Мы бежим отбитые от стаи, горечь пьём из полного ковша.
А Несмелов
Часть 1
Я ИЗ ПАЛЕОЛИТА
Глава 1
Поездка в поезде, новые люди, внесли некоторое оживление в охватившую всех серьёз-ность, всё выглядело не таким уж плохим, и порой даже начинало казаться многообещающим. Сережа, не отрываясь, смотрел в окно на мелькающие живописные места, лес, поляны со сло-женными на них аккуратными стожками сена. Всё дальше оставался позади их небольшой горо-док и знакомый вокзал с картиной "На Севере диком". Мелькали названия известных станций. Приближались большие, но тоже ещё свои, близкие по духу города, на берегах полноводных, красивых рек, Киров, Пермь. А там дальше, в совсем неизвестной, безграничной дали, в Сибири, куда ехало большинство пассажиров, в Красноярске, жила их любимая, жизнерадостная тётя. И во всём вагоне не нашлось ни одного попутчика туда, куда в неизвестный никому город, зачем-то направлялись они.
Соседом по купе оказался молодой мужчина, добродушный, приятной внешности здоро-вяк и словоохотливый собеседник, председатель колхоза из соседней Горьковской области. Сер-гей невольно залюбовался им, покорённый силой и умом, слушая доверительный, ненавязчивый разговор энергичного и предприимчивого руководителя, конечно сразу узнавшего в них таких же крестьян, сельчан и земляков, с гордостью признавшегося, что он тоже коренной костромич. То-то он сразу так понравился Сергею. Видимо угадав в обложившемся багажом семействе причину дальнего путешествия, поведал о решении этих проблем у себя.
- У нас никто не уезжает - сообщил он не без гордости - хозяйство большое, развивается, строится. Пришёл парень с армии, мы ему сразу дом даём, и молодёжь остаётся. Заработки тоже нет плохие. Хочешь учиться, пожалуйста, направление, стипендия.
- В хорошем хозяйстве конечно, можно жить - охотно согласилась мать. Но в душа её, как видел Серёжа, была полна не изменившейся, непоколебимой уверенности в преимуществе го-родской жизни. И ни какие перспективы в деревне не сравняться с красочной мечтой о городе-сказке, с асфальтом, театром с пирожным, мороженым, где с четырёх часов играют в домино и не ни о дровах, ни о воде.
Серёже было приятно слышать хорошие слова о деревне. И он с радостью готов был во всём поддержать делового председателя. Всё правильно, действительно, чего ещё надо. Так-то оно так, но город предоставляет гораздо больший выбор для проявления все своих способностей, и если уж появилась такая возможность, стоит ли от неё отказываться. Пусть можно жить и в деревне, но в городе, наверное, должно быть больше интересных людей, разнообразнее жизнь, богаче выбор всевозможных перспектив. И если выдался случай, стоит ли отказываться от возможности достичь лучшего. Их так учили, только вперёд, туда, где самое главное, самое важное. Не зря же он столько сил отдаёт учению и верит в свою пригодность для великих дел, для этого у него хватит сил и терпения, он хочет и умеет много и упорно трудиться.
Пример умного председателя уже ни в чём не мог переубедить ни его, ни его мать, не послужить примером. Далеко позади, уже в прошлом, оставалась их родная Костромская область и вся предыдущая жизнь, не оглядываясь на которую, вперёд, только вперёд, мчались они в новое, необыкновенное, полное чудесных ожиданий будущее.
В Свердловске их встретил дядя Гриша, тот самый сказочный дед с красивой, окладистой бородой, устраивавший когда-то у них в доме ёлку, сшивший ему шорты и соорудивший во дворе замечательную горку, оставшийся таким же подвижным и деловитым. Сергей едва поспевал за ним, идя в сад, где на небольшом участке у него был настоящий дом, целая звероферма с кроликами и нутриями, ружьё и полный, с огорода и из лесу, разных запасов погреб. А гостивший у них летом с молодой женой его сын, двоюродный брат Сергея, мастер света, принимавший участие в съёмках фильма "Угрюм река", что для них и всей деревни было целое событие, взял его на киностудию, показал свой водолазный костюм и готовящийся к новым съёмкам зал.
Общительная, разговорчивая девочка, его ровесница, повела его гулять в сад, и без умолку ботала, раскачиваясь на качелях в небольшом сквере. Куда вообще здесь, в городе, можно идти гулять, и что делать в свободное время, слушая разговорчивую горожанку, пытался разобраться Сергей, ходить всё время в один и тот же сквер скучно. Дома у неё было небольшое, издававшее красивые звуки фортепьяно, на котором она училась играть. Сергей боялся даже прикасаться к его клавишам. Такой же весёлой и неуёмной она оставалась и вечером, когда их положили спать на пол. Сергей оставался серьёзным и стал даже немного строгим, когда решил, что время достаточно позднее и всем пора отдыхать.
Родных в городе было много. И со стороны отца, и у матери. Они обходили всех, угощая деревенским пивом, десятилитровый бидон которого взяли из дому. Его удивил услышанный разговор о том, что на обед готовят мясо, что в этом необычного, оно должно быть всегда, ведь это так естественно. На широкой, занявшей значительную часть стола сковороде, вынесли жареное мясо, которое они тоже везли с собой, почему-то всё изрезанное непривычно мелкими кусочками, как будто мяса было мало и его очень экономили. Прикинув, что в квартире будет не меньше шести взрослых человек, он удивлённо воскликнул.
- Это на всех что ли? - Стоило ли тогда говорить об этом, при хорошем аппетите, какой сейчас, после дороги начал ощущать он, пожалуй, можно и одному легко справиться с половиной всего обеда. Покупавшие мясо в магазине горожане, его, похоже, просто не поняли.
- Здесь так мясо не едят, как ты привык - объяснила мать. Оставалось только вздохнуть о деревне, где он своей собаке мяса больше давал, кидая ей целые куски, когда резали скот, на что отец даже не очень и сердился. Он сразу полюбил принявший, хорошо встретивший его настоящий большой город, находившийся не так уж и далеко от его родных мест. Всего-то, не многим больше, чем одна ночь в поезде и потом всегда с удовольствием приезжал сюда, где всё было почти как дома, воздух, небо, трава, такой же лес вокруг и также много простых, доброжелательных людей.
Но здесь и заканчивалась его родина. Хотя всё вокруг, на Восток, на Север, продолжало оставаться таким же, круто изменив направление, поезд уносил его далеко на юг, в чужие, незнакомые, абсолютно неизвестные места. Пропетляв между заросших густым пихтовым лесом сопок, поезд вырвался на бескрайне просторы азиатских степей. Насколько хватало глаз, во все стороны простиралась нескончаемая, однообразная равнина, такое же пустынное, ничего не выражающее небо и вереница тощих, непонятных кустов вдоль дороги. Встречающиеся на разъездах невысокие, неказистые, вросшие в землю ободранные серые хатки, и снова тоже безмолвие и пустота, наблюдение за которой становилось бессмысленным и утомительным.
Чувствовались изменения и в пассажирах. Вместо привычных рассуждений, рассказов и откровений, только реплики, замечания и короткие высказывания. Народ казался более скрыт-ным, напряжённым и торопливым, с непривычными по каждому поводу и после каждого слова извинениями и словами вежливости, чего не бывает у настоящих северян, где уважение находиться в самой манере разговора, общения, лежит в основе сознания и нет необходимости напоминать об этом ежесекундно. При всей церемониальной деликатности, это уже не были живущие одной жизнью попутчики, всячески стремящиеся помочь друг другу, каждый был занят только самим собой, как на восточном базаре.
Окончание поездки пришлось на самый важный момент ноябрьских праздников, одних из главных торжеств страны, и большинство пассажиров, покинув поезд, спешили добраться до дома и встретить его в окружении родных и близкими. Оставшись совершенно одни в опустевшем вагоне, негромко переговариваясь, и поглядывая на непривычный, степной пейзаж, они с тревогой и волнением ожидали приближающегося уже не столь далёкого, непредсказуемого будущего. Проходивший по вагону проводник, молодой парень неплохой наружности, до этого казавшийся им вполне приличным человеком, остановившись, заговорил с матерью, и предложил ей пройти в его купе, где она сможет отдохнуть и посидеть с ним. Возможно, там у него имелось не допитое спиртное, а оставаться одному во время всенародного ликования ему было невыносимо скучно, но Сергею такое поведение молодого проводника показалось более чем подозрительным и неприятным.
- Да ты что, куда я пойду от своих детей - отказалась удивлённая мать, потребовав даже не сметь говорить об этом.
После непривычно звучащих названий станций и полустанков, Карталы, Бреды, Айдарлы, уносящий их всё дальше, в затянувшееся, бесконечное пространство, какое-то невообразимое дикое поле, поезд, выкатился наконец к каким-то постройкам, мазанкам, переездам и зданиям. Появились дома, трубы, вагоны, город казался бесконечным. Миновав две станции и реку Урал, оказавшейся даже здесь, в среднем течении, не слишком широкой, заросшей лесом речкой, стали готовиться к выходу. А по сторонам всё те же бараки, трубы, вагоны, заводы, заборы и серые, низкие, ободранные, похожие на хаты домики.
Сергей первым выпрыгнул из остановившегося вагона на обдавший почти зимней прохладой и гарью перрон, навстречу крепкому, решительного вида мужчине с упрямым, волевым подбородком, державшему несколько в стороны свои руки и рассматривающего выходивших пассажиров. Мужчина был без вещей, не собирался никуда ехать и пришёл определённо кого-то встречать. Должно быть, это и есть Николай, брат отца, на ходу сообразил Сергей.
- А остальные где? - задорно, дружески спросил, поздоровавшись, узнавший его дядя.
- Они там, сзади идут - громким голосом, бодро ответил Сергей.
Заплатив по три копейки, они долго тряслись в гремящем и болтающемся из стороны в сторону трамвае. С открытой душой, по-доброму, с интересом и любовью, смотрел он на всё, что теперь должно стать его домом, переезды, прячущиеся в поворотах и изгибах улочки, заборы, мосты и снова нескончаемые и бесчисленные трубы и заводы. Сам город, или то, что можно было им назвать, находился в центре этого бесконечного железного Миргорода, на улице, называемой проспектом, протянувшимся по две остановки в разные стороны от центральной площади, проехав которую, скоро вышли на остановке "Магаданская", и дальше город снова принял наполовину поселковый вид. Миновав через пять-десять минут три квартала красных, двухэтажных домов соцгорода, вышли на его окраину к подпиравшими гору разнообразными домиками деревенского вида и, свернув в последний угловой двухэтажный дом, остановились перед дверью на первом этаже. Дядя зачем-то поднялся выше, на второй этаж, откуда тут же, кувыркаясь и извиваясь, полетели вниз, сидевшие на перилах и демонстрирующие друг перед другом свои голосовые возможности коты.
- Николай Георгиевич - возмущённо обратилась к дяде тётя, его жена, Лидия Сергеевна, работавшая завучем в школе-интернате, преподававшая там русский язык и литературу, - нехо-рошо так поступать, жестоко, ты прямо мальчишка какой-то, хулиган.
Серёжа тоже не ожидал от осанистого, основательного дяди, показавшегося очень тактичным и вежливым человеком, такого неожиданного, грубого действия. Он привыкли относиться к кошкам, как к важной и крайне необходимой части хозяйства, семьи, быта, со всем уважением и заботой.
- Опять весь вечер их слушать, они даже не наши, не отсюда, а посмотри, что наделали - твёрдо объяснил дядя, по своему решавший многие проблемы - если хочешь словами научить их гигиене и поведению, пожалуйста, занимайся.
Примерно так же, по-боевому, поступал он и расшумевшейся молодёжью, любящей со-бираться в подъезде, когда всякие уговоры и предупреждения переставали действовать. Если дядя всегда такой решительный и энергичный и, похоже, не прочь продемонстрировать это, то тогда, наверное, он должен быть здесь, уважаемым и авторитетным человеком, возникло у Сергея невольное ощущение.
Познакомившись с серьёзной и воспитанной, но такой же неспокойной, как и дядя, своей двоюродной сестрой, осматривая приютившее их жильё, зал с небольшой спальней, знакомясь с устройством туалета и ванны, он не испытывал каких-либо особых тревог и волнений о будущем. Новые люди, непривычная обстановка, всё это уже бывало, свыкнется, стерпится, не один же он. Главное учёба, всё остальное теперь, так или иначе, на втором плане. Всеравно, рано или поздно, это неизбежно, уезжать учиться. Глядя в окно сквозь тюль и шторы на проходящих по улице людей, чувствовал себя уже некоторой частью всего этого. Хотел также жить, ходить по городу, и всему учиться, много и старательно, терпенья ему не занимать, чтобы достичь здесь всех своих самых заветных желаний. Ничто не омрачало его светлой мечты, не нарушало радостного оптимизма. В таком же приподнятом настроении после окончания грандиозного путешествия находились и остальные члены семьи, радостная, довольная мать, улыбающаяся старшая сестра, не хотевшая ехать в город и вообще всем довольная младшая. Совершив скорого бегства из деревни, теперь они все надеялись здесь на полное завершение чуда.
- Это будет ваша вторая родина - тёплыми словами приветствовала их тётя.
Они никогда не произносили этого слова, хотя оно всегда жило в груди, им было пропита-но всё сознание, считалось неприличным, каким-то кощунством даже говорить вслух об этом. А уж вторая родина, это что-то из области легкомысленного, пустого красноречия. Несмотря на все его необычные стремления и различные желания, его деревня, их лес, старые друзья, навеки останутся с ним единственными и неповторимыми, самыми большими ценностями и радостями. Выслушав браваду слов об орденоносном крае, строящемся и развивающемся городе, его людях, сказал в ответ на добрую встречу.
- Ну что же, хорошо, будем достойными, постараемся найти здесь свое место и удовлетворить все свои интересы.
- Я не сомневаюсь, что всё будет у вас хорошо - заключила тётя, умеющая мастерски вы-ражать свои мысли, увлечённо и интересно говорить и обладавшая замечательной способностью, в любой действительности находить желаемое прекрасное. Несомненно, такими же сладкими речами рисовала она красочные перспективы их будущего приезжавшей сюда летом в гости, на разведку матери, поддерживая и одобряя все её смелые проекты по переустройству их жизни.
Не теряя ни одного дня, их документы отнесли в близлежащую школу, кратко объяснив им, где она находится. Теперь, когда самые важные дела были сделаны, и свершилось всё заду-манное, собравшиеся гости стали шумным застольем отмечать их приезд, с грустным юмором вспоминали своё деревенское прошлое, пили за предстоящий успех и удачу. Ни о чём другом не хотелось думать. А они с сестрой готовили портфели с книжками, завтра начнётся их новая, луч-шая жизнь, о которой столько говорили, мечтали, завидовали в грязной деревне. Но что-то не было той, прежней радости, когда там, дома бежали они в школу после каникул навстречу друзьям, учёбе, труду и преподавателям. Как-то будет всё тут, в чужом, от начала до конца городе, мире и самой жизни. Большого страха перед неизвестностью не было, ими овладела холодная, строгая рассудительность. Похолодало и на улице, над стылой землёй неслись снег и ветер. Дома, где радость, даже в снег и мороз никогда не покидала их, они не обратили бы на это внимания, но сейчас непогода усиливала настороженность, делая их боле чуткими и вдумчивыми.
