Ха-ха-ха! Конь на обед - молодец на ужин!
Комар.

Ближе к полудню, когда солнце добралось почти до самого зенита, Иван подъехал к развилке. Между разбегающимися дорогами на коврике из пыльной травы самодовольно развалился огромный валун.  Даже не спешиваясь, царевич мог разглядеть, что на поверхности его было что-то высечено, причем очень давно, потому что от времени надпись поистерлась, и кроме того, что она  существовала, ничего более различить с высоты спины Бердыша было невозможно.

- Это он! - радостно, словно при виде давно пропавшего и внезапно нашедшегося родственника, воскликнул Иванушка, - Я читал! Здесь должно быть сказано, куда ехать дальше, и что на каждой из дорог должно случиться! В "Приключениях лукоморских витязей" королевич Елисей встретил как раз такой же в шестнадцатой главе, когда он поскакал в  Караканское  ханство  чтобы спасти королевну Хвалиславу из лап хана  Чучума!

И он осторожно сполз с седла, довольный в глубине души, что нашелся наконец более-менее  благовидный предлог снова почувствовать под ногами землю.

Переступая так, будто седло все еще оставалось у него между ногами, царевич приблизился к камню, бережно стер колючую придорожную пыль и, прищурившись, постарался разобрать, что там было написано[1]. При других  обстоятельствах ученый вьюноша мог бы с удовольствием  припомнить  словечко "эвфемизм", но сейчас он смог только густо  покраснеть  и  попятиться назад, часто-часто моргая белесыми ресницами.

"Но это же неправильно!" - смущенно недоумевал бедный Иванушка, тщетно стараясь  изгнать из памяти прочитанное и чувствуя,  что  начинают пылать не только щеки, но и уши. Во  всех  историях  о  героях  и приключениях, которыми он зачитывался при свете лучины под одеялом,[2] все без исключения витязи на распутье всегда находили большой камень[3], а на камне том[4] были указания  герою, куда двигаться дальше[5].  

Может быть, в  настоящей  жизни не всегда все бывает так, как написано в книгах?..

Но нет,  такая  крамольная мысль не могла прийти в голову нашему царевичу. По крайней мере, не сейчас.

Иван неуклюже взгромоздился на Бердыша, равнодушно пожевывавшего удила, повторяя заученные с детства строки из "Приключений лукоморских витязей": "... и  прочел Елисей-царевич на камне таковы слова: "Направо поедешь - убитому быть, налево поедешь - коня потеряешь..." - но всё без пользы. Хулиганские рифмовки не желали уходить из головы, а жар смущения заглушал даже боль в определенном месте, порожденную четырьмя часами езды в непривычном жестком седле на непривычном тряском коне по непривычной колдобистой дороге.

Вообще-то, непривычно было все: слишком горячее солнце,  слишком тяжелый меч, слишком широкая спина коня, слишком однообразная дорога, в то время как у остальных витязей, пустившихся в  дальнее  опасное  странствие, приключения начинались сразу с третьей страницы, самое позднее, с первого абзаца четвертой. Ни о боли в перенапряженной спине, ни о мозолях на уже упоминавшемся месте, ни о раскаленной кольчуге, немилосердно обжигавшей щеки и  подбородок при малейшем прикосновении, ни о забитых густой дорожной пылью легких в "Приключениях" не  говорилось, а о том, что делать, если на развилке дорог не окажется указателя, даже не упоминалось. Казалось, такая возможность просто не  приходила в голову автору этих "Приключений", а также  авторам прочих 'походов', 'странствий', 'подвигов', "одиссей",  "похождений"  и  прочих "путешествий", когда-либо побывавших в Ваниных руках.

Дабы утвердиться в вере, Ваня достал из переметной сумы любимую книгу и нашел нужную главу. С гравюры на него самоуверенно глянул розовощекий здоровяк в блестящей кольчуге и замысловато изукрашенном шеломе - королевич Елисей, о приключениях которого и повествовалось на четырех тысячах страниц этого фолианта. "Уж он-то бы знал, как поступить", - уныло подумал Иван, бережно сдул с картинки конский волос, закрыл книгу и осмотрелся.

Дорога, ведущая направо, терялась в поле, где, насколько  хватало глаз, скучная желтоватая растительность покрывала всё пространство от края до края. Другая, попетляв среди холмов, скрывалась в  лесу в полуверсте от перепутья. Никакого  преимущества  одного  направления перед другим царевич не находил, кроме одного: лес обещал  некоторое разнообразие и прохладу.

Это и оказалось решающим. Царевич сурово нахмурился, сделал и оставил попытку выпрямиться, вместо этого просто подбоченился и  резко пришпорил коня, как Елисей делал это раз по пять на каждой странице. Флегматичный Бердыш, разморенный жарой  и  не ожидавший столь внезапного пробуждения от своих лошадиных грез, встал на дыбы - и понесся стрелой, поднимая тучи пыли, которые долго еще не оседали и после того, как конь и вцепившийся  ему смертной хваткой в гриву всадник[6] скрылись  в стене леса.

Через полверсты природное миролюбие скакуна взяло верх, и он снова перешел на размеренную трусцу. Иван выровнял себя в седле, морщась и вздрагивая от боли в натруженных  ягодицах. Постепенно  ему становилось ясно, что час конных прогулок  с матушкой вокруг дворца[7] и настоящее путешествие отличаются как деревянная лошадь от настоящей. Конечно, он и раньше подозревал об этом, но говорить на эту тему с  маменькой  у него не было никаких сил. Поначалу он, конечно, пытался, и  даже настаивал, чтобы ему позволялось скакать на коне, рубить лозу,  метать копьё и обучаться фехтованию вместе со старшими братьями, но после первых синяков, рассеченной брови и  вывихнутой  лодыжки[8]  все  разговоры  с царицей на эту тему заканчивались одинаково. Со слезами на глазах она заламывала руки и твердила, что он не любит свою мать, что хочет, чтобы она зачахла от горя, если с ним что-нибудь случится, что с ним просто не может ничего не случиться, так  как он родился восьмимесячным, всегда в детстве болел, что он гораздо слабее своих братьев, и вообще он всё еще ребенок.

Но так  как тайком заниматься ратным делом не получилось[9], после заступничества отца сошлись на недолгих прогулках верхом на самой смирной лошади и на еще более  коротких уроках фехтования один раз в месяц. В оставшееся время младший царевич находил себе утешение в библиотеке дворца в обществе летописей, записок путешественников и книг о захватывающих дух  приключениях и опасных походах и грезил, грезил, грезил...

Как послушный сын, он старался не огорчать родителей, но решимость  его  испытать себя в настоящем деле тихо росла прямо пропорционально количеству запретов, налагаемых на  младшенького  заботливой  царицей  Ефросиньей. А когда таинственный супостат повадился портить золотые  яблоки[10] в царском саду, Иван просто не мог не выследить вредителя. Когда же царь Симеон загорелся желанием послать сыновей на поиски жар-птицы, Иванушка  сурово поставил родителей в известность, что в понятие "сыновья" он входит тоже, и что нет, никакого дядьки ему в попутчики не надо, и охраны тоже, и дружина пусть займется своим делом, а я сам всё знаю и умею. Я читал.

И на следующий день, опасаясь, что стань он выслушивать ужасные упреки, пригоршнями бросаемые ему в лицо безутешной матушкой, решимость его растает, он с братьями поутру покинул дворец.

Распрощавшись с ними  на первом перепутье, сопровождаемый последними братскими советами и  наставлениями[11], Иванушка вдруг понял, что впервые в жизни оказался совсем один в  незнакомом  месте, и действительно почувствовал себя маленьким  заблудившимся  ребенком. Как страшно и одиноко сразу стало ему! И только звеневшее еще  в  ушах "Вань, ей-богу, вернись, мы сами справимся" не дало ему тут же развернуть коня и помчаться во весь дух обратно во дворец.  А  потом  первый испуг прошел и, подбоченясь и горделиво озирая окрестности, Иванушка почувствовал себя сразу королевичем  Елисеем, Рыцарем в Слоновой Шкуре и путешественником Геоподом Трилионским в одном  лице. И ему сразу стало немножечко лучше.

"Я ее обязательно найду, - сосредоточенно рассуждал Иван под мерный шаг Бердыша. - Третий и младший сын царя обязательно возвращается домой победителем, об этом везде говорится, а ведь люди, писавшие книги, наверняка в этом кое-что смыслят. Конечно, Дмитрий и Василий сильней, ловчей и опытней меня, но я ведь третий и младший, а это значит, что повезет только мне. По правде, это даже нечестно по отношению к брательникам - но увы, никуда от этого не деться. Так в мире заведено, авторы всех книг это в голос твердят. Не знаю как, но я обязательно разыщу жар-птицу, сколько бы времени и сил у меня это бы ни отняло. Я докажу, что я не ребенок! Деточка!.. Я тоже кой-чего стою, между прочим!'

Вспоминая старые обиды, Иванушка сердито мотнул головой, поднимая с шелома тучи пыли, прочихался - и снова погрузился в приятные раздумья.

'Надо придумать какой-нибудь план. Да. Точно. Во всех книгах главный герой всегда придумывает план.  Например, надо начать расспрашивать людей, кто-нибудь, да знает, не может же быть  так, чтобы никто и никогда о ней больше не слышал!'

Довольный собой, царевич нетерпеливо огляделся, готовый приводить свою идею в исполнение - и насупился. Людей вокруг было не слишком много, чтобы не сказать совсем никого. Может, в поле, куда он не свернул, он уже доехал бы до деревни? Может, вернуться?..

Иванушка фыркнул. Кто и когда слышал про лукоморских витязей, возвращающихся только потому, что поехали не туда?! И подумаешь, деревня! Наверняка эта дорога ведет в какой-нибудь город, или даже в другое государство! Уж там-то всем наверняка известно про жар-птицу, ибо наставник Олигархий всегда цитировал Демофона, приговаривая: 'Нет пророков в своем отечестве'. Но если их нет в отечестве своем, значит все они собрались в оте..."

Если бы поводья не были намотаны на  руки  царевича,  он  был  бы навзничь сброшен на землю взвившимся вдруг Бердышом. Ошалевший,  ничего не понимающий Иван вдруг повис между небом и землей, не успев  даже испугаться. Под ногами у скакуна мелькнула и пропала серая тень волка, конь с места рванулся в карьер и понесся, не разбирая дороги, в лес, волоча Иванушку за  собой.

Словно обезумевший, перескакивал он через валежник, ломился напролом сквозь кусты, давил муравейники и ломал нависавшие сучья, и,  казалось, даже не чувствовал веса поверженного всадника. Оглушенный, избитый о коряги царевич не мог даже крикнуть. Небо, деревья, земля слились воедино, закружились в бешеной карусели, замелькали, как будто захотели поменяться местами, но не могли остановиться. В разорванном платье, с разбитой головой и разодранным в кровь лицом, Иванушка зажмурился и обмяк, даже не пытаясь уже освободить  руки...

Если собрать в единое целое осколки (вернее, обломки) мыслей и  ощущений Ивана в тот момент, то после тщательной и  продолжительной  судебно-медицинской экспертизы можно было бы с изрядной  долей  вероятности предположить следующее: "Лучше бы он затоптал меня на дороге."

Милосердное беспамятство охватило Ванюшу задолго до того, как  не выдержали очередного рывка и лопнули поводья, и взбесившийся  иноходец унесся в лесную глушь, оставив беспомощного  неподвижного  хозяина  на произвол леса.

                                                                *    *    *

Больно.

Как больно!

Почему так больно?..

И холод.

Где я?

Что случилось?

Мама!

Что со мной?

Мама!..

Мама. Мама здесь.

Мама! Почему  так сыро кругом?!

Что это?!

Мама? Почему оно такое  холодное? И скользкое? Мама!..

Тяжелым прыжком компресс переместился со лба на грудь. Царевич  с усилием разлепил веки, или ему только показалось, что он это сделал, и обнаружил, что глядит прямо в глаза огромной лягушке. На голове у  лягушки что-то блестело.

- Иван? - строго спросила лягушка.

- Иван, - скорее подумал, чем выговорил, он.

- Царевич? - продолжила допрос лягушка.

- Царевич, - как завороженный подтвердил Ваня.

- А стрела где? - не отставала лягушка.

- Во дворце Стрела. У меня Бердыш был.

Казалось, лягушка засомневалась.

- Это что еще за новая мода? Стрела должна быть, как испокон веков заведено. Ну, ничего, я еще изменю эти легкомысленные порядки в вашем царстве!

Несмотря на всю нелепость положения, Ивану представил лягушку авторитетно насаждающей свои земноводные правила  в  Лукоморье  наперекор  отчаянным протестам папеньки с маменькой, и ему стало смешно. Пересохшие губы сами собой растянулись в ухмылке. Какой дурацкий сон!..

Иванова улыбка лягушку рассердила.

- Ишь, лыбится! - недовольно квакнула она. - Под  венец  пойдем,  я посмотрю, как ты лыбиться будешь!

- Под какой венец? - не поняв, переспросил Иван, все еще блаженно улыбаясь.

- Не крути, не крути! Свадьба наша на завтра должна быть назначена,  я всё знаю!

- К-какая свадьба? - улыбка медленно сползла с лица царевича.

- Известно какая. Вставай, женишок, - безапелляционно скомандовала  лягушка.

Иван почувствовал, как вопреки воле руки и ноги его зашевелились, предпринимая попытки оторвать от земли и всё остальное, несмотря на мгновенно проснувшуюся боль во всем изломанном теле.

- Пошли во дворец. Батюшка, поди, нас уж заждался.

- Т-твой... батюшка?

- Твой! - гневным эхом квакнула лягуша и добавила: - Шевелись, шевелись, чай, не красна девица. Подумаешь, шишку набил. До свадьбы заживет.

- П-погоди... До чьей свадьбы? - гудящая голова царевича соображала плохо, но  тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали  зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. - Лягушки не могут... То есть, у лягушек не бывает... То есть, с лягушками нельзя...  -  но  все  это  не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед  наглой амфибией.

- Несовершеннолетний я! - выпалил он наконец.

- Как - несовершеннолетний? - не поверила лягушка.

- Никак! - радостно доложил Иван. - Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж... тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!

Лягушка подозрительно прищурилась.

- Что-то ты хитришь, Иван-царевич, - покачала она головой. -  Ведь  ты точно Иван? - как будто что-то вспомнив, спохватилась она.

- Иван.

- Царевич?

- Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.

- А какой державы?

- Лукоморья.

- Как - Лукоморья? А разве не царства Переельского?

- Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! - поспешно добавил он.

- Надо же, как вышло, - покачала головой лягушка и, Иван мог  бы  поклясться, хлопнула себя лапками по  бокам.  -  Ну,  извиняй,  Иванушка, обознатушки получились, - тон лягушки  сразу  сменился  на  смущенный, и она сокрушенно развела наманикюреными перепончатыми лапками. - Эко, сама  виновата,  не  спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже... А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой... - неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:

- Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой  разнесчастненький, солнышко красное... Ну ничего, Василиса тебе сейчас поможет, бедненькому, потерпи, миленький, потерпи, сейчас легче будет, - и  лягушка принялась творить в воздухе замысловатые пассы передними  лапками и что-то бормотать еле слышно себе под нос. Черные влажные очи ее, казалось, заглядывали в самое нутро Иванова черепа и еще глубже. Все  поплыло перед глазами Иванушки, завертелось, закружилось, он почувствовал, что проваливается в мягкую, теплую, бездонную пропасть - и всё вдруг пропало.

Пришло забытье.

                                                                 *    *    *

Иван проснулся, и еще не открывая глаз, счастливо улыбнулся. Какой хороший был сон!.. Что же снилось? Вот ведь, е-мое, забыл! Но что-то доброе, веселое, чудесное...

И вдруг воспоминания прошедшего дня как ведро холодной воды  выплеснулись на него - и побег из дома, и развилка с камнем,  и  волк,  и сумасшедшая скачка по лесу, и... и... А что было потом? 

Царевич  напряг память.

Падение, боль, удар, а потом... потом...

На этом воспоминания как топором отрубало. Как Иван ни силился, никакого "потом" в памяти  найти не мог. Пусто. Провал.

Пожав плечами, Иван потянулся и осмотрелся. Под ним было ложе из сухого мха. Под головой, вместо подушки - куча листьев. Меч  и кольчуга лежали рядом, а от всего Иванова платья исходил  тонкий  аромат чистоты и лаванды. Бегло осмотрев себя, Иван не обнаружил на одежде ни единой дырочки, ни одного, пусть даже самого крошечного, пятнышка. Прислушавшись к  ощущениям, он пришел к выводу, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. И это привело его в полнейший тупик, да там и оставило.

Воспоминания о семи-восьми  сломанных ребрах и паре-тройке вывихов у него, несмотря ни на что, сохранились вполне явственно. И если чистоту и целость одежды можно было  при  изрядной доле выдумки объяснить таинственной лесной прачкой-альтруистом или феей-белошвейкой (эко загнул-то!), то отсутствие  тяжких телесных  повреждений никаким объяснениям не поддавалось. Точка.

Перестав тогда мучить голову попытками объяснить необъяснимое и  нашедши небольшое успокоение в том, что на странице семьсот сорок шесть "Приключений  лукоморских витязей" королевич Елисей испытал нечто похожее, попав в  чертог русалок-весталок, Иван встал, пристегнул меч, надел кольчугу и осмотрелся.

Лесная постель его находилась под густым ореховым кустом.  Справа насвистывал, нашептывал и раскатывался барабанной дробью старательных дятлов лес, слева, шагах в пятнадцати от орешины,  начиналось  болото, довольно уютное и симпатичное, покрытое  широкими  мясистыми  листьями кувшинок и роскошными белыми цветами водяных лилий. Болото как болото, пожал плечами царевич, вот только разве что кроме...

Иван быстро подошел к воде и поднял с листа ближайшей  кувшинки  заинтересовавший  его предмет.

Стрела.

Что-то глубоко скрытое и неясное тихонько дзенькнуло в глубине памяти и тут же пропало: Иван даже не успел уловить его присутствие. Еще раз пожав плечами, он положил стрелу обратно и шагнул под полог леса.

После трех часов блуждания по  овражкам,  ручьям,  перепрыгивания через поваленные деревья и продирания через колючие кусты походка Ивана стала несколько менее уверенной.           Солнце клонилось к закату, в  лесу быстро темнело. С каждым шагом сомнения в том, что он заблудился, таяли. Зато сомнения в том, что следовало предпринимать при подобного рода оказиях, росли и крепли.

Кричать?

Что?

Да и не к  лицу это витязю Лукоморья - при первых же крошечных затруднениях начинать  вопить  как малому дитяти.

Посмотреть на солнце, чтобы определить, где какая сторона света находится?

Но солнца видно уже почти не было, да и что с этим знанием было делать, царевич не представлял, даже при условии, что  он сможет вспомнить, как эти стороны называются и сколько их всего. 

Разбить бивуак прямо на том месте, где он сейчас стоял?

Но, во-первых, он не был уверен, что почти полуметровый муравейник был таким  уж  подходящим местом[12], а во-вторых, огниво,  плащ,  шатер, складная мебель, переносная русская печка и съестные  припасы  находились в переметных сумах на Бердыше, а Бердыш...

Царевич отогнал от себя горькие мысли о своем первом и, вполне возможно, последнем  приключении перед тем, как умрет от голода и истощения под ракитовым  кустом[13], и печальный ворон разнесет по свету весть о его  славной кончине[14]...

Поразмыслив над этой возможностью, Иван пришел к выводу, что, пожалуй, мысль о крике о помощи была не такой уж и плохой.

Но не такой уж и хорошей, понял он через двадцать минут  усердного ора.

Другие возможности Иван  решил  обдумывать  на  ходу  и  тронулся дальше в путь, осторожно выбирая дорогу в сгущающихся сумерках  и  зарослях малины.

'Следуя генеральной тенденции, - изо всех рук отмахиваясь от вездесущих комаров, размышлял он, - вряд ли я в данном конкретном случае должен стать каким-то исключением из правил. К королевичу Елисею, например, на странице двести семьдесят один в  таком  же  точно положении явился старичок-лесовичок и проводил его до Соснового  Посада, где его уже поджидала душа-Услада, младая  княжна,  которая  потом окажется его сестрой, которую украли и подменили в младенчестве... или подменили и украли?.. или наоборот?.. короче, которая потом попадет  в рабство к душегубу Костюну, у которого ее за сто бочонков  золота  выкупит обманом эмир Тарханский, потому что  ему  его  звездочет,  который окажется внучатым племянником свекра двенадцатой  лучшей  подруги  его семьсот шестнадцатой младшей сестры, которого он  заточил  в  каменный мешок на дне самого глубокого ущелья, признался под  страхом  вивисекции, что он, то есть, она, нет, не она, а эмир, нет, то есть,  звездочет...'

Огонь!

Костер!!

Люди!!!

Не разбирая более дороги, спотыкаясь и падая, помчался он к слабому огоньку, мерцающему  впереди  среди деревьев. Иван  боялся  поверить  своим  глазам,  боялся  оторвать  от света взгляд - а вдруг он исчезнет, и больше не появится?

            Перелетев через очередную коряжину, Ванюша обнаружил у себя в голове две чрезвычайно полезные и интересные мысли, хотя и не мог взять  в толк, откуда они там появились.

Мысль первая: а не снять ли мне шпоры?

Мысль вторая: а если там разбойники?

Так, со шпорами в руках и мыслью номер два в голове, подкрался он неслышно[15] к тому месту, где должен быть костер. Между ним  и  огнем  оставалась еще пара елок и густой куст шиповника.

"Ну почему все,  что  растет  в  этом  дурацком  лесу,  должно  обязательно  быть  таким  колючим?!" - взмолился безмолвно царевич, отчаянно дуя на пальцы. То приседая, то поднимаясь на цыпочки и вытягивая шею, он безуспешно старался разглядеть, кто же там был у костра.

Огонь был невелик. Он неровно горел, отбрасывая слишком много теней во все стороны маленькой - шагов в пятнадцать - прогалины, а  услужливое воображение дорисовывало все подробности,  которые  глаза  отказывались ему предоставить. И уж лучше бы оно взяло себе выходной на этот вечер!..

В мерцающем свете костра ему мерещились то гигантские угрюмые фигуры с черными плащами на покатых плечах, угрожающе привстающие с  земли,  то оскаленные пасти готовых к прыжку отвратительных чудовищ, то нечто черное, бесформенное, извивающееся, злобное медленно  подплывало к тому месту, где царевич укрылся, просачивалось между веток исподтишка, обволакивая, обтекая, заглатывая неподвижную  одинокую  человеческую фигурку, чтобы...

"Хватит!" - царевич изо всех сил захлопнул себе ладонью рот, чтоб не взвыть от ужаса. - "Или я прямо сейчас выйду туда, к костру, или..."

Отсеченное продолжение этой мысли гласило: "Или я  сейчас отсюда ТАК побегу!.."

И он одной недрогнувшей рукой раздвинул шиповник, а другой потянулся к рукояти меча.           Рука его застыла в воздухе, потому что в эту секунду он осознал, что третьей рукой он все еще зажимает себе рот.

Мгновенно проведя инвентаризацию всех своих частей тела, Иван обнаружил, что рука у рта была не его, и еще в процессе  нашлось  нечто холодное и острое, уткнувшееся ему прямо в шею,  что  спокойствия  отнюдь не добавило. Предпринять какую-нибудь глупость царевич не успел, потому что  в этот же самый момент кто-то[16] жарко дыхнул ему в ухо:

- Иди вперед и не трепыхайся. Дернешься - отрежу голову.

Неестественно прямо, изо всех сил стараясь не делать лишних  движений (он даже глазами повести боялся!), Иван попер через  кусты на полянку к костру.

- Стой! - скомандовал тот же голос, - Сколько вас здесь, говори!

- Кого? - рискнул покоситься за спину с предсказуемым эффектом и успехом Иван.

- Дурака не валяй, - с угрозой предупредил голос, и Иванушка  вдруг  подумал, что маньяк с кинжалом, кажется, едва ли старше его. Это  придало ему смелости, и он почти недрожащим  и  неиспуганным  голосом вдруг почему-то прошептал:

- Я один. Я заблудился. Я на огонь пошел. Я ничего плохого не  сделал. Я только перевочинать... переченовать... пере... то есть, ночь провести... хотел попроситься.

Давление кинжала ослабло.

- Да, ты и впрямь не из них, - задумчиво проговорил голос. - Может, ты и вправду заплутал. Тебя как зовут?

- Иван. Царевич. Из Лукоморья я.

Было слышно, как кинжал скользнул в свои ножны.

- Да повернись уже, - буркнул голос.

Иван повиновался.

Прямо перед ним стоял то ли юноша,  то  ли  мальчик в неопределенного цвета мешковатой холщовой рубахе, подпоясанной ремнем, на котором висели ножны с мечом и с кинжалом - по всей видимости, тем самым,  который еще несколько секунд назад царапал царевичу шею. Синие  штаны  были заправлены в стоптанные[17] сапоги, из голенищ которых торчало еще по одной рукоятке. Темно-русые, до плеч, волосы были перехвачены узким кожаным ремешком. Ничто не  указывало  на то, кем бы мог быть Иванов новый знакомец.

- А ты кто? - закончив осмотр, спросил лукоморец.

- Отрок Сергий, - степенно ответил подросток.  -  А  прозвание  мое  - Волк. Но меня обычно Серым кличут, так что я привык.  Ты  тоже  можешь меня так звать.

- Серый Волк, - попытался пошутить царевич, и тут же подумал, что, наверное, каждый, кому Сергий представляется, всегда говорит одно  и  то же, и ему стало неловко.

- Ничего, - как будто уловив его мысли, Серый поспешил успокоить  Ивана. - Не ты первый, не ты последний. Что само на язык просится,  то  и сказать не грех. А за прием неласковый ты уж прости меня. Не  хотел  я никого пугать...

- А я и не испугался! - вскинулся Иван.

- ...просто народец тут всякий ходит, - не прерываясь, продолжал Серый, - что не поостережешься - сам без головы останешься. Ну, да ладно, чего там говорить, садись давай, вон, мясо поспело, наверно.

На костре, насаженные на прутики вперемежку с  грибами, соблазнительно подгорали небольшие бесформенные куски.

- Оленина? - спросил Иван, чувствуя, что вот-вот - и захлебнется слюной.

- Конина, - бросил через плечо отрок, протыкая куски одним из засапожных ножей. - Нарежь пока хлеба, вон там, в суме возьми, - и ткнул  ножом себе за спину.

Переметная сума лежала рядом с седлом.

С трехглавым  лукоморским орлом.

А под седлом лежало нечто, завернутое в плащ, по форме похожее на большое блюдо.

При виде его догадка Ивана переросла в  уверенность,  и кровь бросилась в лицо. Но только когда на глаза Ивану попался  огромный раскрытый посередине том, обративший к черному беззвездному небу неровные гребешки выдранных страниц[18], он, не помня себя от ярости, вырвал из ножен  меч,  размахнулся, и с диким воплем опустил его на спину Волка.

Вернее, на то место где определенно только что  находилась  спина Волка: паренек перекатился и вскочил на ноги почти мгновенно,  и  как по волшебству, в руках у него оказался кинжал. Сталь зазвенела о сталь, кинжал Волка скользнул неуловимо[19]... и меч Иванушки вдруг вырвался и улетел в кусты. Лукоморец отступил, споткнулся обо что-то - и грохнулся навзничь. Волк прыгнул ему на грудь и приставил к горлу клинок.

Иван отвернулся и зажмурился.

- Так это был ТВОЙ конь, - голос Серого прозвучал неожиданно  мягко. - Я должен был сразу догадаться. По шпорам. И по тому,  что  только  у такого витязя, как ты... - он не закончил,  но  и  так было ясно, что имелось в виду.

Иван рванулся было, но Волк  крепко держал его.

- Ты зачем его убил? - с гневом выкрикнул царевич, не  оставляя  попыток освободиться от железного захвата.

- Чтоб не мучился. Когда я его нашел, он бился на боку со сломанной ногой. В нору попал, скорее всего. Я тоже люблю лошадей, не думай, что я душегуб какой, но  для  него больше ничего было сделать нельзя. Ну а поскольку хозяина  не  было  и следа, что нашел - то моё. Ну и не пропадать же такой горе свежего мяса, - пожал плечами Сергий.  -  Сейчас,  если  хочешь,  я  верну  тебе кое-что из того, что было с конем, а утром  ты сможешь вернуться в свое Лукоморье, отсюда это не  так  уж  и  далеко, бодрым шагом за день-два доберешься. Успокоился?

Иван отвернулся.

- Ну, мир, вставай, - Сергий одним прыжком очутился на ногах  и  протянул царевичу руку. Тот подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.

- Не расстраивайся, лукоморец, супротив меня и не такие бойцы,  как  ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, -  улыбнулся он, снимая мясо с огня. - Да и к чему это тебе? Ты - царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, -  продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и  раскладывая их на рушнике. - Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких... - Серый замялся, но уточнения не последовало, - как ты.

Иван на "таких, как ты" хотел обидеться, но подумал,  и  не  стал. Волк ведь правду говорил.

Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за десять минут приставляли нож к горлу?  С  кем  какой-то  бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он,  Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на  разжигание  костра... Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее  возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки - жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего - "я же говорила, сыночка..."

Нет, это уже было больше, чем могло вынести сердце  Ивана.

И он заплакал.

Серый бросил еду, обхватил его за плечи и стал заглядывать  ему в лицо.

- Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? - тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван, не выдержав, в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал всё.

Всю свою  короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице,  о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья - все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку...

Закончив, Иван почувствовал, что немного  успокоился,  и  ему  стало обжигающе стыдно за слезы, не приличествующие лукоморскому витязю, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то мальчишкой. Он почувствовал, что  краснеет,  и отвернулся, злясь на самого себя и на этого бродягу.

- Так значит, ты даже не знаешь, где тебе эту птичку искать, -  задумчиво повторил Волк, не глядя на нахохлившегося Ивана. - Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как  раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть  будет  с  чего начать, а мне все по дороге. Так что не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. Жуй. На голодное брюхо ни один нормальный витязь приключаться не стал бы в твоей книжке, - и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.

Иван, хоть и был голоден, как волк[20], от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все квасом из своей же фляжки, которой Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым  небом. 

Но, провертевшись два часа, несмотря на страшную усталость, с боку на бок и со спины на живот, он пришел к выводу, что сочинителям надо впредь законом указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти на ней ровный клочок размером хоть с ладонь невозможно и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой, нереально.

Или, может статься, они не знают сами, о чем пишут? Но ведь это тогда обман какой-то получается... А ведь этого не может быть!

Размышляя об этом и о не ценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла Иванушка незаметно уснул.

                                                                *    *    *

Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже высоко. Посреди прогалины догорал костерок. Неподалеку, рядом с двумя разновеликими кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.

Царевич поднялся.

Вернее, сделал первую попытку подняться.

О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в  течение  первых  десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге  написано также не было.

Услышав, что Иванушка завозился, он широко ему улыбнулся.

- С добрым утром, царевич. Здоров  же  ты  дрыхнуть. А я тут за тебя вкалываю, имущество  распределяю по справедливости, чтобы польза нам обоим была. Что в дорогу надо, то тебе, безо всякого разговора, причитается, - он ткнул пальцем в кучку поменьше. - Ну а  что  в пути витязю без надобности, то уж моё будет. Я рухлядь эту продам, а за твое здоровье стаканчик  винца пропущу. Всё по совести, можешь сам посмотреть, - и он небрежно ткнул в кучку значительно больше.

- То есть это тебе... а это - мне? А ты ничего не путаешь?

- Ой, точно, напутал! - Серый хлопнул себя по лбу, выудил из маленькой кучки серебряный кубок и бросил в большую. И с затихающим звоном серебра все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении.

'Брось ему вызов!' - сверкнул очами королевич Елисей - и Иван повиновался.

- Извини, конечно... - начал он вызывающе и замялся. Как бросают вызов человеку, который прав?

'Вызов!' - гневно потребовал Елисей.

Ваня помялся, кашлянул, отвел взгляд и продолжил:

- Я понимаю... что ты изрядно потрудился...

'Вы-зов! Вы-зов! Вы-зов!' - скандирование витязей загремело в голове боевым гонгом.

- Наверное, рассортировать эту гору непросто было... и мне бы не хотелось огорчать тебя... но... - сделал еще одну попытку Иванушка и замолк.

- Да уж. Еще тот вызов-то был. Лукоморским витязям такого не снилось, - лукаво хмыкнул Волк - и царевич вспыхнул. Мысли он, что ли, читает?! Издевается?!

Передел собственности Иванушка мог простить. Насмешку над самым святым - 'Витязями Лукоморья' - нет.

- Какое  ты  вообще  имеешь право рыться в моих вещах?! - взорвался он. - Немедленно сложи  всё, как было! Я тебе ничего брать не разрешал! И не твое волчье дело, куда я пойду и как!

Глаза Серого расширились, потом прищурились.

Глаза Вани прищурились, потом расширились. Понимание того, что он только что и как сказал человеку, который может прикончить его легким движением руки, пришло неожиданно и уходить не захотело. Но и на попятный идти царевич не мог.

Было видно, что Волк  это  тоже  прекрасно  понимал,  и  что нахальство Ивана он оценил.         И одобрил.

Ибо улыбнулся еще шире и  шагнул к нему.

- Ну, сам посуди, Иван-царевич, ну зачем тебе в долгом и  опасном  пути серебряный прибор из семнадцати предметов? Чашки, ложки и фляжки вполне достаточно на все случаи жизни. А вот этот пятитомник Геопода? Зачем он тебе в пути? Мне за  него  дадут хорошую цену, а тебе за глаза хватит "Витязей Лукоморья", если приспичит развести костер. А куда тебе пять кафтанов, десять рубах, три пары  сапог[21], четверо портков, три рушника, две кольчуги... Тебе все это на себе тащить придется! И продукты. Кстати, всё, кроме каравая и головки сыра я тебе оставил. Ну, теперь видишь, что всё по справедливости было сделано? Тебе же лучше и вышло!

Царевич, хоть и хмурил брови, давно уже понял, что в какой-то степени[22] Серый прав. Даже то, что было оставлено, могло очень быстро утомить человека, непривычного к пешим переходам[23].

- Ну вот и договорились, - придя к каким-то своим выводам, Волк отвернулся к большой  куче  и стал деловито упихивать вещи в одну из переметных сум размером с  мешок. - Мяса я тебе не оставил, всё равно не ешь. Хлеб с сыром вон там лежат, нарезанные, рушником от насекомости всякой прикрытые. Там же лук, огурцы и яйца вареные - я угощаю. Если хочешь умыться - вон там, шагах в пятидесяти, ручей бежит, - и Серый указал трофейным сапогом вправо. - Умоешься,  поешь,  соберешься - и я тебя к знающему человеку сведу, отсюда недалеко, там про птичку свою и спросишь.

Царевич не знал, что сказать в ответ. Хотелось и благодарить  и ругаться одновременно. Этот мальчишка-грабитель два раза чуть не зарезал его, съел его коня, порвал его любимую книгу, прибрал к рукам его вещи, но в то же время царевич против всего разумного и логичного чувствовал,  что Серый начинает ему нравиться. Это был не человек, а бездна обаяния, шального лукавства и расторопности, и Иван с каждой минутой  общения с Серым проваливался в эту бездну все быстрее и быстрее.

После краткого раздумья Иванушка плюнул на весь этикет, вколоченный в него наставником и маменькой, умял завтрак, а уж только потом направился к ручью.

- Дорогу запоминай, витязь! - крикнул Серый ему вслед, и Ваня принялся добросовестно загибать пальцы: 'Шиповник... ой... Муравейник маленький... потом береза с развилкой... Потом валежина... потом... ай!.. яма, травой заросшая!..'

Ручей оказался именно в пятидесяти шагах от лагеря, не больше и не меньше.

"Это ж сколько книг надо прочитать, чтобы всего столько знать?",  -  восхищенно и ревниво  думал  о  Сером Иван, плеща себе в лицо холодной прозрачной водой. - "И на мечах вон как дерется, и не задается, как я бы на его месте... Ну, может, конечно, я и не задавался бы... Но гордился. Эх, хорошо бы такого  друга иметь... Вот если бы он со мной птицу искать отправился!.. Мы бы весь Белый Свет вверх дном перевернули, а нашли бы ее!" 

Волк  был таким, каким всегда в тихие часы грез мечтал стать Иван. 

Волк  был сильным, смелым, умным, ловким, веселым и  слегка[24] нахальным. Он превосходно фехтовал, умел разбить лагерь в гуще леса, умел не заблудиться даже в самой чаще, у него не дрогнула рука оборвать жизнь раненого коня, в то время как царевичу, несмотря на его  воинственные мечтания, было до слез жалко даже мышей в мышеловке...  Волк  стал его идеалом, воплотившимся в поворотливом юнце и потеснившим со сверкающего беломраморного пьедестала даже  королевича Елисея. Но, как и всякий идеал, отрок Сергий намеревался исчезнуть из его жизни навсегда гораздо скорее, чем этого  хотелось  бы.  И предотвратить это было абсолютно невозможно.          Никак.

Так, в раздумьях о новом знакомом, царевич закончил умывание, отметил про себя, что рубашку надо было снять до того, как она промокла насквозь, утерся рушником и пустился в обратный путь, тщательно припоминая заученные приметы[25].

Дойдя до березы с развилкой, царевич вдруг услышал со стороны полянки несвязные выкрики и звон оружия.

"Это Волк! На нас напали! А у меня даже ножа с собой нет!"

В отчаянии он оглянулся по сторонам - ничего, что сошло хотя бы за дубину. Но вспомнив, как это делал на странице тысяча сто шестьдесят первой  королевич Елисей, когда посредством колдовства оказался в диком лесу один, и  из одежды на нем была только кольчуга, и он вдруг тоже услышал доносящийся до него...

Короче, Иван решил для начала скрытно подобраться к  полянке и посмотреть. Может, особо беспокоиться было и не  о чем.  Или, памятуя ратное искусство Серого, беспокоиться нужно было за  его  противника.

Звуки сражения, доносящиеся с прогалины, покрывали даже  старания царевича подобраться бесшумно. Подкравшись к ставшему почти родным кусту шиповника, Иван осторожно выглянул из укрытия.

Волк отчаянно рубился с тремя бородатыми верзилами. Четвертый нападавший, обнимая меч Волка, растянулся на другом конце поляны. Хоть здоровяки и  наседали, шансы у бойцов были приблизительно равные, оценил  царевич, обратив внимание на окровавленный рукав одного и голову другого.

Перелом в сражении произошел в одно мгновение.

Длинный меч верзилы рубанул по кинжалу Серого - и легкий клинок улетел в кусты, оставив в руке бесполезную рукоять. Волк отпрыгнул, прижался к березе - и в грудь ему уперся меч. Всё разом стихло, и до Ивана доносилось только прерывистое дыхание поединщиков.

Раненые разбойники, побросав оружие, ринулись к уже упакованным сумам и стали методично выбрасывать из них вещь  за вещью. Чем ближе ко  дну они были, тем яростнее и дальше швыряли содержимое мешков, очевидно, не представлявшее для них никакой ценности.

Вот на ветвях ели повисли рубахи царевича, куст шиповника принакрылся кафтаном, а под ноги Ивану, страдальчески взмахнув страницами, шлепнулись "Лукоморские витязи"... Всё. Оба мешка были пусты.

Серый, откинув  голову на белый гладкий ствол, бесстрастно наблюдал за происходящим.

Разочарованные и разозленные еще больше[26] разбойники угрожающе шагнули к мальчишке.

- Ты, пес смердячий, - злобно выдохнул один из них, - куда золотое яблоко дел, говори!

- Волк.

- Чево? - уточнил разбойник.

- Волк. Не пес.

- Ах, ты еще над нами издеваться будешь, - кинулся  к  нему  второй  и обеими руками вцепился в ворот рубахи. - Немедленно говори, где  яблоко! На кусочки изрежем гаденыша, а узнаем!

- Сведем его к атаману, тот с ним по-свойски потолкует!

- Ты нас еще умолять будешь, чтобы мы позволили тебе сказать,  где  ты его спрятал, - зловеще произнес первый явно подслушанную где-то фразу, и сунул под нос Серому огромный грязный кулак.

- Ты еще пожалеешь, что ватаге Хорька дорожку перебежал!

- Сказывай, где яблоко!

- Сгноим!

- С живого шкуру спустим!

- Говори, пока цел!

Бледный, дрожащий от страха - "это я за Волка!" - царевич затравленно оглянулся, но поблизости не было ничего,  кроме  смятого  кубка, кафтана и многострадальной книги.

Книга!

- Хочу на вы идти!!! - с боевым кличем королевича Елисея Иванушка рванулся на полянку.

- На... куда?.. - не понимая, обернулся разбойник - но в ту же секунду пятнадцать кило боевой славы  лукоморского воинства с размаху опустились на его голову. В районе шеи у него что-то хрустнуло, он повалился, и недоумение навечно застыло у него на лице.

Едва совладав с инерцией, Иван успел подставить фолиант под удар шестопером, и тут же второй ватажник, дико воя, налетел на него с кулаками,  повалил на землю, схватил за горло, сдавил что было мочи и... обмяк,  придавив царевича своей огромной немытой тушей. Тут же рядом мгновение спустя рухнул кто-то еще.

По запаху царевич догадался, что это был последний громила.

Оставлять Волка без внимания у себя  за  спиной было не лучшим решением в их жизни.

В полуобморочном состоянии ("это я от вони!") Иван был  извлечен, почищен и посажен спиной к дереву. Через некоторое время в голове у него прояснилось, и он смог встать, покачиваясь и потирая горло. Серый молча заканчивал упаковку их багажа. Убитых не было видно, но под  знаменитым  шиповниковым  кустом  вырос большой холм из лапника.

И не только, догадался царевич.

На шорох Волк обернулся, увидел, что Иван уже на ногах, и  физиономия его расплылась в широчайшей улыбке. Он шагнул к царевичу, протянул руку, но, не дожидаясь ответа, вдруг облапил его  и  стиснул изо всех сил.

- Спасибо, Ваньша, ой, спасибо, - от полноты чувств мял он царевича  и хлопал по спине так, что Иван стал серьезно опасаться  за  целостность ребер. - Как это ты его - раз-раз - и готово, я и понять ничего не успел! И надо же было додуматься!.. Книжкой прибил! Видно, правду говорят: 'знание - сила'! Ну, молодец! Ну просто герой!

Иван насилу вырвался из лап Серого, весь красный, жаркий, то ли от объятий, то ли от похвалы.

- Знал бы ты, как я испугался, - неожиданно для самого себя, потупив взор, признался он[27]. Сказал так, и голову повесил, ожидая от Волка укора или насмешки, на которую тот бывал так скор. И  ушам своим не поверил, когда в ответ услышал:

- А уж я-то как...

- Что?

- Я говорю, знал бы ты как испугался я! Думал, ну, всё, конец тебе, Волченька, пришел. Допрыгался, милок. Так что, спасибо, тебе, Иван-царевич, выйдет из тебя настоящий лукоморский витязь,  -  и  он,  лукаво подмигнув, кивнул на громадный том, оставшийся последним на траве.

Немного помявшись, Иван откашлялся и решился:

- Сергий?

- Что, царевич?

- А про какое яблоко разбойники тебя пытали? - и тут же быстро добавил: - Но если это секрет, ты не говори. Я не обижусь.

- Да никакого секрета теперь уже нет, - пожал  плечами  Волк.  -  Вот, смотри, - и он, нырнув под полог леса, быстро вернулся с кожаным мешочком размером с большое яблоко. Развязав  тесемки, он и вытряхнул на ладонь большое яблоко. Самое  настоящее  большущее румяное яблочко.

Или нет?

