Увлекая за собой из зала в зал охочих стайки охочих ротозеев, экскурсовод-культуролог не уставая молол милую миндально-ментальную чепухрень зевотную:
-Речь - это злокачественная опухоль человечества, навязанная нам извне и предназначенная только для саморазрушения рода людского. Порождение смыслов вызывает неравность в способности их восприятия, а значит и нарушение благоприятной соразмеренности сообщества. Поэтому мне безразмерно отрадно, что рисовать человек начал раньше, чем говорить. - Он мог плакать по собственному желанию, как и композитор Дебюсси, -- достижение, которым они оба чрезвычайно гордились каждый в свое время. Но в этот раз его увлажненные глаза не подействовали как увеличительные линзы sosтрадания к сказанному.
Заметив, что его речь чесоточно воздействует на кулаки публики, он прозорливо закрыл свой рот очередным бокалом шампанского, утопив в нем концовку грузного выступления. Неблагодарные слушатели развеялись кто куда. К нему подошел кряжистого сложения человек и поинтересовался о странном красном зале с абстрактными картинами, которые походя были названы пастырем неофитов от искусства "умиранием здравой красоты".
-Зачем я буду врать? Вон и сам родитель вашего любопытства. Его прямо и спросите, ему нравится простодушное непонимание его непризнанной мазни.
И подошел, махнув для храбрости пару бокалов пузыристого.
-Иванов, -- представился алчущий ответов.
-Петровский, -- приветливо сказал художник с легким кивком головы.
Они непринужденно разговорились, и несколько минут спустя сосредоточились друг на друге, выставив за двери сознания надоедливый внешний мир-прилипалу. Опомнились в красном зале - ноги сами довели, что называется. Иванов снова обошел зал кругом неторопливо. Улыбнулся:
-Экскурсовод почему-то назвал ваши картины "умиранием здравой красоты". Кажется, он вас не очень лю...
-Сидорчук-то? - брезгливо ухмыльнулся художник, принеся в жертву раздражительности часть замызганного слова. - Мелкая душонка! А всё это, -- он обвел зал рукой, -- ноналогия, в сущности - один портрет.
-Виноват, девять полотен принять за одно? - недоверчиво спросил Иванов.
-Да, да! У вас на уши задница натянута?.. Ох, простите, прошу простите великодушно! С утра буквально на иголках. Козни завистников и сладкие песни врагов, понимаете.
-Не расстраивайтесь, глядишь - обойдется. А вы так выпалили, что я и обидеться не успел. Но не слишком ли смело сказано об одном произведении-то? Да, я угадываю на каждой картине как будто определенную часть человеческого тела: на первой и девятой по одному глазу; уши... где же уши... да вот они - разошлись на третью и восьмую; пальцы левой руки на шестой и первой, а сама рука на пятой и тому подобное.
-Вы очень внимательны, благодарю.
-Признаться, невозможно совокупно представить себе портрет. Всё это скорее смахивает на химеру, невообразимую мешанину и, пардон, каковизию. Зрю, зрю и - всё зря! Знаете, ведь между идиотом и разуверившимся человеком разница-невеличка.
-Знакомый приемчик: сами себя бьете, чтобы другим было совестно бросить камень.
-Вот я каков!
Одноактно посмеялись. Художник поблагодарил за беседу и уходя сказал:
-Только вам откроюсь. Да, это действительно одна картина, вернее - автопортрет. Для полноты, общности восприятия надо быстро оббегать зал, тогда девять частей сложатся в целое.
-По часовой или против бежать?
-Будьте здоровы, милейший.
-Прощайте, тайну сберегу!
В галерее неспокойно. Охрану кто-то вызвал: там по красному залу ошалелый чудак в лихорадочном возбуждении носится, зайти мешает, и кричит радостно: