Бахарев Константин Павлович : другие произведения.

Княжна Мстиславская

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Авантюрный роман яростных времён Ивана Грозного. Лихой казак Егор влюбился в золотоволосую красавицу княжну Мстиславскую. Вокруг схватки, интриги, древние княжеские роды рвутся к московскому престолу, иезуиты плетут сети, разбойные шайки и банды наёмников беспутствуют на Руси. Казак узнаёт, что его суженой грозит опасность - он начинает биться за свою любовь. Да и сам он оказывается не простой бродяга. Казак Егор силён и отважен, в нём течёт кровь древних повелителей Руси.
  Первая глава. Москва
  В марте вечера короткие. Только солнце укатилось с бледного неба, сразу тьма упала на Московское царство. В постоялой избе запалили лучины, воткнув их в щели в бревенчатых стенах.
  - Ну и жмот ты, Данилка, - сплюнул царский пристав Облезов. - Сожжёшь так дом, по недосмотру. Светец не можешь заказать в кузне?
  Хозяин избы только хихикнул в ответ. Светец денег стоит, а щели в брёвнах даровые. А изба уж двадцать лет стоит, не сгорела ведь, даст бог, и ещё столько же простоит.
  Облезов икнул и погладил живот. Два дня он пировал с казаками, посланными от Строгановых к царю. Завтра их ждут в Москве. Встанут затемно и тронутся, во дворе четыре воза с подарками - атаман разбойничий Ермак шлёт Ивану Васильевичу соболей и куниц. Глядишь, и царскому приставу чего перепадёт, зря он, что ли, встречать отправлен казаков.
  Старший у них, Иван Кольцо, сегодня запретил пить своим головорезам. Весь день чистились, тёрли бархатными тряпками сабли и бляхи на ремнях и перевязях, чтоб блестели. Шубы зашивали, портки свои, что изорвались в дальнем пути от Сибири до Москвы. Лисья шуба хороша у Ваньки Кольца! Облезов опять икнул, надо будет выпросить её, да самому носить.
  Сейчас ложиться будут казачки, караульные у возов сменятся, повечеряют и тоже улягутся. А царскому приставу никто не указ, помощники у него на конюшню спать ушли, хватит им пировать. Облезов кликнул Данилку, велел подать пива овсяного.
  - Пожрать осталось чего? - пристав почесал растрёпанные волосы.
  - Только кулеш да гусь жареный, - Данилка уже притащил долблёную кружку с пивом. Облезов махнул рукой, не надо, дескать, еды.
  - Ты к утру-то проспишься? - к нему подсел Иван Кольцо. - Смотри, Андрей, ждать тебя не станем, уедем, догоняй потом.
  - Не переживай, казак, всё устроим, - Облезов отхлебнул густого пива и закряхтел от удовольствия. - В жизни всякое бывает. Вот я тебя с отрядом конных искал три года назад, когда ты ногайского посла ограбил, а сейчас самого тебя, как посланника, встречаю. Я, Ваня, все ходы-выходы в Москве знаю, ты держись меня, и своё дело сделаешь, и Строгановым подсобишь.
  Он снова хлебнул пива. Кольцо усмехнулся и встал. Царя он не боялся, богатую казну ему вёз, а Москва деньги любит, так что все грехи ему спишут. Сейчас караульных сменить, да и на боковую, спать пора.
  Во дворе кто-то закричал, заржали лошади, Кольцо нагнулся к прорубленному в стене маленькому волоковому окошку, - не видать ничего. Казаки, уже лежавшие на шубах, приподняли головы. Иван махнул рукой тем, что шли в ночной караул - Егору Сломайнога и Арефию. Те сидели за столом, хлебали кулеш. Заслышав шум во дворе, отложили ложки и схватив сабли, быстро вышли за дверь.
  Быстрой лёгкой мышью вскочил в избу мальчишка-конюх в сером тулупчике.
  - Литва приехала! - звонко крикнул он. - С конвоем. Спрашивают, есть где поспать или им на сеновалке ночевать?
  Пристав рыгнул, нахмурился, и двинув кружку в сторону, кивнул лохматой головой. Мальчишка выскочил во двор. Дверь осталась открытой. Кольцо подошёл к ней, встал у косяка, молча поглядывая то на двор, где мелькал факел, то на пристава.
  В избу вошёл Егор Сломайнога и ещё четверо, два литвина и посольские подьячие. Облезов знал всех. Ротмистр Лютый, шляхтич из Вильно, на службе тамошнего каштеляна с оруженосцем своим и конвой их с границы. Видно, дьяк Щелкалов ждал литвинов, коли своих послал встречать.
  - Спаси Христос! - старший подьячий, как его, Дымов, что ли, снял шапку и перекрестился, повернувшись к углу с образами. Прямо под ними сидел Облезов. Он опять икнул и вытер рот.
  - Здорово, Дымов, - царский пристав улыбнулся. - Чего по ночам литвинов по дорогам нашим водишь?
  - Надо, и вожу, - сухо ответил подьячий и подозвал к себе хозяина избы. Тот улыбался и кивал. Иван Кольцо так и стоял у дверей, и чуть прищурясь, рассматривал ночных гостей.
  Егор Сломайнога взял с лавки забытую шапку и развернулся, чтобы выйти. Его лицо осветилось лучиной.
  - А ну-ка, стой! - вдруг крикнул Лютый. Он левой рукой ухватил казака за плечо.
  Лежавшие на полу казаки зашевелились, но Кольцо махнул им рукой - лежите!
  - Колдун! Попался мне! - оскалился ротмистр. - Есть бог на небе, всё видит, сейчас не уйдёшь!
  Он толкнул казака и отскочив назад, дёрнул саблю из ножен. Но оказавшийся вдруг сзади Иван Кольцо крепко обхватил его.
  - Угомонись! - крикнул он.
  Второй литвин качнулся к дверям. Но тут вскочил Облезов.
  - Тихо! - он ударил кулаком по столу. - Это послы к царю! Кто их тронет, двух дней не проживёт! Дымов, успокой своих приятелей!
  Загрохотали сапоги на крылечке, в дверь полезли усатые краснорожие литвины. Казаки вскочили с шуб, загремели саблями о ножны.
  - Убью! - дико заорал Кольцо, прижав засапожный нож к шее Лютого. - Стоять! Убью!
  Хмурый Дымов с товарищем шагнули к двери, закрыв путь литвинам. Те заворчали.
  - Хватит! - Облезов вышел из-за стола. - Лютый! Ты никого не тронешь! И ты! - он повернулся к Егору. Тот оскалился, прижавшись спиной к стене, в руке сабля. Лютый напротив. Оба высокие, плечистые, крепкие, глаза злобой плещутся. Не останови, так порвут друг друга!
  - Данилка! - крикнул царский пристав. - Избач, где ты?
  - Здесь, здесь, - Данилка вылез из-под стола. В драке там лучшее место.
  - Отдай литвинам и конвою ихнему гуся и кулеш, - приказал Облезов. - Вина не давать! Ночуют пусть на сеновалке, в избу не суются.
  Он развернулся к Лютому.
  - А ты запомни, это послы к царю! Если с них хоть волос уронишь, болтаться тебе на колу! Когда государь дела с ними окончит, тогда и разбирайтесь! Отпусти его, Ваня!
  Егора Кольцо во двор не пустил, отправил в караул другого казака, наказав присматривать за литвинами. Облезов ещё что-то нашептал Дымову, тот молча кивнул, натянул шапку и вышел с товарищем своим.
  Данилка вернулся со двора, осмотрелся, поднял с пола упавшую кружку и хотел унести её за печку, в кухонный угол, но пристав его остановил и велел наполнить её чем надо.
  Облезов опять пил овсяное пиво, и поглядывая на храпящих казаков, шептался с Кольцо.
  - Чего литвин Егорку колдуном назвал? - спросил он. - Может, он знает чего?
  Иван хмыкнул.
  - Егор хороший товарищ, несколько раз и вправду заговоры читал, когда нас татары зажали. Не зря его Сломайнога прозвали, на ровном поле два бойца Кучумовы упали и поломались. Потом, раны лечил травами всякими, - вполголоса ответил он. - Прямо не знаю, что у него с этим шляхтичем. Ничего, кончится посольство, уедем в Сибирь, к Ермаку, а там никто не найдёт.
  Облезов кивнул, а сам задумался. При дворе грозного Ивана Васильевича недавно загулял слух, что ищет царь колдуна сильного. Зачем, непонятно, а спрашивать прямо нельзя. Государь православный, в церковь ходит и со всякими нечистиками ему знаться вроде не по чину.
  - Пошли спать, - Облезов допил пиво. - Шубу вот мне подаришь свою, тогда всё обстряпаем как надо, безопасно для тебя.
  Кольцо глянул на него с недоумением, дескать, чего стряпать, как оно надо, но уточнять не стал. В поле, лесу или на реке-море он бы не растерялся, порубил бы литву или кого другого. А сейчас, втягиваясь в гущу отношений, смутно видимых интересов разных людей, атаман решил, что лучше помалкивать, пока не спросят. А шуба, да и бог с ней, с шубой. Он себе с десяток ещё добудет! Хотя, непонятно атаману, за что царскому приставу шубу дарить?
  
  
  Ещё затемно казаки начали собираться. В селе ударил колокол. Облезов перекрестился. Избач Данилка тоже.
  - Сегодня Сороки, память севастийских мучеников, - царский пристав мотнул головой. - Да и пост великий идёт. А я тут согрешил с вами в питии и скоромной пище. Прости, Господи!
  - Поехали! - громко сказал Кольцо и подозвав Данилку, рассчитался с ним за постой. - Ты про каких мучеников толкуешь, Андрей? Сегодня Василий-капельник, калачи печь надо. А постовать казакам некогда, добычу упустить можно.
  Облезов махнул рукой, дескать, что с тобой, диким, толковать.
  За хлопотнёй с возами, с дорогой, волнением от предстоящей встречи с царём, и пристав, и атаман забыли про ночные дела. Тем более что литвины поднялись рано и вместе с Дымовым наверняка уже были в Москве, у дьяка Щелкалова.
  Егор Сломайнога ехал у последнего воза. Полозья шуршали по серому уже, весеннему снегу.
  - Грязный на дороге снег, - подумал казак. - В лесу и полях до сих пор белёхонек.
  Ехавший слева Арефий вдруг подъехал ближе.
  - Егор, поведи моего коня в поводу, - сказал он. - Мне по нужде надо.
  Сломайнога обмотал поводья на заднюю луку, бросил взгляд на присевшего на обочине Арефия и на память ему пришёл Лютый. Вот дотошный литвин! Как он узнал его? Столько лет прошло с тех событий в Ковно! Пришлось тогда ему бежать оттуда в чём был. И не куда-нибудь, обратно в Московское царство, где за него мзду хорошую давали. Ладно, господь тогда уберёг. Удалось пробраться на Волгу, в дикие леса, там, где она с Камой сливается. Зиму прожил у отшельника, научился отвары лечебные делать, да раны с болезнями кое-какие лечить, заговоры узнал. Потом с казаками ушёл в окраинные города. Звался Егором Травником, потом уж сам Ермак Сломайногой окрестил.
  Вот и Москва скоро покажется. Дом родной увижу, подумал Егор, если не сожгли его в тот страшный масленичный Разгуляй. Семнадцать лет прошло, как раз перед Пасхой всё произошло.
  - Погоди! - закричал сзади Арефий. - Погоди!
  Взобравшись на коня, он шумно выдохнул: Ну, слава богу, с лёгким сердцем и к царю можно теперь!
  Казаки захохотали. Арефий крутился в седле, смеялся, нёс похабщину, веселил народ. Ехавшие впереди пристав Облезов и Иван Кольцо обернулись, усмехнулись и продолжили разговор.
  - Тебя дьяки начнут пытать, выспрашивать, что и как, - пристав оглянулся, рядом никого, и продолжил: - Про Строгановых ничего не болтай. Знаешь, не знаешь, говори, что припас от них получили и всё. А как они живут, что делают, ты не знаешь. Твоё дело воевать, ясак брать. Понял меня?
  Атаман помолчал, усмехнулся.
  - Мне без разницы, что и как у тебя со Строгановыми, - сказал он. - Я про них плохих слов не скажу. Но царю врать не стану. Спросит, если знаю, отвечу.
  Облезов выпятил губы и быстро кивнул.
  - Это верно, казак, царю врать нельзя, - он склонился к атаману. - Но с дьяками много не говори. Они тебя обдерут и если что, под топор быстро подведут. Щелкаловых бойся, и Андрейку и Ваську.
  - Ты-то сам, с кем? - повернулся к приставу Кольцо. - Кто хозяин над тобой?
  - Ну, хозяин не хозяин, - Облезов оскалился. - Мы люди маленькие, нам без помощи никак.
  Он подмигнул атаману и взяв того за руку, легонько дёрнул к себе, потянувшись ртом к уху. Кольцо легко наклонился, чуть прищурившись.
  - Годунов, - шепнул пристав. - Он самый главный после царя в Москве сейчас. Но хитёр и осторожен. Если ты ему без утайки будешь рассказывать, жить тебе в золоте. Никому не говори про него. Он сам тебя найдёт.
  Дорога пошла вверх, и с гребня холма открылся царствующий город Москва. Чёрные избушки, белые пустыри огородов на окраине. А дальше сияют золотом купола, стоит несокрушимо московский кремль.
  - Третий Рим, - Облезов стащил волчью шапку и перекрестился. - А четвёртому не бывать! Слава богу, доехали.
  По наезженному тракту лошади резво бегут, сани покачиваются на кочках. Казаки ухарски развалились в сёдлах, поглядывают на москвичей. Прохожие глядят открыв рты - уж больно богатый поезд едет. Впереди в волчьих шапках набекрень царские приставы, плетьми сгоняют с дороги зевак.
  - Это ведь казаки вроде, по ухваткам-то, а, кум Матвей? - говорит стоящий на крылечке покосившегося пятистенка дядя в длинном кафтане с оторванным воротником, видать, с чужого плеча одёжа. - А едут, как посланники Мамая, с грохотом, да свистом.
  - Да пёс их разберёт, кум Фома, - пожимает плечами сосед и сморкается, вытирая пальцы о шершавые брёвна в стене дома. - Кого только к государю нашему не возят.
  Поезд давно уже умчался к Кремлю, а Матвей с Фомой стоят, молча смотрят ему вслед, иногда тяжко вздыхая и шмыгая носами.
  
  
  
  Царь не спал, молился. Сегодня он рано встал, и опять с лицом, мокрым от слёз. Поглядел в ещё тёмное окошко, толкнул створки. С улицы потянуло сыростью.
  - Тепло идёт, - подумал Иван Васильевич и закашлявшись от свежести, отошёл от окошка. Сейчас помолиться, а потом можно и перекусить. Сороки сегодня - праздник великий, в честь него стряпухи из теста птичек всяких налепят. С чаем хорошо их.
  Когда царь вышел из церкви, уже светало.
  - Кто там есть? - спросил он, сидя за столом и попивая травяной настой. Служка Гаврилка нагнулся, шепнул на ухо: "Щелкалов ждёт, только что приехал из приказа своего, гонцы из Вильны прискакали".
  Иван Васильевич засопел носом, ткнул кулаком серебряную чарку с настоем. Та опрокинулась. Гаврила бросился рукавом вытирать.
  - Брось! - хрипло сказал царь и облизнул губы. - Пусть ждёт дьяк. Стряпухи булок напекли?
  Служка кивнул, бережно взял чарку, поставил и налил в неё из кувшина ещё настою. Царь хлопнул ладонью по столу, чарка снова упала.
  - Сказал же, брось, - усмехнулся Иван Васильевич. - Булки, скажи там, пусть тащат. А Щелкалову ждать!
  Стряпухи постарались, булки походили на жаворонков, поднявших крылышки. Заедая их мочёными яблоками, царь размышлял. Гонцы из Вильно должны были привезти ответ Петра Скарги, тамошнего главного иезуита. Два года назад Иван Васильевич уже имел дело с братьями Ордена Иисуса. Тогда в Московское царство приехал Антон Поссевин.
  - Козёл, - пробормотал царь, вспомнив небольшую острую бородку иезуита. Когда тот говорил, она мелко тряслась, как у козла на лужайке.
  Поссевин предлагал московскому царю заключить союз-унию с папой римским. Ничего бы не изменилось, только главным над православной верой стал бы хранитель престола святого Петра. Тогда Иван Васильевич долго спорил с иезуитом и в конце концов вышиб его за пределы царства, запретив въезд и ему, и его орденским братьям. Но потом случилась беда - умер сын Иван.
  Вспомнив наследника, царь заплакал, сжав кулак. Бывшая в ладони птичка вскинула крылья и развалилась крошками.
  - Так и Ваня мой, - вытирая слёзы, пробормотал Иван Васильевич, собирая остатки булки и закидывая их в рот.
  Московский престол переходил сейчас к младшему сыну - Фёдору, а тот был простоват.
  - Обдурят его, ох, обдурят! - застонал царь и со всех сил ударил по столу кулаком. Ухватив ещё одного жаворонка, ободрал у того крылья, но есть не стал, раскидал по сторонам.
  - И царство моё также на распыл пустят, - пробормотал он и поднял глаза на застывшего в углу Гаврилку. - Какие горницы протопили сегодня?
  - Твоя, великий государь, - начал тот, но царь поморщился.
  - Ещё верхняя, откуда Москва-реку видать, - быстро заговорил Гаврила.
  - Хорошо, - царь порвал ещё одного жаворонка. - Зови туда Щелкалова, а у дверей поставь двух стрельцов.
  Он поднялся, сутулясь и перекосившись на правый бок - что-то болело внутри.
  - А кто велел верхнюю горницу протопить? - повернулся царь к служке.
  - Борис Годунов, - Гаврила мигнул. - Он говорит, что великому государю, может, отдохнуть захочется после молитвы. А во дворе ещё прохладно. А там, дескать, хорошо.
  - Ну, Борис, Борис, - Иван Васильевич мотнул головой. - Расторопен, догадлив.
  "Сожрут они Фёдора, как пить дать, сожрут" - думал он, поднимаясь по скрипучей лесенке. Гаврила поддерживал его за локоть.
  - Всё, иди, - оттолкнул царь служку перед дверью в горницу. - Скажи стряпухам, пусть пирог с редькой испекут. Зови Щелкалова. А стрельцов тут поставь.
  Гаврила ссыпался вниз. Крикнул что-то, царь слушал. Снизу раздались тяжёлые быстрые шаги. Стрельцы торопились на пост. Раздалось шуршание.
  - Щелкалов поднимается, - решил Иван Васильевич. - Шаркает шубой своей по стенкам. Даже во дворце моём не снимает, боится, что упрут. Хитёр, ой, хитёр, Андрейка Щелкалов с братом своим Васькой! Сожрут они Федьку, дурака моего блаженного!
  Зайдя в горницу, царь уселся у окна на лавку и бросил взгляд в окошко. Москва ещё снежная, но тут и там, на солнечных местах видны вытаявшие прогалины. Весна идёт, скоро лето, но все ли доживут до тёплых дней?
  Вошёл Щелкалов, поклонился в пояс, оглянулся, плотно прикрыл дверь за собой.
  - Садись, - царь хлопнул по лавке. - Да ближе, не укушу.
  И он выжидающе уставился на дьяка. Тот сел, засопел носом и посмотрев царю прямо в глаза, тихонько сказал: "Иезуиты согласны на все ваши условия. Только римский примат над церковью и всё. Больше им ничего не надо".
  Иван Васильевич откинулся назад, опёрся рукой на подоконник и забрал в ладонь бороду.
  - Это всё? - спросил он.
  - Нет, - Щелкалов склонился ближе. - Лютый, тот шляхтич, что из Вильно приехал, колдуна нашёл под Москвой, просит на расправу его.
  Царь прищурился.
  - А ну-ка, давай подробней расскажи, что там иезуиты передают, и какой вдруг колдун на Москве объявился? - оскалился он. - Больно хорошо день начинается. Не подвели меня, чую, мученики севастийские, не зря с утра им молился.
  Сидевший за стеной, у просверленной малой дырочки Гаврила от напряжения даже рот приоткрыл, вслушиваясь и боясь упустить хоть слово.
  
  Поезд с казаками выехал на берег Москва-реки. Слева кремлёвские стены; Облезов снял шапку, молится на церковные кресты за каменными зубцами. Не помешает, если вдруг царь увидит. Поговаривают, он частенько смотрит за городом своим.
  Справа дома, усадьбы, заборы. Арефий ткнул Егора в бок - чего, дескать, грустишь? Тот отмахнулся, что-то не по себе, мол.
  - Царя опасаешься, - кивнул Арефий. - Я тоже подрагиваю, аж спина чешется.
  - Батоги чует твоя спина! - захохотали казаки. Снова пошло веселье, да так громко, что Облезов повернулся и погрозил кулаком, дескать, вы не в Диком Поле и не за Камнем гуляете, спокойней надо быть.
  Вот и родной дом. Ворота новые, у них таких не было, с резьбой поверху. Крышу перекрыли, и больше ничего не изменилось. Егор протяжно вздохнул, он поневоле поддёрнул на себя повод, конь пошёл тише. Сбоку сунулся Арефий.
  - На красавицу московскую загляделся, Сломайнога? - шепнул он. - Хороша девица, да не для нас.
  Егор как очнулся, и правда, у ворот стоят две боярыни. Одна постарше, лицо хмурое, видать, хозяйка. Вторая розовощёкая, глядит с любопытством на казаков, глаза широко распахнуты, в них ярко-синее мартовское небо сияет. За боярынями пара мужиков, ворота отворяют, видать, поедут сейчас куда-то.
  Сам не понимая почему, сорвал Егор шапку и поклонился синеглазой. Та фыркнула котёнком и за хмурую боярыню спряталась.
  - Испугалась красавица глаз твоих колдунских! - захохотал ехавший рядом Яшка Бусый. - Один карий, другой травяной! Как бы не сглазил боярыню.
  Криво улыбнувшись, Егор оглянулся на дом, на сани, запряжённые парой гнедых лошадей, выезжающие из ворот.
  Да, ворота новые, старых-то нет.
  Пятнадцать лет назад, в тот злой Разгуляй, ночью ворвались во двор десятка два опричников. Тесовые ворота прорубили топорами вмиг, снесли засовы и принялись копья, да поленья с чурками в окна метать. Егор, тринадцатилетний паренек, вскочил с постели, и тут стёкла в двойной раме разлетелись, и в комнату влетело копьё с погнутым наконечником. Внизу загремели и заухали.
  Сквозь разбитое окно потянуло морозом, но Егор подбежал к нему - глянуть, кто там, что там.
  Посреди двора на вороном с серебристой гривой коне гарцевал главный московский чёрт - любимый царский опричник. Приехал мстить за брата, убитого нынче Степаном Парамоновичем на льду Москва-реки. Факела мотаются в руках государевых людей, те кричат, улюлюкают.
  Не раздумывая, Егор бросился в двери, вниз, ко входу. Там уже стоял средний брат Калашников - Кирила, в руке сабля, рядом два приказчика с топорами.
  - Егор! - обернулся Кирила. - Беги, спасай Алёну с дочкой! Уводи их из дома!
  Двери затрещали, в них снаружи били бревном. Егор переступил на месте, напряжённо глядя на брата, ему хотелось схватки.
  - Беги! - крикнул Кирила. - Скорее!
  Как стриж чёрной молнией носится над рекой, чертя неуловимые глазу зигзаги, так и Егор стремительно проскочил по тёмным переходам и лесенкам дома. В один миг он добежал к опочивальне Алёны Дмитриевны. Та распахнула двери, одетая в шубу соболиную, на голове пуховый платок.
  - Накинь на себя одёжу! - быстро сказала овдовевшая сегодня купчиха. - Убежим задним ходом.
  Егор вернулся к себе, натянул толстые штаны, чулки вязаные, валенки, шубейку свою, шапку новую из куницы. Замешкался, вспомнил, что Кирила вечером положил ему в сундук ключи от лавки. Откинул крышку сундука, взял их с собой. С гвоздика над сундуком снял гайтан с тяжёлым медным крестом, остался от старшего брата. Тускло-багровый щербатый камешек в ногах Иисуса на кресте вдруг блеснул тревожным отсветом от факелов за окном. Гайтан на шею, крест за пазуху.
  Внизу уже слышен рёв - опричники выломали дверь, лязгают сабли, кто-то воет.
  На столе в спальне свечка горит, Алёна Дмитриевна копается в своих шкатулках, что-то быстро кладёт в кошель, сверкнули синие и красные огоньки на серьгах, что старший брат прислал. На кровати свёрток с откинутым краешком, глянул Егор, племянница годовалая Мариночка, спит, посапывает.
  - Бежим! - Алёна подбежала к кровати, хотела дочку схватить. Да вдруг крики, шум совсем рядом, кто-то упал, вопит. Свет факела заметался по коридорчику. Застыл Егор, только ключи тяжелущие, кованые, в руке сжимает.
  Купчиха повернулась, к дверям открытым кинулась. И сразу же назад отлетела, на пол легла с разрубленным лицом.
  В левой руке факел, в правой сабля. В спальню зашёл главный московский чёрт, царёв любимчик Бельский Богдан.
  - Сдохла, ведьма! - заверещал он. - Брата моего погубила, так и сама сгинь!
  Егор от него сбоку стоял; даже не думая ни о чём, размахнулся и со всей силы ключами по опричной морде заехал. Видно, крепко пришлось, силой бог не оделил братьев Калашниковых - рухнул Бельский, только сабля звякнула. Прямо на факел упал, и загасил его.
  Алёна Дмитриевна не дышит уже. Схватил Егор племянницу, ключи за пазуху сунул, увидел на полу кошель купчихи, к ключам его отправил, и побежал к заднему входу, к дверям на огород.
  Откуда-то выскочил Максим, Алёны Дмитриевны младший брат.
  - Где сестра? - крикнул он.
  - За мной беги, - негромко прохрипел Егор. - Опричники всех убивают.
  Максимке семь лет, совсем маленький, испугался.
  - За мной, - снова тихонько сказал Егор. Максимка и побежал, он уже одетый был, видать, сестра успела ему сказать.
  По всему дому опричники бегают, нашли Бельского, завыли.
  Егор хотел через баню уйти, но там уже кто-то копошился. Смогли они через окно во двор вылезти. Коновод держит вороного с серебряной гривой, сам на дом глядит. Егор племянницу Максимке сунул, сам, как рысь прыгнул, ключами по голове оглоушил опричника.
  Вскоре вороной вынесся из разломанных ворот и рысью к лавкам купеческим понёсся. В седле Егор, в одной руке поводья, в другой Маринка, за спиной Максим, вцепился ему в шубу.
  Пятнадцать лет прошло. Помотал головой Егор Сломайнога. Огляделся, выдохнул. Казаки, возы, атаман Кольцо впереди. Всё позади и слава богу. Но вспомнил он про Лютого и тяжко вздохнул - нет, ещё не кончились его мучения.
  Вот и торговые ряды, каменные лабазы, возле распахнутых дверей прохаживаются приказчики. Смотрят, прищурясь, на богатый поезд.
  Егор выглядывает свою лавку. Вот она. Дверь открыта. Кто там сейчас торгует? И снова вспомнил казак ту страшную ночь. Вороной аргамак вынес их к лавке, здесь на коня оскалился и заворчал сторожевой пёс Разгудай, но узнав Егора, успокоился. В лавке было ещё тепло, топленная утром печка не остыла.
  Оставив здесь детей, Егор на коне метнулся по ночной Москве. Братнин друг, купец Сажин закусил губу, узнав, что опричники напали на дом Калашниковых. Но помочь не отказался.
  Дал коня с санями, мешок хлеба, горшок с кашей, да горшок с топлёным молоком для Маринки. Денег ещё сунул в кошеле. А вороного велел отпустить, больно приметный конь.
  В ту же ночь Егор с Максимкой и Маринкой умчались из Москвы на запад, в Литву. Кроме помощи от Сажина в санях лежали две штуки шёлка, да за пазухой кошель Алёны Дмитриевны с золотыми серьгами да горстью червонцев. За санями бежал сторожевой пёс, Егор его не оставил. Бог миловал, добрались они до Ковно. Там и устроились, и жили, пока не нанесло чёртом на них ту бабу проклятую.
  Навстречу поезду выскочил всадник. Снег летит из-под копыт коня во все стороны, лихо мчит аргамак, серый в яблоках. Возле Облезова круто осадил.
  - Велено прямо в Кремль казаков! - крикнул всадник. - В Приказе Казанского дворца ждут уже. Там и скажут, что делать!
  Егор помотал головой, отгоняя прошлое. Всё будет хорошо, а с Лютым можно будет как-нибудь разобраться. Пора к царю.
  
  К ночи похолодало. Караульщик у ворот годуновской усадьбы закутался в рваную шубу из овчины, высморкался и зевнул. Поднял глаза. В окнах хозяйской горницы мелькал свет.
  - Свечи жгут, денег-то много, покупают, сколько надо, - подумал караульщик и усевшись на бревно, лежавшее у забора, задремал.
  Бельский наклонился над глубокой тарелкой, втянул ноздрями запах от налитой жидкости и поморщился.
  - Горьким пахнет, хлебный дух есть, но противно, - он вытащил надушенный платок и протёр нос, не удержался и чихнул: - Вот, правду говорю!
  - Ты, Богдан, не разумеешь, - сморщился Годунов. - От хлебного вина деньги в казну рекой польются. Пьянеют с него быстро, веселятся, да и нравится оно мужикам. Кроме тебя, никто его нюхать не собирается.
  - Ну, гляди сам, Борис, - Бельский брезгливо отодвинул подальше тарелку с водкой. - Хлеба в Москве много, пусть гонят пойло это. Ты скажи, что там слыхать у царя?
  Годунов поднёс горящую свечу к тарелке, наклонил. Вспыхнуло синеватое пламя. Бельский подскочил и перекрестился.
  - Напугал ты меня! - выдохнул он. - И впрямь вино-то горит!
  Оглядевшись, Годунов махнул пальцами, дескать, наклонись ближе. Богдан придвинулся.
  - Щелкалов был нынче у царя, - Борис начал шептать. В комнате, кроме них двоих никого не было, но Годунов знал, что и у стен могут быть уши, даже в своём доме. Романовы, Мстиславские или Шуйские немало золота отсыплют, чтобы знать, о чём шепчутся Годунов и Бельский, ближние царёвы люди.
  - Говорил ему, что гонцы от иезуитов привезли, - Годунов приподнял голову, огляделся и прислушался. Тихо. Он продолжил: - Царь согласился церковь нашу под римского папу отдать.
  - Зачем? - Бельский посмотрел в глаза Бориса.
  Тот дёрнул щекой и отмахнулся.
  - Это не важно пока, - сказал он. Богдан оторопел и начал открывать рот, но Годунов прикрыл его ладонью.
  - Тихо, - прошептал Борис. - Дело очень важное. Щелкалов сказал, что царь колдуна нашёл.
  Бельский слегка дёрнул вперёд подбородком, как бы спрашивая, зачем царю колдун.
  - Он смерть свою чует, - Годунов отодвинул подальше тарелку с бегающими синими огоньками, отставил и свечу, стукнув подсвечником по столешнице. От внезапного звука Борис с Богданом замерли на миг.
  - Чует, что скоро помрёт, - зашептал Годунов дальше. - И решил, что нехорошо ему помирать, а врагам его жить. Он князя Курбского решил извести. Убивать его нельзя, переговоры с Литвой идут, он же в Ковеле живёт, решил колдовством взять.
  Бельский выпучил глаза и покачал головой.
  - А с Римом через литовских иезуитов царь разговор ведёт, чтобы они помогли его сыну, царевичу Фёдору на престоле усидеть, - продолжил Борис. - Опасается, что как только умрёт, его отодвинут и прикончат. Мне про это Ирина, сестра рассказала. Фёдор-то, муж её, он плачет, не хочет православных под Рим подводить, а с отцом не спорит.
  - Нам-то что? - пожал плечами Бельский. - Проживём и с иезуитами. А Фёдора убирать никому не с руки.
  - Царь в это не верит, - мотнул головой Годунов. - Но самое страшное мне Щелкалов не открыл.
  - Что? - напрягся Бельский.
  - Царь ему сказал, что, дескать, Курбский первым будет, - прошептал Годунов. - А потом, мол, и с остальными надо будет покончить. Про это хитрый дьяк Щелкалов умолчал.
  - А с кем? - Бельский сжал кулаки. - Кого он хочет казнить? Как ты про это узнал?
  Борис пожал плечами.
  - Как узнал, это тайна моя, а вот кого он хочет на тот свет отправить, это неизвестно.
  - Что ж делать? - Бельский закусил губу. - Может, нам царя-то подвинуть?
  - Куда подвинуть? - прищурился Борис.
  Богдан ткнул пальцем в потолок. Годунов засопел носом и поднялся из-за стола.
  - Поглядим, что за колдун такой нашёлся, - он потянулся за свечой, подвинул её ближе и быстро, резко взглянул в глаза Богдана. - Он вроде бы из казаков, что от Строгановых приехали. Завтра царь их примет. Решил не ждать, как хотел сначала, пару недель. Невтерпёж ему колдуна на Литву послать, князя Курбского заполевать.
  - Утром кулачные бои будут. Государь, пока Страстная неделя не пришла, повеселиться хочет. Митрополит отговаривал его, дескать, Лазарева суббота, не стоит кровь пускать, а он только усмехается, - Бельский тоже встал. - Значит, после обедни царь с казаками встретится. Тогда и посмотрим, что и как.
  Он пошёл к дверям и вдруг развернулся.
  - А зачем тебе Щелкалов это говорит? - спросил он.
  - Дьяк не хочет в ответе быть, если что не так пойдёт. Спрос-то с него будет, дескать, знал, а не сказал. Хотя бы про иезуитов, да римский примат, - ответил Борис. - Вот он мне и рассказывает кое-что, вроде как не молчит. Вроде как и против.
  Бельский хмыкнул.
  - Завтра увидимся, - сказал он и вышел. Вскоре во дворе послышались крики и лязг железных запоров. Заспанный караульщик отворял ворота для Бельского.
  - Бог даст, так увидимся, - пробормотал Борис. - Если царь не удумает чего.
  Он подошёл к углу, где перед иконой Петра и Павла теплился огонёк лампадки.
  Годунов встал на колени и начал молиться древним святым апостолам.
  
  
  С кремлёвских стен убирали висельников. Те болтались на концах брёвен, просунутых меж каменных зубцов. Мужики, затаскивающие казнённых на стену, ругались. Брёвна играли и били по ногам. Висельники норовили сорваться вниз.
  - Не скучают на Москве, - усмехнулся Яша Бусый. - А чем помешали-то эти, чего их убирают?
  Пришедший с казаками царский пристав Облезов прищурился. В одном из висельников он узнал соседа. Когда Облезов уезжал встречать Ивана Кольцо, тот был живой, а сейчас уже отвисел своё в царской петле.
  - Так Вербное воскресенье завтра, а потом Страстная неделя, - глухо сказал он. - Негоже покойниками любоваться на Пасху.
  Он перекрестился.
  В это время один из висельников сорвался и рухнул вниз. Он упал в сугроб, так что только ноги торчали. Мягкий снег просел, и покойник дёрнулся. Стоящие рядом казаки и московские жильцы отшатнулись от неожиданности.
  - Не боитесь! - захохотал Арефий. - Он не Лазарь, не воскреснет, хотя и суббота ныне его!
  - Молчи, богохульник! - одёрнул его Облезов. При виде повешенного соседа у него испортилось настроение.
  Вскоре под кремлёвскими стенами, на берегу Москва-реки началась кулачная потеха. Царь сидел в резном деревянном кресле, закутанный в медвежью шкуру. Его знобило. Ночью царь видел страшные сны и не мог понять, что они значат. Пасхальные куличи сочились кровью. Он резал их ножом, но лезвие не брало тесто и ломалось.
  - К чему такие сны? - Иван Васильевич невидяще уставился на утоптанную площадку, где бойцы уже сбили ногами снег до земли: - Может, потому, что римский папа пасху по новому календарю праздновать станет? В этом году последний раз вместе православные и католики. Последняя пасха. Последняя. Для кого последняя?
  Царь засопел и повёл плечами. К нему подскочил Гаврилка.
  - Сбитень дай, - хрипло велел Иван Васильевич.
  Выпив пару глотков парящего на холоде горячего медового сбитня, царь как будто повеселел. Он огляделся. Слева, шагах в пятидесяти стояли казаки, приехавшие из Сибири. Впереди Иван Кольцо. Вчера царь видел из окна, как атаман приходил к дьякам, уточнял насчёт харчей и хранения подарков.
  - Здоровый бугай, - подумал Иван Васильевич и усмехнулся.
  К Ивану Кольцо подбежал окольничий Рязанов, атаман говорил с ним поутру. Тогда это был надменный дворянин, слова сквозь зубы медленно сочились, на Ивана не глядел - невместно, дескать. Сейчас глаза окольничего бегали, дышал тяжко, пришлось бежать с царёвым приказом, тот медленных не любил.
  - Государь велел бойца тебе выставить, - задыхаясь, сказал Рязанов. - Или сам иди, если не побоишься.
  Кольцо вспыхнул, ничего он не боялся и никого. Молча атаман принялся развязывать кушак на поясе. Тут же подскочил царский пристав Облезов.
  - Давай, Ваня, я шубу-то подержу, да и приберу, пожалуй, - заворковал он. - Тебе Иван Васильевич со своего плеча подарит, а эту не выбрасывать же.
  Облезов уже взялся за лисью шубу, и атаман начал скидывать её с плеч, как его крепко взял за руку Егор Сломайнога.
  - Спокойно, Ваня, - он вышел вперёд. - Дай-ка я с царским бойцом переведаюсь. А ты наш главарь, тебе башку оберегать надо, разговоры тонкие с царём и дьяками водить.
  Кольцо оглянулся. Даже всегда смешливый Арефий, насупившись, кивнул, дело, мол, Яша говорит.
  - Не ходи, атаман, - пробурчал Ефим Бусый. - В Москве не кулаками махать надо, а головой мозговать.
  Казаки закивали.
  Егор Сломайнога не уступал Ивану Кольцо в ширине плеч, только ростом чуть пониже, да постройнее. Скинул шубу свою волчью - пристав Облезов внимательно её оглядел, шапку соболиную, передёрнул плечами. По ним рассыпались волнистые русые волосы. Егор узким гасником собрал их в пучок на затылке. Кафтан, перешитый из бухарского халата, шёлковый, алый с зелёным, скинул на руки Арефию. Из выреза льняной рубахи выглядывает потемнелый медный крест.
  Противник Егора как колода дубовая, с какой стороны не глянь - будто пень кряжистый. Брови рыжие лохматые на глаза свисают. Нос, ломаный не раз, набок глядит.
  - Царский слуга Бельской Богдан бойца своего против казацкой силы ставит! - прокричал окольничий Рязанов и покосился на царя. Тот рыгнул. Стоявший от него по правую руку Бельский заложил руки за спину, воткнул большие пальцы за шёлковый кушак, прищурился. Любил Богдан кулачный бой. Ярость и страсть к схватке в крови от прадеда, беглого ордынского мурзы Кирибея.
  Царь видел, как казаки остановили атамана и хмыкнул - соображают разбойники. Ладно, посмотрим, как эти бродяги драться умеют. Без сабли или пищали трудновато, да и нож под рёбра не сунешь. Честно надо биться, сила на силу.
  Егор засучил рукава и левым боком вперёд пошёл по кругу к сопернику. Тот стоял на месте, медленно поворачиваясь, пристально глядя на казака.
  Кто-то охнул в толпе боярынь да княгинь, стоявших поодаль. Егор кинул туда быстрый взгляд - синеглазая! Та самая, что у своего бывшего дома видал; стоит - рот ладошкой закрыла, испуганно смотрит прямо на него.
  - Не бойся, красавица, - бормочет про себя Егор. - Сейчас я переведаюсь с рыжим.
  
  
  Пальцы царя задрожали, застучали по подлокотникам. Грозный почуял силу, окутывающую казацкого бойца.
  - Не зря бой затеял, - радостно подумал царь. - Напьюсь жизни вдоволь сегодня! Полюбуюсь кровушкой досыта!
  Где-то в толпе ему показались знакомые глаза. Никак, Дионисий пришёл глянуть, здесь ли царь. Вчера отговаривал его от кулачных боёв, дескать, грех, в такое день кровь лить.
  - У тебя что ни сделай, всё грех! - прищурился, отвечая, царь. - Иди лучше за Фёдора с Ириной молись!
  Митрополит ничего не ответил, заколыхал седой бородой и ушёл. А сегодня высматривает, кто здесь. Не здесь глядишь, Дионисий! Римскому папе скоро кланяться будешь!
  Царь засмеялся и тут же закашлялся, из открытого рта потекла жёлтая слюна. Гаврилка бросился отирать её с бороды.
  - Уйди! - царь толкнул его. - Мешаешь!
  Рыжий боец выставил руки перед собой полукругом и ворочая крутыми плечами, пошёл к Егору. Тот размахнулся и правой рукой наметил в висок противнику. Но рыжий чуть пригнулся, убрав голову в плечи, и кулак пролетел поверху, погладил макушку только. Казак качнулся, разворачиваясь. И сразу рыжий бросился вперёд в прыжке и головой угодил Егору прямо в грудь.
  Зрители услышали глухой удар, Бельский сжал кушак в кулаках и подался вперёд, шагнув поближе к бойцам.
  Царь покосился на него - горяч Богдан, может не помнить себя, только бы нрав свой бешеный в разгул пускать. Не бывать ему боярином с такой хваткой, слаб против тех, кто сейчас в бобровых шапках ходит. Пусть лучше надеждами себя тешит, так больше пользы.
  А Егор не упал. Заметив летящего соперника, он успел повернуться боком, и хотя удар головой был силён, всё же прошёл скользом. Рыжий уже разворачивался к нему, когда казак изо всех сил треснул его кулаком по макушке. Да не сверху, а наотмашь, как саблей!
  Противника повело в сторону, он мотнул головой, длинные рыжие волосы выскочили из перевязки.
  - Дай оправиться! - бешено крикнул Бельский. Егор отступил на шаг - можно и подождать, повёл головой в сторону боярынь. Синеглазка улыбнулась ему, вдруг лицо её напряглось, казак качнулся вбок, и в грудь ему прилетел пудовый кулак.
  Рыжий так и не заправил волосы, а увидев, что противник повернулся, атаковал. С размаху его кулачище врезался Егору аккурат посреди груди. Медный крест врезался в кожу, что-то мягко хрястнуло. На белой льняной рубахе показались красные пятна.
  - Бей, Евдоха! - орал Бельский. Он вошёл в раж и грыз кулак от злой ярости.
  Казаки стояли хмурые, поведение рыжего им не понравилось. А тот размахнулся и со всего маху нацелил удар прямо в лицо Егору. Но тот просвистел мимо. Казак быстро присел. Рыжий вложил столько силы, что его развернуло кругом, и он едва удержался на ногах.
  Не дожидаясь, пока тот устоится на ногах, Егор, подскочив, как на пружинах, врезал ему снизу, левой согнутой в локте рукой, прямо от бедра.
  Царь, от возбуждения приподнялся, опираясь руками на подлокотники. Он и все зрители увидели, как рыжий будто стал выше ростом, голова даже выскочила из плеч. Но тут же у него обмякли ноги, и он мешком соломы свалился на перемешанный с землёю снег.
  Бельский от досады плюнул, а царь захохотал, хлопая ладонями по подлокотникам кресла. Стоявшие рядом бояре ухмылялись.
  Рыжий дёргал руками и ногами, но в себя не приходил. На него плеснули ведро воды, он утих. Ярыжки, глядящие за порядком, утащили побитого в сторону, и кинули в сани, набитые соломой - пусть отлёживается.
  Егора позвали к царю.
  - Кто таков? - спросил Грозный, вглядываясь в казака. - Лихо ты Евдоху свалил.
  Егор поднял на царя глаза. Пятнадцать лет назад, когда тут же бился его брат Степан, он глядел на Грозного издали, а сейчас совсем рядом с ним стоит.
  - Зовут меня Егор, прозвище Сломайнога, верный твой слуга, государь! - ответил он и немного склонил голову.
  - Ишь, гордый какой, кланяться не хочет в пояс! - захохотал Иван Васильевич и тут же прервал смех, упёршись взглядом в лицо казака.
  - У тебя глаза, глаза разные, - вдруг стих царь. Он невольно огляделся, ища дьяка Андрея Щелкалова, нашёл, секунду смотрел на него, дьяк уже шагнул к нему, но царь опомнился, махнул рукой - не ходи, и повернулся к Егору.
  - Молодец! - он подозвал дворянина Рязанова. - Дай ему червонец за честный бой!
  Егор с поклоном принял царский подарок, но не забыл попробовать золотую монету на зуб.
  - Иди, - махнул казаку царь и откинулся на спинку кресла, ждать начала другого боя.
  Отходя в сторону, Егор бросил взгляд на того, кто кричал ему: "Дай оправиться!". Видать, из высоких родов этот, в шапке из чёрно-бурой лисы, с яростным, ещё не остывшим лицом. Где-то он видел его, вроде бы. Вот тот повернулся к царю и Егор увидел на правой щеке рваный бугристый шрам, идущий от виска.
  - Так это ночной чёрт! Бельский! - молнией метнулось воспоминание. - Привёл господь встретиться. Ладно, не последний раз видимся.
  Он подошёл к казакам. Иван Кольцо, улыбаясь, похлопал его по плечу.
  - Не любишь ты рыжих! Вон как врезал ему! - захохотал Арефий. Вслед за ним загоготали остальные.
  Егор обернулся, ища глазами синеглазку. Но той уже не было видно. Ушла, наверное.
  - Увидела, что всё в порядке у меня, и ушла, больше не на кого смотреть, - улыбнулся про себя казак и подбросил вверх золотой червонец: - Ну что, браты, гуляем нонче?!
  - С такими деньгами за два дня раскатаем Москву на брёвнышки! - вновь захохотал Арефий. - Гуляй рванина, от рубля и выше!
  
  
  Вечером Лазаревой субботы царь вернулся из бани и улёгся на пуховики. Боль в правом боку поутихла, после тёплой парной меньше стала ныть шея и спина. Шёлковое бельё приятно холодило разгорячённое ещё тело.
  Грозный ещё раз перебрал в голове разговор с казаками. Атаман у них простой, как нож засапожный. Всё рассказал. Впрочем, ничего особенного. Хорошо, что кучумовых людей прогнали. Пусть Строгановы там управляются. Траты из казны не будет, а прибыль от ясака пойдёт немалая.
  На приёме царь всё время поглядывал на разноглазого. Щелкалов ему шепнул, что, дескать, это и есть тот колдун, чью голову литвин Лютый просит. Боец-то опытный, лихо он рыжего сегодня навернул. Лицо знакомое у этого казака, и глаза, глаза колдовские, прямо как заноза засели в голове! Памятные, знакомые глаза, до боли прямо. Да мало ли таких, знакомых-то! Щелкалов, нет, Бельский сегодня с ним поговорит, да и отправит завтра же в Ковель. А Лютый за ним присмотрит, наверное, от такого не сбежать. Хотя, пусть сами разбираются. Решу, как быть, чтобы не сбежал колдун. А он точно колдун! Два удара от самого Евдохи принял, не качнулся, и глаза такие - пусть колдует на Курбского, казацкое отродье!
  Из Вены, от цесарского двора гонец от Истомы Шевригина, посла московского, письмо привёз сегодня. Надо прочесть. Истома, сын Василия, боярина, разумен, ловок и разворотлив. Три года назад дело сладил с самим папой римским, да и сейчас, видать, общается со знакомцами из Столицы Апостольской. Шустёр, и полезен.
  Себе на удивление легко царь сел на пуховиках, придвинулся к трёхсвечнику, взял зашитый и запечатанный красной смолой мешочек. Внутри грамота от Истомы.
  Прочитав её, Иван Васильевич едва не задохнулся от ярости. Он крепко сжал в руке пустой мешочек и тяжело дышал. Нет передыху ему! Как чуют стервятники, что он скоро на тот свет отправится.
  Истома писал, что ему сообщил папский нунций при цесарском дворе. Дескать, Стефан Баторий, король польский, просит у папы римского двести тысяч золотых. На эти деньги он снарядит войско для войны с турецким султаном. Но сначала завоюют Московское царство.
  "Двадцать четыре тысячи конных и пеших бойцов обещал король Степан, - писал Истома. - И как только Москву покорит, сразу на турок пойдёт. Но папа ему не верит и велел тебя о том известить. Ему не надо такого. Он хочет, чтобы и поляки, и литва, и ты, государь, вместе с цесарским, испанским и венецианским войсками на османов навалились. Мне про то нунций сказывал".
  Отдышавшись, Грозный вновь завалился на пуховики.
  - Турецкий оплёвок этот Стефан, - зло подумал он. - Нищеход, бродяга, ко мне на службу просился, а султану и вовсе туфли, говорят, целовал, когда шертовал. И папу решил обмануть, выродок собачий. Ох, прости господи!
  Царь не любил брани, и сейчас, когда выругался, даже мысленно, укорил себя. Он занёс двуперстие, намереваясь коснуться лба, но задрожавшая рука подвела, и он ткнул пальцами в глаз.
  Вздрогнув от неожиданности, Иван Васильевич зло засопел.
  - Вот помяни чёртова сына, как сразу дьявол под руку бьёт! - подумал он. Но сразу успокоился и трижды перекрестился.
  Дальше царь стал думать. Если Баторий, несмотря на подписанный в прошлом году мир, всё-таки нападёт, придётся туго. Этот турецкий ставленник на польском троне хитёр. Он, наверное, подождёт, когда Фёдор станет царем, тогда и навалится.
  - Ох, сожрут моего Федьку блаженного, - снова загоревал Грозный. По лицу потекли слёзы. Они ползли по щекам, неприятно щекотя их.
  Проплакавшись, царь высморкался и решил, что нечего реветь, надо дело делать. Сперва с Курбским расправиться надо. Потом подумать, как с иезутами и Баторием быть. Если под власть папы римского Москва отойдёт, польский король сюда не сунется. Иезуиты не дадут. Вот и сохранится царство для Фёдора, детей его и всего дома святого Владимира.
  - Гаврилка! - крикнул царь, повернув голову. Из угла метнулась тень к пуховикам.
  - Зови сюда Бельского, - велел Иван Васильевич. - Быстрее!
  Богдан в тот вечер командовал стрельцами охраны, что Кремль берегли, потому прибежал быстро. Вошёл, шапку лисью сорвал, поклонился, глаза свои дикие уставил.
  - Иди к столу, садись! - царь махнул рукой. - Гаврилка!
  Тот подскочил ближе.
  - Уйди отсюдова, - Иван Васильевич шмыгнул носом. - Скажи на кухне, пусть мне квасу принесут, да не кислого, а пышного, на ягодах басурманских.
  Дождавшись, пока за Гаврилой не заскрипела дверь, закрываясь, царь исподлобья глянул на Богдана. Тот чуть прищурился, ожидая.
  - Завтра пошли слугу в приказ Казанского дворца, - вполголоса заговорил царь. - Казак там есть, Егор. Сломайнога его кличут. Да ты его знаешь, он твоему Евдохе башку нынче стряс. К себе его вызови.
  Богдан чуть приподнял голову, и немного опустил, расслабляясь, плечи. Речь шла о колдуне, скорее всего, о чём они с Годуновым говорили.
  Грозный почуял облегчение Бельского (Что это он? Неужто знает, о чём скажу? С чего бы это?)
  - Дашь ему пятьдесят рублей и велишь ехать в Ковель, извести там князя Курбского, - вглядываясь в глаза Богдана, сказал царь. И тот снова не удивился. Лицо опричника даже не дёрнулось, в глазах плясали огоньки свечей.
  - Передашь ему поручение от себя, - Иван Васильевич повернулся боком к Бельскому. - Скажешь, чтобы за пару месяцев обернулся. А вздумает бежать или хитрить, так всех казаков, что с ними пришли, на кол посажу. А про меня ничего не говори. Понял?!
  Богдан кивнул. Это было очень странно, что он не удивляется, даже не меняется в лице, подумал царь. Он общался со многими разными людьми, видел их в жизни и смерти. Напитанная многими страстями и волнениями душа его почуяла что-то неладное в этом.
  Опершись на стол, Бельский встал и тут же поморщился и охнул.
  - Что с тобой? - царь свёл брови, насупившись. Он уже насторожился.
  - Да чирий у меня на заднем месте, - Богдан медленно распрямился. - Второй день мучаюсь, думать ни о чём не могу. Сегодня на кулачном месте разошёлся я, так он у меня после этого ещё сильнее болеть стал.
  - Лекаря позови, пусть лечит, - расслабился царь (Так Богдан о заднице своей думает, вот почему спокойный к моим словам). - Иди, и чтоб колдун этот поскорее из Москвы выехал. Пообещай ему тысячу рублей, если Курбского уморит. Вернётся если, и дело сделает, я тебе их дам, передашь. И при себе оставишь колдуна этого. Если вернётся. Ступай, Богдан!
  В дверь горницы стукнули. Гаврилка принёс квасу, пенного, пышного, сладкого. Махнув рукой Бельскому, царь отпил пару глотков и снова завалился на пуховики. Вскоре он засопел. Гаврилка на цыпочках тихонько подошёл к столу и плюнув на кончики пальцев, по очереди зажал ими огоньки свечей - потушил. Вернулся в свой угол, лёг на расстеленную там овчину, и забылся лёгким сном, всё время ожидая царского зова.
  
  
  В Успенском соборе пахло ладаном. Митрополит Дионисий оканчивал заутреню. Невидимый Егору хор грянул "Господи, помилуй!". Казаки, стоявшие у стены, истово крестились и кланялись в пояс, хотя в церкви тесно, плечами толкаются.
  Иван Кольцо бормотал под нос молитву. Только сейчас, на службе Вербного воскресенья, казаки поняли, как им не хватало молитвы в храме. Иные уж лет двадцать в церкви не бывали, вот как Арефия взять. А сейчас казак глаза закрыл и только знай отмахивает кресты.
  Егор приподнялся на носках и повернул голову влево. Среди молящихся он высматривал синеглазку. Уже знал казак, что это княжна Ирина Мстиславская, дочь могущественного боярина. И что не ровня она ему, тоже знал.
  Но сердце билось чаще, когда Егор видел её, и неспроста. Он помнил, как Ирина ахнула вчера, когда рыжий ударил его.
  - Может, и я ей приглянулся, - думал казак и краснел. Вечером, положив распаренный донник на ранки на груди, он прикидывал, надо ли ему это. И много старше он княжны, и голодранец, казак перекати поле, и на службе у Строгановых ему по уговору ещё лет восемь быть.
  Поймал себя Егор на том, что ничего это неинтересно ему, а хочется Ирину на руках носить, да в цветы, меха и шелка укутывать.
  - Будь что будет, - решил казак. - Единова живём, любить так любить!
  В собор Успенский, главный московский храм, посольство Ермака распорядился пустить царь. Все двенадцать казаков пришли. В дорогих шубах, шёлковых портах, на пальцах перстни золотые с яркими камнями. Сапоги тонкой кожи, булгарской выделки. Ничуть не хуже бояр, князей и прочих, кто на праздник здесь собрался.
  Егор заметил, что на них посматривают жены боярские - приглянулись лихие казаки, видать. А какой-то седой дед в потёртой шубе, из волка, что ли, нахмурился, когда Иван Кольцо прошёл мимо, дескать, всякая голь в царском соборе шляется.
  Вот она, синеглазая Ирина! Увидела казака, шалью кашемировой прикрыла лицо, а сама потихоньку посматривает в его сторону.
  Митрополит руки кверху, провозглашает славу господу, а Егор с Ириной друг с друга глаз не сводят.
  - Великому государю дорога державная, люду православному слава вечная! - провозгласил Дионисий. И опять певчие грянули, да так громко, что Егор ничего не разобрал, да и не слушал.
  Народ в церкви заволновался, расступаясь. Митрополит с царём шли к выходу. Перед ними несли Донскую икону Божьей Матери.
  - Богородица, заступница земли Русской, - услышал негромко сказанное Кольцом Егор. Атаман неотступно глядел на казацкий подарок. Донскую икону Божьей Матери нёс на вытянутых руках один из священников.
  Толпа повалила из церкви. Егор аккуратно проталкивался, норовя протиснуться поближе к Ирине. Вроде вот только что мелькала рядом, казак закрутил головой и вдруг услышал лёгкий смешок.
  Вот она, по правую руку, еле до плеча достаёт.
  - Как ты крепко рыжего турнул, - засмеялась Ирина.
  Егор покривил ртом в надменной усмешке - дескать, и не таких ещё побеждал. Но тут рядом возникла суровая княгиня.
  - Тебе чего надо?! - напустилась она на Егора. - Иди к своим оборванцам, не надо нам тут такого!
  - Тише, тише, - зашикали на неё сзади. - Чего в церкви разоралась!
  Кто-то дёрнул Егора за руку и утащил в сторону. Иван Кольцо.
  - Давай побережней заигрывай с красавицей, - склонился атаман к Егору. - Это князья Мстиславские, вторые после царя люди на Москве. Не надо с ними ссориться.
  А княжна со своей матушкой уже в дверях. Обернулись было, перекреститься, но толпа вынесла их из церкви.
  - Ох, сколько народу! - покачал головой Арефий.
  На площади в самом деле яблоку негде упасть.
  Монахи, священники, в руках хоругви, иконы, образа. Царь с митрополитом отошли в сторону, смотрят, головами не спеша вертят.
  Сбоку подходят стрелецкие полковники, тут же бояре, окольничие, дворяне. Все густой колонной идут к воротам. Крестный ход начался. Грянули певчие, народ крестится.
  Казаки выждали, пока поток не вывалился из Кремля, тоже не спеша пошагали. Кольцо хватился, Арефия нет. А тот на стене уже, шапкой им машет, ощерился в улыбке прямо до ушей.
  Ударили колокола. Царь с митрополитом недовольно вверх глядят, рано ещё. Но раскат колокольный не остановишь, да и не прервать так просто, народ не поймёт. Потому звонари качают тяжёлые верёвки, за которые языки колокольные привязаны. Перезвон пошёл по всей Москве.
  К царю подбежал стольник, что-то на ухо говорит и рукой на стену показывает. Иван Кольцо глянул, Арефия там уж нет. Видно, это он сигнал нечаянно подал раньше, шапкой замахал своей.
  На Красной площади все с вербовыми ветками в руках. Крестятся, молятся, толкаются. Смотрят, как митрополит после молитвы на лошадь садится. Та попоной разрисованной крыта, так что вроде осла получилась.
  - Шествие на осляти, - рядом с казаками появился царский пристав Облезов. - Как Иисус.
  Он перекрестился и повернулся к атаману.
  - Иван, - пристав откашлялся. - Твой казак звонарей сомустил. Те раньше положенного в колокола ударили. Государь велел найти его, да и в подвал пока посадить.
  - Найдём, так посадим, - спокойно ответил Кольцо.
  Облезов кивнул и вздохнул, рассматривая атаманскую шубу. Если поможет казака из беды вытащить, то непременно шубу у Кольца заберёт. Что-то никак она ему не даётся.
  Над Красной площадью метался колокольный звон, давая знать о Вербном воскресеньи и то, что завтра уже Страстная неделя.
  Егор крутил головой, выглядывая Ирину Мстиславскую, но наткнулся только на взгляд её брата Фёдора Ивановича. Тот как раз оглядывал казаков. Лицо порублено, бывалый вояка, видать, суровый. Встретился глазами с Егором, усмехнулся презрительно и отвернулся. Не ровня казак Гедиминовичам!
  - Красная девка из клетки в клетку летать станет, а сокола своего дождётся, - прохрипел кто-то рядом. Глухо забрякало железо.
  Чавкая на коленях по грязи, около казаков ковылял, опираясь на руки, оборванец. Чёрная от грязи рубаха болтается на худом теле, и больше никакой одежды нет. Улыбается оборванец беззубым ртом и подмигивает Егору.
  - Что он сказал? - наклонился Облезов, глаза даже вытаращил. - Скоба, что ты сказал, повтори, - ласково сказал он оборванцу.
  - Кому праздник золотой, а кому бежать собакой, - тот захихикал. - Дай копеечку, боярин, пирогов куплю, царя угощу.
  - Держи, держи, - Облезов рылся в кафтане, нашёл кошель, вытащил медяки. - Держи, Скоба, держи. Молись за меня.
  Оборванец сунул монетки в рот и ловко опираясь руками, утащился на коленях в толпу.
  - Скоба появился, Скоба, - зашептался народ.
  - Юродивый московский, - Облезов тяжело выдохнул. - Три года его не видали. Что-то случится, хорошее или плохое. Но случится. Он с кем разговаривал? Что говорил?
  Казаки пожимали плечами. Только Егор задумался. Он не верил предсказаниям и гаданью, но Скоба своим пронзительным взглядом что-то зацепил в казацкой душе.
  
  
  Щелкалов разодрал копчёного леща, и отделяя по одному длинные, упругие ребра, принялся не торопясь их обсасывать. Дьяк раздумывал. Вчера, после кулачных боёв царь призвал его к себе и надиктовал ответ иезуитам. Он просил уточнить, как будут отмечаться церковные праздники в случае подписания унии римского папы и московской митрополии. И особенно указывал, что при царе Фёдоре Ивановиче нужны крепкие волей люди, чтобы владения московские не распались.
  - Печатью какой грамоту скрепить? - спросил после окончания записи дьяк. - Твоей, государь или Посольского приказа?
  Иван Васильевич засопел носом, встал, отошёл к окну, почесал щёку.
  - Я тебе дам личную печатку, ею и скрепишь, - ответил он, развернувшись к Щелкалову. Раскрыл шкапчик, где лежала всякая дребень, порылся там и вытащил замызганную деревянную коробочку.
  - Держи! - царь сунул её в руки Щелкалову. Тот принял коробку, взял грамоту, поклонился и вышел. У себя открыл царское вручение. Там оказалась личная печать давно казнённого дьяка Висковатого.
  - Однако, - хмыкнул Щелкалов. Бережётся государь, ох бережётся. Да и как иначе, узнают бояре да князья, бунт ещё поднимут, с отступниками от веры круто на Москве обходились.
  В рот попала чешуйка, дьяк сплюнул, но та прилипла к губе, пришлось отколупывать её пальцем.
  - Господи прости, ругаться не хочу, - пробормотал Щелкалов. - Так и иезуиты прилипли к нам. Что же мне-то делать?
  Вчера же он заметил на столе царя печатные листы, прищурившись, прочёл несколько строк. Это был "Остров святых", написанный умершим царевичем Иваном.
  - Тоскует по сыну государь, - понял дьяк. - И оберегает потому Фёдора. Ладно, что же Годунову-то сказать?
  Но додумать он не успел, в горницу ввалился Лютый.
  - Садись, - мотнул головой на скамью у дверей Щелкалов. - Слушай.
  Не спеша, вспоминая наказы Грозного, дьяк начал говорить. Лютому надлежало передать ответ прямо Петру Скарге и больше никому.
  - Там Антон Поссевино трётся, наверное, в Вильно, - Щелкалов сорвал мясо с хребта у леща и начал потихоньку его жевать, сплёвывая на стол мелкие косточки. - Ему ничего не сказывать.
  - Дело сделаю, не впервой, - Лютый выпрямился, поставил перед собой саблю, висевшую в деревянных, обшитых кожей ножнах и сложил на темляк ладони. - Про колдуна что скажешь?!
  Дьяк сделал большие глаза и махнул на литвина рукой, потом опасливо огляделся. Бросив недогрызённого леща, встал, не спеша обошёл горницу и присел рядом с Лютым.
  - Колдун не нашего ума дело, - прошептал Щелкалов. - И ты не торопись. Царская воля в нём. Не дай бог, что случится.
  Он покосился на дверь.
  - К Бельскому его вечером зовут, больше ничего тебе не скажу, - сказал дьяк.
  Литвин исподлобья глянул на него.
  Щелкалов встал, в углу горницы, поплескал руками в деревянном ведре, вытер их о кафтан и вернулся за стол.
  - Эй, кто там есть?! - крикнул он.
  Тут же дверь распахнулась, вбежал подьячий.
  - Вельяминова позови сюда, - велел дьяк. - И Кобылина с подьячими его.
  Вскоре званые явились и при них Щелкалов передал Лютому кожаную суму.
  - Письма великого князя царя Ивана Васильевича каштеляну виленскому Евстафию Воловичу и дочери своей названной Марии, - дьяк оглядел присутствующих. Те закивали, давая понять, что видели, как он отдал почтовую суму.
  - Езжай не медля! - надменно сказал Щелкалов.
  Лютый склонил голову и вышел.
  - Ступайте, - сказал Щелкалов остальным и остался один.
  Многоопытный царедворец размышлял, всё ли он сделал верно. Письма царские отправил, правда, написаны они его рукой. На всякий случай. Вдруг кто перехватит послания иезуитам. Государь будет ни при чём, да и написаны они так, что только ведающий разберётся. Да и печать там Висковатого, если чужаки станут читать, вовсе запутаются.
  О том, что царь шашни с иезуитами затеял, он Годунову сообщил, пусть что хочет, то и делает. Ему так это на руку. Придут сюда римские правители, они англичан вышибут, а то те наловчились доносы царю на Щелкаловых таскать. Так что при новой власти не пропадёт дьяк. Можно и веру поменять, бог то один на всех.
  А Иван Васильевич крепко сдаёт. Слезливый стал, всё грехи замаливает, за убитых дары по монастырям рассылает. Щелкалов вспомнил, как казнили дьяка Висковатого. Хохотал тогда государь, глядя на муки нечеловеческие, что терпел глава Посольского приказа. А сейчас молитвы за упокой Висковатого приказывает, даже митрополиту. Боится встречи на том свете.
  Как же с колдуном быть? Хотя это не его забота, пусть Лютый разбирается. Царь разноглазого на Литву шлёт, там и встретятся. Лишь бы письма успел передать. А там, что хочет, то пусть и делает с колдуном казацким. Щелкалову до них никаких забот нету.
  
  
  Тень, мелькнувшую справа, заметил Ефим Пятница. Не раздумывая, он одним движением выхватил саблю и рубанул. Что-то звякнуло, и тут же послышался сдавленный крик.
  - Грабят! - крикнул Арефий и приученные к этому тревожному воплю кони сразу понесли. Сзади грохнуло раз, другой! Обернувшийся Егор увидел при вспышке выстрела лицо Лютого. Этой ночью ротмистр поджидал их со своими людьми среди заборов в узких московских переулках на Ивановой горке.
  Лошадь под Ефимом споткнулась и он кубарем вылетел на дорогу.
  - Стой! - бешено закричал Егор. Резко осадив своего коня, он развернулся. Тут же что-то ударило его в грудь, прямо в незажившие ещё после кулачного боя ранки. Оскалившись от боли, Егор пригнулся и выдернув ноги из стремян, прыгнул на землю.
  Небо до этого было затянуто тучами, а тут вдруг появился просвет и оттуда полился вниз лунный свет. Впереди, справа, шатаясь, тащился к забору монастыря Ефим, сзади его билась раненая лошадь. А прямо на Егора набегали сразу трое, с саблями в руках.
  - Молись, колдун! - заорал Лютый, с размаху опуская саблю ему на голову.
  Но сзади грохнул выстрел. Это стрелял Арефий. Пуля прошла мимо, но на миг остановила атаку литвинов и удар скользнул по толстому рукаву шубы. Егор выдернул саблю из запутавшихся в ногах ножен и не раздумывая, ударил сбоку, наискось по Лютому. Но тот смог отбить удар.
  Тут же справа от него появился литвин. Он в длинном прыжке, вытянув перед собой саблю, попытался достать Егора. Тот не успевал отбить укол и потому просто упал и откатился в сторону.
  - Зарублю! - раздался сверху крик Арефия и рядом прочавкали в грязи копыта. Развернув к литвинам коня правым боком, казак принялся рубить атакующих. Залязгала сталь. Егор вскочил, огляделся, увидел своего коня, и ухватившись за гриву, прыжком вскочил в седло. Ударил пятками и ринулся вперёд. Арефий дико верещал, литва рубилась молча, тяжко выдыхая.
  Но с двумя всадниками им справиться было тяжело. Те махали саблями, норовя попасть по головам, с которых уже слетели шапки. Лютый не отступал. Он перебрасывал саблю из руку в руку, прыгал в стороны и пытался рубануть Егора по ноге. Остальные два литвина дрались с Арефием. Один держал в левой руке разряженный пистолет за ствол и отбивался им от казацких ударов, норовя пырнуть саблей всадника в бок. Второй, улучив момент, подбегал и подпрыгивал, норовя ударить Арефия со спины.
  Внезапно Лютый вскрикнул и отскочил в сторону. Егор увидел за ним качнувшуюся за ним фигуру. Это встал Ефим. Он-то и ударил литвина по спине саблей. Но рука, придавленная при падении с лошади, плохо слушалась, и удар вышел слабый.
  Егор тут же направил коня вперёд и с размаху рубанул литвина с пистолетом. Тот закрылся им, но удар был силён. Пистолет выскочил из руки.
  - Рубай, браты! - завыл Арефий. Он развернул коня и тот грудью сшиб литвина наземь.
  Лютый оскалился.
  Но тут послышались крики. Это от рогатки бежали стрельцы, размахивая факелами.
  - Стой, собачье племя! - кричал кто-то.
  Литвины с Лютым исчезли.
  - Тихо, тихо, мы казаки, - громко сказал Егор, когда вокруг закачались бердыши. - Напали на нас люди лихие, видать, подстерегали.
  В это время в темноте, где-то за поворотами заборов послышался частый лошадиный топот. Кто-то поскорее убирался отсюда.
  - Разбойники, да ещё верхом, в Москве? - ухмыльнулся старший стрелец. - Сказки бабушкины. Кто такие, отвечайте, по какому праву ночью ездите, с оружием?
  - Мы послы к царю от Строгановых, - сунулся Арефий. - Сейчас по государеву делу к окольничему Бельскому ездили. Нас чуть не убили, пока вы там собак бродячих ловили да жарили!
  - Что ты болтаешь!? - возмутился стрелец. - Каких собак!? А ну-ка, пошли с нами. А это кто?
  Шатаясь, подошёл Ефим Пятница.
  - Коня моего убили, - качнулся он и ухватился за седло Арефия. - А вот и добыча наша.
  Он показал два пистолета. В дрожащем свете факелов Егор увидел клеймо на рукоятке одного из них - два кружочка рядышком.
  - Немецкая работа, - сказал стрелец. - Такие у нашего полковника есть, я видал. Ладно, поехали в ночной приказ разбираться.
  Егор мотнул головой и тяжело выдохнув, только сейчас понял, как он устал, и как сильно у него болит грудь.
  - Поехали, - согласился он. - Ефим, садись ко мне, я пешком пойду.
  - Нет, нет, - встрял Арефий. - Тебе досталось крепко.
  Он посадил Ефима на свою лошадь, дал поводья Егору, а сам побежал снимать седло с убитого коня.
  - Посвети, - попросил он одного из стрельцов с факелом. - Я тебе копеечку дам.
  - Две копеечки, - уточнил тот.
  Арефий посмотрел на него с уважением.
  Через пару часов казаков отпустили. Приехавший за ними Иван Кольцо всю дорогу молчал, а потом, когда Егор перевязал себе грудь, вновь заточившую кровью, и помог Ефиму, велел отдыхать: "Утром поговорим".
  
  Вторая глава. Литва
  На полях, где ещё только-только проклюнулись зелёные ростки, там и тут виднелся народ. Мужики, бабы, дети, все нарядно одеты. День погожий, а никто не работает.
  Казаки ехали, молча удивляясь. И только завидев возле села кучу народа с иконами и двумя попами, Яша Бусый догадался, в чём дело.
  - Сегодня же Егорий вешний, Юрьев день! - хлопнул он рукой по колену. Конь под ним даже испугался, зафыркал и пошёл боком.
  - Куда ты?! - натянул поводья Яша и повернулся к Егору: - А ты не знал, что ли? У тебя же именины нынче!
  Тот пожал плечами.
  - Никогда не знал про это, - Егор глянул на поля. - Парнишкой был, так зимой вроде родители отмечали у меня. Не помню уже.
  Дорога проходила мимо села и поднималась в гору. Казаки ехали, поглядывая на молебен. Попы что-то пели, один размахивал кадилом.
  Вдруг из-за домов выскочило с десяток всадников. Они намётом помчались к казакам. Те поправили шапки, нащупали рукоятки пистолетов, торчавших за поясами. Время лихое, всякое может быть.
  Народ сторонился, пропуская бешено скачущих всадников. Егор разглядел, что на двоих, которые впереди, зелёные кафтаны со стоячими высокими воротниками, алые штаны, видать, урядники местного пана. За ними кто в чём одет. Но у всех болтаются сабли на боку, за поясами видны пистолеты. Один держит в руке пику, на ней значок болтается.
  - Стой, кто такие?! - закричал подъехавший первым урядник, высокий, худой, лицо костистое, злое, на щеке шрам.
  - Купец московский Егор Калашников, едем покупать зерно на Волыни, - ответил Егор.
  - Рожи у вас бандитские, - хмуро сказал второй урядник, седой, кряжистый, на левой руке - Арефий заметил - двух пальцев нет.
  - Рожи у всех одинаковые, - ответил спокойно Егор. - А бумаги у нас в порядке.
  - Покажи! - крикнул тот, с костистым лицом. - Глянь, Демьян!
  Всадники окружили казаков полукругом, смотрят сурово, руки на саблях держат.
  - А ты кто такой, чтоб тебе показывать? - Егор прищурился. - Староста местный?
  - Мы люди князя Вишневецкого, - надменно сказал седой Демьян. - А вы, может, лазутчики московского государя или князя Курбского!
  Егор хмыкнул.
  - У нас тамга от Посольского приказа, - он полез в притороченный к седлу мешок. - И дозволение от воеводы киевского зерно покупать.
  - Здесь князь Вишневецкий решает, кому ездить, а кому нет, - снова крикнул худой урядник.
  - Ваша честь! - вдруг дёрнулся один из всадников. - Це беглый холоп, от князя, из села Порыдубы утёк!
  Он ткнул пальцем в Ефима Пятницу. Тот вздрогнул от неожиданности.
  - Я вольный казак, с Волги! - закричал он в ответ.
  - Вяжи их! - заорал худой урядник. - Подосланы Москвой!
  Егор выпустил из руки горловину мешка и тут же выхватил саблю. Всадники Вишневецкого уже тянули к ним руки и Егор, привстав на стременах, ударил ближнего к нему седого урядника плашмя по голове. С того слетела шапка и он качнувшись, уткнулся лицом в гриву своего коня.
  - Грааабят! - заверещал Арефий.
  Казацкие кони встрепенулись. Егору наперерез выскочил худой урядник, своей саблей он ударил наотмашь, целясь в грудь. Казак успел выставить свою саблю, зазвенела сталь, Егора чуть не выбросило из седла, но конь вынес его.
  Сзади грохнули два выстрела. Ефим Пятница стрелял в того, кто признал в нём холопа. Тот, схватившись за плечо, страшно завыл.
  Вторая пуля, пущенная Арефием, угодила в того, что хотел ткнуть его пикой. Выстрел был в упор, нападавшему опалило лицо, а пуля оторвала ухо.
  Сутолока, крики. Худой урядник, оскалившись, опять рубанул Егора, казак подставил саблю, отводя удар, и ткнул остриём, угодив в руку противника.
  Яшка Бусый рубился сразу с двумя. Сабли мелькали в воздухе, кружась и падая вниз. Свист, звон.
  Вытащив пистолет, Егор пальнул в худого урядника, но промахнулся. Тот ловко уклонился на сторону, но конь его испугался грохота и пламени и встал на дыбы. Урядник упал ему под копыта.
  Оставшиеся без командиров, всадники Вишневецкого оторопели. Тут выстрелил и Яша, уловив момент. Он палил прямо в морду коня одного из противников. Лошадь сразу понесла, размахивая головой и спотыкаясь.
  - Бежим! - крикнул Егор. Он опасался, что из села прискачет подмога.
  Казаки помчались. Им вслед загремели запоздалые выстрелы, но никто за ними не погнался. Народ на дороге, с любопытством смотревший на схватку, разбегался по сторонам.
  Выскочив в гору, казаки огляделись. Всадников не было видно.
  - Тикать надо, - Арефий обтёр об кафтан правую руку, по ней текла кровь, зацепили его саблей.
  - Ничего не потеряли? - спросил Егор. - Пистолеты заряжаем и едем. До Ковеля нам бы добраться к вечеру. Если Вишневецкий и впрямь враг Курбского, то его урядники туда не сунутся!
  Снарядив пистолеты, и перевязав Арефию руку, казаки рысью пошли вслед за солнцем. Надо было торопиться. Только Арефий кричал Ефиму: - Ты ж здешний холоп, все дороги должен знать! Давай напрямки!
  Ефим погрозил ему плетью: - Я тебе дам холоп! Отполосую вечером.
  И хотя было не до смеха, Егор и Яша ухмылялись, поглядывая на двух спорщиков. Шли то рысью, то шагом, давая отдыхать коням. Наконец, когда лошади уже заметно устали, вдали показался город.
  - Ковель, - сказал Егор. - Добрались.
  
  В полдень откуда-то набежали тучи и заморосило. Андрей Курбский, князь Ярославский, князь Ковельский, погубитель Витебска, бич Казани, удачливый беглец от застенков московского царя, обладатель герба Льва, громко выругался. Спал туфель, одетый на босу ногу, и князь ступил в грязь.
  - Кому было велено дорожку камнем проложить!? - закричал Курбский, стоя на одной ноге и пытаясь вздеть туфель на ногу. Но тот намок, покосился, в него набежала вода.
  - Бездельники! - проворчал князь, подумал секунду, скинул второй туфель и пошагал босиком к дому. На крик из дверей выскочила челядь. Не обратив на них внимания, Курбский прошёл в дом и сел на мягкий стул возле окна. Грязные ноги он вытер об ковёр.
  Подумал и натянул на них шерстяные носки.
  - До ветру сходить, в грязи быть, - вздохнул князь.
  Дверь в залу распахнулась, зашёл Пётр Вороновецкий, старый приятель, бежавший вместе с князем из Москвы.
  - Что у тебя? - Курбский был не в духе.
  - Гонцы от Вишневецкого, князя Андрея Ивановича, - Пётр прикрыл за собой дверь, подошёл ближе и прошептал: - С жалобой, что к тебе ехавшие московские засылы у него урядную стражу побили.
  Курбский крякнул от удивления. С Андреем Вишневецким у него шла многолетняя война, бывали набеги и пленные и даже убитые. Но последнее время между ними царило молчаливое примирение.
  - Какие засылы? Что случилось? - спросил он.
  Оказывается, вчера возле Дубанино четыре московских казака, один из них беглый вишневецкий холоп, напали на стражу. Та на Юрьев день приехала в село, присматривать за порядком. Никого не убили, но один урядник с шишкой на голове, у второго рука сломана, у стражника ухо пулей порвали, ещё у одного пуля плечо ободрала, да лошадь ранили. Потом, после драки, уехали в Ковель.
  - Кто такие? - князь приободрился. Хорошие новости Пётр принёс, давно пора Вишневецкому холку намять.
  - Утром из Ковеля приехал управляющий, сборы привёз. Так он говорил, что четыре московита были. Один купец, зерно покупать собрался, с ним три казака, для охраны. Им место отвели на постоялом дворе Егуды Зимчака, - ответил Пётр.
  Курбский встал, повёл плечами и посмотрел в открытое окно. Дождь, уже не на шутку разошедшийся, шумел травой, ветками груш и яблонь, сбивая с них цвет.
  - Что ещё за новости есть? - повернулся князь к Петру.
  - Пока всё, - пожал тот плечами.
  - Ну тогда ступай, отдыхай, скоро обедать станем, там ещё поговорим, - Курбский сел на стул. - Мне подумать надо.
  Пётр вышел, заскрипела, закрываясь за ним.
  Князь Курбский взял в руки шкатулку со стола, открыл, вынул письмо от Марии Старицкой, вдовы ливонского короля Магнуса. Тот умер недавно, перед самой Пасхой. Мария же приходилась князю Курбскому троюродной племянницей. Её мать, урождённая Евдокия Одоевская, была ему двоюродной сестрой.
  Курбский вспомнил, как царь московский Иван Васильевич, силком выдал её за своего двоюродного брата Владимира. А потом заподозрил в заговоре и отравил обоих. Поговаривали, что царь приказал расстрелять из пистолетов всех детей Владимира Старицкого, только одна Мария и уцелела. Курбский хотя и написал об этом в своей "Истории князя Московского", но верил с трудом. Кроме Марии был жив ещё и Василий из выводка Старицкого, правда, не было ничего известно о двух его младших сыновьях и дочери. Но князь предполагал, что они где-то укрыты царём для своих интриг.
  А двоюродную сестру свою Евдокию, Дунечку, отравленную царём, ему до сих пор было очень жаль. Детьми они играли вместе.
  - Твою брошь храню до сих пор, - загрустил Андрей Курбский. Он покопался в шкатулке, нашёл потускневшую уже латунную брошку с цветными стёклышками. Дунечка в детстве очень её любила. А он подарил ей в ответ медный крест, что отцу привезли с Афона.
  От воспоминаний о тех, кого князь любил, и кого уж нет на земле, у него заныло в груди. Прямо как будто кто-то охватил его железными щипцами по бокам и тупым гвоздём тычет в груди. Вытерев пот, Курбский насилу встал, подошёл к шкапчику, открыл его и достал бутылку наливки. Выпил немного, серебряный стаканчик всего, боль стала утихать, но голова ещё кружилась.
  Сев на стул, князь немного повздыхал и ещё раз перечёл концовку письма от Марии. Та просилась переехать к нему. "Никому я не нужна в Ливонии, а в Москву ехать страшно, боюсь царя", - писала королевская вдова.
  - Пусть приезжает, - решил князь. - Родня ведь мне. Причём, такая же, как и Ивану московскому царю.
  Когда боль совсем ушла, он решил после обеда ехать в Ковель, встретиться с купцом, который поколотил стражу Вишневецкого. Надо порасспросить его о делах московских, да помочь потом проехать мимо владений вишневецких, а то ещё под замок посадят или покалечат или совсем убьют. Да и Вознесение скоро, через два дня, надо обязательно на службе быть в соборе светлого воскресения Христово.
  В дверь поскреблись.
  - Да! - сурово крикнул князь.
  - Обед накрыт, - пропищал дворовой казачок.
  - Иду, - откликнулся князь, встал и стянув носки, надел короткие сапоги. Пыльные вроде, да ладно. А Марию Старицкую, королеву Ливонскую, он сюда привезёт. Надо будет подумать, где её место для жилья определить. Здесь её московский царь не достанет.
  