Или не совсем настоящее?

Или совсем не  настоящее? 

Настоящим оно только казалось при первом, поверхностном взгляде. Но стоило посмотреть на него более внимательно, как сразу становилось  ясно, как его можно было принять за настоящее. Более искусной работы Иван не видел за всю свою[28] жизнь. Его можно было сравнить разве что с золотыми яблоками со знаменитой батюшкиной  яблони, но они были полностью золотыми, а у этого один бочок сверкал рубином, черешок - черненное золото, а листик был  изумрудным,  тонким, прозрачным, и все прожилочки - как на живом.

- Ах, красота-то какая!.. - царевич, не сводя с яблочка глаз, медленно, как во сне, протянул к нему руку,  но  тут  же вскинул вопрошающий взгляд на Волка: - Можно?

- Бери, бери, - добродушно кивнул тот.

Налюбовавшись вволю, Иван осторожно опустил яблочко обратно в мешочек, затянул тесемки и отдал  Сергию.

- Откуда оно у тебя?

- Это не моё. Это Ярославны. Разбойники его сперли у нее, а  я  вернуть подрядился.

- Те самые?.. - царевич не закончил вопроса, но Серый и так понял, о ком шла речь.

- Ага. И еще атаман, Хорек этот. Только сам-то он в  личности  не смог за мной прийти, - и Волк хитро ухмыльнулся.

- А-а, - уважительно протянул царевич. - А кто такая эта Ярославна?

- А она и есть тот самый знающий человек, который  нам  поможет  отыскать жар-птицу. А приходится она мне сестрой. До ее...

- Нам? - переспросил Иван, боясь поверить в эту оговорку.

- Ну да, нам, - подтвердил, не моргнув глазом, Сергий. - Ведь  если  я пойду с тобой, ты меня не прогонишь?

- Я?! Тебя?! Да ты что! Конечно нет! Это просто здорово, что ты со мной пойдешь! Я наоборот очень хотел,  чтобы мы... чтобы ты... то есть... ну... это. Но не знал, как попросить. То есть... Ну, я думал, что ты...

- А меня, оказалось, и просить не надо. Сам  напросился.  Видишь, как все ладненько вышло, - и, широко  улыбаясь,  Сергий  хлопнул Ивана по плечу. - Ну, давай, царевич, пакуй свое оружие, - и он  снова кивнул на фолиант, - да пойдем. До вечера мы  до  Ярославны  добраться должны, а то не хочется мне по этакой чаще в потемках переться,  не знаю, как тебе.

Переться в потемках им всё же пришлось, так как с такой поклажей[29],  да  через  лес, даже по тропе, быстро передвигаться оказалось просто невозможно. Поэтому к избушке Ярославны они прибыли  затемно, преодолевая последние метры на интуиции и на ощупь. 

Несколько раз, когда заросли становились еще более густыми и непроходимыми и царевич переставал ощущать тропинку под ногами, ему  казалось,  что  они заблудились, он предлагал Сергию сделать привал  до  утра. Но каждый раз Волк, буркнув что-то вроде "не боись, не  пропадем"  выводил их маленький отряд на новую дорожку, и Ивану  оставалось  только  держаться к Серому как можно ближе, чтобы не остаться в кромешной тьме одному.

Маленький Ярославнин домик располагался на опушке леса и был со всех сторон обнесен плетнем. На штакетинах сушились пузатые корчаги. За домом виднелась невысокая сарайка или даже несколько. Больше при свете луны, выглянувшей  на пару минут из своего укрытия в облаках, разобрать  ничего не получилось, да и, откровенно говоря, Ивану, уставшему  и  измученному,  было уже всё равно. Теперь задачей номер один стало нахождение какого-нибудь тихого[30] уголка, где можно было бы упасть и не вставать до завтра.  Желательно,  до вечера. Царевич чувствовал, что если такое место не будет срочно найдено, то, несмотря на всё своё старание не ударить в грязь  лицом  перед Волком[31], он рухнет и заснет прямо под корчагами.

Ярославна встретила их на пороге, и от неяркого света из распахнувшейся вдруг двери они на мгновение ослепли. Иванушка тряхнул головой, покачнулся, но чьи-то руки поддержали его и быстро избавили от мешков и оружия. Ярославна жестом  пригласила войти в дом.

Переступив через низкий порожек, друзья оказались прямо в  горнице перед низким крепким столом, уставленным невероятным количеством снеди. В ушате со льдом охлаждалась  пятилитровая бутыль кваса. У печки томился антикварный самовар. Из чугунков, сковородок  и утятниц исходил умопомрачительный дух, а заморские блюда  -  салаты  - казалось, просто умоляли: "Съешь нас!".

Впрочем, Ваню упрашивать было не надо. Ничем иным, кроме умопомрачения, он не мог потом объяснить потерю памяти на определенном отрезке времени. А когда она вернулась, он обнаружил себя бессильно откинувшимся на спинку стула перед столом, заваленным грудой пустых чашек, тарелок, блюдец, кружек и кубков. Как неприступная ледяная вершина надо всем над этим сверкала пустая бутыль. Рядом, с чувством исполненного долга, остывал опустевший самовар. Вытянув шею, у противоположного подножия посудной горы лукоморец разглядел блаженно улыбавшегося Серого, развалившегося точно  в  такой же позе. Позади него стояла Ярославна,  прислонившись  спиной  к  печке  и скрестив руки на груди. С улыбкой она  поглядывала на гостей. На вид хозяйке было лет двадцать пять - тридцать,  и  была она  красива той спокойной лукоморской красотой, что не бросается в глаза, но если запоминается - то на всю жизнь.

Причем что-то в доброй улыбке Ярославны говорило, что жизнь эта будет полна прекрасной, но удивительной.

Царевичу внезапно стало стыдно, так как не мог вспомнить, поздоровался ли он, и был ли представлен сестре Сергия. Привычка дворцового воспитания требовала отдать дань правилам вежливости и этикету, но при этом Иван боялся оказаться в дурацком положении, повторяя то же самое второй раз.

Было похоже, что Ярославна угадывала его душевные муки, но отнюдь не торопилась прийти на помощь. Впрочем, пока царевич раздумывал, как ему поступить[32], проблема решилась сама собой.

Если бы Иван знал, что заснул, ему было бы стыднее раз в  десять. Ну или в восемь с половиной - наверняка. Но он не знал об  этом,  а просто и безмятежно посапывал себе в обе дырки, наплевав на воспитание, этикет и даже правила вежливости. Во сне к нему пришла Ярославна и сказала, что это - самое верное решение, какое он только мог принять. Но царевич ее не понял - ведь он не знал, что спит...

Проснулся Иван потому, что спать ему больше было не в куда. 

Сознание его включилось, и на все попытки снова уплыть в  блаженное  море снов отвечало решительным отказом. Более того, оно в резкой форме потребовало от Ивана немедленно вспомнить все, что произошло с ним  накануне, где он находится и почему чувствует себя так, будто вчера весь день занимался тяжелой физической  работой.

Недолго  покопавшись в не проснувшейся еще памяти и окинув едва приоткрытым глазом окрестности, Иван пришел к выводу, что находится он в доме сестры отрока Сергия, что лежит на полу на медвежьей шкуре, а чувствует он себя так, как будто накануне занимался тяжелой физической работой потому, что накануне занимался тяжелой физической работой. А иначе их марш-бросок по сильно пересеченной местности с тяжеленными мешками на плечах изнеженному[33] царевичу назвать было нельзя. И пусть Иван всеми фибрами своей семнадцатилетней души ненавидел эту изнеженность и собирался покончить с ней при первом же удобном  случае, результат в виде ноющей спины и несгибающихся ног от этого не менялся.

В доме было тихо. Иван с трудом поднялся, с еще большим трудом разогнулся, растирая кулаком позвоночник, распахнул дверь и, зажмурившись от яркого солнечного света, сделал шаг вперед. "Ну это еще ничего. Вот королевич Елисей на странице три тысячи двести тридцать первой..."

И полетел.

Дивное, неповторимое чувство полета продолжалось недолго, и было прервано внезапно и жестко.

Возмущенно оглядевшись, Иванушка обнаружил, что это была единственная ступенька крыльца. Оказывается, пока он спал, какой-то идиот поднял домик Ярославны на сваи. Причем и расположены они были по-дурацки - не четыре по углам, а две в  середине,  и  по виду больше всего напоминали...

Птичьи ноги.

Сердце царевича  пропустило  удар.  Взгляд  рассеяно скользнул по корчагам на заборе... И остановился на елке между двумя столбами. Чтобы не возвращаться к первой корчаге и не приближаться ко  второй. Потому что глаза Ивана сообщили ему, что уж слишком эти горшки напоминали человеческие головы.

И причина  этого  сходства  была  слишком очевидной.

Чьи-то сильные руки поставили на ноги потрясенного до глубины души царевича и заботливо отряхнули ему платье.  Иван  обернулся,  чтобы поблагодарить, но никого не увидел. Никого и ничего,  кроме  двух  пар кистей мозолистых загорелых человеческих рук. На безымянном пальце одной из них даже было надето кольцо.

"Очевидно, "нехватка рабочих рук" - это не про сестру Серого",  - пришло в голову царевичу. - "А головы,  наверное, занимаются приемом посетителей и планированием работ по хозяйству. Каждая для своей пары рук."

Несмотря на ясность мышления, Иванушка чувствовал, что еще одна, самая маленькая капля в чашу его рассудка  -  и он за последствия не отвечает.

И вряд ли когда-нибудь снова будет.

- Если бы я знала, что у Серого такие впечатлительные друзья, я бы тебя хоть предупредила, - раздался сзади голос.

Иван  неестественно медленно повернул голову и украдкой выглянул  из-за  плеча. 

Ярославна легким жестом отослала руки прочь.

Иван обдумал сказанное.

"У моей избушки куриные ноги, на колья в заборе насажены человеческие головы, во дворе работают руки без  всего остального, а сама я - Баба-Яга."

Может для кого-то это и прозвучало бы успокоительно. На свой счет Иван сильно сомневался.

- Вы - Баба-Яга, - для простого вопроса это прозвучало очень уж  обреченно.

- Во-первых, Иванушка, мне и тридцати еще нет, какая ж я тебе "баба"...

- Извините, - смутился Иван.

- ...А во-вторых, не Яга, а Ярославна; хоть ты и не помнишь, а Серый нас друг другу представил.

При этих словах царевич смутился еще больше, если только это  было возможно.

- Когда-то давно и в самом деле была такая особа - Ядвига Пантелеевна Ягодайкина, баба Ягодка, как называла она себя; баба Яга - как называли ее все остальные, - не  обращая внимания на смущение царевича, продолжала Ярославна. - Нраву она была вздорного, характера скверного, неуравновешенного, но получилось так, что попала в довольно известные истории, и после этого ее имя стало  нарицательным,  а  все,  что она когда-либо делала или говорила, стали приписывать нам всем. И совершенно напрасно, должна я тебе сказать. Это все равно, как если бы всех младших сыновей царей называли только Иванами, или говорили, что за чем бы в поход этот Иван не отправился, он обязательно преуспеет только потому, что он - младший. Правда ведь, вздор?

Ярославна глянула на гостя. Тот отчего-то смутился.

- П-правда.

Хозяйка одобрительно кивнула и продолжила:

- Ну так вот. Только потому, что Ядвига проходящих кормила-поила, парила в бане, укладывала спать, а утром отправляла дальше по их делам, а те после всем об этом  рассказывали, составилось превратное мнение, что наши жилища - это что-то вроде пансиона, скрещенного с банно-прачечным комбинатом, и кто попало в любое время может завалиться туда как к себе домой. И всё это только потому, что те, кого после баньки она по ИХ делам НЕ отправляла... или по  крайней  мере не в том виде и составе, в котором они к ней пришли, скажем так... никому об этом не рассказывали. И вот, пожалуйста, налицо испорченная необъективной  информацией репутация - из-за одного человека страдают все, отбиваясь от толп авантюристов и искателей приключений на свою репутацию.

После довольно продолжительных поисков Иван  нашел в себе силы спросить:

- А что обычно делаете вы с теми, кто к вам попадает?

- По-моему, ты уже всё видел, - Ярославна пожала плечами, и вдруг поняла: - Уж не думаешь ли ты, что я правила для всех  распространяю на друзей моего брата? Ёшки-матрешки, царевич, я ведь так и  обидеться могу!

Иван, которому шестое чувство шепнуло,  как  Ярославнина обида может выразиться, тут же с бессовестно преувеличенной  горячностью заверил хозяйку, что ничего подобного ему и  в  голову прийти не могло. Ярославна, сделав вид, что поверила, позвала его завтракать в летнюю кухню, где их уже поджидал Серый Волк.

Потом они вернулись в домик, благополучно к тому времени пристроившийся на старом месте, поджав по себя  кокетливо куриные ножки.

- Располагайтесь, - указала она на лавку, и парни расположились. Волк сидел, равнодушно чистя ногти острием метательного ножа, и царевич, хоть и не без труда, принял такой же скучающе-безразличный вид[34].

В дом влетели руки и принялись убирать со стола разложенные там травы, мешочки и ступки. Закончив, они стукнулись кулаками, хлопнулись ладонями, показали Иванушке нехороший жест, щелкнули по носу и выпорхнули в окно.

Пока опешивший царевич открывал и закрывал рот, Ярославна провела ладонью над столом - и откуда ни возьмись, на нем появилась зеленая тарелка изрядных размеров. Ловким жестом заправского фокусника сестра Сергия выхватила из воздуха золотое яблочко с рубиновым бочком ("То самое!") и покатила по тарелке, как мастер-крупье единственного, но подпольного казино Лукоморья, куда однажды он увязался тайком за старшими  братьями.

К слабому удивлению царевича[35], оно продолжало кататься по краешку тарелки и через минуту, и через пять, и дальше.

- Ну, рассказывай, Иванушка, что найти ты хочешь, - обратилась к  нему Ярославна.

- Жар-птицу, - осторожно ответил царевич.

- Где обитает, страна, город какой и тому подобное - знаешь?

Он покачал головой.

- Ничего, и так найдем, - весело подмигнула Ярославна. - Память  хорошая?

- Хорошая.

- Вот и хорошо. Смотри и запоминай. Второго раза может не быть - вещица эта капризная.

И она, поводя руками над тарелкой, начала  приговаривать:

"Солнце садится, день степенится, свет убывает, ночь наступает, а я  к окну подойду, занавесь руками разведу. На севере  -  Урион-звезда,  на западе - Скалион-звезда, на юге - Малахит-звезда, на востоке -  Сателлит-звезда. Как Сателлит-звезда по небу катится, на землю глядит,  так и я в зеленое блюдо гляжу, увижу там все, что скажу. Покажи мне,  блюдечко, Жар-птицу. Тамам!" - почти выкрикнула ведьма последнее слово. В тот же миг дно тарелки просветлело, стало прозрачным, как будто облака рассеялись, и на нем проступил глаз. Он был круглый, черный, блестящий и смотрел прямо на царевича, не мигая. Точно так же,  круглыми немигающими глазами, только еще и открыв рот, таращился Иван на это явление.     

Ярославна сделала плавное движение, облака на дне взвихрились и разлетелись - открывая ослепительно-красивую[36] птицу. По ее золотому оперению то и дело пробегали белые, голубые, рубиновые и зеленые искры, сталкиваясь, смешиваясь и снова разбегаясь, как играет бриллиант на ярком солнце, и от нее исходил такой свет, словно зажгли тысячи свечей[37].

Изображение начало уменьшаться, и можно стало разглядеть и точеную шейку невиданной птицы, и  изумрудный  хохолок на маленькой головке, и невероятный у такого миниатюрного существа огромный хвост-опахало, каждое перо  которого  как  будто  заканчивалось драгоценным камнем чистейшей воды, который переливался и сверкал  каждой своей гранью от блеска самой птицы.

- Вот это да-а-а!!! - вырвалось у кого-то, и что-то с грохотом  упало, и наверное, даже разбилось, но Иван не повернул головы - настолько невозможно было для него оторвать глаз от открывшегося его взору чуда, и даже бившееся где-то в глубине мозга воспоминание: "Приключения  лукоморских витязей", страница две тысячи четыреста девятнадцатая, королевич Елисей  и  соловьи-людоеды..." не смогла в этот раз завладеть его вниманием.

Ярославна снова махнула рукой, и картинка принялась уменьшаться еще больше. Теперь стали видны диковинные деревья вокруг нее, каменные стены с причудливой росписью, стрельчатые окна с  витыми  решетками...

И только сейчас Иван осознал, что все это время  в  избушке довольно громко бубнил чей-то гнусавый бесстрастный голос, и одновременно другой - тихий, но выразительный - нараспев выговаривал непонятные слова.

- ...и с тех пор Жар-птица находилась в садах королевской  фамилии  Мюхенвальд постоянно, под неусыпной охраной, дабы не искушать более похитителей. Через три года его королевское  величество Шарлемань Семнадцатый приказал вместо старой тесной клетки сделать новую, из чистого золота, и изукрасить ее драгоценными камнями, дабы была она достойна той, для кого предназначалась. На изготовление этой клетки потребовалось одиннадцать месяцев,  пятьдесят килограммов чистого золота, двести девяносто шесть драгоценных камней из фамильной сокровищницы Мюхенвальдов и шестьдесят пять мастеров...

Вдруг дно тарелки засветилось голубоватым  светом,  голоса  резко оборвались, зазвучала и тут же умолкла музыка, и показалось мордастое лицо мужчины неопределенного возраста с приклеенной пеньковой бородой, одетого в костюм лукоморского крестьянина[38].

Ряженый, масляно улыбнувшись и заговорщицки подмигнув, обратился прямо к Ивану: "Наша продукция производится из экологически  чистого материала! Это ручная работа!" - руки он  при  этом  демонстративно прятал за спиной. - "Она дешева и удобна в носке! Наши традиции и  передаваемые от отца к деду секреты мастерства делают ее единственной  в своем роде! Надев ее, вы поймете,  что  такое  истинное  удовольствие! Угадайте, что это?" - и, не дав озадаченному Ивану ни  единого  шанса, сунул ему что-то, что раньше держалось за спиной, чуть ли не под  нос.

- "Лапти мягкие, деревенские! В них выросло всё Лукоморье!"

Не успел ошарашенный царевич опомниться, как  назойливый  мужичок пропал. Вместо него на дне тарелки появились две худосочные  девицы  в сарафанах и кокошниках, густо нарумяненные свеклой, и с бровями, подведенными угольком[39]. Перед одной девой на раскаленной плите стояла сковородка с коричневой ручкой, перед другой - с красной. Масло вперемежку со свекольным соком яростно шкворчало и брызгалось в разные стороны, обильно орошая поварих с ног до головы. В  следующую секунду сковородки пропали, а красны[40] девицы с негодованием взирали на свои испорченные  наряды  и  прически. "Опять эти пятна!!! А посмотрите, на что стали похожи мои волосы!!!" - синхронно-патетически начали они срывать с  себя уборы - и не только головные.

Недоумение Иванушки резко сменилось глубоким интересом, шея вытянулась, глаза округлились, рот приоткрылся...

- Ах, чтоб тебя! - с сердцем выдохнула Ярославна и махнула над  тарелкой рукой.

Дно погасло. Видения пропали.

Иван почувствовал, что краснеет.

- А-а... это... м-м... когда.. Что это было?.. После птицы?

Ярославна пожала плечами.

- Одни говорят, что эта модель тарелки несовершенна, и поэтому заданное  изображение сбивается на то, что, может, в этот момент запрашивает кто-то еще. Другие утверждают, что это просто помехи. А я считаю, что при  определенных условиях тарелка ловит отражение других миров. Но никто не может ничего доказать, и поэтому каждый волен думать, что хочет. Но в любом случае, эта дребедень зарядила до самого вечера, а может и на всю ночь. Ты успел понять, где находится  Жар-птица? И не забыл ли? - ведьма насмешливо стрельнула на царевича глазами.

- Н-нет, - Иван был занят разглядыванием с попутным выковыриванием чрезвычайно интересного сучка в столешнице, но мог бы  почувствовать  этот взгляд и на другом конце леса.

Ярославна позаботилась бы об этом.

- Что - "нет"?

- Не усп... То есть, не забыл. Успел. Ну конечно же я знаю, где  это! Это в М-м... Нет, в П-п... Нет, в Стр...  Да как же там его... Тамерланд... Патерланд... Диснейланд... Вондерланд! Это рядом с нашей западной границей! Туда от Лукоморска можно добраться за десять дней верхом, за тридцать - пешком, за семьдесят - ползком, за двести - спиной вперед, за год - вприсядку, и за десять лет - если ехать вприсядку на лошади, ползущей спиной вперед. И не смотрите на меня так, это не я дурак, это в книге достижений Гениуса записано! А еще... - Иванушка вдруг смутился своего  неестественного  многословия.

Вернее будет сказать, смутился еще больше.

- Ну, это, наверно, неинтересно вам будет...  Это,  наверно,  все  знают...  Про  язык там... Про правителя... Шарлеманя Семнадцатого... Про обычаи... А то, что мы видели -  это  знаменитые висячие сады Мюхенвальда - первый  этаж  был  построен  Шарлеманем Первым, это у них традиция такая - всех кронпринцев называть Шарлеманями, и каждый последующий Шарлемань пристраивает теперь по этажу, это тоже традиция, и поэтому там  уже накопилось... - Иван нервно зашевелил губами, углубляясь в вычисления.

- Семнадцать этажей, - ласково подсказала Ярославна.

"Точно, ведьма", - затряс головой царевич.

- А еще там собраны семнадцать тысяч четыреста девяносто два  вида известных растений со всего мира и шестьсот  три  неизвестных.  Там даже есть... есть... этот, как его... ну, этот...

- Выходим завтра утром, - равнодушный к ботанике и неравнодушный к мучениям приятеля, подытожил Сергий.

- Вылетаем, - поправила его Ярославна.

- Как, и вы тоже?.. - испугался царевич, уже привыкающий обращать внимание на окончания.

- Я вас только провожу. До первой деревни, где вы сможете купить лошадей.

При слове "лошадь" царевич болезненно вздрогнул и украдкой дотронулся до пониже спины. Несмотря на лесное волшебство,  воспоминания  о прелестях продолжительной верховой езды были живы в нем  как  никогда. Но выбора не было, со вздохом вынужден был признать Иванушка. Или  они едут верхом, или им до этого Вондерланда...

И тут до озабоченного предстоящей дорогой сознания царевича  пробился смысл только что услышанного.

            - ВЫЛЕТАЕМ?!..

                                                              *       *          *

Когда Ванюша проснулся, продрал глаза и очень осмотрительно вышел из избушки,  проворные руки уже укладывали их багаж в огромное корыто, а ближайшая пара голов начальственно на них покрикивала. При появлении Иванушки одна из рук приветственно ему помахала, а первая слева голова оповестила:

- Ярославна с брательником на куфне вас завтракать ждуть, оне велели вам умыться и тудыть подходить, - и занялась дальше отдачей распоряжений, перекидываясь грубоватыми шутками с первой головой справа.

- П-понял, - подтвердил царевич, не сводя на всякий случай взгляда с голов, попятился к умывальнику, но тут же обо что-то споткнулся и вытянулся на траве во весь рост. Падая, он успел заметить,  как  под избушку быстро втянулось нечто желтое, морщинистое, бревноподобное.

Подножка!

Отряхиваясь и бормоча нелестное о курицыных детях, царевич забыл про умывание и поспешил на кухню,  и  не  мог  видеть реакцию Ярославниных слуг.

Да может, оно и к лучшему.

Когда с завтраком было покончено, грузопассажирская эскадрилья Ярославны в полной готовности к отлету была построена на  дворе перед избушкой. На правом фланге красовалась  добротная вместительная ступа. Далее следовали два внушительного вида бочонка, распространявшие вокруг себя аромат свежеструганного дерева. Два корыта большой  грузоподъемности с накрепко принайтованным багажом замыкали  построение.

Иван остановился и вопросительно взглянул на Ярославну.

- Твоя бочка вторая от ступы, - неправильно  истолковав  его  заминку, подсказала та.

- Н-нет, я просто хотел... Ну, да, конечно... Нет, то  есть,  я  хотел спросить - это всё полетит? В смысле, я знаю,  что  бабки-ежки... то есть, ведьмы, я хотел сказать, извините... летают на  помеле.  Или  в ступах. Про это я читал. И в "Приключениях  лукоморских  витязей" на странице пятьсот седьмой, когда Елисей... - перехватив выразительный взгляд Серого, Иван осекся и быстро закончил: - ... но корыто?..

- А что тебя смущает? - поинтересовалась Ярославна. - Заклинание полета одно, хоть для ступы, хоть для бочки, хоть для сарая. Если вылетает группа, ведомая одним человеком, оно слегка изменяется, вот и всё. А что касается нашего обоза, - она кивнула на выставку  домашней утвари на дворе, - У тебя во дворце ведь тоже, наверняка, есть и  скакун-иноходец, и ломовой коняга, и кляча водовоза. И все они хороши для своих целей. И, кстати, - вспомнив о чем-то, она  выудила  из  кармана кулек из промасленного пергамента и подала его Ивану, - Вот, держи, не теряй.

- Это зачем? - удивился тот.

- Взлетим - может, поймешь, - ухмыльнулся Серый, - А не поймешь - твоё счастье.

- Ты не смущай вьюношу, - вмешалась ведьма. - Это если нехорошо тебе будет. На лету до меня ведь не докричишься, остановки только на обед и ужин со сном, так что не стесняйся. Ты в первый раз летишь, и  ничего постыдного нет. В воздухе ведь всякое бывает - вон, по земле ездишь - и то порой приключений не оберешься, а тут...

Иван стал на оттенок бледнее.

- Не боись, царевич, - сверкнув  белозубой  улыбкой,  Серый  хлопнул Ивана по плечу.

Иванушка взвился, как ужаленный.

Так Серый считает, что  он  испугался!!!

Да как он может!!!

Я!!!

Царевич!!!

Лукоморский витязь!!!

Чудо-богатырь!!!

Испугался!!!..

Ну, подумаешь, чуть-чуть.

Ну, даже если и не чуть-чуть, если  честно-то.

Ну и что?!

Неужели это так заметно?..

И совсем не обязательно было об этом говорить вслух.

А Серый, в последний раз проверив ремни, которыми были привязаны вещи, ловко заскочил в один из бочонков. Царевич демонстративно распрямил плечи, выпятил грудь, выставил подбородок вперед и сделал то же самое.

С пятого захода ему удалось добиться того, чтобы бочка при этом  не падала.

С шестнадцатого - чтоб бочка не падала при попытке  перевернуться с головы на ноги.

Красный как рак от смущения и злости, потный и растрепанный, мысленно проклиная самыми страшными  известными  ему  словами[41] все бочки, Ярославну, Серого,  Жар-птицу, прадеда, которому пришла в голову идиотская мысль посадить  в  дворцовом саду эту дурацкую яблоню с золотыми яблоками, а также себя самого, Иван высунулся наружу и зыркнул на Ярославну и Волка.

Смеётесь, да!..

Удивительно, но они так были увлечены разговором друг с другом, что не обращали не малейшего внимания на его экзерсисы.

Даже слишком увлечены.

И в глубине сконфуженной, готовой к  яростному отпору при тени малейшей насмешки  души  царевича  шевельнулась робкая признательность. И вместо наглой, глупой, вызывающей фразы, зародившейся в его голове во время позорного кувыркания  как возможный ответ на вероятную издевку, у него вырвалось нерешительное:

- Поехали?..

Шел второй час полета. 

Позади осталась  полянка  с  избушкой Ярославны, энергичные руки помахали им вслед и занялись прополкой грядок с морковкой, нахлынула и уползла куда-то в район  солнечного сплетения тошнота, бесконечные верхушки деревьев, одинаковые сверху[42], успели надоесть в первые десять минут, и теперь царевич сидел нахохлившись на дне бочки  и  страдал от невозможности вытянуть ноги.

"В принципе, если сравнивать с путешествием верхом или даже  пешком, полёт - не такой уж плохой  способ передвижения,  особенно на большие расстояния," - рассуждал Иванушка, напрочь забыв, что еще пару часов назад он был также твердо убежден совершенно в обратном. -  "Но только теперь мне становится понятным, почему он не  получил  широкого распространения среди людей. Конечно,  нам,  лукоморским  витязям,  не привыкать, мы и не такое видали, мы постоянно смеёмся  трудностям и опасностям в лицо... при условии, что оно у них есть... но простые люди - это ведь совершенно другое дело! Хотя для путешествий по Лукоморью или в другие страны,  например,  для  купцов, послов или... или... или... ну или там для еще кого... кому вздумается тащиться, не понять с какого перепугу, за тридевять земель, лучше не придумаешь. Это ж в три раза быстрее получается! Вот если я бы был царем, ну или хотя бы наследником престола, я бы тогда, пожалуй, приказал  придумать что-нибудь такое же, но только совершеннее. Ну, во-первых,  попросторнее. Значительно. И чтобы летать там могли несколько человек сразу, чтобы было с кем поговорить в дороге. И чтобы на полу подушки  лежали.  А еще лучше, диваны стояли. Или кресла-качалки, на худой конец. И чтобы навес какой-нибудь был на случай дождя."

Но потом ему пришло в голову, что дождь может быть и косой, и он мысленно добавил: "А окошки  застекленные." 

Потом  свое мнение высказал желудок, решивший что, пожалуй, съеденного завтрака до обеда не хватит, и вдохновленный Иван продолжил: "А также при пассажирах должен бы состоять челядинец специальный, который бы их пирожками обносил. В смысле, кормил. И поил чаем."        

Но остывшие после долгого пути пирожки и холодный чай заголодавшему царевичу не показались достаточно привлекательной перспективой, и он тут же к мысленному проекту решительно  добавил  русскую печь и повариху к ней.

Несколько больше сомнений вызвало возможное наличие  нужного  чуланчика, который все-таки был принят, в конце концов, с  той  поправкой, что при пролете над населенными пунктами челядинецем-разносчик будет наклоняться через борт и громко кричать, чтобы народ внизу не разевал рот, смотрел под ноги, и вообще стерегся.

"А всё же если день лететь, а то и несколько, скучновато может стать," - нашел царевич новый изъян в своем детище. -  "Пожалуй, надо будет там держать скоморохов, песельников, сказителя с гуслями и поводыря с дрессированными медведями. И запас продуктов для них. Песельникам - несушек, для яиц, чтобы голос не садился. Медведям - соты. Тогда курятник, пасека и клети нужны  будут, хоть как крути... И людская. Хм, тогда места еще больше надо. Да это у меня уже целая усадьба получается! Изба, как минимум - если курятник и пасеку на крыше разместить. Хотя ну и что, что изба. Очень даже и хорошо. А назову я ее тогда... Назову я ее... Как бы это ее половчее назвать... Чевой-то не измысливается. Ну да ладно. Потом придумаю."

Но тут сомнение закралось в голову Ивана,  и  он  встревоженно заскреб в затылке.

"А если волшебство откажет в воздухе? Тогда что? А-а! Придумал! Надо всем пассажирам перед началом  полета метлы выдавать, как у бабок-ежек, чтобы в случае чего они на них сели - и пошел через сени по одному!"

Услужливое воображение Ивана тут же нарисовало ему самого себя на пороге его стремительно несущегося книзу неопознанного летающего объекта - с помелом промеж ног, а рядом - необъятного как Родина, бледного, с выпученными глазами боярина Никодима с метлой и супругой своей Федосеею в вытянутых трясущихся руках...

Нет. Что-то  во  всем этом было неправильно, и царевич с раздражением вымарал эту картину из мыслей.

"Нет. Надо думать о хорошем. Например о том, как я ее все-таки назову. "Летающий дом"? "Изба летающая"? "Летный дворец"? Во! Есть! Назову-ка я ее "Изба самолетная"! Такое даже королевичу Елисею не снилось, хотя, если быть справедливым, то  на  странице  четыреста пятнадцатой...  А  вообще-то, нет. Всё равно не то. Вот. А делать такие, окромя как  царским  казенным заводам, запретить, а за полет золотом платить. Тем, кто лететь согласится."

И, поразмыслив над этим предложением, честный Иван  со  вздохом добавил: "Да только какой дурак по своей  воле туда полезет.  Ну кроме нас, конечно, витязей Лукоморья..."

                                                                 *        *      *

На закате караван приземлился на лесной полянке, заложив предварительно такой вираж, что расслабившийся и ничего не подозревающий царевич едва не вылетел из ненавистной бочкотары головой вниз. Впрочем, сама посадка прошла на удивление мягко, и о том, что они уже сели Иван догадался только когда через край заглянула слегка взлохмаченная голова Серого и изрекла: "Приехали. Конечная."

Радостного  события не смогла испортить даже привычно перевернувшаяся бочка, и Иван с  наслаждением растянулся на восхитительно мягкой и душистой траве во  весь рост, обняв руками земной шар. "А снится нам трава, трава у до-ома..." - в экстазе зазвучали в голове с  детства  знакомые  строки, внезапно приобретшие совершенно новое, глубокое значение, а блаженная  улыбка, расплывшись, заняла все доступное место на лице Ивана, измученного угрозами приближения морской болезни.

Идиллическая картина возвращения блудного сына к матери-земле была нарушена воткнувшимся у самого царского  носа  топором. Вслед за топором к царевичу вразвалку приблизились его новые  сапоги.

Иван обижено поднял вопрошающий взгляд.

- Я иду на охоту, Ярославна готовит ужин, а тебе остается  хворост,  - изложил суть дела Волк. - Возражения, поправки есть?

Было ли это из-за наступающих сумерек, но Ивану показалось, что цвет лица Волка тоже далек от идеального. Возможно, это объясняло и необычную краткость отрока.

Иван подумал, качнул головой и стал медленно и осторожно принимать положение "на четвереньках", и только после этого - "стоя вертикально, плюс-минус десять градусов в любой данный  промежуток времени". После того, как смог твердо занять позицию под углом в девяносто градусов к поверхности земли, он рискнул наклониться, подобрал топор и неестественно твердым шагом направился в лес.

В лесу было тихо и прохладно, пахло грибами и сыростью, а зарождающиеся не понять откуда молочные клубы тумана сонно растворяли пространство и время.

"Как  во  сне,  - подумалось царевичу, - когда хочешь рассмотреть  что-нибудь поподробнее  , но стоит приглядеться, как все расплывается перед глазами, ускользает, и видишь, что на самом деле там ничего нет, и не было..."

Отошедший от полетных испытаний желудок вежливо, но настойчиво напомнил, что вообще-то сейчас уже время ужина, а не философии, и царевичу пришлось с ним согласиться - с небольшой поправкой. Сейчас - время хвороста.

Что такое хворост, царский сын представлял весьма  смутно, но у него создалось впечатление, что это каким-то образом имеет отношение к деревьям. А раз ему был выдан топор, то значит этот  хворост или очень большой, и его придется измельчать прежде чем собрать, или это все-таки какая-то часть дерева, и его придется сперва от него отделить. И в том, и в другом случае этот хворост должен был быть чем-то специфическим, а иначе его просто нарубили - или насобирали бы? - прямо  у полянки. Оставалось только сообразить, что же это такое, где его берут, и приступить к выполнению задачи.

Иван продолжал двигаться вперед, раздвигая перед собой жиденькую поросль и беспомощно окидывая взглядом окружавший его лес. Ничего такого, при виде чего  сразу  стало  бы понятно, что это именно хворост и ни что иное, на глаза по-прежнему не попадалось. И несмотря на титанические усилия  припомнить  что-либо подобное из приключений лукоморских витязей, на ум ничего не приходило.

Каждый раз, когда королевичу Елисею случалось ночевать одному в лесу, ему или  попадалась  избушка[43],  или  на весьма удобной полянке[44] уже горел костер, разожженный предусмотрительными путниками[45]. В принципе, разбойник, Баба-Яга (она же красна девица) и три поросенка (в багаже) были в  наличии, но все равно так, как у Елисея, почему-то не получалось.

Несколько раз Иван пробовал начинать что-то рубить или  на  ощупь собирать под ногами, но каждый раз перед ним вставал неразрешимый вопрос - а хворост ли это, и он в растерянности  прекращал  всякую  деятельность.

Так прошло еще полчаса. И царевич наконец решился. Отчаянно размахивая топором, он обрубил все ветки на высоте человеческого роста на первой попавшейся не-елке и не-березе[46],  сгреб их в охапку, развернулся и направился к лагерю.

Быстро темнело. Туман густел с каждым шагом, становясь все  материальнее, и по плотности уже напоминая  взбитые  сливки. "Откуда же он берется?" - размышлял  Иван,  безуспешно  стараясь отвлечься от мыслей о том, что Ярославна приготовит на ужин.

Вообще-то, Ванюша был никогда не против подпитать свою эрудицию чем-нибудь интересным или полезным, но не такой ценой.

Теперь он понял, откуда берется туман.

Туман берется из реки, которая на данный момент неторопливо  просачивалась в его сапоги.

Когда он уходил из лагеря, никакой воды,  кроме  как  в  глиняном кувшине в багаже, поблизости не было.

Значит, он заблудился.

Опять.

Незаметно белые, как молоко, и такие же прозрачные клубы тумана поднялись еще выше и накрыли царевича с головой. Недолго  думая,  он  начал звать на помощь, но с таким же успехом он мог кричать в подушку. Звук затихал еще при выходе изо рта, и Ивану начинало казаться, что он оглох или онемел.

"Главное - не паниковать", - приказал он сам себе, нащупывая на всякий случай за поясом рукоятку топора.

Хоть он оказался там,  где  должен быть.

Медленно ступая задом наперед, царевич выбрался из воды на берег и остановился. Немного подумав, он бросил охапку веток на землю, сложил ладони рупором и снова заорал: "А-уууууууууу!".

И в этот раз ему почудилось, что откуда-то издалека (или не очень?) долетел ответный крик. Не веря своим ушам, он набрал полную грудь воздуха пополам с туманом и взревел: "Сергий!!! Ярославна!!!"

В реке что-то испуганно булькнуло, хрюкнуло, матюкнулось, но не успел царевич задуматься над словами и что бы это значило для одинокого путника, потерянного на берегу реки в тумане, как справа донесся  ровный сильный женский голос. Слов было не разобрать, и из-за тумана было даже похоже, что женщина пела, но Ванюша сразу понял, что это Ярославна его ищет и, не разбирая дороги[47], бросился в  направлении звука. Из головы его вылетели все мысли, как будто их там  сроду не было, а осталась одно только непреодолимое желание как  можно скорее добраться до источника этого божественного голоса в тумане, туда, где его ждало спасение, блаженство, радость...  счастье...  забвение... забвение... забвение...

Голова его кружилась, и он уже не понимал, где он находится,  где вода, земля, небо, лес, туман - да и  какая  разница! Он  летел  на крыльях восторга, в голове у него был такой же туман, как повсюду. Иван ощущал себя одним целым с ним, с ночью, с рекой... Он был счастлив, и  счастье переполняло его. Ему хотелось срочно поделится им с кем-нибудь,  пока оно не разорвало его на кусочки, но и тогда он бы был счастлив  как никогда в своей короткой жизни, потому что слышал этот неземной голос и приближался к нему с каждым взмахом крыльев.

О-го-го-го-го-го-го!

Я лечу-у-у-у!!!

Смотрите все - я лечу!!!

ЛЕЧУ!!!

Смотрите!

Скорее смотрите - Ярославна, Серый, я л...

Чьи-то сильные руки обхватили его вокруг талии, волшебный голос умолк, очарование мгновенно растаяло, и Иванушка с  ужасом  обнаружил, что стоит по пояс в холодной воде, а от человека, прижимающего  его  к себе, исходит мощный запах водорослей и рыбы. Царевич внезапно почувствовал, что желудок его превратился в огромный комок льда, а сердце, пропустив удар, оторвалось от  насиженного места и пребольно ухнуло в правую пятку.

Русалка.

Иван вспомнил все. Русалки - зеленые женщины с рыбьими  хвостами, которые пением заманивают по ночам одиноких глупых  доверчивых  путников в воду и там их топят.

Или душат?

Или обгладывают заживо?

Или  всё и одновременно?..

Стоп.

Я знаю, что делать.

На странице четыреста девяносто восьмой, где королевич Елисей вот также ночью встретился с кровавой водяницей  на  проклятом  болоте один на один, он смог спастись, орудуя...

Как будто прочитав мысли царевича или саму книгу, русалка одним движением вынула топор из-за кушака своей добычи  и кинула себе за спину.

Звука падения Иван так и не услышал. Или туман поглотил его, или топор улетел так далеко...

            Первая версия нравилась ему гораздо больше.

- Милана, плыви сюда, я с поклевкой, - когда русалка не пела, голос ее был властным, низким и с хрипотцой.

Значит, их было двое. Как минимум.

- Кто попался? - донесся откуда-то справа похожий голос, но понежнее.

- Лопух, - русалка пожала плечами. - Добыча моя, значит, тебе разделывать. Как договаривались.

- А я и не спорю, - обладательница второго голоса выступила из  тумана по пояс в воде. Смутные очертания женской фигуры проступили лишь когда она приблизилась к ним почти вплотную, и снова в ноздри ударил резкий запах водорослей и рыбы.

Вторая русалка провела холодной рукой Ивану по лицу.

- Какой хорошенький...

Иван тихо порадовался, что сейчас ночь, причем туманная, и не видно, как он дико покраснел.

- Только не проси меня его оставить, - голос первой русалки звучал непреклонно.

- Ну почему, Русана, пусть немножко поживет у нас, я буду за ним ухаживать, и...

- Нет-нет, и не упрашивай, - отрезала та, кого называли Русаной.  -  В прошлый раз ты так же говорила, обещала за ним смотреть, убираться, а в итоге все пришлось делать мне, и в конце концов он все равно объелся червями и сдох. Только добро переводишь. Поплыли.

Все это время в душе царевича за  доминирующую  позицию  боролись ужас и изумление. И теперь, пока они все еще были заняты, мутузя  друг друга, на первый план, откуда ни возьмись, выскользнул здравый смысл и в немногих словах обрисовал Ивану его ближайшее  будущее[48]. 

И Иван решил вмешаться.

- Кхм. Извините, пожалуйста, но я не ем червей.

Он почувствовал, как обе головы повернулись к нему.

- Тебя никто не собирается заставлять их ЕСТЬ, - с  неприязнью  произнесла Русана.  -  Мы  собираемся  тебя ими ФАРШИРОВАТЬ.

- Ой, Русана, смотри - говорящий человек! А я думала, они только вопить умеют. Наверно, нам какой-нибудь особенный достался.

- И не уговаривай, - упрямо мотнула головой Русана.

- Да нет, я и не думаю, - слишком поспешно ответила Милана. И  тут  же добавила: - Ну тогда пусть он еще немножко поговорит, мы все равно никуда не спешим, а второй такой когда еще попадется, - и  мягко  погладила его по голове.

- А завтрак?

- Подумаешь - на пять минут попозже. Ничего страшного. Говори еще, человечек. Ты ведь точно умеешь говорить?

Иван понял, что это его единственный шанс предпринять  что-то,  и другого шанса просто не будет, но он не знал, что делать.  После того, как он лишился своего единственного оружия - топора  -  действовать так, как королевич Елисей на странице четыреста девяносто восемь, стало невозможно. Да и, откровенно говоря, в глубине своей раздираемой самыми различными  эмоциями души Ивану казалось, что у него всё равно ничего бы  не  вышло, даже если топор оставался бы при нем: в "Приключениях лукоморских  витязей" почему-то не было сказано, что русалка может одной рукой мертвой хваткой удерживать человека, небрежно жестикулируя при этом другой.

"Потяни время",  -  успел  шепнуть ему Здравый Смысл, уворачиваясь от пинка Отчаяния.

