Стояли над Удой-рекой, что иначе Малым Донцом прозывалася, два града - Вышец да Донец. А промеж ними шёл битый шлях торговый - на стольный Киев-град из вольных степей восходних, от донского перевоза у древнего городища Салтанова. И берегли те два града и шлях с переправою через реку Уду, и всю землю Святорусскую, что за рекой той лежала, от великой степи - дикого поля.
А за Удою-рекою, за Холодною горою, текла река Лопь, и пала в неё речка Каракова - темноводная, с мелями, да затонами, да берегами болотными. Промеж Лопью да Караковой стояла Каракова гора, и под горою, у речного слияния, сбирался великий торг людей степных кочевых с градчанами вышецкими и донецкими, да с торговыми людьми проезжими. На самой же горе Караковой росли могучие дубравы, чернолесье глухое путь на полуночь запирало. И промеж Вышецом да Донцом, вокруг шляха Салтанова тоже крепкие леса стеною стояли. Не только зайцы да лисы, вепри да волки - зубр да медведь, рысь да лось, барсук да куница и сам горностай, княжий зверь, в том чернолесье обреталися. Лопь да Уда богаты были рыбою, а птице перелётной не было и числа.
И жил в Вышеце да Донце люд крещёный, смирный, на всякое доброе дело гораздый, к гостям инохожим приветливый. С ясами, торками и самими куманами-половцами, жёлтым племенем, грозой земель северских да киевских, градчане ладили миром, по-соседски. Княжьи воеводы с людьми ратными службу порубежную справляли, сбирали малую дань да купеческую деньгу для стольного града: сперва для Переяславля тружались, а как, по кончине славного храбра Володимира Глебовича, перевелись тамошние князья, так и поклонилася вся здешняя украйна северскому Нову-городу да княжьему роду Ольжичей.
Только пришли времена лихие, недобрые. На полудни, великим шляхом Залозным, тронулись на Святую Русь люди незнаемые, могучая татарская орда Батыева. И пали на Руси великие стольные грады. А в нашей округе стояла до поры тишина: про Салтанов шлях пришлый царь татарский то ли не ведал, то ли не с руки ему он пришёлся. Хоть и вставало каждый Божий день на восходе Красное Солнышко, на закате небо почернело и тьмой над землёю нависло. Так и жили в те поры горожане, будто на пустом морском острову либо на горе-шеломени посреди тьмы кромешной - что ни день, себе не добра, а лиха ожидаючи.
И пришла беда.
Прискакал в Донец-град по ранней весне Генешко-хазарин, чей род издревле на Уду-реку перешёл с Дону Великого из городища Салтанова. Был Генешко торговый гость небогатый, хаживал с товаром в края не вельми дальние: от Салтанова перевоза до Лтавы-реки на Святую Русь, а случалось - Троянь-тропой через дикое поле половецкое к самому синему морю, в Тану-Азак на торжище к ромеям да венецейцам. И решился тот Генешко сбегать наскоро Салтановым шляхом до старых валов перекопских, что Муравский шлях стерегут, и дальше на Лтаву, в вотчины Переяславские - проведать, что на Святой Руси творится, где да чем нынче торг идёт. Вестимо, лихая година - одним беда да разор, а иным - самый прибыток!
Но, видать, недалече заехал хазарский гость - скорым-наскоро воротился, намётом в ворота влетел и посреди посада градского перед всем миром челом бил и сказывал вести недобрые. Идет-де с закатной стороны киевской Салтановым шляхом орда, доселе неведомая. Зовётся та орда "Хох-оглу" ради малого хохла-чупринки, что на лоб свисает, а окромя него всё чело голое, токмо у знатников над ушами косы завиты. Кони у тех ордынцев худы, ратная сбруя бедна, одёжа рваная да поношенная - зато в ушах серьги златы, на пальцах перстни с каменьями, а поверх кафтанов рваных накинуты пелены соборные, златом тканые. Идёт та орда с боем, с гиком, свистом да срамными песнями; зверь её за двенадцать вёрст чует да прочь бежит, птица над ней не пролётывает, трава за нею не растёт, встречный люд она смертно бьёт да в полон берёт. И некому ей поперёк дороги препоною встать - ратная сила на Руси царём Батыем вся повыбита, а сильномогучие богатыри и вовсе перевелись. И быть Хох-оглу-орде на Уде-реке на третий день!
Всполошился тут посадский люд, но во страх не ударился, а на-сполох в колокол бил да скликал вече. Явился и воевода со дружиною, и выборный градской сотский, что над посадскими оружными людьми голова, и весь люд градской и сельский, с окрестных холмов, яров да лугов над Удою-рекой. И рек боярин-воевода, именем Селифан:
- Бью челом вам, честной народ посадский! Услыхали мы нынче вести недобрые, хотя и давно нами чаянные. Известно, коли пропадать - так всем миром! Только пропадать никому не охота, и следует нам самим думу думати: что с пришлыми людьми, хох-оглу-ордой, сотворити - худой мир али добрую сечу? Ни светлых князей, ни градов их стольных ведь нынче на Святой Руси не стало; ни доброго указу, ни заступы крепкой нам ожидать неоткуда. Посему совет нам держать своею волею, а присуженое вершить своею силою, ни от кого подмоги не чаючи.
