Эта слишком человеческая история на все времена случается, когда кто-то дорожит своей жизнью более жизни чужой. Меняются только декорации и актеры. В трехместной палате лежали трое прооперированных больных - у них удалены раковые опухоли. И теперь с панической тревогой пациенты молились Судьбе, чтобы не проклюнулись метастазы. Захара Пакусова резали раньше двух его соседей - Валентина Борща и Капитона Штрасса - и он в общем-то чувствовал себя недурно, хотя в частностях ему и нездоровилось. Соседи его спали постанывая, уколотые безмятежностью снотворного. Пакусов мучительно ждал утреннего обхода.
-Ну-с, молодой человек! - игриво интонируя слова сказал доктор, имея в виду шестидесятилетнего Пакусова. - Дайте-ка термометр, проверим жар вашей души.
Усмехнувшись, потомок Гиппократа с опаской взглянул на показатель телесного подогрева. Улыбка доктора испарилась. Отдав термометр сестре, он деликатно шепнул ей:
-Суньте этот раскаленный уголь в холодильник.
Это предложение показалось сестре двусмысленным, отчего она прыснула, но под укоризняющей тяжестью взгляда врача, тут же явила собой добродетельную кротость. Почуяв неладное, Пакусов по-детски настойчиво стал дергать человека в белом за накрахмаленные хрустящие штаны и те таки треснули по шву около кармана.
-Доктор, сколько у меня градусов в наличии?
-Почти как у хорошей водки. Но не будем нервничать, -- прошипел доктор, пытаясь сорвать с казенной одежды пиявку дрожащей руки.
После этих слов соседи Пакусова по палате вдруг проснулись и победоносно захихикали. Штрасс обратился к лежащему у окна Борщу:
-У него, должно быть, вкрутую сварились.
Полуобморочный Борщ, услышав свободное толкование высокой температуры, окончательно вышел из снотворного состояния и залился заразительным смехом, тональность которого монотонно ползла в верхний регистр, напоминая раскручивание автомобильного движка. Штрасс заразился и тоже набирал обороты. Когда гомерические колебания грудных клеток престарелых жеребцов утихли, больные с почтением вспомнили о своих недугах. Воцарилась тишина. Только одинокая муха-бомж нарушала ее ровным гулом своих лопастей и норовила ползать по лицам, вероятно, принимая их за дымящийся объект ее вожделения. Особенно доставалось от назойливого животного Захару Пакусову, ведь он весьма прилично температурил и подсоленные испарения его тела, видные невооруженным глазом, сильно радовали эту самую падкую на вредности муху.
Чтобы постичь цинизм, с которым группа из двух бессовестных больных потешалась над третьим, когда тому фактически произнесли смертный приговор, нам придется забраться в кладовую мыслей Пакусова - в его искушенный до искусанности мозг. И проникать туда мы будем через глаза, которые в данный момент мечут молнии и, не моргая, выражают нецензурную фигуру взгляда. Поэтому "зеркало души" Пакусова мы проскочим так живо, чтобы не заметить своего обруганного отражения. Дело в том, что трое сопалатников знали безрадостную статистику больницы N50: два летальных исхода в месяц у прооперированных больных, поставленных в безвозвратность раком. А в больнице N50, кроме трех титанов запоздалого Возрождения, не было питательной среды злокачественных опухолей, что объясняет причину нехристианского поведения Борща и Штрасса подле смертного одра Пакусова. Подобным образом ликуют грифы, когда с высоты видят, как какое-нибудь животное обленилось жить. Однако сведений о хихикании этих милых птичек у орнитологии нет, из-за их высотной недосягаемости и рафинированной недоверчивости.
Следовательно, с кончиной Захара Пакусова шансы на выживание двух оставшихся резко поднимались. Но всё это не должно казаться глупостью, т.к. статистические прогнозы смертности оправдывались процентов на шестьдесят-семьдесят.
Итак, неумолимая гармония природы грубо выталкивала Пакусова за кулисы жизни. Но он был не из тех, кто уходит не хлопнув дверью! И Пакусов написал жене послание: "Дорогая моя мамочка! Пожалуйста, не подумай ничего такого, но в каждую передачу, которую ты, моя бесценная, передаешь через дядю Васю, обязательно вкладывай пачку сильнодействующего снотворного. Вечно твой Захар!" В это время с ужасом на лицах, Штрасс и Борщ наблюдали за тайнописью их жизнелюбивого конкурента. Внезапная веселость Пакусова заставила их охладеть друг к другу, потому что, в конце концов, один из них также должен был стать потусторонним слушателем заупокойной мессы по своей грешной душе.
Ощущение близости смерти делает людей просто-таки халдейскими магами. И это не голопузые слова, о нет! - это правда остывающей жизни: И Борщ, и Штрасс принялись строчить своим родным депеши того же содержания, что и "молния" Пакусова.
Когда в палату противоборцев приносили продуктовые передачи, соискатели бессмертного существования, приукрасив свои обветшалые черепа улыбкой Джоконды, сосредоточенно вкушали скромные плоды домашней кухни. Но стоило опуститься чарующей ночи, как силы зла, активизирующие свою вредительскую деятельность в это время суток, всецело овладевали душами участников трагикомического фарса. Конкуренты не смыкали глаз, беря один другого на измор. В интимно-истерической обстановке больничной палаты слышались только звуки вскрытия пачек со снотворным. Шла трудоемкая работа по наполнению всякой снеди губительной дозой безвредного, в сущности, порошка. Когда процедура отравления пищи завершалась, в силу вступала новая стадия военных действий - подмена продуктов на тумбочке соседа. Но если вы думаете, что эти, отжившие своё ребята были столь наивны, дабы полагаться на оплошность друг друга, значит вы находитесь в тисках заблуждения. Люди с таким опытом отколосившейся жизни могли надеяться только на несчастный случай или забывчивость конкурсантов. Все обитатели обреченной палаты прекрасно знали о манипуляциях с продуктами. Боязнь быть отравленными лавинообразно переросла у Штрасса, Пакусова и Борща в маниакально-депрессивный синдром и они отказались даже от больничной еды. Ведь и баба Параша, убиравшая в клетке с утками, могла быть кем-то подкуплена.
Между тем месяц близился к концу и вскоре поменял фамилию. Тибетская же медицина взяла своё - недельное голодание бесповоротно поправило здоровье нехорошей троицы: Пакусов, Штрасс и Борщ были выпущены порхать за боль ничную ограду. Единственно непогрешимой в этой романтической истории осталась математика. Она оправдала свою строгую незыблемость, унеся из жизни за шесть минут до начала нового месяца двух пациентов больницы N50, которые лечились, соответственно, на неврологическом и урологическом отделениях. Ох, будем здоровы!