Уткин частенько захаживал на ипподром. Чем он жил - никто не знал, но деньги у него водились; дорогая одежда, породистый автомобиль и девы легкой весовой категории, вившиеся возле него тучей мух над дармовым продуктом известного происхождения. Значит, не скуп.
Особенного азарта он не выказывал. Изредка блеснет в глазах чертовщинка и тлеет до конца бегов. Проигравшись, с деньгами расставался легко; обычно старался нащупать свой интерес определенной расчетливостью: знал завсегдатаев бегов, некоторых жокеев, собирал сведения о лошадях, их характерах, повадках; сновал возле касс, следил за ставками etc. Выиграв, почти полностью возвращал кошельку опустошенное состояние в околоточном ресторане.
Возле кассы N9 Уткин задержался, стал чуть поодаль и прислушивался, делая вид, что ему безразличен разговор директора ипподрома с уже не юным, но еще не возмужавшим молодым человеком. Внимание привлекла ставка молодца - это называется "дохлый номер" -- тысячу на жеребца Букефала. На него принимались ставки двадцать пять к одному. Видно было, что человек невежественен в бегах, или знает нечто такое, о чем другим невдомек. Еще более интригующ показался диалог. Вернее, его обрывки и сам тон.
"А я тебе говорю, что поставил на Букефала!" (Моложавый)
"Ты совсем спятил! Это невозможно!" (Директор)
"Тогда сейчас же забери квитанцию!"
"Нет!"
"Я свое решение изменять не намерен!"
Директор развел руками и исчез, как взорвавшаяся шаровая молния.
Времени не оставалось... Разумеется, время неуничтожимо, как само ничто и "не оставаться" или "быть в излишке" не в его природе. Времени не оставалось Уткину для раздумий. Объявили, что вот-вот ставки приниматься не будут. Через пять минут первый забег. Он чувствовал, что поступает слишком опрометчиво, выходит за пределы своей установившейся системы "умеренного риска", но соблазн был слишком велик. Человеческая жизнь - это цепь случайных закономерностей. Он быстро достал из кармана какой-то бланк с печатью, что-то вписал в него и отдал знакомому кассиру.
--А, понимаю, -- бедняга взмок, -- если что - я как бы не принимал, да?
--Нет! Не буксуй! Верняк.
Кассир с трудом и риском для жизни просунул свое дебелое лицо в небольшое окошко, чтобы запечатлеть в памяти самого безрассудного человека из всех, которым ему доводилось выписывать квитанцию "предопределенного расставания со ставкой".
Заметив знакомый силуэт, Уткин крикнул:
--Лукич! Эй, Лукич!
--Серега! Здоров! Давно не виделись.
Делатель "грандиозной ставки" так сиял ожиданием редкой удачи, что на его руках немедленно повисли две размалеванные девы совершенно невесомой категории.
--Лукич, угадай: на кого я поставил?
--На Зорьку? Она сегодня в фаворе.
--Мимо!
--Много поставил?
Уткин кивнул в сторону автостоянки, где стояла его машина.
--Фью! - присвистнул Лукич. - Однако! На тебя не похоже.
--Эх, Серега, голова два уха! Как говаривал мой комбат: "Бетховен написал очень много "Багателей", но так и не разбогател"... Выкладывай.
Уткин рассказал, что оказался свидетелем, когда директора буквально отчитывал какой-то прыщавый парень. Лукич затрясся, обмяк и присел на корточки, обхватив руками голову. Сперва беззвучный, из него вдруг вырвался не столько смех человека, беспредельно любящего лошадей и невольно подпавшего под их обаяние, но ржание.
--Во имя Адама и Евы, заткнись, Серега! У меня хворое сердце.
--Что такое? - недоумевал Уткин.
Девицы, "оперявшие" его с боков, сползли с рук, почуяв неладное фибрами души. Каждая своей "фиброй".
--С'час, подожди... Ой, Господи... С`час расскажу... Дааааа, Серега, -- исподволь успокаивался Лукич, став на ноги и крепко растерев левую грудь. - Попал ты впросак!
Тем временем объявили первый забег.
--Этот парень, мы его между собой так и зовем - Прыщ - он сынишка директора... Ох, Господи... хе-хе... Такая история!.. Да, давно ты у нас не был... Директор лет пять тому назад спутался с девахой, ну из тех, которые одним местом лишают мужика головы... хе-хе... сдобная такая барышня, такую увидишь и враз проглотить хочется... да-а!...
Голос из репродуктора: "Букефал идет предпоследним!".
Лукич отвел ухо от репродуктора.
--Хе-хе... да!... Директор-то семью оставил. Жену, значит, и Прыща своего. А сынишка у него, говорят, талантливый... Стихи, или что там... Он ему, значит, сынку, исправно деньги на книжку кладет, а тот гордый - ни в какую не берет... А директор тоже на своем стоит - не берет обратно, что давал... Вот Прыщ и придумал средство: ходит раз в месяц сюда и ставит отцовские деньги на самую захудалую лошаденку. Это, значит, чтобы деньги папаше всучить. Такая вот страхтегия. Не отцу, так его ипподрому. Один хрен, да?
Голос из репродуктора: "Букефал вырывается на третью позицию!!!".
--Хе-хе, -- тревожно ухмыльнулся Лукич, переменившись в лице, стал напряжен.
--Девочки, -- спокойно сказал Уткин, -- сегодня гулять поедем на такси.
Голос из репродуктора: "Зорька падает. Лидирует Эльбрус!!!"
Невдалеке показывается сын директора. Воплощенное бешенство. Дышит тяжело, голова обращена к репродуктору, в руке смятая квитанция. Кулак сжимается все сильнее. Дрожь по телу. Судороги на лице. Голова - к репродуктору, откуда:
"Эльбрус захромал. Сказывается вчерашний дождь. Букефал выходит вперед!!!".
Челюсть Лукича безвольно отвисает. Сын директора неистового рвет какую-то бумажку. Девицы снова подходят поближе к Уткину.