Только и то разумейте, что мы - Донец, при битом шляхе, при речном берегу стоим. Ино дело - Вышец: красовито стоит он на высокой горе, над лесами густыми да лугами широкими, на крепком месте, супостату же его не одолеть! Оттого да быть Вышецу нашей округи удянской стольным градом, воеводе его Митрофану-боярину всей округой владети, а нам, градцу малому, под его руку идти и с ним совет держать перво-наперво.
Поклонились тут градчане всем миром Селифану-воеводе и снарядили его с нарочитыми людьми посадскими да с вестовщиком Генешкою в Вышец-град, в дорогу недальнюю. Скорым-наскоро скакали посланцы Уды-реки берегом, вдоль дремучих дубрав, через широкие луга, поднялись на крутую шеломень-гору, въехали в Вышец-град, что держал именем княжьим воевода Митрофан. Там уж про нашествие со стороны закатной ведали; люди ратные ополчились и к обороне крепко изготовились. А в палатах воеводских держали совет оба боярина с мужами градскими. И рек Митрофан-воевода:
- Чтобы на битву великую с ворогом незнаемым отважиться, вельми мало нам ведомо. Смекайте: коли настала погибель на всю Святую Русь, два града наших погубить - дело малое. А нам за них ответ держать перед самим Господом да перед своей совестью! Оттого сперва сведаем, с чем идут к нам гости незваные. Может, по вразумлению Господню, смилостивился над нами царь Батый и шлёт к нам людишек ордынских с миром, не с боем? Что, ежели нынче он на Руси - власть, от Бога данная? Коли так, не будет на нас сраму, коли поклонимся орде: и люд спасём от погибели, и души свои.
На том и порешили покудова.
И вот явилась орда. Свернула со шляха, до Уды-реки и Донец-града не доезжаючи, и Ржавым ручьём прямо к Вышецу-граду вышла. Сведала, видать, где всему краю голова. Обложили находники град и на шеломень-гору забрались, ко вратам подъехали и мужей градских кликнули - хотят-де слово молвить. Вышел на ворота Митрофан-воевода гордовито, во всём ратном доспехе, в шеломе с поволокою, в корзне-плаще богатом, при мече да сагайдаке, при булаве с рукояткой золочёною. Вышел и пытает: "Кто вы, люди? С чем пожаловали - с добром ли, с лихом, биться али мириться?"
Выехал тут из орды ихний набольший - чином велик, а собою невиден. На коньке шелудивом сидит раскорякою, статью хил, ликом тёмен, ртом щербат, а теменем плешив. Чело - что топор-колун, а на нём хохол-чупринка: невелика, однако весь лоб собой накрыла, да от ушей косицы вьются, что две плети-нагайки, тако же и усы, а бородою ордынец вовсе гол. Брови насупил, и очей под ними не видать. А снаряжен чудно: поверх панциря железного немецкая рубаха о двух цветах, золотом да лазоревом, на ней - полушубок нагольный рваный, лыцарским железным поясом опоясанный; только вместо меча да кинжала к нему тул-налучье да колчан-сагайдак на цепях подвешены, а из-за пазухи рукоять ножевая выглядывает. Шаровары меховые, будто лапы звериные, в немецкие же чулки заправлены, разноцветные тож, а на них - постолы-чувяки. У конька шелудивого при седле по лядскому обычаю долгий меч-кончар, да клевец-молот с кривым бойком, да аркан-людкрад подвешены; а у всадника в руках - плётка о трёх хвостах, на ней - череп людской махонькой, от младенца взятый. Дивились люди во граде: нешто такой матерью на белый свет рождён, а не из пекла явился?
Глядят - а за ним выезжают наперёд не чёрные мурины, не бесы полуночные - люди важные да почтенные, богатые торговые гости земель закатных да полуденных. Гладкие да пышные, будто не в пути дальнем среди орды дикой, а в дому своём богатом обретаются: чисто вымыты, гладко выбриты, наряжены дивно, как на праздник Божий - в кабатах, страдетах, делиях да китлях, биретах с феретами, с пышными фалбанами, с золотыми фордыгалами. Были то гости венецейские из Сурожа да Кафы - градов таврийских, с ними толмач Арслан-кафинец, тож гладкий да лощёный - на устах алых улыбка, а глаз чёрен, рысклив да приметлив. Поклонился толмач воеводе наскоро в полпояса, и сказывал так:
- Не страшитеся, люди градские: пришла в вашу землю славная Хох-оглу-орда, хохлами прозываемая, с миром да добрыми вестями. Нынче не в дальнем заморском Цареграде, неверном да лукавом, а в Святой Руси, в славной Золотой Орде, во граде Кыва-сарае, допрежь Киевом рекомом, обретается земли сей сильномогучий царь Батый - Джучиев сын, Чингизов внук. Милостию Господней да по воле царя Батыя сия, ему Богом данная земля стала промеж иными народами царством вольным, среди прочих земель знатным да ведомым, а в скорости станет и богатою, и украшенною красно, не в пример временам прошлым, княжьим да удельным.
