наш покойный маг, чьи останки уже ждут-не дождутся погребального костра, - Грима сплюнул в сторону опустевшего трона. - Впрочем, надеюсь, что кое-что я на княжьем престоле всё же успею.
- Что же? - спросила королева. Похоже было, что она готова принять цену, предложенную Змеиным Языком за его жизнь и толику власти.
- Обучить людей грамоте, вот что! - воскликнул Грима. - То, о чём мечтали мои благодетели - мудрый государь Тенгел и его супруга, прекрасная Морвен из Лоссарнаха. То, о чём забыли доблестный Теоден и его витязи! Пусть в западных землях, на моей родине, а там и во всём Рохане народ запомнит не только песни да изустные сказания, но и благородную синдаринскую речь и грамоту, которыми славится Гондор! А ещё наше древнее письмо, сложенное для халадинского наречия, от которого произошел дунландский язык - его по сей день роханские витязи почитают подобным звериному вою и клёкоту птиц! А ведь это письмо было в ходу среди горцев на севере и на юге, и даже у них, у вастаков! Это ведь им была изложена легенда о нашем земляке Тал-эльмаре Морестраннике! Как вам будет угодно, а я не позволю, чтобы исполнились слова Сарумана, и в палатах властителей Рохана пахло стойлом да хлевом, а не чернилом и пергаментом! Об этом он лгал, мешая правду и ложь, и я было верил ему, а теперь уж сделаю всё, чтобы ни следа, ни повода для этой лжи не осталось в нашем краю.
Во время этой речи Эовин удивлённо смотрела на Гриму, а когда он помянул Тал-эльмара, перевела взгляд на вождя балхотов. Потом он опустился на меч в её руке и тихая улыбка, впервые за долгие дни, родилась на её лице.
*****
А когда год спустя, на исходе весны герольды возвестили о рождении наследника роханского престола у Эовин, королевы Рохана, и её супруга, Первого маршала Эостана Тал-эльмара из Рованиона, по другую сторону Белых гор случилось небывалое дело. Лоссарнахские пастухи наткнулись в горах на удивительное молодое деревце: его кора была такой ярко-белой, словно светилась среди бела дня как луна среди звёзд. А новенький пастушок Борлас, сын Берегонда, беженец-сирота из Минас-Тирита, тут же признал это белое деревце: ведь он не раз видел его предка, когда навещал отца на его службе в цитадели, у подножия Белой башни. И, впервые коснувшись его юной серебряной листвы, рассвет над дальними Сумрачными горами возвестил начало нового мирного дня Средиземья.