Рано утром, уточнив ещё раз, где находится школа и номер класса, оставив ушедших до-сыпать после затянувшегося за полночь праздничного застолья взрослых, благо, что топить печь, и идти к корове было уже не нужно, они вдвоем с сестрой вышли на улицу. Неласковый, резкий, холодный и колючий ветер, пронизывая насквозь, нёс по асфальту снежную пыль, присыпав све-жим снежком неровности, бугры и обочины дорог. Неуютно и непривычно, совершенно чужими, вдруг почувствовали они себя в начавшееся их первое, неприветливое утро городской жизни, по сравнению с домом, где всё своё, знакомое, любой куст, даже каждая лужа и жизнь всей земли, неба отдаётся в твоем сердце. А каждый прохожий обязательно скажет хорошее, ласковое слово, всё там было для них, и они чувствовали себя отражением окружавшего их мира, были его частью. Когда они уезжали, дома было совсем тепло, тихо и хорошо, а первый снег, когда всё вокруг становится вдруг чистым, уютным и красивым, там всегда настоящий праздник.
Отойдя немного, они остановились, со странным чувством своей ненужности, вспоминая сколько раз вправо и влево надо повернуть, чтобы попасть в школу. Сергей плохо слушал наставления, полагаясь на сестру, и сразу решил, что проще будет спросить об этом у прохожих. Осмотревшись и решив идти в направлении высоких домов, для верности уточнили дорогу у встречной женщины, подробно им всё разъяснившей. Ободрённые и уверенные, они весело зашагали по шоссе между домов в направлении нужной им школы, которых в округе было несколько. Большое простое здание, скоро показавшееся за двух этажными жилыми домами, куда, словно муравьи к муравейнику, стекались со всех сторон многочисленные потоки школьников, говорившее о том, что это и есть школа, снова насторожило их своей безликой громадностью и наполнявшей его чужой, непонятной силой. Её приближение не обрадовало так же, не возбудило тех приятных, волнующих ожиданий, как привычная, знакомая до сантиметра, их родная, добрая, старенькая деревенская школа, с крашеными полами и высокими печами, деревянными лестницами и большим школьным садом.
Камень, стекло, шум и грохот. Народу столько прежде он видел только в Москве, в метро. Сестра, столкнутая кем-то в этой толпе, даже упала на лестнице и больно ушиблась. Двигаясь в сплошном потоке, он достиг нужного ему третьего этажа, нашёл свой класс и стал ждать учителя. В работавшей в две смены школе, каждый класс состоял из нескольких, таких же многолюдных и переполненных, классов. Второй класс, в который пошла младшая сестра, назывался 2-е, а первых, в школе было будто бы даже семь классов. Рядом располагалась ещё одна, новая, ещё больших размеров школа.
В огромном классе, вмещавшем более сорока учеников, вместо удобных, чёрных, индивидуального размера парт, стояли простые, лёгкие, бледно-зелёного света столы. Большая, неровная и коробящаяся и блестящая, отражавшая падающий на неё из окна свет, безликая, какого-то серо-жёлтого цвета, доска, на которой и в упор-то ничего не было видно. Он слышал о заключении врачей про благотворное влияние на глаза зелёного цвета, а чёрный цвет, формирующий строгость, создающий чёткость и определённость, будто бы слишком тяжёл для восприятия. Но преобладающий вокруг бледно-салатовый цвет парт и стен, не был зелёным, а играющая лучами Солнца грязная, не протёртая доска, далеко не коричневой, как предписывалось. Да, чрезмерная лёгкость, простота и приятность дизайна, расслабляя и веселя, не способствуют напряжению сознания. Но детство в стране советов должно быть светлым, радостным и ничего чёрного, мрачного в нём быть не должно. Всё в классе блестело и белело, вмещавшие много неба, чистые, большие окна, одинаковые для всех столы и большая лучезарная, лакированная доска. Всё должно создавать лёгкое, праздничное настроение, в котором и без того, с великим удовольствием, всегда готова была находиться значительная часть учеников во время всего своего пребывания в школе.
И пока у него оно было, это радостное, оживлённое настроение. По совету или просьбе матери, обеспокоенной тем, что сможет ли он увидеть что-нибудь с доски, Сергей был посажен за крайний первый ряд с хорошей интересной девочкой. Но зрение у него было ещё вполне приличным и скоро его отсадили назад, подальше, с мальчиком. Классный руководитель, красивая брюнетка с тёмным пушком на верхней губе, расспросила его, откуда он приехал, кто его родители и чем занимаются. С таких же подробных расспросов начинался непременно любой новый урок, каждый преподаватель подробно расспрашивал его обо всём. Считая, что им положено это знать, он всем подробно объяснял, что он с Костромской области и кто его родители. Спрашивали об этом и совершенно не знакомые, в коридоре, на переменах, с чужих классов ученики. Устав объяснять и не считая это нужным делать перед всеми, он по примеру героя Ю Никулина и из фильма "Бриллиантовая рука", на вопрос откуда он, стал коротко отвечать, оттуда, как делал это когда-то один мальчик у них в санатории.
Не всем ребятам, возможно, понравилась такая смелость и наглость, но складывалось всё пока довольно неплохо. Мало уделяя чему-либо, кроме уроков внимания, он смотрел в основном только вперёд и слушал учителя, готовый в любой момент ответить на любой вопрос, надеясь, что остальное всё как-нибудь постепенно уладиться, он узнает класс, ребят, познакомиться и подружиться с ними. Повернув голову, он посмотрел в их сторону, и увидел так же тихо и внимательно слушающий урок класс, кроме одного, сидящего на лучшем месте, возле окна, едва видневшегося из-за стола, ничего не делающего и ни о чём не думавшего малыша. Никакого прилежания к занятиям Сергей в нём не заметил, кажется, уроки его совершенно не интересуют, интересно, что он тут делает, такой маленький, и ещё раз взглянул в его сторону. Малыш тоже посмотрел на него, он оказался не такого уж детского возраста, как показалось сначала, и сделал Сергею вызывающий, пугающий взгляд. Не поняв ничего, ведь он только взглянул, а вовсе не рассматривал его, Сергей не стал никуда больше поворачиваться. Но после окончания урока, этот невысокий паренёк подошёл к нему, ещё сидевшему на месте и спокойным, твёрдым и повелевающим голосом, нравоучительно заявил.
- Ты много на себя берёшь, парень - и удалился в неизвестном направлении.
Он никогда не оставался вместе с классом, у него были свои, неизвестные друзья, старше-классники и взрослые, с которыми он чувствовал себя настоящим хозяином не только в школе, но и в районе, в городе. Такая встреча не обрадовала и огорчила его. Разгорячённый он вышел в коридор и остановился у окна. Ну зачем эта демонстрация силы и превосходства, его обидел, оскорбил мой интерес, и он хотел показать, что он не то, что можно о нём подумать. В коридоре его тут же окружили вышедшие вслед ребята и стали успокаивать и говорить с ним.
- Вот, мы все тут, твои друзья, ничего не бойся. Он и с нами так же. Всё будет нормально, хорошо, мы его знаем.
Сергею стало неудобно и стыдно за свою оплошность, за то, что заставил ребят беспоко-иться о нём, был признателен за внимание, заботу и удивлён их дружбой и сплочённостью. С классом ему, надо согласиться, определённо повезло, решил он. Невысокий паренёк больше никогда не беспокоил, всем было достаточно одного его слова, чтобы быть понятым. Самостоятельность его удивляла. Во время любого урока, он вставал, и несмотря ни на какие попытки преграждающих дорогу учителей, спокойно, без лишнего шума, уходил.
- Сейчас, приду, мне нужно выйти на пять минут - держа в руке сигарету и стараясь быть как можно более понятливым, вежливо объяснял он не желавшей ничего знать, загораживающей подолом дорогу учительнице. И всеравно он уходил, этот маленький хозяин школы, района, и города, уже не признающий никакой официальной власти, чужой воли и высоких мнений, никого не касаясь, живущий какой-то другой, отличающейся от всех более серьёзной жизнью. Вёл он себя тихо, незаметно и самостоятельно. Сергей не вспоминал про неприятный случай и даже стал уважать его. Была в нём та же сила, что ценил и уважал он сам, не роста или авторитета, а своя, внутренняя, душевная, даже, может быть интеллектуальная. Он никогда никому не досаждал, никого не унижал и ребята его тоже, в общем-то, любили. Потом, много позже, когда было с чем сравнить, он понял, что действительно, это был неплохой человек, гораздо лучше многих тех, с кем ему ещё придётся встретиться в этом городе. Как успел разглядеть Сергей, был он не единственным примечательным человеком в классе, ребята были самые разные, но каждый из учеников был интересной, достойной внимания личностью, есть у кого поучиться, с кого брать пример, и спокойно занимаясь уроками, он начинал чувствовать себя уже одним из них.
На второй день посещения школы, на уроке истории его вызвали к доске, отвечать урок, рассказать про какое-то древнее царство. Он слушал, читал, всё помнил, и смело выйдя к учительскому столу, встав перед классом, начал бодро и привычно пересказывать заданную главу. Но не успел он закончить описания и одного события, как класс разразился жутким, с надрывами, переходящим в истерику диким хохотом. Прекратив говорить, Сергей посмотрел на учительницу, той тоже было довольно весело.
- Парень, ты какой национальности - спросил тот же, невысокий паренёк, единственный, остававшийся серьёзным, человек во всём классе. Он никогда не смеялся, даже не улыбался, но он тоже был немало удивлён, выразив своим недоумённым вопросом всеобщее изумление.
Что бы это значило, Может он сказал что-то не так? Нет, он прекрасно знает материал, и дефектов речи у него тоже нет, говорит он чётко, понятно, хотя и быстро. Многие ли из них могут ответить так же. Как часто приходилось ему видеть, как выйдя к доске, ученики сначала долго молчат, думают, стараясь вспомнить хоть что-нибудь, затем, путаясь и сбиваясь, с трудом выстраивая одну фразу за другой, начинают медленно говорить.
- Ну ладно, иди, садись - тоже отчего-то вдруг развеселившись и не став слушать ответ дальше, предложила ему учительница, не остановив, не успокоив смеющийся класс.
Иди, садись, меня не хотят слушать и велят молчать, значит так говорить нельзя. Это ужасно, как же быть? Смущённый, ни на кого не глядя, он тихо опустился на свое место и просидел там до конца дня, ещё не совсем ясно понимая, в чём же дело.
Дома, за обедом, он рассказал поинтересовавшимся его делами взрослым, о случившемся с ним в школе, так озадачившем его, странном конфузе, всё ещё оставаясь в неведении о конкретной причине своего, такого убийственного поражения и взорвавшегося идиотским смехом класса. Старшая сестра сказала, что у них было тоже самое, подтвердила это и учившаяся во втором классе младшая сестра. Над всеми ими дико смеялись. Но только учительница начальных классов, остановив ребят, разъяснила им, что так у них говорят все, что это нормально и хорошо, и конфликт был быстро исчерпан. Сразу поняв, в чём дело, вокруг него моментально собралась вся семья, и на примере наиболее характерных слов, таких как, молоко и хорошо, стали наперебой учить его правильному их произношению. Оказывается, планируя переезд, взрослые прекрасно знали о неизбежных, связанных со своими природными особенностями осложнениях, не одобряемых и отвергаемых уверенным в своем превосходстве высокомерным и самолюбивым обществом полуграмотных городских обывателей, не терпящих и не принимающих, ни во внешности, ни в языке, ни в истории, каких-либо отличий от своего благополучного, успешного бытия.
- Надо говорить малако, харашо - неестественно растягивая рот, учил дядя. Получалось не менее смешно, так говорят только плохо знающие русский язык, женщины из далёких южных республик, которым это почему-то очень идёт и цыганки, да считающие это своим особым шиком Москвичи.
- Женщины этому учатся быстрее - сказала преподававшая в школе литературу тётя, уже будучи взрослой женщиной, прекрасно освоившая новый язык.
Сами-то они, прожив в городе годы, не смогли полностью избавиться от акцента, вслуши-ваясь в разноголосую речь, видел теперь Сергей. Хотя у женщин, возможно, получается действи-тельно неплохо, им даже идёт это мягкое, протяжное, нежно-певучее постанывание, из чего в основном и состояла эта речь, что было её смыслом, красотой и ценностью, в чём им виделась вся их культура и образованность. Большинство людей, наверное, так всё же не говорят, а серьёзные и умные люди, вынужденные заниматься делом и много думать, чей язык, вероятно, подошёл бы и ему, вовсе предпочитают не рассуждать вслух, оставаясь незаметными. Но, как и где учиться этому, если вокруг слышится только это, чуждое, явно не соответствующее ему Московско-Азиатское произношение, которого именно от него сейчас все требуют. А зачем вообще нужен ему их язык, за какие доблести он должен предпочитать его своему. Он любит привычное чёткое звучание родного языка, располагающего к рассудительности и обстоятельности, склонного к анализу и глубокой обработке информации. Но что из этого получается, он хорошо видел, и снова становиться посмешищем ни за что не хотел. Не будь он так хорошо готов к уроку, не отвечай ясно и понятно, а тихо постояв у доски, промямли несколько неразборчивых слов, как и делают нередко многие ученики, получив за это удовлетворительную троечку, а то и четыре, всё может быть, прошло не так заметно, и жизнь сложилась бы совсем иначе.
Тем не менее, не смотря ни на что, надо учиться говорить, но выходит как то некрасиво, даже не прилично, мягко. Он весь устроен иначе, по-своему, даже если и будет говорить так, как требуют, его мозг, сознание, сам он останется прежним. Значит надо всё разрушить, зачем, ведь он живёт и учиться нормально, во всяком случае уж не хуже других, так зачем же ему ломать, уничтожать себя, всё перестраивать, чтобы наполнить себя нежным, широким и протяжным звучанием, в котором он не находит удовольствия и не видит смысла. Не мог он этого принять. Он был уже заряжен и выстроен в другой, своей системе, много работал, учился, по-своему думал и почти сформировался, перестройка, отнимая силы, заняла бы всё время, да и что хорошего может получиться в другой системе восприятия мира, иных, чужих чувств и звуков.
Тем, кто не загружал так свой мозг, чья жизнь не была тесно связана с мышлением и логи-кой, как у них живущих математикой или ещё совсем молодым детям, им, возможно, это было бы легко и просто. Но он уже живёт и думает таким образом, и по-другому, утратив очень важную часть себя самого не может, это уже будет не он. Допустить этого он не мог. Или же, будь он взрослым, полностью сформировавшимся человеком, чья жизнь не так связана с разговором, с речью, когда можно было бы просто отмалчиваться, а при необходимости коротко отвечать, картавя и подыскивая нужные слова. Хотя взрослые порой тоже не лишены любопытства, но обычно мало обращают на это внимания. Дети же беспощадны к чужим недостаткам, заметят абсолютно всё и каждый пустяк, любая мелочь, может сделаться у них предметом для серьёзного разбирательства. Все попытки тут же начать говорить по-новому, оказались безуспешными. В этом изменённом самовыражении, бесконечном подстраивании и постоянном подыскивании нужных, лёгких для произношения слов и звуков, чем была занята теперь вся его голова и весь мозг, исчезали чувства, менялся сам предмет разговора и терялись мысли.
Но всё это было бы ничего, не увидь он страха в глазах дяди, сильного и волевого челове-ка, тоже мальчишкой в тридцатые годы вынужденного покинуть разорённый дом, долго скитав-шегося с беспризорниками, затем отдавшего всю молодость армии, войне и полжизни прожившего в городе. Если такой сильный и решительный человек не смог справится с этим, то как быть ему. Теперь он понял всю сложность своего положения, а каждый предстоящий день нёс нескончаемые трудности и беды.
Ещё долго, просыпаясь по утрам на таком же точно диване, что и в деревне, полный сил и надежд, он с радостью встречал бьющий в окно свет, чувствовал себя дома и не понимал, куда исчезла его любимая собака Пальма. Почему она не встречает его, не ждёт, сидя возле дивана, как всегда, заходя утром в дом с матерью. И быстро, с грустью и разочарованием начинал созна-вать, что это другой дом, другие стены и совсем иной мир, где вместо столь привычной и необходимой, всегда сопутствующей прежде в жизни радости, душу наполняли неисчезающие тревога и волнение, не покидавшие его уже больше уже никогда. С грустными мыслями и тяжёлыми переживаниями он ложился спать, погружаясь в недолгий сон, с тем же чувством смятения и беспокойства встречал свет нового дня, уже не дожидаясь от него ничего хорошего.
Глава 2
Словно непреодолимая преграда, окружив его со всех сторон, через которую с трудом пробивалась даже мысль, неожиданно лишила его всех перспектив и надежд. Он не знал и не представлял, как будет отвечать урок, разговаривать с ребятами, относившимся к нему хорошо, и у него могло бы появиться немало друзей, будь он таким же, как прежде. А класс был просто замечательный, дружный, отменные мальчишки и отличные, восхитительные девочки. Ну ладно, если бы посмеялся кто-нибудь недалёкий, не слишком умный, легкомысленный, ограниченный и отсталый человек, на которого можно было бы не обращать внимания, они только этим и заняты, смехом да шутками. Но если его речь так взорвала нормальный, хороший класс, о дальнейшем разговоре не могло быть и речи. Все начинания быстро освоить новый язык, ни к чему не привели, до того это было противоестественно ему, получалось некрасиво, и боялся сделать даже робкую попытку начать говорить на "а", опасаясь, что это неизбежно вызовет новый смех. Оставалось учиться говорить про себя, и хоть немного освоить речь, прежде, чем он сможет произнести вслух первое слово и молчать, молчать. Молчать на уроках, получая двойки за то, что всегда знал на отлично, молчать, идя домой из школы с товарищами, рассказывающих о своих планах, увлечениях и пытающихся разговорить его.
- Вот ты, кем хочешь быть - озадачил Сергея обычный для их возраста вопрос однокласс-ника и, не дожидаясь ответа, уже привыкший к его молчанию, товарищ сказал, что он хочет быть лётчиком.
За городом находился большой, военный аэродром "Сокол", где базировалась дальняя, штурмовая авиация. Тяжёлые бомбардировщики, днём и ночью, со страшным рёвом, один за другим, взлетали и заходили на посадку над жилыми кварталами. Выгодное географическое по-ложение в центре Союза, ясное небо и почти всегда лётная погода, а нефтеперерабатывающий завод в избытке снабжал горючим. У Серёжи сразу же появилось множество мыслей и различных вопросов. Он живо представил всю сложность этого дела. Сверхзвуковые скорости, сложные фигуры высшего пилотажа, полёт вниз головой, и во всех этих перегрузках надо наблюдать за показаниями множества приборов, управлять сложной машиной, одновременно следить за окружающей обстановкой и вести бой. Это сверхзадача. Да, кабина истребителя для настоящих мужчин, но он не мог мечтать об этом, потому что не очень хорошо видит, и в лётчики его не возьмут, да и хочет учиться. Но сказать всё это, поддержать разговор, к своему большому стыду и до боли досадному огорчению, не мог, отвечал односложно, выбирая слова без безударной буквы "о", чем и был теперь постоянно занят.
- В характеристике сказано о твоих склонностях к математике - заметила высокая учительница, - но я пока не вижу у тебя особой активности, молчишь, руку не поднимаешь, сейчас я проверю - сказала она и дала всему классу задачу.
Какая уж активность, чего они теперь ждут, он боится даже слово сказать, да и голова за-нята не учением, а подбором фраз. Как двоечник, не выучивший урок, мнётся, не зная, что ска-зать, так и он в разговоре, и в ответах на вопросы, постоянно ищет слова без безударной буквы о, думая только об этом, волнуясь, переживая и расстраиваясь. Обычная, без проблем задача, сходу записал решение, оформил, как положено и доложил о готовности. Обернулся на уткнувшийся в задумчивой растерянности весь, больше сорока человек, сильный и хороший класс, так и не справившийся с задачей. Не видит она активности, а чего вы видите, воспитатели. Знает ли кто о постигшем его несчастье, свалившихся на его голову бедах. Кто сможет помочь ему и где выход, под угрозой вся его жизнь, об уроках ли тут думать. Учительница была приятно удивлена быстрым и правильным решением сложной задачи, и осталась этим видимо очень довольна, о чём свидетельствовал сразу ставшим более уважительным тон её голоса. Ещё одна, сидевшая в последнем ряду, в углу девочка, сообщила о выполненном задании. Сергей был удивлён тем, что это была девочка, он не смог её рассмотреть, но был приятно обрадован, что и здесь у него есть родственная душа, и хотел бы познакомиться с ней, да всё это теперь исключено, с мальчишками то, и то не знает, как общаться.
Это был последний его успех, последний блеск перед долгим закатом, погружением в беспросветную тьму, мрак и холод одиночества. На все вопросы теперь, если нельзя было дать простой, односложный ответ, он стоял и молчал. Письменные задания и контрольные выполнял успешно, но они были редки, учителя требовали от него только устных ответов. А как он ни ста-рался говорить, все слова застревали в горле, и всё рушилось, мысли, сознание, чувства, логика, а дневник и учительский журнал, всё больше наполнялся убийственными двойками. Жизнь превратилась в неописуемый кошмар, пора было схватиться за голову и никакой надежды на спасение, на помощь. Когда он сможет освоить этот язык, хорошо одолеть его хотя бы к Новому году. Если бы, с сожалением скоро стал понимать он, видя безрезультатность своих попыток. Он так устроен, как Украинцы или Прибалты, веками живущие рядом с русскими, и остающимися собой, сохраняющими свой акцент. Возможно ли полностью забыть, изменить родной язык, наверное легче выучить несколько иностранных языков, чем переделать один свой.
Он понимал и знал физику. Серьёзная, немолодая учительница в который раз поднимала его, задавая очередной вопрос, на который, как и в предыдущий раз, он прекрасно знал ответ, но, не имея возможности говорить по-старому, и не желая оказаться клоуном, боясь, что по-новому выдавит из себя что-нибудь ужасное, упрямо молчал. Учительница продолжала настаивать на ответе, понимая, что не может так быть, что человек ничего не знает. Женщина определённо умная, чего она добивается, чтобы я заговорил, как, по-своему, зачем, раз приехал жить, будь добр учи язык этого народа, если уж им так противен твой, что поделаешь. Дали бы письменное задание, но учителя требовали всё время говорить, много, громко и более того, даже петь, что было вообще ужасно, и конечно, он снова молчал, получая от недовольных и раздражённых преподавателей очередные печальные двойки.
Пока он ещё держался на плаву и находился наверху, за счёт отличных контрольных. Но печаль, тревога и бесконечная забота о подборе легко произносимых слов, всё больше поглощала его, останавливала развитие, сужая и ограничивая сознание, и он навсегда оставался жить там, в счастливом, далёком детстве, с чистыми помыслами, заветными мечтами и искренними чувствами, потому что настоящего не было, а будущее было вообще не ясно. Пока он оставался ещё хорошистом, учился на четыре и пять, оценки, которые всё же выставляли ему в табеле. Но это уже не была та обнадёживающая учеба, полная одержимости, веры, труда и надежд. Что толку в знаниях, если он не сможет их применить, не сможет полноценно жить, мыслить, учиться и работать на чужом языке, единственно допустимым и признаваемым в его стране. И уже не мечтал о высоких достижениях, об университете. Он и раньше не говорил об этом вслух, а теперь даже и помыслить не мог. А ребята, учившиеся гораздо слабее его, с трудом отвечая на четвёрку, открыто обсуждали свое будущее, говорили об институте, как о чём-то очевидном и неизбежном.
- А ты что, не хочешь в институт? - спросил удивившийся его молчанию, пригласивший его в гости товарищ.
- В институт, раньше думал, а теперь не знаю, что завтра будет - ответил он, выбирая слова без безударной о. Подбор слов нарушал естественный ход мыслей, чувств, всего восприятия окружающей действительности, и не позволял порассуждать подробнее на эту тему. Ведь если в процессе жизнедеятельности сознание постоянно отвлекается, причём сильно, концентрируется на непроизводительных рассуждениях, значит на столько же убавится его возможность плодотворно выполнять другую, конкретную, реальную задачу. Когда такая озабоченность захватывает человека слишком сильно, это может увести его за опасную черту, сначала сделать странным, особенным и непонятным, а затем и вовсе неадекватным. Половина его мозга теперь была занята не тем, чему прежде отдавал всего себя, школе и друзьям. Двойная, скрытая от всех жизнь, сложное, двойное мышление, стали нормой его существования.
У них в деревне, не то что говорить об институте, а даже надеяться и верить, считали воз-можным только лучшие ученики, и то при абсолютном, твёрдом знании всего, чему учили в шко-ле. Преподаватели же были строги, требовательны и редко ставили высокие оценки, не желая способствовать развитию самоуверенности у школьников, и чтобы не было потом стыдно перед городом за своих воспитанников. А здесь о высшем образовании говорят запросто, может так и есть, ведь кто-то же учиться во всех этих бесчисленных техникумах, институтах. Кто, именно они, кто не смог решить ни одной серьёзной задачи. А он, кем будет он, скорее всего уже ни кем, хотя всё ещё также, страдая и мучаясь, учит уроки и всё знает на отлично, лучше всех.
Товарищ привёл его к себе в гости, куда пришёл ещё один друг и пока они разговаривали Серёжа любовался аквариумом. Хорошо рыбам, они немы и им не нужно говорить. А ему хоте-лось многое сказать, спросить, узнать о городе, рассказать ребятам о своей жизни, мысли так и лезли из него. Но, подходя к языку, останавливались, замирали и исчезали, и он оставался нем, как эти тихо плавающие рыбы. Кому из них проще и легче. Домой теперь он старался идти один, шёл не спеша, любуясь снегом и небом, осматривая дома, улицы и заборы, смотрел на беззабот-но бегающих бродячих собак, и видел в каждой столько дружбы и верности, как ни в одном дру-гом существе, вспоминая свою, оставленную в деревне Пальму. Хоть ей-то хорошо, хоть она-то живёт дома, не мучается и не знает всех этих проблем.
Сдав все свои дела и заколотив недавно выстроенный дом, в котором собирался долго жить, приехал отец, и они с матерью быстро устроились работать на новую трикотажную фабрику. Отец тут же уехал учиться в Вышний Волочок, осваивать новую, Австрийскую печатную машину. И Сергей остался один на один с городом со своими проблемами, никем не понятый, кроме старшей сестры, уже почти взрослой девушки, также пострадавшей и мучившейся со схожими проблемами. У младшей сестры жизнь шла совсем иначе, она, наверное, и не заметила особой разницы при переезде, не ощутила в жизни больших изменений. За ней также приходили подруги, разговор её скоро стал неотличим от их произношения, а буква а, звучала у неё даже сильней и выразительней. Оставалось только радоваться и завидовать её способности перевоплощаться, хотя её успехи в школе оставались весьма посредственными.
Теперь он стал домоседом. Измучившись от скуки и безделья, он вышел во двор, постоял, посмотрел, потрогал дерево возле скамейки. Карагачи, они здесь всюду, только они, да ещё какие-то незнакомые деревья, ни берёз, ни черёмух, ни рябин, ни клёнов. Во дворе никого не было, никто его не встретил. В городе мальчишки не бродят, как они в деревне, по лугам, лесам, речке, а собравшись, сидят где-нибудь, занимаются в различных кружках и секциях, в каждом дворе своя кампания, свои разговоры, свои дела. А вечером по улицам ходят, бродят толпой, болтаются без дела в поисках приключений, только ко всему готовые хулиганы и бездельники. Каждый двор, каждая улица, дом, отдельная территория со своей обособленной жизнью. Один район может находиться в беспощадной вражде с другим. Надо знать авторитетов, ведущих, первых лиц района и быть с ними в хороших отношениях, чтобы всегда чувствовать поддержку. Хотя каждый конечно, стремиться быть независимым и самостоятельным, или хотя бы иметь много друзей, в городе одному нельзя. А он остался один и чувствовал свою уязвимость. Молчаливому человеку трудно иметь много товарищей, нечего делать на улице. Ни с кем не поговорив, и ни кого не встретив, он вернулся в дом. Через неделю другую, он ощутил ещё одну отличительную разницу жизни в городе.
- Мам, а почему мы мясо не едим? - удивлённо спросил он.
Пищи было много, но вся она была не такая как в деревне, какая-то однообразная и пост-ная. Хотя молоко, масло, яйца, творог и сыр, всегда были в избытке в холодильнике, постоянно колбаса и вкусные сардельки, а магазине всегда дешёвое мясо.
- Как не едим, едим, здесь так и живут - коротко ответила она, вполне удовлетворённая такой жизнью. А ему всё это изобилие и разнообразие уже наскучило и порядком надоело, хоте-лось настоящей, живой пищи. Молока в городе много, но после него, можно даже стакан не мыть, настолько оно отличалось от домашнего, на котором за ночь в кринке появлялся толстый слой сметаны. Тонкий слой деревенского масла, сквозь который местами даже было видно хлеб, делал завтрак сытным и вкусным. А сейчас, перед школой, он наносил на бутерброд толстый, почти равный толщине хлеба слой светло-бледного масла, не получая от еды прежнего удовольствия. Жесткий и грубый творог из магазина, был совершенно не похож на привычный с детства, мягкий и нежный творог. К сыру он ещё не привык, сардельки вкусны, но сколько нужно их съесть, чтобы почувствовать сытность. Приходилось забывать о своих прежних гурманских пристрастиях, когда жарил мясо целыми сковородами. Зато все горожане любили, обожали картошку, скармливаемую в деревне в основном скоту и подать её первым блюдом на обед, было чуть ли не признаком бесхозяйственности и бедности или же отсутствием времени.
Для чего тогда вообще жить в городе. Но о возвращении не могло быть и речи. По простоте своей, родители были горды, настойчивы, упрямы и не допускали даже мысли о каком-либо возвращении, считая это большим позором. Чтобы ни случилось, только в городе и, по-прежнему надеялись и верили. А как же иначе, только это труд, упорство и воля, основные черты характера северян, и спасало всегда. А какие-либо сомнения, рассуждения, разные варианты, это трусость и предательство, этого никогда не будет. И он, прекрасно зная своих родителей, даже не смел заговорить на эту тему. Смотрел телевизор, к которому быстро привык, читал книги и никогда не мечтал о возвращении.
Зачем-то его потянуло в большой книжный магазин "Знания". Такое хорошее, когда-то любимое им слово было на одном из зданий в центре города, куда он стал часто заходить, взяв у матери пятнадцать, двадцать копеек на мороженое или пирожки. Прямо на улице, во многих местах проспекта, продавались большие, вкусные, испечённые в жиру, беляши с мясом. Но он предпочитал сначала посмотреть книги. Красочные, интересные и дешёвые, размещённые по темам в разных отделах, они занимали всю площадь огромного магазина, всегда многолюдного и часто посещаемого жителями города места. Прежде всего, его привлекали описания природы, путешествия, рассказы о лесе. Всё, чего потерял и лишился навеки, чего не доставало в окружающей его действительности, он находил здесь. В книгах он возвращался в утраченную им жизнь, обретал друзей и собеседников, и встречался с новым, ещё неизведанным, но большим, интересным и увлекательным миром.
Настоящим подарком стала для него книга Канадского писателя "Бродяги севера" о слу-чае, связавшем медвежонка и собаку, и выпавших на их долю нелёгких испытаниях. Не отрываясь, залпом прочитав книгу, он целый вечер вслед за ними путешествовал по бескрайним просторам, куда рвалась его душа, где в далёкой Канаде, всё как дома, снег, лес, медведи. Как-то, заглянув в отдел охота, где было особенно много книг о лесе, на одной из обложек он увидел свою Пальму, облаивающую под деревом огромного глухаря, и тут же сбегал за недостающими копейками. Теперь он знал, что его Пальма очень породистая Русско-европейская лайка, узнал много о воспитании собак, натаске и охоте с ними. Прочитав книгу, надеясь, что она поможет правильно обучить собаку, отослал её в деревню товарищу, у дяди которого и находилась теперь его Пальма.
Прочитанная книга глубоко задела его, всё в ней было близко и понятно, изучены были все породы охотничьих собак и виды охот с ними. Новая, красивая мечта о лугах и лесах, о сказочном, загадочном Севере поселилась в его душе, вновь устремившейся к той, когда-то так понравившейся жизни на далёком лесном озере Бажонкино, когда отец сказал ему, что так сейчас не живут. Живут отец, живут и всё самое лучше есть, оно так просто, доступно и каждый день, каждый час могут быть наполнены бесконечным счастьем. Ради этого он будет терпеть, верить и ждать сколько угодно, и ничего, никакого другого счастья ему больше не надо. Для этого даже не нужно отказываться от учёбы, есть, как он вскоре узнал из книг и журналов, техникумы и институты, готовящие охотоведов. Профессия, совмещая в себе высшее образование, науку, и самым тесным образом связывает человека с природой, лесом, самыми глухими, отдалёнными таёжными местами.
Тайга, это слово, её далёкие просторы, завораживали теперь больше всего. Но знания по-прежнему оставались для него высшим мерилом и главной человеческой ценностью, он ещё не мог представить себе другого пути, хотя и не скрывал фанатичной преданности новому делу. Всё больше сознавая проблематичность образования, упорно не хотел признавать невозможность дальнейшего полноценного учения, и по-прежнему тщательно готовил уроки, мучился, надеялся, терпел и верил, что наконец-то осилит этот странный язык, и всё будет нормально. И снова читал, читал всё, что только было в городе в магазинах и библиотеках о природе, путешествиях, а так же необыкновенного и загадочного. Читал по-своему, так как говорил с детства, с тем же чувством и произношением. Эту же речь слышал дома от родителей, матери и дяди, тем самым ещё более отдаляя себя от изучения нового языка, и тем труднее было переделать изменить себя, свою душу, что начинало казаться уже невозможным.
Останься он один, живи в интернате, в общежитии, он быстро перенял бы новую речь. Но большую часть времени он находился дома, мало общался, хорошо помня, какой позор вызывает каждое его слово, и снова шёл в магазин, искал новые книги об охоте, о лесе. Так его любимая собака, благодаря которой слова тайга и охота стали для него смыслом и целью жизни, спасла его от безнадёжной безысходности, изменила всё его жизнь. Унося его сознание в глубину бескрайних урочищ и урманов, к тихим речным заводям и красивым лесным озёрам, где всегда неизменно хорошо, пусть иногда и нелегко, но там он сможет остаться самим собой, говорить, как захочет, жить по-своему, и мечты этой у него никому не отнять и не уничтожить. Пока есть он, есть эта земля, он будет любить и верить, и вера эта будет радовать его сердце, сохранит в нём душу и всё его существо.
В одном их охотничьих альманахов он прочёл замечательное стихотворение о лесе одного из северных поэтов и словно побывал дома, в родных лесах, на границе с Вологодской областью, куда ездил с матерью за ягодами. Какую удивительную силу, оказывается, могут таить в себе короткие стихотворные строки, способные сохранять и передавать все реальные, живые ощущения, саму жизнь, показывая её в лучшем, ярком виде. Это стихотворение заставило его навсегда полюбить поэзию, задуматься над ролью и значением всего искусства, искать в нём то, чего нет порой в реальной жизни, воскрешать прошедшее, находить радость и удовольствие, приближать самые далёкие и невероятные мечты. Стихи о природе написанные охотниками, людьми тесно связанными с ней, влюблёнными в землю, особенно полны были живой силы и непосредственной, неподдельной красоты. Погружаясь в их описания, он ещё раз убеждался, насколько всё это важно, ставшее вдруг самым главным, своя земля, небо его лесного края, другого у него ничего нет, и никогда больше не будет.
После последнего урока, когда все ученики с шумом вырвались из класса, и с гулом про-неслись по коридору, Сергей подошел к доске, прочитать, уточнить домашнее задание.
- Чьё это пальто? - спросил зачем-то дежурный.
- Моё - с трудом выдавливая из себя каждую букву, как мог, ответил Сергей.
- Моё - выделяя звук о, передразнил стоявший рядом с девочкой дежурный.
Ну что тут поделаешь, с прилившей к голове кровью думал Сергей, сам-то хорош ли, что бы передразнивать. Подойти бы сейчас, дать, как следует, пусть потом осуждают и ругаются, но ведь ему не оправдаться, скажут шуток не понимает, и не сказать ни одного слова в свою защиту. Но он не сможет этого сделать, не только из-за страха или неуверенности, а больше оттого, что не привык так себя вести. Да и что толку драться, говорить-то, всеравно не может, а к непониманию его, добавиться ещё и всеобще осуждение и презрение. Он уже имел сегодня одну неприятность, во время перемены, когда сидел за своим столом. Он часто оставался на месте, читал учебники, разбирал изучаемую главу и просто сидел, идти ему было некуда и незачем, всеравно там, в коридоре, он будет один стоять возле стены. Войдя в класс, щегольского вида, чистый и аккуратный старшеклассник, сел прямо на стол, туда, где обычно учитель раскладывал свой журнал, и заметив сидящего Сергея, не то с юмором, не то с похвалой, выразительно произнёс.
- Иван крестьянский сын.
Подойти бы сейчас, да стряхнуть его на пол, хоть он и велик, но он так не может. Боится? Да, сделать конечно это нелегко, но что это изменит, если нет главного, основной его силы, воз-можности ответить словом, проявить разум, смекалку, что утверждает и убеждает больше, быст-рее даёт признание, почёт и уважение. А потом, когда будешь парень свой, можно и похулига-нить. А что плохого в том, что крестьянский сын, хотелось сказать парню в ответ, сам-то, тоже немного на Емелю похож, и сидишь на столе, словно печи. Да язык его присох и онемел, совсем не шевелится, как надо, губы и рот открываются иначе.
Вообще то ребята никогда не обижали его. Но достаточно было редких, незаметных со стороны случайных фраз и как будто не касающихся его разговоров, например едкого, искажённо произнесённого слова, дерёвня, означавшую крайнюю примитивность и грубость, чтобы у него сложилась мысль о всеобщем скрытом ироническом отношении к нему, как человеку явившемуся невесть откуда, и усиливалось опасение, страх, какими-либо словами и поступками снова дать повод для всеобщего веселья. Хотя на самом деле большинству ребят до него не было никакого дела, особенно тем, кто хорошо учился, был занят на уроках и ни о чём постороннем не думал. Мало огорчали его и живущие реальной уличной жизнью, ценящие подлинные человеческие качества, сообразительность, силу и смелость парни, не слишком интересующиеся его родословной. Всегда имея на всё свой взгляд, по неопытности он чересчур много внимания уделил малозначащему, но самодовольному и обывательскому большинству, всегда ищущему повод, где развлечься и над чем посмеяться.
Но снова и снова возникающие конфузы, заставляли видеть существование в обществе некого настроения о преимуществе их городского быта над всей остальным, и не только в реальной жизни. Им действительно было чем гордиться, передовая страна, замечательный строй, где у них есть всё возможное и желаемое, полные магазины дешёвых товаров, квартиры, машины, образование и всё это почти даром, вполне доступно любому человеку. Ни у кого нет таких прав и свобод, и даже наполнявшие город многочисленные уголовные элементы, неоднократно испытавшие на себе всю строгость закона, также гордились своей гуманной страной. А заслуга Урала, опорного края державы, как постоянно твердили им, в этом особая, и несмотря на нередкую иронию по поводу руководства, все они были целиком и полностью согласны с этим. Да, это они, здесь, в их заводах и цехах, на их земле создаётся всё то, что позволяет конкурировать со всем миром, с самыми передовыми странами. А где лучше, где хуже, это уж другой вопрос, существенных, но не преобладающих различий. И нигде нет ничего превосходящего, даже сама Москва порой подвергалась критике и имела в их глазах меньше славы и значения, чем их кузнечные пресса и домны.
А он всегда любил и уважал Москву, первый увиденный им город, и как всякий деревен-ский житель видел в нём сосредоточение всего лучшего, прогрессивного. К тому же, находилась она по сравнению неизвестным никому, даже за пределами своей области степного городка, несравненно ближе, можно сказать совсем рядом. Да горда, да высокомерна, но во первых по праву, а во вторых несопоставимо деликатна, вежлива и умна, по обязанности всё обдумать, не отвергает ничего нужного, полезного и всех принимает. А здесь и рассуждать-то много было как-то нехорошо. Сама история, суровая природа, трудный быт формировали совсем другие нравы. Сначала крепость, века простоявшая на дальних рубежах отечества, в окружении по-разному, часто недружелюбных настроенных южных соседей, требовали, прежде всего умения действовать, а не рассуждать долго и напрасно. Слишком вежливый и интеллигентный человек у большинства окружающих вызывал скорее непонимание и недоверие, чем уважение.
Эвакуированные в войну заводы, вместе с местными комбинатами, сделали город круп-ным промышленным центром. Квалифицированные рабочие составляют основную часть населения. Давно отгремела война, но так или иначе, почти все предприятия, в разной мере продолжали работать на обеспечение нужд армии. Как и во время войны, два огромных завода работая круглосуточно, в три смены и по субботам, продолжали выпускать вагоны снарядов, для изготовления которых требовалось много металла, руды и электроэнергии. Фабрика шила мундиры для солдат, мясокомбинат кормил армию, а военная авиация день и ночь жгла над городом керосин. Всё это составляло гордость и славу, которую Сергей тоже понимал и чувствовал, но что-то останавливало его восхищение и уверенность, для чего это, ведь прибыли от такой деятельности никакой, да и построены все эти заводы ещё в годы первых пятилеток. На них что ли Америку то они собираются догонять, или такой задачи уже не ставиться.
Но происходящие в стране масштабные положительные перемены продолжали убеждать в больших, ещё не реализованных перспективах. За считаные месяцы строились новые фабрики, в степи возникали громадные заводы, за год другой поднимались кварталы многоэтажных жилых домов и целые города. Добросовестно и честно трудясь, и желая нередко видеть большую отдачу от своего труда, несмотря на многие трудности и проявляющееся иногда в домашних разговорах недовольство, всё же абсолютное большинство, являясь порядочными людьми, оставались убеждёнными сторонниками выбранного когда-то, в Октябрьскую революцию пути. Да, есть недостатки, но это скорее стиль и методы руководства, организации труда. Какая страна, какой строй, может столько выдержать, так верить, творить, стремиться в будущее и одержать такие победы.
Такая, вполне оправданная гордость за свой труд и вера в собственные силы порой по-рождали чрезмерное самодовольство и высокомерие. Что там Москва, весь мир не достиг того, что делают, что имеют они, если верить той же прессе и правительству. А как же иначе, ведь только враг, диссидент какой-нибудь, может плохо говорить про свою родину, и к нему никакой пощады. Страшно подумать, что делается в мире, всюду голод, нищета, эксплуатация и бесправие. Особенно ужасна эта разница между богатством и бедностью, пропасть, как говорят по телевизору там, на Западе, в богатейшей стране мира, их злейшем враге Америке, вызывавшей недоверие, страх, сомнение, но подчас преобладали интерес и восхищение, идущие от так свойственного Русскому человеку желания учиться, а не подражать, слепо и бездумно что-либо копировать. Жизнь рабочего человека, наверное, везде не самая лучшая, и ради призрачных, и совершенно не нужных нормальному человеку миллионов, простые люди не торопились искать истину в стане далёких и непонятных противников социализма. Казавшиеся естественными и основополагающими идеи и замыслы коммунизма, оставались по-прежнему всем близки и понятны. Отказ от них выглядел бы посягательством на законные права любого человека, возвратом к дикости и несправедливости хамской власти спекулянтов.
Только они, в лице рабочего класса, авангарда и надежды всех прогрессивных сил, спо-собны противостоять этому бесправию и ужасу. И любой человек, кто бы он ни был, с юга, с Севера, Запада или Востока, из развивающихся стран, братских республик, все кому они помогают, учат и над кем смеются, сочиняя многочисленные анекдоты и шутки, все без исключения должны принимать, слушать их постановления, законы и уставы. А уж то, что он из деревни, с Поволжья, да ещё из Костромской области, лучше никому не говорить, не произносить вслух, будто и места нет хуже на свете, и всё лучшее только здесь, в этом светлом городе. Словно сам рай должен быть таким же, настолько велика была гордость и любовь к нему его жителей, как правило, никогда нигде не бывавших дальше его окраин, даже в пределах своей области.