Не велит могучий царь Батый боле усобицы затевать - велит мирно жить и волю его царскую сполнять непреложно. А ради ладу и покоя, для науки здешнему украинному люду, яко не в диком поле, а в великой державе обретатися, дал краю сему царь Батый добрых хозяев - могучую Хох-оглу-орду. Та орда все земли закатные до самого последнего моря с боем прошла, на весь свет себе чести сыскала да сведала всякое вежество и добрый обычай, что допрежь в ваших краях были незнаемы. Голова орде и краю здешнему владыка - то грозный Бабай-салхан, - тут отбил Арслан-толмач ордынцу плешивому да шелудивому его коньку долгий земной поклон. - Внемлите слову его златому и, по Писанию, разумейте да покоряйтеся!
Тут выехал вперёд на два шага Бабай, салтан ордынский, и не то заговорил, не то взлаял, что псоглавец, русскою речью, худою да ломаной:
- Этот моя, Бог данный земля! Великий Бату-хан каравай брал, край ломал, дорогой гость давал. Великий Бату-хан Русь брал, ломал, край Хох-оглу-орда давал. Бог великий Бату-хан весь мир давал, великий Бату-хан мой край давал. Теперь Край-земля - мой земля: так Бог хотел! Хох-оглу-орда вся Степь-земля проходил до последний море. Хох-оглу-орда все враги великий Бату-хан одолел. Хох-оглу-орда видал, как люди на Закат живут, возле самый Божий престол страна - живут богатый, живут правильный! Имеют многий ясырь: здорово крепко отдыхай, хорошо кушай, ничего не делай: чёрный ясырь-мужик вся работа делай, белый ясырь-девка хозяин приятный делай! Хох-оглу-орда в Край-земля от Закат приходил. Хох-оглу-орда будет жить в Край-земля хороший лад, как правильный богатый закатный народ: имей чёрный и белый ясырь, давай купец, купец давай хороший еда, хороший кафтан, хороший меч, добрый конь. Хох-оглу-орда - великий народ, Край-земля - великий страна! У-Край-люди живи как Хох-оглу-орда - живи хороший, живи правильный! Будут у-Край-люди и Хох-оглу-орда один великий народ под рука Великий Бату-хан. Кто не умеет живи правильный - не живи, будь ясырь. Твоя свободный человек, твоя сейчас выбирай: хочешь - будь Хох-оглу-орда, хочешь - будь ясырь, хочешь - не живи белый свет. Твоя всё можно! Хочешь быть Хох-оглу-орда - ворота открывай, град орда пускай; не хочешь орда пускай - Хох-оглу-орда ворота ламай, град огонь жги, мужик побивай, белый ясырь-девка своя бери, купец давай! Быстро решай!
Поглядели воеводы да мужи градские на салтана ордынского, речи его послушали. Говорит промеж своих на те речи Селифан-боярин:
- Нешто нам, люду крещёному, хрестьянскому, Святой Руси чадам, пристало внимать пустой похвальбе-безлепице, а тому идолищу хохлатому-косатому да босорожему с ордой неумытою нас Правде наставлять да правила нам править? Видали мы и допрежь степных находников и путь им неблизкий во оно место указывали! Да хоть и не стало нынче князей-государей ни в престольном Киеве, ни в Переяславле, ни в Северском Нове-граде, так нешто не стало и Бога на небе и Правды в Русской земле? Нешто руки у нас отсохли али мечи харалужные затупилися? Или ущемилися мы щитами своими? У тебя, брат Митрофан-воевода, град крепок, да не взял бы его супостат! Станешь ты бить хохлатую орду из града, а мои вои - из лесу, да так, что ни памяти по ним не останется, ни вести царю их Батыю поганому! Ополчайся, брате, да веди нас на честной бой!
Митрофан-воевода уж и молвить хотел: "Будь по твоему, Селифан, брат-воевода!", уж и плечи расправил, и на меч десницу опустил, да крепко призадумался. А после повёл такую речь:
- То верно, что место сие крепко, и то верно, что к бою мы горазды. Хохлатых да косатых мы с Божьей помощью одолеем; а как быть нам с Батыем-царём? Хоть и брехал по-песьи Бабай-салтан, да брехом и правду сказывал: в кои веки объявился на Руси царь! Хоть и пришлый, да с ордой неумытою - а нешто прежние варяги, от коих Русь пошла, лепее были? Те же голодранцы с голодного краю, только к ратному делу и гожи - а глядишь, в князья великие выбились! И ежели на место князей многих святорусских стал один царь ордынский - на то, видать, есть Господень промысел. Бабая нам побить с руки; а ежели за ним и впрямь царь Батый, а за тем - и сам Господь всеблагий?! Мыслю я так: хохлацкой орде покориться зазорно, да от них нам ход к царю Батыю будет. Покудова дело решать миром надобно, а там Господь знаменье даст, на ком длань его пребывает, а добрые люди совет подадут.
Как молвил сие воевода Митрофан, тут заиграли посередь орды гудки да дудки, ударили бубны, загремели бубенцы. Заскакал, забесновался будто на святки ряженый орынец-шаман под личиною козлиною, замахал над головою чучелами звериными - сурком щекастым облезлым да зайцем ушастым лупоглазым. А заморские купцы, гости торговые, наперёд вышли и граду Вышецу поклонилися. Набольший гость, немец тонконогий, бритый, с волосами рыжими по самые плечи, своим наречьем слово держал, а Арслан-кафинец ему толмачил.