  
  В комнате, что отвёл казакам шустрый держатель постоялого двора Егуда, пахло клопами и кислятиной. Зато сухо и нары целые, сверху серые заношенные, но туго набитые сенники брошены. Если на них лечь, то запах сухой травы, пусть даже и прошлогодней, перебивает прочие ароматы.
  Перекусив парой жареных зайцев, и запив их ядрёным пивом, казаки завалились отдыхать. Егор сменил повязку у Арефия, огляделся, высунул голову в окошко - тихая улочка, заваленная отбросами, и зевнул.
  - Ну что браты, спать будем? - он бухнулся на сенник. Взлетела тонкая пыль, Яшка Бусый зачихал.
  - Завтра погуляем, - поморщился Арефий. - Хотя, мы же по делу приехали. По купеческому.
  - Спите, - Егор стянул сапоги, спохватился, встал, взял саблю и подпёр ею дверь изнутри. Запору из толстой щепки и ржавого гвоздя он не доверился: - Кому до ветру надо будет, осторожней ногами шаркайте, не зацепите.
  На улице стемнело, казаки спали, Егор потихоньку проваливался в дрёму, когда Ефим всхрапнул, как злой жеребец. Тут ещё травинка пробилась сквозь мешковину и пощекотала щёку. Дремота прошла.
  Егор потянулся и тихонько, стараясь не шуметь, встал и подошёл к окну. Оглянувшись на спящих казаков, он вытащил из-за пазухи тонкий шёлковый платочек. Поднёс к носу, и на него пахнуло нежностью, да так, что у Егора слегка закружилась голова.
  - Ирина, - пробормотал казак и ещё раз оглянувшись, спрятал платок обратно. Арефий сквозь веки углядел, как Егор милуется с платком, ничего не сказал, повернулся на бок и уснул.
  А тот вспомнил, как перед самым отъездом, в чистый четверг, сумел украдкой встретиться с княжной. Поболтали о чепухе, за руки подержались, обоих при этом в жар кинуло. Егор Ирине жемчужину большущую, что в Оке из раковины вытащил, подарил, а она ему платочек с буковкой вышитой "И". Пообещали друг другу, что ещё увидятся, и тогда решат, как им быть.
  - Да, как бы царское дело исполнить, да живым вернуться, - подумал Егор. Бельский ему строго-настрого приказал, чтобы с Курбского ни один волосок не упал, ни одной кровиночки не пролилось. Извести его так требуется, чтобы никто не догадался.
  - Ты же колдун, травил уже людишек-то, - оскалился Бельский, шрам на щеке побагровел. А Егор подумал, что взял бы немного выше ключами тогда, зимней ночью, угодил бы аккурат ему в висок. И не было бы указчика этого сейчас. Но ничего, придёт время, и за брата Кирилу отомстит, и за Алёну Дмитриевну. Никуда опричник царский не денется.
  И надо же было так, нанесло Лютого на Москву в это время. От него и узнали, что Егор как будто бы отца его извёл снадобьем лютым. Хотя и травознаем он был, но людям вреда не причинял, помогал отцу Лютого с травами, да лекарствами. Всё это баба проклятущая! Наговорила на него, сама отравила и поверили ей. Пришлось бежать из Ковно, как зайцу под стрелами. Оставил племянницу Мариночку на дядю её, брата Алёны Дмитриевны - Максимку. А тому тогда едва десять годков исполнилось. Ладно, хоть жили у людей хороших они. Даст бог, приглядели за сиротками. Повидать бы их. Марина уж невеста поди, сколько ей сейчас? Егор пошевелил губами, считая, ей уже семнадцать годков, совсем, как Ирине Мстиславской, женихи, наверное, бегают. Максимке уже двадцать один, или двадцать два. Соскучился по ним Егор, никого ведь, кроме них, из родни не осталось.
  Ладно, надо о деле думать, да чтобы не высказаться где, не попасть в подозрение. Мышьяк у него есть, травы с собой везёт ядовитые - красницу, суровень. По дороге увидал цветущий татарский пустыник. Сильное снадобье, взял с собой десяток соцветий. Только как всё это подмешать князю в питьё или еду? Был бы он настоящий колдун, так сидел бы, ворожил. Эх, наплюнуть бы на это дело, так царь Ивана Кольцо казнит и других братов.
  А в Москве Грозный пытал казачьего атамана. Тот висел на дыбе, из разбитых губ текла кровь. Палач принёс сухие березовые веники. Сейчас подпалит их, да попарит огнём атамана. Царь велел узнать, кто надоумил его извести?!
  Иван Васильевич не мог забыть разноглазого казака. И почему-то вспоминалась ендова с мёдом, чуть подёрнутым синевой от яда. Кто её пил, когда? Царь мучился, потом решил, что казаки к нему подосланы польским королём Степаном, чтобы погубить.
  Недолго думая, вспыхнул яростью Иван Грозный и велел всех восьмерых в Разбойничий Приказ определить и пытать, пока не сознаются.
  Уже второй день Борис Годунов мягко уговаривал государя отпустить казаков.
  - Они же от Строгановых прибыли, - увещевал он царя. - Целую страну к твоим гербам добавили. Честь и слава тебе.
  - Страшно мне, Борис, - Грозный сидел, опустив голову. - Чую смерть везде. А тут ты прав. Опять невинных гублю. Хватит уже.
  Царь махнул рукой.
  - Вели отпустить казаков, да пусть их лекарь посмотрит. Золота отсыпь им.
  Годунов, склонившись, вышел. За деньги, что он получал от Строгановых, Борис Фёдорович всячески блюл их интерес. А казацкий поход за Урал обещал большие барыши, ну как тут не заступиться за строгановских людей.
  И тут, только вспомнил, прибежал гонец - первый караван пришёл по Москва-реке. Восемь лодий с мехами, солью, орехами кедровыми. От Строгановых всё - значит, и Годунову кое-что причитается.
  В Ковеле Егор зевнул и решил, что утро вечера мудренее. Он высморкался в окошко, и улёгся на душистый сенник. Вскоре казак уже сопел, и видел сны.
  
  
  Возле двухэтажного, с башенками деревянного здания городской ратуши Курбский велел остановиться. Хотел он со старостой поговорить, как ярмарку провести, чтоб прибыль побольше получить. Была мысль сбор повысить с купцов, так они ездить перестанут сюда. Переметнутся ещё на земли Вишневецкого, им ведь главное денег хапнуть. Так что думать надо.
  - И ведь не выпорешь никого просто так, - вздохнул князь. - Не в Москве, сразу жалобы начнут строчить королю да и всем, кому можно.
  Сзади по мощёной тесаным камнем площади загрохотали колёса. Курбский обернулся. Его казаки внимательно рассматривали поезд из пяти повозок, втягивающийся на площадь. Карета, ещё одна, три больших телеги, верховых десятка полтора. У одного в руке пика, на ней пёстрый значок.
  Прищурившись, князь пытался увидеть герб на значке, но тут к нему с лошади склонился урядник Кравец.
  - Острожского люди, - сказал он. - Вроде и сам воевода здесь.
  И точно, из остановившейся кареты вышел грузный, в богатом кафтане, в заломленной на бок шапке из куницы князь Константин Острожский, киевский воевода, самый близкий друг Курбского в Литве.
  Маршал Волыни и староста Владимирский недовольно наморщился, увидев чьи-то повозки. К нему подбежал казачок и что-то сказал.
  - Эгей! - крикнул Курбский. - Киньстаньтин Киньстаньтиныч! Добро пожаловать!
  Он оттолкнул Кравеца и пошёл навстречу другу. Тот заулыбался. Князья обнялись и расцеловались.
  - Здравствуй, принц! - Острожский взял Курбского под руку. Он назвал того принцем, так как полагал Курбского царского роду. - Я к королю еду, думаю, тебя дождусь в Ковеле, на Вознесение всё равно приедешь сюда.
  При упоминании праздника князья перекрестились, оглянувшись на церковь воскресения Христа.
  - Пойдём к старосте, - сказал Курбский. - Я только приехал, отдохнём с дороги, да и поговорим.
  Наказав своим свитам ехать в городской дворец князя Андрея, друзья зашли в ратушу. Староста уже поджидал их. На стол выставили холодную варёную телятину да жбан с мёдом.
  - Потом поговорим, - махнул старосте Курбский и сняв шапку, уселся на скамью. Подтянув к себе жбан, начал разливать мёд по чаркам.
  - Зачем король зовёт? - спросил он.
  - Война будет с Москвой, - ответил Острожский. - Что-то не поделили король с царём. Вроде и мир в том году подписали, всё равно неладно. Только шляхта воевать не хочет, устали от сражений.
  - А с турками что? - Курбский отпил из чарки. - Не безобразят?
  - Нет, - мотнул головой Острожский. - Они с нами тихо себя ведут. Вот с цесарцами режутся. И ещё я слыхал..
  Он наклонился к Курбскому и зашептал то, что ему сообщали верные люди из Стамбула. Якобы султан шлёт немалые деньги королеве английской, чтобы та помогала протестантам во Франции и Германии. А те за это Испании покоя не дают. Пока король испанский с еретиками воюют, то помогать ни Священной Римской империи, ни Венеции не может. Те с турками одни сражаются.
  - Папа римский хочет, чтобы и мы покоя османам не давали, да нам это ни к чему, - сказал Острожский, двигая к себе полную чарку. Та зацепилась за трещину на неровном столе, плеснулся мёд.
  - Да чтоб тебя! - мотнул головой князь Константин. - Иезуиты-то власти всё больше забирают в Речи Посполитой, и норовят нас на турок натравить. Только ничего не выходит у них.
  Он отпил из чарки и поморщился, кисловат медок, у него получше будет.
  - Говорят, в Москву иезуиты зачастили, хотят царя на войну сподвигнуть, - Острожский потянулся, оторвал кусок телятины и начал жевать: - Как бы Иван унию какую с римским престолом не подписал.
  Курбский хмыкнул. Иван Грозный православной веры крепко держался, и чтобы они с иезуитами сошёлся, он и представить себе не мог.
  Выпив по паре чарок, князья заговорили о других делах. Курбский сказал, что в Ковель купец приехал из Москвы, зерно покупать. По дороге он со своими казаками подрался с урядной стражей Вишневецкого. Острожский вздохнул, опять скандал будет.
  - Ладно, потом об этом, смотри, что мне из Стамбула привезли, - он поднялся, подошёл к окну, растворил его и крикнул, высунувшись: - А ну саблю мне турецкую принесите!
  Через пару минут Острожский показывал Курбскому кривую с широким концом саблю, рукоять покрыта бархатом, украшена изумрудами и рубинами.
  - Гляди, Андрей, - князь Константин ударил плашмя поперёк скамьи. Сабля прогнулась и загудела.
  - Хороша, - Курбский воин бывалый, сразу оценил оружие. - Купил?
  - Нет, - рассмеялся его друг. - Подарили, это такой подход у них. Дескать, оружие дарим своим союзникам. А ещё, вот смотри.
  Он немного задрал бархат на рукояти, показался белый остов. Взяв саблю в руку, Курбский поскрёб ногтем.
  - Костяная рукоять, - сказал он. - Зубр наверное или рыбий зуб.
  - Нет, - Острожский аккуратно приладил бархат обратно. - Это из костей Ивона Лютого.
  Курбский вытаращил глаза.
  - Это того, что лет десять назад казнили? - спросил он. - С ним ещё гетман Свирговский был, погиб с казаками своими.
  Острожский убрал саблю в ножны и кивнул.
  - Турки из его костей рукоятей понаделали, чтобы храбрость Ивона сохранилась в оружии.
  Князья выпили ещё по чарке, помолчали.
  - Поехали, - встал Курбский. - У меня во дворце ещё поговорим. Надо же, из человечьих костей сделали.
  Он покачал головой, глядя на саблю. Острожский взял её и подмигнул.
  - Сейчас мне никто не страшен, - захохотал он. - Стану лютым, как Ивон!
  Курбский ухмыльнулся. Взяв друг друга под руки, они пошли на площадь, где их ждали кареты.
  
  
  Над площадью у костёла Святых Иоаннов стояла пыль. Ветер с реки крутил её и бросал в окна. Пётр Скарга поморщился, отряхнул шёлковые манжеты камзола и обернулся.
  - Надо полагать, что к зиме крыша костёла будет готова? - спросил он подрядчика. Тот держал в руках пухлую кипу бумаг. Это были счета: на камень, на известь, на доски, оплата возчиков и мастеровых. Скарга поморщился - хотя работы по восстановлению костёла шли без остановок, но первоначальный бюджет был уже превышен почти в два раза. Пришлось пока отказаться от всех украшений, сперва надо застелить крышу, чтобы храм не топило в дожди и уж тем более не завалило снегом.
  - Опять притащил невесть что! - недовольно буркнул Скарга. Будучи ректором вильнюсской коллегии иезуитов, он хотел заниматься укреплением мощи ордена, вести дискуссии, обращать в католичество заблудших еретиков и язычников. А приходится через день сверять расчёты, проверять, что и как сделали рабочие. Но это тоже угодно престолу Святого Петра, так что надо считать.
  - Оставь, - Скарга показал рукой на стол. - Утром придёшь, разберёмся.
  Подрядчик засопел, положил бумаги, и поклонившись, вышел. Иезуита раздражало и то, что костёл восстанавливают под началом немца-подрядчика, лютеранина. Ничего, подумал Скарга, отстроим храм, освятим, выметем весь протестантский дух. Он перекрестился. На площади что-то ухнуло и грохнуло. Иезуит вздрогнул, и вспомнил, что сегодня выгружают камень, привезённый для укрепления стен.
  Вздохнув, он закрыл окно и уселся за стол. Отодвинул в сторону счета, поднял голову и огляделся. Никого в келье нет, но осторожность не помешает.
  Из железного ящика под столом Скарга вынул дубовую шкатулку с вырезанным на крышке крестом. Здесь хранилась переписка с московским царём.
  Привезённое вчера ротмистром Лютым письмо Скарга прочёл сразу и до утра не спал, обдумывал, как поступить. Вот-вот должно было произойти колоссальное событие - переход под римский престол огромной страны, по размеру больше всей Европы. Торопиться не следовало, нельзя было спугнуть царя, как выразился генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива. Он лично курировал вопрос заключения унии с московитами.
  По опыту иезуиты знали, что главное это перетянуть на свою сторону верхушку. А чернь не разбирается, кто там и что говорит и как правит. Их забота работать, и наполнять сундуки своих хозяев золотом.
  В Польше и Литва гордая шляхта уже увидела преимущества католичества и целыми родами переходила туда из православия. Настал черёд и Москвы. Царь просил помочь ему с сохранением престола за его потомством. И уже согласен на унию. Из Рима сообщили, что все обряды русской церкви должны быть сохранены, только в молитвы включить папу. Ну и конечно, московский иерарх, кто там у них, митрополит, что ли, будет рукоположен в Апостольской Столице. Пусть отмечают праздники как хотят, по старинке, пусть молятся как угодно. Главное, чтобы московиты привыкли к управлению Рима. А там сто-двести лет пройдёт и католичество потихоньку вытеснит греческую схизму.
  Скарга перекрестился, у него от волнения задрожали пальцы. Шутка ли, такое просторное царство привести к истинной вере.
  В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь в келью отворилась и в неё зашёл Антон Поссевин.
  - Приветствую вас, господин ректор, - он склонил голову. Скарга прищурился и тоже кивнул.
  Поссевин быстро прошёл к столу, уселся на скамью и оглядел кипы бумаг.
  - Ох и жулик этот немец, - сказал он, рассматривая счета.
  - Нет пока здесь католиков строителей, - вздохнул Скарга. - Ничего, всё во славу божью.
  - Аминь, - подытожил Поссевин и перешёл к делу: - Книгу вашу читал "О единстве Церкви Божией под единым пастырем". Вы как ясновидящий, господин ректор. Всё по-вашему происходит.
  Пётр Скарга искоса, как и учил иезуитов Игнатий Лойола, взглянул на него. Что-то с лести начинает господин советник. Никак что случилось?
  - Сообщили мне, что в Минске некий пан православный Иеремия Голыштяк сжёг вашу книгу и кричал при этом, что бесовство это, - продолжил Поссевин. Он постучал пальцами по столу: - Ответ прибыл от царя? Я ротмистра Лютого с утра видел. Торопился к молодой жене, сказал, что привёз суму из Москвы.
  Скарга встал, потянулся, заложил руки и начал прохаживаться по келье.
  - Царь согласен, но требует сохранить своё потомство на московском престоле, - негромко сказал он. - Нужно бы всё-всё здесь подробно обговорить. Я думаю, что вопрос надзора за московским царством необходимо решить вместе с нашим генералом.
  Поссевин потёр руки.
  - Сначала мы вышлем наши предложения, их обдумают в Риме, - он тоже встал. - И потом уже то, что получится и будет устраивать нас, покажем царю. Надо с ним очень осторожно, нрав у него бешеный. Я еле ноги унёс из Москвы, когда из церкви убежал.
  Остановившись, Скарга ухмыльнулся. Поссевин рассказывал ему, как царь Иван настойчиво звал того в церковь, а иезуит увиливал от входа в православный храм. Пришлось ему дойти до самых дверей, а потом незаметно отстать и убежать. Два дня после этого Поссевин трясся, ожидая расправы за отказ исполнить царскую волю. Но обошлось.
  - Содрал бы кожу, - Скарга потёр щёку. - В Москве обычное дело сейчас.
  - Царь до сих пор находится в расстройстве. - Поссевин усмехнулся. - Никак не может прийти в себя от смерти сына. И, конечно, чувствует себя обязанным нашему ордену за прекращение войны, хотя король Стефан и был против этого.
  Скарга кивнул. Поссевин, безусловно, болтун и может приврать, но услуги его недооценивать не стоит. Он весь исхудал в прошлом году, когда крутился и с московитами, и с поляками, чтобы те заключили мир. Сам Пётр Скарга потратил немало сил, чтобы уговорить на это короля. Но всё получилось. Так, маленькими шажками иезуиты завоёвывали доверие Москвы.
  Хорошо вышло и с английскими еретиками. Поссевин отлично сыграл на разногласиях могущественных дьяков Щелкуновых и британскими купцами, особенно на их надменности.
  - Мы разрушили его союз с Англией, - улыбнулся Поссевин. - Можно было бы завоевать московское царство, но зачем терять воинов? Войска Батория пригодятся для разгрома Швеции, он станет нашим паладином, здесь, на севере. Москва уже упала к нашим ногам. Сейчас главное - уговорить римского папу и его кардиналов, чтобы принимали условия Грозного. А как только мы заключим с ним договор на власть ордена над Москвой, все условия можно уничтожить. Россия будет наша, а дальше будут уничтожены еретики в Швеции, Германии и других странах - на них мы нашлём армии русских, литвы, татар.
  Скарга поднял руку, давая знать, что согласен.
  - Присаживайтесь, господин советник, - он указал рукой на скамью. - Сейчас я попрошу принести нам греческого вина и мы начнём обдумывать наши предложения для Рима. Если всё сбудется, то, надеюсь, мы с вами доживём до того времени, когда вся Европа и дикая Московия окажутся под властью престола святого Петра.
  
  
  К Вознесению Господню Егор свёл знакомство с тремя ковельскими панами. Те выращивали в избытке ячмень и рожь и были рады продать его московскому покупателю. Как водится, разговоры они говорили целый день, просидев в корчме юркого Мордехая Калушты за пивом до заката. Уговорились по цене, как возить, кто ответ будет нести в случае всяких неприятностей.
  У Егора даже голова разболелась от хитрых панов, те свою выгоду строго блюли. Подписали два договора, староста городской шлёпнул свою печать, казаку пришлось даже оставить задаток - восемь червонцев, полученных от Бельского и подписаться - купец московский Калашников. Вспоминая свою встречу с жестоким опричником, Егор ухмыльнулся. Тому не понравилось прозвище "колдуна" - Сломайнога.
  - Фамилию тебе такую дадим, - Бельский задумался. - Будешь купец Калашников.
  - А кто это такой? - прикинулся незнайкой Егор. - Как бы не спутали меня с настоящим-то купцом.
  - Были такие на Москве, да все вышли, - Бельский сплюнул на пол. - Не спутают.
  Так к Егору вернулась его фамилия. Знал бы опричник, кто перед ним, так по-другому бы разговаривал.
  Заутреню казаки проспали, пошли в церковь к обедне. Ефим утянулся с Арефием куда-то на окраину. Там, дескать, друг у Пятницы живёт, надо попроведать. Яша Бусый оскалился и предложил Егору деньги у них забрать - пропьются до ниточки. Но тот махнул рукой, дело житейское, жизнь казачья, что вода в ключе, была и утекла, пусть погуляют.
  Сам же пошёл в главную церковь Ковеля. Ему, как купцу, в другую и ходить невместно. Яша увязался за ним, интересно ему поглядеть, как здесь службу правят.
  Там Егор и увидал князя Курбского. Тот стоял немного впереди: крепкий, лоб в морщинах, глядит сурово, крестится неспешно.
  - Как бы мне тебя извести? - думал казак под проповедь. - Хоть и не виновен ты передо мною, а работу мне такую дали, что не взыщи уже. Господи, о чём я в церкви то думаю!
  Занятый мыслями, Егор не заметил, как один из княжеской свиты шептал Курбскому на ухо и показывал на него пальцем. Тот полуобернулся, казак стоял слева от него, шагах в трёх.
  С полузакрытыми глазами истово творя молитву, прося прощения у бога, Егор по казацкой привычке выпростал крест из-за пазухи, положил на ладонь и поцеловал его. Курбский замер. Крест был очень похож на тот, что он подарил своей двоюродной сестре Евдокии. Не успел только камень в подножии рассмотреть. Князь дёрнул к себе слугу.
  - Купца этого ко мне сегодня вечером позовёшь, - негромко сказал он. Тот быстро кивнул.
  Стоявший рядом князь Острожский покосился - не любил, когда в церкви болтают. Курбский посмотрел на него и помрачнев лицом, тяжко вздохнул. Сейчас ему служба в ум уже не шла, он не слышал проповеди, полностью уйдя в воспоминания.
  Афонский крест, с рубином внизу, он подарил Евдокии. И если это он, то как мог попасть к купцу? Князь прикрыл глаза, вроде бы она говорила ему, что была крёстной матерью у кого-то. Да, да-да. Евдокия Старицкая как-то обмолвилась, что купеческая семья подарила ей на именины жемчужное ожерелье. Ох и сверкало оно на солнце мягкими лучами - жёлтыми тёплыми и белыми холодными! Где оно сейчас?
  И разговор был, что приглашал её купец на крестины дочки своей. Может и подарила им крест? Ничего зазорного в этом нет. Не важно, кто святыню носит, к ней ничто не пристанет.
  Может, и этот купец родственник тем знакомцам Евдокии?
  Тогда, много лет назад, царь обезумел от страха, что его хотят извести. Помстилось ему, что князь Старицкий, едва ли не единственный из его родни, кто остался жив, решил сам на престол сесть. Было это в самый разгар опричнины. Что творилось тогда, словами не передать, ладно, хоть сам Курбский успел ещё раньше убежать, а то бы и его голове болтаться на колу возле Кремля.
  Но прилюдно казнить Старицкого Иван Васильевич не посмел, негоже, чтобы чернь надсмехалась над тем, как князья царского роду корчатся на лобном месте. Послал к ним опричников и велел выпить Старицкому и жене его Евдокии, вина греческого, куда яду подмешали.
  Как узнавал потом Курбский, недолго сестра мучилась. Только отпила, сразу рухнула, а сам Старицкий кровью блевал, долго страдал, вроде кто-то из опричников его придушил.
  Да, надо будет потолковать с купцом этим. И узнать, чего он приехал - зерна, что ли, в самом деле, на Москве не осталось, чтоб в Литве закупаться.
  
  
  Князь Острожский рассказывал Курбскому, как отец его, Константин Иванович, добивался от короля защиты для православия.
  - Тогда многие, кто даже отшатнулся о нашей веры, обратно вернулись, - говорил он, обтирая мёд с усов. Они с Курбским сегодня распробовали корчагу прошлогоднего. В голове потихоньку начинало шуметь.
  - Сейчас купец московский придёт, - сказал хозяин. - Поговорить с ним хочу, непонятно кое-что. Посиди, послушай, Киньстантин Киньстаньтиныч.
  - И послушаю, - кивнул Острожский. - Самому хочется узнать, как там.
  Калашников спешился у ворот, передал коня служке и зашагал по княжескому двору. Вышедший из дома мажордом нахмурился и махнул рукой, дескать, шапку долой!
  Князья покосились на московского гостя. Острожский быстро окинул Егора взглядом - видно, бывалый воин, как же его в купцы-то занесло? Хотя, всякое бывает.
  Курбский же прямо впился в лицо Егора. Его даже немного зазнобило. Он увидел глаза Калашникова, так это же как у Евдокии - один карий, другой зелёный. И лоб морщит, как она. Что за наваждение?! Ведь погубил же царь всех Старицких! Или нет?!
  - Садись, купец, - Курбский указал тому на скамью у дверей. - Говори, зачем приехал в Литву.
  Егор помял в руках шапку и рассказал, что хочет новое дело на Москве завести - вино гнать из зерна. Много надо будет ячменя и ржи. Вот и решил посмотреть, где купить можно. А на Москве столько, сколько ему надо, нет зерна.
  Острожский прищурился, вглядываясь - так это тот купец, которому он грамоту давал на прошлой неделе. Не сам конечно, а каштелян киевский. Ему-то потом доложили. Ну-ка, послушаем, какое вино из зерна собрались на Москве делать. Может, и в Киеве попробовать?
  Но разговор Курбский повёл не о делах, а про Москву, кто там и как живёт. Ему было удивительно, что купца выпустили без всяких проволочек. Обычно царь с неохотой давал проездную на выезд из царства. Но Егор и тут ответил, как надо.
  - Годунов Борис решил заняться этим, - он пожал плечами. - Я и поехал, за его деньги. А уж тамгу проездную ближнему цареву человеку легко сделать.
  - Ладно, потом про вино поговорим, - Курбский вздохнул, потёр грудь, повернулся к Острожскому: - Что-то всё чаще и чаще меня прихватывает, порой будто огнём жжёт. Только мёдом да настойками спасаюсь от щипцов этих калёных, что дерут мне в груди.
  Морщась, повернулся к гостю.
  - Покажи крест свой, - сказал князь.
  Егор вскинул брови, удивляясь, но спорить не стал, выпростал крест из-под рубахи, снял и подойдя к Курбскому, отдал. Тот внимательно рассмотрел и увидев у подножия красный щербатый камень, покрутил головой.
  - Откуда он у тебя? - князь тяжело задышал.
  - От брата остался, - Егор не понимал, зачем эти расспросы.
  - Этот крест много-много лет назад мой отец привёз с Афона, ездил когда послом к султану, - Курбский вытер пот. - Мне он его отдал.
  Он перевернул крест, поморщился и потер обратную сторону рукавом кафтана. Пригляделся и кивнул.
  - Вот, написано здесь "Да воскреснет господь", это с детства помню, - князь, выдыхая, аж щёки надул. - Крест я сестрице Евдокии подарил, жене князя Старицкого.
  Острожский поднял брови и отодвинул чарку с мёдом. Тот плеснулся на стол и князь поморщился, опять запятнал рукав. Но слушать было интересно.
  - А как же твой крест, принц, оказался у купца? - спросил он. Курбский пожал одним плечом и вернул крест Егору.
  - Я слыхал, Евдокия крёстной матерью была у купцов каких-то, может, и подарила. Крест-то святыня, кто его носит, не важно, к нему грязь не липнет.
  Егор застыл, держа в руках гайтан, сплетённый из суровых ниток. Крест тяжко висел, слегка покачиваясь, потому что руки казака задрожали. Он с детства слыхал, что родители раньше торговали с князьями какими-то и даже подарки делали им, но про крест ничего не знал. Он обычно висел в горнице у отца с матерью, потом старший брат там жил. Степан Парамонович одевал его несколько раз при Егоре - когда сделки были рисковые, да на кулачный бой с Кирибеевичем.
  - Тебе достанется, - говаривал иногда старшак, улыбаясь. - Подрасти только.
  Крест был увесистый, княгиня Старицкая, поди-ка и отдарилась им, чтобы самой тяжесть не носить такую.
  - Ладно, купец, иди, завтра придёшь, ещё надо с тобой потолковать, - кивнул Курбский.
  Повесив крест на шею, Егор поклонился и вышел.
  - Ну и дела! - подумал он. - Как бы ещё в родне не оказаться у князя-то.
  Но тут же загоревал, как ему всё-таки извести приветливого хозяина. Ведь не уехать, пока дело не сделано. И что думать, чем заняться?
  А Курбский залпом выпил чарку мёда, помотал головой и потёр грудь.
  - У этого купца глаза, как у Евдокии, - глухо сказал он Острожскому. - Как бы сыном ему не быть.
  Острожский приоткрыл рот. Вот так дела! Он зачерпнул ковшичком мёду из корчаги и налил в свою чарку, надо обдумать, что и как может последовать, если купец и в самом деле царского роду.
  Подняв глаза, Острожский вдруг увидел, как его друг, принц Андрей, хлебает ртом воздух. Одной рукой он схватился за скамью, где сидел, а другой рвал ворот кафтана.
  - Эй! Сюда! - загремел Острожский, вскочив. Вбежали слуги.
  Курбский упал, его измученные глаза с тоской уставились на друга и закрылись навсегда. Князь упал на бок и больше уже не шевелился.
  
  
  До Ковно казаки добрались за четыре дня. Ехали не торопясь и никого не опасаясь. Князь Острожский выдал им охранную грамоту - гетманский чубук. Это означало, что по коронному делу едут гонцы.
  После похорон Курбского Острожский позвал Егора поговорить, спросил, куда тот поедет? Узнав, что собирается в Ковно, выдал охранный чубук и пригласил, коли будет в Киеве, заезжать к нему. Князь не забыл слова умершего Курбского, и чем чёрт не шутит, может, и правда, московский купец в царской родне. Тогда можно много чего накрутить и в Литве, и в Польше, да и в самой Москве.
  Егор не думал об этом. С поручением царским справились и ладно. Жалко немного князя, приветливый был.
  А в Ковно казак решил побывать с тайной целью. Именно там он оставил много лет назад маленькую племянницу Марину и её брата Максима. Может, получится разыскать их, да и повидаться. Ведь иной родни у него нет. Бежать тогда пришлось в спешке, на плечах уже повис Лютый - мести хотел за своего отца молодой пан.
  - Егор, - окликнул его Арефий. - Мы в Ковно то погулять успеем, или опять купецкие дела у нас?
  - Вы занимайтесь чем хотите, - повернулся к нему Егор. - Два, может, три дня там побудем и домой.
  Арефий кивнул, понимал, что надо казаку торопиться в Москву к милой своей княжне. И он, и Ефим, и Яша Бусый так толком и не знали, зачем в Литву ездили. Велел им атаман Кольцо слушаться во всем Егора и беречь его. Вот и всё. Надо было в Ковель, съездили в Ковель, надо в Ковно, и туда доскачем.
  - Только бы на Лютого не нарваться, - подумал Егор. - Хотя, откуда ему тут взяться? Лютый в Вильно сейчас служит, что ему тут делать?
  У городских ворот Ковно, что оковал когда-то железом князь Александр, толпился народ. Фискалы собирали подать с купцов.
  - Подождём? - Яша глянул на Егора.
  - Подождём, да искупаемся, - кивнул тот на Неман.
  Казаки отъехали подальше, завели лошадей в медленные воды Немана, поскоблили их пучками травы, ополоснулись сами, постирали исподнее да портянки, и развесив их по кустам, растянулись на песчаном берегу. Рядом бродили стреноженные кони, где-то в синем небе заливался жаворонок, в реке иногда всплескивала рыба.
  - Может, кулеш сварим, - Арефий потянулся. - Рогоза тут растёт видимо-невидимо. Мы на Дону его варили, когда жрать было нечего. Вкусно.
  Яша встал и приставил ладонь ко лбу, вглядываясь в сторону города.
  - Там возов полно, - сказал он. - Пока в Ковно въедем, да к трактиру доберёмся, пузо к спине прилипнет.
  - У тебя не прилипнет, - серьёзно сказал Арефий.
  - Это почему? - насторожился Яша.
  - У тебя жаба в пузе сидит, не даст.
  - Какая жаба?! - возмутился Яша. - Да я тебя!
  Он бросился на Арефия и казаки завозились на песке, пытаясь положить друг друга на лопатки. Ефим с Егором посмеялись и пошли собирать сухие ветки, а когда разожгли костёр, отправились копать корни рогоза. Варить из него кулеш доводилось всем.
  В мешке у Арефия нашёлся кусок сала, в тряпочке завёрнута пригоршня соли. А больше для кулеша ничего не надо. Два ржаных каравая, купленных утром в деревушке по пути, вот и казацкий обед готов.
  Вымытый котелок прибран, одежда высохла, можно и ехать в Ковно. Казаки заседлали отдохнувших коней и двинулись к воротам.
  - Стой! Кто такие?! - хмуро встретил их стражник. - Зачем в Ковно едете?
  Егор не успел ответить, что по купеческому делу они пожаловали, как вдруг сзади, из-за спины кто-то хрипло сказал: - Это ко мне гости приехали. Гулять нынче будем!
  Казаки оглянулись, у Егора свело колени, он сильно сжал бока коню, тот аж всхрапнул и дёрнулся.
  Сзади на вороном жеребце сидел ротмистр Лютый. А за ним десятка два усатых краснорожих литвинов.
  - Что ты друг мой долгожданный, не радуешься мне? - угрюмо спросил Лютый. - Ну, поехали, сейчас вместе посмеёмся.
  Казаки, не сговариваясь, бросили руки к саблям, но подскочившие литвины и стража быстро скинули их с коней и скрутили.
  - В ратушу? - спросил урядник.
  - Всех ко мне в дом, - Лютый пригляделся и вытащил из седельной сумки Егора пистолет, тот самый, что бросил тогда ночью в него, на Ивановой горке.
  - Спасибо, что привёз, - усмехнулся ротмистр. - Поехали, браты, сегодня забава у нас будет. Давно такой не было!
  Усмехающиеся стражники растолкали народ и ватага Лютого, подпинывая связанных пеших казаков в спину, въехала в Ковно.
  
  
  Пленников развязали и одного за другим втолкнули в подвал. Одного Егора придержали.
  - Узнаёшь? - спросил его Лютый, кивая на дом, куда привели казаков. Егор ничего не ответил, хотя помнил, как именно отсюда он выскочил, увидев мёртвого, с красной пеной на губах отца ротмистра. А вслед ему неслись крики той проклятой бабы: - Помогите! Ловите его! Убил сокола, отравил, поганый выродок!
  За казаками закрыли дверь из толстых неструганых досок, около неё встал на страже один из бойцов хоругви Лютого. Ротмистр оставил ещё четверых, для смены караула, остальных отпустил, и повёл Егора в дом. Руки у него не развязывали.
  - Садись, где стоишь! - велел Лютый, заведя пленника в небольшую комнату. Казак огляделся, дверь, окно в частом переплёте, скамья, стол. Больше ничего.
  - По рыцарским правилам надо с тобой поединок устроить, - Лютый, видя, что Егор не садится на пол, толкнул его к стене, а сам уселся на скамью, снял с себя перевязь с саблей, вынул из-за пояса пистолет и положил всё на стол: - Но ты отравитель, деньги хотел украсть, поэтому разговор с тобой будет простой. Ночью выведу из города, зарублю и в Неман сброшу. А казаков твоих завтра отправим на границу, там и отпустим. Добрых воинов трепать ни к чему.
  Вошёл один из литвинов, внёс мешок Егора и бросил на пол.
  - Обыщи его, - велел Лютый, сам встал, подошёл к двери и крикнул кому-то, чтобы принесли вина.
  - Госпожа не приехала ещё? - услышал Егор, это ротмистр спрашивал у кого-то, видать, слуги, ответа он не услышал, но Лютый продолжил: - Когда приедет, мне сообщи сразу!
  Литвин обшарил казака, нашёл за пазухой тамгу от Бельского, гетманский чубук, кису с золотыми и серебряными монетами, положил всё на скамью. Подумал, снял с Егора богатый пояс, доставшийся тому в бою за Уралом, и тоже бросил к остальному. Усмехнулся, нагнулся и вытащил из-за голенища засапожный нож. Покрутил в руках и воткнул его в стол.
  - Иди, отдыхай, - отослал литвина Лютый. Взяв у слуги кувшин и чарку, уселся на скамью, налил вина и не отрываясь, выпил. И сразу налил вторую. Эту начал цедить понемногу.
  Протянул руку, взял тамгу, почитал, шевеля губами, и отбросил на пол.
  - Московская охрана тебе тут не поможет, - усмехнулся ротмистр.
  Но к чубуку Острожского он отнёсся серьёзней. Прочитал, аккуратно положил на стол и задумался.
  Егор переступил на месте, ноги стали уставать. Лютый поднял на него глаза, сурово посмотрел, и отвернулся к окну.
  Дверь распахнулась, вбежал молодой парень. Не видя Егора, он бросился к ротмистру.
  - Приехал! - крикнул он и обнял Лютого.
  - Здравствуй, Максим, - тот поднялся и улыбнулся.
  - А это кто? - парень увидал Егора. - Московский засыльщик?
  - Нет, это мои дела, не надо тебе знать, - поморщился Лютый. - Где она?
  - Приедет вечером, у матушки с отцом на могилках прибирается. Не ждали мы тебя так скоро.
  - На неделю отпросился у каштеляна, - Лютый снова уселся. - Потом опять в Москву поеду.
  Максим взял в руки гетманский чубук, быстро пробежал глазами.
  - Ого! Коронный гонец! - сказал он и взглянул на Егора. - А почему ты его связал? Ведь нельзя их трогать.
  Ротмистр поморщился.
  - Да знаю я, - он забрал у парня грамоту. - Как быть, ума не приложу. Он моего отца отравил, помнишь, я рассказывал. Хотел его сказнить сам, но теперь не получается. Гетманский гонец, как никак. Узнает Острожский, не сносить головы.
  У Егора прошла усталость, он опустил голову и принялся внимательно слушать, о чём толкуют Максим с Лютым. Может, и ночь пережить удастся, раз такие дела.
  - Ну, а как он узнает? - пожал плечами Максим. - Если ты не скажешь, никто не расскажет.
  - Казаки с ним, трое, их в подвале до утра закрыл, они то ни при чём, отпустить надо, они и могут сказать, - признался Лютый. Выпил махом чарку и налил снова: - Будешь? - предложил он Максиму.
  Тот замотал головой, дескать, не хочу. Ротмистр постучал пальцами по столу
  - Не знаю, как быть, - он взглянул на Максима. - Ты грамотный, может, подскажешь чего?
  Тут за дверью зашумели шаги. В комнату вошли двое - толстый, низенький, седой пан в рваном кунтуше и ботах, с ним долговязый мужик, в чёрном ободранном кафтане и грязных стоптанных сапогах.
  - Писарь из ратуши с подвойтом, - решил Егор. - Кляузники. Им-то чего надо? Но чем больше народу меня видит, тем лучше. Да и Лютый уже остыл. Может, и выкручусь ещё.
  Седой пан откашлялся.
  - Пан ротмистр, - он чуть качнул головой в сторону Лютого. - Староста узнал, что ты четырёх злодеев повязал. Велел спросить, почему в ратушу не привёл, почему у себя держишь. Закон нарушаешь.
  Лютый поднялся, багровея. Но тут Максим встал так, чтобы ратушные не увидали тамгу и чубук.
  - Мы уже во всём разобрались, - улыбнулся он. - Сейчас свидетелей приведём и отправим всех в ратушу, на разбор пану старосте.
  Егор не выдержал и глубоко выдохнул, опёршись на стену. Подвойт и писарь, получив по монете из казацкой кисы, поклонились и вышли.
  - Повезло тебе! - крикнул Лютый, подскочив к Егору. Он схватил его за грудки и потряс.
  - Но помни, пёс бешеный, я из тебя душу вытрясу, - ротмистр скрутил рубаху на груди Егора так, что она лопнула. Лютый разорвал её и отошёл к столу. Тяжело дыша, он опять принялся за вино.
  - Может, его тоже в подвал? - спросил Максим. Ротмистр молча кивнул. Максим пошёл к дверям, чтобы крикнуть слугу, бросил взгляд на Егора и остановился. Он глядел на крест, выскочивший из обрывков рубахи.
  Подошёл ближе, нагнулся, внимательно всмотрелся, отошёл на шаг, и принялся вглядываться в лицо пленника.
  - Тебя как зовут? И откуда у тебя этот крест? - спросил Максим.
  - Похоже, вся Литва знает что-то про мой крест, - подумал Егор и ответил: - Мой он, от брата остался.
  Максим подошёл совсем близко, всмотрелся в глаза, вдруг закрыл рот ладонью и опрометью выбежал из комнаты.
  Сидевший за столом оторопевший Лютый сплюнул.
  - Ох, чую, будут с тобой запутки, - он вздохнул и ударил кулаком по столу: - Надо было сразу тебя рубить, ещё на постоялом дворе у Москвы.
  