И уж тем более, безусловно, по-ихнему должны, говорить все живущие, кто согласен с ними и признает всё это. Выходит он в чём-то не признаёт, с чем-то не согласен и всё у него как-то отличается, всё иначе и мысли какие-то странные. Как он ни старался со всем уважением делать всё по новому, говорить, думать, чувствовать, жить и понять их, может действительно, что-то есть в них чрезвычайно важного и ценного, ведь уверенность и надежда не могут быть напрасными и безосновательными. Если он сам во что-то верить, как когда-то в свою способность учиться, так это так и было, вот и у них должно быть есть какая-то своя, непонятная пока ему гордость, ни постичь которую, ни тем более обрести он никак не может.
По дороге домой его догнал одноклассник и пригласил пройтись с ним, погулять. Он скрывался от своего товарища, того самого невысокого паренька, что-то требующего от него и он хочет уйти подальше от него, а одному скучно. Сергею, как наверное думалось ему, тоже, и отчего бы не пойти вместе.
- Я тоже из деревни - сообщил парень - я теперь любого деревенского узнаю.
Интересно, как он это сделает, подумал Сергей, ведь не везде говорят как у них. Наверное, мы слишком скромные, даже стеснительные, городская молодёжь ведёт себя гораздо свободнее, без каких-либо комплексов.
- Вы что курили - спросил он - мы брали мох со стен.
- Я знаю это, отец говорил, они в детстве так баловались. Когда нам захотелось узнать, что значит курить, спрятавшись в траву, мы набивали тонкие, высохшие дудки сухими листьями, и представив себя взрослыми, втягивали, совсем не похожий на табачный, кислый травяной дым. А потом были папиросы, обычно самые дешёвые, Север, я не курил, потому что вредно - как мог, стал изъясняться Сергей.
Но и со своим, близким, доверившимся ему человеком, говорить было не просто, с вели-ким трудом он произносил каждое слово, так и не начав общаться по-прежнему свободно и легко. И даже хотел бы снова остаться один, тихо бродить по улицам, вспоминая, размышляя и мечтая. Но эта встреча и откровение, так уважительно отнёсшегося к нему товарища, растрогала его до слёз. Конечно, все они, так или иначе, связаны с деревней. А многие, если не большинство, тоже недавние сельские жители. И чего стоит всё это городское высокомерие и изобилие без них, деревенских. Попробуйте вот, поживите теперь в довольстве и достатке, когда все мы тоже уедем и покинем землю, не будем на ней работать, сеять хлеб, выращивать скот, сдавать мясо, молоко и масло. Что тогда вы скажите и чем гордиться будите преуспевающие горожане, по-другому заговорите.
Потерянный и одинокий, в невесёлой задумчивости, ходил он по городу, вмиг ставший чуждым всему миру, лишённый способности выразить себя, проявить, вступить в разговор и про-сто спросить о чём-то. Зная, что за каждым его словом, может тут-же последовать издевательски насмешливое передразнивание или в лучшем случае, снисходительно вопросительное недоумение, как могло появиться в этом замечательном городе, с их прекрасным Русским языком, такое невообразимое уродство. А разговор, речь, были главной частью жизни городского общества на всех уровнях, в быту, в учении, во время отдыха, в становлении себя, доказательстве своей силы, значения, даже в работе. Умение убеждать с помощью слов, доказывать, спорить, здесь являлось неотъемлемой частью жизни, главным и основным способом самоутверждения. У себя в деревне, в селе, где каждый человек всегда на виду и никакой болтовнёй не заслужишь уважения и славы, не скроешься за внешней привлекательностью, он привык думать, рассуждать и опираться на конкретные знания и дела.
И в миг, на самом взлёте, когда невозможно, не верить, не любить, не стремиться всей душой, он в одночасье, в одно мгновение был лишён всего, и настоящего, и будущего, став чужим, инородным и никому ненужным. Как сильно оказывается, всё его существование было связано с образованием, он весь целиком был направлен в это, на учение, постижение всего сущего. Опозоренный, он оставался молчуном, о прежнем образования говорить не приходилось, а другое не имело смысла. Заново нужно было начинать жить, искать смысл и цель. Из всего прежнего оставалась только природа, но и она была далеко. В жизни его отныне не было ничего. Перемена эта была настолько велика и значительна, что все последующие потери и потрясения, уже ничем не удивляя, казались привычными и естественными. Всё, что составляет неотъемлемую часть не только нормальной, но любой другой жизни, самые простые радости, надежды, мечты и любовь, личное достоинство, честь и уважение людей, всё исчезало, терялось, ускользало и уходило навсегда. Так быстро с недостижимых высот, в один миг он очутился внизу, на самом дне, сразу став взрослым и серьёзным. Изгнанный и непринятый, словно не от мира сего, он сторонился людей, будто само небо и земля отвергли его. И падение это выглядело настолько внушительным и грандиозным, непонятным для всех и далёким от слаженного людского благополучия, что сравнимо было только с падением Тунгусского метеорита. Такого же далёкого, непонятного, и при всей необычности, вызывающего интерес и удивление, как будто мало касающегося их жизни.
Глава 3
С началом зимы, неотъемлемой частью жизни города, занимая в ней значительное место, становился хоккей. Молодёжь, увлечённо играла во дворах, на многочисленных хоккейных кортах, устраивала азартные сражения и побоища в любом подходящем месте, иногда даже на дороге. Люди постарше, болея за любимую команду, переживали страсти у телевизора. Успехи сборной страны, ставшей национальной гордостью, символом её способности и мощи, были так велики, а мастерство, скорость и слаженность игры настолько великолепны, что спортсмены стали для всех любимыми героями и были известны по именам каждому жителю. И любой уважающий себя мужчина считал своим долгом знать все особенности и тонкости этой динамичной, зрелищной игры, мог подолгу обсуждать недавно прошедший матч.
Не был исключением и никогда не игравший в хоккей дядя, пристрастившийся к азартной интересной игре, так соответствующей его неспокойному, боевому нраву. Даже находясь абсо-лютно трезвым, что было не самым характерным состоянием его во время отдыха, пугая домаш-них, после каждого удачно забитого гола, он дико и громко кричал. По количеству выпитого спиртного, а пить водку тогда было принято стаканами, его можно было считать лидером среди всех братьев, в чём отец отдавал ему неоспоримое первенство, ставя себя только на почётное третье место. Хотя Сергей никогда не видел отца, уступавшего кому-то в чём-либо до самого позднего возраста, даже из молодёжи, особенно по этой части и всегда остававшемуся более трезвым и рассудительным. На втором месте к большому удивлению Серёжи оказывался живший на Волге охотник и рыбак, богатырь Алексей, с которым нынешним летом он браконьерским способом ловил рыбу и добывал из дуба мёд. Сергей ни разу не видел его даже незначительно выпившим, выходит, прошлое у него было тоже не менее славное. Младший же брат, умелец и умница Виталий, ни на одно достойное место, по их мнению, в этом табеле о рангах претендовать не мог.
Не смотря на редкую способность потреблять безмерное количество спиртного, а также всего прочего горячительного, что пьянит и дурманит, дядя отличался отменным трудолюбием, не оставлявшим для увеселительных застолий много времени и обладал особой деликатностью. Никогда не повышал голоса, был терпелив и внимателен, а жену свою, которую очень уважал и дорожил ею, в минуты особенно приподнятого настроения называл не иначе, как по имени отчеству. За жену, грудью, говорил он собравшимся гостям, желая подчеркнуть, что готов в лучшем виде все исполнить надлежащие мужские обязанности.
- Мне надо пить или работать - говорил он смеясь.
Работал он много, знал массу всяческих специальностей, был и рабочим, и прорабом во время освоения целины, один управлялся с садом, прекрасно готовил и сам сделал для дома всю мебель. Но особым пристрастием его было металл. Дядя у меня был кузнецом, вот и я унаследовал эту нашу природную любовь, интерес к железу, говорил он. Завод, где он трудился слесарем, сварщиком, стал для него родным домом. В находившемся рядом с домом гараже, где в идеальном порядке находились всевозможные инструменты, то и дело появлялись новые изобретения, механизмы и приспособления для обработки огорода, машина для выдавливания сока, с помощью которой несколько мешков яблок быстро превращались в сладкий напиток. Не начнись коллективизация и останься в деревне всё по старому, из него получился бы вероятно прекрасный хозяин на земле. С чем Серёжин отец соглашался, но замечал, что он заездит все работников, будет требовать от них, как от себя, по себе равнять, а кто же сможет так. На вопрос заданный ему в день пятидесятилетия, Николай Георгиевич, а что бы ты стал делать, если бы был молодым и только приехал в город, он не задумываясь твёрдо заявил, что стал бы учиться.
Не проявляя бурных эмоций, Серёжа тоже внимательно наблюдал за игрой, но по телевизору это было не так интересно, хотя стремительные атаки мощных и смелых хоккеистов не могли не вызывать восхищения и уважения. Он знал номера и фамилии каждого из них, и конечно хотел бы подражать им, стать хоть в чём-то немного похожим. Но это была не та сила, в которой, прежде всего он нуждался и в чём в первую очередь хотел проявить себя. Его дело, его задачи, от которых он еще не отступился, были не менее сложными и нужными.
- В хоккей играют настоящие мужчины, трус не играет в хоккей - часто звучала по телеви-зору весёлая, задорная песня.
Если так, то конечно надо играть, но он не умеет, это позорно и стыдно. Хотя ещё в де-ревне, перед самым отъездом, он получил по посылторгу настоящие хоккейные коньки, первый из всей деревни, так и не успев научиться кататься на них. Теперь вряд ли это придётся делать, стыдно уже в его возрасте учиться тому, что в городе каждый ребёнок умеет делать с детского сада.
Его молчаливое одиночество и нахождение по большей части дома, с книгами, было мучительно для него самого, и не вызывало, чувствовал он одобрения у дяди, который не раз пытался заговорить с ним об этом, расспросить о школе, о друзьях, особенно, когда возвращался домой с лицом краснее обычного. Дядя небыл словоохотливым человеком на тему своего героического прошлого, не пытался удивить окружающих рассказами о подвигах, поразить их яркими, необычными эпизодами военной жизни, отстоящих так далеко от спокойных, ничем непримечательных трудовых будней. Весь сформировавшийся там, в далёком, страшном времени, он продолжал жить по тем же законам и требованиям, оставаясь часто до конца непонятым и необычным.
- Вот ты думаешь - говорил он Сергею, подсаживаясь к нему тихим зимним вечером, найдя в нём понятливого слушателя - у одного медалей много, а у другого меньше, значит, тот лучше воевал, а этот хуже. Всем доставалось, и если есть хоть одна медаль, это уже многое зна-чит, просто так их не давали, надо было что-то такое совершить, особенное.
- Выдающееся, почти геройское - поддержал разговор Сергей, чтобы у дяди не осталось сомнений в том, что он недооценивает заслуги простых, не отмеченных особым вниманием фронтовиков.
- Я был танкистом, ты знаешь, наверное, но приходилось и в окопах бывать. Много ли наград у простого пехотинца, а в дождь, грязь и мороз, всегда на передовой, под обстрелом. А сколько их, тех, кому может, пришлось испытать самые большие трудности и опасности, полегло вообще без всяких почестей - пытался дядя разъяснить Сергею не книжную, а подлинную, жестокую и несправедливую суть войны. Кому память, кому слава, кому тёмная вода, вспомнились строки из знаменитой поэмы.
В армии у дяди прошла вся молодость. Хочу служить на подводной лодке, быть моряком, как дед Антон, заявил он приёмной комиссии. Хорошо, ответили и направили в танковую часть. Сначала служил на Западной границе, потом воевал. Знал Серёжа также, как и почему он оказался в окопе, в подразделении, откуда живыми не возвращаются.
- Хитрый он, потому и на войне уцелел - говорила мать.
- Не только, он ещё решительный и смекалистый - не соглашался с ней в душе Сергей.
Став свидетелем Серёжиных трудностей, и не желая оставаться в стороне, дядя всячески пытался помочь ему, исходя из собственного опыта, многократно приводя примеры своего, тоже нелёгкого детства. Продолжительные беседы, начинавшиеся, когда дядя приходил с работы с лицом краснее обычного и затягивающиеся на весь вечер, начали утомлять и без того уставшего и угнетённого обстоятельствами Серёжу. Ни телевизор, ни интересные книги, способные отвлечь, занять действительно полезным делом на это время полностью исключались. Разговор возвращал его к прежней, старой жизни и не давал сосредоточиться на новом. А настоящее, оно было настолько непривычным и необычным, что всё его естество было против, казалось, он это он, а они, окружающие люди, весь город, совсем другие и вместе им никогда не быть.
Рассказы дяди были действительно интересными, и он был умелым рассказчиком. Но какое отношение ко мне, моим проблемам имеют мужество и смелость, о которых он говорит, думал Серёжа, слушая дядю. У него достаточно силы и желания, но у него совсем другие задачи, ему надо изменить, перебороть себя, вернее лишить себя своего естества, убить всё, чем он был. А кем быть, таким как дядя, захочу ли, смогу ли. Он не нашёл пока себя в новом качестве. Да, вот ты всё преодолел, всего достиг, но разве не осталось в тебе тоже, свое, наше, не отступившей, не изменившейся сутью. Разве ты, сильный и волевой человек, ясно видел Сергей, стал тем, что хочешь видеть во мне, к чему призываешь меня. Разве ты смог приобрести другое качество, помимо того, что есть в нас, одного и того же. И разве нужны тебе и мне для жизни, для победы и для достижения наших целей другие качества и отказ от всего своего. Не оттого ли твоя грусть и моя невыразимая тоска, объединяют и сближают нас, таких далёких и разных, в этом вдруг ставшим чужим и враждебным мире.
В кино, как бы оно не было хорошо, пытался объяснить дядя, не поймёшь и не почувству-ешь всю тяжесть неимоверного напряжения, адского труда, постоянного риска и страха, все стра-дания и ужасы, всю несправедливость и жестокость того, что и есть прежде всего война. Оттого так редко говорил он о ней, потому что об этом не расскажешь. Да и вспоминается всегда что-то другое, более интересное и достойное, о чём уже не раз, красиво и хорошо сказано. Об этом, о подвигах, о чести, о достоинствах, чего тоже было немало в жизни каждого солдата, и нужно ко-нечно, говорить в первую очередь. Это было залогом успеха, но жизнь солдата состоит не из од-них подвигов и побед.