- Препочтенные бюргеры и коммунары, сиречь градчане, и вы, благородные рыцари! Мы, торговые люди, просим вас не удивляться, что сопутствуем сим язычникам, ибо только так возможно в нынешние скорбные времена поддержать честной торговлей всеобщее благосостояние и предложить вам наши скромные услуги. Мнится мне, что не только наши превосходные товары, но и вести из земель ближних и дальних, а также добрый совет, за которые мы, к слову, не просим никакой платы, будут для вас теперь весьма ценны. Вместе с сими воинами мы прибыли из земель Запада, и свидетельствуем, что там они воистину совершили славные подвиги и явили великую доблесть, одержав победы над многими христианскими владыками и даже над рыцарским воинством, освящённым самим Святым Крестом.
Но ещё большую доблесть, и благоразумие, и державную мудрость явил король Батый, не преступив древних границ Западной империи. Более того, по заветам деда своего, славного императора Чингиза, открыл он все пути державы своей от моря Запада до моря Востока для торговли безвозбранной, без постылых границ и препон, и всяческим товаром - немым, мычащим и говорящим! Посему мы, торговый люд всех племён и наречий, чтим короля Батыя наравне со своими природными государями, и чаем от него и впредь великих благ. А сии мужи, невзрачные и простоватые с виду, воистину - посланники великого государя, царящего ныне на западе во владениях киевских. Нам довелось сведать не только их доблесть воинскую, но и благорасположенность ко взаимовыгодному торгу, благоразумие и здравый смысл в делах с теми, кто превосходит их - мнится мне, ненадолго, - в богатстве, вежестве и истинноверии. Души сих детей великой степи, хотя погрязли теперь в скверне, но открыты для доброго наставления. Будьте же, подобно нам, посланцам Запада, добрыми наставниками им в сей земле! Молим вас о том яко христиане! Мы же в меру сил наших откроем вам всяческие блага, доступные жителям стран истинно благочестивых - украшенному всеми добродетелями рыцарству, благополучным и достойно вознаграждённым за труды бюргерам, беспечным под опекой добрых господ своих земледельцам. Отворите ворота!
Возвеселился тут боярин Митрофан:
- Гляди-ко, профан-Селифан, как мы было не обмишулились! Угадал я верно: подал нам знамение Господь - через людей вольных, в вежестве сведущих, во иных землях почитаемых, и, видать по всему, добрых християн, хоть и латынян! Слыхал, небось - царь Батый на латынские вотчины не позарился, а в том две науки: гости сии ему не подвластны и своей волею нам рекут, а окромя того, видать, латынцам сам Господь мирволит! Мы в Вышеце да Донце купечество завсегда привечали: худого они желать нам не могут. Сотворим же по их совету да по моему замыслу - помиримся покудова с хохлатыми, а там - что Бог даст! Смиренных да воле Его послушных не оставит Господь!
- Да ты никак очумел, воевода! - Селифан ему в ответ. - Али обморочил тебя шаман ордынский гудком да бубном, сурком да зайцем? Где ты глас Господень услыхал - в обманных речах торгового люда? Мнишь себя купцом-продавцом, а за тебя давно уж латынцы с ордынцами сторговались, всё одно как за быка али барана! Коли откроешь орде ворота - граду Вышецу не быть! Я ж Донец-град держать стану до остатнего - что от стрел калёных, что от речей облудных!
- Ступай прочь, дурень-невежа! Гляди, рассоришь ещё меня с гостями богатыми! - так Митрофан Селифану рек, и с мужами градскими к воротам направился. Был воевода не прост: ворота отворивши, вышел к орде с дружиной оружною, чтобы и силу свою гостям незваным явить, и ворота заслонить на случай обмана. Встали воины в панцирях, во шеломах, с копьями вострыми, заслонены щитами крепкими червлёными. Подалась назад орда, будто с испугу, только гости венецейские да Арслан-кафинец, где прежде, стоят да улыбаются. Делать нечего: дал боярин Митрофан своим гридням знак, и разошлась дружина от ворот по обе стороны, даёт гостям вольный вход; один воевода перед вратами стоит, что зазывала в балагане.
И тут полетели из рядов ордынских во врата шары глиняные с хвостами дымными; оземь ударились - огнём прыснули! Метнулись дружинники в град, да в дыму, в огне столкнулись, друг другу ходу не дают. А орда тут их стрелами калёными будто дождём железным накрыла да во град хлынула. От градских же стрельцов-лучников, что над вратами засели, орду дым заслонил, стрелять им не дал. А купцы с толмачом с места не сошли - знай себе, стоят да посмеиваются над простотой воеводы Вышеца-града, да и над всем людом русским!
Так взяла с наскока орда хохлатая Вышец-град. Мужей градских и дружину повыбила, смердов-мужиков в колодки забила, баб, девок да детишек арканами повязала, стариков да младенцев ножами зарезала. Кого вязать, кого резать, Арслан-кафинец указывал: он-де холопьему торгу знаток великий, и весь ясырь вышецкий у ордынцев разом выкупил за злато-серебро гостей заморских. Воевода Митрофан отыскался под воротами жив: огненным боем оглушило его, дружинники, стрелами битые, сверху прикрыли, доспех крепкий от погибели сберёг. Только не рад тому был боярин. Притащили его ордынцы к Бабай-салтану, под копыта коньку его шелудивому кинули.
- Ай-ай, - говорит Митрофану салтан ордынский, - зачем ты, неразумный, меня войском пугал? Покорился - хорошо: Хох-оглу-орда покорный любит. Бился - тоже хорошо, Хох-оглу-орда биться сильно любит! Хох-оглу-орда глупый не любит: когда ясырь себе сам аркан надел, зачем господину нрав показывал, как неезженый конь? Конь, что в руки не даётся, - нож берут, мерин делают; ясырь, что свой место знай не хочет, - нож берут, мёртвый делают.
Сказал так Бабай-салтан, слез с коня, достал кинжал из-за пазухи да и зарезал боярина Митрофана, воеводу Вышецкого.
Селифан же, воевода Донецкий и иные мужи пробились через орду к башенке тайницкой, что стоит над оврагом глубоким, за ним же дубравы густые до самого Донца-града тянутся. И был оттуда тайный ход в подградье, в овраг; им же ушёл Селифан со товарищи от орды. Только, бьючись с хохлатыми да от стрел их укрываючись, друг друга они растеряли. Досталась калёная стрела и Селифану-воеводе. Забрел он в самую глушь лесную, от орды спасаючись, и не чаял уж выбраться на битый шлях Салтанов: больно ослаб от раны кровавой, а дорога сквозь чащобу нелёгкая. Вот уж и идти ему дале невмочь - только лечь да помереть. Тут услыхал боярин Селифан, как журчит в ближнем яру малый родничок. Что спустился, что скатился он в овражек, и впрямь - бежит по нему ручей, водицей чистою играет: хоть глубок яр да сумрачен, да солнышко на ней взблёскивает!
Испил воевода единый глоток из ручья - враз ему полегчало, силушки прибавило. Мыслит Селифан: уж нынче не помру! Однако ж и пути дальше ему, подстрелённому, не было. А терзала душу его забота великая - как град Донец от орды, от судьбы лихой Вышеца-града уберечь. И тут нечаянно-негаданно явился перед воеводою старичок махонький да седенький в лапотках липовых, армяке посконном, шапке лопуховой: откуда взялся таков, неведомо. Пригляделся к нему Селифан: видать, что не ордынец, а нынче и того довольно. А старичок тут ему и молвит:
- Здрав буди, Селифан-боярин! Видать, мирволит к тебе Мать Сыра-Земля: набрёл ты на ручеёк заветный, что весь край наш доброю силой питает, и является в дубравах сих, издревле благословенных, всякий раз в ином месте. Коли объявился он перед тобой да подкрепил, знать, истинно ты земле нашей человек верный. Тут и я тебе подмога: избавлю от стрелы калёной, от раны кровавой.
Сказано - сделано: снял старичок шляпу свою - лопуховый лист, смочил его в ручье, к ране приложил да пошептал над ним слова заветные. А как отнял он лопуховый лист, с тем и стрела ордынская вышла, и кровь-руда унялась, и боль-хвороба воеводу покинула. Подивился тому Селифан-боярин: не простой старичок ему в лесу встретился! Встал воевода на резвы ноги, поклонился старичку земно. А тот в ответ челом бьёт да так речет:
- Не поклону ради боярского я тебя, витязь Селифан, на ноги поднял - ради спасения края нашего и града Донца от силы вражьей, от нечистой орды. Её силу ты уже сведал, да не всю. Как биться с ордой да как одолеть её в честном бою, не мне тебя, воеводу, наставлять; а тайная сила орды тебе покуда не ведома. Бой огненный, что врата в Вышеце зажёг - больше для страху, чем для ратной погибели; похуже его шаманское волхвование! Верно ты приметил: боярина Митрофана шаман ведь обморочил! Кабы шаман биться хотел, то вышел бы в шапке орлиной; только сподручнее ему мороку наводить с холопами своими - духами сурочьим да заячьим: имена же им - Глупость да Страх! Кабы не искал боярин Митрофан в огне брода, то не поддался бы им - устоял бы, как ты, витязь. А впустил в себя страх - лишился и разума!
Духи те малые, подземельные и не больно-то сильны: обретаются оне промеж миром людским, срединным, и исподним, которым Великий Полоз владеет - оттого и сила их половинная. Могли бы они шаману пособить в земляном подкопе, да только Донец-град так орде не взять. Ведай, воевода, что во дни давние, при благоверной Ольге да Святославе-храбре, стоял на месте Донца прежний град, и приступили к нему степняки-печенеги. Боронились градчане истово, немалую дань кровавую с супостата взяли, только и сами все полегли, и град, ордою подпалённый, пошёл пеплом. Через ту великую жертву стало то место крепко, и не выдаст его на поругание Мать Сыра-Земля. А ежели наденет шаман орлиную шапку, так и тут на него управа сыщется: кто наперёд с подземельными силами дружится-сговаривается, тому с силами горними впредь совладать непросто.
А кто не за себя одного на поле ратное вышел, тот в поле одинок не останется; кто стоит за землю родную, того она не выдаст! Ступай, Селифане, боронить град Донец, и люди своя, и край свой, и всю землю Русскую: покудова есть у неё защитники, не пропасть ей вовек!
Тут повернулся старичок, пристроил лопуховый лист себе на голову шапкою, да и скрылся в лесу, как и не бывало. А воевода Селифан ручей перебрёл, из яра выбрался да увидал за лесом недалече битый шлях Салтанов.