  
  Утром, ещё до рассвета, в подвал казакам принесли два жбана с пивом, хлебные караваи, копчёную кабанятину.
  - Вас отпустим сегодня, - сторожевой литвин вытащил нож и бросил его на солому, покрывавшую земляной пол. - Режьте мясо с хлебом. А с купцом власти будут разбираться. Так что ешьте, пейте, а уж вечером поедете отсюда, но втроём.
  - До ветру отведи, друг, - попросил Арефий, почёсывая живот. Он сегодня хорошо выспался. Казакам вчера притащили несколько большущих снопов соломы, дали пирогов, мяса и пива. Они, понимая, что помочь Егору ничем не могут пока, от души налопались. Хватило и Егору, когда привели.
  Яша принялся расспрашивать было, что да как, но тот махнул рукой, дескать, сам ничего не понимаю. Долго не спал, ворочался, скрипел соломой, потом угомонился. А казаки всю ночь беззаботно храпели.
  Вчерашние подвойт с писарем, Лютый и Максим сидели за столом. Писарь разложил бумагу, перья и зевал, глядя в потолок.
  Два литвина из хоругви Лютого привели Егора и поставили посреди комнаты. Тот огляделся. Сегодня комната была большая, светлая, в два окна. Одно раскрыто, там шумит улица, скрипят возы, звенят подковами лошади по каменной мостовой, кто-то зовёт кого-то. Слева высокая, разрисованная цветами шелковая ширма, отгораживает целый угол.
  Один литвин уселся на подоконник, отколупнул от него щепочку и принялся её жевать, искоса поглядывая то на Егора, то на улицу. Второй охранник сел у дверей на короткой лавке, саблю поставил меж ног и опёрся на неё руками.
  Подвойт глянул на Лютого, тот кивнул.
  - Обзовись, кто таков? - спросил чиновник. Писарь широко зевнул, захлопнул рот и обмакнув перо в чернильницу, приготовился записывать.
  - Егор Калашников, московский купец, - ответил казак и покосился на Лютого. Тот видал его перед Москвой, вместе с Иваном Кольцо и знал, что купец он липовый. Но ротмистр ничего не сказал, только поморщился и угрюмо посмотрел на литвина у дверей.
  - Зачем приехал в Литву?
  Егор рассказал, что хочет начать новое дело - вино курить из зерна, а ячменя и ржи на Москве не хватает. Сговорился со знакомцами, те помогли тамгу на выезд получить и поехал по Литве искать зерно.
  - У меня контракты есть с ковельской шляхтой, - сказал Егор. - В мешке лежат. Я им задатки оставил.
  Подвойт кивнул.
  - Ротмистр ковенской хоругви, слуга каштеляна виленского обвинил тебя в убийстве своего отца, - громко сказал он. - Сознаёшься в убийстве?
  Он взял в руки жёлтый, обтрёпанный по краям лист бумаги и вглядываясь, начал медленно читать: "Душанка, дочь угорского плотника Горгина, показала, что с утра пришла к шляхтичу Доментовичу печь хлеба. Увидела, как шляхтич лежит в корчах на полу в зале, из рота бежит кровь, лицо синее. Душанка ведала, что Доментович собирает травы и снадобья, чтобы лечить лошадей и людей. Ему помогал Егорка, жилец старухи Упракойты. Когда Душанка закричала, то в дверях пришёл Егор. Она крикнула, что это он отравил пана. Егор притворился, что ничего не знает и хотел подойти к пану, но Душанка не пустила его и позвала помощь. Прибежал сын Доментовича, молодой пан. Душанка сказала, что Егор отравил его отца. После этого Егор убежал, а молодой пан схватил саблю и погнался за ним. Но не догнал".
  - Так было? - подвойт отложил бумагу. На неё уселась муха и замерла. Подвойт щелчком сбил её. Муха отлетела в сторону и ударившись об стену, упала на пол. Все, кто был в комнате, внимательно посмотрели на гудящую и крутящуюся на полу муху. Литвин, сидевший у дверей, молча поднял саблю и раздавил кончиком ножен незваную участницу дознания.
  - Говори, купец! - чиновник посмотрел на Егора.
  - Это всё враки! - ответил тот.
  Лютый начал закручивать правый ус в шило. Сторожевые литвины напряглись, они знали, что командир вот-вот закипит.
  - Душанка ко мне приставала, чтобы я с ней спал, - Егор посмотрел на Лютого. - Уговаривала отравить твоего отца и деньги у него украсть. Я отказался, хотел рассказать об этом, пришёл утром, но она меня опередила. А молодой пан, - Егор усмехнулся: - Молодой пан разбираться не стал, а сразу за саблю взялся. Если бы я остановился, сейчас бы давно догнивал в земле.
  Чуть опустив голову, Лютый внимательно слушал и двумя пальцами разворошил ус. Литвины расслабились. Но ротмистр тут же начал скручивать в шило левый ус. Стражники опять напряглись.
  - Твой отец меня учил, как людей лечить травами всякими, хотя и шляхтич он был, да не гнушался этого, - Егор посмотрел на писаря, тот быстро черкался пером по бумаге, брызгая чернилами на подвойта. Седой пан брезгливо вытирал пятна с драного кунтуша.
  - А отравила Душанка его мышьяком, - подвойт оторвался от своего кунтуша и испуганно посмотрел на Лютого. А Егор продолжил: - Он по заказу старосты ковенского отраву для крыс готовил. Я как зашёл, увидел его на полу, сразу смекнул, что к чему. Пан Доментович мне говорил, над чем работает и предупреждал, чтоб я берёгся. И посоветовал, если, мол, отравишься, сразу молоко пей. Он и Душанке сказал, чтобы не трогала ничего в его кабинете. Особенно мышьяк, он ядовитый очень. А та, видать, и сыпанула ему в пиво. Он же его по утрам целый ковш выпивал.
  Снова посмотрев на Лютого, Егор добавил: - Если бы ты за мной с саблей не бегал, спасли бы твоего отца, отпоили молоком. А деньги-то нашёл, что от него остались?
  Подвойт с писарем и стражники уставились на ротмистра. Тот закусил нижнюю губу.
  - Два пустых кошеля на полу валялись в кабинете, - нехотя ответил он. - Хотя вечером они полные были. Мы с отцом пересчитывали деньги накануне, собирались мне сбрую справить новую, как раз война с Москвой снова загорелась.
  - Как бы я деньги взял, если накануне меня в доме не было, а пришёл только утром? - хмыкая носом, спросил Егор.
  Лютый встал, разгладил усы.
  - Пан подвойт, я сердечно заявляю, что не хочу обвинять московского купца Калашникова в смерти своего отца, пана Доментовича, - сказал он и сел.
  Писарь быстро заводил пером по бумаге, приоткрыв рот.
  Седой пан почесал затылок, поддёрнул рукава кунтуша и поглядел на Егора.
  - Коли так, тогда ратуша Ковно тоже не имеет никаких претензий, - он замолчал на пару секунд, подняв глаза к потолку и шевеля губами. - Однако, за въезд в город купец московский купец должен уплатить два талера подати.
  К нему качнулся писарь и что-то прошептал.
  - И ещё за казаков, - подвойт пошевелил губами. - Восемь грошей.
  За дверями раздался шум, кто-то загрохотал сапогами. Литвин у дверей вскочил, но тут в комнату ворвались Ефим Пятница и Арефий. В руках сабли и пистолеты. Сшибив стражника на пол, они взяли на прицел Лютого и литвина, сидевшего на подоконнике.
  - Бежим, Егор! - закричал Арефий. - Яшка коней держит!
  
  
  Лютый даже не пошевелился. Как сидел на скамье, теребя усы, так и остался.
  - Не надо, - Егор повернулся к казакам. - Меня отпускают по-хорошему.
  Лежавший на полу литвин умудрился пнуть под зад Арефия, тот выругался, но саблей махать не стал.
  - Как отпускают? - изумился Ефим. - А мы из подвала сбежали, стражу повязали.
  Лютый встал, оправил кафтан.
  - Скажи своим разбойникам, чтоб оружие убрали, никто драться с ними не будет, - глухо сказал он. - А вы не бойтесь, вылезайте! - ротмистр заглянул под стол, куда забились подвойт с писарем.
  Арефий сунул пистолет за пояс, саблю в ножны и подал руку лежащему литвину. Тот сперва оттолкнул её, но потом всё же ухватился и поднялся.
  - Что ты со спины нападаешь? - заворчал он, отряхиваясь.
  Ефим стоял, свесив руки, сабля упёрлась в пол.
  - Прибери, - кивнул на неё Егор. - Сейчас поедем, только пошлину в ратушу заплатим.
  - Я оплатил уже, - Лютый угрюмо посмотрел на испуганного подвойта.
  - Так пеня набежала, вовремя надо было, - быстро протараторил писарь.
  - Десять грошей, ясновельможный пан, - подвойт быстро складывал бумаги в мешок. - Десять грошей и пан купец может спокойно жить в Ковно и делать свои дела.
  - Ждите на крыльце, вам вынесут, - сказал Лютый. - А сейчас бегом отсюда!
  В комнате остались он, Егор, Максим, казаки и два стражника. Оружие все убрали, но смотрели друг на друга с недоверием.
  - Ладно, с отцом моим вроде понятно, - Лютый расстегнул кафтан на горле и покрутил головой. - Потом ещё поговорим. Есть дела поважнее. Расскажи нам, казак или купец, как ты в Ковно жил тогда и с кем?
  Поднялся Максим, сжал ладони вместе, и не дыша уставился на Егора.
  - Откуда у тебя этот крест? - спросил он, выдохнув. - Крест с камешком красным у ног Иисуса?
  Егор подошёл к столу, поддёрнул к себе скамью, уселся, поводил плечами и пригласил присесть казаков.
  - Там Яшка с лошадьми, - напомнил Арефий.
  - Сходи с ним, - распорядился Лютый, взглянув на одного литвина. - Пусть коней отпустит, и сюда идёт.
  - Без меня ничего не говори! - крикнул Арефий Егору и поторопил литвина: - Что ты ползёшь, как вошь по гаснику?! Давай быстрее!
  Пока казаки и литвин не вернулись, все молчали.
  - Говори! - велел Лютый и снова принялся накручивать усы.
  - Много лет назад мне пришлось бежать из Москвы, - начал Егор. - Приехал в Ковно, сказался, что разбойники убили родителей. Пустила на жильё старуха Упракойты, что у сенного базара жила. Работал конюхом, потом познакомился с паном Доментовичем. Он лошадей осматривал. Увидел, что мне интересно, в помощники взял. Так четыре года с ним - помогал, сам настои всякие делал. Потом ты из Семиградья приехал. Пан Доментович сказал, что тебя жена его увезла, когда уходила от него.
  Лютый кивнул. Они тогда с Егором виделись несколько раз, но даже не разговаривали, не о чем было. Лютый презирал занятие отцовское, как неподобное для шляхтича, а слугу его и вовсе не замечал.
  - А когда ты меня зарубить хотел по навету Душанки, я убежал, - окончил Егор.
  - С кем ты из Москвы приехал?! - крикнул Максим.
  Казак замялся, искоса поглядев на него.
  - Были со мной племянница Мариночка, и дядя её, - тут он осёкся и заговорил медленней. - Дядя, брат её матери, его Максимом звали.
  Егор посмотрел на Максима, тот обхватил плечи руками.
  - И что с ними стало? - спросил Лютый.
  - Мы тогда переехали от старухи на новую квартиру, - ответил Егор, и задумчиво погладил себя по щеке. - Я купил дом на берегу Немана. Деньги у меня были с Москвы, да ещё и зарабатывал я. Соседи там хорошие были, я их иногда просил присмотреть за Мариной с Максимом.
  - Пилявские, столяр он был! - не выдержал Максим. - А тётка Саня нам пироги пекла! А крест твой я сразу узнал!
  Казаки и литвины открыли рты. Яша перекрестился.
  - Так это ты!? - встал Егор и развёл руками. - Так я же в Ковно приехал вас искать!
  - Вот и нашёл! - Лютый тоже поднялся. - Ты Марине-то кем приходишься?
  - Дядя, как и он, - Егор кивнул на Максима. - По отцу только.
  - Стало быть, вроде деверя мне будешь, а я тебе зять, - ротмистр захохотал. - Моли бога, да Марину, что не дала голову тебе вчера снести. Максим успел ей про твой крест рассказать.
  - А Марина ...? - растерянно спросил Егор.
  - Жена мне твоя племянница, - ответил Лютый. - Выходи, голубушка моя.
  Он повернулся к ширме. Та отодвинулась и в комнате показалась белокурая красавица в синем бархатном платье, усаженном жемчугом.
  - Вот он, брат твой или дядя, - начал объяснять ротмистр, показывая на Егора.
  - Я всё слышала, - улыбаясь, сказала Марина и подойдя к Егору, обняла его и расцеловала: - Спаситель ты наш! Как мы горевали, когда ты пропал! Искали тебя, но никто не знал, куда запропастился. Слышали про смерть пана Доментовича, но ведь и не подумали, что тебя ищут за это. Пилявские нам пропасть не дали, своих-то детей у них не было, так мы родными стали для них.
  - Они живы? - только и спросил Егор.
  Марина покачала головой и заплакала. Не выдержал и Максим, захлюпал носом. У Егора покатились слёзы. Вслед за ним начали сморкаться и вытирать глаза казаки с литвинами. Один Лютый мотал головой, потом не выдержал, отвернулся в угол и высморкался.
  - В доме в платок надо! - тут же среагировала Марина. - Не в поле, чай, с коня плеваться!
  - Прости, - сипло сказал Лютый. - Сейчас пировать будем. Чудеса с тобой, моя ненаглядная. Бог привёл тебе родню, а мне в приятели доброго казака. Слава богу!
  Все начали креститься и славить Иисуса.
  
  
  Третья глава. Кудеяр
  Егор решил разбить стан на берегу неширокой речки. Разожгли костёр, сварили кулеш - в кипящую крупу бросили мелко порезанного сала да копчёного мяса. Егор углядел на берегу кусты чёрной смородины, ягод ещё не было, только мелкая зелёная завязь висела на веточках, но листьев он нарвал. Нашёл ещё донника. Заварили во втором котелке и его, и смородинные листья. Аромат поплыл над тихой речушкой.
  - Подружки твои замолчали, принюхиваются, не угостишь их? - серьёзно спросил Арефий у Яши. Тот опять попался и недоумённо прислушался.
  - Какие подружки? - он приподнялся и покрутил головой.
  - Жабы да лягушки, - только и ждал вопроса Арефий.
  - Ну я тебя! - только и погрозил кулаком Яша. Он даже вставать не стал - занят был, доедал кулеш, когда остальные уже от души наелись.
  - Скоро темнеть начнёт, костерок притушить надо, - Ефим ковырялся травинкой в зубах. - Чтоб не увидел кто-нибудь. Места тут известные, разбойничьи.
  - Да какие уж разбойники, - Арефий снял с костра кипящий котелок с настоем и накрыл лопухами, пусть постоит немного. - Тут недалеко Крапивный городок был, так его крымчаки лет десять назад спалили дочиста. Народишко разбежался. С утра ни одной жилой деревни не видали, всё порушено.
  В речке заплескалась рыба. Видать, жерех гонялся за мелочью. Солнце уходило на закат, и обрадовавшись наступающей прохладе, в прибрежных кустах зачирикали птички.
  - Я тогда насилу ушёл из Крапивны-то, - Арефий снова улёгся на траву. - Две стрелы в меня всадили татары, да бог миловал, зажило всё.
  Егор опёрся на локоть и сорвав травинку, принялся её жевать. Сейчас чаю попить, да надо будет переходить на другое место. Он уже присмотрел, где спать. Шагов пятьсот ниже по течению. Хотя и не видели они никого с утра, когда ехали, но поберечься надо. Казачья привычка - ночевать не там, где вечеряли, а подальше. Вдруг кто заметил огонь или дымок у костра, да потом в темноте в гости пожалует с кистенём да топором.
  Разлили по берестяным кружкам чаю, попили, покряхтывая. Смородина дала душистый аромат, а донник прибавил медового вкуса. Котелки помыли, огонь залили, сели на коней и переехали на другую полянку, возле трёх дубов, на другом берегу, подальше от кострища.
  Лошадей расседлали, стреножили, пустили пастись, а сами улеглись под деревьями. Неугомонный Ефим залез на дуб, что повыше остальных, осмотрелся. Тишина везде и покой. Только пробежала лисица, опустив голову, выискивала себе поживу. Да в небе кружил орёл, высматривая добычу.
  Нигде не дымка, ни огонька. Вдалеке, на востоке темнели дубравы, завтра туда путь надо держать. Крапивна, потом Белёв, а там уже и Москва скоро. Дня три пути ещё осталось казакам.
  Первую половину ночи Егор сам решил караулить. А потом его сменит Яша. Наевшийся до отвалу Бусый уже лежал на правом боку, положив рядом саблю и пистолеты, голову примостил на седло. Солнце ещё закатывалось, а он уже спал и похрапывал.
  Арефий с Ефимом о чём-то негромко переговаривались, потом тоже завалились спать. Летние сумерки неспешные, подкрадываются тихонько. Вот и от солнца осталась только красная полоса на закате. Небо чистое, завтра вёдро будет.
  Птички замолчали, тоже, поди, на ночлег умостились среди веток черёмухи, ольшаника да ивняка. Рыба перестала плескаться в речке, только бегущая вода шуршала осокой да камышом. Ночь опустилась на русские равнины.
  Егор сел к дубу, прислонился к нему спиной, глянул на восток. Там уже проклюнулись первые звёздочки. Скоро всё небо зальют своим мерцающим светом.
  Налетел ночной ветерок, зашуршали дубовые листочки, Егору на колено упала сухая веточка. Он отбросил её и задумался о том, как ему повезло: нашёл Марину и Максима, примирился с Лютым, который, возможно, и не уверен до конца в его невиновности, но с женой ссориться не станет, любит её очень.
  Поручение царское исполнил. Не так конечно, как тому хотелось, но Курбский то умер и пусть кто скажет, что не от порчи Егоровой. Но надо поскорее с Москвы утекать, а то заставит ещё кого-нибудь морить. Опять же, как тут убежишь, Ирина остаётся. Как вспомнил, так сердце казачье защемилось, тоскует по княжне.
  Где-то хрустнуло, потом снова затрещало. Что это? Егор вытащил пистолет, устроил поудобнее, чтоб сразу в руку - саблю, прислушался, тишина. Может, кабан бродит или медведь? В здешних лесах кого только нет. Стадо зубров видали днём, оленей.
  Нет, никого. Тишина.
  Звёзды залили казачью стоянку тем лёгким призрачным светом, что невозможно передать словами. Тихо спали казаки, только Яша иногда постанывал, видать, лишка кулеша употребил, а может, лихие сны привиделись.
  Егор встал и поводил плечами, размять мышцы и тут кто-то мягко обхватил его со спины. Зажали рот, прижали руки к телу, сноровисто обмотали ноги верёвкой, он и дёрнуться не успел.
  
  
  Через минуту все казаки были спелёнуты. Какие-то тени собирали их мешки и сёдла.
  - Распутай лошадей, да положи их сверху, - сказал кто-то басом.
  - Вы кто такие шустрые? - Арефий скорчился, пытаясь сесть. - Вот вам от царя попадёт!
  - Нам московский государь не указ, - пробасил тот же голос. - У нас свой атаман есть, покруче царя! Грузи их, браты!
  
  
  До полудня казаки просидели в яме, слушая разговоры караульщиков, что, дескать, если атаман добрый будет, то велит просто повесить, а злой, так мучить начнёт.
  - Из толстомордого душу по ниточке вытянет, - доносилось сверху. - Помнишь, как стрельца того пытали? Ох, и ревел он.
  - Да, к засыльщикам атаман крут, - подтверждал кто-то. - Может и шкуру содрать.
  Яша Бусый щупал свои щёки, заросшие пегой бородой, и хмуро поглядывал наверх. Арефий сочувственно покачивал головой. Егор сидел молча.
  - Я за всю жизнь только раз попался, - Ефим Пятница стряхнул с рукава мокрицу. - Когда на Волге купецкий караван хотели на дуван пустить, а нас поймали. Еле утёк. А тут второй раз за месяц вяжут. Что-то судьба шутить нехорошо начала.
  - Планида такая, - Арефий подпрыгнул, пытаясь достать рукой до края ямы. - Вон Яша у нас жрёт в три горла, так ему сразу карачун придёт. А был бы поскромнее, тогда бы всё равно намотали бы вокруг горла.
  - Это почему? - Бусый угрюмо посмотрел на него.
  - Кому-то всегда везёт меньше других, - пояснил Арефий. - В нашей станице это ты.
  - Исповедаться надо, - буркнул Яша. - Грехи замолить, может и счастья побольше будет.
  - Атаман тебя исповедает, недолго уж осталось, - подбодрил его Арефий.
  Сверху посыпалась земля, в яму спустили сосновый ствол с обрубленными на пол-локтя ветками.
  - Вылезайте! - крикнул караульщик.
  Разбойничий табор раскинулся привольно. Егор прикинул, здесь человек двести было. Горел десяток костров, вдалеке, на большой поляне бродили десятка четыре коней, тут и там стояли телеги с поднятыми оглоблями.
  Вдруг к Арефию подскочил невысокий разбойник в изодранном полушубке и вязаном колпаке.
  - Здорово! - крикнул он и обнял казака. - Живой!
  - Постой, - Арефий отстранился. - Да это Влас! Влас - вшей натряс! Ты что ли?
  - Я! - и разбойник заулыбался. - Это вас ночью взяли? Ничего, с атаманом потолкуете, а коли живы останетесь, то приходи ко мне, я вон там, у крайних телег. Две баклаги вина полные. Жду!
  Влас убежал, караульщики толкнули в спину замешкавшегося Яшу.
  - Иди, мордастый, вино не для тебя!
  - Много болтаешь, - огрызнулся тот. - Зубы береги, когда с казаком ермацким говоришь!
  Шатер атаманский из алого шёлка, в четыре рамки сделан, на входном пологе полумесяц вышит со звёздами. Казаков поставили рядом, велели ждать.
  - Да мы не убежим, - Арефий почесал живот. - Я на голодное пузо бегать не люблю.
  Седой, высоченный атаман в охабне синей парчи - длинные рукава связаны за спиной, руки просунуты в прорезях на локтях - булаву держит. Перепоясан поясом, шитым золотой нитью, сапоги алой кожи, глядит сурово на пленников.
  - Кто тут Калашников? - спросил он.
  Егор посмотрел ему в глаза.
  Похлапывая по ладони булавой, изукрашенной цветными каменьями, атаман с прищуром глянул на него.
  - По тамге и гетманскому чубуку ты вроде купец, а посмотреть, так казацкого бродяжьего племени, - сказал он. Стоявшие рядом разбойники захохотали.
  - Не пойму я, что это у тебя и московские и литовские грамоты есть? - продолжил атаман. - Может, ты засыл какой? А?
  - Ездил в Литву по делу от Богдана Бельского и Бориса Годунова, - ответил Егор. - Вино курить они решили, а меня выбрали, так как не жалко казака пришлого потерять.
  - А чего ты пришлый?
  - Мы от Ермака к царю с посольством приехали, - встрял в разговор Яша. - А тебя я знаю. Ты Кудеяр!
  - Верно говоришь, - атаман глянул на него. - А ты кто таков?
  Яша Бусый подбоченился, бороды погладил, подбородок повыше задрал.
  - Мы казаки Ермака Тимофеевича и московского царя верные слуги! - важно сказал он. - А будет нам заминка в пути или какое неуважение, то можно и шкурой поплатиться!
  Разбойники посмотрели на атамана, как бы спрашивая, сразу пленников сказнить, или помучить для удовольствия? Кудеяр помолчал немного, потом захохотал. За ним хрипло засмеялись его ватажные.
  - Отважный ты казак, сразу видать, - атаман повернулся к своим, высматривая кого-то: - Ахмет! Верни им сбрую и лошадей, - и глянул на пленников: - Ермака я знаю, когда-то вместе на Волге варначили. Добрый казак, да и вы смельчаки. Вы трое, идите, отдохните, да выпейте-закусите. А с купцом Калашниковым я поговорю сам. Пойдём в шатёр, разноглазый.
  
  В углу шатра навалены на землю подушки, много, больше десятка. Большие, цветастые. Атаман уселся на одну из них, ноги скрестил. Бросил подушку Егору - садись!
  - Не стану тебя, колдун, расспрашивать, зачем в Литву ездил, зачем у князя Курбского гостил, - Кудеяр налил из меха в серебряный кубок жёлтого вина и подал Егору. - То мне совсем не к интересу. Скажи, ты из Москвы самой или казакуешь по украйнам?
  Егор отпил сладкого вина - аж в горле запершило, закашлялся, вытер слёзы и поставил кубок на землю.
  - Благодарю тебя, атаман Кудеяр, - сипло сказал он. - А почему ты меня колдуном зовёшь?
  Атаман опять засмеялся, вытер глаза, порылся в подушках, вытащил ещё один кубок, побольше первого, и до краев заполнил вином.
  - Глаза у тебя, как луг разнотравный, такие только у колдунов и есть, - он отпил из кубка. - Хорошее вино. Сладкое, для стариков и девушек. Ладно, отвечай давай.
  Егор откашлялся и рассказал, что сам он купецкий сын, пришлось много лет назад в Литву бежать от опричников, потом ушёл на Волгу, где и казаковать начал. С посольством Ермака вернулся в Москву, а там попался на глаза Бельскому да Годунову. Они решили вино курить из хлеба и послали его в Литву зерно искать да покупать.
  - Не всё ты мне рассказываешь, - склонив голову и глядя исподлобья, сказал Кудеяр. - Да бог с тобой, мне это и не нужно. Дело к тебе есть у меня, слушай.
  Атаман, опершись на землю, поднялся, подошёл к пологу, выглянул, и вернулся.
  - Приедешь в Москву, царю скажешь, что Шуйским не нравится его сноха Ирина, что сестрой Бориске Годунову, - Кудеяр снова отпил вина. - Хотят они его разженить и другую ему подыскать, из своего рода.
  У Егора свело в животе. Он и так был не рад, что угодил на дело с Курбским, боялся, что потихоньку расправятся с ним, чтоб никто не узнал об этом. А сейчас его посвящали в такие тайны верхних людей, что без головы можно было запросто остаться.
  - Поклонишься Ивану, передашь привет братский от Кудеяра, - продолжал атаман. Егор всмотрелся в него, брови то у разбойника также на переносье сурово сходятся, как у царя. Они и впрямь братья? Или почудилось? И зачем он только из Сибири в Москву поехал, затосковал Егор. Он ничего не боялся, и сделать мог многое, но во всех этих тайных игрищах не знал, кому верить, откуда удара ждать. Верно Ермак говорил на проводах: От царя дальше, проживёшь больше. Сам-то не поехал, да и Егор мог не ехать, да уж больно захотелось Москву поглядеть, столько лет не бывал в златоглавой. Сейчас расхлёбывай, казак, чужую кашу!
  - Не пустят меня к царю, поди-ка, - сказал он. - Я с ним только раз и перемолвился, когда на Лазареву субботу на кулачках бился с московским бойцом.
  - Ну, так Годунову расскажешь, - пожал плечами Кудеяр. - Ему тоже интересно будет знать, что его сестру норовят в монастырь упечь. Он Ване расскажет, тот тебя к себе призовёт, вот тут мой привет и передашь. Соскучился, поди-ка, Ванька-то по братскому слову.
  Он подмигнул Егору. Тот поёжился. Крут и скор на расправу Иван Васильевич, братьями только государей других стран считает, да и то не всех. Про это Егор слыхал от Ивана Кольцо. Как он скажет ему привет от Кудеяра, так на колу ему и болтаться.
  - Больше нечего ему сказать, - атаман задумался. - Князя Курбского нет больше, после того, как ты к нему съездил.
  - А про Шуйских-то откуда знаешь? - у Егора в голове чуть зашумело, это вино ударило и он осмелел. - Меня ведь спросят.
  - Не спросят, - усмехнулся Кудеяр.
  В шатёр забежал разбойник.
  - Батька! Сторожевые гонца прислали, идёт орда, сотни три, - запыхаясь, сказал он. - Сегодня у Черебети станут ночевать, потом дальше двинут.
  - А мы их завтра и встретим, - вскочил атаман, повернулся к Егору: - Завтра с утра со своими казаками двигай на Белёв, с нами вам больше не по пути. Жалко, не увидишься с Гойдой. Он из Москвы сейчас должен выехать. Но бог доведёт, свидитесь!
  Кудеяр выбежал из шатра, закричал, отдавая команды. Егор вышел, пошатываясь. В таборе началась суета. Но казаку было не интересно. Его подхватил под руку невесть откуда взявшийся Арефий и утащил к телегам, где Влас угощал гостей. Там Егор улёгся на телегу, полную сена и уснул, только сапоги успел стащить, да кафтан расстегнуть.
  
  
  Ехали, посматривая по сторонам. Хоть крымчаки и были верстах в тридцати, но их разъезды могли показаться и здесь. Ефим проверил свой лук, натянул на него тетиву и держал в руке.
  Часа через два езды казаки въехали на лесистый холм, остановились. Прищурясь, Егор огляделся. Далеко позади он увидел, как на поляну у речки высыпала толпа пеших, и вскоре там затянуло дымом.
  - Палят по татарам, - Арефий приструнил коня, вдруг заволновавшегося.
  - Что это с ним? - подался вперёд Яша. - Никак чует кого?
  - Лошадей учуял! - Егор приподнялся на стременах. - Крымчаки близко. Ходу, браты!
  Казаки понеслись вниз по склону. Сбоку, из-за густого орешника вынеслись татары. В лохматых овечьих шубах и шапках, они заулюлюкали, засвистали. Их кони с густыми гривами и длинными хвостами сразу взяли в намёт. Впереди нёсся в жёлтой шапке и сверкающей кольчуге предводитель. Он выхватил лук и почти не прицеливаясь, послал стрелу в сторону казаков. Та свистнула прямо перед носом Егора.
  - К реке! - закричал Яша. - В кустах засядем, не возьмут!
  Егор оглянулся - татары не стреляли, шестеро, что неслись впереди, держали в руках арканы. В полон хотят взять. Опять вязать будут! Да что за поездка у них, всё время в верёвках, что ли, время проводить?
  Скакавший впереди мурза опять выстрелил. Стрела ударилась в морду лошади Арефия, но угодила в железный набор узды и отскочила. Лошадь дёрнулась и понесла в сторону.
  По полю от татар не уйти, кони у них скорее казацких бегут. Егор оглянулся, крымчаки уже совсем недалеко, зубы скалят, арканами машут. Арефия лошадь унесла в лес, за ним сразу четверо татар свернули.
  - Давай, давай! - орал Яша и хлестал своего коня плёткой. Ефим вытащил ноги из стремян, крутнулся в седле и уселся задом наперёд. Быстро выхватывая стрелы из заплечного саадака, он принялся пускать их в приближающихся татар. Сразу двоих сшиб на землю. Остальные пригнулись ниже, спрятавшись за гривами. Мурза, оказавшийся справа от Ефима, выхватил из колчана три стрелы, две схватил зубами за древки и целясь, выстрелил в Ефима. Стрела ударила его сбоку в грудь, пробила кафтан, рубаху и воткнулась в левую руку.
  - Айла-ла! - завопил мурза, успев подхватить выпавшие изо рта стрелы. Ефим отбросил свой лук, опять крутнулся и вцепившись в гриву коня, начал дико орать тому в ухо. Испуганный конь понёс так лихо, что опередил Егора с Яшей.
  Крымчаки поднялись из-за грив своих лошадей, завопили и опять замахали арканами.
  Они уже были в полусотне шагов, когда конь под Егором споткнулся и тот, едва успев выдернуть ноги из стремян, кубарем вылетел из седла и закрыв голову руками, покатился по земле. Вскочив, казак выдернул саблю из ножен - пистолет выпал из-за пояса, и приготовился встретить противника. Но трое крымчаков, подскакавших к нему, не торопились приближаться. Они поскакали по кругу, шагах в десяти, ухмыляясь и покачивая арканами в руках. Егор увидел краем глаза, как Яша с Ефимом влетели на полном скаку в речку, и в два маха проскочив её, вынеслись на другой берег. Не останавливаясь, и не оглядываясь, они понеслись дальше. Татары за ними не погнались.
  Мурза поднял лук повыше и быстро выпустил три стрелы. Те по дуге понеслись вслед казакам, но те, даже не глядя назад, вдруг разъехались в стороны, а потом вновь поскакали рядом. Стрелы воткнулись в землю. Усмехнувшись, мурза развернул коня и поехал к Егору, крутившемуся среди трёх татар. За мурзой подъехали остальные.
  - Эй, казак, руки давай, вязать тебя будем, - оскалился один из крымчаков. - В Стамбул тебя продадим, ты молодой, красивый, много золота нам дадут.
  Подъехавший мурза надменно глянул на Егора и что-то гортанно крикнул. Тут же над казаком взвились три аркана. У Егора вспотела ладонь, сабля едва не выскользнула, он пригнулся и отпрыгнул в сторону, но на него уже обрушились тяжёлые верёвки. Один из арканов затянулся на сабле и её немедленно выдернули из руки. Второй аркан зацепил ухо - жёсткий конский волос ободрал кожу на шее и щеке. Егор нагнулся и выхватил нож из-за голенища, но тут вдруг ударил нестройный залп. Один татарин выгнулся спиной вперёд и рухнул на гриву коня.
  Мурза мгновенно оглянулся. Из рощицы, куда конь унёс Арефия, вынеслись всадники, десятка два. Выпалив пару раз из пистолетов, они выхватили сабли и улюлюкая, неслись к татарам. Четверо на ходу начали стрелять из луков.
  Со всей силы стегнув коня, мурза громко что-то крикнул и крымчаки помчались прочь, вдоль берега речки.
  Егор стоял, вытирая пот и кровь с лица, сжимая в руке нож.
  - Здравствуй, дядя, - к нему подскочил, круто завернув коня, Лютый. - Как ни поеду я в Москву, так обязательно тебя встречу. Да саблю подбери, чего она валяется.
  
  Где-то загрохотало, потом треснуло так, что над Вильно взлетели птицы.
  - Гроза идёт, - Пётр Скарга выглянул в окно. Но небо было ещё чистым, ни облачка.
  - Это с востока накатывает, - Антон Поссевин оторвался от бумаг, он готовил ответ в Рим. - Лето душное в этом году. Дождь сменяется жарой и так уже почти месяц, у меня ноги болят от сырости.
  Скарга вернулся за стол и взял письмо из Ватикана. Генерал ордена иезуитов писал, что главное заключить унию с царём, на любых его условиях, только при подчинении римскому престолу. Обходиться с московским государем вежливо, всячески восхвалять его и намекать, что он властелин всего Востока.
  - Лесть наше оружие в борьбе с могущественными владыками, - Скарга положил письмо на стол. - Полагаю, что московиты не устоят.
  - Они очень хитры, - усмехнулся Поссевин. - Таких людей я ещё не встречал. Могут обещать что угодно, а потом отказаться от своих слов, дескать, государь не велел, а им, рабам царским, нельзя против его воли идти.
  - Давайте, советник, подумаем, на кого мы сможем опереться, когда заключим унию, - опять поднялся Скарга. - Вы знаете многих в Москве.
  Поссевин задумался. Идти обычным путём, набирая детей шляхты в свои академии и воспитывая в них верность престолу святого Петра, в Московии вряд ли получится. Упрямый и своенравный народ. Если уж в Литве и Польше шляхтичи бунтуют, не желая подчиниться Риму, то в дикой Москве сопротивление будет ещё сильнее.
  - Надо выбрать несколько влиятельных семей, - сказал он. - И помочь им стать ближе к престолу. Сделать их первыми советниками царя. Причём, необходимо действовать на перспективу. Мне сообщали, что князья Шуйские не очень довольны Годуновым и его родичами. Те забрали себе много власти.
  - Предлагаете столкнуть их? - оживился Скарга.
  - Не сейчас, - мотнул головой Поссевин. - Распри при дворе не нужны, нельзя пугать царя. Потом, когда у власти окажется его наследник. Смотрите, ректор, Годунов патронирует английских купцов. Этим недовольны влиятельные дьяки Щелкаловы, они связаны с голландскими торговцами. А Шуйские защищают интересы московских купцов, а через тех действуют армянские, кизилбашские и османские торговые дома.
  Скарга прошёлся по комнате. Снова загремело за окном. Небо уже затянуло чёрно-серыми тучами, иногда они освещались изнутри бледными молниями и через несколько мгновений грохотал гром.
  - Я запомню ваши слова, советник, - задумчиво сказал ректор. В окно ударил порыв ветра, бумаги сдуло со стола, они разлетелись по комнате. Иезуиты бросились их собирать.
  - Собирался наведаться в ратушу, поговорить с каштеляном, - Поссевин закрыл окно, в которое почти сразу ударили капли дождя. - Да сегодня ведь суббота, он в баню пойдёт.
  - Дикари, - поморщился Скарга. - Сидят в жарком помещении, потеют, потом скоблятся плетёным лыком. Ещё со времён Гиппократа известно всему цивилизованному миру, что все болезни от воды, а литвинам и московитам это нипочём. И суббота для них святой день, как для иудеев. Только нагревать себя и охлаждать. Я как-то сделал замечание каштеляну, что негоже ему, как простолюдину, голому быть на виду у слуг.
  Поссевин повернул к нему голову, он знал крутой нрав каштеляна, он мог и иезуита плетью опоясать.
  - Обиделся на меня, - Скарга развёл руками. - Как веру христову защищать, с османами воевать, так у Литвы времени нет, а как по баням ходить, так есть.
  - Я видел, как московиты себя ветками бьют, - добавил Поссевин. - Ужасное зрелище, вроде наших флагеллянтов. Связывают в пучок березовые ветки, распаривают их в кипятке и хлещутся до одури. Причём если сам себя плохо изобьёт, просит кого-нибудь хлестать себя без пощады.
  Пётр Скарга выпучил глаза.
  - Не может быть?! - вскрикнул он. - Зачем же они так делают? Флагеллянты бичуют себя во славу Христа, а московиты?
  - Смысл этого уловить трудно, так как они и сами не знают, - пожал плечами Поссевин. - И бьют друг друга так, что лишаются чувств. Таких выносят из бани и обливают холодной водой. Очухается, придёт в себя и снова продолжает хлестаться ветками. Забавно то, что царь Иван числит свой род от римского императора Августа, называет Москву Третьим Римом, и знать не хочет, что в те времена мокрыми ветками пороли провинившихся легионеров. Для московитов это радость. А ещё они едят очень много чеснока. Причём, когда зевают, крестят рот, по их мнению, так они оберегаются от чертей. Но изо рта идёт такой запах, что, я думаю, никакой чёрт его не выдержит!
  - Дикари! - помотал головой Скарга. - Ничего, после унии не спеша заведём московитов в цивилизованное русло жизни. Как вы думаете, ротмистр Лютый уже доехал до Москвы?
  Поссевин глянул на окно, там, на стекле распласталась плёнка воды, дождь хлестал с неистовой силой.
  - Если грозы застанут его в пути, дороги развезёт, замедлится наш гонец, - предположил он.
  Скарга вздохнул, уселся за стол и принялся вновь перебирать бумаги. Поссевин сел рядом и продолжил писать ответ генералу своего ордена. Вдруг ректор поднял голову.
  - Скажите, а что вы слышали про библиотеку царя? - спросил он.
  Поссевин оторвался от бумаг и нахмурился.
  - Будучи в Москве, я не интересовался этим делом, но слыхал, что у царя большое собрание книг, - положив перо на подставку, он задумался: - Да, кто-то говорил мне об этом.
  - Я знаю, видимо, больше, - Пётр Скарга встал и обхватил плечи руками. - Его бабушка Софья вывезла с собой из Ватикана множество книг. Причём, она приобретала их как в Риме, так и ей привозили также фолианты из Константинополя.
  Поссевин хмыкнул.
  - Зачем они нам? - спросил он.
  - Во многих византийских книгах содержится ересь, - Скарга прошёлся по комнате. - Ересь, которая может угрожать истинной вере.
  Тут вскочил и Поссевин и хлопнул себя по лбу.
  - Так что, коллега, я полагаю, что библиотека царя должна оказаться в наших руках, - окончил ректор. - После тщательного отбора часть этих книг должна быть уничтожена!
  - Да будет так! Аминь! - согласился Поссевин.
  
  
  Четвёртая глава. Шуйский
  Новые сапоги жёлтой кожи оказались тесноваты, глава Посольского приказа Андрей Щелкалов морщился, отрывался от бумаг, вставал и прохаживался по горнице, наваливаясь на ноги всем телом на каждом шаге.
  - Разнашивать надо, - думал дьяк. - Или портянки толстоваты? Из-за этого жмёт, поди?
  Он уселся на скамью, закряхтел, поднимая левую ногу на правое колено. Мешало пузо, которое отрастил, сидя в царских приказах. Оскалившись от натуги, Щелкалов стянул сапог, ноге сразу полегчало. Размотал шерстяную портянку, пошевелил покрасневшими пальцами, подумал и решительно снял и второй сапог.
  Портянки дьяк бросил на скамью и прошёлся босиком. Но тут же ударился мизинцем ноги об угол сундука, зашипел, плюнул и прихрамывая, вернулся за стол.
  Только что приехал гонец из Ковно от московского посольства, ехавшего к императору, в Вену. Сообщал дворянин Иван Лодыженский, что видел по пути, что говорят в разных городах. Такой порядок - рапорты с дороги отправлять, завёл Щелкалов не так давно для посольств, и не зря. Полезные новости можно было узнать, и не с отсрочкой на месяц или полгода, как бывало ранее, и не слухами, по крупицам собранным, пользоваться.
  "Писарь Вдушёнок из ратуши, напившись пьяным, кричал в кабаке, что его подвойт обманул. За московского засыльного купца, который пана Доментовича убил, взял откупные, да с писарем не поделился", - читал Щелкалов, потирая пятки босых ног друг об дружку. Хотя и лето, но от пола тянуло холодом, дожди в Москве шли вторую неделю.
  Дьяк повертел головой, увидел портянки, сморщившись от неловкого движения, не вставая, дотянулся до них, тяжело выдохнул, обмотал ноги. Стало теплее и Щелкалов принялся читать дальше.
  "Это слыхали наши стрельцы, что в кабаке сидели, - дьяк покрутил головой, только бы пировали, собачьи дети! но в этот раз хоть с толком. Продолжил: - Вдушёнок им плакался, что ротмистр Лютый двойную пошлину за купца оплатил и ещё от себя талеров насыпал, а жадный подвойт только два гроша ему и сунул".
  Щелкалов откинулся назад, на стену, завешенную кизилбашским ковром, задумался. Лютого он хорошо знал, знал и то, что хочет он за отца отомстить казаку этому, что царь через Бельского с Годуновым в Литву послал. Припомнил и разговор с ним два месяца назад. Неужели этот казак и есть тот купец? Чего он в Ковно делал? Велено было ему, как ведал Щелкалов, ехать через киевское воеводство в Ковель, к Курбскому. Странно это, и ещё непонятно, отчего Лютый, который этому казаку чуть голову не снёс на Москве, даже засаду устроил на Ивановой горке, откупил его? Может, другой купец? Надо поспрошать, когда вернётся казак. Или он сбежал? Ведь про Курбского никаких вестей нет. Ладно, подождём.
  "Староста ковельский рассуждал, что король отнимет у детей князя Курбского ковельское староство, - прочитал он дальше и поднял брови, интересное началось, самое интересное. - Князь Андрей волею божией помер наутро после Вознесеньего дня. Сказывали, у него внутри лопнула жила сердечная. Князь Острожский, сказывают, гостил у него, и поехал после похорон в Вильно, просить за детей Курбских".
  Щелкалов перекрестился, подняв глаза на иконы, перед которыми тускло мерцала лампадка.
  - Царствие тебе небесное, раб божий Андрей, - пробормотал он и вздохнул. Посидев бездвижно минутку, дьяк проглядел грамоту Лодыженского, но более ничего интересного не усмотрел.
  Вытащил ноги из-под стола, досадливо глянул на тёплые, но чересчур уж толстые портянки и крикнул слугу. Когда тот вбежал, велел принести портянки льняные.
  - На шестке у печки сушатся, - сказал Щелкалов. - Потряси их от пыли да сажи, и тащи быстро сюда. Пошёл!
  Пока слуга бегал, дьяк собрал бумаги, босиком дошёл до сундука и уложил их в него. Ключ от сундука сунул в тайный ящик стола.
  Вскоре, переобувшись, Щелкалов уже велел запрягать возок, ехать к государю. Тому никто ещё не сообщил о смерти Курбского. За такую весть Иван Васильевич должен хорошо наградить.
  Уже сидя в тесном, обитом изнутри золочёной бумагой возке, дьяк размышлял, говорить или нет царю про купца и Лютого? Решил: спросит если, так скажу. А нет, так и не скажет. Казака-колдуна Бельский с Годуновым посылали, пусть и отвечают за него. Посольскому приказу никакого дела до того оборванца нет.
  