- Умею, - признался царевич. - Вообще-то, люди все говорят. Наверно, у вас просто не было возможности с нами пообщаться. А ведь люди,  наоборот, считают, что русалки умеют только петь.  И  то  только  когда... Это... Ну...

- Охотятся, - радостно подсказала Милана.

Иван уцепился за это слово.

- А что вы едите, когда люди не... клюют?

- Консервы.

- А-а... мн-н-н... Э-э-э? - осторожно спросил царевич.

- Иногда поклевка бывает такой хорошей, что Русана заготовляет консервы впрок, - охотно разъяснила Милана. - Я тоже  как-то  пробовала,  мы вместе делали, но мои почему-то через два дня испортились. Русана  говорит, что крови много осталось и кости слишком крупные, а я вроде все по рецепту делала, да и при ней же. По-моему, я просто неспособная к кулинарии. Зато пою лучше всех.

- Болтаешь ты больше всех, - беззлобно проворчала русалка постарше.  - Пошли давай, время идет. Еще начинку и маринад готовить - сегодня я тебе помогать не буду, привыкай к самостоятельности.

- Ну Руса-ана-а-а, - гнусаво-капризным  голосом  избалованной  принцессы протянула Милана.

- Пошли, пошли.

Русалка сделала еще один шаг в глубину. Царевич забился, чуя  конец.

- Отпустите меня! Вы не имеете права! Это негуманно! Мы - братья... то есть, сестры... то есть... Пустите меня! Пустите!!!

Холодная вода коснулась подбородка. Иван даже не понял, а  почувствовал всеми фибрами души, даже при таких обстоятельствах  не  желавшей покидать давно промокшие пятки, что это - его последнее  мгновение на свете, и, не сознавая, что делает, набрав полную грудь воздуха вперемежку с туманом, взревел:

                         Прощай-те, това-рищи, все по ме-стам,

 Послед-ний парад наступа-ает,

 Вра-гу не сдае-отся наш гор-дый "Коряк"...

И только допев песню до конца, он понял, что он допел ее до конца.

И от изумления затих.

- А еще знаешь? - по голосу - Русана.

- З-знаю.

- Спой.

- Слав-но-е мо-ре, священный Бас-ка-а-а-ал...

И пока звонкий молодой  голос  усердно  выводил  повествование  о злосчастном бродяге, голова лихорадочно старалась мыслить, по  возможности не сбиваясь с такта и не путая слов.

"Почему они слушают? Что я о них знаю?.. мо-лод-цу плыть не-да-ле-е-еч-ко. Так. Русалки. Людоеды. ...в де-е-брях не тро-о-нул... Живут в реке. Поют для привлечения  добычи. Поют. ...ми-но-ва-а-ала... Любят  петь.  Вода.  Мамочки,  забыл! Сначала! Надо начать сначала!...слав-ный ко-рабль... Любят воду? Понял! ...слав-ный ко-ра-абль... Ой, что я пою?!  Песни  о  воде! Они любят ПЕСНИ О ВОДЕ! ...о-о-му-ле-евая боч-чка... То есть, пока я буду петь им про воду, они меня не тронут! Вероятно."

- Еще, - потребовали обе в голос, как только затих последний звук.

- Раски-ну-улось мор-ре широ-ко...

И опять до конца.

Когда Милана  непререкаемым тоном потребовала петь дальше, царевич решил пустить пробный шар.

- С удовольствием. Только мне вода в рот попадает, и дыхание сбивается в таком положении. Может, меня можно вертикально держать?  Ну или хотя бы под углом в шестьдесят градусов?

- Умник нашелся, - неласково высказала свое мнение Русана, но вынесла его из воды и с размаху, как тряпичную куклу, усадила на берег.

Непроизвольно у Ивана вырвалось порочащее звание лукоморского витязя "Ой!". Потянувшаяся к пострадавшему месту царственная рука тут же была перехвачена русалочьей. Та же участь постигла и неподвижную другую руку.

- Ну что, устроился? Пой дальше, и не вздумай сбежать,  -  потребовала Русана.

- А-а-э-э-э... Кхм, - Иванушка открыл рот, и вдруг с  ужасом  понял,  что  не  помнит больше ни одной песни про воду, а попробовать спеть что-нибудь другое у него не хватало духа. Если им нравилось слушать про воду, это не значило, что при первых же словах песни про песок или облака он не окажется снова в реке, и на этот раз навсегда.

- Ну?

- Спой, рыбка!

И Иван запел.

- Море, лукоморское мо-о-оре...

К счастью, пока он пел, изо всех сил надеясь, что русалки не  обратят слишком пристального внимание на наличие в лукоморскос море  колосьев и прочих предметов, порядочному морю  не  приличествующих,  ему вспомнилась еще несколько песен про разнообразные реки, пруды,  заводи и протоки. Но когда после слов "Здравствуй, лукоморское море, я  твой тонкий колосок" царевич сразу же начал "А по камушкам речка бежит",  Милана  несколько смущенно перебила его:

- Да что ты все о воде, да о воде...

- А-а?..

- А про любовь знаешь?

- Рано тебе еще такие песни слушать, - сурово, но не очень убедительно возразила старшая русалка.

- Ну, Русаночка, ну пусть споет!

- Ну пусть, - неожиданно легко дала уговорить себя та.

Про любовь Иван знал. Окна дворцовой библиотеки выходили на лужайку, где по вечерам летом в хорошую  погоду  собирались  на  гулянки столичные девки да парни. И поскольку  голосистыми  певцами  Лукоморье славилось исстари, а читать младший наследник  престола  любил  больше всего на свете, то репертуар передовой части городской молодежи накрепко, хоть и помимо воли, впечатался в его память вместе с текстами  древних  историков  и географов.

- Раз-лу-у-ка ты-ы  раз-лу-ка... - проникновенно  выдохнул  Ванюша. 

К концу песни Милана рыдала в голос, а со стороны Русаны неясно доносились крайне подозрительные сморкания. Не желая портить эффект, он сразу же с надрывом выдал про догорающую лучинушку, затем про три счастливых дня, и завершил второе отделение  любовью,  похожею  на сон.

Если бы действие этой истории происходило несколькими сотнями лет позже, этот момент положил бы начало фан-клубу Иванушки. Его бы носили на руках и тискали в объятиях[49] и  разрывали на части экзальтированные девчонки  неопределенного  возраста[50]. Но дело было здесь и сейчас, и поэтому благодарные  слушательницы одной рукой вытирали слезы, а другой надежно держали его за  запястья.            

"Но, с другой стороны, пока хоть не топят", - попробовал успокоить он себя. Успокоение получилось так себе, сродни вечному.

- Дальше! Еще! - стала требовать просморкавшаяся публика, и Иван с замиранием сердца завел следующую. Голос его начал слегка дрожать.

"Эдак  меня  надолго  не хватит", - обеспокоенно подумал он.

Хватило его на дольше, чем он ожидал. Иногда просто диву даешься, на что тебя может хватить,  если  альтернативой  является  фаршировка червяками.

Рассвет подкрался исподволь, пока Ванюша дребезжащим шепотом выводил душераздирающие подробности очередных любовных страданий. Дослушав до конца, Русана деловито, как ни в чем не бывало,  поднялась на ноги, рывком привела в вертикальное положение  свой улов  и,  не выпуская его руки, сухо скомандовала:

- Милана, собирай вещи, пошли домой.

Сердце царевича и его желудок столкнулись на полпути.

Младшая русалка отошла в сторону на несколько шагов  и  начала что-то искать среди травы в тумане. Спустя минуту откуда-то слева донесся ее ворчливый голос:

- Русана, где моя шаль? Ты ее последняя носила. Куда ты ее дела?

- Повесила на куст.

- На какой куст?

- На единственный, Милана. Давай быстрей, еще с ужином столько возни, и ты тут копаешься.

- На какой единственный? Ее тут нет. Я его уже семь раз кругом обошла. Вспомни получше.

- Не надо на меня дуться, я все равно не позволю тебе его оставить,  а твою глупую шаль я сейчас найду, и так тебя отругаю!..

В порыве раздражения русалка оттолкнула Ивана и метнулась на  голос.

Надо отдать должное Ванюше, он понял, что свободен, и что пришел его единственный Шанс только через несколько минут, когда  его  затекшие, взывающие о милосердии ноги уже отнесли его от  проклятого  места настолько, что дьявольские визги, уханья и  вопли,  от  которых  кровь стыла в жилах, были еле слышны. Пронеся хозяина еще несколько саженей, взбунтовавшиеся ноги, которым, похоже, и дела  не  было  до  остальных частей тела, уже собирались отказать, как вдруг царевичу  показалось, что один из выкриков прозвучал ближе других.

Иван никогда не подозревал, что усталое, голодное, невыспавшееся, запуганное до смерти человеческое существо с затекшими до потери чувствительности ногами может мчаться с такой скоростью, перепрыгивая при этом через бурелом не хуже скаковой лошади.

Деревья по  сторонам слились в один бесконечный забор, а воздух свистел  в  ушах,  заглушая треск ломающихся веток... Но, в конце концов, физиология взяла своё.

Когда, наконец  полностью рассвело и его нашел Сергий, Иванушка мог реагировать на все внешние раздражители только слабыми вскриками, в которых, заботливо  прислушавшись, его друг смог угадать что-то похожее на "Спасайся, они  уже близко."

После того, как Иван, уже в лагере оккультными стараниями Ярославны постепенно пришел в себя, первым делом он рассказал о страшной опасности, угрожавшей ему этой ночью, и как счастливо он  избег[51] ужасной участи. И в процессе  пересказа он со всё возрастающей ясностью начинал понимать, что это был  его  ПЕРВЫЙ ПОДВИГ. Королевич Елисей отдыхает.

На авансцену выходит Иван Непобедимый.

Иван Великолепный.

Иван Завоеватель.

Иван Покоритель Русалок.

Уф!..

Ванюша задохнулся от переполнявшей гордости и заканчивал рассказ о победоносном бегстве с высоко поднятой головой и ухмылкой от уха до уха. По окончании повествования он сделал  театральную  паузу,  и счастливая улыбка достигла своего апогея.

Наступившую тишину нарушила Ярославна.

- Иван-царевич, ты молодец. Ты вел себя мужественно, сохраняя  присутствие духа...

Иванушка почувствовал, что еще одна похвала, и  он  просто  лопнет  - раздуваться дальше было просто уже некуда.

Но Ярославна еще не закончила:

- ... в обстоятельствах, угрожающих твоей жизни. Как ты был уверен. Но видишь ли, Иван-царевич, дело в том, что русалки - существа довольно редкие, живут замкнуто, и поэтому люди о них мало что знают.

Иван насторожился. А Ярославна продолжала:

- В частности, они не знают того, что русалки - создания вегетарианские, что пение они любят больше всего на свете, и что сами  не  осознают свойства своих концертов привлекать людей помимо их воли. Они чрезвычайно не любят, когда,  несмотря  на  тщательно выбранное уединенное место вдали от цивилизации, их спевки прерываются грубым вторжением какого-нибудь идиотски оскалившегося пешехода...

Иван покраснел....

- ...и потому каждый раз они стараются напугать его по первому разряду, чтобы когда они позволят ему уйти, он детям своим  и  сородичам заказал близко подходить к русалкам.

...и почувствовал, что воздух из его выпяченной груди выходит с тихим шипением, а сам он становится похожим на  продырявленный  мячик.

Герой...

Подбородок его сам собой уперся в холодную пуговицу кафтана. В глазах предательски защипало.

- Иван, - строго произнесла ведьма.

Он нехотя мотнул головой.

- Ты плохо меня слушал. Всё сказанное в конце не отменяет сказанного в начале и не умаляет твоей стойкости и воли к жизни. Я сказала, что ты молодец, и я имела в виду именно это.

Голова поднялась чуточку повыше.

И вдруг Ярославна заговорщицки прищурилась и  подмигнула:

- Королевич Елисей отдыхает.

                                                                 *       *       *

На второй день вечером после приземления и тщательного инспектирования багажа от припасенных в дорогу трех поросят не обнаружилось и следа. Вообще-то, Иван ясно помнил, что с предыдущего привала в корзинке оставался как минимум один окорок, но, заметив выражение  чересчур неподдельного недоумения на физиономии Серого, о судьбе его спрашивать не стал. Вместо этого, выставив вперед нижнюю челюсть, царевич  непререкаемым тоном заявил, что он идет на охоту - и точка.

К его немалому  удивлению, пререкаться с ним никто не думал. Одобрительно кивнув и  буркнув что-то невнятное[52],  Сергий  вручил  ему лук, колчан с десятком стрел и новое изобретение Ярославны - деревянную коробочку с пол-ладони величиной, на дне которой покачивалась стрелочка, заостренным концом всегда указывающая в том направлении, где находился  сейчас Волк. Вторая такая коробочка покоилась где-то в бездонном кармане порток Серого, и стрелочка ее всегда указывала на царевича.

"Просто так, на всякий случай," - пояснил его приятель, и Иванушка, не меняясь в лице, положил колдовскую приспособу в карман кафтана. И только  где-то  глубоко, под опущенными ресницами, мелькнуло и пропало шальное "я им докажу!"

- Ну, с Богом, - хлопнул его на прощание по плечу Волк. - Если  что - стреляй.

Царевич, мужественно молвив "Разводите пока костер, я скоро вернусь"[53], развернулся и шагнул в лес.

О чем-о чем, а уж об охоте Иванушка знал всё.

Охотиться было так просто, что его всегда удивляло, почему леса не кишат охотниками, увешанными  разнообразными трофеями и с толпой слуг за спиной, несущих еще десять раз по столько. Ведь всё, что требовалось от охотника - это взять  лук  и  побольше стрел и вступить в лес. Остальное было делом техники. Встречаешь  зверя, стреляешь, взваливаешь добычу на плечо или передаешь прислуге, и идешь дальше. И так - пока не кончатся носильщики. Королевич Елисей,  например, сразу же, как только начинал охотиться, убивал дичь не меньше кабана или оленя. Да и народная мудрость "На ловца и зверь бежит" только подтверждала теорию Ивана. Спорить с народом - себе дороже[54]. Впрочем, после часа блужданий среди деревьев неизвестной породы Иванушка в который раз начал  подозревать, что, может быть, как это иногда бывает с народными изречениями, речение это подразумевало совсем не то, что говорилось открытым текстом, а что-нибудь совсем иное, к охоте отношения абсолютно не имеющее. Например, как он - к королевичу Елисею.

Создавалось впечатление, что в лесу, кроме него, нет и никогда не было ни одной живой души. Ни мышонка, ни лягушки, не говоря уже о какой-нибудь съедобной зверушке. Только  круглая  как  каравай[55] луна начинала просвечивать сквозь синеющее подступающей ночью небо, да тишина, которую не в силах был заглушить даже шум,  производимый перемещением незадачливого охотника, пронизывала лес. 

Иванушка опустил лук, присел на поваленную сухостоину, подпер подбородок ладонью и задумался. Охотника из него явно не получалось, а вернуться в лагерь с пустыми руками после такого помпезного отбытия было просто невозможно. Никак.

"Нет, никто и слова не скажет, и Серый уже наверняка  поджаривает на вертеле подстреленного глухаря (при этой мысли желудок Ивана зашелся в конвульсиях), НО НЕ МОГУ Я ВЕРНУТЬСЯ ПРОСТО ТАК - ЭТО СЛИШКОМ!  В конце концов, это МОЙ поход, МОЙ единственный в  жизни  шанс  доказать всем, и себе в первую очередь, что я чего-то стою, что я - царевич, будущий правитель, витязь, которому не страшны  никакие  преграды! А книжки читать и приказчики могут. Но пока единственное, что я  смог за несколько дней - два раза заблудиться, потерять всё снаряжение, жить на  милости  Сергия  и  его сестры и попадать на потеху всем из одной нелепой ситуации  в  другую, еще более дурацкую. Слюнтяй. Раззява. Неудачник. Королевич Елисей постыдился бы даже признаться, что знаком с таким ничтожеством. И  если уж ничего хорошего из меня выйти не может, то..." - Иван  невзначай поднял голову и остолбенел.

Согласно лучшим канонам повествования, шагах в десяти от него мирно щипал травку заяц.

Ничего не подозревающий упитанный грызун с завидным аппетитом[56] объедал какой-то  кустик  неопознанной травы и не обращал ни малейшего внимания на голодного хищника  вида Царевичей, подвида Иваны, плотоядно впившегося в него глазами.

Иванушка со всей возможной предосторожностью снова натянул  тетиву и стал потихоньку подниматься: по зайцам из положения "сидя" не  стрелял ни один из героев.

Хрустнула сухая ветка, невесть откуда взявшаяся под ногой. 

Ушастый вздрогнул и обернулся.

Царевич, презрев условности, навел на  него лук и уже был готов пустить стрелу, как вдруг...

Естественно, раз уж на то пошло, это "как вдруг" просто  должно было случиться.

- Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!

Вот оно. Началось.

От неожиданности, что с ним такое вообще когда-нибудь могло произойти, Ваня разжал пальцы, и лук с глухим стуком упал на траву.

А стрела с глухим стуком пригвоздила заднюю лапу зайца к земле.

- У-у-у-у!!! - взвыл заяц. - Ну я же проси-и-и-и-ил!

- И-из-звините, - только и смог выдавить потрясенный Иван.

- Так помоги же, чего стоишь, как пень, больно ведь! - потребовал косой, тихонько подскуливая.

- Я сейчас. Сейчас! - царевич кинулся к  несчастному  животному. 

Из "Приключений лукоморских витязей" он знал всё о первой помощи при стреляных ранах - Елисей со товарищи и их враги  применяли луки, арбалеты и прочие дротики через каждые  десять  строчек - и поэтому оказал ее энергично,  эффективно  и  почти  профессионально.

Через некоторое время заяц пришел в сознание. Дико скосив на царевича глаза, неблагодарный длинноухий, не говоря  ни  слова, отчаянно вывернулся из его объятий, но раненая лапка подломилась, зайчишка жалко пискнул и завалился на бок.

Сердце Иванушки зашлось от сострадания,:

- Ой! Может, вас до норки донести? Я могу, мне по пути!

Зайца это почему-то рассердило. Он презрительно фыркнул, дернул ухом, но потом смилостивился:

- Ладно, неси уж, что с тобой делать...

- Вы извините, я не хотел в вас попасть, - оправдывался царевич, неловко заворачивая косого в кафтан. - Я вообще ни в кого не хотел попадать, просто я растерялся, когда вы заговорили, я  не  знал, что...

- Ты еще скажи, что никогда оборотней не видел, - раздраженно  проворчал заяц.

- А причем здесь... - и тут до Ивана дошло. - Так вы - оборотень?!  Но я читал, что оборотень - это человек,  который  во время  полнолуния превращается в волка или медведя.

- Это было бестактно, - сухо заметил длинноухий.

- И-из-з-в-вините, - Иванушка почувствовал, что если он покраснеет еще больше, то его лицо в темноте начнет светиться.

- Ничего. Направо.

- Ага, понял, - и, пытаясь загладить свою неделикатность, спросил: - А вы к знахарям обращаться пробовали?  Или  к  колдунам?[57]

- А ты как думаешь? - пробормотал заяц. - Под ноги смотри. Сейчас  ручей будет. Конечно, обращались. С самого рождения ведь такой позор, - он обреченно вздохнул. - Все в голос твердят, что дурной глаз на меня был положен, порча третьей степени, ничего поделать нельзя. А недавно жена даже приволокла откуда-то какого-то лекаришку...

- Ну и?..

- Шарлатан, говорил же я ей. Истыкал всего меня иголками, крови выкачал больше, чем сосед Викула...

- Викула?

- Граф Викула, вампир. Вот, о чем это я? Ах, да, а потом три часа  нес какую-то чушь про то, что в моем роду был какой-то Гена, который кому-то изменил, и из-за этого... Налево, через  полянку...  Потом  всё прямо... Тебе это о чем-нибудь говорит?

Ивану показалось, что он услышал в голосе  оборотня  слабую тень надежды. Ему было жаль разочаровывать своего нового знакомого, чья ситуация так была похожа на его собственную, но никакого смысла он в словах лекаря не видел.

- Нет, ни о чем, - вздохнул он. - Действительно, абракадабра какая-то. Но вы  знаете, у одного моего друга сестра - ведьма.

- Хорошая?

- Вообще-то, я не уверен, может ли ведьма быть хорошей по определению, ведь это слово даже стало нарицательным в лукоморском  языке,  обозначая...

- Бестолковый. Я спрашиваю, хорошо ли она владеет своим ремеслом.

На "бестолкового" царевич в конце концов обиделся.

- Если через час меня не будет в лагере, через полчаса  она  найдет меня, где бы я ни был, и тогда вы лично сможете убедиться, насколько она хороша, - выговорил он и многозначительно  замолчал.

- Так она путешествует с тобой?

- Со мной и со своим братом, - молчание, последовавшее за этим сообщением, своей многозначностью с легкостью могло посрамить знаменитое лукоморское "дык ёлы-палы".

- Ты не волнуйся, я прикажу своей жене проводить тебя назад немедленно, как только мы доберемся до дома, - пострадавший почувствовал, что перегнул палку, и что она вот-вот может распрямиться со всеми вытекающими последствиями. - И между прочим, если ты думаешь, что  когда я преувеличивал, когда говорил, будто пригожусь, то это совсем не так. Если хочешь знать... сейчас налево... если бы не я, то тебя  бы  съели еще полчаса назад. Сегодня ведь полнолуние, а в нашей деревне пятьдесят дворов, и все жители - родственники. Чужих просто не осталось. Понимаешь?

- Если бы не вы, - настал черед Иванушки ворчать, - я бы уже полчаса как  сидел у костра с моими друзьями и ел жаркое [58].

- Жена тебя обязательно угостит ужином, - тут же услужливо проговорил косой.

За ужин царевич сейчас был  готов  простить всё, кроме критики "Приключений лукоморских витязей".

И простил.

                                                                *         *          *

Жены Евсея (так звали оборотня) дома не оказалось. По его указанию Иванушка закрыл плотно ставни, задернул занавески и зажег толстую оплывшую свечу.

- Полнолуние, - извиняющимся тоном проговорил Евсей. -  Видать, пошла к большой дороге. Перекусить.

Царевич обернулся. Перед ним, ослабляя повязку  на  увеличившейся ноге, сидел на полу невысокий мужичок с жиденькой бородкой пучком и отчаянно косящими глазами. Заметив вопросительный взгляд гостя, он пояснил:

- Если свет полной луны не попадает напрямую на оборотня, он может сам выбирать, какую форму ему принять. А в доме человеку удобнее. И если ужинать ты еще не раздумал, то раздуй угольки в печке, подкинь дров и принеси из ледника утрешнюю кашу и молоко. Мясо не  трогай  -  если дорога пустая, Варвара голодная вернется, как волк...

Иван поспешил выполнить все указания  хозяина.

По  завершении  в список потерь были занесены опаленные брови и ресницы,  пара  разбитых тарелок и полкорчаги пролитого молока. На поднявшуюся было волну протеста Евсея Иван рассеяно заметил, что могло быть и хуже.

Или  гораздо хуже.

Насколько хуже, тот выяснять почему-то не стал.

- А если ваша Варвара сегодня не вернется, как я до своих добираться буду? - жадно поглощая сухую подгоревшую гречку,  сквозь  набитый  рот поинтересовался Иванушка. И не сразу заметил, что хозяин  почему-то вытянул шею и выпучил глаза, таращась ему за  плечо,  на печку. И поэтому, когда за его спиной хорошо знакомый голос посоветовал: "Переночуешь здесь", под стол последовала оставшаяся половина молока вместе с корчагой.

Он обернулся.

В пламени печи отчетливо проступали очертания лица прекрасной женщины, наслаждавшейся произведенным эффектом.

- Ярославна?! Как ты меня нашла?! Как ты это делаешь?! Где ты?!

- Я-то там, где и должна быть, Иванушка, а вот какая нелегкая затащила тебя в  единственную  в  Лукоморье деревню  оборотней   ночью в полнолуние... Хотя Сергий мне тут подсказывает, что удивляться было бы надо, если бы тебя в нее не занесло.

Иван насупился.

- Это ОНА? - заворожено прошептал Евсей, не сводя поочередно своих косых очей с чудесного явления.

- Ага, я вижу, слава обо мне разносится как  грипп, -  приторно-сладко  улыбнулась ведьма. - Это хорошо. Не люблю представляться. А  теперь  слушай, Ванюшенька. Варвара Евсея не придет до утра - она сейчас с племянниками на пикнике в лесу. Там, где часа полтора назад была стоянка разбойников. А утром, вернувшись, сразу заляжет спать -  набираться сил для новой ночи. Тебя она не тронет. Если не захочет,  чтобы в  их роду к зайцу прибавилась жаба. А хозяин позаботится ей это разъяснить. Правда, Евсеюшка?

- Тебе меня не запугать, - выпятил вдруг впалую грудь смешной мужичок.

- А я не запугиваю. Я просто объясняю, что надо делать, чтобы всё хорошо кончилось, - пожала плечами ведьма.

- Для кого? Для него? - снисходительно мотнул головой Евсей в сторону Ивана. - Царевичем больше, царевичем меньше - тебе-то,  ведьме,  какое до этого дело? Ученые люди и оборотни всегда были ближе друг к другу, чем ко всяким городским хлыщам. А сейчас он в моей власти. Хочу -  милую. Хочу - супружнице скормлю. Что ты мне сделаешь? Да ничего. А если он тебе действительно так дорог, то давай поторгуемся, -  раскосые глаза оборотня хитро прищурились. - Ты мне - услугу небольшую, я  тебе - парнишку живого.

- А ты действительно хочешь знать, что я с тобою сделаю?  -  вежливо поинтересовалась Ярославна, и прямо на выпученных от ужаса глазах  оборотня руки его ссохлись, позеленели, ногти выпали и, как листики  весной, между пальцами пробились коричневатые пупырчатые перепонки.

В избе пахнуло болотом.

Иван был более чем впечатлен[59]. Королевич Елисей сейчас бы очертя голову бросился на защиту  друга, сраженного злыми чарами неизвестного колдуна.

Иван  сделал  то  же самое, и то, что на этот раз незнакомец был сражен чарами  его друга, ничего не меняло для пылкого царевича.

- Сделай сейчас же как было и извинись перед  ним!  Так нельзя обращаться с людьми! Ну и что, что он оборотень! Это еще не значит, что с ним можно так поступать!

Возмущенный Иванушка еще раз глянул на руки-лапы незадачливого зайца: "В Шантони за лягушачьи лапки такого размера, наверное, можно было бы получить если не пол-царства,  то  город приличных размеров - наверняка".

От такой  мысли,  не  приличествующей истинному витязю Лукоморья, он смутился, закашлялся, покраснел, и чтобы скрыть замешательство, прибавил оборотов, глядя теперь исключительно перед собой:

- Думаешь, если ты - ведьма, то тебе все дозволено? Он  был  добр  ко мне! У него была жизнь тяжелая! И детство трудное! Он страдал от собственного несовершенства и неадекватной социальной адаптации! Его психосоматический комплекс неполноценности... - нет, витязи так не говорят.

Что же говорил Елисей  в  таких случаях? А, вспомнил! И, прочистив горло, царевич сосредоточился, вызвал в памяти страницу шестьсот сорок пять и выдал:

- Сгинь, смрадное исчадие  преисподней, гнусное порождение омерзительнейшего из... - ой, что это я  такое говорю, это же Ярославна, сестра Серого!

И, к тому же,  с  дамами  так обращаться некультурно.

Но ведь так говорил Елисей!.. 

Как  все-таки тяжело быть лукоморским витязем...

- Ты хочешь еще что-нибудь сказать перед тем, как...

- Да! Никакой опасности ни для кого не было!!! - выпалил Иванушка, но, потом, подумав, добавил:

- Пока ты не появилась. Он только хотел, чтобы ты ему помогла излечиться, но, наверное, просто не знал, как попросить. За это не наказывают! И, в конце концов, я не маленький ребенок, я сам могу о себе  позаботиться и выбирать себе друзей! - до него внезапно  дошло  что-то тревожное, зарегистрированное с минуту назад его мозгом, и он осекся.

- Перед тем, как что?

Ярославна устало улыбнулась и провещала:

- Иванушка, свет мой, если бы ты не был другом Сергия, то сейчас  Шантони пришлось бы раскошелиться на два города приличных размеров. И это только за передние.

Царевич прикусил язык.

Ярославна продолжала:

- Но если ты хочешь, чтобы мы с Сергием завтра заскочили  сюда,  чтобы взять твои сапоги и кольчугу, чтобы передать родителям для похорон, я не буду с тобой спорить и все исправлю, как ты требуешь.

- А-а-а?..

- Ты когда-нибудь слышал, чтобы слово "оборотень" употребляли в значении "заслуживающий доверия"?

- Н-нет, а что?

- Вот и я - нет. Подумай на досуге об этом. А теперь - спокойной ночи. Позаботься о себе хорошо, немаленький ребенок.  Завтра  после  восхода солнца будь на западной окраине деревни - мы тебя подберем.  И привет тебе от моего братца.

Образ ведьмы в огне стал бледнеть.

- Постой! Постой! А как же Евсей?! Он же не может оставаться таким  на всю жизнь?! - метнулся к печке царевич.

- Заклинание рассеется к обеду, - донесся слабый голос издалека. -  Но при необходимости я всегда смогу найти денек-другой, чтобы восстановить его, на этот раз - навсегда, так и передай своему... другу...

                                                                *         *          *

Первым в зависшее над печной трубой корыто запрыгнул Серый, потом втянул Ивана. Отчаянно щелкнули в воздухе мощные челюсти, и одним сапогом в гардеробе царевича стало меньше.

- Готовы? - обернулась Ярославна.

- Поехали! - махнул рукой отрок.

Иванушка перегнулся через край воздушного судна и глянул вниз. В бледнеющем свете полной луны белели клыками ощеренные пасти и горели хищным зеленым огнем глаза. Еще один громадный волк, изогнувшись, выпрыгнул из стаи. Иван отшатнулся. Он только  сейчас  понял, чего избег по счастливой случайности по имени Сергий, и тошнота  подступила к горлу. Он закрыл глаза, хотел сглотнуть, но шершавый язык на пару размеров больше обычного поворачивался с трудом, а  во  рту  было сухо, как в пустыне Самум.

Ярославна взяла курс на запад, но не  раньше,  чем  сделала  прощальный круг над евсеевой избой, вокруг которой, казалось, собрались все оборотни Лукоморья. Тающая под лучами невидимого пока еще солнца темнота кишела серыми спинами и зелеными точками. Ведьма  буркнула себе под нос нечто невнятное и жестом сеятеля со знаменитой картины кинула что-то в самую гущу завывающих тварей.

Вой достиг своего пика, прервался, мгновение стояла тишина, и вдруг изо всех нечеловеческих глоток разом вырвался оглушительный рев, тут же сменившийся кровожадными воплями и пронзительными визгами боли.

- Что случилось? - силясь перекричать поднявшуюся  какофонию,  царевич припал почти к самому уху друга. - Кого это они?

Тот лишь пожал плечами.

Летающий караван не спеша удалялся с  места загадочного побоища.

Задремавший на тюках в грузовом корыте Иванушка проспал до самого привала, но сон его был неровным, со стонами, вскриками, метаниями, инее раз мог он воздушное свое путешествие закончить раньше времени на земле, если бы не Серый.

Снился  усталому  витязю  Лукоморья  бедолага Евсей, так и не пришедший в себя после учиненного ему нервного потрясения, неожиданное появление отрока  Сергия,  бой  с невесть откуда взявшимися оборотнями, разлетающиеся в щепы ставни, отчаянное бегство на крышу, и Ярославна, с торжествующей усмешкой пролетающая мимо: "Я же тебе говорила". На этом моменте он отчаянно прыгал ей во след, промахивался мимо ступы, и вверх  тормашками  летел  в разверстые пасти волков под декламацию ведьмы: "Сгинь, смрадное  исчадие преисподней..."

От толчка при приземлении Иван с облегчением проснулся, и тут  же почувствовал себя до крайности разбитым и  невыспавшимся.  Но засыпать прямо тут же он слегка поостерегся. "Какие  сны  в  том  смертном  сне приснятся..."

- Сергий, Ярославна, спасибо, что вытащили меня оттуда...  -  смущенно выдохнул царевич. - Наверно, не стоило мне туда с ним ходить, но так всё получилось... Я нечаянно подстрелил его, пока он был зайцем, и  не мог его бросить на произвол судьбы, одного, беззащитного, в лесу... Нет, о том, что я ему помог я не жалею, но мне жаль, что  всё  снова так вышло... нелепо. Ведь если бы ты, Серый, меня не нашел, это была бы последняя ночь в моей жизни... Правда, если бы Ярославна не  напугала его так, а пообещала вылечить, может, он бы и договорился с остальными, и всё обошлось бы мирно. Ведь пропустили же они нас,  когда я его нес.

- Гадание на кофейной гуще, - фыркнула ведьма.

- Да, конечно... Вот поэтому я и говорю, что с королевичем Елисеем такого случиться не могло, - грустно глядя в землю, снова вздохнул Иван.

- Не кручинься, царевич, утро вечера мудренее, а за битого двух  небитых дают, лишь бы урок впрок пошел, - приобнял друга за  плечи  верный Волк.

- Пошел, - криво улыбнулся Иванушка. - Хоть один из двух, да пошел. Например, я теперь знаю, что такое хворост.

- Ну тогда Сергий идет на промысел, и через  полчаса  начинаем  готовить завтрак, - подошла к ребятам ведьма.

Иван, уже сделав несколько шагов в чащу, вдруг вспомнил что-то и обернулся:

- Ярославна!

- Что, милый?

- Что ты сделала с оборотнями, когда мы уже улетали?

- Тоже преподнесла небольшой урок. Не ты один в них нуждаешься.

- Почему они там так вопили? Ты их заколдовала?

- Что ты, Иванушка, как я могла!

- Но ты же нашептала там что-то?

- Самое безобидное заклинание, какое только можно представить, только слегка усиленное. Ну или не слегка...

- Какое?

- На хороший аппетит.

- То есть, они друг друга съели?!

- Нет, что ты, конечно не съели! Но закусали.

Царевич с огромной охапкой хвороста собирался уже повернуть назад к лагерю, как вдруг услышал, как его кто-то зовет.

- Иван!

- Иван!

- Скорее сюда!

- Мы выступаем!

Голоса были незнакомые. Они то приближались, то отдалялись, доносясь со всех сторон одновременно. И хотя угрозы в них не было, Иванушка, еще не успокоившийся после ночных событий, почувствовал себя неуютно.

"Кто бы это мог быть? Я в этих краях никого не знаю, и меня  никто... А если это оборотни? Так быстро? Вряд ли они успели бы нас догнать. И зачем им меня звать? И куда они выступают? И  почему  я  от этого должен торопиться? Как же, сейчас возьму и приду. Ждите".

Очередной выкрик прозвучал совсем рядом, и Ванюша, во избежание чего бы то ни было, исключительно на  всякий  случай, быстро юркнул под ближайший малиновый куст.

- Ой, - отчетливо произнес куст.

Иван застыл.

- Зачем вы толкаетесь? - выразительно поинтересовался куст.

- У меня кинжал, - осторожно соврал Иван.

- А у меня - армия.

И только тут царевич углядел, что справа от него  на  корточках сидит человек в зеленом кафтане и маленькой зеленой круглой шапочке, и лицо у него тоже зеленоватого оттенка. Большие влажные карие глаза выжидательно смотрели на пришельца.

- Так это вас ищут?

- Меня.

- Вы - Иван? Вы - генерал?

- Да, я Иван. Нет, я не генерал. Скорее наоборот.

- Наоборот генерала - это кто?

- Пленный. Заложник. Проводник. Они пришли ко мне домой и сказали, что если я провожу их до Лукоморска, то они за это мне ничего не сделают. Они хотели пройти тайными тропами и  напасть на столицу внезапно. Кто-то сказал им, что никто не знает здешних мест лучше меня. И я действительно их не знаю.

- Так они захватили вас в плен?! - королевич  Елисей в Иване встрепенулся, как старый конь при звуке боевой трубы. - Я  вас спасу. Мы предупредим царя, и наша армия разобьет их в пух и  прах!  Следуйте за мной!

- Спасибо, но я бы этого не хотел.

- Чего... не хотели? - опешил Иванушка.

- Ничего из предложенного вами, молодой человек. Ни следовать, ни разбивать. Они, в общем-то, неплохие ребята, и за год я к ним почти  привык, как к родным. Сдается мне, из них еще выйдет толк, дай только время.

- Поче... За сколько?!

- Да, юноша. Вот уже год, как я вожу их тайными тропами  вокруг своей деревни. Как давно это началось!.. И я даже уже привык, что они называют меня Иваном. А тут вы напомнили мне всю эту историю с начала...

- А разве...

- Нет, юноша, я просто ждал настоящего Ивана у него дома, когда за ним пришли валенцы и спросили, не я ли буду Иван. Я сразу заподозрил,  что они затевают что-то нехорошее, и пожалел соседа: у него девять ребятишек, а я - вдовец, и дети у меня уже взрослые. И я  сказал, да, это я, я есть Иван, я сделаю вам хорошо, пойдемте, куда вас отвести...

- Но тогда же вы - герой!

- Иван!

- Где вы, почтенный? - раздалось совсем близко.

- Ну, мне пора, - поднялся мужичок, поддергивая штаны. -  Я  не  хочу, чтобы они вас таки видели, молодой человек. Им еще рано.

- То есть как? Почему не хотите? Почему рано? Как вас зовут на самом деле? - забросал царевич вопросами уходящего проводника. - Уважаемый!.. Почтенный!!!.. Постойте! Не слышит...

- Моисей... - слабо долетело до него.

                                                                 *       *       *

На второй день вечером, абсолютно без приключений прибыв к границе Лукоморья, Ярославна высадила товарищей на краю леса, метрах в  ста  от дороги, и в стольких же - от большого добротного  постоялого  двора. Подарив  на  прощанье  обоим амулеты, позволяющие понимать и разговаривать  на  любом  существующем языке, чмокнув брата в макушку, а зардевшегося Ивана - в губы,  ведьма вскочила в ступу, гикнула, свистнула, и весь порожний  теперь караван умчался, дав на прощанье широкий круг над головами искателей приключений на определенные части своей анатомии.

На постоялый двор "Козьма Скоробогатый" тяжело груженые друзья ввалились, ловя ноздрями витавшие вокруг ароматы  кухни  и  предвкушая огромный аппетитный ужин. Результаты превзошли все ожидания. Хозяин, едва увидев  утомленных и проголодавшихся путешественников, подскочил к ним, подхватывая из ослабевших рук царевича узлы с багажом.

- Чего изволите, ясновельможные паны? - изо всех пор его заплывшего жиром лица гостеприимство буквально сочилось, а уголки рта уползли  в  район ушей и не остановили своё перемещение. Его более чем округлая фигура не просто говорила, а излагала в мельчайших  подробностях фирменное меню заведения, изобилующее жирами, углеводами и пережаренным маслом.

Волк вальяжно ухнул свою часть поклажи на пол, подбоченился, отставив ногу, и, прищелкнув пальцами, произнес:

- Всё!

- Будет исполнено, - прогнулся хозяин и гаркнул: - Марьяна! Всё, что есть - мечи на стол! Паны ждать не любят!

- Гут, - удовлетворенно кивнул Серый, подмигнул Ивану  -  мол,  учись, как надо. - А теперь веди нас наверх, покажи нам наши  комнаты. Да самые лучшие!

- Пожалте, панове, пожалте, драгоценные, - и хозяин, как мячик, выпущенный из катапульты, помчался вверх по винтовой лестнице, гремя  ключами.

Комнаты Волка и Ивана находились рядом, в самом конце длинного коридора. В них имелось по большому окну, выходящему  во  двор, по широкой мягкой кровати с балдахином, по тумбочке,  столу и резному поставцу необъятных размеров. Стены были оклеены голубыми полосатыми  обоями  в веселенький желтенький цветочек.

- Гут, - еще раз похвалил Серый, окинув обстановку прищуренным  глазом знатока. - А что, хозяин, можно ли купить у тебя коней?  Хороших,  конечно.

- Можно, можно, пане разлюбезные, отчего же нельзя, - взмахнул  пухлыми ручищам пан Козьма, как он успел представиться. - Есть у меня  коники, как специально для вас берегу. Молодые, горячие...

Царевич вздрогнул...

- ...звери, а не коники!

...и тихо застонал.

- Всего за ничего уступлю, сущие пустяки. За таких коников - это вообще даром!

- Ладно, - важно промолвил Серый. - После ужина посмотрим. Или  утром. Да смотри, утром нас не буди, как встанем - так  встанем. Но завтрак чтобы горячий был. И побольше.

- Как прикажете, панове ясносветлые. Ваша воля, бриллиантовые, - снова  раскланялся пан Козьма.

Ужин был хорош. Хозяин собственноручно подкладывал гостям всё новые и новые блюда, на все лады живописуя их достоинства. Впрочем, друзей не надо было уговаривать. Должное восхитительной, хоть и чересчур пряной кухне "Козьмы Скоробогатого", а также его фирменной сливовой наливке они отдали от всей души, и даже не заметили, как разомлели, как усталость и истома разлились по телу, а глаза начали сами собой закрываться.

Тряхнув головой, Волк вскинулся с усилием:

- Всё, хозяин, спасибо твоему дому, а хватит нам откушивать,  пора на покой. За ужин завтра рассчитаемся, за всё вместе.

- Как изволят пане, - склонил толстый загривок пан Козьма. - А вот давайте только на прощание... перед сном, то есть,  попробуйте  еще  наш паприкашик из зайчика с перечным соусом... Марьяна у нас такая  мастерица на энти штучки, чудо-девка...

И тут же крикнул:

- Марьяна, господам в покои водички в кувшинах поставь, а то, небось, ночью им пить захочется с твоих перецев-то! Да кружки не забудь, растяпа!

- Почему она у вас все время молчит? - спросил Иван.

- Да немая она от рождения, вот, из милости только взял, душа у меня добрая, от того и страдаю, от доброты своей да доверчивости.

- Взял, да не прогадал, - полупьяно ухмыльнулся Волк. - С такой  стряпухой от постояльцев, поди, отбоя нет?

И только тут он заметил, что те немногие крестьяне, что сидели  в общем зале с вечера, потягивая наливку, куда-то запропали, а за окошками - чернота непроглядная, и только слышно, как где-то во  дворе работники задают корм скоту да носят воду.

- Слушай, Сергий, кажется мы немного припозднились, - ткнул  Иван  его локтем в бок. - Хозяева уже спать хотят, да и нам пора, мне кажется.

- Всё, всё... Уходим. По коням, Иванушка! Айда за мной, на боковую!

Снилась отроку Сергию пустыня Самум. Палящая жара - снаружи и изнутри. Воды! Воды! Хоть каплю воды! От невыносимого зноя песок плавился и тек по каменному дну золотистыми ручьями. Попробовал Серый отхлебнуть из того ручья - и слезы брызнули из глаз:  обжигающий  перец опалил ему рот и глотку, и в желудке разгорелся перцовый пожар, мгновенно охвативший все тело...

С душераздирающим стоном Волк сел в кровати.

- Хозяин... Каналья... Чтоб тебя на том свете так потчевали...

И тут он вспомнил про кувшин, который  должен  находиться  где-то в комнате. Он ясно помнил, как вчера вечером пан Козьма приказал немой служанке принести и поставить им в  комнаты по кувшину с водой. И по кружке. Впрочем, если он доберется до кувшина, то кружка ему не понадобится. В этом он был абсолютно уверен.

Чиркнув спичкой, Серый сразу обнаружил свечку, кувшин и кружку. Всё было заботливо расставлено на прикроватной тумбочке - только руку протяни. Подпалив фитилек, Серый с блаженно улыбкой предвкушения ухватил кувшин двумя руками, и вдруг  ему  почудилось...  или  нет...  что из-за стены, из Ивановой комнаты, доносятся какие-то непонятные звуки. То ли топает кто-то, то ли что-то падает... Кто-то вскрикнул...

Отшвырнув кувшин в угол, одним прыжком очутился он на  ногах  и, подхватив свой меч, как был, в одной рубахе, кинулся в коридор. Толкнул дверь Ивановой комнаты - заперто. Изнутри. Как он ему и наказывал.

- Вань! Эй! Открой! - громким шепотом позвал Волк.

Никто не отозвался.

До слуха  Серого  долетела возня, сдавленный хрип... Что-то с грохотом упало.

Не раздумывая больше ни секунды, Серый разбежался, и изо всех сил налетел на дверь плечом.

"Сломал!!! О-у-у-у!!! Больно-то как! Ой-е-е-е!!!"

Дверь даже не дрогнула.

Тогда, перехватив меч в здоровую руку, парнишка сделал то, что надо было делать сразу, подскажи ему это основательно залитые сливянкой мозги.

В считанные секунды дверь и запиравшая ее  изнутри  щеколда  были изрублены в щепы. С мечом наготове ворвался Серый в комнатку, сделал несколько выпадов, упал, перекатился в угол, вскочил на ноги, выставив меч вперед, и огляделся.

Никого.

Комната была пуста. На полу валялась опрокинутая тумбочка. При слабо мерцающем огоньке свечи он еще раз внимательно оглядел все вокруг.

Ни одной живой души.

И ни следа Ивана.

С лестницы долетел грохот сапог - наверно, потревоженный хозяин или работники торопились на место происшествия. 

Если тут что-то произошло.

Что же здесь произошло?

Где царевич?

- Иван! - еще раз позвал Серый, и чуть не  взвизгнул. В голую коленку ему ткнулось что-то холодное и влажное.

- М-ме!

Шаги в конце коридора остановились, потом снова застучали - но на этот раз осторожно, будто кто-то неумело крался. У комнаты Серого они приостановились, словно люди заглядывали внутрь. Через пару секунд дверной проем ивановой комнаты загородила массивная фигура, потом еще одна, и еще.

- Эй, где вы там? - рявкнул голос пана Козьмы.

- А добавить "пане распресветлые "? - не удержался Серый - и тут же пожалел об этом. Что-то просвистело в сантиметре от его  щеки. Звякнуло разбитое стекло у него за спиной.

            Арбалеты!

- Давай следующий! Целься лучше!

Вторая стрела вонзилась в подоконник. Если бы Волк еще стоял там, она пригвоздила бы его намертво. Но мгновением раньше, все еще сжимая в левой руке меч, он в сальто вылетел из окна, выбивая спиной  остатки стекла, и пропал во тьме.

                                                                *         *          *

Утро начиналось в Леопольдовке с первыми лучами солнца.

Орали петухи. Хлопали ворота, выпуская скотину на пастбище. Хлопал кнут пастуха. Хлопала глазами тетка Иоанна, недоверчиво разглядывая сушившиеся  на  веревке во дворе сорочки и сарафаны.

Или, вернее, то, что место, где они были вечером.

Резкий ушераздирающий звук, какой обычно издает циркулярная пила, наскочившая на сучок, заставил петухов умолкнуть, ворота - распахнуться настежь, а пастуха - подпрыгнуть и выронить кнут.

            - Украли-и-и-и-и-и-иииии!!!!!..

                                                                *         *          *

Немая девка Марьяна, стряпуха и прислужница с  постоялого  двора "Козьма Скоробогатый" с покупками вышла из деревни. Когда она  проходила мимо ореховых кустов, росших как раз на полпути между деревней и двором, кто-то сильный и ловкий заломил ей руку за спину, приставил  к горлу что-то острое и затащил в зеленые  насаждения. Она обреченно вздохнула и приготовилась к самому лучшему.

- Не оборачивайся, - дохнули ей в ухо перегаром. - Ты родом не из этой деревни? Если "да" - кивни, "нет" - мотни головой.

Марьяна осталась неподвижной.

- Ну, гово... В смысле, кивай! Из этой или... А, понял.  Попробуем  по другому. Ты родом из другой деревни?

Кивок.

- Родственники там остались?

Качание.

- Ладно, всё равно. Слушай меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас ты, никуда не заходя, отправишься в  свою  родную  деревню, где бы она ни находилась, или в любую другую, или в Вамаяси через Отрягию, и вернешься сюда, если захочешь, не раньше, чем через неделю. О  нашей встрече никому не... А, ну, это и так ясно. Ты меня поняла?

Кивок.

- Ты это сделаешь?

Качание.

В голосе зазвучала сталь.

- Или через минуту ты уходишь из этих мест на все четыре стороны,  или через две минуты я отрежу тебе голову. У меня  сегодня  очень  плохое настроение.

Из-под лезвия выступили капельки крови.

- Ты мне веришь?

Энергичный кивок.

- Ты сделаешь, как я тебе сказал?

Два энергичных кивка.

- Гут.

                                                                *         *          *

Пан Козьма оторвался от пересчитывания денег и уставился на  робко топтавшуюся в дверях девочку лет четырнадцати-пятнадцати в застиранном сарафане и рубашке, размеров на пять больше, чем их хозяйка. Темно-русые волосы были заплетены в нелепую косичку с мышиный хвостик, перетянутую кожаным ремешком.

- Ну, чего тебе?

В ответ на него глянули широко распахнутые доверчивые серые глаза.

- Вы - пан Козьма?

- Ну, я. Что хотела?

- Я - четвероюродная сестра вашей прислужницы Марьяны. Я только этим утром пришла в Леопольдовку, чтобы разыскать ее и сообщить одну безумно печальную новость из дома - ее единственная прабабушка при смерти, и хотела бы повидать свою правнучку перед тем,  как  навеки закроются  ее слепые очи. Я встретила Марьяну, когда она выходила из лавки, и она сразу же, не теряя ни минуты, помчалась в родную деревню.

- Да?

- Да, и очень быстро, она не хотела бы опоздать,  чтобы  потом  вечно корить себя, что была недостаточно тороплива.

- Ну и?..

- Перед тем, как умчаться прочь, она уговорила меня передать  вам вот это, - и девочка протянула трактирщику корзину с покупками.

- Уговорила? - Козьма с сомнением приподнял бровь.

- Очень красноречиво промычав, - пояснила девочка.

- Я и не знал, что у нее есть родня, - проговорил пан Козьма, перебирая и пристально рассматривая покупки.

- Вот, есть...

- А сдача где?

- Какая сдача? - огромные глаза излучали искренность и непонимание.

Трактирщик схватил девочку за запястье.

- Такая сдача. Тридцать копеек. Она ее тебе не передала разве?

- Н-нет...

- Или передала? - изогнувшись всей тушей, пан Козьма впился взглядом в испуганное лицо девчушки.

- Нет, она мне ничего не передавала, честное слово!

- А откуда я знаю, может, ты врешь. Г-гы! Честное  слово! - почему-то толстяка это рассмешило.

- Нет, дяденька, я правду говорю! Она отдала мне корзину, сказала... то есть промычала, что вернется не раньше, чем через две недели, и  убежала.

- Вернется, значит, говоришь... А, может, не вернется. А тридцать  копеек моих пропадут. И готовить-стирать-убирать кто мне тут будет? Где я еще возьму такую ду... такую душевную девушку и хорошую работницу, а?

- Не знаю, дяденька.

- Не знаю... - ворчливо передразнил ее трактирщик. - А я вот знаю. Раз ты ей родственница, раз по твоей милости я ее лишился на две недели, и тридцати копеек тоже, вот и будешь ты за нее отрабатывать это время. И тридцать копеек.

- Так ведь, дяденька... - девчонка испуганно рванулась.

- И к тому же, ты же не хочешь, чтобы я уволил Марьяну, и на ее место взял другую, а?

- Нет, но я...

- Ты же любишь свою троюр... шестию... пяти... родственницу?

- Жутко!

- Вот и прекрасно. А сейчас ступай, приготовь нам завтрак, а потом накорми скотину, почисти стойла, наноси воды. Приедет мясник с  помощником за скотом - проводи их сюда, ко мне. Сразу подай чаю с сахаром.  И сама на кухне можешь попить. Я ведь добрый и заботливый  хозяин,  если все делается по-моему, и не задаются лишние вопросы, - с этими  словами пан Козьма стиснул руку девчушки так, что на глазах ее выступили слезы. - Понятно?

- Да...

- И называй меня "хозяин".

- Да... хозяин.

- Хорошая девочка. Кухня вон там, направо.

Она повернулась, чтобы пойти, но он окликнул ее.

- А как звать-то тебя, девица?

Прекрасные серые глаза, полные слез, доверчиво взглянули на него:

- Серафима...

Коровы были на пастбище.

Лошади ели сено.

Овцы ели сено.

Свиньи сено есть не стали. Наверное, были сытыми.

Оставались козы - и всё.

Серый бросил в загородку с козами пару охапок сухой травы, потом, подумав, еще одну. Вертлявое настырное стадо бросилось к завтраку, отталкивая друг друга, и он с облегчением вздохнул. Оказывается, отсутствием аппетита страдали только свиньи. Хоть животные и  принадлежали этому гнусному Козьме, Волк в глубине души был добрым человеком и  не хотел морить голодом ни в чем не повинную скотину.

Он уже собирался уйти, как вдруг его внимание привлек снежно-белый козленок, привязанный в глубине загона. Он не мог подойти  к кормушке - веревка была слишком короткой, но и не стремился к этому. Он лежал по собачьи на животе, вытянув передние ножки и положив  на  них голову, и из выразительных серых глаз медленно катились слезы.

Острая жалость как шилом кольнула сердце Серого. Он одним махом перескочил через заборчик и оказался в загоне.

     Первым делом он отвязал с шеи козленка веревку. Животное приподнялось, глянуло на него мутными от слез глазами, и снова безжизненно опустило голову.

- Ну иди, поешь, бедолага, не  расстраивайся, всё будет хорошо, - Волк неуклюже, но ласково погладил его по рогатому лбу. И явно не ожидал такой реакции на свои неловкие утешения.

Козленок вскочил, уставился ему в лицо, мотая башкой, чтобы согнать слезы, ухватил зубами  торчащие  концы  Сергиева Серафиминого Иоанниного платка и изо всех сил  дернул, да так, что сорвал с головы своего утешителя.

Из горла козленка вырвалось торжествующе-счастливое "М-ме!!!",  и от переполнявшей его маленькую козлиную душу радости  перекувыркнулся он через голову три раза, и растянулся среди сена, перепуганных коз и неубранного навоза перед остолбеневшим Серым... Иван-царевич  собственной человеческой персоной.

- Иван! Иванушка! Чтоб я сдох - Иванушка!!!

Сильные руки подхватили царевича, поставили на ноги и облапили так, что ребра захрустели.

- Иван! Ваньша! Ну и напугал же ты меня! Я же думал, с ума сойду! Был человек - и нет человека!

- Сергий! Как я рад тебя видеть! Я думал, что ты бросил меня, или тебя убили, или заколдовали тоже!

- Что ты такое городишь, царский сын! Как я тебя могу бросить?!  Разве мы не друзья? Разве я не обещал, что буду с тобой, пока мы твою птичку горючую не добудем? Разве не говорил, что пойду за тебя в огонь и в воду?

- В-вообще-то нет...

- Да? Ну тогда забыли. Но бросить я тебя не брошу, не надейся!

- А-а...

- А что вообще случилось-то, Вань? Одну  минуту  тут  козленок  на привязи, другую - ты носом навоз роешь. И  куда ты подевался  тогда, ночью? Чую я, что змеюка эта трактирщик тут лапу свою нечистую волосатую приложил, а понять, в чем дело - не могу! Неужели Козьма Скоропузатый - колдун?!

- А пень его знает, - хмуро пробурчал Иван. - Может, и колдун. Только как он меня  заколдовал - в толк не возьму. Помню только, как по комнатам мы с тобой разошлись. Помню, как ночью с Марьяниной стряпни пить захотел. Зажег свечку, прихлебнул из кувшина, и... - царевича передернуло.

- И что случилось?

- Я даже не понял, как все произошло. Вот как ты сказал: одну минуту стою и человек, в другую - маленький стал и на четвереньках,  и  слово сказать не могу - как ни силюсь, а все какое-то меканье получается.  Хочешь, смейся надо мной, Сергий, а только мне так страшно никогда еще в жизни не было. Сообразил я, что задвижку открыть надо, тебя разбудить, а не могу никак - рук-то нет. Заметался я тогда...

Волк схватил Иванушку за плечи, заглянул в лицо, и  облапил  пуще прежнего.

- Это ты, царевич, надо мной, дураком  полупьяным, смейся. Ты ведь своими прыжками тогда мне жизнь спас. Если бы не ты  - одним козлом на Белом Свете больше бы стало. Я  ведь  тоже  от  жажды  проснулся. Да только попить захотел - твои скачки услышал...

Серый осекся, Иван вырвался из его объятий, и глаза  их  встретились.

- Вода! - выдохнули они в голос.

- Но откуда? Как? - недоуменно взмахнул руками Волк. -  Наговорить на воду, конечно, можно, но ведь такое мощное заклинание не каждый волшебник осилит, а тут - трактирщик косопузый! Ну не мог он этого сделать, не мог, чем хочешь поклянусь! Рылом в маги не вышел!

- Постой, - ухватил его за запястье Иванушка. - Конечно, это  ерунда, сказки детские...

- Говори.

- Да нет, глупости конечно... Но я слышал от своей няньки  в детстве, что в ее родной деревне жила одна старуха, сестра подруги которой знала одного извозчика, который однажды вез человека, который был знаком с одним... Короче, нечто похожее однажды случилось с одной  девочкой оттого, что она попила воды из следа, оставленного то ли  свиньей,  то ли медведем...

- Из следа? Воды попила?

- Ну да... Я же говорю - чепуха какая-то,  просто  к  слову  пришлось, вспомнилось... Вот была бы здесь Ярославна - она бы быстро во всём разобралась.

- Если бы сеструха моя была здесь - такого вообще бы не  случилось,  - угрюмо изрек Волк. - А насчет  следа - возможно, в этом что-то и есть... Знаешь, имеется у меня одна мыслишка. Посиди-ка ты пока здесь, а я всё хозяйство евойное хорошенько обойду. Да смотри, отсюда - ни шагу, - Серый заново повязал платочек и двинулся к выходу.

- Стой! - Иван ухватил его за рукав. - Какой  же  я  низкий эгоист!

- Да? - обернулся Волк.

- Да. Самое-то главное я и забыл. Ты знаешь, что он так поступает с каждым богатым путником, который у него останавливается?

- Что-о?!

- Все козы, овцы, коровы, свиньи здесь - это всё когда-то  были  люди. Он их всех заколдовал - кого раньше, кого позже. Чем дольше человек находится в зверином обличии, тем больше становится похожим на обыкновенное животное, и потом уже сам не может вспомнить, что раньше был кем-то другим.

- А ты откуда знаешь?

- Видишь - вон там, в загоне напротив, баран на нас смотрит?

Серый оглянулся - действительно, черный  баран, приподнявшись  на задние ноги, неотрывно следил за ними, беззвучно раскрывая рот и,  словно желая что-то сказать.

- Это лукоморский купец, Демьян Епифанов, их торговый дом  -  один  из самых богатых у нас. Его превратили около недели назад. Он и его приказчики ехали домой из Вондерланда с товаром. Приказчиков Козьма сделал жеребцами, вон они, буланый и соловой, там, подальше, видишь?

- А хороши.

Царевич метнул на друга гневный взгляд.

- Шучу, - Волк пожал плечами.

- Они уже стали забывать, что еще неделю назад они  были  людьми, видишь? Не реагируют на нас. Демьян сказал, что они сразу в отчаяние впали, и наверное, поэтому превращение закончилось быстрее. А он сопротивлялся, и смог сохранить в себе человеческое. Пока. Был еще  возчик. Демьяну показалось, что его превратили в быка, но после той  ночи  он  его больше не видел.

- Ну, трактирщик... Козьма, значит. Скоробогатый, -  в  голосе  отрока Сергия зазвучали нехорошие нотки; нотки,  которые  обычно  слышатся  в звоне острой стали и предсмертных хрипах. - Ну,  держись, гнида, рассердил ты меня теперь по-настоящему. Я, конечно, и сам не подарок, но тут дело другое. Ты знаешь, что он потом этих людей на мясо продает?

- Не может быть! - Иван, задыхаясь от ярости, перемахнул через ограду, сорвав налету со стены топор.

- Стой, Иванко, не торопись, - ухватила его за плечо железная рука Серого.

Посетителей в трактире не было, и хозяин с  двумя  шкафоподобными работникам уселись обедать в общем зале. Служанка Серафима с поклоном поднесла им похлебку.

- Что, мясник еще не приезжал?

- Нет, хозяин, не было.

"И не будет", - с мрачным удовлетворением договорил про себя Серый. После того, как у мясников, перехваченных на выезде из деревни, многозначительно помахали под носом топором,  вряд ли они еще когда-нибудь вернутся.

И не пожалеют.

- Симка, вина тащи.

- Извольте.

Через секунду девушка вернулась, неся на подносе два оловянных кубка и один золотой, доверху наполненных крепкой сливовицей.

Козьма Скоробогатый повел  над  ней  носом,  зажмурился  от  удовольствия, прищелкнул языком.

- Эх, хороша, родимая!

- Хороша, - согласно закивали работники.

- Ну, робятушки, будем!

Мужики чокнулись и залпом выпили.

Иванушка едва успел отскочить от двери, в замочную скважину которой он подглядывал. Нахлестываемые хворостиной Серого, с сумасшедшим визгом выскочили на дорогу два огромных борова, а следом за ними - нечто невообразимое, что ни в сказке сказать, ни в кошмаре увидеть: свиная голова с коровьими рогами, овечье туловище на кривых козьих ногах и поджатый конский хвост крючком. Звуки, издаваемые  при этом существом, описанию не поддавались.

Да и вряд ли они того стоили.

Серый пронзительно засвистел, вытянул уродца  вдоль  жирной  спины хворостиной, и весь табунок помчался к лесу, поднимая  за  собой  тучи пыли.

- Геть, геть, геть!!! Ату их, ату!!! - заливался Волк на пороге.

Царевич впервые пожалел, что обучение свисту в два пальца не входит в Лукоморье в программу подготовки молодого правителя.

- Иванко, ты - гений! - уже в который раз за  день  заключил  Серый  в свои медвежьи объятия царевича.

- След?..

- Да, след, вернее, следы, - и он махнул рукой  в  сторону  убегающего стада. - Сам увидишь. На заднем дворе, в низинке, в отдельном сарайчике - я покажу тебе потом. Там из земли сочится вода - видать, место влажное да колдовское. Или водичка такая... Ярославна бы разобралась. Оказалось, достаточно всего по одной ложке в питье  добавить.

- Не ожидал я, честно говоря, что ты их вот так...

- Пожалел? - хохотнул Сергий.

- Да что ты! - взмахнул руками Иван. - Просто я бы этих мерзавцев в капусту изрубил, глазом не моргнул!

- Да я поначалу так и хотел сделать, - усмехнулся Волк, - а потом  подумал - а пусть-ка они на своих шкурах свою придумку испытают. Это для них похуже смерти будет, помяни мое слово.

- Особенно достопочтенному пану Козьме.

- Что посеешь - то и аукнется, как сказал Шарлемань Семнадцатый, - сурово отозвался Волк.

Иванушка и Серый грустно сидели при свете свечи в трактире, без аппетита пережевывая овощное рагу - от мяса в этом  проклятом месте они, не сговариваясь, решили отказаться. От  посетителей они отгородились объявлением с загадочными словами "Процедура принудительного банкротства. Самозапись свидетелей. Налоговая полиция" по предложению царевича[60]. Несмотря  на сильный ветер, Серый не боялся, что волшебную бумажку Ивана сорвет - он тщательно ее прикрепил, вогнав в  дверь  почти  по  топорище  самый большой колун пана Козьмы.

- Не знаю, что еще можно придумать, - вздохнул Иван. - Даже известие о том, что лиходеи наказаны, не сработало. Даже на купце, а ведь он был ближе всех к человеку.

- У тебя это как-то лихо вышло, - согласился Волк. - Я думал, что и  с остальными будет где-то так же. Ну хотя бы с половиной,  с самыми свежими хотя бы...

- А Ярославна смогла бы их расколдовать?

- Наверное, смогла бы. Но ты представляешь, как мы с тобой вдвоем  погоним к ней это стадо на шестьдесят голов разной животины через весь Медвежий лес? Это же недели две пути, да и Медвежьим он  называется  не просто так.

- А что ты предлагаешь?

И впервые за все время их знакомства Иван услышал, как Волк сказал "Не знаю".

Спать друзья разошлись далеко заполночь, хмурые. Было решено, что утром начнут паковать те сокровища и товары, что обнаружились в подвалах и амбарах, а на следующее утро  погрузить и навьючить все это на имеющихся жертв магии[61] и выступить со всем стадом[62] по направлению к жилищу Ярославны. О продолжении пути в Мюхенвальд придется забыть в лучшем случае на месяц, но оба они не сказали об этом ни слова. Волку было всё равно, а Ивана мучил один нелепый вопрос, обсудить который с Серым он постеснялся: а так ли поступил бы королевич Елисей? Ведь перегонять скот - и даже бывших людей - дело совсем не богатырское, и во всем пятнадцатикилограммовом томе не упомянывалось ни разу ничего похожего. С мечом и копьем в руках разить темные  силы  зла, защищая несчастных зачарованных - сколько угодно. Но вот что  с  ними делать после того, как они были защищены...

Так, беспорядочно размышляя то об этом, то о возможных методах расколдовывания товарищей по несчастью, Иванушка  медленно  уплывал в сон, как внезапно, на последней грани бодрствования, за мгновение  перед тем, как соскользнуть в сладкие (или как придется) грезы, его осенило.