Скорым-наскоро возвратился боярин Селифан в Донец-град, а там уж поджидают его многие мужи, что из Вышеца ушли, окромя Генешки-хазарина, про которого ни слуху, ни духу до поры не было. А округа-то страхом полнится. Сбежался из всех ближних и дальних весей в Донец русский люд, да с ним и ясы, и торки, и куманы-половцы, и всякого языка здешние люди - все от орды хохлатой спасаются. А орда уж и показываться начала: то верховой сам-один на ближний холм заедет, то целый гурт в яру объявится, а то юрт-аул левым берегом заудянским проскачет. И за чёрным лесом дым столбом поднялся: жёг Арслан-людокрад с подручными град Вышец разорённый да разграбленный.
Сам Бабай-салтан с ордой встал станом-табором на лугах под лесом за шляхом Салтановым против града Донца, и имя его тому месту впредь осталося. Уже не сладкими речами - страхом да угрозою задумал он с дружками, гостями заморскими Донец покорить. Оттого медлил, давал градчанам, особливо люду беглому, в граде пришлому, страху набраться да оголодать. Только не по его вышло: не ведал чубатый русского обычая! Чем боле выказывала себя орда, чем грозней да наглей под валы градские выезжала, тем крепче обида вставала в сердцах внуков Сварожьих, тем сильнее охота была с лютым ворогом переведаться за родную землю, за братнюю кровь. А воевода Селифан и мужи градские нарочитые народ словом честным на дело славное подымали, притомиться гнётом лихого времени не давали, к справе ратной приуготовляли.
Вот и настал час судьбины Донца-города. Приступил к нему с ордой Бабай-салтан. Уж сам он речей не сказывал, слова перед горожанами не держал: въехал на коньке своём шелудивом на соседний холм, что вровень с градским стоит, уселся важно, подбоченясь, на голову глухой шлем немецкий с рогами козлиными да полудою, златом тканою, нахлобучил. И с ним вся конная рать ордынская. А гости венецейские, Арслан-толмач да шаман с малою свитою и с куклами своими чародейными, сурком да зайцем, ко вратам градским, что на подол вели, верхами подъехали: кони в сбруе золочёной, сами напоказ наряжены - оказывают себя великими господами, земле нашей новыми хозяевами. Только не стал воевода Селифан ждать от них речей, рукою махнул - и засыпал посадский люд посольство ордынское стрелами да пращными каменьями.
Тут ударила вскачь вниз с холма с разгону конница ордынская, с гиком да свистом - ко рву да к валам градским, с тыном на могучих дубовых клетях. Стали верховые из луков тугих бить стрелами калёными, рать градскую отгоняючи, а пешцы уж волокут осадный припас, чтобы ров перебресть да на валы крутые взобраться. А как приступили они к валам, тут выставили передовые ратники крепкие щиты червлёные - от стрел защиту добрую, и стал посадский люд из-за них навесом орду потчевать колодами дубовыми да смолою густою, а там и огоньку подпустил. И завыла орда нелюдским голосом: обернули градчане хохлатых да косатых смолою на чертей и само пекло учинили им под Донцом-городом. И отправились те прямиком к чертям, сродникам своим, в пекло справное подземное.
Так раз за разом приступала орда ко граду, и отбивался град. Выходил из врат с малою дружиною воевода Селифан - отгонял от валов конных стрельцов ордынских; а охотников пешими на валы градские лезть с каждым приступом являлось всё менее, да и припас осадный в орде истощился. Ни поутру, ни за полдень, ни в ночи не было орде удачи.
Задумал тогда Бабай-салтан на другой день в закатный час дело хитрое. Приступило его воинство к валам посадским, как повелось, и налегло крепко. А шаман ордынский оставил сурка да зайца - прознал уж, что обрушить градские валы они ему не пособят, - и надел шапку орлиную. Собрал тут Бабай-салтан отборную рать промеж двух холмов, супротив детинца градского, что наособь от посада стоял, ещё и рвом от него окромлен. Был детинец донецкий невелик - палаты воеводские с конюшней, с гридницей, с боярскою горницей, с кладовыми-порубами - да на горе высокой над всей округою возвышен; оттого и не пыталась допрежь орда его добывать. Нынче же, как село Красно Солнышко, заскакал шаман посередь дружины салтановой, завертелся, да и поднялся на-воздух, до самого детинца возлетел и присел на крышу. И стал шаман крепкие арканы, шлеи-верёвки с детинца скидывать, а по ним салтанова рать в гору полезла.
Не ведал про то Селифан-воевода, крепко бьючись у врат со стен посадских. Покудова дошла до него весть, уже Бабай-салтан до самой клети-хоромины достиг. А шаман в шапке орлиной добыл огненный снаряд, крышу палатам запалить - горожанам на страх, орде на добрый знак. Тут угас остатний солнечный свет, и пала тьма на град. Но только примерился шаман огонь заложить, как с небес тёмных слетела стая птичья: не белые лебеди - могучие черные беркуты, что и орла в небе, и волка на земле один на один одолеют. Кинулся беркут-вожак на шамана и сбил с него орлиную шапку, а самого с детинца высокого наземь скинул. И расступилась под ним Мать Сыра-Земля, и навек пропал шаман хохлатой орды в подземелье, в исподнем мире у Великого Полоза: оттуда его сурок с зайцем, чай, не вызволят!