  
  Тёплый пар окутывал тёмную мыльню - поднимаясь вверх, собирался каплями на потолке. Они набухали, падали вниз, на потного банщика, но тот, мокрый с головы до ног, не обращал на это внимания.
  Царь лежал на сыром полке лицом вниз, вытянув руки вдоль тела. Банщик не спеша растирал его огромное тело мягкой намыленной тряпкой.
  - Справа по боку пройдись, - невнятно сказал Иван Васильевич. - Вот так, хорошо.
  Он лежал с прикрытыми глазами и от тепла, сырости его начало клонить в сон. Так бы и уснул здесь, в уютной мыльне. Только тут у него проходила боль в животе и спине, переставала отдаваться в висок острая боль - будто иголкой кто-то тыкал.
  Надо идти, скоро вечерня. Отстоять да Годунова выслушать, что там, какие новости по женитьбе на английской царевне. Фёдор Писемский, думный дворянин, опытный служака и удачливый воевода, с прошлого года сидел в Лондоне, для вида договариваясь о военном союзе против Батория, на самом деле решая вопрос о женитьбе московского царя на Марии Гастингс, племяннице королевы Елизаветы.
  Иван Васильевич пустил это дело в обход Посольского приказа, полагая, что дьяк Андрей Щелкалов и так слишком много знает. Поэтому вопросом брачного союза с англичанкой занимался Годунов.
  Шаркая тяжёлыми ногами, царь поднялся в горницу. На столе парил горячий сбитень в серебряной ендове, после мыльни хорошо такого испить. Годунова ещё не было.
  - Бегает где-то Бориска, - мельком подумал царь. Попил сбитня, встал, подошёл к окну. По двору, скользкому от недавнего ливня, бегала курица, растопырив крылья, за ней гонялась неуклюжая толстая баба-повариха. Тихонько подойдя, баба кинулась на курицу, та, махнув крыльями, отлетела в сторону, повариха упала и заворочалась в мокрой траве.
  - Колода бестолковая! - поморщился Иван Васильевич. Отвернулся, подошёл к столу. На краю лежала книга. Это были записки императора Траяна. Он сел на лавку и полистал страницы, подёрнутые желтизной. Нашёл любимое место, где римский император описывал поход в Месопотамию.
  "Пройдя же холмы, войско вышло на берег реки, - читал царь. - Отсюда начинал свой путь в Индию царь Александр. Здесь он разбил войска могущественных персов и двинулся дальше, в сторону восхода солнца. Но я не Александр, мне не дано идти туда, в страну чудес, мой долг не покорять новые страны, а сохранять величие Рима. Помнить об этом должны все, кто правит Римом".
  Царь вздохнул, всё верно писал Траян, великий император и дальний родич московского правителя. Величие своей страны, вот что нужно сохранять, а не гоняться за новыми землями. Он вспомнил, как когда-то Адашев и Сильвестр чуть ли не силой заставили его идти войной на Казань и Астрахань, отнимать Ливонию. Хорошо, что в Крым не сунулись. И сейчас, когда Строгановы сообщили о победе над Кучумом, ему стало страшновато. Он еще не забыл унижения, когда стоял десять лет назад перед надменными послами крымского хана и в рубище и едва не умолял их о пощаде.
  - А книги? - вдруг обожгла его мысль. - Если иезуиты встанут возле Фёдора, что с книгами будет? Увезут, поди-ка, в Рим, откуда их бабушка Софья привезла?
  Закрыв книгу, царь опять отошёл к окну. Огромная библиотека хранилась в Грановитой палате, особом месте, куда вход был только ему и царевичу Ивану - Фёдор не интересовался книгами.
  Не видя, что по двору торопливо шагает Щелкалов, Иван Васильевич, сжав кулаки от волнения, думал, как спасти библиотеку. Он был уверен, что рано или поздно иезуиты сгинут на Москве, но сохранят его род при власти. Его потомки-правители сильной, крепкой страны получат от него старинные книги, напитанные мудростью веков. Только где же прибрать, куда укрыть?
  Додумать царь не успел, в дверь легко стукнули и через пару секунд в горницу сунулся Гаврилка.
  - Дьяк Щелкалов пожаловал, великий государь, - негромко сказал слуга.
  Очнувшийся от дум царь нахмурился и кивнул, дескать, зови.
  Войдя с поклоном, глава Посольского приказа подошёл к государю вплотную и оглянувшись на дверь и окно, прошептал: - Князь Курбский умер!
  
  Дав передыху москвичам на пару часов, снова припустил дождь. И опять, как всю весну, с молниями и небесным грохотом.
  Годунов выглядывал из конюшни, морщился. До крыльца пройти шагов двадцать, так промокнешь насквозь. Рядом стоял конюх, тоже морщился и выпятив нижнюю губу, сокрушённо качал головой, сочувствуя боярину.
  - Что ты башкой трясёшь? - зло спросил Годунов. - Почему у тебя даже рогожи никакой нет?
  - Нету, барин, нету, - закивал конюх.
  - Тьфу! - сплюнул Годунов. - Дурак какой, прости господи!
  Конюх развёл руками, дескать, и не поспоришь.
  - Уйди отсюда, - Годунов махнул ему рукой. - Не торчи тут. Дождь кончится, выводи упряжку, к царю поеду.
  Он был недоволен собой. Третий год собирался сделать весь двор крытым, и всё недосуг. Вон как у князя Романа Голицына, заехал с улицы в ворота и сухо. Зимой снега нет.
  - Завтра же найму плотников с Ильинки, пусть меряют, что надо, что не надо, и до первых снегов чтоб сделали, - решил Борис.
  В доме его ждал Богдан Бельский. Прискакал неугомонный, успел аккурат до ливня. Вон он, окно распахнул, рукой машет.
  - Да иду я, иду, - пробормотал Годунов. Надо торопиться, к царю ехать, докладывать, что там и как в далёкой английской стране. Воевода Писемский вчера письмо прислал, надо переговорить с государем, что дальше делать с невестой его заморской. Приспичило тоже царю жениться ещё раз! Без устали баб меняет, бегай только, невест ему ищи. Уже мало московских девиц, английскую подавай! И Богдан что-то примчался, тоже, видать, что-то приключилось.
  Дождь кончился внезапно, тучи убежали с неба, и сразу же запекло солнце. С крыш ещё быстрыми струйками стекала вода, а воздух уже стал таким душным, так что Годунова прошиб пот.
  Ругаясь про себя, он зачавкал сапогами по сырой земле, стараясь не попадать в ямки от лошадиных следов, наполненные водой. Добравшись до деревянных мостков, Борис потопал ногами, стряхивая грязь, и забрызгал себе штаны.
  - Да пропади оно всё пропадом! - прошипел он сквозь зубы и пошёл в дом.
  Богдан принёс ошеломительную весть - князь Курбский умер. Причём скончался он после того, как их посланец, этот разноглазый казак побывал у него в гостях.
  - Так он в самом деле колдун? - поразился Годунов. Пробыв всю жизнь при царском дворе, он верил только себе, а ко всякому ведовству относился с подозрением.
  Бельский ходил по горнице, размахивая руками и едва не сшиб на пол полочку со стены, где хозяин клал кошель с медными монетками - для раздачи нищим.
  - Мне вчера вечером купец сообщил, Антипа Паук, он как раз из Киева вернулся, что князь Острожский заказал молебен за упокой раба божьего Андрея, - громко говорил он. - Ладно, думаю, не стану спешить с докладом. Антипа ещё толком ничего не знает, он уезжал, и случайно новость услыхал. А утром ко мне этот казак заявился.
  Годунов сел на лавку и задумался. Новость была сногсшибательной. Курбский был мужчина крепкий, на здоровье никогда не жаловался, во всяком случае не было слуха, что он болеет. Слыхали на Москве, как он воюют с панами-соседями, спуску никому не даёт, и на тебе - умер. Может, и правда, казак руку приложил? Надо порасспросить его, да аккуратнее, а то, ещё не дай, бог, самого отправит на тот свет.
  - Ты, Богдан, вот чего, - начал неспешно Борис. - Царь же велел тебе, как казак вернётся, при себе его держать, и деньги ему выдать, тысячу рублей, помнится.
  Бельский кивнул.
  - Так и сделай, - Борис потёр шею. - Чтобы он никуда не убёг, пусть лавку купеческую заведёт, торгует потихоньку и никаких дел своих колдовских! Пусть под рукой будет. я сейчас к царю поеду, надо с ним переговорить, что и как дальше. Похоже, дурят нас англичане с невестой этой, да ладно. Главное, чтоб их купцы нас здесь не обманули.
  - Дела с ними иметь выгодно, - согласился Бельский. - Только Щелкалов с Шуйскими своих голландских да кизилбашских купцов проталкивают.
  - Ну что поделать? - встал Годунов. - У кого где выгода, тот там и блюдёт её. Езжай домой, я к тебе после царя заеду.
  Потянувшись за шапкой, Богдан вдруг нахмурился. Помолчал немного и вспомнил.
  - Казак этот просил с тобой встретиться, - сказал он и посмотрел в глаза Бориса. - Дело у него важное к тебе. Очень, говорит, надо. Сообщить что-то хочет.
  Годунов хмыкнул, пожал плечами.
  - Тогда у тебя и поговорим, всё, поехал я. Царь ждёт!
  
  
  Под окном застучали шаги по брусчатке. Понц де ла Гарди вздрогнул и еле удержал в руке оловянную кружку с тёплым вином. Отхлебнув из неё, шведский наместник Эстляндии встал и подошёл к небольшому окну. Лунный свет растёкся по узкой старинной улочке длинной горы Ревеля. Вниз по ней шагал чёрный горбатый человек. Вдруг из-за угла вывернул ночной дозор и пламя факела багровым светом озарило ночного прохожего. Тот остановился и бесстрашный Понц затрясся. По кожаной куртке прохожего потекли струи крови. Она замелькала и на брусчатке - сейчас польются ручьи!
  Де ла Гарди отпрянул в полутьму комнаты, где на стене неярко горела свечка. Одним махом выпив вино из кружки, Понц схватился за голову, пытаясь унять внезапное колотьё в затылке.
  Снова застучали деревянные башмаки по брусчатке.
  "Это же звонарь, - вдруг облегчённо выдохнул Понц. - Он идёт в церковь святого Духа, к заутрене. Но почему он в крови?!"
  И снова на грозного наместника обрушился ужас. Два года назад, тоже в ночь на праздник Дня Святого Духа, шотландцы, французы, шведы, весь сброд, какой удалось собрать Понцу под свои знамёна, ворвался в Нарву. Этот город тогда вытек кровью из-под крепостных стен.
  Король Юхан, ненавидевший московского царя, сказал Понцу - убивай каждого русского, чтоб ноги их не осталось от моря до больших озёр. Де ла Гарди тогда отдал Нарву своим наёмникам и велел прикончить каждого жителя, а с трупов сдирать кожу. Тысячи покойников тогда приняла река, кровь на улицах хлюпала под сапогами.
  Кричали дети, женщины, их резали четыре дня, вытаскивая из нор под домами, убежищ, церквей.
  Два года назад де ла Гарди кричал, свесившись с седла, на площади - Режьте их, убивайте, русские должны умереть, это приказ короля!
  Отрубленные головы, кровавые ошмётки содранной кожи кучами грязными багровыми кучами валялись на улицах. Такого не было ни в итальянских Портокомаро и Каприльо, ни среди зелёных холмов Шотландии, где его пехотинцы распинали на андреевских крестах мятежных протестантов. Кровь всегда была. И потом, когда Понц, незаконный сын деревенского кюре, вернулся прославленным командиром, но по-прежнему нищим, он бился за золото со своими наёмниками сначала на стороне жадных датчан, вырезая сердца угрюмым шведам. Потом де ла Гарди рубил уже датчан, дав клятву верности повелителю мрачного дворца с острова Стадхольмен. И никогда он, укравший чужое имя, вечный бандит, не испытывал такого ужаса, когда утром третьего дня, ему, пьянствовавшему безпробудно, его гогочущие наёмники приволокли несколько огромных тюков человеческой кожи.
  - Бери, маршал! - кричали они. - Мы все разбогатеем только на коже, бери и ты!
  И уже второй год подряд, здесь, в Ревеле, в ночь на праздник Святого Духа, на де ла Гарди рушатся кошмары. Вот и сейчас звонарь, освещённый факелом ночной стражи, показался ему одним из тех убитых и освежеваных русских в Нарве.
  Бесшумной тенью в комнату скользнула жена Понца, королевская дочь, гордая и надменная София. С огромным животом, вот-вот готовая родить, она молча смотрела на мужа. Тот, как всегда, при виде Софьи, успокоился и расслабился.
  - Нарва покоя не даёт? - спросила она и подойдя к Понцу, погладила его по голове. - Успокойся, мой великий полководец, всё позади и никогда не повторится. Пойдём спать.
  Де ла Гарди встал и обнял жену.
  - Я упрашивал короля прекратить войну с Москвой, - он прислушался, не грохочут ли вновь башмаки за окном: - Они собирают войска и могут уничтожить наши батальоны. Он меня не слушает. Требует новых сражений. Но ему придётся смириться. Сейчас перемирие, а скоро заключим мир с Москвой.
  София прижалась к мужу.
  - Пойдём, - сказала она. - Дети сегодня плохо спят. Тяжёлая ночь в Эстляндии. Надо возвращаться в Стокгольм. Там и с отцом поговорю.
  Понц улыбнулся.
  - Тебе сейчас не надо ехать, - он поцеловал Софию в висок. - Сначала надо родить, прийти в себя, а потом уже ехать.
  Они уже выходили из комнаты, как вдруг ударил колокол церкви Святого Духа. София прошла вперёд, и не слышала его, Понц вздрогнул и обернулся. Вдруг стоявшая на столе пустая оловянная кружка упала на бок, крутнулась вокруг ручки и с глухим стуком свалилась на пол. И сразу же треснуло стекло в окошке, выходившем на улицу длинной горы. Приоткрыв рот, де ла Гарди смотрел на него. А стекло, легонько заскрежетав, распалось на куски и со звоном упало на дубовую лавку. У Понца защемило в груди. Когда он венчался с Софи, в церкви рухнула галерея со зрителями. Тогда их гибель истолковали как хороший знак, но сейчас де ла Гарди уже не был в этом уверен.
  - Где ты? - из темноты коридора спросила Софья.
  - Иду, иду, - торопливо ответил сын священника из нищей французской деревушки дочери одного из самых могущественных правителей Европы, и пошёл за женой. Руки его тряслись.
  На следующий день начались тяжёлые роды. София умерла, но сын, рождённый под дождливым небом Эстляндии, выжил. Через двадцать лет он, Якоб де ла Гарди, станет одним из погубителей и в то же время спасителей Московского царства. Он захватит север страны, где ненадолго появится эфемерное Новгородское государство под железной пятой шведских вояк. Его лучший друг Михаил Скопин-Шуйский начнёт войну против поляков, литовцев и черкасов. Якоб поможет ему разбить прославленных ляшских воевод, старост, князей и атаманов. Вместе они войдут в Москву в 1610 году, очистив её от панов. А когда трусливый царь Василий Шуйский, боясь Михаила Скопина-Шуйского, отравит его на пиру, Якоб де ла Гарди ударит по московским ратям.
  Везде ему будет удача, и короли Швеции щедро наградят его, потомка нищего священника и лихого наёмника. Именно Якоб де ла Гарди на сто лет отнимет у Москвы выход к Балтике. Правда, за это пришлось отдать царю Михаилу Романову Новгород. Но мятежный город был не нужен шведам. И только одно воспоминание отзывалось болью в затылке, совсем, как у отца. Это была неудачная осада Пскова. Шесть лет шведы и всякая бродячая шваль со всей Европы пытались взять этот город. Якоб де ла Гарди обещал им отдать Псков на разграбление, и от многих неудач под стенами города порой впадал в ярость и неистово кричал, что сделает с псковитянами то же, что его отец сотворил в Нарве. Но те смеялись и неприлично обзывали гордого Якоба.
  Князь Мезецкой на переговорах в деревеньке Столбово усмехался порой и тихонько, как бы про себя, повторял эти слова, чем приводил де ла Гарди в великую злость. А пока он багровел от ярости, отважный и разумный дьяк Алексей Зюзин буквально оттяпал у шведов все новгородские земли. Те были рады и тем, что сейчас, после Столбовского мира, между ними и Москвой легли сотни вёрст болот.
  
  
  Годунов вылез из своего возка. После дождя парило, сырой тёплый воздух оседал капельками на лице и шее. Боярин вытирался рукавом кафтана, и топая сапогами по дубовому настилу царского двора, торопился в дворец, там хоть солнце не жарит.
  Сзади заругались слуги, заржала лошадь. Годунов поневоле обернулся. А там два возка сцепились оглоблями, из одного неуклюже лез князь Василий Шуйский. Умный полководец, благоразумный придворный интриган и жёсткий воевода. Он прошёл мимо Бориса, сделав вид, что не замечает того. Дескать, Рюриковичу невместно обращать внимание на служилого московского дворянина.
  "Ну и паскуда!", - зло подумал Годунов, а сам улыбнулся и сказал: - Князь Василий, подобру ли всё в Новгороде?
  Шуйский остановился, посмотрел по сторонам, будто выискивая, откуда до него донеслись слова.
  - А, Борис! - расплылся князь Василий в улыбке. - А я думаю, кто меня кличет? Здравствуй, боярин! Знаешь, зачем к царю идём?
  Про дела новгородские Шуйский не ответил, там шведов нынче хорошенько поколотили. Князь Дмитрий Хворостинин гонял наёмников короля Юхана и прочее скандинавское отребье так, что те отказались идти к Новгороду. Князья Шуйские, бывшие там с войском, все нынешние заслуги приписали себе. За спиной у них посмеивалась вся Москва. Шуйские воевать умели, и побед за собой немало числили, однако Хворостинин, хоть и не Рюрикович был, но в войсковом деле мало кто мог с ним равняться среди московских воевод.. Сейчас Хворостинин резался с бесстрашными черемисами на волжских берегах.
  В Думной палате, кроме царя и его сына, доброглазого Фёдора, никого не было. На столе серебряный кувшин и две чарки.
  - Садитесь, - царь махнул рукой к лавке у стола. Годунову вдруг захотелось пить. Но чарки были царские, ни ему, ни Шуйскому не полагалось их трогать.
  Так и сели, с одной стороны стола, спиной к окнам, где на цветных стёклах играли солнечные лучи, Иван Васильевич с Фёдором. Напротив Годунов и Шуйский. Каждый из них, поочерёдно, будет править московским царством более четверти века. Но пока ни Борис, ни князь Василий об этом даже и не думают. Корона царская к ним даже во снах не приходит. Четыре государя, один нынешний, и трое будущих, начали государственный разговор.
  - Бухарский хан Абдулла гонцов прислал, - сказал царь Иван. - Просит купцов своих пустить в Астрахань торговать. Ты, Борис, с англичанами всё якшаешься, а ты, Василий, с московскими торговыми людьми близко. Подумайте, да скажите, как быть-то? Пускать бухарцев или нет?
  Шуйский всегда был на стороне Москвы, за что его и ценил государь, хотя порой и шкуру был готов содрать, но терпел, потому что преданный до костей был человек. А недавно ещё сильнее привязал его к себе тем, что взял от его братьев поручительство, дескать, если Василий измену замыслит или заговор, то они головами своими за него ответят. Шуйский от того ещё преданней ему стал.
  - Никого не пускать! - сразу сказал Василий. - Сами торгуем. Пусть наших в Бухару да Самарканд пустят.
  Царь поморщился. Он бы и рад московских купцов отрядить в богатые восточные пределы, да там ханы меж собой пластаются, как гладиаторы в старом Риме, о коих он читал. Каждый каждому кишки пускает. И как только народу у них хватает сотни лет без передыху резаться? И купцов чужих враз пустят к аллаху своему на тот свет.
  - Пусть торгуют, - мягко сказал Годунов. - Нам прибыток от пошлин, товары ихние дешевле станут. Да и англичане с голландцами охотней ездить станут, чтобы шелка да бархаты индийские через Бухару в Астрахани покупать.
  - Дьяк Щелкалов за кизилбашей хлопочет, - царь налил себе узвару из кувшину. Глянул на Фёдора. Тот улыбался, думая о своём. Годунов заметил досадливую морщинку в уголке царского рта. Но Иван Васильевич быстро овладел собой, плеснул и сыну. Фёдор радостно улыбнулся отцу и отпил пару глотков.
  - Купцы персидские нам тоже ни к чему, - отрезал Шуйский.
  Царь искоса оглядел и его, и Бориса. Потом решительно допил узвар из чарки, запрокив голову и поморщился. У него давно уже болели спина и шея. Будто кто напихал ему железных шаров под лопатки и позвоночный столб, да ещё зазубренных. Посидел, подождал, пока боль утихнет.
  - Что скажешь, Васька, - он глянул на Шуйского. - Купцы-то с других стран нам вовсе не нужны, что ли?
  - Сами расторгуем везде! - ответил тот. - Москва всех забьёт, только волю дай! И с персами, и с вогулами, и на Балтийском море развернёмся!
  Иван Васильевич нахмурился, слова о Балтике напомнили о пиратах, ещё недавно гулявших там по его патенту. Изловили их датчане проклятые, не дают воли. Ладно, хоть несколько лет в страхе иноземных купцов там держали.
  - Вот Нарву отвоюй у шведов, да торгуй с кем хочешь, - проворчал он.
  Шуйский замолчал, свесив угрюмое лицо, Годунов про себя усмехнулся.
  - Решаю так, - сказал царь. - Деньги нам нужны. Дел много, и в Ливонии, и на Волге, и с крымчаками. А то казна поистощится, будем, как император греческий в короне со стекляшками ходить, а рубины с неё продавать придётся. Пусть торгуют и бухарцы, и кизилбаши. Только пошлины пусть отдают.
  Фёдор, уловив решительный тон отца, сделался серьёзным и кивнул, подтверждая его слова.
  - Ты с голландцами говорил недавно, - царь посмотрел на Годунова. - Что там у них происходит, бунтарей?
  Борис непроизвольно почесал лоб. Иван Васильевич понял, что боярин вспоминает, что ему говорили купцы Низких земель. Видно, внимания большого не обратил тогда, не думал, что царю понадобится.
  - Умер сын-то королевы французской, тот, что город голландский взять хотел, - Годунов нахмурился, припоминая: - Герцог Анжу, что ли, звали его. Младший брат короля нынешнего. От огорчения, что побили его. Мать у него строгая, отругала, говорят, очень. Он и помер.
  Иван Васильевич поднял брови.
  - Вот проклятая баба Катька французская! - он покачал головой. - Два сына в королях были, оба померли. Сейчас ещё и четвёртый душу богу отдал. Так перемрёт всё её потомство и поделом! Устроила, дура, резню, сколько народу погубила французского. Вот господь её и карает!
  Царь перекрестился. Глядя на него, осенил себя крестом и Фёдор. Годунов покачал головой, как бы осуждая Екатерину Медичи, устроившую в своё время Варфоломеевскую ночь. Узнав, что тогда произошло во Франции, царь был поражён и разгневан и вовсю честил тамошнего короля и его мать-колдунью. Шуйскому было всё равно. Дельный разговор окончился, остальное было неинтересно. Он ждал, когда царь отпустит его.
  - Курбский-то подох, - внезапно сказал Иван Васильевич и потянулся было перекреститься, но передумал. Прищурившись, он посмотрел на Бориса, тот непроизвольно кивнул. Царь истолковал это как необходимость секретного, один на один разговора. Отпустив Фёдора - тот пошёл в дворцовую часовню молиться за всех, и Шуйского - этот уже обдумывал, что сказать московским купцам, чтоб ему выгода от этого была, царь опять плеснул себе узвару, выпил и усмехнулся.
  - Колдун-то казацкий не подвёл! - сказал он, глядя на Годунова. - Скажи Богдану, чтоб пока у него пожил. Да сходи в казну, деньги возьми и отдай ему, сколько посулили. Хотя. Сто рублей хватит ему.
  Встав, царь сразу сгорбился и охнул от болей в спине.
  - Князь-то Курбский, пёс пропащий, помню, придёт ко мне в спаленку, когда я дитём был, да и обопрётся на кроватку мою, царскую кроватку! - зло выговорил великий князь московский. - Пёс и есть пёс. И сдох не по-людски, извели его, как мышь запечную, прикончили!
  Приковыляв к стоящему в углу топчану, на котором лежали пуховики, царь уселся и откинулся к стенке, так, чтоб полулёжа быть.
  - Борис! - позвал он и застонал, видно, больная спина не давала ему покоя. Годунов подбежал ближе. Иван Васильевич прикрыл глаза и тяжело дышал. Вдруг он затих и крепко сжал зубы.
  - Магнус, королишка ливонский, тоже подох, пёс польский! - сказал он медленно и неожиданно засмеялся. - Уф, отпустило. Борис! Племянница моя овдовела, как муж её, Магнус издох.
  Стоявший рядом Годунов мялся. Стоять, чтоб царь поднимал голову, обращаясь к нему, было невместно, а сесть на лавку, так слов его не услышать, да и не отпускал его государь чтоб отойти.
  - Сядь рядом! - раздражённо хлопнул по топчану царь. - Слушай меня. Надо Машку, вдовую королевну ливонскую, в Москву привезти. Подумай, англичане купцы по Балтике ходят, подобрали бы её на корабль свой, да привезли. Родня всё же, племянница.
  Годунов сразу же припомнил разговоры, как опричники из пистолетов, забавляясь, стреляли по детям князя Старицкого, угождая царю. Как тогда Мария под выстрел не попала. А сейчас заботится, боится на том свете вовсе уж злодеем-то предстать. Грехи замаливает Иван Васильевич.
  - Нынче же с Горсейкой поговорю, - подскочил он с топчана и наклонил голову. - Может, Гаврилку позвать? Помял бы спину или в мыльную отвёл, погреться, надежа-государь.
  Царь махнул рукой, оскалился от боли, поёрзал на топчане, опираясь спиной на стену и затих. Годунов ждал распоряжений.
  - Сейчас Андрейка Щелкалов придёт, - сказал царь, подёргивая головой. Его неширокая, крашеная персидской хной рыжая борода заелозила по груди.
  - Хочу, чтоб и ты послушал, - царь приподнялся, несколько раз глубоко вздохнул: - Отпустило вроде. К нему от кизилбашей посланцы приехали. Что-то вьются полудённые народы у Москвы. То бухарцы, то персы. А вот татар уж который год не видать.
  
  
  Щелкалов был сегодня в том самом, знаменитом своём лиловом кафтане, о который вытер испачканные чернилами пальцы заезжий пан с Кракова. Он получал подорожную грамоту до Новгорода, и видимо, узнав Щелкалова, сделал вид, что принял его за писарчука. Глава Посольского приказа ничего не сказал, да и невместно кричать на хама, когда рядом подчинённые. Усмехнулся тогда Щелкалов. А краковский пан домой не вернулся, сгинул где-то в болотах вместе со всей своей походной дворней. Шуму было много, да кончилось ничем. Шляхтичи, бывшие тогда в приказе, растрезвонили об унижении московского дьяка. А потом никто уже не удивлялся пропаже пана из Кракова. Бурчали, правда, шляхтичи, что Щелкалову надо было на поединок вызвать обидчика. Но через своих людей передали ляхам, что московские дьяки рук не пачкают. И вопросов главе Посольского приказа никто больше не задавал. Только царь-государь иногда, посмеиваясь, спрашивал его, где краковские паны живут? Уж не в болотах ли новгородских?
  Отойдя к окну, Годунов обдумывал указание Ивана Васильевича. Что-то не верилось в доброту его к Марии Ливонской. Ага, вдруг понял он. Ведь у неё сынишка малый есть. Она сама царских кровей, муж король. Так и сын её может на московский престол вполне позариться. Вот оно что! Ясно, зачем царь Марию сюда хочет привезти, под своим надзором держать. Ну, Иван Васильевич, ничего не упустит! Ещё какая-то мысль колола, но додумать её Борис не успел, царь крикнул к себе.
  Убрав на подоконник серебряные чарки и кувшин, Щелкалов расстелил на столе чертёж Московского царства. Опираясь на посох, Иван Васильевич подбрёл поближе и наморщившись, подозрительно глянул на дьяка.
  - Что ты показать мне хочешь? - царь невольно глянул на северо-запад, на утерянную Ливонию и выход к Балтике. Перевёл взгляд на юг, где приказал срыть все крепости на Тереке, угождая турецкому султану. Сколько народу погублено во всех войнах, а толку нету. Одна Москва, почитай, и осталась. Заскрипев зубами, царь поднял глаза на Щелкалова.
  - Говори, чего молчишь?!
  Внимательно посмотрел дьяк на Годунова, молодого боярина, родственника царского, чуть помедлил и сказал: - Шах Мухаммад персидский с попутным купцом письмо прислал.
  И царь, и Годунов сразу поняли, что послание из далёкого Казвина, столицы Персии совсем не официальное и даже, скорее всего, тайное.
  Иван Васильевич пристально глянул на Щелкалова. Персы много лет резались с турками, желая вернуть свои земли, отнятые османами. А те стремились разделаться с восточными соседями, чтобы потом все силы бросить на покорение Балкан, уничтожение цесарцев и свержение Венеции с трона королей торговли в Средиземном море. Персидские шахи и раньше обращались за помощью к Москве, чтобы северные рати жадных к добыче детей боярских ударили по туркам, облегчив кизилбашам войну.
  Иван Грозный потихоньку, под давлением своего окружения, маленькими шажками двигался на юг. По Тереку поставил укрепления, но буквально в прошлом году пришлось их убрать. Из-за неудач в Ливонской войне царь молил бога, чтобы турки не обратили на Москву никакого внимания. Ещё одного набега крымского хана можно было и не выдержать. Он и Ивана Кольцо начал пытать, вымещая на казацком атамане страх того, что сибирские татары вдруг решатся обрушиться на восточные границы. Там и отчаянных черемисов хватало.
  - На письме нет шахского знака, - сказал Щелкалов. - Печать его жены, она там правит сейчас. Сам Мухаммад слепой, день-деньской ему бандуристы поют.
  Махнув рукой, царь повелел убрать чертёж. На кой притащил его вовсе Щелкалов, думает, что не знает государь земли свои, что ли?
  - В письме обещает шахиня от имени мужа отдать Москве на веки весь Кавказ, - сказал дьяк. - И ничего не просит взамен.
  Услышав такое, Годунов вздёрнул брови. Расширить границы московские всегда хорошо, тем паче, что и делать для этого ничего не надо. А Иван Васильевич только усмехнулся.
  - Отпиши этой бабе, что нам своих земель хватает, - сказал царь. - А Кавказ нам без всякой надобности. Всё, идите оба отсюда.
  Щелкалов, всё такой же невозмутимый, как всегда, скатал чертёж и поклонившись государю, быстро вышел. За ним, мягко ступая, ушёл и Годунов. Царь остался один. Он кряхтя и подвывая от боли в спине, улёгся на топчан и прикрыл глаза. Ишь, баба персиянка хитра. Московиты придут на Кавказ, а там же не пустыня, народы всякие живут, кто и хорошо встретит, а кто и к османам за помощью умчит. А те без внимания гостей северных не оставят. И пока московские воеводы биться с турками начнут, персы отдохнут. Всё на ладони, все хитрости восточные. Подарок-то непростой, а с заботами огромными. Нет уж, пусть сами пока друг дружке крови пускают, на Москве и так забот хватает. Поляки со шведами, как пауты кровожадные, так и вьются. Эх, надо поскорее под римского папу уходить, государство сберечь, да Фёдора спасти. Но библиотеку свою надо от иезуитов спрятать.
  И тут царь аж сел, такая мысль ему толковая пришла. Отправить надо колдуна этого казацкого с книгами в Новгород. Пусть там и сидит, Бельский его уже купцом записал. Пусть торгует на свои сто рублей. Если Курбского уделать смог, то и библиотеку - самое святое, что у царя есть - тоже сбережёт. Судя по делам его, колдун пройдоха немалый. Ну и пусть верному делу послужит. Завтра Троица, великий праздник, скоро на вечерню. Нынче родительская суббота, из-за больной спины ни к батюшке, ни к матушке не понаведался. Помолюсь крепче нынче вечером, да с утра к ним, сразу после заутрени.
  
  
  Дьяконы на хорах дружно грянули величание: "Величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим Всесвятаго Духа Твоего, Егоже от Отца послал еси Божественным учеником Твоим!". Настала Троица. Успенский собор заполнен боярами, князьями; стольники, кравчие, воеводы, жёны их, дети - все, кто мог, пришёл. Праздник великий, да и царю на глаза попасть сегодня неплохо, он на Троицу добрый. Княжна Ирина Мстиславская голову чуть опустила, а сама глазами своими ярко-синими по сторонам стреляет, ищет кого-то. Отец и старший брат на неё и не смотрят, только мать, княгиня Анастасия, перестав класть кресты, вдруг прошипела на ухо: "Куда глядишь?"
  Ирина молча кивнула и начала креститься. Не видела она в церкви того, с кем пару месяцев назад всего лишь несколькими словами перемолвились.
  А разноглазый казак, что сердце княжны присушил, в толпе возле собора стоит, вместе с Ефимом Пятницей, Арефием да Яшей Бусым. Сегодня их не пустили, уже не такие они важные, как в марте, когда с атаманом Кольцо были.
  Казаки разодеты в богатые одежды - кафтаны лазоревого бархата, шапки высокие с оторочкой зимнего горностая, алые штаны заправлены в сияющие сапоги, сзади которых шпоры золотые. Москвичи у церкви собрались не бедные, но поглядывают на казаков, а девицы, да и жёны то и дело хитрые взгляды бросают. У Арефия глаза с поволокой, лениво, с ухмылкой оглядывает народ. Яша Бусый истово крестится, шапка в левой руке сжата, ею же саблю придерживает, она на цепочках к кожаному поясу подвешена - по литовски.
  Из открытых настежь дверей Успенского собора хорошо службу слыхать. Вот и дьяконы окончили пение, митрополит заговорил.
  Егор губу верхнюю покусывает, иногда по сторонам смотрит, народу много нынче пришло, есть на кого и глянуть. Но ждёт купец Калашников окончания службы, когда его Ирина из собора пойдёт.
  Только Ефим Пятница спокоен и серьёзен. Вполглаза наблюдает за теми, кто у входа в храм толпится. Вот парень молодой с умильным лицом, прямо тянется весь к церкви, а руки проворно кошель срезали у зазевавшегося купца. Стрелец с бердышом - на службе мужик - глаза мутные, тяжко ему, вчера родителей поминал, да перебрал. На жарком солнышке развозит его, стрелец бердыш покрепче в землю упёр, за него придерживается. Вот молодая жёнушка приказного, что в сером кафтане стоит, глазки строит удалому молодцу. Тот уж ухмыляется, видать, сговорятся о чём нибудь вечерком.
  Из дверей собора донеслось: "огнедохновенную приимите Духа росу, о чада светообразная церковная. Ныне от Сиона бо изыде закон, языкоогнеобразная Духа благодать!"
  Яша Бусый на миг замер, прислушиваясь и снова принялся класть кресты. Замер на миг и повернулся к Егору.
  - Скоро заутреня кончится, - сказал он. - Нынче канон Иоанна Дамаскина читают.
  Возле казаков показался молодец с умильным лицом и потянулся вперёд, будто желая приблизиться к церкви. Крепко взял его за плечо Ефим и что-то нашептал в ухо. Молодей дёрнулся, рожа стала испуганной, он быстро втёрся в толпу, то и дело оглядываясь на казаков. За ним потянулись ещё молодцы, Ефим насчитал шестерых.
  - Мазурики! - презрительно сказал казак.
  Заутреня кончилась, верхние люди, толпясь, повалили из церкви. Первым, сгорбясь, опираясь на посох, вышел царь. Быстро оглядев толпу, заметил казаков, что-то сказал Годунову, шедшему слева от него и немного позади. Справа от царя шли Мстиславские. Егор чуть прищурился, вот она - Ирина!
  Княжна чуть заметно улыбнулась и прошла, не глядя на казака. Тот дёрнулся было за ней, но его хлопнул по плечу боярский служка.
  - Ступай прямо сейчас к Годунову в дом, - сказал он. - Боярин тебя ждёт, да не медли, а то батогов отхватишь.
  
  
  Разбрызгивая грязную воду из луж, пронёсся Бельский на своём аргамаке по Варварке. За ним свита из пяти дворян, все в красных кафтанах, на боку сабли немецкой ковки с волчками битыми. Вышедший из своего дома английский купец едва успел посторониться, чуть не сшибли торгового человека.
  - К Годунову опять поехал, - сказал сам себе купец. - Эх, знать бы, что они удумают.
  А Бельский, чуть пригнувшись, влетел в открытые ворота усадьбы Годунова, осадил коня и спрыгнул на землю, только полы чёрного кафтана взметнулись, как вороньи крылья. Хмуро глянул Богдан на холопа, что бросился коня принимать, и не спрашивая ничего, забухал сапогами по каменному крыльцу, оставляя грязные следы на мраморе.
  Пятеро свитских дворян спешились, отдали коней прибежавшим конюхам и начали прохаживаться у крыльца, ожидая хозяина. Холоп бросился было затворять ворота, как с улицы донёсся конский топот и во двор - не так лихо, как Бельский, но также уверенно - заехали четверо. Дворяне узнали в них казаков, оставшихся в Москве от посольства Ивана Кольца.
  Старший у них, разноглазый есаул, кинув поводья товарищу, соскочил прямо на крыльцо и было хотел зайти в дом. Остановил его ключник, доглядавший за порядком во дворе.
  - Стой, нельзя! - тихо, но внушительно сказал он. - Бельский у боярина. А про тебя знают. Жди, позовут.
  Дворяне посматривали на казаков, оглядывая добротную богатую одежду, татарские сабли и пистолеты. Казаки поглядывали на дворян, оценивая их. Арефий хотел было что-то сказать, но взглянув на серьёзное лицо Егора, воздержался от шуток.
  - Неладно что-то на Москве, - Бельский уселся на широкую лавку, саблю отстегнул, рядом положил. - Княжата, земщина голову поднимают. Мне донесли, смерды бегут с земель, якобы опричнина разорила.
  Годунов махнул рукой и сморщился.
  - Не наше дело, - сел он рядом с Богданом. - Вчера не повидались с тобой, а дела важные. Царь мне утром сказал, что у Архангельского монастыря на Беломорье город начнёт строить. У англичан все привилегии отнимет.
  Бельский удивлённо посмотрел на Бориса.
  - Вчера даже не спросил об английской невесте, - кивнул Годунов. - Видать, не думает больше о ней. Разрешил бухарцам торговать в Астрахани. Сейчас в Архангельском краю купцы пойдут не только английские, но и французы, датчане, брабантцы и другие. Пока со шведами мир, с Баторием мир, видно и торговля поднимется.
  - А что с иезуитами царь думает? - спросил Бельский.
  В ответ Годунов молча развёл руками и встал. Подошёл к раскрытому окну, выглянул.
  - Казаки подъехали, - обернулся он к Богдану. - Что этот колдун хочет мне сказать? Да, надо ему деньги отдать.
  - Тысячу рублей? - усмехнулся Бельский.
  - Царь велел сто рублей дать, - Годунов вытащил кожаный кошель из сундука: - Сам знаешь, для него каждая копейка как родная.
  Крикнул позвать казака. Тот быстро поднялся в горницу, звякая шпорами золотыми. Бельский хмуро покосился на них, ляшская выдумка, но, неплохо бы и самому такие. На войне, в бою сгодится .
  - Вот тебе царская милость за твоё дело, - Годунов отдал кошель Егору. - Денег поменьше, чем сперва сказали, ну, казна бедная сейчас, а дел много, не взыщи.
  Егор без улыбки принял кошель, чуть склонил голову.
  - Благодарю царя нашего батюшку, - сказал он. - И без денег бы помог, наше дело служить государю.
  Годунов и Бельский молча смотрели на него, ожидая. Но услышали не то, что думали.
  - Зерно-то куда везти? - спросил Егор. - Я много купил. Как первозимок встанет, на санях в Москву доставят.
  - Пускай везут, - кивнул Годунов. - Не пропадёт. А что сказать хотел, чего тайного, что Богдану Яковлевичу не открылся?
  Егор подвесил кошель на пояс, исподлобья взглянул на Годунова. Тот спокоен, никакой беды не чует. А Бельский всегда как пружина. У Егора мелькнула мысль - надо было Лютому сказать, кто его тёщу зарубил. Вот бы тогда опричник по сторонам оглядывался до самой гробовой доски. Успеется, ротмистр осенью обещался в Москву приехать, тогда и обсудим, как с Бельским поступить. До весны не дожить опричному чёрту.
  Сделав шаг вперёд, Егор склонился к Годунову.
  - Разбойничий атаман Кудеяр велел передать, что Шуйские хотят жену у царевича Фёдора поменять, - только и успел он сказать, как Борис взвился и залепил ему рот ладонью.
  Тяжело дыша, боярин потёр грудь, отошёл к индийскому столику на выгнутых ножках, взял там чарку толстого стекла, отпил из неё. Выдохнул. Развернулся. Глаза уже спокойные, чуть прищурился.
  - Всё сказал? - Егору говорит. Тот кивнул.
  - Иди отсюда, и никому о том, что тут говорили, не вздумай слова молвить! - Годунов глянул на Бельского, потом снова на казака.
  - Вы где квартируете? - спросил.
  - На Скородуме две соседские избы заняли с конюшней да сараями, - ответил Егор. - Это ещё Кольцо весной позаботился. Хочет там сибирских гостей селить. А пока мы живём.
  - Там и будьте, - Борис повёл головой, будто тесно стало в тугом воротнике. - Если кто спросит чего, говорите, что на службе у меня. Всё, иди.
  Позвякивая золотыми шпорами, Егор вышел. Вскоре Богдан с Годуновым услыхали, как казаки вынеслись на лошадях со двора и поскакали по Варварке.
  Борис посмотрел на Бельского, устало сел на скамью и воткнув в столик локоть, опустил на руку голову. Вся Москва знала, но никто никогда не говорил вслух, боясь быстрой и лютой казни, об атамане Кудеяре. Был разбойник старшим братом царя Ивана Васильевича и прав на корону имел побольше всех.
  - Тут надо подумать, кого они вместо Ирины хотят, - проронил Годунов. - А потом уже и дело делать.
  Бельский встал, прицепил саблю к поясу, подошёл ближе, похлопал Бориса по плечу.
  - Говорил я, земщина голову подымает, не верил ты мне, - сказал он. - А Ирину им не отдадим. Поеду я, чего тут говорить.
  Годунов приподнялся, кивнул только и осел на лавку. Едва Богдан вышел, как он растянулся на лавке и закрыл глаза. Если Шуйские Ирину от Фёдора уберут, то всем Годуновым несдобровать. Кого же они хотят в жёны царевичу? Ох, хитры князья Шуйские, да мы тоже не промах.
  Бельский ехал не торопясь, задумавшись. Все около трона колотятся, толкутся, один он в стороне. А ведь если Иван Васильевич богу душу отдаст, то Фёдор будет царём, а это сила Годуновых. Но у царевича здоровье слабое, как и бы и сам за отцом то не ушёл вскорости. А царевич Дмитрий? Богдан не заметил, как его аргамак хивинской породы остановился посреди улицы.
  "На Дмитрия никто не глядит сейчас, а ведь он в царском распорядке пока на втором месте после Фёдора, - подумал Богдан. - Пора, наверное, и мне подумать, как поближе к трону царя встать. Сейчас неплохо, а что завтра будет? Вот и съезжу я к Нагим, покалякать о разном, да и царевича Дмитрия приветить. Не помешает".
  Очнувшись от мыслей, опричник дёрнул повод и ударил коня по бокам каблуками сапог - пошёл! С места в карьер взял аргамак и полетел лёгкой птицей по грязным московским улицам. За Бельским, не отставая, неслись дворяне, пригнувшись к гривам своих коней.
  
  
   Пятая глава. Кирила
  Утром Егор проснулся на рассвете. В горнице он спал один: казаки, поставив его своим есаулом, ночевали отдельно. Да и употреблять пиво с вином при Егоре они начали стесняться. Хотя у каждого из них была своя очень интересная судьба, но жизнь их товарища поцарапала и жёсткие казачьи сердца. Яша Бусый всё поминал, как Егор, мальцом ещё, смог зимой с двумя малышами из Москвы до Ковно добраться. Арефий с Ефимом только вздыхали, переживая, и чтоб не очень расстраиваться, каждый день, кроме постных, брали по жбану веселящих напитков.
  Сегодня же, в Духов день, Егор велел не пьянствовать и девок к себе не таскать. Решил коней промять, а то, пока встречи с Годуновым ждали, из Москвы не трогались. Вчера Егор за два рубля купил шахматы - китайскую игру, давно хотелось. Арефий знал, как в них играть, научил и казаков. Весь вечер стучали фигурками по деревянной клетчатой доске. И Ефим потихоньку стал брать над всеми верх. Видать, больше всех понимал в азиатском развлечении.
  - Вот, так и воевать надо, не спеша, обдумать, да прикинуть, как враг поступит, - приговаривал он, рубая пешек и туров. - Глядишь, и Нарву бы не отдали два года назад.
  Сам Ефим Пятница еле ушёл тогда от наёмников Понца де ла Гарди. Увидел, что там вытворяют немцы, французы и прочее отребье под шведскими знамёнами, и бывший беглый холоп, ставший в Нарве уважаемым плотником, потерявший там семью, дал слово отомстить. И в казаки потому подался, чтоб воинское дело отучить как следует, с хитрецой, да ухватками бродяжьих воинов.
  Из Москвы выехали не торопясь, миновали рогатки на околице, Арефий свистнул в два пальца стрельцам, узнав среди них того, что весной помогал на Ивановой горке за две копейки. Тот помахал рукой в ответ.
  После Троицы погода ушла на вёдро, небо чистое, ярко-синее, будто промытое недавними дождями, солнце жарит как в пустыне азиатской. Поля подсохли, казаки пустили коней в карьер по опушкам. Проехав Донской монастырь, перекрестились на золотые маковки церквей.
  Решил Егор до полудня поездить, потом перекусить, что в торбы положили, отдохнуть, да обратно ехать. Была у казака мысль, как с Ириной повидаться, хотел обдумать неспешно, подальше от чужого народа.
  Вдруг Яша, выскочивший вперёд, осадил коня и вскинул руку вверх. Все тут же остановились. А Бусый слетел с седла, закинул поводья на луку и крадучись, шмыгнул в кусты придорожные. Казаки знали, что делать. Егор с Ефимом коней Арефию оставили, его очередь коноводить, а сами опушкой, хоронясь, двинулись за Яшей. Коня у него быстро к дереву поставили, а сами в лес.
  Шагнули без шума и треска шагов с десяток, наткнулись на спину Яши. Тот ссутулился, за кустом рябиновым притаился. Рябина ещё цвела, запах от неё такой вонючий шёл, что даже Ефим Пятница поморщился.
  Увидели казаки поляну большую, с другого её краю мужик-оборванец ветки сухие кладёт, на костерок собирает.
  - Это Скоба, юродивый московский, - зашептал Яша, чуть обернувшись. - Я его рано утром заметил, на восходе ещё, когда бабёнку с Белагорода домой провожал. Он ковылял возле купецких рядов.
  Прищурился Егор, они вёрст восемь от города отмахали, так то на лошадях. А как Скоба тут раньше их очутился? Или юродивый в сапогах-скороходах пробежался, что в индийских странах делают, или, скорее всего, на лошади сюда приехал. Казаки-то крюк давали, вдоль Москва-реки ехали, потом к Донскому монастырю поднялись. Да и ехали не шибко быстро, в карьер всего пару раз коней пускали.
  Интересно, что юродивый тоже с утра убрался из Москвы, да не просто так, а на лошади. А по городу ходит калекой, да ещё цепи иногда таскает на себе. Непростой Скоба, ох, непростой.
  Юродивый высекал искры, и наконец, пошёл дымок, занялись ветки. Над костерком повесил Скоба котелок - и воды где-то успел набрать, мелькнула у Егора мысль - расстелил на молодой травке тряпицу, выложил туда что-то из торбочки.
  - Давайте за Арефием, - тихонько сказал Егор казакам. - Надо коней с глаз убрать. Кто с ними останется?
  Ефим хлопнул себя рукой по груди, Егор кивнул.
  Казаки ушли. Скоба помешивал в котелке, даже до края поляны дотянулся аромат. Курицу, что ли, юродивый варит?
  Подошёл вскоре Арефий, сказал вполголоса, что Яша с Ефимом остался. Они на прогалине наткнулись на ручеёк, возле него отабориться решили, тоже костерок запалили.
  Пройдя меж деревьев, Егор с Арефием внезапно появились перед юродивым. Тот услышал рядом шуршание травы, поднял голову и улыбка застыла на лице.
  - А ведь ты ждёшь кого-то, дружка своего, или дружков, - Егор заглянул в котелок. Там варился цыплёнок. - Какую траву наложил сюда, пахнет больно уж приятно? Душица что ли?
  - Нет, лебанихи немного кинул, - хрипло сказал Скоба и мотнул головой. - Тут её до лешего нынче наросло.
  Арефий обошёл костерок - на тряпице початый каравай, две луковки, кусок большой сероватого сала, с прилипшей крупной солью. Тут же фляга из тыковки.
  - Что же ты, святой человек, а в постный день сало таскаешь, курёнка варишь? - закачал головой Арефий, соболезнуя греху Скобы. - Ай-я-яй! Духов день ведь нынче!
  У юродивого поползла вниз нижняя губа, оскалились жёлтые неровные зубы. По подбородку слюна потекла.
  - Кто по лесу ходит без молитвы, тому грехов за неделю не отмолить, - забормотал Скоба.
  Он поджал ноги под себя, обхватился руками и начал плести скороговорки, посыпались слова из него непонятные: "Арпетцай, конгарай, трава жёлтая, банрали, подали".
  Усмехнулся Егор, Арефий засмеялся.
  - Грех мой государь на себя возьмёт, - отчётливо сказал юродивый. - Ваш грех при вас останется!
  - Ты нас не бойся, Скоба, - присел рядом на корточках Арефий. - Вот видишь, как мы тебя на чистую воду-то вывели. Испугался ты, что день постный, и начал чепуху плести. А нынче скоромное можно. Не знал ты, а ещё юродивый, люди тебе кланяются.
  Обломив веточку березы, Егор прикусил её, хотел попробовать на вкус, сок ещё остался или нет. Посмотрел на юродивого, тот начал потряхивать плечами, видно, вот-вот в падучую свалится.
  - Скажи нам, Скоба, кого ждёшь тут? - Арефий вытащил засапожный нож и потыкал цыплёнка, твёрдый ещё: - А падать и слюнями брызгать не надо. Мы же не хабалки московские, какие чудесам верят. Казаки только сабле да зеленому вину верят, и то не каждый день. Иногда и пистолету с ружьём доверяют.
  И тут крикнул кто-то, рядом совсем. Казаки и Скоба повернули головы. На поляну вышел Ефим Пятница, рядом с ним шагал мужик самого разбойного вида. Серый зипун, штаны серые, чоботы, шапка овечьей шерсти с ломаной верхушкой. Борода пегая до груди, волосы, в кружок, видать, стрижены, над ушами не болтаются. За плечами мешок, в руке посох, гладкий, давно его носит мужик.
  - Заметил его, по опушке шагал, - сказал Ефим. - Я за ним, а он на дымок и прямо к нашему костру и вышел. Сказал, что Скобу ищет, я говорю, провожу, он рядом.
  Мужик, высокий, в плечах широкий, чуть Егору уступает ростом, но видно, что крепок, хотя и лет ему под сорок уже. Он хмуро поглядел на съёжившегося юродивого, потом на казаков.
  - Пошто божьего человека обижаете? - угрюмо спросил мужик и обхватил посох обеими руками.
  - Да мы болтаем, как курёнка варить, чтоб всем хватило, - Арефий поднялся, чуть отошёл в сторонку.
  - Если покушать хотите, то угостит вас Скоба, - кинул быстрый взгляд из-под лохматых бровей мужик. - А если бесчинствовать надумали, то и вовсе зря.
  Вдруг он уставился на Егора. А тот всё присматривался к мужику, на кого-то он был здорово похож, но вспомнить не мог казак, на кого?
  - Ты купец Калашников? - неожиданно спросил мужик и внезапно улыбнулся. - Охо-хо, грехи наши тяжкие, дай господь злата и не говори, что богато.
  У Егора ослабли коленки.
  - Кирила, это ты? - спросил он.
  - Здравствуй, брат, - Кирила Парамонович, средний брат купцов Калашников, облапил Егора и крепко сжал.
  Казаки стояли с открытыми ртами, даже Скоба забыл придуряться и выпучил глаза.
  
  
  Закричала ночная птица, жалобно проскрипела где-то рядом. Дмитрий Шуйский зевнул, быстро перекрестил раскрытый рот - чтоб дьявол не заскочил - и помотал головой.
  - Долго ещё сидеть-то будем? - спросил он. - Спать уж охота.
  - На том свете выспишься, - хмуро буркнул Василий Шуйский. Он взял со стола себеряный стаканчик, покрутил пальцами и поставил обратно.
  Сегодня все пятеро братьев князей Шуйских собрались в родовой усадьбе у Николиной церкви. Решали, как им быть, когда царь Иван помрёт.
  - Он уже ходить не может много, на носилках его таскают, в животе огонь, спину рвёт что-то, - рассказывал Василий, много бывавший при дворе.
  - Так нечего ждать, - вполголоса сказал Андрей, самый отчаянный из братьев, лихой рубака и один из первых воевод московских. - Делаем, как весной решили. Только кого мы Фёдору в жёны дадим?
  Младшие князья - Дмитрий с Иваном плечами пожали, они и не думали об этом. Дворцовые тайны да интриги мало их волновали. Дмитрий любил девок, а Ваня охоту с кречетами.
  - Что вы башками машете? Лишние что ли, так снесут их быстро, коли думать не будете. - угрюмо просипел Александр, средний брат. Ему хоть и было всего двадцать четыре года, но в царском дворце был Санька не на последнем месте. Повидал много чего, знал, что лучше самому удачу выдирать из чужих рук, чем ждать, пока принесёт кто-нибудь. Да и то, поделиться могли только отравой или ударом ножа.
  - Надо уже ясно решить, на кого мы Ирину годуновскую сменяем, - откашлялся Василий. Он никому, даже братьям, не говорил о своих мечтаниях. После царя Ивана на престол шли сыновья его - Фёдор, потом царевич Дмитрий, затем Мария Ливонская со своим выводком. Но. Если они вдруг исчезнут, помрут или в монастырь уйдут, то, кроме Шуйских, на шапку Мономаха, претендовать некому. А там первый он - Василий.
  Есть старые княжеские роды: Мстиславские, Голицыны, Воротынские, Оболенские, другие. Но с Шуйскими, потомками святого Александра Невского, сравниться пока не могут. И сейчас Василий план свой придумал, но такой, что в глубинах его только сам разбирался. И никому много не рассказывал.
  Он видел себя на царском престоле, но путь туда страшный, кровавый и опасный. Тут, кроме родни самой близкой, никто не поможет. Вот и собрались они с братьями подумать, да решить.
  - Помните, я весной сказал, что на Москве смута настанет, если Фёдор без детей помрёт? - оглядел Василий братьев. - И подумали мы, что жену ему другую надо?
  Князья засопели, закивали лохматыми башками.
  - Так кого мы Фёдору в жёны дадим? - спросил Василий. - Тут дело такое, что если девку ему подбирать из старого рода, то с ними союзничать придётся. Из московских служилых не стоит. Нам с князьями якшаться надо, а не с дворней, вроде Годунова или Салтыковых.
  - И думать нечего, - поднялся с лавки и потянулся, раскинув руки, Андрей. - Кроме Мстиславских, и брать некого. Только у них девки на выданье. У остальных князей только парни одни или старухи вдовые. Да и сами они царского роду.
  - Вот и порешили, - Василий тоже встал. - Я со стариком Мстиславским обговорю. А вы, никому не слова.
  Андрей с Александром кивнули, а Дмитрий с Ваней пожали плечами.
  Когда все разошлись спать, Василий помолился, стоя на коленях в углу. Встал, глянул в окно. На светлеющем небе рисовался абрис маковок Никольской церкви. В саду несмело зачирикали птахи. На Москву катился рассвет.
  Он лёг на кровать, на спину, закинул руки за голову. Конечно, мысль хороша, Мстиславскую Ирину за царевича Фёдора выдать, а Ирину годуновскую в монастырь. Да только никак не выйдет так сделать. Фёдор казнит за это всех, любит жену очень. Но попробовать надо. Потому что после такого покушения Фёдор в свою Ирину вцепится, как лев берберский. И пусть себе дальше и живут, детей то у них не будет. Вот если не делать этого, то Фёдору могут в голову ума вложить кто-нибудь, и он начнёт жену новую искать, а этого допускать нельзя. Вдруг детей нарожают. А царевича Дмитрия можно не опасаться. С детьми много чего случается, не все до бороды и усов доживают. Мария Ливонская далеко, про неё можно и не думать.
  Осталось только решить, кто нападёт на Ирину, жену царевича Фёдора. От Кудеяра должен человек прийти, может, разбойников попросить? Надо всё обдумать хорошенько, да и начинать. Чего ждать-то?
  Василий зевнул, и проваливаясь в лёгкий сон, подумал, что надо будет уберечь свой род, и заодно Мстиславским помочь. Они, видя, как Шуйские стараются их к престолу двинуть, добра не забудут. А про то, что сам Василий на трон метит, им знать не положено. Ну, провалится попытка с Ириной Мстиславской, сошлют её в монастырь, наверно, однако, это их дружбе не помешает.
  Эхе-хе, тяжкую ношу, Васька, ты на себя взвалил. Как бы не надорваться. Хотя, царский престол стоит дороже погубленной судьбы княжны Мстиславской. Это так. Пятый десяток уже пошёл, пора и к трону, тем более вполне это вероятно.
  
  
  В огромной двухэтажной лавке кизилбашского торговца Юсуфа чего только нет. Ткани индийские, ковры персидские, канитель золотая и серебряная, шёлк из далёкого Китая, жемчуга речные и морские, и много другого привлекательного для московитов, особенно их жён и дочерей.
  Княгиня Анастасия Мстиславская с дочерьми Ириной и Аграфеной приехали к Юсуфу за коврами. Захотелось им в горницах полы застелить, а то зимой холодно девичьим ножкам по дубовым половицам бегать. Старый князь Мстиславский головой покрутил только, половиков домотканых полно, кладите хоть в три яруса. Но дочки заупрямились, а жена поддержала, денег, что ли жалко отцу родному?
  Махнул рукой Иван Фёдорович, покупайте что хотите, только не верещите день-деньской, что замёрзли. Вот и приехала княгиня Анастасия с дочерьми в гостиный двор, что в Китай-городе отстроили недавно. Сначала обошли стороной рыбные да мясные ряды. От них солониной несёт, мухи вьются тучами. Купцы, завидев богатых покупателей, кричат, завлекают к себе, но подходить боятся. Возле княгини с княжнами с десяток хмурых дворян, за поясами у них сабли да пистолеты. А дорогу сквозь толпу шесть холопов прокладывают, батоги в руках. Кто замешкает, путь не уступит, сразу по хребтине огребёт.
  Князь хотел, чтоб торговцы к нему во дворец товары привезли, как издавна заведено. Но опять не угодил строгой жене. А ту дочки подговорили, дескать, хоть на людей поглядим, а то взаперти сидим, может, и женихи какие повстречаются. Иван Фёдорович не стал упираться, тяжело сразу с тремя справиться. Но конвой дал нешуточный.
  Походили мать с дочками по гостиному двору, а увидев лавку Юсуфа, только руками всплеснули. Голову можно потерять, всё яркое, так и манит, а кизилбаш медовым голосом расхваливает свои товары. И про ковры забыли княжны и мать. Роются в тканях, щупают, прикидывают, что можно пошить из шёлка и прочего. Холопы у входа в лавку стоят, дворяне прошлись по обоим этажам, кроме Юсуфа, никого нет. А приказчиков его, всех четверых, выгнали пока, чтоб не засматривались на высокородных девиц.
  Ирина отошла в уголок, жемчужные бусы примеряет, глядится в полированное блюдо, что зеркалом служит. Вдруг из-за ковра, что на стене висит, Егор выглянул, и головой мотнул, иди сюда!
  Огляделась Ирина, матушка с сестрой закопались в тканях, дворяне из лавки вышли, не к лицу им бабий товар разглядывать, да и юркнула за ковёр. А там ниша маленькая. Вот и давай Ирина с Егором целоваться. Потом успокоились, за руки взялись, начали обсуждать, как дальше им быть.
  - Батюшка с матушкой говорят, что в осенний мясоед надо замуж меня выдавать, - прошептала княжна. - За князя Одоевского хотят, а он смеётся всегда, как малохольный, не люб мне. С тобой хочу жить, Егорушка.
  - Надо нам до конца лета потерпеть, - тихонько казак ответил. - А там увезу тебя в Литву. Не скажу пока, откуда и что. Но есть там у меня и дом, и родня богатая. Да и сам я не дурак. А ты не спорь дома ни с кем, но до осени, до рябиновых посиделок потерпи, и уж конечно, ничего не говори никому.
  - Матушка про тебя намедни вспоминала, - сказала Ирина. - Сестра её приходила к нам землянику на меду ставить. Так рассказала, что ты засматриваешься на меня, а казакам не место в роду княжеском.
  - Ты у меня царицей жить будешь, - Егор поцеловал в белый висок, где жилка синяя бьётся, Ирина прильнула к нему, голову на плечо уложила.
  Казак тихонечко выглянул. Княгиня уже по-хозяйски осматривается, видать, сделала выбор. Да и княжна Аграфена успокоилась, тоже отобрала себе товару.
  - Пора, Иринушка, - казак мягко обнял тоненькую Ирину, та голову подняла и улыбнулась. - Пора, а то хватятся.
  Выскользнула княжна из-за ковра, и давай заново жемчуга в деревянной чаше пересыпать. Анастасия её увидала, подошла, спросила, что выбрала? Ирина указала на пару ковров, да ожерелье.
  - И ещё хочу жемчугов, рубашку свою по вороту оторочить, - сказала она.
  Княгиня кивнула и высмотрев Юсуфа, что тащил ещё тюк с шёлком, позвала его к себе. Вместе с дочками она наказала кизилбашу, что надлежит доставить им на княжий двор и о цене начали договариваться. Торговалась княгиня долго, прикидывая, сколько рублей убережёт. А если бы к ним купец приехал, то старый князь, не торгуясь бы, всё взял.
  От упорной торговли у Юсуфа аж тюрбан на голове покосился и упал, развиваясь. Княжны захихикали, увидев бритую голову, а посередине длинный чуб.
  - Не смейтесь, - строго сказала мать. - За этот чуб господь правоверных кизилбашей на небо к себе тягает.
  - Правду говоришь, ой правду, - пыхтел вспотевший Юсуф, обматывая голову тюрбаном. - Я за это тебе подарю ковёр, но жемчуг по твоей цене не отдам, мне дешевле будет обратно к морю его привезти, да тамошнему джинну отдать.
  Наконец сторговались, купец, всё время кланяясь, проводил высокородных до выхода, посмотрел им вслед. Потом крикнул своих приказчиков, велел им отобранный Мстиславскими товар отдельно сложить.
  Егор вылез из укрытия, Юсуф ему улыбнулся.
  - Лихой ты парень, - сказал он. - И девушку красивую нашёл. Украдёшь?
  - Тихо, - прошипел Егор, глянув на суетившихся неподалёку приказчиков. Он вытащил из кошеля пару золотых и сунул их Юсуфу: - Спасибо. И никому не говори, что было тут. Думаю, ещё не раз здесь встретимся.
  Купец закивал, улыбаясь. День удачный у него сегодня, можно будет вечером в гости к англичанам сходить, договориться о покупке тонкой шерсти. Очень она придворным бекам в Персии нравится.
  Егор мягко, по кошачьи, быстро прошёл к дверям, выглянул и моментально исчез.
  "Ловкий казак, - подумал Юсуф. - Такой не только девицу утащит, и лавку может разорить. Надо ему подарок будет сделать. Отдам ему кинжал узбекский, острый, да ручка пощербилась. Продать не продашь за хорошую цену, а подарить можно".
  
  С утра Годунов сидел во дворе Разбойного приказа. Вместе с Тимофеем Кибирём, князем Козловским, заседали по делам Расправной палаты. Душно и жарко в Москве. И Кибирь, отчаянный воевода и до безумия честный служака, которого ляхи прозвали первым рыцарем Москвы, не стал сидеть в думском зале с маленькими окнами.
  - По такой жаре нас тут мухи сожрут, - сказал Тимофей Годунову и дьякам, назначенным в этом месяце на Расправу. - Пойдём во двор Разбойного приказа. Там под навесами прохладно, сеном пахнет, а пытать никого не собирались там, так что спокойно дела решим.
  На дощатом помосте, под лёгкой крышей из соломенных снопов и засели.
  Царю доложили, что дел много накопилось не рассмотренных. Ему некогда было, а бояре из Думы почти все разосланы им по городам и границам. Велел Иван Васильевич Годунову в Расправе быть и старшим князя Козловского назначил. За неделю около сотни дел надо разобрать.
  Расстегнув кафтан, Годунов снял ермолку и вытер пот со лба. Сегодня можно не очень церемониться. С делами пришли дьяки из Сибирского приказа и Устюжской четверти. Пускай Кибирь смотрит, да решает.
  Голова Бориса уже который день была занята новостью, что принёс разноглазый колдун. Он даже спать стал плохо. Всё размышлял Годунов, кто из московских верхних людей задумал жену у царевича Фёдора поменять. Если его Ирину украдут, или царю очернят, заставит Иван Васильевич развестись сына своего. Тогда и Годуновым непросто придётся.
  Про себя он благодарил Кудеяра, приславшего весточку. Не забывает старший царский брат, хотя и разбойник, дальнюю свою родню. Мать-то его, Соломония Сабурова, от татарского мурзы Четя род свой вела, так же, как и Годуновы. Иван Васильевич от Елены Глинской народился, и Кудеяра, то бишь Георгия, старшего брата своего, и не видал никогда. Но побаивается, уж не раз тайком указ давал поймать или прикончить без огласки Кудеяра. А тот всё никак не давался. Ладно, бог с ними, надо подумать, как сестру Ирину уберечь от неприятностей. Кто же замышляет против неё?
  Заговорщики таятся, себя не покажут. Все ходят, улыбаются, вон как Василий Шуйский. И надменный и вроде козни не строит. Да и другие, все как один. Не поймёшь, от кого беды ждать. Только когда проявятся. Но тогда уже поздно будет. Как же опередить-то их?
  На минуту Годунов вслушался в скороговорку подьячего, тот бубнил, держа в руках лист толстой бумаги. Читал от кого-то челобитную, всё недоволен народишко, всё пишут и пишут. Думают, что верхние люди сразу на их сторону встанут, а у тех своя сторона всегда.
  Тут Годунова будто кольнуло.
  "А ведь если кто надумал Ирину у Фёдора украсть или опорочить в глазах царя, то ведь на замену надо будет и свою невесту предложить, - подумал Борис. - А невест-то для царевича на Москве небогато. Вот и надо посмотреть, какие есть подходящие. Ведь если заговорщики и таят свои делишки пока, то поиск невесты для царевича проявится. Разговоры пойдут, а если бабы узнают, то сразу разболтают. Вот здесь и надо поискать!"
  Годунов облегчённо вздохнул и даже улыбнулся так, что Кибирь на него взглянул недоумённо.
  - Ты чего, Борис, радуешься, что ли? - спросил он. - Дело-то не шутейное разбираем.
  - Это я вдруг вспомнил, куда опояску татарскую сунул, - ответил Годунов. - Два дня искал, сейчас на ум пришло, что в бане оставил. А дело серьёзное, тут надо подумать.
  Расправа шла своим порядком, подьячие докладывали, Кибирь с дьяками рассуждал и выносил решение. Потом все приговоры оформлялись на отдельном листе и начинались так: "Великий Государь указал, а бояре приговорили.." А внизу, под приговором бойкий подьячий указывал, что, дескать, князь Козловский с боярином Годуновым и назначенными дьяками в Расправной палате подписи свои учинили.
  
  
  К вечеру заморосило, над Москвой медленно ползли серые тучи.
  - Задожжило, - подьячий обернулся к окну на стук капель.
  - Дороги развезёт, как дочка с внуками проберётся по грязи-то? - пробормотал Андрей Шерефединов, поднимаясь с лавки. Сморщившись - поясница затекла - он подбрёл к окошку и выглянул во двор. За крышами виднелось чистое небо.
  - Растащит тучи скоро, - успокоился Шерефединов. Был он самый лютый из всех дьяков, никого не жалел и не любил, кроме единственной дочери и троих внуков. Вернувшись на лавку, сел, поёрзал и кивнул подьячему, дескать, продолжай.
  Тот читал ему подмётное письмо на дворян Шиловских, вроде против царя те что-то умышляли. Ерундовина обычная, но Шерефединов уловил в письме наживу. Анонимный доносчик сообщал, что село Шиловские они забрали себе обманом, и грамота на его владение поддельная.
  "Надо бы с Родионом Биркиным, сватом своим, поговорить, - решил дьяк. - Может, получится оттяпать сельцо. Как раз дочке его и отдать. Ладно, потом решим".
  В сенях затопали шаги. Дверь распахнулась, в горницу вошёл холоп Степка. Угрюмо глянув на подьячего, он сорвал с головы шапку, неуклюже поклонился.
  - Андрей Васильич, Родион Биркин за тобой карету прислал, - он вытер под носом и шмыгнул. - Его холоп говорит, срочно надо приехать. У самого Биркина голова болит.
  Шерефединов медлить не стал. Его сват Биркин был самым близким к царю человеком. Много лет спал у того рядом с кроватью, охранял от злыдней. Сейчас постарел, дьяком стал, в приказах не состоит, но все откровенные дела царь только с ним и обсуждает. Да и сам Шерефединов через него возвысился. Как только дочку замуж за сына Биркина отдал, так и пошёл вверх. В Александровой слободе с царём сколько лет прожил, каждый день на глазах у него был. Ближе Шерефединова и Биркина нет у Ивана Васильевича людей. Даже Бельский Богдан, братья Щелкаловы и Годунов подальше стоят.
  Видать, Родион Петрович у царя был сегодня. Надо помозговать что-то, дело какое-то. Сам Биркин к Шерефединову не поехал, а то бы сразу Годунову или Андрейке Щелкалову донесли, глаз много в Москве. А вот так спокойнее будет. Приехал Родион Петрович домой, пообедал, да и послал карету за сватом, может, семейные какие дела обсудить им надо.
  Карета немецкой работы, тесновата для толстого Шерефединова, но зато такие только у Годунова есть, да у Трубецкого князя. Остальные кто в колымагах, а больше верхом ездят. На лошадь Шерефединов давно уж не садился, староват для такой езды, а в карете очень удобно. Сел, и привезут куда скажешь. А не туда доставят, возчика и выпороть можно, тоже развлечение.
  Роман Биркин ждал свата, стол накрыл, пиво, гуси жареные, морошка мочёная. Всё, как любит Шерефединов. Слуг выгнал, вдвоём сидели в горнице. Сначала поговорили о внуках, как они в такую непогодь доберутся в деревню. Обсудили цены на хлеб. Те что-то расти начали, по Москве смутные слухи ходили, что Годунов скупать его хочет для своих нужд совсем неясных.
  - Царь мне велел тебе передать, чтобы ты в Новгород собирался, - отложив обглоданную гусиную ножку и рыгнув, сказал Биркин. - Дело тайное и знаем про него только мы с тобой.
  Шерефединов вытер губы и молча посмотрел на свата. Тот зачерпнул дубовым ковшичком пива из серебряной ендовы, выпил.
  - Повезёшь в Новгород книги царские, - Биркин нагнулся поближе. - Там их укроешь так, чтобы никому не ведомо было.
  - А чего этим книгам в Москве-то не лежится? - спросил Шерефединов.
  Родион Петрович огляделся, встал и перешёл поближе. Сел рядом со сватом и зашептал ему на ухо: "Царь хочет Москву иезуитам отдать, под руку римского папы, чтобы тот сберёг его род. Как только со шведами окончательно замирится, так и унию с Римом начнут готовить. Всего лишь вместо патриарха Царьградского папа будет епископов ставить у нас. Больше ничего не тронут. А за это помощь царевичу Фёдору будет. Но книги-то греческие, их бабка царская Софья привезла, да и потом много дарили и покупал царь. В них против римской церкви есть где понаписано. Вот царь и опасается, что иезуиты книги порежут или сожгут. А он этого не хочет. Понял?"
  - А куда там книги схоронить? Он не говорил? - уточнил дьяк Андрей. Задания царские он привык исполнять, вот и сразу начал кумекать, как всё сделать.
  - В Духов монастырь велел, - Биркин отвалился в сторону и шумно выдохнул. - К митрополиту Александру грамоту велено самому написать, а царь руку после приложит. Монастырь на берегу рва стоит, ладьи с Волхова туда заведёшь, да и выгрузишь ящики. Царь велел книги-то в ящиках везти.
  - А когда ехать-то?
  - Так вот, через пару недель и трогайся, - сказал Биркин. - Ладьи я тебе достану, арендую у купцов. Бурлаков тоже найму.
  - Что-то ты добрый какой, Родион Петрович, - прищурился Шерефединов. - Уж не тебе ли царь поручал этим делом заняться?
  Биркин поджал губы, помолчал.
  - Да, - ответил он. - Я отговорился, старый уже, а ты помоложе, да и хватка у тебя жёсткая.
  - Хорошо, - улыбнулся Шерефединов. - Боевых холопов надо взять с десяток.
  - Ох, чуть не забыл, - Биркин помотал головой. - Велено тебе для охраны ехать с казаками, что недавно в Ковель ездили. Есаул у них колдун.
  - Это тот, что князя Курбского извёл?
  - Он и есть, душегуб, - Биркин перекрестился. - Я побоялся с ним ехать, как на духу тебе говорю.
  - Ладно, посмотрим, что за колдун такой. Говорили тут, ротмистр Лютый, литвин, порубать его хотел, да передумал.
  - Вот! - Биркин вскочил. - Заколдовал Лютого. А я этого ротмистра помню. Жестокий вояка, и вдруг чуть не другом стал. Как бы и тебя не заколдовал.
  - Кишка у него тонка, царского дьяка мороком окутать, - захохотал Шерефединов. - Хватит, понял я всё. Давай выпьем, а ещё поговорим, как внукам по селу богатому выделить. Это сложнее, чем царские книги по реке возить.
  Сваты принялись за пиво, заедая его мочёной морошкой.
  
  
   День выдался постный, и хотя казаки обычно не разбирали, когда что можно кушать, а что нет, но от безделья Яша Бусый вдруг заявил, что скоромного есть не станут, если не положено. Арефий сказал, что от постного он лицом синеет, и как-то раз его за вурдалака приняли. Яша шутку не поддержал, ответив, что осиновый кол или даже крепкий бадог любую нечисть исцелит.
  - Если по хребтине врезать хорошенько, то лицо сразу краснеет, - сказал он.
  Ефим Пятница только вздохнул, а Егор согласно кивнул. Его найденный брат Кирила до сих пор ещё не ушёл в леса к Кудеяру. Они с Егором всё обговаривали, как им дальше быть. Кирила, он же тот самый Гойда, возвращения которого из Москвы ждал Кудеяр, считал, что сейчас надо бросить всё - и казачество, и разбойную жизнь, а перебраться в Ковно или в Колывань.
  - Там и заживём спокойно, - убеждал он Егора. - Марина уж поди, скоро родит наследника Лютому. Очень хочется и её, и Максимку повидать. Надоело уже шастать по лесам да полям. Скобу заберём с собой. Он книжки любит, писарем станет. Мы расторгуемся с тобой. Казаки на службу к каштеляну поступят.
  Егор сначала отнекивался, потом сознался, что без Ирины Мстиславской ему жизни нет нигде. От такого известия Кирила онемел.
  - А как ты её в жёны возьмёшь? - спросил он, хмыкая. - Мстиславские за тебя не отдадут её. Хотя..
  Кирила замолчал. Встал, прошёлся по горнице, выглянул в окошко, вернулся к столу, присел.
  - Тут вот что, Егор, - он начал постукивать пальцами по столешнице. - Я ещё отцу с матерью слово давал молчать, как и Степан, брат наш старший, что Кирибеевича убил, за что и казнил его царь.
  Егор потянулся, улыбаясь. Опять сказки какие-нибудь расскажет, с самого детства Кирила мастер был небылицы плести.
  - Я вот тебе сам кой-чего расскажу, - сказал Егор и потянувшись, взял с полки глиняный кувшин с пивом. - Давай-ка выпьем немного, пока Яша не видит, а то запричитает, что грешим.
  Кирила же поглядывал на него исподлобья, как бы решаясь, рассказать или нет старую тайну. А Егор тем временем разлил пиво по деревянным кружкам.
  - Не говорил я тебе, кто Алёну Дмитриевну зарубил, - негромко сказал казак. - Опасаюсь, что обидчика этого ты сразу рвать пойдёшь. Но пригляделся, вижу, не такой ты буйный, как мне казался, когда я маленький был.
  Оба выпили по глотку пива, Кирила потёр лицо.
  - Что-то кровь ударила в голову, - он улыбнулся. - Да я на словах угомону не знаю, а в деле как скала холодный. Говори, чего уж там. Опричник какой-то, что ворвались тогда в наш дом?
  - Богдан Бельский это сделал, - сказал Егор. - Он бы и детей порубал, такой злой был, но я его ключами от лавки оглоушил. Видал может, у него щека вся разодрана, шрам на шраме. Моя работа.
  Он вспомнил, как в лесу, при встрече Кирила рассказал ему, как спасся тогда, в ту страшную ночь. Их опричники вытеснили во двор, брату достался удар по голове, он обеспамятал и его приказчики утащили, таясь под заборами. А погони не было. Опричники выли в доме, видать, по раненому своему предводителю. Искали потом, но не нашли. А Егор с детьми уже был далеко от Москвы.
  - Вот оно что, - похмурел Кирила, задёргались у него желваки на лице. Мотнул головой и заскрипел зубами: - Ладно, никуда эта паскуда от нас не уйдёт. Кончим его, Егорушка?
  - Конечно, кончим, случай будет, а он будет, - Егор засмеялся. - Он мне имя ещё дал, когда в Литву на Курбского ворожить отправлял. Назвал меня купцом Калашниковым. Угадал, негодяй.
  Тут Кирила резко выдохнул, и одним глотком выпил пиво из кружки. Посопел и пристально посмотрел на брата.
  - Ты не Калашников, и не купец, - сказал он, буквально выдавливая из себя слова, нарушая ими данную перед образами клятву родителям. - Ты Юрий Старицкий, сын князя Владимира. И царю Ивану Васильевичу доводишься внучатым племянником.
  Егор замер. Кирила опять заскрипел зубами, поморщился, налил себе пива и снова залпом выпил.
  - Так получается, что мы с Ириной Мстиславской ровня? - удивлённо спросил Егор.
  - Кто о чём, а вшивый о бане, - вдруг засмеялся Кирила. - Да, видать тянет вас друг к дружке княжеская кровь. А ты вот о чём подумай. После царя наследником престола царевич Фёдор будет, а у него детей нет. Если он скончается, то тебе царём положено быть. Понимаешь, Егорушка? Дмитрий-то, царевич, малой парнишка, незаконно рождён. И потому Иван Васильевич, коли узнает о тебе, всю Москву поднимет, всё царство, лишь бы отыскать. А ты о княжне всё думаешь. Ну, Егорий, ты отчаянный.
  - Так мы с тобой не братья, что ли? - растерялся Егор. - Как же так?
  - Никто нашего братства никогда не нарушит, - нахмурился Кирила. - Моя крёстная мать Фёкла Никитишна, была тебе кормилицей. Она и вытащила тебя, совсем крохотного из дома Старицких, когда царь убить их велел. Как уж опричники не досчитались ребёнка, не знаю. Только Фёкла Никитишна сказала, что мать твоя - княгиня Евдокия Романовна, чуяла гибель. Дала свой крест с Афона, велела с тобой его держать всегда. Вон он, на груди у тебя. В нём ещё мощи киевских святых.
  Сидевший опустив руки Егор встрепенулся, и сунув руку за пазуху, вытащил материнскую памятку.
  - Степан Парамоныч, когда на бой с опричником пошёл, надел этот крест, - продолжал Кирила. - Защитит, говорит, меня, он. И правда, не дал крест грудь ему проломить.
  Егор перекрестился.
  - Давай ещё выпьем, - сказал Кирила. - Рассказал тебе и на душе легче стало. Ты, между прочим, не только царю родня, но и князю Курбскому. Мать твоя сестрой двоюродной ему была. Глаза то у тебя, как у неё.
  В сенях заскрипели половицы, вошёл Арефий.
  - Ну, братья-казаки, пришёл наш последний час, - горестно сказал он. - Яша наготовил еды, только боюсь, до утра мы с голодухи от такого кушанья помрём.
  Кирила с Егором посмотрели на него, всё ещё думая о своём.
  - Яшка, чтоб ему святые покою не давали, обед сделал, - продолжил Арефий. - Намешал в квас постного масла, нарвал в него луку зелёного, это, говорит, наша еда на весь день. Прямо не знаю, что делать с казаком. Дело надо какое-нибудь, или он нас всех в монастырь запрёт.
  Братья Калашниковы заулыбались.
  - Ну пойдём, похлебаем квасу с лучком, - Кирила поднялся. - Хоть шептунов опосля погоняем.
  Арефий углядел кувшин с пивом, быстро налил себе кружку, выхлебал в момент и благодушно рыгнул.
  - Благодать! - он подмигнул Егору.
  За уличными воротами затопали кони.
  - Эй, мужик! - закричал кто-то. - Здесь Калашников живёт, купец который?!
  Бывший во дворе Ефим Пятница неразборчиво ответил.
  - Пусть собирается, - крикнули с улицы. - Дьяк Шерефединов его сейчас ждёт к себе. Да пусть поторапливается. Дьяк ждать не любит!
  Послышался топот, верховой умчался. Казаки переглянулись.
  - Накаркал ты, Арефий, - ухмыльнулся Кирила. - Чую, опять по царскому делу зовут. Небось, порчу надо на короля Степана ляшского навести.
  - Подождёт дьяк, - спокойно ответил Егор. - Айда, казаки, не спеша похлебаем квасу с лучком, а потом и съездим к этому Шерефединову.
  