- Мы в бою люки не закрывали, так быстрей выскочишь, если подобьют - заметил он, глядя по телевизору на мчащиеся в пыли танки, найдя в фильме про войну одно маленькое, но важное для него, несоответствие реальной действительности.
Свои положенные, ежедневные сто гамм, они, как рассказывал дядя, не пили сразу, а сливали во фляжку, опустошая всю её перед боем. Это было ещё одно страшное наследие войны. До неё, насколько знал Серёжа, пьянство небыло, таким массовым явлением.
- Не верь тому, кто скажет, что он ничего не боялся, что ему небыло страшно, значит, он ничего и не видел - услышал Серёжа уже известное ему, видимо понравившееся дяде выражение о войне.
- Иногда было так тяжело - откровенно признался он, бывший танкист, дважды горевший в танке и проведший на передовой всю войну, - что если бы не знали, что немцы так издеваются над русскими, то все бы в плен сдались.
Слышать это было непривычно, но приходилось верить, дядя небыл трусом, о чём гово-рили его боевые награды, медали, ордена и благодарность от верховного главнокомандующего, И В Сталина. И возможно быть бы ему героем, не обладай он, часто осложнявшим службу, на редкость строптивым, самовольным и взрывным характером.
- Если бы не Сталин, войну бы не выиграли - говорил он, спустя много лет, когда имя это уже непринято было упоминать вслух, но видимо у старого фронтовика, не смотря ни на что, были основания так утверждать.
Сергей уже знал кое-что о его непростой жизни, достойной того, что говорить о ней долго и отдельно. Как утверждал немало прочитавший дядя, обо всём этом можно написать хорошую, интересную книгу и выразил желание, чтобы Серёжа всерьёз подумал над такой возможностью. А он поведает ему массу всяческих занимательных историй и приключений. А что любишь математику и науку, так это всегда хорошо, умные мысли, это как раз то, что нужно серьёзной книге, это делает её более ценной и полезной.
Пожелай Сергей заняться этим, он мог бы многое рассказать ему, поведать о себе, о жиз-ни, трудной, но сложившейся, в которой он всё преодолел, всего достиг, многому научился, отдав всю молодость армии, создал семью, воспитал, вырастил детей и знает как, с помощью чего добиваться поставленной цели. Воля, упорство и труд, вот всегда и везде необходимые качества, отсутствие которых считал большим пороком, в чём и хотел убедить Сергея, находя его чрезмерную застенчивость и молчаливость не способствующими успеху и не сопутствующими удаче недостатком, не свойственными в такой степени их уважаемой фамилии.
- Скромность, а не застенчивость украшают человека - говорил он.
Это было ещё одной причиной для участившихся воспитательных бесед, не оспаривая дядиных убеждений, признавал Сергей. Сам дядя, по-видимому, от скромности, а от застенчивости точно, никогда в жизни, не страдал. Сергею сейчас было не до всего этого и любые нравоучения вряд ли могли бы ему чем-то помочь, но он терпеливо выслушивал вдруг разговорившегося, обычно немногословного дядю, ставшего рассказывать о своём сыне, тоже в раннем возрасте приехавшего в город и быстро в нём освоившегося. Сергей уже хорошо знал его, своего двоюродного брата, высокого парня, не совсем похожего на дядю, но такого же неукротимого и жизнерадостного оптимиста, отслужившего в армии, женившегося, работающего в заводе электриком и часто заходившего в гости. Жизнь которого как было видно вполне сложилась и он нисколько ни о чём не жалел и чей пример должен был воодушевить загрустившего Серёжу. Конечно, при таком отце у окна не посидишь, быстро найдёт, чем заняться. Сама жизнь этой семьи, вся её атмосфера, не терпели уныния и изоляции. Для нормального восприятия жизни и душевного удовлетворения дяде требовалось всегда быть в центре, идти в первых рядах с задором бодрости, весело, иного он не никогда допустил бы ни в семье, ни в своей жизни.
Перечислив заслуги и успехи сына, дядя вдруг вспомнил одну не очень хорошую, давнюю историю, не являющейся, однако, чрезвычайной редкостью для значительной части подрастаю-щего поколения этого города, и даже напротив, способной утвердить и упрочить авторитет молодого человека. Ведь как гордо расшифровывали они название своего города, находя в этой шутке большую долю истины, это отдалённый район ссыльных каторжников. Так или нет, но жизнь этого города никогда не отличалась тишиной и спокойствием. А своё название город, по-видимому, получил от одноимённой реки, в устье которой находился и в переводе на русский, означающей яма, канава, арык.
Я был народным заседателем в суде, приходилось участвовать в вынесении приговоров, решать судьбу людей, а тут вызывают меня в милицию, уже спокойно, как некоем забавном про-исшествии, начал рассказывать он о взволновавшем когда-то всех случае, и говорят, что ваш сын совершил преступление, залезли с друзьями в чужой дом и похитили кроликов. Ему там конечно дали хорошо, пояснил он, что имеет в виду, поднимая сжатый кулак, но я его не стал защищать, правильно говорю, а я дома добавлю, пообещал он милиционеру, убеждая правоохранительные органы в собственных возможностях добиться положительных результатов в воспитании.
Но Серёжа не мог представить грубого, непедагогичного поведения дяди и был уверен, что дома ни какого шума, угроз не было, и дело для первого раза, скорей всего ограничилось одной простой, но значительной беседой. Вместе с тем, дядя был настолько строг и требователен, что пропустить его слова мимо ушей, не внять им, было не возможно, слишком опасно и рискованно, и никакой необходимости в иных, более действенных мерах, никогда не возникало.
- Так, что, я тоже должен так же, с друзьями везде побывать - пытался прояснить смысл сюжета Сергей.
- Нет, люди разные, есть много хороших ребят, и они тоже были неплохие, но если придётся оказаться в такой или какой другой ситуации, всегда надо думать и уметь отказаться, сказать нет, если не хочешь чего-то делать. Вперёд не лезь, но и в обиду себя не давай, никогда. - Закончил дядя в этот раз свои поучения.
Славик, так звали его сына, мог играть на гитаре и пел песни. Не раз исполняя любимую дядину песню, которую он, не блистая вокальными способностями, всегда с удовольствием под-певал, громко выкрикивая.
- Раз, два, раз, два, удалая голова, раз, два, раз, два, испугаешь чёрта с два.
И совсем о нём звучала песня про трёх танкистов. Сергей видел дома в альбоме фотогра-фию военных лет, где дядя, ещё необычайно молодой и задорный, в шлеме, был снят с товари-щами возле красивого, изящного столика и раскинутой на нём фронтовой газетой, извещавшей об их успехах. Во время исполнения знакомой песни, "любо, братцы, любо", текст которой по ходу исполнения стал немного меняться, дядя становился всё серьёзней и напористей, а после слов, "механика водителя болвашкой прямо в лоб", и вовсе замолчал.
- Расскажи, как ты командира-то с моста в речку сбросил - обратился к дяде отец во время продолжения юбилейного торжества, когда память возвращалась далеко назад, в оживающее, пересматриваемое и заново оцениваемое, прошлое.
Серёжа уже кое-что слышал о боевой юности дяди, и немного знал об этой странной, удивлявшей и поражавшей его истории. Помолчав некоторое время и подумав, что сказать об этой, уже такой далёкой, довоенной истории, когда он, ещё совсем молодым парнем, только начинал службу в вооружённых силах. И не спеша, негромким голосом, как не о самом примеча-тельном моменте своей биографии, начал краткий рассказ.
Немало повидавший сельский паренёк, возмужавший в опасной среде, на просторах вольного Севера, сразу легко и уверенно почувствовал себя в армейском строю, ведя себя со всеми на равных. Чётко отпечатывая шаг, подразделение шло по качающемуся, навесному мосту.
- А я - говорит дядя - делаю всё наоборот, шагаю не в ногу со всеми, чтобы мост не раска-чивался и не оборвался. Не привыкший кому-либо подчиняться, недавний первый парень на де-ревне, а ещё вчера, не последний, среди ни с кем не считавшейся, беспризорной городской шпаны, он не торопился выполнять необдуманное и неверное на его взгляд, решение рассерженного командира, посчитавшего этого непослушного, на удивление крепкого и ладного парня просто отъявленным хулиганом.
- Левой, левой, а ты как идёшь, не знаешь где лево, где право - всё сильней кричал, словно взбешённый командир, считавший своей обязанность добиться беспрекословного выполнения любой команды.
- Так нельзя по мосту в ногу-то идти, известно ведь - пытался объяснить бравый молодой солдат со спокойным, прямым, без малейшей робости взглядом, - оборвётся мост-то, не выдер-жит, свалимся все в воду.
- А ты что, трус, воды боишься или плавать не умеешь, не рассуждать, деревня, левой я говорю, левой - шагая рядом, продолжал орать грозный командир.
Молнией вспыхнувшая ярость взорвала отчаянного парня, не переносившего несправед-ливого отношения к себе, да ещё на повышенных тонах. А ты не боишься, так пошёл, поплавай и привычным ударом справа, последовал незамедлительный ответ скорого в решениях солдата, отправившего надоедливого командира прямо в стремительный, горный поток. Но это была очень давняя история напомнившая, что когда-то, этот степенный и уважаемый человек был смелым и отчаянным парнем, которого, не смотря на занятость, Сергей пытался лучше понять и находил в дяде, несомненно, одним их самых близких ему людей, много отличий и достоинств, о которых ему приходилось пока только мечтать.
- А вы знаете, что он командира своего застрелил - спросила тётя, желая лучше показать все особенности своего горячо любимого мужа, вновь увидев его ставшего задиристым и молод-цеватым.
Он небыл любителем посвящать окружающих в подробности исторических событий, участником которых довелось быть. Обо всём этом уже много и хорошо сказано, можно лишь подтвердить, дополнить деталями. Да к тому же всё это, уже ставшее далёким прошлым, мало касалось повседневной жизни, с её постоянными заботами, а в праздники не хотелось утруждать людей тягостными воспоминаниями, да и сам он всегда был человеком жизнерадостным и опти-мистичным. Но слишком велика была тема войны, слишком многое она затронула, отняла, чтобы забыть о ней. И всегда найдётся сказать что-то свое, особенное. Но с кем и где это открыть, чтобы не просто найти понимание, встретить поддержку, а обрести в собеседнике равного себе союзника, как там на войне, в бою, когда всё ясно и понятно без лишних вопросов и объяснений.
Вглядываясь назад, уходя воспоминаниями в своё богатое прошлое, он снова, реально, осязаемо почувствовал никогда не покидавшее его ощущение далёкого, сурового времени, дней, когда некогда было даже долго думать и рассуждать, когда нельзя было ни отступить, ни прорваться вперёд, и во что бы то ни стало, любой ценой, выполнить приказ, что сильнее страха, выше любого другого долга, в котором на тот момент заключалась вся жизнь, не только своя личная, но родины, народа и всей страны.
Живо представив те незабываемые года и молча поглядывая оттуда, будто из раскалённого танка, со своего командирского места, он вновь стал энергичным, немногословным и жёстким. Встречая вопросительные и удивлённые взоры легко и весело настроенных гостей, не имел большой охоты расписывать страшные и жестокие картины событий, в которых не испытавший всего того человек, вряд ли сможет правильно всё понять и оценить, к чему он уже давно привык, избегая всяческих разговоров о войне, обходясь при необходимости по военному краткими и точными ответами. Но оставить без объяснения из ряда вон выходящий случай с близкими, любящими и верящими в него людьми, оказалось не возможно и, вглядываясь в собравшихся из своего воскресшего прошлого, поведал о едва не оказавшимся для него роковым происшествии.
Далеко позади осталась мирная жизнь, и давно уже, с первого дня войны передовая стала домом. В разведку боем, в подразделение к нему, толи охваченный желанием встретится лицом к лицу с врагом и совершить подвиг, толи для подтверждения собственной весомости и авторитета, дабы с полным основанием и знанием дела, давать оценку прибывшим с передовой бойцам, разбирая недавний бой и ещё с большей уверенностью вдохновлять их на новые ратные подвиги, являя в своих страстных выступлениях пример мужества и героизма, напросился, находившийся в одном танке политрук, чьей обязанностью было важнейшее дело, следить за моральным состоянием войск. Для большей убедительности своих слов и собственного достоинства в глазах солдат, проводивших годы в голодном, сыром окопе под обстрелом, необходимо было самому принимать непосредственное участие в боевых действиях или побывать вблизи, и лучше в танке, надёжной, грозной, ничего не боящейся машине, рядом с опытным командиром. Перед густым заграждением из колючей проволоки, танк попал под плотный миномётный огонь.
- Вперёд, за родину, уничтожить врага! - резко приказал политрук, на что со стороны эки-пажа не последовало тотчас же никаких действий.
- Вперёд - ещё жёстче и решительней, прокричал он, с угрозой доставая оружие.
- Проволока на гусеницы намотается, ты полезешь разматывать - твёрдо объяснил причину неисполнения приказа дядя, - сами погибнем и приказ не выполним, у нас задание другое.
Но защищённый бронёй политрук чувствовал себя всесильным и неуязвимым, горя жела-нием крушить ненавистного врага и вернуться со славною победой.
- За невыполнение приказа - орал уверенный в себе и своих действиях рассвирепевший штабной офицер, направляя пистолет в лицо давно забывшего про тишину танкиста, но так и не привыкшего к грубости и не терпевшего повышенного, оскорбительного тона.
Стрельба по человеку, на войне дело обычное. Не успел разгневанный командир произ-нести речь и нажать на курок, как прозвучал опережающий, ответный выстрел всегда готового к любому исходу танкиста, не посчитавшего на сей раз разумным напрасную и бессмысленную гибель машины и всего экипажа.
- Вот так будет - замолчал он, пытаясь спокойно разобраться, а что дальше, молчал эки-паж. К немцам уйти не хотел, на той стороне у меня никого нет, объяснял он суровому трибуналу.
- Десять лет или год в штрафной роте - продолжал дядя без описания и без того понятных особенностей жизни этой обречённой части солдат.
Сидим с механиком, окоп не танк, голос его стал грустным и невесёлым, идёт знакомый подполковник, Баданин, а ты чего тут, спрашивает. Объясняю. Знаем, говорит, его карьериста, так сделать ничего не могу, дело есть одно срочное, вторую разведку посылаем, никаких результатов, а они позарез нужны.
- Пошли с механиком, притащили немца, мне орден и в часть обратно обоих - закончил он грустную историю.
Подобных историй в жизни солдата, о которых не говориться в кино, видимо было немало, и в очередной раз вернувшись с работы несколько позже обычного и застав скучающего Серёжу, дядя усаживался рядом и, погружаясь в откровения, продолжал воссоздавать новые эпизоды своей биографии.