А стая беркутов на избранное войско салтаново накинулась - прямо на их острые сабли, под тяжкие палицы. Посекли-побили ордынцы рать небесную, что из Ирия - птичьего царства на подмогу явилася; но тут поспела дружина воеводская боронить свою гридницу, и сам боярин Селифан передом. Завязалась в детинце сеча лютая. Глядят ордынцы - дело худо, однако покудова ещё не вовсе пропащее: решили они Селифана-воеводу и гридней его погубить огненным боем, палаты воеводские подпалить с четырёх сторон, а самим бежать с детинца наскоро да к посаду приступить со стороны, для градчан негаданной - через ров промеж детинцем да посадом. Запылал-загорелся тут детинец Донца-города на погибель боярину с гриднями, на беду граду всему. А орда уж в малый ров спустилася и арканы свои на редкий тын, что посад от него ограждал, накинула.
Увидал то сквозь полымя Селифан-воевода и крикнул зычно своим гридням:
- Други мои верные! Вы прячьте-ка мечи булатные, берите топоры широкие да ослопы крепкие, подрубите вы столбы-опоры да валите терем-хоромину во посадский ров!
Услыхали его гридни-дружинники: посереди пожару срубили столбы-опоры да скинули терем высокий с подклети во посадский ров, прямёхонько Бабай-салтану с воинством его на головы! И накрыл их терем, огнём полыхаючи, и приняли ордынцы конец свой от того, с чем на град русский пошли - не от честного булата, а от ярого огня-полымени. Как пала в ров хоромина, тогда и подклеть земляная да каменная огнём оплавилась да внутрь себя обвалилась, и пожар в детинце угас скорым-наскоро. Тут отступила от града орда - убралась во стан свой за Салтанов шлях.
Огляделись градчане наутро: не узнать им свой Донец-град! На месте детинца высокого марево дымное колышется, рвы засыпаны телами мёртвыми да горелым деревом от припаса осадного да воеводской хоромины. И посадом пожар погулял: запускала ведь в него орда стрелы огненные. Пошли градчане на детинец кладовые-порубы воеводские раскапывать, да ничего не достигли: земля там накрепко спеклась. Нашли только шелом немецкий глухой с рогами козлиными да вытряхнули оттудова голову срублену - плешивую, с хохлом-чупринкою во лбу, косицами по бокам да усами долгими вислыми.
Сам боярин Селифан и многие гридни его живы осталися, только все обожжены сильно да изранены. И посадский люд был крепко стрелами ордынскими мечен. Собрал тут воевода мужей градских нарочитых и стал с ними совет держать:
- Уберегли мы ныне град наш Донец в сече кровавой, хотя лишился он украсы - детинца высокого. Отогнали орду хохлатую, и проредили её знатно: осталась она без избранной рати своей, без шамана-колдуна и самого салтана-воеводы. Однако стоит орда табором за битым шляхом Салтановым, никуда с земли нашей не делася. Сильномогучей княжьей дружиною смели бы мы вежи ордынские, только где же её взять нынче! А одной ратью градской нам дела сего не сладить. Как избыть бы нам напасть с земли нашей? Подайте, мужи градские, добрый совет!
И как ни радели, ни смекали - не нашли мужи градские боярину-воеводе доброго совета.
Явился тут, откуда ни возьмись, Генешко-хазарин, и молвит:
- Я-де берусь орду хохлатую с земли сей увести, и силы ратной мне на то не надобно, а только соберите мне с града полную торбу злата-серебра да сыщите козла чёрного долгорогого!
Держали совет мужи нарочитые: довериться ли им Генешке-хазарину - каков ни на есть, а всё ж свой градчанин! И собрали ему со всего града торбу злата-серебра, привели и козла чёрного долгорогого. Снарядился тут Генешко на манер шамана ордынского, навесил на козла торбу и вышел с ним на битый Салтанов шлях, к Бабаеву стану направился. А перед тем в торбе сделал дыру, через нёе же злато-серебро помалу наземь просыпалося.
А в ордынском стане в тот час замятня случилась: не ведали хохлатые, как быть им без шамана да салтана-воеводы. Купцы богатые от них поскорей отъехали, чтоб орда безначальная их не побила, не пограбила. Только глядят ордынцы: грядёт битым шляхом Салтановым чёрный козёл дологорий, за ним некий муж, одетый чудно да потешно, и за козлом нечто со шляха подбирает. Высыпала тут орда на шлях, взяла козла за долгие рога, а Генешку под руки, и углядела в торбе козлиной рваной да в руках у хазарина злато-серебро. А Генешко тут им и молвит:
- Ведайте, молодцы-удальцы, что козёл сей послан орде вашей от богов небесных да подземных: от подземелья у него шкура темна, от небес рога высоки. А чтоб вам про то знать, не сомневаться, даны были козлу дары злата-серебра: ими же он вам, Хох-оглу-орде, путь по земле метит. А сам я выходец из Салтанова града, из рода салтанова прадревнего, в былые времена в сем краю царского. Наказано мне от богов ихнего козла оберегать и вами, Хох-оглу-ордой, повелевать. Ежели сотворите мне худо, а злато-серебро из торбы козлиной разграбите, не будет вам на земле верного пути и доброй удачи. А поставите меня салханом да пойдёте за священным козлом в земли закатные, богатством своим вам ведомые, то прославится род ваш между ордами и царствами, станет могуч, землями и стадами обилен, и будет вам во веки веков счастье!
Тут смекнула орда, что лучшего салтана, из своих, им нынче не сыскать. И поставили они Генешку-хазарина над всей ордой владыкою, и повёл он их с чёрным козлом за Муравский шлях, за Лтаву-реку - в земли закатные. И по сей день, сказывают, водит их там.
Так избыл наш край ордынскую напасть. Однако и Донец-град крепко порушен был, детинца лишился, а Вышец-град вовсе запустел. Собралась вся округа у Уды-реки, на месте Бабаева стана на вече, думать-смекать, как дальше жить: чай, одна гроза минула, да за ней и другой ждать недолго! Тут явился среди людей старичок махонький да седенький в лапотках липовых, армяке посконном, шапке лопуховой. Допреж видали его во Донце-граде: врачевал он пораненных да опалённых, и самого Селифана-воеводу скорым-наскоро на ноги поставил. И молвил тот старичок:
- Люди добрые! Ведайте: у шляха Салтанова житья мирного вам боле не будет. Разорены Святая Русь и самый стольный Киев-град; не богатый торговый гость, а лихой тать-людокрад тут прибытку искать станет. А на полуночи за Удой-рекой, за могучими дубравами на высокой горе Караковой - под ней же вольное торжище, что всеми вами знаемо - сыщется доброе место для нового града с детинцем крепким да с посадом широким, с богатою сельской округою. Ступайте туда, чадушки, покудова Мать Сыра-Земля всех здешних ран не залечит, а святая вода родниковая лихо прежнее не смоет.
Послушались люди, а прежде всех Селифан-воевода, старичка седенького и ушли с берегов Уды-реки, от шляха битого Салтанова на полуночь. И воздвигся спустя годы многие на горе Караковой великий да крепкий град. На месте же града Вышеца, кровью да огнём меченом, поставлена была обитель Божия, при ней же встало малое село. А родничок-криницу в чёрном лесу дубовом, подле былого Бабаева стана, и поныне чтят всей округи нашей святым оберегом, что души людские и землю саму от лиха хранит да исцеляет. Только без душ стойких да правдивых, без верных людей русских сама Мать Сыра-Земля злой напасти не избудет: про то наука осталась нам от времён стародавних.
Примечания.
Вышец и Донец - Хорошевское и Донецкое городища, памятники археологии скифского, древнеславянского и древнерусского времени, расположенные в долине реки Уды на западной окраине Харькова. Донецкое городище известно как летописный град Донец в связи с событиями "Слова о полку Игореве" и походом князя Игоря Святославича в 1185 году. Современные поселения на их территории - посёлки Хорошево и Карачёвка. Между ними находится посёлок Бабаи, в котором в 1774 году жил и создал "Байки Харьковские" Григорий Сковорода; рядом в лесу - мемориальная Сковородинская криница. У села Хорошево, существовавшего уже в 1650-х годах, на месте городища в 1664 году был основан Вознесенский женский монастырь; от монастырской стены сохранилась опорная башенка-тур, которую местные легенды приписывают "древней крепости".
Салтаново городище - Верхне-Салтовское городище и крупнейший в Европе катакомбный могильник, памятники эпохи Хазарского каганата. В XVIII веке Салтановым называли и Донецкое городище, известное, впрочем, под своим именем уже с XVII века. Верхне-Салтовское городище расположено на берегу Северского Донца, который в древнерусские времена предположительно считали верхним течением Дона, а его приток реку Уды называли Донцом или Малым Донцом - отсюда название Донецкого городища.
Реки Лопь и Каракова, Каракова гора - реки Лопань и Харьков и их водораздел, на котором в середине XVII века возник город Харьков. Гипотеза о переселении жителей Донецкого городища на Харьковскую гору после уничтожения детинца ("верхней" замковой части) Донецкого городища в ходе событий Батыева нашествия принадлежит крупнейшему харьковскому археологу, исследователю Донецкого городища Борису Андреевичу Шрамко и приведена в его книге "Рождение Харькова" (издана в соавторстве с В.В. Скирдой в Харькове в 2004 г.) Посад - "нижний город", основная часть городища.
Лтава - Ворскла; перекопские валы - укрепления между верховьями рек Коломака и Мжи, существовавшие с древности и обновлявшиеся вплоть до конца XVII века.
Воевода Селифан - от имени Воина Селифонтова, первого харьковского воеводы в 1656-1658 годах.
Шеломень - одинокая гора в степи.
В кабатах, страдетах, делиях, китлях, биретах с феретами, фалбанами, фордыгалами - перечень одежд и украшений взят из книги Николая Ивановича Костомарова "Южная Русь в конце XVI века": например, кабат - высокий сапог цветной кожи, делия - мантия с меховой опушкой, фордыгал (португаль) - медальон.
Салхан (султан, салтан) - военачальник и вассал-наместник хана, халифа, падишаха.
Сурок действительно был почитаем степными племенами долины Донца эпохи раннего средневековья: статуэтка сурка найдена в святилище Мохначского городища. Заяц - одна из популярных фигур скифского звериного стиля.
Юрт-аул - дозорный отряд, в русском войске и у казаков - "ертоул", "ертоульный".
Гридница - казарма дружины (гридней), позднее - гостиная и помещение для слуг.
Поруб - погреб, иногда - подземная тюрьма, темница.