Вы слишком связываете свое представление о себе с собой? Давным-давно, когда время еще не дало течь и когда суббота приходилась на вторник, а воскресенье начиналось с середины четверга, -- правда оперилась и стала истиной, почему сразу же сделалась неправдоподобной. Словом, в те благостные дни, когда еще не было самого понятия памяти, ибо помнить еще нечего было, двое влюбленных ворковали на бережку воображаемой реки о своих подлунных чувствах. Значит, два любящих создания, к счастью не знали глупой писательской фразы, дескать, красота спасет мир, который еще не установился, и что задолго до этого примитивного пачканья бумаги и сердец наивных читателей существовал народ, именовавший "красоту" и "войну" одним словом! Как хорошо звучит: "Война спасет мир!" Наши птички, эти скромные подопечные любви, так умели поёрзать в постели, что иногда на них даже жаловались неизвестно кому неизвестные кто -- обитатели всех сторон Земли, дескать, опять он и она за свое принялись, спасу нет как шатается непостроенное жилье и развязывается зависть. А красивы они были просто-таки несанкционированно, если под этим словом подразумевать всяческое отсутствие у них предков. Нечего и говорить, что удовольствие - это позыв к повторению и птички наши вволю наповторялись, решили отдохнуть: затянули смачную неторопливую беседу.
-Ведь время можно измерять чем угодно и как захочешь! - сказал. -Например, количеством вчерашней мочи.
-А жизнь человеческая может измеряться длиной лезвия ножа. - сказала. -- Значит, и жизни совсем нет?
-Жизни нет, если много чего другого есть, что мешает ей наслаждаться самой собой. В общем, ты верно заметила - похоже, жизнь - это краткосрочная выдумка и всё, что можно измерить по-разному, тоже в действительности отсутствует.
Что-то ужасно затрещало в пространстве; разнесся черный вопль побежденного.
-Кажется, время пошло! - сказала.
-Да. Кажется, потекло.
И оба почувствовали внезапное приближение конечного к самой конечности.
-Теперь мы умрем? - с блаженной улыбкой спросила.
-Тебе страшно?
-Скорее, странно.
-Не плотью единой жив человек.
-Мы с тобой будто любовного напитка наклюкались: моя любовь к тебе всё сильнее!
-И моя!
-Нет, моя!
-Моя, дурачок!
-Измерим на спор?
-Только из любопытства. Но как?
-При поцелуе, легче становится тот, кто больше любит - отдает частицу своей души. Сядем на чаши весов и будем целоваться, пока не выясним кто кого крепче любит. Это единственный известный мне способ измерения любви.
Он попросил ее обождать, куда-то убежал на несколько затяжных минут и вернулся с веревками и двумя досками. Из всего этого соорудил подобие аптечных весов, только громоздких. Они уселись друг против дружки и затянулись долгими поцелуями. Как ни старалась она самозабвенно отдавать своему возлюбленному всё свое естество, чаша ее весов после каждого поцелуя поднималась выше чаши любимого. Когда они переводили дух для нового устного слияния, он под разными предлогами отлучался и так продолжалось, пока она чуть не расплакалась:
-Хватит! Мне стыдно! Я не достойна тебя, если моя любовь хотя бы не вровень твоей!
-Успокойся, любимая! Просто я схитрил.
-В чем?
-Перед началом испытания я глотнул порядочную порцию слабительного.
Она со скрипом пощелкала веками, врезала ему размашистую пощечину, секунду поразмыслив, чмокнула его в щечку и задорно расхохоталась: