Я старательно намылил щеки, и только успел провести разок лезвием, как задребезжал телефон. Рука дернулась, и пена живописно окрасилась в розовый цвет. Моя пижонская страсть к опасным бритвам должна была однажды привести к подобной развязке.
Швырнув бритву в раковину, я, согласно требованию ситуации, выматерился и бросился в прихожую.
- Алло?
- Зимин? - вкрадчиво осведомилась трубка.
- Ну...
- Проверьте-ка, родной, почту - вам должно кое-что прийти.
Гудки. Некоторое время я отражался в зеркале с прижатой к щеке телефонной трубкой и был похож на пьяненького Санта-Клауса, сообщающего в полицию о нападении хулиганов. Потом опомнился, вытер морду о подол рубашки и спустился к почтовому ящику.
Я уже догадался, что именно меня поджидает, но радости от торжества своих аналитических способностей не испытывал. Какое там...
Повестка требовала завтра, к десяти часам явиться в милицию для дачи показаний в качестве обвиняемого. Этот баран Коблов все-таки осуществил свою угрозу. Вот т-тварь!
Жаль, что он тогда появился не вовремя - я так и не успел... того... этого... его жену... Ну ладно, хоть ему навалял. Мало, видать. Ладно... Посвятим и этот день плотским удовольствиям. Помирать - так с музыкой.
Через минуту Лиса уже ехала ко мне, а я стоял перед раскрытой створкой бара, прикидывая, хватит ли выпивки.
Я склонялся к мысли, что хватит. Но уже к вечеру знал ассортимент и цены всех близлежащих магазинов.
Утром я с трудом разлепил веки и лежал без движения некоторое время, удивляясь самому факту своего пробуждения: судя по количеству пустых бутылок, у меня были все шансы захлебнуться ночью в собственной блевотине.
Лиса спала рядом, раскинув в стороны руки с обломанными ногтями. Сначала я слегка удивился этому таинственному явлению, но потом вспомнил некоторые подробности вчерашнего, и появление Лисы в моей койке стало понятным. Оставались загадкой ее обломанные ногти.
Загадка эта быстро разрешилась, как только я предпринял попытку подняться: спина и задница отозвались таким диким жжением, будто я сутки закрывал собой дыру в улье, предотвращая утечку пчел. Так... И с эти ясно. Кажется, я даже врезал ей вчера за это... Впрочем - плевать. Надо вышвырнуть ее к чертовой матери. Или пусть спит? Пусть. Заслужила. О, Боже, как не хочется никуда идти... Скотина Коблов, убить его надо было...
Оставив для бедной Лисы денег и выпив чудом сохранившегося от вчерашнего изобилия пивка, небритый и с нечищеными зубами я отправился в милицию, шатаясь, как перепивший портвейна второгодник. Ноги были ватными, и тошнило так, словно я сожрал собственные стельки.
В общем - жизнь прекрасна и удивительна.
В таком состоянии я через полчаса доплелся до отделения, которое было в пяти минутах ленивого хода, и плюхнулся там в коридоре на скамейку.
До назначенного времени оставалось еще около четверти часа, да у меня и не было оснований спешить. Я прислонился к стене и с чистой совестью впал в коматозное состояние.
Вывел меня из него молодой капитан.
- Вы ко мне? Как ваша фамилия?
Я хрипло назвался.
- Вот что, - произнес он, постукивая пальцами по пустой кобуре. - У нас сейчас как раз гражданин Коблов... Вы подождите еще немного. Когда мы с ним закончим, то займемся вами.
С моей стороны никаких возражений не последовало, и "Следак" вновь исчез за дверью.
Ждал я долго, не меньше часа. Коблов так и не выходил. Я начал медленно звереть. Мало того, что меня плющило с похмелья, так я еще, хоть и нацепил, как порядочный, часы, но завести их забыл, и это "безвременье" меня доконало.
Есть у меня привычка - постоянно поглядывать на часы. Отсутствие их для меня - все равно, что для курильщика - отсутствие сигарет.
Вдруг я почувствовал, как моей ноги коснулось что-то теплое и явно живое. Я нагнулся, пошарил под лавкой и нащупал некое существо, покрытое свалявшейся шерстью. Существо тихонько заскулило.
Собака.
Приняв мое прикосновение за ласку, она застучала хвостом по пыльному полу, выбралась на свет божий и доверчиво положила грязные лапы мне на колени.
Взгляд ее действительно был умен, это правда. Впрочем, я ни разу не встречал собак с глупыми глазами. Да... Но видок этой псины лишь усугубил мое скверное самочувствие.
Она была явно бездомной, неопределенной породы - что-то вроде болонки, у которой и мамаша, и папаша страдали хроническим алкоголизмом, а зачатие своего чада произвели за трубой теплотрассы как раз в то время, когда там работал рентгеновский дефектоскоп.
Шерсть у этого создания была какого-то серовато-коричневого цвета, с залысинами и свисала под брюхом грязными колтунами. Сразу было видно, что пес давно не знал мучений стрижки, купания и вычесывания. Одного уха не хватало, другое было обкусано, - следы бурной юности, - и все в болячках.
Когда собака зевнула, обдав меня при этом зловонным дыханием, я увидел, что у нее выбиты передние зубы. Это наталкивало на определенные мысли.
Я кое-что знал о тюремных развлечениях и любовных утехах.
В общем, собака не могла вызывать ничего, кроме омерзения. Но...
Сам не зная почему, я вдруг принялся гладить ее.
Быть может, с пьяных глаз почувствовал с ней какое-то родство, может - рассчитывал вызвать у себя рвоту...
Черт его знает, но я гладил ее и разговаривал с ней, корчась от отвращения, которое, разумеется, никуда не делось.
Говорил я примерно следующее:
- Собачка ты моя бедная!.. Ой, какие мы грязные! Болеем? Болеем... Вот и купаться не любим... Голодная? Да я вот и сам еще ничего не ел сегодня, да... - и прочую чушь собачью. За этим занятием меня и застал Коблов, соизволивший, наконец, выйти. Следом высунулась голова капитана и попросила нас обоих подождать.
Опять ждать...
Коблов уселся напротив и уставился на меня, как мне показалось, с ненавистью. Чтобы не смотреть в его сторону, я еще плотнее занялся этой тварью и ублажал ее всякими там поглаживаниями и почесываниями, не переставая сюсюкать.
Собака при появлении Коблова проявила заметное оживление и пару раз подбегала к нему, но каждый раз неизменно возвращалась ко мне за новой порцией ласки. Коблов молча наблюдал за нами.
Так прошло минут десять. А потом он встал и снова зашел к следователю.
Вскоре тот показался на пороге, чем-то заметно раздосадованный. Не глядя на меня, сообщил:
- Дело меняется, гражданин Зимин. Вы можете идти, обвинение против вас снято. А вы, гражданин, - обратился он к собравшемуся выходить Коблову, - пока останьтесь.
- Я сейчас, - ответил он. - Мне нужно кое-что сказать этому человеку.
- Ну-ну. Только без драки, если можно.
- Можно.
Мы вышли на улицу. С минуту Коблов молчал, нервно дымя сигаретой. Я стоял безразличный ко всему. Если б Коблову пришла в голову мысль прикончить меня, он бы не встретил ни малейшего сопротивления.
Наконец, он раскрыл рот.
- Ты понял, почему я это сделал, Зимин? Почему я забрал заявление?
Я промолчал. Тогда он продолжил:
- Думаешь, я тебя испугался? Н-ет, Зимин... Я это сделал из-за нее.
- Из-за кого? - не понял я. - Из-за Лены?
- Заткнись ты! - прошипел Коблов в ярости. - Не произноси при мне этого имени! Я это сделал из-за нее, - и он кивнул на собаку, которая увязалась за нами следом, и теперь крутилась под ногами. - Из-за Дэззи... Это собака моя, Виктор.
Он впервые за долгие годы назвал меня по имени. Я это оценил.
- Я не понял тебя, Денис. Объясни.
- Чего тут... Ты приласкал ее. Ее даже... она б... я держу ее... В общем... - сложно передать его лепет, но что-то в этот роде.
- Ладно, Денис, думаю, я все понял. Но мне кажется, за это достаточно простого рукопожатия...
- Она и в самом деле уродлива, Витя. Ведь так? Она ведь действительно тошнотворна?
- Ну, как тебе сказать, - я сделал вид, что задумался. - Таких собак много. Видел и похуже... То есть, я хотел сказать...
- А руки я тебе никогда не подам, Зимин, ты уж не обижайся... Потому, что ты такая...
Он не договорил и, выбросив окурок, исчез в здании.
Собака потопталась в нерешительности, подошла к двери и улеглась рядом. Через секунду дверь раскрылась, и мягкий присвист зазвал Дэззи внутрь.