Так просто! Как они не догадались об этом раньше!?

Весь сон  тут же как рукой сняло и, наспех натянув штаны, царевич помчался в  комнату к Сергию.

Тот, похоже, уже давно спал, но как только Иванушка  приблизился, острие кинжала уперлось ему в грудь.

- Ткткой? - пробормотал Волк и открыл глаза.

- Я придумал!!!

Неровный свет двух факелов озарял изнутри маленький тесный сарайчик.

- Подержи, пожалуйста, - Иванушка передал свой факел Серому и принялся орудовать граблями,  уничтожая  все отпечатки копыт животных на земляном полу. В три минуты всё было готово.

- Сапоги сними, - заметил Волк.

- А, ну да, - от волнения царевич долго прыгал на одной ноге, стаскивая ставший вдруг слишком тесным сапог. Потом Серый  запрыгнул ему на плечи.

- Пошёл!        

И Иван пошёл.

- Готово!

Волк спрыгнул, поднес факелы к земле, и оба друга впились взглядами в истоптанную грязь.

На влажной земле четко и ясно отпечатались многочисленные глубокие следы босых человеческих ног.

Минута... вторая...

- Есть!!!

На дне следа осторожно показалась вода.

Минута... вторая... десятая...

- Давай, набирай!

- Нет, погоди. Пусть немножко так постоит. На всякий случай.

Когда взошло солнце, лукоморский витязь и лукоморский разбойник, растирая кулаками затекшие спины, вышли наружу. Красные от  бессонницы и дыма глаза слипались. Испачканные и прожженные рубахи липли к потным телам. Догорали остатки факелов, шипя и чадя. Но в руке у всё  еще босого царевича был зажат большой тяжелый кувшин.

Единогласно первым, на ком было решено опробовать "лекарство", стал столичный купец первой гильдии Демьян Епифанов. Под морду лица ему была подсунута глубокая тарелка с почти прозрачной водой.

- Тем ложки на рыло хватило, - еще раз повторил Серый, макая  недоумевающего парнокопытного мордой в чье-то фамильное серебро. - Должно и теперь сработать в такой дозе!

- Ну, Демьян, пей же! - умоляюще заглянул Иван в карие бараньи глаза.

Баран тяжело вздохнул, мекнул... и одним глотком опустошил посудину.

Превращение произошло мгновенно. Одну секунду в стойле был баран, в другую - белобрысый мордатый купчина  растянулся  на  соломе  во  весь рост, уткнувшись физиономией в тарелку.

- Получилось!!! - взревели друзья и  стиснули  друг  друга  в объятьях.

- Батюшки! Благодетели!! Родимые!!! - заголосил Демьян, обхватив Ивановы коленки огромными волосатыми ручищами. - Спасители!!! До смерти не забуду!!! Век буду помнить!.. - голос его  сорвался,  и  из горла вырвалось рыдание.

- Ну, что ты, Демьян Ерофеевич, будет тебе, полно... Ведь  все  хорошо же кончилось, не плачь! - Иванушка, присев на корточки рядом с купцом, обнял его неловко.

Тем временем Серый вытащил из стойла за шкирку второго барана, налил ему из ведра в тарелку воды и добавил ложку из заветного кувшина.

- Пей, морда рогатая, - посоветовал он ему.

Через минуту их человеческого полку прибыло еще на одного купца - из Переельского царства. На этот раз Волк  на  корню пресек всякие изъявления благодарности, отправив Ивана в  трактир за тарелками, а купцов - на колодец за водой.

Спасательная операция продолжалась до обеда. По ее окончании число постояльцев "Козьмы Скоробогатого" составило шестьдесят человек - по внешним признакам. По всем остальным - десять, вместе с Серым и Иваном. Оставшиеся были, скорее, уже кони, коровы, овцы и прочая домашняя живность, решительно не помнящая, что делать с непонятными отростками на  передних  копытах. 

Иванушка этого и боялся, и ожидал.

Посовещавшись с остальными братьями по разуму, решили, что поскольку постоялый двор находится на  территории Лукоморского царства, его нужно конфисковать в казну за преступления владельца и передать в управление купцу Епифанову. Конечно, при условии, что тот будет кормить, содержать и приводить к образу человеческому тех несчастных, что пробыли в чужой шкуре слишком долго.

Так приговорили, ударили было по рукам, да тут отозвал Серый Иванушку в сторонку и шепнул:

- Не обессудь, Вань, но хитрая морда твоего купчишки  доверия  мне не внушает.

- Да он же купец первой гильдии, известный человек в столице!

- Известный своей честностью?

- Ну...

- Попроси с него бумажку, пусть распишется.

Сказано - сделано.

Заглянув в бумажку, Серый спросил:

- А если он их хлебом да водой кормить будет?

Так на свет появилась вторая расписка, чуть подлиннее.

- А если он их, до ума не доведя, выпроводит?

Была написана третья, почти на страницу.

- А если деньги кончатся?

Четвертая.

- А если пожар? Или разбойники?

Пятая, уже на две страницы.

- А если скажут, что ты права с ним договариваться вообще не имел?

- А если...

- А если...

К вечеру при свидетелях был подписан уговор на десяти страницах в двух экземплярах, начинающийся словами "От имени и по поручению государя нашего милостиво повелеть  соизволили", и кончающийся "Стороны договариваются о признании юридической силы документов, полученных голубиной почтой".

- Ну силен твой советник, батюшка Иван-царевич, -  уважительно покачал головой купец, пряча уговор в сумку. - Такой уговор дороже денег. Приказчикам своим покажу дома - пусть учатся. Ежели когда расстаться с ним надумаешь, всегда готов его к себе в общество принять. Так  ему  и передай с нашим почтением. Вот.

- Да что ты, Демьян Ерофеевич, он и грамоте-то едва учен, не то что  в коммерции смыслить. - Иванушка засмеялся, замахал руками. - Он  больше по... м-м... военной части проходит.

Купец ему почему-то не поверил.

- Как скажешь, батюшка, наше дело - предложить...

                                                                 *        *         *

Через два дня, набив переметные сумы деньгами и сторговав у сельчан лошадей, Иван и Сергий съехали со злополучного постоялого двора и двинулись по направлению к реке Бугр. Там, за  Бугром,  начинался Вондерланд, конечная цель их путешествия.

- Ты знаешь, Сергий, чем знаменит Бугр? - спросил Иванушка, когда они проезжали по мосту.

- Нет. Чем?

- Раньше в этой реке жило громадное чудовище Овир - многорукий, многоротый, многоглазый, а некоторые даже утверждают, что у него были еще и длинные щупальца с когтями и присосками. Оно пожирало  каждого, кто пытался перебраться на другой берег. Ну или почти  каждого. Редкому счастливчику удавалось проскочить мимо него живым. Но никогда - невредимым.

- И что с ним стало? Тоже пал жертвой великолепного Елисея?

Иван неодобрительно покосился на друга, но, вовремя вспомнив, что слово "ирония" в лексиконе Серого сроду не обитало, продолжил:

- Нет. Этого подвига среди приключений королевича Елисея не было. Возможно, потому, что он не успел до него добраться.

- А кто успел?

- Никто. Оно издохло само.

- От чего же? - по-настоящему заинтересовался Серый, наверняка не без задней практической мысли.

- Во время последней религиозной войны в Вондерланде целые толпы  беженцев устремились во всех направлениях, в том числе, и в Лукоморье.

- Понятно. Оно обожралось.

- Ну можно назвать это и так.

- А как еще? - хмыкнул Волк. - А из-за чего была война?

- Как всегда - из-за дискуссии по важному теологическому вопросу, способному оказать долгосрочное влияние на всю  общественно-политическую...

- А короче?

- В смысле, еще короче?

- Если можно.

- Да, конечно... Видишь ли, в Священной Книге Памфамира-Памфалона было сказано, что во время Стодневной проповеди на нём была синяя хламида.

- Ну и что? По-моему, все предельно ясно. Не вижу тут повода даже для мало-мальской драки, не говоря уже о войне.

- Это тебе ясно. Но дело в том, что вондерландцы - народ  крайне приверженный моде, и вообще всему красивому,  яркому,  нарядному,  и  как следствие этого, например, в их языке имеется тридцать два отдельных слова только для обозначения оттенков синего. Понимаешь?

Волк ненадолго задумался, кивнул.

- Теперь понимаю. Если бы оттенков синего в вондерландском было хотя бы двадцать, Овир остался бы жив.

- Ну в общем-то, так.

- И кто победил?

- Маджента.

- А-а... Э-э-э... М-м-м...

- Да, к синему это имеет весьма отдаленное отношение, но это были еретики, про которых в пылу сражений правоверные забыли, а когда вспомнили - было уже поздно. Если, конечно, еще было кому  вспоминать.

- И какие же далеко идущие последствия имела их победа для Вондерланда?

- Теперь балахон их первосвященника цвета маджента.

- И всё?!

- И Овир сдох. В жутких конвульсиях.

- Стоило оно того... - фыркнул Серый. - Я о балахоне.

Царевич пожал плечами.

- Лично мне больше симпатичен подход к проблеме религиозных войн в Вамаяси.

- Какой?

- Ты знаешь, в Вамаяси вот уже пятьсот лет не было ни одной религиозной войны. Но вовсе не из-за похвального единогласия их духовенства в вопросах богослужения. Нет. Просто один  вамаясьский правитель когда-то повелел запирать всех дискутирующих богословов в одном  монастыре - Шао-Бао, по-моему, без пищи и воды, и не выпускать до  тех  пор, пока не придут к консенсусу.

- Они же запертые, как они туда прийти должны? - недопонял Серый.

- В смысле, к единому мнению.

- А-а.

- И твердо следовал своему принятому однажды решению. И поэтому у богословов было несколько вариантов - умереть от голода и жажды, найти общий язык, или...

- Перебить противника?

- Именно. Причем голыми руками или при помощи подручных средств - книг, занавесок, светильников, кисточек, циновок, и тому подобного, потому что перед тем, как впустить, у них отбирали всё, что могло хоть отдаленно сойти за оружие.

- Почему? - удивился Волк. - Ведь с мечами было бы проще.

- Наверное потому, что правители всегда надеялись, что вопрос будет решен мирным путем.

- И решался хоть раз?

- Судя по тому, что теперь любой монах может голыми руками, ну или при помощи мухобойки, уложить на месте за две минуты до двадцати вооруженных человек, в богословии не искушенных...

- М-да... Религия - страшная сила... - уважительно покачал головой отрок Сергий.

Из-за трофейного золота в первый же день после победы над мерзавцем-трактирщиком между друзьями чуть было  не  вышел  разлад. 

Царевич настаивал, чтобы всё, что спасенные купцы не признали  за  своё,  было передано еще не пришедшим в себя людям, а остатки розданы бедным[63]. Волк же, ничтоже сумняшеся и Иванушки не спрошашеся, слупил с каждого каравана по десять процентов золотом за помощь, с прибылью загнал багаж Ивана на сувениры, да еще и присвоил всё то, что удалось отстоять у  ушлых торговцев.

Спор продолжался бы еще долгие недели, если бы разбойник не спросил царевича, задумывался ли он, как собирается получить свою драгоценную[64] птицу.

- Я мог бы ее для тебя украсть, - предложил он, зная,  какой  услышит ответ[65].

- Никогда! - Иванушка подпрыгнул, как укушенный.  -  Во-первых,  воровать нехорошо, что бы ты ни говорил. Во-вторых, это надо мне, и  я не позволю  тебе  из-за  меня  рисковать  жизнью.  В  смысле, опять. А в-третьих, вообще-то, Шарлемань давно уже ведет войну с Шантонью, и ему наверняка нужны деньги, так что, с одной стороны, может, ты в чем-то и прав. Хотя, с другой стороны, жар-птица - это его фамильная ценность, единственная в мире, и обменять ее на золото... Я бы на  его месте не согласился, например.

- От таких денег, какие у нас тут, не сможет отказаться даже такой напыщенный болван, как он, - презрительно хмыкнул Волк.

- Откуда ты знаешь, что он - напыщенный? И к тому же болван?

В ответе Волк ограничился туманным "все они  такие", и Иванушке оставалось только пожать плечами на это и  согласиться со всем  остальным.

О том, как он будет добывать жар-птицу, он, конечно,  задумывался неоднократно.           Каждый день. Но все способы, предлагаемые  "Приключениями Лукоморских витязей" противоречили либо его убеждениям, либо Уголовному кодексу, а чаще и тому, и другому одновременно. И это решение, хоть и основывалось на неправедно нажитом богатстве одного из самых омерзительных преступников Лукоморья, стало первым и единственным вариантом, принятым царевичем к рассмотрению и не отвергнутым сию же секунду.

Видя Ивановы колебания, Серый заверил его, что как только  у  них появится лучшая идея, они незамедлительно раздадут весь свой золото-серебряный запас тем бездельникам и лентяям, которых царевич  именует бедными. На том и согласились.

И еще одну проблему пришлось им решать  перед  отъездом. 

Пока  в маленьком темном сарайчике просачивалась из-под земли колдовская вода, всегда мог найтись второй пан Козьма, и это лишало спокойного сна как царевича, так и разбойника. Второго по причине того, что в силу временной скученности постояльцев "Ивана-царевича и Серого Волка"[66] им приходилось спать в одной комнате на одной кровати, хоть и валетом, и мучительная бессонница одного автоматически приводила к отвратительному настроению по утрам у другого. Выход, в конце концов предложенный Серым в перерывах между зеваниями, страдал отсутствием стиля и дурно пах, но ничего более  изящного друзья придумать не смогли.

И когда они отправлялись в путь, новая  просторная  пятизвездочная... то есть, пятиочковая уборная на заднем дворе в низинке  уже  использовалась вовсю.

   

 

---

[1] Он был еще слишком молодым и неопытным путешественником, а в книгах и свитках этого, конечно никогда не упоминалось, так что  Иван  не мог знать всемирного закона, касающегося того, что люди пишут,  писали и будут писать во все времена и во всех мирах мелом на заборах,  краской на стенах или, при отсутствии таковых, зубилом  на  булыжниках,  и что лишь отдаленно можно было внести  в  рукописное  произведение  как указание направления движения и последствия оного.

[2] Его наставник, Олигархий, относился к ним неодобрительно и всегда говорил,  навивая на палец при этом жиденькие усишки, что благонравному отроку царской фамилии не пристало читать праздные опусы, мда-с, пустое бумагомарательство,  доложу  я вам, и непреклонно отбирал и книжки, и светильник. Но надо ли говорить, что к наступлению следующей ночи увлеченный воспитанник троекратно восполнял запасы и того, и другого - и снова читал, читал, читал...

[3] С этим  было  все  в порядке.

[4] И тут начинались расхождения.

[5] Хотя, в принципе, на сей бесстыже разлегшейся каменюке, позорящей честь и достоинство приличных указательный камней, именно они и были высечены. 

 

[6] Судя по позе и выражению лица, явно не  предвидевший  такой  бурной реакции на свое, казалось ему,  безобидное  телодвижение.

[7] "Нет-нет, мальчики, Ванечка с вами на  охоту  не поедет, вы просто не понимаете, какой он слабенький, с  его  здоровьем себя нужно беречь, а вы уезжаете слишком  далеко  и  надолго..."

[8] Все  это случилось в один день и, естественно, самый первый.

[9] Нескрываемая шишка на лбу, перелом ребра и материнская истерика в 10 баллов  по шкале Цугцвангера.

[10] Червонное золото, высшая проба, шли прямо на монетный двор.

[11] Среди которых был и вернуться, пока не поздно, Ванюша, это не трусость, это здравый смысл, ну сам подумай, какой из тебя витязь, ты ж тяжелее 'Приключений лукоморских витязей' в руках ничего не держал...

[12] Правда, заросли крапивы и поросший мухоморами овражек с  гнилой  водой на дне устраивали его еще меньше.

[13] Все герои делали это исключительно под ракитовыми кустами, и Иванушка не видел причины, по которой он мог бы быть  исключением. Оправданием не являлось даже полное отсутствие ракиты как  вида  в  этом  отдельно взятом лесу.

[14] Вместе с героическими косточками, но об этом  в  книжках почему-то, как правило, не упоминалось.

[15] Если бы в лесу были гроза, пожар и землетрясение одновременно.

[16] Предположительно, хозяин неучтенной  руки и холодного оружия.

[17] Это было видно даже в темноте.

[18] С триста сорок второй по триста сорок седьмую, невольно  обратил  он внимание.

[19] Для глаз царевича.

[20] Не в обиду Серому будет  сказано.

[21] Тут  Иван  обратил внимание, что одна из них уже уютно  пристроилась  на  ногах  Серого.

[22] И степень эта была гораздо больше, чем Ивану хотелось бы допустить.

[23] Да и к конным тоже, откровенно  говоря.

[24] И  даже  более.

[25] "Если я в довершение всего еще и заблужусь в пятидесяти шагах от лагеря, я этого не переживу."

[26] Если  это  только  было возможно.

[27] Природная честность царевича восстала против распотешившегося самолюбия и отправила его в нокаут в первом же раунде.

[28] Правда, короткую и  бедную  событиями  и новыми впечатлениями, но зато все-таки царскую.

[29] Практичный Волк не захотел оставлять ничего, собираясь в ближайшем  городе или деревне получить за Ивановы вещи неплохой барыш.

[30] Даже не обязательно теплого и мягкого.

[31] Это была единственная движущая сила, остававшаяся еще в распоряжении Иванушки.

[32] Хоть и скорость протекания  его мыслительных процессов была настолько мала, что ей можно было со  спокойной совестью пренебречь.

[33] Пусть даже и против  своей  собственной воли.

[34] Которого хватило ровно на полминуты.

[35] После  утренней прогулки по двору немало усилий надо было приложить, чтобы удивить его сильно.

[36] И  просто ослепительно-ослепительную.

[37] Царевич  быстро прикинул уровень освещенности, интенсивность свечения, и по формуле вышло - восемнадцать тысяч четыреста девяносто две и семь  огарочков.

[38] Вернее, в то, что  он, наверное,  считал костюмом лукоморского крестьянина - красную рубаху навыпуск,  подвязанную веревкой, штаны в мелкую  красно-зеленую  полосочку,  красные сапоги и красную же шапку с отворотами. Сразу было видно, что к  Лукоморью он никогда не подъезжал и близко, по крайней мере, последние  шестьдесят лет - а иначе бы знал, что после того, как лукоморские купцы  проложили Великий Муаровый Путь в Вамаяси и Шатт-аль-Шейх, костюмом  лукоморского крестьянина стали вышитые туфли без пяток, но с загнутыми  носами, черные муаровые кимоно до щиколоток, с золотыми драконами, и конусообразные соломенные шляпы/чалмы - по выбору  деревенского старосты. На полевые работы надевались полосатые стеганые ватные халаты, гэта и тюбетейки.

[39] Свекла тушилась тут же, на угольках.

[40] Уже в буквальном смысле этого слова.

[41] "Гнусные, мерзкие, отвратительные..."

[42] Впрочем, и снизу тоже; для Ивана все деревья делились  на  три породы - елка, береза, и ни то, ни другое.

[43] С  разбойниками,  с  Бабой-Ягой, с красной девицей, с тремя поросятами и так далее.

[44] Без признаков сырости и тумана.

[45] Разбойниками, Бабой-Ягой, красной девицей, тремя поросятами.

[46] Насколько хорошей была успеваемость юного наследника престола по литературе, истории и географии, настолько жалкими были его познания в  естественных науках. Они не казались ему такими же увлекательными, как его любимые дисциплины, а практического применения умению отличать липу  от  осины или знакомству с анатомией майского жука лукоморский  витязь  Иван  не находил, и поэтому вызубренные по принципу "сдать и забыть" знания  не задерживались в монаршей голове надолго.

[47] Не то чтобы  эта  дорога вообще была, или имелась возможность ее разобрать.

[48] В  соответствии с продолжительностью будущего, многих слов ему просто не понадобилось.

[49] Что, впрочем, уже было.

[50] Что еще вполне могло случиться.

[51] Из-бежал, точнее - с невероятной скоростью и прытью.

[52] Иван мог бы  поклясться,  что  это  было  "Слова  не мальчика, но мужа", если бы не знал, что его друг слово  "ирония"  будет скорее искать на карте, чем в словаре.

[53] И  как это королевич Елисей может произносить с выпяченным подбородком  монологи на десять страниц и при этом оставаться с  неприкушенным  языком?

[54] Как  не  такой уж далекий потомок далеко не первой династии венценосцев Лукоморья, царевич впитал это с молоком матери вместе с другими сокровищами лукоморского фольклора, как-то: "Яблоня от яблока недалеко падает",  "С кем  поведешься, с тем и наберешься", или "В чужой монастырь со своим самоваром не ходят".

[55] Царевич сглотнул слюну.

[56] Желудок заново забился в агонии.

[57] Иван считал себя человеком просвещенным, поэтому про врачей даже не упомянул.

[58] Желудок  впал  в  состояние комы.

[59] Впечатлен ли был Евсей, выяснить не представлялось возможности по причине бессознательного состояния такового. Да, впрочем, его мнением никто и не интересовался.

 

[60] В какой-то книге он прочел, что это  - самые полезные волшебные слова, если ты хочешь отпугнуть незваных посетителей. Пока магия, казалось, срабатывала. По крайней мере, время от времени было слышно, как едва  подойдя, клиенты  поспешно ретировались. 

 

[61] Несмотря на  решительный протест царевича.

[62] Или коллективом?

[63] Королевич Елисей непременно одобрил бы такое решение.

[64] В прямом смысле слова.

[65] Иногда, чтобы достигнуть своего, надо высказать лишь  абсолютно противоположное предложение, и тогда тебя  просто заставят поступить по-твоему. Серый это хорошо знал и часто беззастенчиво этим пользовался.

 

[66] Да-да,  в честь них.

---

Комментарии: 423, последний от 13/09/2016. © Copyright Багдерина Светлана Анатольевна Размещен: 23/02/2011, изменен: 29/12/2018. 296k. Статистика. Роман: Фэнтези, Юмор

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"