Немало повоевавшие, с богатым жизненным опытом старые вояки и всякого навидавшиеся, озверевшие мужики, словно не желали замечать только что назначенного к ним молодого командира, к тому же, с явно не столичным выговором. С неохотой отзывались на вопросы, подолгу не выполняли требования, всем своим видом и поведением давая понять, что видали они таких и продолжали жить по своим установившимся понятиям и правилам, будто это и не армия вовсе, а какой-то отряд добровольцев. Заниматься воспитанием, и выяснять причины непослушания было не время и не место. Да и не хотел он этого делать. Привыкший отстаивать свои права среди такой же рискованной молодёжи, не боящийся риска и верящий в сои силы, один легко ставящий семидесятикилограммовый аккумулятор в танк, он готов был принять любой вызов. Но это была не банда, не улица, армейский устав и так давал ему достаточно абсолютных и непререкаемых прав и возможностей.
- Отправил двоих в пехоту, а танкисту в окопе непривычно, неуютно и всё пошло как надо, быстро воцарились порядок и дисциплина - закончил дядя описывать очередной эпизод.
Сергей, тяготившийся поначалу длительными, серьёзными откровениями и с нетерпением ожидавший их окончания, свыкнувшись с этой неизбежностью, скоро стал проявлять к дядиным рассказам больший интерес, находя их если не обязательными для запоминания, то уж во всяком случае, достойными того, чтобы выслушать.
Собрав подчинённых, он изложил им поступивший приказ, в кратчайшие сроки, во что бы то ни стало, любой ценой, взять находящуюся у противника высоту.
- Нет, нам её ни за что не взять - сразу же возразил один из бойцов, отказываясь выпол-нять приказ.
- Взять, можно сказать, действительно было невозможно, - как пояснил дядя.
- Давайте я возьму - вызвался один доброволец.
- Если он возьмёт, я тебя расстреляю - сказал он тогда солдату, в словах которого прозву-чали не допустимые на войне панические настроения и трусость.
- И взял, как о чём-то особо примечательном, с непреходящей гордостью говорил он, спустя вот уже десятки лет.
- А того ты расстрелял - спросил Сергей, обеспокоенный судьбой несмелого бойца, ведь наверное и человек был наверняка хороший и солдат возможно неплохой, а так сложилось, воз-никла сложная ситуация, требующая огромного риска и вспомнил человек о жизни, о семье, о детях. Или просто не сумел найти верное решение, подыскать подход, способ, не хватило сообразительности. Но ведь это с каждым бывает, в обычной жизни всё проходит незаметно. А на войне совсем другое дело, за каждым не исполнением, нерешительностью, трусостью, стоят поражение и гибель.
- Расстрелял - с силой, утвердительно кивнув, подтвердил дядя.
Но у Серёжи почему-то остались большие сомнения на этот счёт. Дядя не был безрассудно жестоким человеком. А порядок в отведённой ему части, на производстве или дома в быту и так была всегда на высоте, как само собой разумеющееся, необходимая составляющая. Просто он видимо хотел этим сказать, порядок и дисциплина на той войне были особые и подобные меры не были исключением. Побежишь в атаку, может, останешься жив, повернёшь обратно, отступишь хоть на шаг, без вариантов. И это ещё одна, не последняя составляющая далёкой победы.
Иногда было так трудно, что если бы не знали, что немцы так издеваются над русскими, все в плен сдались бы, запомнились слова, которые он больше ни от кого не слышал. У них види-мо была другая война или не хотелось, нельзя было признаться в этом даже себе, ни говорить, не думать. Но зачем, если это всё же было, и говорил ведь он не за себя одного. А фронтовые сто грамм, накопленные к бою, так видимо тоже легче. До войны такого пьянства в народе не было, вспоминала бабушка. Это тоже плата за победу. Хотя конечно больше всё же было другого, постоянного самопожертвования, ежедневного мужества и героизма. Без этого, главного, никакими приказами и самыми строгими мерами успеха и победы не добиться. Об этом говорят немалые награды на груди фронтовиков, свидетельствующие об их отваге, о том, что в каждом из них живёт победитель. Ведь даже если есть хотя бы одна награда, это уже что-то особенное, героическое.
Но отчего же ты грустишь дядя, почему сидишь со мной, что хочешь сказать и чему научить, от чего спасти. Наверное то, что и обыкновенной жизни тоже есть борьба, не всегда так явно выраженная, но такая же жестокая и беспощадная, тоже не прощающая ошибок и просчётов. Что одни у нас ценности, одна вера и любовь и что оба мы потеряли, не навсегда ли, самое дорогое, родину. Может, ты видишь и понимаешь то, что пока не доступно мне, о том, как я буду жить, смогу ли устоять и выдержать всё, чтобы обрести себя достойным и честным.
В кино какой-нибудь удачливый экипаж набивает за один бой до полдюжины немецких танков, мы к этому привыкли, считая, что так и должно быть. Но ведь танки оружие не против танков, для этого есть артиллерия. Даже на Курской дуге, где русских танков было в три четыре раза больше, получается, что большинству не удалось подбить и один танк, так что, воевали не так.
- А сколько ты танков подбил? - спросил Серёжа, поглядывая на награды, ожидая услы-шать в ответ значительную, порядка двух десятков величину, уверенный, что дядя был именно таким бойцом.
- Два - с гордостью, честно ответил дядя.
Не ожидавший услышать такое скромное количество, Сергей промолчав, постарался скрыть своё разочарование, хотя обмануть всё понимающего дядю было вряд ли возможно.
- Вот этот орден за них, за этот бой, стояли мы в засаде, идут два немецких танка, себя обнаруживать нельзя и их пропустить тоже. Если бить, только наверняка, подбили обоих, с первого выстрела - продолжал дядя, как бы объясняя и убеждая, что это тоже немало, что дело даже не в количестве подбитых танков, и в наградах, а в человеке, в его характере, воле, уме. Вот о чём надо заботиться, что надо ценить, а не титулы и звания. Хотя однажды, в день победы, показывая собравшимся благодарность И В Сталина, хоть и без явного сожаления, он всё же как то сказал, что сейчас, в торжественный момент, ещё один орден был бы наверное предпочтительней, чем хранящийся в шкафчике, никому не видимый, сложенный пополам и пожелтевший от времени лист, с пусть такой значительной и особенно дорогой благодарностью.
По телевизору, по его двум каналам, шло не так уж много интересных передач, и свобод-ных вечеров было достаточно, а в дядиной жизни таилось неисчислимое множество разных историй, о которых, принявшему в очередной раз немного для настроения, ему захотелось поведать Сергею. Трезвый он никаких разговоров и бесед ни с кем не вёл и всегда был чем-то занят. А делать он умел, наверное, абсолютно всё, начиная с кухни, огорода и заканчивая заводом, легко обучался, много читал. Научить человека труду, добиваться поставленной цели и было главным его воспитанием. Никаких моралей никогда не читал, но и послаблений не делал. Годы видимо заставляли его задуматься над всей прожитой жизнью, ибо всё положенное человеку он уже сделал, выполнил, и настала пора подвести итог. А воспоминания уносили его к далёкой юности, и ещё дальше, в самое начало, раннее детство, к основанию всего, своему исходу, позволяя понимать и анализировать всю свою сущность и произошедшие события.
В нём словно оживало, возвращалось то давнее, неповторимое время, чистой веры, порыва души, полёта мысли, и пусть небольшого, мимолётного, редкого, но неизменного и обязательного для каждого детства, поиска и ожидания счастья. Когда совсем молодым, едва окрепшим пареньком, разыскав адрес отцовской родни в Архангельске и добыв каким-то образом в сельсовете справку с изменённым возрастом, прибавив себе два года, позволявших поступить на учёбу или работать, вместе с неразлучным товарищем, лучшим другом, он отправился из разорённой и репрессированной деревни, оставив её, как оказалось потом, навсегда, в далёкий губернский город. Ушёл с того самого дома, тепло которого не покидает и Серёжу. Затем долгие годы в армии. А после войны с обнищавшей, задушенной налогами и загнанной на лесоповал деревни, началось повальное бегство. Он тоже обосновался в городе. Только каждый раз при разговоре о доме, слёзы готовы появиться у него на глазах.
- Я и дома-то не жил - с горечью признавался он брату, Серёжиному отцу.
Ему всё это представляется ещё далёким и не совсем понятным. У него, хоть и живёт он пока на квартире, а не дома, вроде всё есть, родители, сёстры, а в душе полно надежд, хотя и не всегда знает, во что теперь верить. Трудно представить, что вот когда-то ничего не останется от всего того, что любишь, во что веришь, кроме воспоминаний, вот так, за столом, хорошо ещё, если будет с кем поговорить, кто сможет выслушать и понять.
В большом городе, населённом потомками отчаянных поморов и лихих Новгородских ушкуйников, собравшись со всего Северного края, ещё со времён Гражданской войны продолжала существовать своя, отдельная, смышлёная, хитрая и беспощадная, нигде не учтённая, ни к одному роду деятельности не имеющая отношения, особая категория граждан, занимавшая все чердаки, подвалы и пустующие здания. Неизвестно на что живущая, вероятно за счёт каких-то своих, особых, не свойственных обычным, рядовым обывателям талантов. В силу общительности и желания самоутвердиться или же из-за отсутствия иных способов существования, но молодой Коля скоро стал быстро завоёвывать авторитет в этой, абсолютно свободомыслящей среде уличных беспризорников и бандитов, приобретая необходимые навыки и умение. Не все сразу шло гладко.
Потому, как ведёт себя этот, вероятно приехавший из деревни, в богатом полушубке здо-ровенный мужик, на что смотрит и каким товаром интересуется, он сразу решил, что это его человек. Обстановка была не очень удобная, но отпускать клиента не хотелось, обслужить надо было быстро и незаметно. И вот его рука уже в чужом кармане. Страшный удар по уху крепкой крестьянской руки оставил не забываемое напоминание.
- До сих пор звенит - не без улыбки рассказывал он теперь домочадцам о начале своей городской жизни.
- Ты таким не будь - уже серьёзно обращался он к Сергею, - у нас выхода другого небыло. Напоминание показалось неуместным, ему не было необходимости думать об этом, и противо-естественна была даже сама мысль о чём-то подобном.
Места скопления народа, особенно базары, всегда находятся под пристальным и внима-тельным, не всегда заметным взглядом тех, кто пришёл приобрести что-либо ничего не тратя. У увлёкшейся торговки дела шли бойко. Она то и дело вставала, приподнимаясь со своего места, куда складывала деньги. В тот момент, когда она несколько отделялась о своего сиденья, ловкая рука хулигана быстро оказывалась в укромном тайнике. Никто из других продавцов, заметивших это, не осмеливался предупредить её или поднять шум. Хулиганов было так много, что после этого можно было и домой не дойти.
В ликвидации многочисленной армии малолетних преступников и бандитов, помимо об-щеизвестного по кинофильму метода, когда их просто отмывали, кормили и перевоспитывали, сделав их них хороших специалистов, врачей, учителей, были, если верить словам дяди и другие, не менее успешные способы.
- Сажали на баржу, вывозили в море и топили - говорил он толи об уведенном, толи об услышанном.
Хитрый он, потому и выжил, вспомнил Сергей слова матери. Ему не хотелось соглашаться с таким определением. Человек он конечно сообразительный, только с одной хитростью, много не добьёшься. Чисто и модно одетый, радуя глаз, спустя некоторое время приехал он домой, навестить родных и повидать оставившего его товарища. Который тоже готовился к встрече и, собрав всю молодёжь, обвиняя в чём-то дядю, вышел с толпой навстречу.
- У вас это кулоном зовётся, а мы называли гайтан - не задавая лишних вопросов, тихо слушал Сергей, - подошёл, взял за висящий у него на шее на цепи гайтан и намотал на руку. Он посинел весь, задыхается, я не отпускаю. Ты уехал, говорю, а я остался. Николай Георгиевич, не надо, опусти, стали успокаивать ребята.
Тяжело терять друга, словно лишаешься части собственной жизни. Оттуда, из Молотовска, так тогда звался Северодвинск, был призван ряды Советской армии, мечтая служить на подводной лодке. Но вместо океанских глубин оказался в танке, в страшной и грозной машине, настоящем, подлинном оружии бога той войны. Не имевший часто в детстве куска хлеба, деревенский парень со злостью, непониманием и болью в сердце провожал один за другим уходящие на Запад, в Фашистскую Германию тяжело гружёные составы поездов. Хотя и верил, старался понять, доказать себе, что так нужно. В силу своей экономности и скупости, немцы купились на это предложение, дав таким образом России, имевшей более высокие темпы развития, такую необходимую отсрочку. Там, на границе, в первый день и встретил войну.
Глава 4
Новгород, светлая и радостная картина из прошлого, непохожая на остальную мучитель-ную и трудную историю Руси. Республика, едва ли не единственное в то время демократическое государство в мире. В Англии, и то трон передавался по наследству. А здесь власть выборная и сразу же после принятия Христианства, религии развивавшейся в рабовладельческом государстве и приспособившейся к тем устоям, возникло стремлении преобразовать её к вольному, гражданскому обществу, входящему в Ганзейский союз европейских государств. Общность эта являлась не только географической или исторической, но во многом и кровной. И были эти связи очень древними, никогда не прерывающимися. Рюрик-то пришёл и осел здесь не один, а с дружиной, и не малой, крепких, здоровых мужиков. А до него весь северо-запад когда-то вообще принадлежал скандинавам, всегда присутствовавших здесь и собиравшим дань. Но не пожелавшие платить её свободолюбивые славяне, подумав, выгнали корыстных хозяев, только скоро пожалели об этом. Абсолютная воля, без строго порядка, оказалась ещё большим злом и вынуждены были они просить варягов обратно. Не всем по душе было правление чужестранцев, но другого выхода очевидно не нашлось. Обычаи и нравы викингов пришлись по духу вольным северянам, великим умельцам и мастерам, нередко также промышлявших грабежом и разбоем. Злейший враг, Владимиро-Суздальское княжество, тоже славяне, но другие, польского происхождения и весь юг, земли согласно Повести временных лет, принадлежавшие и служившие в старину хазарам. В то время, когда Русь находилась под властью монголов, Новгородцы трижды, ещё до Ивана Грозного, брали Казань и даже саму столицу Золотой орды. На западе враждовали с тевтонами, воевавшими со всеми.
Отсюда с севера, уже охваченном различными течениями самостоятельного постижения христианского учения, Новгородская ересь, Христоверы, пошёл раскол. Не пожелавшие упразднения соборности и подчинения церкви синоду, государственной, Московской власти, ведущей имперскую политику и опасавшейся всякого свободомыслия, северяне не стали молиться за царя. Поскольку для них-то власть не была помазанницей божьей, а выбиралась народом, и не молиться надо на неё, а строго спрашивать, и гнать, если не справляется. Молились о душе, но попов не имели, зачем, если все грамотные, и сами знают писание, просто общались, советовались. А учитель, говорили, один у нас, Христос. С большим трудом, в тоже время, такое же реформирование происходило у бывших союзников, в Северной Европе, но здесь, на Русском севере, силы были слишком не равны. Осваивавшая новые территории и вынужденная постоянно обороняться от слишком неспокойных соседей, Московия, да и Россия, постоянно находившиеся в состоянии войны, или подготовки к ней и восстановления хозяйства, нуждались не праведниках и вольнодумцах, а солдатах и крепостных.
По историческим обзорам дореволюционной жизни царской Россий, у советского человека сложилось твёрдое убеждение, что раньше в деревне, в подавляющем большинстве, мужик сидел босой в грязной тёмной избе, перебиваясь с хлеба на квас, да чесал затылок. Так это было или нет, сейчас трудно сказать. Остаётся предполагать, что земля не позволяющая бедствовать многомилионному городскому населению наших дней, могла кормить её немногочисленных тружеников и в прошлом. Зимой в наших местах, кода появлялось время, и устанавливались дороги, мужики возили продавать свой товар далеко от дома. Дед Егор ездил и вниз по Ветлуге, на юг, бывал с обозами в Великом Устюге и Вятке. Поездки были его страстью, ничто не могло остановить его, испугать, задержать дома. Расходы на поездку невелики, немного сена лошади, да хлеба себе, продавал за копейки, покупал новый товар и вёз в другую сторону. Дядя, старший по возрасту, мог рассказать что-то новое об их незабываемых предках, что было гораздо интереснее страшных военных истории. Рассказы его иногда выглядели преувеличенными, но эмоциональность, с которой они воспроизводились, заставляла полагать, что во всём этом действительно было что-то памятное и необычное.
При всей звериной силе и нечеловеческой выносливости, необходимых качествах земле-дельца той поры, мужики небыли отсталыми и деградированными. Для самостоятельного веде-ния сложного, разностороннего хозяйства, они должны были обладать совершенным умом и твёрдым характером. Многие из них были настоящими интеллектуалами. А лицом-то дед, чем-то больше других схож с тихим и образованным младшим из братьев, как-то заметил Сергей, разглядывая старую фотографию. Хотя все они утверждали, что именно они и являются носителями его образа. Однажды везя тяжело гружёный воз по заснеженной узкой дороге, повстречал Егор ехавшего налегке мужика и попросил его уступить дорогу, боясь, что он со своим грузом застрянет в сугробах. Мужик попался скандальный и не захотел уступить.
- Ты - говорит - должен, вот сам и сворачивай. Скандалить жителям отдалённых мест приходилось не часто и поэтому даже в серьёзных случаях они долго оставались спокойными.
- Ну, я так я - делать нечего. На пару с лошадью протащили воз по заснеженному полю. Тяжёлая работа вынуждает человека проявить характер.
- Проехал - обрадованно воскликнул повеселевший, настырный и злобный мужичонка - ну будь здоров, счастливого пути, - и собрался было двинуться дальше.
- И тебе, всего хорошего - разгорячённый и взволнованный, с вскипевшей кровью, поже-лал дед, подойдя к мужику, и легко, шутя, пред его глазами переломил толстую берёзовую оглоблю, которой сани его крепились к лошади.
- Вот ты ездишь везде по ночам, а не боишься, что черти-то тебя там поймают где-нибудь - в шутку или в серьёз спрашивал деда его младший брат кузнец, человек верующий и очень религиозный. О некоем подобии чертей в человеческом облике, останавливающих одинокого путника на дальней дороге в глухом лесу, в волоке, людям приходилось иногда слышать. Но вся нечисть, как и полагается ей, видимо была хорошо обо всём осведомлена, и не хотела вставать на пути удачливого купца.
- Ничего я не боюсь - отвечал дед тревожащемуся за него брату.
Совсем молодым, возвращаясь из поездки, познакомился он на постоялом дворе с моло-дой, проворной хозяйкой и скоро пришёл туда жить. Земля в округе была отменная, много леса, разрабатывай полей, сколько хочешь и место удобное, от села недалеко. Внизу, под горой не большая речка Медведица, так же звалась и деревня. Спустя несколько лет, в течение которых он почти не спал, не то чтобы отдыхать, было у него уже десяток, другой гектаров, отличной, разработанной среди леса пашни, скотный двор с десятком коров, рига, овин, лошади и различные приспособления. Строился новый, большой, шестистенный дом, а в селе работала лавочка, полная разного необходимого людям товара.
Всё было бы хорошо, да вот так не всегда бывает. Надорвалась, помогая корчевать лес, будучи в положении, его неугомонная красавица жена. Трое детей остались без внимания и заботы. Какими радостными глазами, полными недавних слёз и надежды, встретили они вошедшую в дом стройную, темноволосую женщину, с ужасом увидевшую сидевшего на печи, заросшего коростами, четырёхлетнего Колю. Отмыть, накормить, согреть. Это была растившая и его, Серёжина бабушка. Дядя её тоже очень любил и всегда звал мамой. Был у неё когда-то муж, но уехал, убежал в столицу делать революцию, забрав с собой малолетнего сына, не доверив воспитание простой женщине и пообещав сделать из него в городе передового человека. На просьбу попа повенчаться ответила отказом.
- Толку нет, так нечего и ходить - сказала она, имея в виду свое первое замужество. Но, несмотря ни на что, жизнь шла своим чередом и соседки даже завидовали её, говоря, что Марии не жить, Егор всё сам делает.
Всё шло как нельзя лучше. Но в кипящем мозгу руководства, одержимого страстью пере-делать всё на новый лад, возникла новая блестящая идея. Увидев крепнущего мужика, занятого только своим хозяйством, ужаснулись от мысли, а ведь здесь-то, всё по-старому, где пролетариат, где равенство, и решили в очередной раз осчастливить мужика. И пришёл оттуда, из Москвы приказ о том, как надо жить и работать на земле. Говорящий, что была у тебя одна лошадь, одна корова и жил ты, как придётся, а теперь всё твое, бери, пользуйся вместе со всеми, дружно весело, не думая о наживе, об обогащении, о стяжательстве. Идея, рождённая беднейшими слоями пролетариат, плохо подходила для села, живущего вековыми традициями, но сомнения были чужды тем, кто взялся переделывать весь мир, а проверить новые глобальные идеи на практике мысль не возникала.
Немедленно, по всей необъятной стране стали создаваться коммуны, всё общее, в соб-ственности, только нижнее бельё. Сколько музыки, радостных слов в словах оратора. В руковод-стве самый, что ни есть пролетарий, дом, беднее не бывает, на столе в изобилии один самогон, который часто бывает не во что налить. Первым делом новоиспечённых руководителей наделили всеми полномочиями и оружием для быстрейшей перестройки сельского хозяйства и изменения всей психологии человека, складывавшейся веками и тысячелетиями, основанной на христианском учении. Оно и стало главным препятствием. Какие недостатки и противоречия обнаруженные в миролюбивом учении, послужили тому причиной, не ясно, да вряд ли это было важно. Главное, что пока есть у людей это знание и вера, что сильнее их лозунгов и револьверов, сердца и умы людей будут обращены не в их сторону, и ни о какой постройке нового общества, говорить не возможно. Слишком сложным, с множеством правил, обычаев и традиций, обременённый моралью и пугающей ответственностью, виделся мир под сводами храмов. Слишком тёмен и мрачен, упростить бы его, сделать светлее, освободить от гнёта всех этих стен, куполов, речей, да и самой, вошедшей глубоко в сознание, поработившей ум и сердце, всевышней власти.
Преградой на пути к господству новой морали и всей жизни стала великая, редкая, неопи-суемо красивая, с богатейшим внутренним убранством, церковь, перед которой их проповеди о светлом будущем как-то блекли, были непонятны и не нужны никакому трезвому здраво мысля-щему уму. И скоро она была закрыта, именно она, самая лучшая и красивая в округе, единствен-ная подобная. Исчезло богатство, купола, позолота и главным делом стало теперь обращение бывших прихожан в колхозников. Да только установившиеся в коммуне порядки и вся её жизнь, отпугивали от неё сколько-нибудь состоятельных мужиков сильнее, чем проповеди батюшки мучениями грешников в аду, от греховных соблазнов.
Во первых, там никто ничего хорошо не делал, а чаще вообще ничего не делали, не знали, не умели или не хотели. Богатства им не надо, у них никогда ничего и не было, но поскольку жить колхозник должен был не хуже кулака, надо было что-то делать. Тяжёлые мысли не давали покоя, отнимая время от и без того непродолжительного труда. Если работать круглыми сутками, как кулаки, тогда вообще зачем колхоз нужен. Ни один из вариантов не подходил, лучше, как всегда ни о чём не думать и по привычке облегчить душу, после чего всё становилось предельно простым и понятным. Вновь рекрутируемые колхозники только вспоминали о своих коровах и овцах, глядя на не сдавшихся ещё единоличников, скоро не то, что есть, но и четвертушку будет не на что взять. Они со своими амбарами, хлебом, скотом и всяким прочим добром, лишали всякого покоя, не спалось и не работалось на голодный желудок. Как так можно, чтобы не поделиться, надо обязательно, чтобы вместе. Только упаси господи с ними, у них ведь говорят, даже перекуров не бывает, надо чтобы они здесь, с нами.
- Работайте, работайте, есть-то весте будем - смеялся сидя на крылечке крайней, не самой богатой избы, над спешащими в поле соседям Семён, не одобрявший их рвения к работе. Не выдержал, пошёл, разработал поляну в лесу, засеял и тоже попал во враги, и был раскулачен. В один из праздников, через годы, когда выпившие старики стали вспоминать прошлое, он подошёл к деду, и взяв его за бороду, стал высказывать свои обиды, говоря, что сидел бы на крыльце, курил махорку, не гнался бы за вами, горя не знал бы. Работать, для кого, зачем? Нечего было сказать в ответ. Доброму человеку Бог даёт здоровье, разум и душевный покой, грешнику копить и собирать, чтобы отдать другому, сказал Экклезиаст. Но не о том же, что бы жить ничего не делая, только наслаждаясь. Сколько раз людям приходилось терять всё и начинать сначала, с верой, что только так, создавая, от трудов своих, и можно жить, заслужить уважение. Из воспоминаний и разговоров, у Сергея сложилось определённое представление о прошлом, представшем примерно в таком образе.
- Работаешь - сказал подошедший в кожаной куртке председатель, с непременным, ле-жащим в кобуре атрибутом новой власти.
- Работаю - ответил дед, не желая вести разговор.
- Пашешь.
- Пашу.
- Сеешь, убираешь.
- Убираю - слова казались пустыми и бессмысленными, отвечать не хотелось, а для серь-ёзного разговора тому нужно было хотя бы проспаться.
- А куда повезёшь? - продолжал, глядя в землю председатель.
- Налоги платить, сдавать - разговор начал раздражать Егора, в голосе появилась резкость.
- Продавать - добавил не твёрдо стоящий на ногах председатель.
- Да уж, много теперь продашь, самим бы с голоду не помереть.
Не рассуждай много, не раз говорила ему новая жена, а то заберут, как брата-то твоего, Василия. Он и не хотел не о чём говорить, приятелями они не были, а опохмелиться у него было нечем, и он старался понять цель визита к нему обладателя кожаной куртки. Хотя много предпо-лагать было нечего. Разговор этот был неизбежен, но верить в такое, противоречащее всей реальности, отказывался разум. У них-то реальность была иная. Живя у реки, значительную часть времени они проводили за рыбной ловлей, привыкнув брать то, что не сеяли, не пахали. Любили поблуждать по лесу. Во время такого прекрасного времяпровождения в голове рождалось немало разных замечательных светлых мыслей. Рыбка да грибки, пропадай деньки, смеялись над такими пристрастиями прочие жители. Сейчас видимо этот рыболов решил поймать улов повесомей.
- Ты вот всё о себе - не унимался, подводя к чему-то разговор председатель, - а надо и о других думать.
- Работать надо, а не думать - не зная, куда деться от неприятного собеседника, отвечал дед, - власть пусть думает.
- Вот я и думаю - как о чём-то давно решённом, быстро выложил председатель - что привезёшь ты скоро всё свое добро к нам в колхоз и будешь работать вместе со всеми, а не для себя одного. Люди, город, рабочие, тоже хотят есть.
- А я чего делаю, мне одному это не съесть. Да голодных, сколько не ездил, пока не видал. Хочешь есть, приходи, помогай, накормлю, заплачу. Вон они, не обижаются, сами приходят, показал он на управляющихся со скотом женщин.
- А сам сколько имеешь.
- Сколько работаю, столько и имею, а с тобой вместе не хочу. Ты в своём - то дому не зна-ешь, чем заняться.
- Зато ты всё знаешь, вот и будешь делать.
- Для чего тогда ты будешь нужен.
- Не понимаешь ты Егор ситуацию, не понимаешь - отняв немало времени, уверенный в своей правоте, спокойно проговорил председатель.
- Да всё я понимаю, что соображаешь ты неплохо. Хорошо устроился, не зря стараешься, преданность доказываешь. Только надолго ли.
- В общем, так Егор, два дня тебе сроку и чтобы дома ни крошки, ни зёрнышка, ни одной курицы не осталось. А то последуешь за братом своим.
Затаился Егор, не желая верить, что вся жизнь и все труды его пропали. Но успел ничего решить, как в тот же день пришли, забрали, и на его же лошадях вывезли всё, что представляло хоть какую-нибудь ценность, оставив только то, что было на себе. Разобрали и увезли новый дом, построив из него маслозавод. Ладно, хоть так. В другом хозяйстве, у второй Серёжиной бабушки, тоже новый, уже отделанный, с узорами дом увезли и бросили, он долго валялся за селом, потом всё просто сожгли. Не раскулаченным в деревне не остался ни один дом, чтобы не было ни одного примера, факта, что можно жить как-то иначе, заниматься чем-то ещё, что-то предпринимать, выдумывать, строить.
Держа маленького Серёжу на коленях, бабушка вспоминала иногда оставшиеся от того страшного времени частушки.
- Штаны спали, штаны спали, потихоньку съехали, все Гришонки на тележке собирать по-ехали. В районе была ещё одна Медведица, и недолго думая, для удобства, деревню располагавшуюся на высоком угоре, или ещё гриве по местному, от чего и возникло новое, уменьшенное название, поскольку всяких грив в округе тоже было уже много, решили переименовать.
От тех первых колхозов, в памяти осталась только бабушкина частушка.
- Вышла курочка на улочку, воткнула в землю нос, больше разу не снесуся, заморил меня колхоз.
Предупреждённому об аресте деду, удалось уйти, скрыться в лесу, в дальней глухой де-ревне. В округе для него не было незнакомых мест и всюду друзья. Надеялся, что всё ещё может образумиться, и что без него оставят в покое, не выселят и никуда не отправят семью. Чтобы не помереть с голоду, бабушка с малолетним Колей вынуждены были ходить просить милостыню. Все самые уважаемые, умные и трудолюбивые люди, стали никому не нужными изгоями и врагами. Находясь в гостях у своего второго деда, половину жизни которого заняли армия, тюрьма, и война, слушая его воспоминания о прошлом, учившийся в школе Сергей и знавший историю только из учебников, как-то заметил.