В монастыре ожидали приезда знатной особы. Ключник шушукался с пономарем:
-У нас заночует родственник зеркального отражения Императора.
-Да бывают ли у отражений родственники? Как же так?
-Пусть отвернется от меня святой Антоний, если я что-нибудь понимаю! Но я тайком выушил беседу Настоятеля.
-С кем?
-Второй голос я не опознал - было слишком темно.
И правда, перед вечерей в монастырские ворота невоздержанно постучал путник, тот самый родственник. Его провели в гостевую для случайных или чайных мирян. Обильно набив свою требуху хлебами, похлебав уху, он уснул кротким сном храпящего агнца. Утром монахи нашли остывшее тело этого обжоры, заколотого рукоятью распятия в сердце. Вся монастырская братия звалась одинаково: Бельберд. Почему - вы у них сами спросите. Иногда это обстоятельство вызывало глупейшие бытовые неудобства и комичную чехарду, зато приучало братьев чувствовать себя единым существом. Помолившись О, Настоятель собрал страстотерпцев в трапезной:
-А я знаю, кто убил!
Все начали подозрительно переглядываться, выражая каждый во взгляде торжество справедливости: что, дескать, попался, супостат?
-Убийца среди нас. И это... это... -- длительная логопауза - это Бельберд! Bene appetitus!
Видимость всеобщего облегчения с подоплекой настороженности: все мы тут, понимаешь, Бельберды. И даже Настоятель.
После зачатия нехороших событий минуло трое суток. Брат Бельберд, которому уже успел исповедаться убийца, другой брат Бельберд, попросил еще одного брата Бельберда исповедать его.
-Хорошо. Пойдем в исповедальню.
-Брат мой во Христе пречистом, -- печально начал исповедующийся, -- я не силен в тонкостях церковной премудрости и потому не уверен, совершу ли сейчас преступление, исповедавшись, или останусь безгрешным.
-Смелее, Бог милостив.
-Один из братьев нашей смиренной обители - убийца.
-Хэх, открыл новость. Всем известно, что это Бельберд.
-Да, но мне известно: который.
Исповедатель тяжело помолчал. Вскрикнул с горечью:
-Господи спаси! Да зачем же он осквернил свою душу?
-Он мне только сказал, будто и сам еще не знает, зачем совершил совершенное, которое обязательно должен был почему-то совершить.
-Весьма удивительно.
-А то! Однако ответь мне, брат, не нарушил ли я тайны исповеди, исповедав тебе исповеданное?
-Сразу и не скажешь. Ты навьючил меня грузом двух исповедей, и возможно, тяжестью двух грехов: собственно убийства и преступления тайны исповеди. Я путаюсь мыслями. Ступай, я буду молиться за... вас... нас... за кого-нибудь.
-Боже, неужели я согрешил, придя к тебе?
-Иди, иди, -- грубовато оборвал брата брат. - Надо покумекать уединенно. Я стану молиться! Быть может, Господь укрепит меня целебным откровением. Иди же, иди отсюда, у меня от твоего вида чесотка начинается.
В монастыре вся братия была рукоположена к исповеданию. Каждый мог исповедать всякого, что обычно и происходило. Но покамест об убийстве было две исповеди. И так продолжалось пять дней и ночей. На утро шестого брат Бельберд, который исповедовал исповедовавшего, выхватил первого попавшегося ему Бельберда и чуть ли не силком навязался немедленно исповедаться, а видом был дик и даже свиреп.
-Да что с тобой, брат? Ты не в себе, как погляжу. Здоров ли?
-Облегчи душу! Не спрашивай ни о чем. Исповедуй, молю.
-Пойдем, не хныч.
И брат Бельберд все выслушал и внял всему, недовольно процедив сквозь зубы:
-Видишь ли, ведь ты говорил, что исповедь об исповеди, может быть, есть грех. А ты открыл мне исповедь об исповеданной исповеди. Так не содержится ли тут двойной греховности?
-Ничего не знаю! -- вскрикнул исповедующийся. - Я слаб, я червь, лапша я недоваренная! Не отвернись, брат, спаси мою грешную душу, по неведению пропадающую.
-Покайся... -- он отвернулся к брату спиной. - А сейчас оставь меня. Я буду молиться, хотя мне неизвестна молитва на такой заковыристый случай.
Но и брат Бельберд, который первый выслушал исповедь убийцы, поспешил еще раз исповедаться, уповая на Божье всепрощенье за исповедь исповеди. Исповедавшись, вдруг постиг нелепость своей угорелой торопливости:
-Господи! Кажется, я дважды дал маху. Как можно надеяться, что исповедь об исповеданной исповеди перечеркнет грех исповеди об исповеди? - Он заметил за монастырскими стенами табун диких ишаков. - Боже мой, мне надо было родиться одним из них.
Он попросил брата наложить на него. Суровую. Епитимью.
И завертелась множащаяся вереница исповедей. Настоятелю тоже досталось по слухову нерву и не раз. Дошел черед и до брата Бельберда, убийцы. Выслушав исповедь об исповеди исповеди об исповеданной исповеди, он с острым, каким-то хищническим наслаждением ощутил, как его грех затуманился грехом "Исповеди об...". Ведь убийство уже не казалось очумелым монастырским головам таким уж тяжким злодеянием в сравнении с зыбучими песками "Исповеди об...".
-Так вот зачем я убил! Оказывается, можно убить и не оставаться убийцей. Мой грех теперь равно поделен между сорока душами, считая и мою.
Итак, порочный круг замкнулся: может ли исповедь быть тайной, когда сорок человек слово в слово знают ее назубок? Сперва братья стеснительно избегали друга, чтобы не нарваться на очередную порцию ушной похлебки, а потом, вдоволь набрав еды, старались не показывать свои упитанные зады из келий. Когда припасы в монастыре закончились, в продолжение трех ночей подряд, все сорок грешников, каковым каждый безусловно себя считал, втихаря покинули проклятую обитель.
Когда лазутчики донесли Императору про убийство родственника его венценосного отражения, он иссиня побагровел и снарядил в монастырь передвижную лабораторию святой инквизиции во главе с преподобным пастором Бартоломью, непревзойденным знатоком человеческих болей и своего коннетабля в качестве судейского дознавателя. Напутствовал коротко:
-Всех страшно покарать, а потом ищите виновных.
Однако каратели застали в монастыре только табун приблудных псов и стаю безмятежно диких ишаков. Что было делать? Отправили гонца узнать: животных безжалостно пытать, медленно расчленить под местным наркозом или из сострадания убить сразу? Не дожидаясь, пока с гонцом прискачет ответ, набуквенный высочайшей рукой - "Молодцы! Так держать!" -- псы оседлали ишаков и сиганули прочь из нехорошего места. И стало вообще никого!