  
  Верный Гаврилка в тот же день уже и донёс Годунову о разговоре царя с Родионом Биркиным, и что ладьи в Новгород поведёт дьяк Шерефединов. Боярин совсем не удивился этому. Царь и в Англию собирался бежать, а сейчас книги прятал от иезуитов. Завтра ещё что-нибудь придумает. Жестокость царя пошла на убыль и сейчас его терзали муки раскаяния, а больше всего страх, что придётся отвечать за содеянные злодеяния на том свете.
  - Видать, он совсем уж решился Москву под Рим отдать, коли библиотеку свою укрыть решил, - сказал Годунов Бельскому, заехав к тому по дороге из Кремля. - Дело тайное задумал, а Биркину поручил. Тот вовсе бестолковый, но хватило ума на Шерефединова свалить.
  - Разберутся, нам-то что до этих книг, - отмахнулся Бельский.
  Вечерний прохладный ветерок лёгким порывом ворвался в горницу, освежил душный воздух и лёгким толчком приотворил дверь. Та заскрипела и Богдан с Борисом огляделись. Бельский опять махнул рукой.
  - Казну бы царскую повёз, если бежать собрался бы, - сказал Борис. - А может, так и хочет. Книги свои потащил, как будто в Новгород. На самом деле казну по рекам повезёт в Вологду.
  Они с Бельским засмеялись. Хозяин предложил Борису поиграть в шахматы, тот согласился. Потом Богдан кликнул слугу, что стоял под дверью и велел принести пирогов и узвар из шиповника. Дни в июне длинные, так что заигрались они чуть не до полуночи.
  На следующий день слуга, приносивший пироги, отправился к обедне. Но до церкви не дошёл. Аккурат перед каменными стенами Воздвиженского монастыря он заскочил в переулочек, заросший лопухами, и поплутав меж заборов, вышел к длинному бревенчатому дому, крытому почерневшими колотыми досками. Не выходя на улочку, слуга Бельского прошёл через упавший заплот. Огляделся и приоткрыв покосившуюся дверь, юркнул внутрь.
  - Ты гляди, кто пришёл! - во внутреннем дворе собирались обедать, в огромном котле варился баран. Здесь квартировали яицкие казаки, после набега на Хиву притащили в Москву всякого беспошлинного товару. Уже расторговались и через недельку собирались обратно. По Волге до Каспия, а оттуда в Яик.
  Слуга Бельского выглядел ихнего атамана Шепталу, махнул ему, дескать, отойди, разговор есть.
  - Разговор слыхал, хозяин мой с Годуновым болтали, что царская казна на Вологду пойдёт, - тихонько сказал он Шепталу. - Дьяк Шерефединов ладьи поведёт. Для отвода глаз болтают, что книги вроде повезут. Да кому они нужны!
  - Когда караван-то пойдёт? - атаман сразу перестал улыбаться.
  - Не знаю, - пожал слуга плечами. - Мой хозяин в этом деле не участник.
  - Спаси тебя бог, Офонька, - сказал атаман. - Если там и вправду казна царская будет, все разчёты с нами у тебя закрыты.
  - Прощай, Шептало, - буркнул Офонька и даже не взглянув в сторону насторожившихся казаков, ушёл.
  Атаман посмотрел ему вслед, почесал шею под бородой и усмехнулся.
  - Ну что браты, погуляем ещё?! - сказал он и упёр руки в бока. - Ох, погуляем!
  Казаки захохотали, стало ясно, что Шептало нашёл выгодное дельце.
  
  Через пару дней архимандриту Афанасьевского монастыря, что у Фроловских ворот Кремля построил Дмитрий Донской двести лет назад, Роман Биркин передал царский указ изготовить два десятка коробов.
  - Да опилок яблоневых приготовь мешка три-четыре, - сказал Биркин. - Засыпем их потом в короба-то.
  Монахи стругали доски для заказанных ящиков, готовые ставили в тень на просушку. Монастырский эконом Елпидифор даже и не спрашивал, какое такое царское повеление исполняется. Он брёвна привёз, топоры да молотки работникам выдал. Осталось только работу принять. Молчалив Елпидифор, за что и ценят его все, кто знает.
  Сам Роман Биркин пришёл глянуть, как ящики делаются, и спросил эконома, стоит ли книги в мешковину упаковать, или так сложить, только стружкой пересыпать, чтоб не мокли в дороге. Елпидифор подумал, пошмыгал носом и рассудительно ответил, что лучше в мешковину книги положить. Биркин кивнул и с озабоченным лицом ушёл, видать, побежал заказывать материю для упаковки.
  Не торопясь Елпидифор прошёл по монастырю, осмотрел огород, покачал рукой перила крылечка деревянного у флигелька, где архимандрит в летнюю жару отдыхал.
  - Надо поменять, а то качаются, - решил эконом и глянув на небо, а уже солнышко покатилось за леса, пошагал к себе. Молитву вечернюю он в церкви не творил, уединялся. Все про это знали. В келье своей Елпидифор после молитвы сел за стол, достал чернила, перо гусиное и начал что-то шкрябать на сером листочке бумаги. Заглянул было монах, видит, эконом считает, делом занят, не стал мешать, ушёл тихонько.
  А Елпидифор, пока шёл к себе, не о перилах думал. Он вместе сложил, что услышал от Биркина - и про книги, и про сырость. Значит, царскую библиотеку отправляют по реке. И куда её пошлют? В Новгород, больше некуда, на Вологду караваны всё время идут, с ними бы и отправили книги, не стали бы хлопотать. Вот и следует их перехватить.
  Об этом он и писал гусиным пером: "О чём говорено было, скоро по Москва-реке отправят. Пойдёт в Новгород, на трёх ладьях. И поторопиться надлежит. Грузить короба станут у Кремля, может, дней двенадцать осталось"
  Очень по душе Елпидифору пришёлся Антон Поссевин, ловкий иезуит. Умный и разворотливый. Улучил время, поговорил с ним с глазу на глаз, раз, и другой, и третий. Понял тогда эконом, что римская церковь только добра Москве хочет и пообещал как может помочь в этом деле. Поссевин и нарадоваться не мог на такого преданного католичеству православного монаха. Условились они никому и нигде не говорить, что Елпидифор к унии склонен. Иезуит попросил его сообщать иногда, что в Москве происходит, но особо попросил за библиотекой царской присматривать. Вдруг что узнает эконом. Вот и узнал.
  Уже в ночь, когда рогатки задвигали на серёдку московских улиц, конный умчался на Вильно. А в шапке у верхового листок серой бумаги. Ждёт этого сообщения Поссевин, ну, хоть порадуется, или вовсе уж решит отбить библиотеку. Его дело. А Елпидифор перед сном перекрестился и довольный улёгся на нары в своей келье, укрывшись шубой. На соломенном тюфяке мягко и тепло. Засыпает эконом, а сам думает, что теперь то он точно за унию с Римом всей душой стоит.
  
  В Тимофеев день атаман Шептало встал пораньше, босиком тихонько ступая по грязным половицам, вышел из дома. Присел на завалинку, намотал онучи, и глянул на восток. Солнышко уже подымалось, мягким румянцем оглаживая московские крыши. Чуть прикусив нижнюю губу, чтоб не выругаться, Шептало осмотрелся, увидал у стены лесину с набитыми поперёк толстыми ветками. Прислонил её с торца дома и забрался повыше.
  Небо чистое, гладкое, как индийские шелка лазоревое, ни тучки, ни морщинки. Ухватившись за крышную доску, атаман залез ещё повыше. Тишина и благодать. Перекрестился Шептало, глядя на солнце, пробормотал про себя молитвы богородице и архистратигу Михаилу, небесным покровителям всего честного казачества.
  Спустившись на землю, достал воды из колодца, умылся, потянулся, и улыбаясь, решил Шептало, что день удачлив будет. Но тут из дома выбрел шатаясь, один из казаков и громко высморкавшись, начал было сурово браниться. Молнией, как стриж, метнулся к нему атаман и жёсткой ладонью прикрыл крепко рот.
  - Беду решил накликать? - зашипел он в ухо казаку. - Забыл, сегодня день-то Тимофея Знаменного.
  И как подтверждая его слова, во двор влетела ворона. Она уселась на столбе ворот, уставилась на казаков и громко каркнула. У Шепталы свело от злобы скулы, он размахнулся было, чтоб врезать недотёпе, но вдруг опустил руку.
  - Иди в дом, и скажи, если от кого слово дурное услышу сегодня, или кто орать начнёт с глупости своей, завтра утром здесь во дворе зарублю, - тщательно проговаривая каждое слово, сказал он. - Видал, на твой мат сразу ворона прилетела. Как бы призраков своих Тимофей не послал, а нам сегодня дело надо спроворить. Иди в дом, лаской тебя прошу.
  Яицкие казаки, узнав вчера от Офоньки, что царская казна пойдёт скрытно из Москвы, обсудили и порешили взять её себе. Сначала предлагали засаду устроить, как обычно. Но Шептало подумал и послал в Духов монастырь казака шустрого Петьку Дыма и велел обсмотреть, есть ли лодьи уже под берегом, и нужны ли бурлаки.
  Оказалось, нужны. Шептало, оставив бархатный кафтан и шёлковые штаны, накинул зипун с прожжённой на спине дырой, шаровары льняные, да и сам сходил к монахам. Сказал, что он шишка бурлацкая, только что пришли из Нижнего Новгорода, работу ищут. Его отослали к Роману Биркину, а тот как раз торговался с хозяином лодей. Их три понадобилось. Хозяин сам хотел бурлаков нанять, и просил за каждого по восемь копеек в день и харчи за счёт нанимателя. Шептало послушал под окном волнительные переговоры, подскочил на завалинку и сунув в горницу нечёсаную башку, крикнул, что его артель по пять копеек на человека согласна. А ему, как шишке, девять копеек. И харчи хозяйские. Биркин обрадовался и тут же и поладили. Хозяин трёх лодий только поморщился, но ничего не сказал.
  - Сколько вас в артели? - спросил Биркин.
  - Две дюжины, да я с топором, - ответил Шептало. - Не сомневайся, боярин, мы и на косных лодках можем, и под парусом, и на руле. Продешевили, это так. Но мы в Новгород собирались, а чем даром туда топать, лучше по пути подзаработать.
  Биркин довольный, он рассчитывал, по семь копеек на бурлака, а тут дешевле вышло, вот и немного заработал на царском подряде. Спросил, как узнали, что бурлаков надо, он ведь ещё не объявлял. Но Шептало пояснил, дескать, с его ватаги трое ходили вчера в монастырь, там с монахами поговорили о разном, те и рассказали, что караван на Новгород собирается.
  - Вот я с утра и прибежал, - рапортовал Шептало.
  - Хорошо, - согласился Биркин. - Тогда приходите через семь дней, заночуйте здесь, под стеной кремлёвской, а утром и трогайтесь.
  Так и порешили. Атаман ещё денег вперёд попросил, но Биркин только пальцем ему погрозил. Бурлаку деньги только при расчёте выдавать, а то быстро в кабаке пропьётся и о работе забудет. Но велел Шептале сегодня, в Тимофеев день подойти.
  - Старший караванщик на тебя поглядит, - сказал Биркин. - Если понравишься ему, то как за пазухой у Христа будете, а нет, так вышвырнет или шкуру спустит. У него не залежится.
  Вот и старался сегодня атаман. Тем более день опасный выдался, прямо руки у Шепталы даже тряслись, как сильно переживал, как бы не упустить им царскую казну.
  
  Вчера на заутрене княжна Ирина успела шепнуть Егору, что собираются они с сёстрами и матушкой в лесу погулять, на угоры пойдут Варфоломеевские, там, говорят, земляника поспела.
  Княжны с лукошками берестяными рассыпались по склону, в зелёной траве тут и там краснеют маленькие духовитые сладкие ягодки. Одну в лукошко, две в рот. Сама княгиня побродила чуток и устала, голова отяжелела. Отошла в сторонку, там для неё слуги креслице поставили под кустом черёмухи. Персидским веером на длинной ручке от княгини мух отгоняют, да прохладу навевают. Задремала Анастасия Владимировна. А дочки её ягоды собирают, да больше хохочут, болтают о разных девичьих делах.
  Холопы с бадогами поодаль стоят, оглядываются, сторожат. Три дворянина прохаживаются в тенёчке, разговаривают о смешном, прыскают, зажимая рты ладонями, чтобы княгиню не пробудить.
  Ирина подбежала к Марфушке и шепнула, что в кустики отойдёт. Та кивнула и к Аграфене - поболтать о колдуне, что, говорят, на Москве завёлся.
  А сразу в кустиках Ирину Егор ждёт. Обнял княжну свою ненаглядную лихой казак, поцеловал и сразу к делу перешёл:
  - Меня в Новгород отсылают, через два-три дня пойдём по реке.
  - А когда вернёшься? - огорчилась Ирина. - Долго ли не свидимся?
  - Бог даст, до Успенского поста обернёмся, ящики какие-то надо сопроводить, - сказал Егор. - И вот что я надумал. Ждать нам нечего, давай-ка в августе и махнём в Литву!
  - А как же мама и тятя? - загрустила княжа. - Да и что, мы с тобой невенчанные жить будем? Это же грех!
  Егор обнял Ирину за узкие плечи и снова поцеловал в сладкие губы.
  - Без греха обойдёмся, - шепнул он. - Мы с тобой в Успенском соборе повенчаемся, а потом и уедем. А родителям твоим расскажут, как дело было. Всё уж устроено. Ты не переживай и никому не говори об этом.
  - В Успенском соборе? - недоверчиво спросила Ирина. - Как тебя пустят туда? Я княжна, из Гедиминовичей, а ты простой казак!
  - Всё узнаешь, любимая, - Егор опять чмокнул её в губы. - Беги к сестрёнкам, а то потеряют.
  Он ловко выхватил из лукошка несколько земляничин и быстро пихнул их в полуоткрытый ротик Ирины. Та засмеялась и сама, обхватив Егора за шею, крепко поцеловала его в губы.
  Мягко и неслышно, по тигриному ступая, казак растворился в лесу. Ирина вытерла губы и вышла на земляничный склон. Приставив ладошку ко лбу, заслонясь ею от солнца, глянула на дремлющую мать, потом обернулась к сестрёнкам, весело хихакающим поодаль и пошла к ним.
  - Что-то ты вся разрумянилась, - заметила Аграфена. - Жарко, что-ли, в кустах-то?
  - Ох и припекает там! - захохотала Ирина. - Поехали домой. Жара такая, квасу бы с ледника попить!
  - Хватит за ягодками ползать, - поддержала её Марфа. - Охотку сорвали и домой, вечером на качелях покатаемся. В саду вчера новые поставили.
  Княжны, хохоча, побежали к матери. Та проснулась, нахмурилась спросонья. Закряхтела, поднимаясь с креслица и велела ехать домой. Решила, что завтра на эти угоры дворовых девок пошлёт, надо земляники набрать, да варенья побольше наварить.
  
  
  Тугая петля аркана обхватила плечи верхового и сдёрнула того с лошади. Ещё падая, всадник сумел сбросить верёвку - её жёсткие пряди оцарапали ему щёку - извернулся и упал не на спину, а на бок. Тут же вскочил, увидел подбегающих разбойников, и бросился к лошади. Та стояла в десяти шагах, поматывая головой. Спешенный всадник хотел выхватить пистолет из седельной кобуры, но вдруг перед ним вырос разбойник в толстом халате, подпоясанный верёвкой. Он ловко стукнул бегущего палкой по макушке. Тот рухнул без сознания на лесную дорогу, поросшую невысокой травой.
  Разбойники быстро скрутили пленнику руки за спиной, перекинули его животом через седло и увели лошадь в лес. Мужик безвольно болтался, на расцарапанной щеке засохла размазанная по ней кровь, смешанная с грязью. Ловкач в халате, похлапывая ударной палкой по ладони, огляделся, вроде никаких следов нападения не осталось на дороге. Он сплюнул и быстро, чуть ли не вприпрыжку побежал за остальными разбойниками.
  Кудеяр второй день со всей своей шайкой сидел в дубраве верстах в пятнадцати от села Подол. Атаман ждал Гойду из Москвы с новостями. А пока тот задерживался, Кудеяр позволил своим разбойникам чуток пошалить на просёлках, выходящих на большую Серпуховскую дорогу.
  На самом тракте он велел не показываться, там сразу стрельцы из Разбойного приказа примчат, если изобидеть кого. Кудеяр думал либо на Яик податься зимовать, либо уйти на Вятку. Если царь Иван надумает с черемисой биться, то на Вятке делать нечего, войска шнырять везде станут. А если на Терскую линию двинутся воеводы, то на Яик лучше не соваться. С Польшей и шведами у Москвы нынче мир, так что дьяки с Разбойного приказа начнут дороги чистить от бродяг. Зимой это им лучше всего удаётся. В лесу разбойникам не укрыться, найдут по следам, да кострам с дымом. Так что уйти надо подальше. А начнут они это дело летом. Все эти неясности и должен был юродивый Скоба вынюхать и Гойде сообщить.
  На огромном пне лежали медовые соты. Их наломали ещё вечером, найдя с пяток бортей в соседней липовой роще. Меду вчера разбойники наелись до одурения, давно не пробовали. И сейчас осталась горка сот, подплывшая светло-жёлтой лужицей, над которой недовольно жужжали пчёлы. Кудеяр пил заваренный в кипятке смородинный лист, громко прихлёбывал и порой цеплял на струганую палочку комочек вкусного мёду. К вечеру похолодало, от речки Пахры тянуло прохладой, но солнце укатывалось в чистое закатное небо. Завтра день обещал ясную погоду.
  - Глянь, кого мы прищучили! - Кудеяр оглянулся на шум. Его разбойники вели босого, в драных шароварах и тёмно-синей сорочке мужика. Раздели уж по дороге, не удержались.
  - Ехал из Москвы, говорит, монастырский гонец, стращал шибко, - затараторил Махор, весёлый шустрила. - Деньги при нём были.
  Он скинул с плеча котомку, и высыпал на пень, прямо в подплывшие мёдом соты несколько десятков серебряных монет. Глянув на них, Кудеяр отхлебнул и кивнул. Уговор был в его команде - если деньги взяли, то одежду можно на дуван и не пускать. Но монетки всегда в общий счёт класть.
  - Кто таков? - Кудеяр развернулся к мужику. Тот исподлобья глядел на разбойников, рожа измазана грязью, верхняя губа от злости прикушена.
  - Что молчишь!? - повысил голос атаман. - За пятки тебя подвесить?! Откуда и куда ехал?
  Мужик сплюнул ему под ноги.
  - На колесе вам руки и ноги переломают, - чётко выговаривая слова, произнёс он. - А потом башки отрубят и на кольях у царской дороги выставят.
  - Ну хватит, - поморщился Кудеяр. - Показал себя молодцом, давай уж поболтаем. Не станем друг дружку пугать. Кто послал и куда?
  Мужик подёргал связанными за спиной руками. Атаман кивнул разбойнику, стоявшему за пленником, тот быстро развязал путы.
  - Меня в Литву послали, - сказал он. - Письмо вёз, в шапке оно.
  Не успел Кудеяр и взгляд на разбойников перевести, как шапку ему в руки сунули. За толстой подкладкой грамота. Атаман глянул на Махора. Тот перекрестился и руками потом замахал, дескать, не смотрели и не читали ничего. Все разбойники знали, что никаких писем, взятых у кого бы то ни было, самим не знать, а нести всё Кудеяру. Хотя и читать в шайке никто, кроме атамана, и не умел. Да и не хотел. От чтения прибыли никакой, а за чужие тайны могут взыскать похлеще, чем за лютую татьбу.
  Кудеяр чуть прищурился, вынес руки с грамоткой так, чтоб солнышко закатное получше осветило и стал читать, шевеля губами. Разбойники начали расходиться, пора было варить кулеш вечерний. Только у пойманного гонца стояли рядом сторожа, зорко его наблюдая, чтоб не выкинул чего.
  - Сам знаешь, что вёз? - Кудеяр макнул палочку в мёд, облизал и воткнул её в соты.
  Гонец пожал плечами.
  - Уведите его, да присматривайте, чтоб не сбёг, - сказал атаман и сунул грамотку за пазуху: - Крикните ко мне Гришу Безноса да Заплюйсвечку.
  Вскоре оба есаула разбойничьей шайки были у атамана. Он огляделся, и отвёл их на опушку дубравы. Вечерний прохладный ветерок шуршал жёсткими резными листьями дубов, бледно-розовое солнце, падая за край земли, разбросало нежаркие лучи по рощам и лугам. Смолкал бесконечный стрекот кузнечиков, пчёлы торопились в свои борти и колоды, стайки мошкары заплясали в гаснущем свете дня. На атамана и его есаулов наносило дымком и запахами полбяной каши с салом, перебивая медвяный аромат трав - в тенях дубов уж начала падать вечерняя роса.
  - Завтра добрый будет день, - сказал долговязый Заплюйсвечка и почесал подмышкой. - Чего звал, атаман?
  Вздохнув полной грудью, Кудеяр посмотрел на разбойников и вытащил грамотку, найденную у гонца.
  - Пишет московский дьяк или кто, не ясно, - он засопел. - В Литву пишет, иезуитам, что, дескать, царь Иван посылает в Новгород на трёх ладьях книги свои. Просит не забыть свою услугу.
  Есаулы молчали. Какие книги, какие иезуиты? В чём их-то выгода? Разбойники не вникали в хитросплетения жизни, им была нужна цель. Но пока они её не понимали.
  - Царь из Москвы бежать хочет, страшно ему, - вполголоса сказал Кудеяр, поглядывая на равнодушные лица своих приятелей. - И не книги он там повезёт, это так, для близиру слух пустил. Казну наверняка потащит в Новгород. Оттуда английские купцы Немецким морем утащат всё. А сам Иван наверняка через Беломорье уйдёт.
  - Казна? - протянул Гриша Безнос.
  - Думаю, что не вся, - атаман почесал сложенной грамоткой нос. - Частями потащит Ванька богатство своё.
  Кудеяр говорил и сам верил себе. Равнодушный к сочинениям и сказкам, выросший в жёсткой борьбе, он и подумать не мог, что какие-то книги могут быть ценностью.
  - Шерефединов, дьяк злобный, командовать станет перевозкой, - сказал Кудеяр. - Боевых холопов своих берёт и казаков нанимает. Книги-то, монашескую забаву, можно было и с купцом любым отправить. Так зачем конвой такой слать, а, есаулы? Давайте подумаем.
  
   Шестая глава. Шептало
  Погрузку окончили накануне Макова дня, и Шерефединов утром хотел уже трогаться в путь. Яицкие казаки, ставшие бурлаками, в приметы не верили, так же как и хмурые боевые холопы дьяка. А Егору не было дела ни до чего - на последней встрече Ирина, вытирая слёзки с бархатной своей щёчки, сказала ему, что её хотят просватать вот уже в конце августа.
  - Как хлеба сожнут, так тятя и разрешит сватов к нам заслать, - плакалась княжна на плече Егора. - Может, я с тобой уеду в Новгород, да там и останемся и в Литву убежим?
  - Так быстро хватятся тебя, цветочек мой, - покусывая губу, ответил казак. - Я как только царскую службу исполню, сразу в Москву вернусь. На Марину Лазоревую или на крайний срок к Ильину дню. И тогда уж уйдём.
  - А если меня просватают к тому времени?
  - Не просватают! - уверенно сказал Егор. - Не поспеют.
  А про себя подумал, сватовство пустой звук, ничего опасного, но поторопиться из Новгорода надо.
  Отправку каравана задержал Елпидифор. Расчётливый эконом опасался, что иезуиты не успеют перехватить ладьи с библиотекой царя Ивана и рано утром, когда солнечные лучи ещё только чуть касались горделивых кремлёвских башен, спустился от монастыря к реке.
  И бурлаки, и охрана, и сам Шерефединов спали в ладьях, намереваясь отойти пораньше. Дьяк уже проснулся и умывался, сойдя на берег - один из холопов черпал воду в реке и поливал дьяку в ладони.
  - Господь сохрани, утро с добром! - Елпидифор, подворачивая рясу, спустился, недовольно морщась; трава уже покрылась росой и была скользкой.
  - И тебе, - кратко ответил Шерефединов. Он недолюбливал монашеское племя, считал тех бездельниками.
  - Отойди-ка, - велел Елпидифор холопу. Тот глянул на дьяка.
  - Стой где стоял, да плесни на руки-то! - зло сказал Шерефединов. Ополоснув лицо, он вытерся расшитым куском холста.
  - Зачем пришёл? - дьяк недобро глянул на Елпидифора. Тот, поняв свою промашку с холопом, только лишь молча глянул в его сторону.
  - Иди, буди остальных, - сказал холопу Шерефединов.
  Дождавшись, пока холоп залезет на ладью, Елпидифор чуть наклонился к дьяку и негромко сказал: "Сегодня Маков день, очень плохая примета нынче дела начинать".
  - Ты же божий человек, а в приметы веришь, - сплюнул Шерефединов. - Бесполезный вы народишко, монахи!
  Эконом стерпел, только носом дёрнул.
  - Вдруг что случись, донесут царю, что ты в Маков день отправился, да истолкуют, что намеренно так сделал, чтоб потом на дурную примету свалить, дескать, по нечаянности всё получилось, - тихонько сказал он.
  Приглаживая мокрые волосы, Шерефединов остро глянул на монаха. А тот правильно кумекал. Лучше подождать денёк, хотя Биркин царю вчера донёс, что сегодня с утра ладьи уйдут.
  - Иди с богом, - только и сказал дьяк. - И не мельтеши тут, не зли меня, а то пришибу.
  Елпидифор быстро полез в гору и обернулся только у кремлёвской стены. Шерефединов внизу что-то говорил казацкому есаулу и бурлацкой шишке. Те кивнули и ушли к своим. Вскоре на берегу задымили костры, караванщики не спеша готовили завтрак. Сегодня отплытия не будет, понял эконом и довольный, ушёл к монастырю. По дороге он вдруг остановился; под стеной собирался народ: и мужики, и бабы, некоторые даже ребятишек привели, несмотря на раннее утро. Люди толпились, негромко галдели меж собой, многие тыкали пальцами в ладьи Шерефединова.
  - А чего вы тут толчётесь? - спросил Елпидифор у мужика в добротной одежде, видать, справный мастер какой.
  - Так вся Москва знает, что сегодня царь-надежа Иван Васильевич казну свою отсылает на Вологду, - ответил тот.
  Эконом оцепенел на секунду. Тайное дело, о котором мало кто и знал, а оказывается, вся Москва интересуется. Он засмеялся.
  - Сам посуди, разве государеву казну на трёх ладьях увезти? - ухмыльнулся эконом. - Да и стрельцы где? Царь в Новгород дьяка Шерефединова посылает по делам шведским, а вы тут сказки болтаете о казне.
  Посмеиваясь, Елпидифор зашагал дальше, а смущённый его словами народ начал шушукаться и вскоре все разбрелись. Одна баба всё подтыкала кулаком своего мужичонку, попрекая, что золота царского так и не увидела. А тот головой горестно мотал да в носу ковырял от нечего делать.
  
  
  Бечёвник вдоль левого берега Москва-реки широк и утоптан. Сейчас, в межень, вода ушла и тащить ладьи сподручно бурлакам. Босыми ногами ступают они по твёрдой земле: жёсткая, твёрдая кожа на ступнях как панцирь, защищает от камешков и сучков. А кто и в лаптях бредёт - на три-четыре дня хватит липовой или берёзовой обувки. Шептало ведёт первую ладью. Дело привычное, и по Яику довелось атаману ходить, и по Волге, и по Дону. Десятка полтора путин за ним, да и остальные браты тоже бывалые. Лишь бы кормщик вёл ладью умело, тогда и бурлакам облегчение.
  На рулях, сделанных из толстых смолёных досок, сидят работники хозяина лодий. Он сам хоть и получил залог в двадцать с лишним рублей, но без своего глаза никак не обошёлся. Да они и дело своё знают.
  Ближе к полудню прошли Смоленский монастырь на Девичьем поле. Девять глав собора сияют золотом, бурлаки только покосились, некогда кресты им класть, работа не ждёт. Шерефединов и так недоволен, медленно идёт караван. С ним не спорит никто, дьяк злой, взгляд тяжёлый, а то, что ватаге бурлацкой разойтись надо, в шаг настроиться, и так все знают. Пусть орёт.
  У речки Пресни караван встал. Глубока в устье речка, хоть и неширокая, по дну не перейти её. На душегубке, выдолбленной из цельной осины, завезли на правый берег Пресни бечёвы от лодий, бурлаки переплыли речку, подхватили лямки и дальше потопали. Немного прошли, ударила по судам внезапная суводь - обратное течение, видать, отбилась часть потока от главной струи Москва-реки, вверх пошло. Закружило ладьи, упёрлись бурлаки в берег, трещит бечёва, привязанная к мачтам, но держит, мачты скрипят. Кормщики рулями накидывают, ближе к берегу примечают. Аж белая пена у бортов закипела. Совсем к берегу ладьи вытащили, прошли суводь. Бурлаки дух перевели, дальше потопали.
  Только миновали излучину, потянул ветерок снизу по реке. На ладьях закопошились, паруса поставили, бурлаки на борт залезли. И так под парусами и заскользили по гладкой Москва-реке. Кормщики следят, чтобы на стрежень не выйти, тогда течением обратно скинет. Неподалёку от берега одна за другой ладьи плывут, меж ними саженей пять-семь, чтоб ветер не закрывали друг другу. Мигом проскочили до деревеньки Хорошевской. Здесь уже два дня царские ладьи ждали волочане. По тутошней излучине бурлакам трудно тащить суда, берега крутые, даже в межень, да и мелей полно, река разливается, косы песчаные то тут, то там, каждый год в новом месте. Ещё великий князь Василий повелел тут волок устроить. Хорошевский тиун командует, ладьи на гладкие брёвна поставили, носом вперёд и покатили. Все из них повылазили, даже Шерефединов, рядом идут.
  Бурлаки, когда ладьи на брёвна ставили, переглянулись. Тяжёловаты суда, и впрямь золото в ящиках, что просмолёнными рогожами обёрнуты. Хорошая добыча их ждёт. Только Вася Балабурда, казак из ватаги Шепталы, всё посматривает на Арефия. И тот на него нет-нет, да и глянет. Вроде они встречались где, а вспомнить не могут.
  Уж полдень давно миновал, когда ладьи снова на реку поставили. Тиун дьяку кланяется, волочане хмуро посматривают, за царский груз им малая плата будет, да Шерефединову плевать на них. Рассчитался, как положено и дальше караван тронулся.
  Отабориться решили за речкой Химкой, уж сколько за ней протащат бурлаки, там и встанут. Тут снова ветерок дунул, повезло каравану. До самой Сходни долетели ладьи под парусами, прошли болотину огромную в устье реки, и на поляне табор разбили.
  В двух котлах варили пшенную кашу. Бурлаки весь день без еды, на ходу сухари грызли. Каждому по мисе жидкой пшёнки, которую выпили через край, поддувая, чтоб не обжечься, потом в те же мисы навалили крутой каши. В неё плеснули немного льняного масла, чтоб в горло пролезла. Наелись от пуза бурлаки, запили ужин водой из реки, и спать легли у костров, чтоб дым комаров да мошкару кусачую отгонял.
  Казаки Егора, холопы дьяковские, да и сам Шерефединов с кормщиками на ладьях ночевали. Они по дороге себе варили кулеш с салом, да баранину. Все спят, кроме караульных. Те слушают каждый шорох. Перед самым отъездом слух прошёл, что шайка разбойничья под Москвой объявилась. Дерзкие и наглые. С Разбойного приказа стрельцы их ловить отправились, а то уж на Большой Серпуховской дороге окаянничать разбойники начали.
  Котомки у бурлаков в ладьях хранятся, в них ножи да всякий мелкий скарб. Кто лапти чинит, кто пятки чешет, а почти все спать завалились. Шептало самый первый уснул. Вася Балабурда всё на ладью поглядывал, где Арефий шёл, думал, может, переговорят с ним, так вспомнит, где видались. Но казак дрых без задних ног. Сегодня караулили боевые холопы дьяка, а следующей ночью, по уговору, Егор со своими заступал на охрану.
  Казаки яицкие всё зараньше обговорили. Караван на дуван пустят, когда к речке Рузе подойдут. Это третий ночлег получается. Там всех прочих свяжут, а кто противиться станет, по голове бадогами получат, самым упорным нож меж ребёр пустят. Потом на правый берег Москва-реки отвезут, да в кустах и бросят. А сами на ладьях вниз пойдут. Вечером у Москвы будут, проскочат мимо Кремля по старице, чтоб с башен сторожевых не заметили да не опознали суда. А там вниз по реке, и поминай как звали. Снаряжение - оружие да одежду казацкую и свой товар, что в Москве купили, с дюжиной оставшихся казаков ждёт их в Алёшихе, что на другом берегу чуть ниже Коломенского. Четыре расшивы там стоит. Да ещё три ладьи будет. Пока за ними погоню устремят, казаки яицкие уж на Оке будут, а там и до Волги недалёко. А Волга река казацкая, завсегда своих укроет. Там они как дома. Останется только Нижний проскочить, да Астрахань миновать, в Каспий выйдут, и родной Яик недалеко. За пару недель можно управиться, если повезёт. А не повезёт, значит, будут головы казацкие на кольях болтаться у ворот Разбойного приказа.
  Утром, только посветлело, ещё туман над водой, а встали уже все, нечего разлёживаться, каравану идти надо. Бурлакам на каждую пятёрку по братине крепкой вонючей браги дали, чтоб взбодрились. Да ещё половину каравая ржаного на рыло. Разломали хлеб на куски, посолили, закусили им брагу, из реки напились, и в путь. За пазухой у каждого сухари да ломти каравая, по дороге перекусят, до вечера табориться не станут.
  
  
  Шерефединов хмуро поглядывал на заросшие лесом берега Москва-реки. До реки Рузы оставалось не так уж далеко. День по ней идти, потом надо будет у встречных купцов узнавать, где лучше идти - по Озерне или Волоше. Хорошо, что в Москва-реке вода невысокая, бурлакам удобно ладьи тащить. А на маленьких речках плохо - могут обсохнуть суда, да на мелях застревать, затянется дело-то. Ну да ладно, как бы то ни было, добраться надо к Волоколамску, а там по речкам вниз ладьи сами покатятся. Бурлаков можно будет отпустить, всё экономия личной казне дьяка.
  - Гей-гей! - заорал сидевший в носу холоп. Он схватил короткое, лежавшее рядом копьё и начал тыкать им за борт.
  Сморщившись, Шерефединов поднялся и добравшись до левого борта ладьи, глянул на воду. А там, совсем рядом вертелся плотик с двумя оборванцами.
  - Дайте хлеба! - кричал один - А то потопим!
  - Я те потоплю, рвань кабацкая! - орал в ответ холоп и размахивал копьецом, не давая плотику ближе подплыть. - Ну-ка, я тебе башку-то разобью!
  На последней ладье, где плыл Егор со своими, тоже кто-то высунулся поглазеть на попрошаек. Вгляделся и закричал: "Плывите сюда, боговые! Дадим вам хлеба!"
  Шерефединов прислонил ко лбу ладонь, всматриваясь, кто это там казённый каравай готов сброду речному отдать. Присмотрелся, узнал. Казак здоровенный, Гойдой кличут. За словом в карман не лезет, никакого уважения не выказывает. Ну его к чертям! Сплюнув за борт, дьяк отвернулся.
  А попрошайки уже у последней ладьи плетёными вёслами машут. Вот один ухватился за борт и замер. Сверху перевесился Гойда, подмигнул, сунул пару караваев и палец к губам приложил. Оборванцы как будто опомнились, начали весело, с матерками, благодарить, оттолкнулись от ладьи и дальше поплыли, на ходу вгрызаясь в караваи.
  Егор сидел, откинувшись на борт, и полуприкрыв глаза, раздумывал, как ему уйти с Ириной и казаками. Вроде всё уже обдумал, но всё равно прикидывал и так и этак.
  - Кудеяр здесь, - шепнул Егору на ухо Кирила-Гойда, подсев рядом.
  - Откуда? - Егор удивлённо открыл глаза. И тут же огляделся. Но их разговор никто не слушал. Кормщик далеко, два холопа дьяковых в носу ладьи дрыхнут, его казаки тоже на шкурах, что поверх ящиков брошены - лежат, посапывают.
  - Сейчас бродяги подплывали, - негромко сказал Кирила. - Узнал я их, и они меня. Им тут делать нечего, явно Кудеяр послал осмотреть караван. Один из них подмигнул мне, может, помнишь, Гриша Безнос, есаул он в шайке нашей.
  - Надо свидеться с ними, - приподнявшись, Егор оглядел реку. Крики он слыхал, но внимания не обратил, а тут вон оно что было: - Неужели Кудеяр дуванить царский караван собрался? - он замолчал, прикусил нижнюю губу, глянул на брата: - А не за тобой он пришёл?
  Сморщившись, Кирила махнул рукой.
  - Он меня ждать должен был, с вестями от Скобы, - сказал он. - Договорились, что к Ильину дню я вернусь, да и что за мной гоняться? За караваном пришёл, и шайка тут. Как бы он в устье Рузы не кинулся, там место подходящее.
  - Если тебя заметили, то встретятся сначала, - рассудил Егор. - Как иначе-то?
  - И правда, - Кирила почесал затылок. - Тогда поспать надо как следует, чую, сегодня ночью делов много закрутится.
  - Пообедаем, да и ляжем, - решил Егор. - Днём они нападать не станут, тут караван за караваном навстречу идёт, и везде оружных людей полно.
  - Тогда сейчас таганок растоплю, - поднялся Кирила. - Узвар сделаю, да мяса погрызем, что вчера наварили.
  Ладьи шли легко по гладкой воде, стрежень был у правого берега, бурлаки шагали без особой тяжести. Бечевник здесь низкий, чуть подтоплен водой, иногда босые ноги шлёпают по любопытным малькам, вьющимся на отмели. Бурлаки на них внимания не обращают, покрытые мозолями пятки и не чуют рыбной мелочи. С нетерпением ждут ночи яицкие казаки, когда начнут дуванить караван. До устья Рузы оставалось пройти около шести вёрст.
  
  Берёза загудела от удара. Тяжёлый нож саксонской тёмной стали вонзился в бело-чёрную кору, пробил её и крепко застрял. Усмехнувшись, Отто цу Малхофф, имперский рыцарь и кавалер ордена Меча, одним рывком вытащил нож из дерева. Сорок четыре всадника, отбившиеся от войска де ла Гарди после перемирия с Москвой, под командой цу Малхоффа, промышляли в новгородских и соседних землях. Но добычи было мало, города и сёла почти все разорены. Имперский рыцарь уже хотел уводить своих сумрачных и жадных всадников в Польшу или Литву, как вдруг припомнил, что ему рассказывал Понтус де ла Гарди о торговых путях московитов.
  - Если мы сумеем их занять, все деньги мира будут у нас, - оскалившись от жадности, бормотал пьяный барон. - Москву надо захватить, Москву! И реки, что текут рядом.
  Путь из Новгорода по речкам приносил купцам огромные барыши. Цу Малхофф предложил своим бойцам ограбить пару караванов. Наёмники только поинтересовались, долго ли до них добираться. И вот уже четвёртый день вся шайка бывших солдат шведского короля болтается в пяти верстах от устья речки Рузы. Они ждут подходящего каравана.
  За теми, кто ходит по тутошним рекам, следят пятеро бывших московитов. Давно они уже служат гессенскому кавалеру. Сейчас пригодились их знания местных обычаев. Оделись поплоше, скинули кожаные сапоги, и с утра до вечера на Москва-реке, у самого устья Рузы. Верши ставят, с неводом ходят - основу для него давно один из них возил с собой, жалко выбрасывать, а тут пригодилось, за пару часов довязали снасть рыбацкую.
  Повезло отряду цу Малхоффа. Лагерь разбили на полянке у небольшой речушки с горластыми лягушками. До городка Рузы далеко, а деревень поблизости никаких нет. Но секреты дозорные имперский рыцарь выставил. И для охраны, и чтобы солдаты не расслаблялись.
  Прошли несколько караванов. Но один гружёный пшеницей и овсом, утащился в Рузу. Ещё два, в них по десятку лодий и расшив в каждом, шли вниз по Москва-реке. Полны народу, сплошь стрельцы. Один караван заночевал, как из устья вышел, рыбу взяли у тех, кто с неводом тут отирался. Они тихонько выспросили, что да как. Оказалось, царь Иван велел стрельцам из Рузы в Москву идти, зачем? - неведомо.
  Отто цу Малхоффу за четыре дня обрыдли жареные, варёные и запечённые в углях стерляди, судаки, белорыбицы, жерехи и форели. А его солдаты-московиты вошли в азарт, у тех же стрельцов, что ночевали здесь, выпросили пуд соли. Лещей и плотву засолили в трёх быстро выбитых колодах. Хотели потом завялить, да с собой взять. Наемники - шведы и датчане одобрили, рыбу они тоже любили, особенно протухшую. Имперский рыцарь раз на обеде у короля Эрика Сумасшедшего видел, как местные дворяне с удовольствием жрали вонючую селёдку. Сам цу Малхофф тогда долго блевал во дворе королевского замка и к солёной рыбе с той поры относился недоверчиво.
  Он ещё раз метнул нож в берёзу и только шагнул за ним, как замер, прислушиваясь. Что-то зашумело в лесу, хотя ветра не было. Лошади со спутанными ногами паслись спокойно на лугу.
  И тут на опушку выскочил один из дозорных, тех, что сидел в лесных секретах вокруг лагеря. Увидев командира, бросился к нему.
  - Видели недавно восемь человек, с дубинами, копьями, саблями, кистенями, - запыхаясь, сказал он. - Прошли недалеко от нас, не таились, разговаривали. Направились к реке.
  Не успел цу Малхофф обдумать новость, как на поляну бесшумно выбежал один из рыбаков.
  - Караван идёт, уже пришёл, - тяжело дыша от бега, сообщил он и вытер пот с лица. - Встали как раз на берегу нашем, аккурат напротив устья Рузы. Костры разжигают. Рыбу у нас поменяли на хлеб. Три ладьи, в них короба шкурами накрытые, бурлаков-оборванцев два десятка, оружных мужиков полтора десятка. Что-то богатое везут. Дьяк важный с ними. Не бумаги же потащат в ящиках, кому они нужны.
  Имперский рыцарь потёр руки, вот и добыча привалила! Но тут же вспомнил о прошедших по лесу мужиках с оружием, явно разбойники, как бы они не к этому же каравану поспешали. Надо зорко по сторонам посматривать. А сейчас оставить коноводов, остальным к месту стоянки каравана идти, ночью, как спать лягут, нападать. Лежки приготовлены, сам Отто выбирал, где людей расставить на такой случай.
  
  
  Бурлаки поели каши, разлеглись отдыхать на прибрежных полянках. Шептало сидел на полузамытом в песке бревне и покусывал травинку. Он прикидывал, как лучше напасть на охрану каравана. Кормщиков можно в расчёт не брать, боевых холопов связать, если по двое навалиться, они сегодня ночью спать будут. Казаков врасплох взять, они у костра сядут, до утра сказки рассказывать начнут, да побасенки всякие. До заката оставалось не так долго, атаман глянул на своих братов. Все отдыхают, спокойные, уверенные в большой добыче. Надо ждать ночи.
  Гойда, как только ладьи встали у берега, перепрыгнул через борт и не глядя по сторонам, быстро утопал в лес. На него никто и внимания не обратил, кроме обитавших здесь рыбаков. Но и они только посмотрели на торопящегося казака, и решили, что скорее всего, ему приспичило по большой нужде. А Кирила-Гойда ещё с воды заприметил, как ему махнул Гриша Безнос. И торопился с Кудеяром поговорить.
  Рыбаки побродили у лодий, поболтали с бурлаками, с холопами, выменяли себе хлеба да соли и вернулись в свой шалаш - сети чинить. Один из них не спеша потянулся, надел лапти и ушагал в лес. Зайдя на полверсты, он осмотрелся, прислушался и быстро помчался к Отто цу Малхоффу.
  - Это куда он так помчался? - Кудеяр прервал разговор с Гойдой и они посмотрели вслед бегущему рыбаку. Тот их не заметил, так как трудно увидеть кого-либо в лесу, если он не двигается. Не говоря ни слова, Заплюйсвечка вытащил из-за пояса саблю, оставил её на земле, и легко и бесшумно, как волк на охоте, побежал за странным рыбаком.
  - Так говоришь, книги царские в ладьях? - переспросил Кудеяр, цыкая зубом.
  - Во всех трёх, - кивнул Гойда.
  - Книги для брата моего дороже всего на свете, - начал рассуждать вслух атаман. - Видно, чего-то очень испугался Иван, что в Новгороде хочет их сохранить. Да и ладно. Хотя, он же и казну потащит наверняка. Нет, её он бы тоже сейчас увёз. Непонятное происходит.
  - Делать-то что будешь? - спросил Гойда.
  - Мы тут верстах в двух от берега встали, - Кудеяр усмехнулся. - Утром решим, как поступить. Столько отмахали по лесам. Торопились и впустую. Ладно. Подождём есаула, что он про рыбака этого скажет нам.
  На берегу Вася Балабурда, взглянув на Шептало, вразвалочку подошёл к Арефию. Тот, выменяв у рыбаков пару огромных судаков на мешочек соли, варил уху.
  - Я ведь тебя узнал, - сказал Вася, присаживаясь у костерка.
  - Так скажи, а то я тоже всё думаю, где видались, - отозвался Арефий.
  - Под Смоленском вместе были, - Вася, чуть согнувшись, почесал грязную пятку. - Потом, я слыхал, ты к Ермаку ушёл. Изменился, отъелся в Сибири, ушей за щеками не видать.
  Арефий захохотал. Сидевшие неподалёку Яша Бусый и Егор подняли головы. Они починяли одёжку, порты где-то порвали, у кафтана пола чуть не оторвалась. Решили оборванцами в Рузу не являться, а пока светло, дыры зашить.
  - А ты как в бурлаки-то угодил? - вполголоса спросил Арефий. - Вспомнил я тебя, справный воин. Казаковать-то что не пошёл?
  Вася замялся с ответом.
  - Да, бурлаком-то не так опасно, - выдавил он. - А казака и убить могут за дела всякие.
  - А то давай к нам, - Арефий палочкой помешал бурлящую уху. - Как дойдём в Новгород, книги эти окаянные сдадим монахам, так и поговорим с нашим есаулом. Вон он сидит, штаны латает.
  - Какие ещё книги? - насторожился Балабурда.
  - Ты чего, Вася? - снова рассыпался смехом Арефий. - Четвёртый день в землю упираешься, а что везёшь, не знаешь? Пошли.
  Он вскочил, глянул на среднюю ладью. Над её бортом уж виднелся цветастый полог. Это дьяка закрывали от комаров, значит, он спать уж завалился.
  - Айда, пока кочерыжка эта старая задремала, а то вой поднимет.
  Легко перемахнув в третью ладью, Арефий подождал, когда сюда быстро заскочит Вася, и скинув шкуры с коробов, открыл один из них. Там, пересыпанные яблочной стружкой, лежали обёрнутые рогожей книги. Толстые и тонкие, с кожаными переплётами или просто в деревянных досках.
  Балабурда оцепенел.
  - А что думал? - Арефий быстро и аккуратно завернул книги в рогожи и закрыл короб. - Я тебе, как старому товарищу показал.
  - Где же казна? - хрипло спросил Вася. - Царское золото где?
  - Эх, Василий, - Арефий покачал головой. - Да если бы тут царская казна была, кто бы пустил нас, казаков, его охранять. Да и ушли бы мы с ним в первую же ночь.
  Рыкнув и сплюнув за борт, Вася метнулся на берег, и оскальзываясь на сыпучем песке, побежал к своему атаману. Шептало выслушал его и не меняясь в лице, неспешно подошёл к Арефию.
  - Это что верно, что книги в ладьях? - негромко спросил он.
  Арефий поднялся. И Егор, уже в починенных штанах, поближе подошёл. Яша Бусый отложил рваный кафтан и огляделся. Все бурлаки смотрели на них очень внимательно. Некоторые начали подниматься, отряхая песок с рук.
  - Ты, видать, не совсем бурлак, - Егор вгляделся в Шептало.
  - И про казну не просто так Вася заговорил, - Арефий отошёл поближе к ладье.
  - Покажи, что в коробах лежит, - спокойно попросил Шептало.
  - Тайны никакой здесь нет, - пожал плечами Егор. - Можешь ещё с собой взять кого-нибудь. Ох, неспроста вы за копейки нанялись.
  Через пару минут Егор, Шептало и ещё три бурлака рассматривали царские книги.
  - Ну, Офонька! - зло сказал атаман. - Ну, попляшешь ты у меня.
  - Пошли, повечеряем, потом обговорим, - Шептало спрыгнул на песок.
  Все бурлаки потянулись за ним, подальше от лодий, ушли немного вверх по берегу, запалили там костры и начали что-то обсуждать. Руками аж замахали.
  Боевые холопы Шерефединова, сидевшие у средней ладьи, поглядели на них, их старший подошёл к Егору узнать, что случилось. Тот пожал плечами, дескать, видно будет. Что-то не заладилось у бурлаков.
  В лесу раздался дикий крик. На берег выскочил Гойда, крутнул головой, увидел Егора и бросился к нему.
  - Шведы! - крикнул он. - Сюда идут! Целая шайка!
  
  
  Над замком кружились чайки, их бросал сюда ветер с реки. А в небе Вильно проносились серые облака, иногда поливая город холодным дождём. Оскальзываясь на мокрой брусчатке, Пётр Скарга торопливо шагал к лестнице на второй этаж, выходившей во двор замка. Сегодня ректор накинул на свой скромный костюм тёплый плащ, подаренный ему Поссевином. Хотя устав иезуитов не поощрял роскошные наряды, но Скарга намедни простудился, читая лекцию в недостроенном здании академии. Пришлось взять плащ, подбитый соболями. Его Поссевин привёз из московской поездки.
  Король Баторий хотел обнять Скаргу, но тот отстранился, гнусаво пояснив, что ему нездоровится. Тут же властелин Речи Посполитой крикнул слугам, чтоб те принесли горячий сбитень. Усадив Скаргу в мягкое кресло, король расположился рядом на жёстком стуле. Говорили они по латыни. Баторий не знал ни польского, ни литовского, ни русского языка.
  - Царь Иван вот-вот заключит мир со шведами, - сказал король. - Тогда мне будет затруднительно воевать с Москвой.
  - Вы так и не отказались от своих желаний покорить московитов, - Скарга вытер слезящиеся глаза. - Но с царём у вас тоже договор о мире.
  Баторий ударил кулаком по столу, вскочил и быстро заходил по комнате, едва не сшибив с ног слугу, несшего кувшин со сбитнем и два серебряных стакана.
  - Перемирие на десять лет, - уточнил он. - С помощью Поссевина в прошлом году договорились. Но это ерунда. Если папа Григорий поможет собрать денег на крестовый поход против Москвы, ударю сразу.
  Скарга наливал сбитень, поглядывая на короля.
  - Царь Иван просит взять его царство под римский примас, - он откашлялся и сделал глоток обжигающего напитка. На глаза опять навернулись слёзы.
  Баторий остановился и внимательно посмотрел на иезуита.
  - А я про это не знаю, - медленно сказал он и склонил голову набок. - Расскажи, что там у вас происходит? Это же от Поссевина началось, наверное.
  Ректор вильнюсского университета кашлянул и пояснил, что больше полугода идёт тайная активная переписка с Москвой. Сам царь не подписывает ни одного письма, обычно их заверяет посольский дьяк Щелкалов.
  - Зачем ему это нужно? - Баторий сел на стул. - Это хитрость Ивана, хочет войны избежать?
  - Нет, - помотал головой Скарга. - Он боится за своего сына Фёдора. После того, как умер его старший сын Иван, царь понял, что династия может прерваться. К тому же Фёдор бездетный. Его жена никак не может родить наследника. А сам царевич умом не отличается.
  - Понятно, - король неспешно поднялся и заложив руки за спину, снова принялся расхаживать по комнате. Он раздумывал, как быть дальше. Если Москва уйдёт под римского папу, там начнут хозяйничать иезуиты. А это означает, что появится возможность и там стать королём.
  - Так Фёдор ещё молодой, - сказал Баторий. - Ещё нарожает детей. Может, женится на другой.
  - Он любит свою жену, - закашлялся Скарга. - Но, как нам сообщили из Москвы, бояре, недовольные его бездетством, готовят ей замену.
  Король остановился и внимательно посмотрел на иезуита.
  - Получается, что в Москве заговор, - он опёрся ладонями на стол. - Если царь Иван умрёт, бояре и князья заставят Фёдора расстаться с нынешней женой и дадут ему другую. И тогда они смогут управлять Фёдором через неё. И Москва останется православной, потому что московиты крепко держатся за свою веру. Даже казаки с Запорожской Сечи православные, хотя и верны мне, и Москву не любят.
  - На Москве никто царям не противится, - Скарга плеснул сбитня в стакан. - Уйдёт он в римскую церковь, и бояре туда же. А царь Иван этим переходом хочет, чтобы мы сохранили престол для Фёдора.
  Король распрямился. Он уже размышлял, что будет. Всё ярче рисовалась мысль, что при переходе Москвы под Рим ему суждено стать и там королём.
  - Слушай, Пётр, - он присел и склонился к иезуиту. - Никто этого не знает, тебе скажу, а ты покумекай с Поссевином, но тайну эту бумаге не доверяй. У Марии Ливонской, что в Риге сейчас живёт, есть дети. Муж-то у неё, Магнус, пьяница бестолковый, помер недавно. Две дочки у неё и сын Дмитрий, два года ему. Так вот, Пётр, сын этот мой.
  Внимательно слушавший короля Скарга поперхнулся сбитнем и неистово закашлялся. Баторий подошёл к нему и несколько раз хлопнул ладонью по спине. Ректор успокоился, но во рту запершило. Увидев стоящий на прикаминном столике кувшин с водой, он подошёл к нему и прямо из горлышка напился.
  - Однако ваше величество времени зря не теряет, - вытирая снова выступившие слёзы, негромко сказал Скарга. - Такая ситуация даёт огромное поле для различных манёвров.
  Оба замолчали и задумались. Ливонская королева была прямой наследницей московского престола. Перед ней только Фёдор и несмышлёный Дмитрий, сын царя Ивана от Марии Нагой. Но семейство Нагих авторитетом на Москве не пользовалось и их можно было легко подвинуть. У самого Батория детей не было. А его сын от Марии Ливонской, наследнице московского царского рода вполне мог претендовать на престол. Тем же, кто сочтёт его незаконнорожденным, эту ошибку с удовольствием разъяснят польские и литовские полки.
  - Царь Иван считает себя подобным богу, - сказал иезуит. - Поссевин рассказывал, что он одевается богаче римского папы.
  Баторий хмыкнул, оскалив на миг зубы.
  - Думаю, что и папа Григорий, и наш орден помогут тебе, - Скарга поднял глаза на короля. - Царь Иван готовится к смерти и потому ищет поддержку у нас. Пусть после него воцарится Фёдор. Если к тому времени иезуиты будут в Москве, мы не дадим ему поменять жену. Любят друг друга, пускай живут вместе. А потом придёт очередь твоего сына. Одна преграда, маленький Дмитрий от Марии Нагой. Но с ним можно будет покончить. Это послужит укреплению нашей святой веры.
  - И когда царь Иван намерен бросить православие и стать истинным христианином? - спросил Баторий, думая одновременно, что совсем не зря он приехал из любимого Гродно в Вильно. Ох, не зря!
  - Он дожидается мира с шведами, - сказал Пётр Скарга. - После этого, полагаю, всё пойдёт быстрее.
  - А со шведами союз не заключит ли царь Иван?
  - Не думаю, - замотал головой Скарга. - Шведского короля он за ровню не считает, презирает. Но. Есть одно дело, которое надо решить как можно скорее.
  Покусывая верхнюю губу, король, чуть прищурясь, посмотрел на ректора, дескать, говори.
  - У царя Ивана огромная библиотека из византийских книг, - пояснил Скарга. - Много привезла ему Софья, бабушка. Недоглядели за ней в Риме тогда, а она два воза книгами набила, что с Константинополя увезли Палеологи. Да и сам царь покупал немало рукописей.
  - Книги опасны? - презрительно хмыкнул Баторий.
  - Если в Москву придёт римский примас, будут недовольные, будут бунты, - жёстко ответил иезуит. - Они начнут искать доводы против этого, а в древних греческих книгах много чего понаписано. Не зря, когда османы взяли Константинополь, римский папа Николай не пожалел денег, чтобы выкупить у них императорские архивы и архивы патриархов. Он тогда и создал библиотеку Ватикана. Но доступ есть только к одной книге из сотни. Остальные могут породить еретические мысли у читателя.
  - Ах вот ты про что, - задумался король. - Да, если бунт возглавит умный князь или боярин, да опрётся на древние книги, народ будет долго волноваться.
  - Поэтому надо не мешкая вызнать, где библиотека царя Ивана и взять её себе или сжечь, - сипло сказал Скарга. - Потом нужно начать вырезать всех, кто сможет бунтовать. Как герцог Альба в Нижних Землях. Он утопил в крови Фландрию, когда те посмели бунтовать.
  - Ладно, - Баторий потёр руки. - Когда возьмём московский трон, тогда и с книгами разберёмся. Зачем их сжигать, можно императору Рудольфу продать, он же чернокнижник, задорого купит.
  Король засмеялся. Скарга даже не посмотрел на него. Он знал цену старинным знаниям, хранящимся в древних книгах Византии. Не зря греческая империя существовала полторы тысячи лет. А тот, кто не помнит прошлого, и в сегодняшнем дне ходит, запинается.
  - Так и решим, - сказал Баторий. - Я начну просить деньги у папы ещё настойчивей, чтобы про это узнал царь Иван. И тогда он поторопится уйти под ваше крыло. А если Москва станет римской провинцией, тогда польское королевство станет империей! И мы сможем покорить и бесстрашных османов. Римская империя покажется мелким герцогством по сравнению с великой Польшей.
  Из королевского замка Петра Скаргу несли на носилках с балдахином. Мелкий дождь колотился по шёлковым занавескам. Носильщики оскальзывались, вполголоса ругались на непогоду. Иезуит думал не о Великой Польше, ему было всё равно, как будут потомки называть эти страны. Главное, что все они войдут, и уже почти вошли в область подчинения римского папы - преемника святого Петра и хранителя Святого Престола.
  
  
  Старший боевых холопов Онисим бывалый воин. Услышав Гойду, он бросился к ладье, где отдыхал Шерефединов. Быстро дёрнули чалки на борт, и оттолкнули судно от берега.
  - Правь к тому берегу! - громко сказал Онисим и велел двоим своим подчинённым прыгнуть на ладью.
  - Режь рыбаков! - кричал Гойда. - Это соглядатаи шведские!
  Рыболовы, поднявшие головы на шум, не стали дожидаться расправы, а кинув взгляд на лес - не успеть! - щучками бросились в реку и вразмах, широко загребая, поплыли подальше.
  Егор кинулся к брату, тот, запыхаясь, сказал, что к берегу идут шведы, судя по говору и оружию, наёмники из войска де ла Гарди.
  - Толкай ладьи! - приказал Егор своим казакам и оставшимся боевым холопам. Те быстро выдернули причальные колья и поднатужась, стали осаживать тяжёлые суда в реку. Царское имущество, хоть пропадай, но сбереги. Для того и охрана ему дана. Лодьи закачались на волнах. Казаки во главе с Егором и оставшиеся боевые холопы цеплялись за борта и переваливались внутрь.
  На судне, первым отцепившемся от берега, показался дьяк Шерефединов. Он страшно ругался и махал руками. Онисим, бывшей на соседней ладье, закричал ему ложиться.
  - Шведы идут! - кричал он, приложив руки ко рту. - Ложись, а то стрелять начнут!
  Толкаясь шестами, лодьи вывели на течение. Очнувшиеся кормщики, тоже много повидавшие в жизни, не растерялись и быстро выруливали к левому берегу Москва-реки. Егор осмотрелся. На берегу дымили костры, исходили паром котлы с похлебкой. А вот бурлаков он не увидел. Те моментально скрылись в лесу, лишь только услышав о приближении шведов.
  - Вот разбойники, - покрутил головой Егор.
  Течение Рузы отжимало лодьи к правому берегу, но общими усилиями пока удавалось не приближаться к нему.
  Из леса, откуда совсем недавно выскочил Гойда, донеслись крики и удары железа. Там явно началась схватка.
  Лодья с Шерефединовым оказалась совсем рядом с той, где был Егор.
  - Кто там, откуда?! - крикнул дьяк. Первая растерянность у него прошла, и сейчас Шерефединов был серьёзен и собран. Не у лицу царскому дьяку бояться кого-то.
  - Вроде наёмники шведские, - ответил Егор. - Сейчас увидим.
  И тут же он засвистал Онисиму, показывая рукой на плывущих рыбаков. Два из них смекнули, видать, что на берегу не так опасно и повернули обратно. А парочка оставшихся продолжала загребать, стремясь переплыть реку. Увидав сигналы Егора, Онисим думал не долго. Он схватил длинный багор и зацепил им одного из пловцов. Тот затрепыхался, дико завизжал, но его уже поднимали на борт. Второй беглец, увидев, что происходит, моментально нырнул и скрылся под водой.
  А схватка в лесу разгоралась. Прокравшийся за гонцом неслышной рысью Заплюйсвечка, увидав торопящихся к реке наёмников, сразу опознал в них шведское отребье. Долго не думал, сразу повернул обратно. Кудеяр, узнав о шведах, решил поймать их в засаду.
  Идти они должны были по лесной звериной тропинке, что выводила на берег. Но гуськом наёмники не пойдут, и рядом с тропой побегут. Наскоро выбрав место, разбойничий атаман велел ждать и нападать только по его свисту.
  Ватага Кудеяра залегла шагах в двухстах от реки, возле малой полянки, а Гойду он послал предупредить караван. Как ни крути, а царское добро, да ещё и важное такое, правда, никому, окромя Ивана Васильевича и не особо нужное.
  Разбойники слышали крики на реке, потом донёсся шум из леса. От берега, мелькая меж деревьев, промчался босой мужик. Весь сырой - это один из рыбаков бежал навстречу своим.
  Наёмники высыпали на полянку и рыбак выскочил к ним, задыхаясь и мотая головой.
  - Эх, немного не дошли до нас, - подосадовал Кудеяр.
  Он слышал, как беглец с мокрой головой говорил командиру, что лодьи от берега отходят. А тот, сразу видать, матёрый и жёсткий предводитель, много слушать не стал.
  - Форвертс! - громко крикнул цу Малхофф.
  Остановившиеся было наёмники снова ринулись вперёд и Кудеяр вложил пальцы в рот, но свиста не вышло, поперхнулся. Глядевший на него Гриша Безнос тут же помог атаману. Закрутив голову на плечо, он засвистал с разворота, как разбойный царь - громко, страшно, высоко.
  Сразу из кустов грянул нестройный залп. Несколько шведов упали, остальные выхватили сабли, пистолеты, и не дожидаясь команды, атаковали неприятеля. И те, и другие солдаты опытные. Драться приходилось и на суше, и на воде, и в городах, и в лесу.
  Два наёмника, подбежав к кустам, пальнули не целясь из пистолетов. И тут же бросились вперёд, прямо в дым от выстрелов. Знают, что у противника искры в глазах от пламени пистолетного, да и упали на землю, поди, спасаясь от свинцовых пуль. Заскочили в кусты и сразу пошла рубка. Раненого в руку разбойника ударил наёмник по голове, брызнула кровь, скорчился тот, схватившись за ухо. Сбоку налетел с коротким, в два локтя, копьецом, ещё один из лесной братии. Отбил саблю, упал на колено и хотел снизу ударить зазубренным остриём, да слетела нога с подвернувшегося корня, повалился разбойник. Сверху полоснул его наёмник, но по древку угодил.
  Всей толпой шведы ринулись на врага, цу Малхофф еле оставил при себе пяток солдат. Сам командир по сторонам головой вертит, прикидывает, сколько врагов в лесу укрылось.
  А рубка идёт дальше. Кудеяр свой булавой с размаху угодил прямо в висок одному наёмнику, тот рухнул и только рот, как рыба открывает, надышаться не может. Рядом двое уж в рукопашную схватились, один другого за горло ухватил, а тот врагу глаза давит. Побагровели, молчат, тужатся, кто сильнее, тот и выживет.
  Ударил наёмник саблей разбойника по спине, да у того безрукавка толстой кожи. Только вперёд его кинуло, а наёмнику уж в бок сулицу воткнули. Тот на ногах устоял, рубится сразу с двумя, да лицо бледнеет, кровь льётся на кафтан синего сукна, что под Новгородом с проезжего купца содрал недавно.
  Палят из пистолетов разбойники и наёмники, чёрный дым поплыл меж деревьев, пули свистят, шлёпают то в берёзы, то в противника. Всё-таки шведов больше и чаще в строю бьются, по лесу не разбежались, вместе собираются и кучно атакуют. Разбойники с ними рядом скачут, их поодиночке то саблей, то пулей сшибают. Смотрит Кудеяр, плохо дело, одолевают его наёмники. Только хотел свистеть на отход, как на него сразу трое навалилось. Будь дело на полянке, туго бы пришлось атаману. Окружили бы со всех сторон да порубали, а пока он крутится меж деревьев, краем глаза примечая, чтоб на корни не встать, да не споткнуться о них.
  Вдруг рёв в лесу поднялся. Цу Малхофф головой задёргал. Откуда-то выскочили босые, в рубахах мужики, в руках дубины и ножи. Ударили они слитно сзади на шведов. Те дрогнули, с обеих сторон их зажали.
  - Флюхтен, майне хелд! - закричал командир наёмников. - Флюхтен! Комм цу мир!!
  Возле цу Малхоффа и его пятёрки человек восемь босяков появилось. Близко не подходят, за деревьями мелькают, ножами сверкают. Кто-то из них в наёмников дубину бросил, по ноге шведу одному угодила.
  И тут из леса, на зов командира потащились шведы. Почти все побитые, порубанные, но лица злые, готовы и дальше пластаться. Двоих раненых тащат под руки.
  Кудеяр услышал, что шведский предводитель заорал своим отход и засвистал, собирая разбойников. К нему из кустов вывалился Шептало.
  - Здорово, православные, - сказал он хмуро. - Добычи мало, совсем ничего.
  - Кто таков? - спросил Кудеяр и прищурился. - Ба, да ты яицкий казак! Видал я тебя на Волге позапрошлый год.
  Шептало склонил голову налево, потом направо, рассматривая Кудеяра.
  - Да ты Кудеяр! - захохотал он. - Вот и встретились.
  За отступавшими шведами атаманы отрядили соглядатаев. Оба - Кудеяр и Шептало - пожалели, что больно уж быстро всё завертелось, а то бы лошадей отбили у врагов. Посчитали своих, четверо убитых у Кудеяра, да десяток раненых. У яицких - двоих зацепили шведы, руку одному распороли, другому пуля в ногу вошла, да заживёт.
  Казаки и разбойники пошарились по лесу. Всех своих нашли, да с десяток наёмников. Покойников обобрали донага, раненых тоже. Что с ними делать? Кудеяр решил царскому дьяку тех отдать.
  Собравшись, всей гурьбой, только хотели идти к реке, как прибежали соглядатаи.
  - Шведы в лесу заплутали, видно, в башке-то гудит, пошли на берег, - посмеиваясь, сообщил прибежавший разбойник. - Наши вдвоём за ними крадутся.
  Тут атаманы переглянулись. Добыча сама к ним в руки шла. Отрядив с десяток мужиков на поиск шведского лагеря, остальные повалили к реке. Вышли туда как раз вовремя. В полуверсте ниже по течению, из леса выходили усталые наёмники.
  Недолго думая, разбойники и казаки бросились к ним, размахивая саблями, копьями, дубинами. Возле раненых остался Вася Балабурда - рука у него была замотана кровавой тряпицей, да ещё раненые. Они присматривали за пленниками.
  Цу Малхофф решил не убегать. Он уже услышал крики в лесу - это нарочно шумели два соглядатая, шедшие по пятам. Но шведский командир принял их за атакующую команду. Бежать наёмникам некуда. Но бог любит смелых и потому цу Малхофф принял бой. Он только поглядел на реку. У другого берега притулились те самые лодьи, которые он хотел захватить. Сейчас цу Малхофф надеялся лишь на то, что по реке не пойдёт караван с оружными людьми. А так можно и отбиться, до ночи совсем ничего осталось, а в темноте уведёт он своих людей. Солнце уже на верхушках деревьев, за ветки цепляется. Имперский рыцарь быстро расставил людей, даже пару брёвен-топляков, что река выбросила на берег, успели бросить перед собой, как подбежала ватага.
  Кудеяр хлопнул Шептало по плечу.
  - Вдвоём командовать, добычи не видать, - сказал он, ухмыляясь. - Давай, бери человек с десять, да заходи шведам с леса, пока солнце не село. А стемнеет, уйдут они. Раненых бросят и уйдут.
  Яицкий атаман и сам это дело понимал. С десятком своих, уже подобравших оружие убитых, он рысью умчался в лесок. Только верхнюю губу закусил цу Малхофф, глядя на противника. Окружат, к реке прижмут, не уйти. А бежать, так догонят и порежут прямо на песке. Надо драться.
  Через минут пять уже засвистал Шептало, готов он. Наёмники угрюмо покосились на лес. А те шведы, кто ранены, понимали, что им дорога либо в полон, либо на тот свет. Приготовились драться.
  У всех заряжены пистолеты. Ба-бах! Ба-бах! - загремела пальба, и облачка чёрного дыма повисли над берегом. Ватага под командой Кудеяра пошла на приступ.
  Из леса выскочили казаки, Шептало впереди, с дубиной, размахивает, улюлюкает, орёт. С двух сторон давят наёмников, трещит дубьё, звенят сабли. Заплюйсвечка наскочил на худого, длинного с чёрным, будто в печи запечённым лицом шведа. Тот умело отбил сабельный удар и выпад кинулся делать. Но песок подвёл наёмника, поехала нога, и разбойник отмахнул ему полщеки вторым ударом, пнул по кулаку ещё, и сабля шведская вылетела из руки. Темляком добавил Заплюйсвечка по затылку шведскому, тот и затих. Уткнулся лицом, только кровь из разрубленной щеки в песок течёт.
  Имперский рыцарь стрельнул в казака, что кинулся на него, пуля в плечо тому шлёпнула. Но добить скрючившегося врага не успел цу Малхофф, прилетела ему в грудь дубина от Шепталы, едва с ног не сшибла, кольчуга спасла. Рубка идёт яростная, хрипы, стоны. Разбойник в рваном армяке свалил шведа, сел на грудь и песок тому в рот набивает. Отбивается лежачий, норовит пальцами в глаза вцепиться. Кудеяр булавой своей уже двоих уронил, один лежит и не дёрнется, второй сидит, глаза очумелые. Его пробегавший разбойник ногой в грудь пнул, он и завалился.
  Но имперский рыцарь не сдаётся, орёт команды на немецком, строит своих в полукруг, прижимаясь к воде. Сам на солнце взгляды бросает. То уже почти закатилось, стемнело бы побыстрее. Ватага нападавших чуть отошла. Кудеяр велел собирать палки и брёвна, их стали бросать в наёмников. Те заряжали пистолеты, грянули выстрелы.
  Надежда затрепетала в груди имперского рыцаря, вот уже и чуть стемнело, а там и уйти можно попробовать. Лишь бы разбойники не догадались костры развести, хотя и не очень это им поможет.
  Егор с казаками внимательно смотрел за сражением. Увидев, что наёмников крепко прижали к берегу, он повернулся к Шерефединову. Тот, облокотившись на борт ладьи, презрительно глядел на схватку на том берегу.
  - Дозволь нам к Онисимом напасть на шведов сзади, - попросил есаул. - Мы их с воды из луков расстреляем.
  Дьяк повернулся, подумал немного и кивнул. Тут же с лодий спустили лодки-душегубки. В одну Егор с казаками, в другую Онисим со своими бойцами. Взяли луки и два колчана стрел. Гойда и Ефим сели на весла в казацкой лодке. Онисим уже выплывал из-за ладьи и две душегубки помчались через Москва-реку. Зеленоватая вода бурлила от ударов вёсел. Егор с Арефием сидели сзади, а на носу пристроился Яша Бусый. Он зорко смотрел вперёд и нежно поглаживал взятый с собой аркан, плетёный из травленой конопли.
  Речку перемахнули быстро, даже разбойники, кружившие на том берегу, не разглядели их толком. Да и в воздухе потемнело от падающих на землю сумерек.
  Когда до наёмников, стоящих у самого края воды, оставалось сделать ещё десятка полтора гребков, Яша вскочил, взял аркан в правую руку, чуть отклонился влево и сильным броском послал его вперёд.
  Уже поднявшиеся в лодках стрелки - Арефий и Онисим, на миг замерли, глядя, как вьётся в небе тёмная верёвка. Егор прикинул, что она летит прямо на черноволосого воина с жёстким лицом, отдававшего команды. Тут он спохватился.
  - Стой, - крикнул есаул гребцам, лодка сразу же чуть зарылась носом и немного качнулась.
  Жёсткая петля закинулась на горле имперского рыцаря и цу Малхофф, взмахнув руками, упал на спину в реку. Заплескалась вода, шведский командир сучил ногами и руками пытался содрать аркан. А на двух лодках встали в полный рост Онисим и Арефий. Они из луков шагов с двадцати принялись расстреливать наёмников. Бросивший аркан Яша Бусый тянул к себе шведского командира. Тот нырял, бился, пытался выхватить нож, но казак дёргал верёвку, сбивая того с ног. Бросились на помощь имперскому рыцарю два наёмника, но обоим воткнули стрелы. Одному в грудь, другому в шею. Раненые бухнулись в воду и принялись вырывать торчащие древки.
  Наёмники, потеряв командира, на миг растерялись, и атаманы повели своих ватажников вперёд. И как только солнце ушло за горизонт, битва окончилась. С десяток шведов всё-таки сумели прорваться в лес. За ними погнались было, но схватить не успели. Остальные сдались. От сорока четырёх всадников, что безнаказанно жгли деревни, в живых осталась половина и то, почти все раненые.
  Дьяк Шерефединов на схватку посмотрел, потом велел Онисиму и Егору привезти на ладью к нему командира наёмников.
  - А кто это их порубал? - спросил Шерефединов у Онисима. Тот пожал плечами.
  - Ладно, утром разберёмся, - зевнул дьяк. - Полковника ихнего связать, да охранять, допрос с него сниму. Бурлаки пусть там ночуют, нечего здесь ползать.
  И он ушёл спать.
  Яша Бусый сидел на берегу у костра и пристально, невидящим взглядом смотрел на воду.
  - Что это с ним? - забеспокоился Егор.
  - Он деньги считает, - засмеялся Ефим Пятница. - За шведского полковника выкуп хочет брать. А ты сказал дьяку, что бурлаки-то ушли? - он глянул на есаула.
  Тот усмехнулся.
  - Утром пусть узнает, - Егор повёл головой в сторону. Там, на прибрежном дубе висел рыбак, которого забагрил Онисим. Дьяк его допросил, узнал, что хотел, и велел повесить. Сейчас тело рыбака качал ветерок и шуршали ветки, задевая босые ноги казнённого.
  
   Седьмая глава. Костянтин
  Шерефединов орал на Онисима, потом на Егора, потом начал палкой дубасить своего смерда.
  - Где они? - бушевал дьяк, пиная тяжёлые ящики. - Куда скрылись, мать их переносица!
  Яицкие казаки, рассудив, что бурлачить толку больше нет, ушли вместе с Кудеяром. Егор делал вид, что так и не узнал, кто бился с наёмниками вечером.
  - Это разбойники, наверно, были какие, - сказал он, морща лоб. - Ладно, хоть мы успели уйти.
  Вчера они даже не приставали к тому берегу. Затащили в лодку имперского рыцаря, Яша треснул его по башке кулачищем и связал.
  Немного остыв, Шерефединов посмотрел на лодьи. Его холопы да казаки их не утащат.
  - Так, есаул, давай или сам плыви или посылай кого в Рузу, - сказал он. - Возьми с собой кого Онисим даст. И к вечеру чтоб бурлаки у меня тут были!
  - А сколько им посулить за работу? - спросил Егор.
  - Скажи, что царский дьяк не обидит, - ответил Шерефединов. - Рыл двадцать набери. Только разбойников брать не стоит, выбери народ покрепче.
  Он сунул Егору кошелек с медяками, засопел от жадности, и треснул подвернувшегося под руку смерда. Тот замахал руками, неловко шагнул и упал за борт.
  - Вот падина, - зло сказал Шерефединов. - Пусть сопли прополощет.
  Егор взял с собой Арефия, Онисим выделил Митрошку, парня молодого, но бывалого и на одной лодке они погребли вверх по Рузе.
  
  
  В межень речка ленивая, вода еле катится, кувшинки и камыш даже не шевелятся. Любопытная стрекоза мелькнула перед Егором, уселась на борту душегубки и немного отдохнув, умчалась по своим делам.
  Сверху шёл небольшой караван, лодий пять. Егор кормовым веслом направил лодку к берегу. Важный купчина сидел во второй ладье и не торопясь, ковырял щепочкой в зубах.
  - Эй, народ! - поднявшись, крикнул Егор. - Где бурлаки ваши?
  - В Горбово оставили, - ответил кормщик первой ладьи. - А ваши где?
  - Убежали, - рассмеялся Егор. - Вы поглядывайте, а то вчера напали на нас шведы. Еле отбились.
  Купчина вытащил щепочку из зубов, глянул на лодку. Три боевых мужика, сразу видать, - толстой кожи безрукавки, сабли на поясах, за голенищами ножи, бороды короткие, а волосы собраны узлом на затылке. Рожи самые бывалые и наглые.
  - А где ваш караван? - хрипло спросил купчина, наклонясь на борт.
  - На устье Рузы стоит, там царский дьяк вину с пленных шведов снимает, - махнул рукой Егор. - Одного уже повесил. Ох, и злой нынче дьяк.
  Повернувшись назад, купчина что-то забормотал кормщику. Видно, встреча с царским дьяком не входила в его планы. Лучше уж с разбойниками встретиться, чем с ним. Караван пошёл, шибче прижимаясь к правому берегу Рузы, чтоб сразу по крутой дуге выйти в Москва-реку и на большом ходу пройти мимо царского каравана. А станут им чего кричать, так не услышали. Казаки увидели, что купчина уселся ниже борта и только голова торчит. Может, царский дьяк и не заметит.
  Гребли, попеременно меняясь местами. Егор садился то вместо Митрошки, то Арефия. Пропустили ещё один караван, большой, лодий на восемь. Шли английские купцы, надменные сухощавые рожи свои даже не поворотили в сторону казаков. Спросили кормщика с первой ладьи, где их бурлаки. Тоже оставили в Горбово.
  - Думаю, наймём людишек, - сказал Арефий, развалясь на кормовой доске. - Аккуратней гребите, а то меня качает.
  Он надменно стряхнул капельку воды с рукава. Усмехнувшись, Егор дал леща веслом, окатив приятеля лёгкими брызгами. Митрошка захохотал, вытирая слёзы, пробормотал, что дескать, боярин промок, надо на печку его посадить.
  - Так высохнет, - улыбнулся Егор.
  Митрошка ещё сильней засмеялся.
  Часа через три решили привал сделать. Солнце уже высоко поднялось и хотя вышли казаки почти с рассветом, было уже жарко. Егор решил дойти до ближайшего мыска, и там уж остановиться, перекусить, размяться и дальше. Но там показалось сельцо, на берегу ходили, качаясь, мужики и горланили песни.
  - Горбово, что ли? - приподнялся Митрошка. Он сейчас на руле сидел.
  Так и оказалось, Горбово.
  Перекусив - на всех один каравай - и запив водой из речки, Егор с Арефием отправились нанимать бурлаков. Митрошка стерёг лодку. Едва казаки поднялись на берег, как из кустов вылезли три похмельные рожи. Оборванцы, в одних штанах, всё остальное, видать уже пропили - и заработок, и рубахи, и лапти.
  - Пошёл вон! - здоровенный, с багровым лицом пьяницы оборванец пнул по лодке.
  - Это моя душегубка, сам делал! - подтвердил второй, жилистый, на груди три рваных, косо заросших шрама.
  Егор задержался, глядя вниз, но Митрошка успокаивающе махнул им рукой, дескать, идите себе спокойно. Переглянувшись с Арефием, есаул усмехнулся.
  - Никуда не денутся, - решили казаки.
  Быстро отстегнув саблю, Митрошка бросил её на дно лодки, легко выскочил на мелководье и без всяких разговоров, присев, левой рукой ударил здоровяка в правую половину живота. Багровая рожа посинела, оборванец закряхтел, согнулся, ноги подогнулись, он пал на колени и завыл.
  А Митрошка уже колошматил жилистого. Тот дёргал руками, пытаясь схватить дьякова бойца, но не получалось. Такие сухие, будто из жил сплетённые, поопасней прочих силачей. Схватят, так и не вырваться. Но Митрошка всё это знал. Треснув противника по затылку, он от души пнул его под зад. Оборванец воспарил как птица лебедь и размахивая грязными руками, как крылами, пролетел над лодкой и рухнул в речку.
  Третий оборванец даже понять не успел, что случилось. Увидев, что приятели стонут и еле ворочаются в мокром песке, он упал на колени и завопил: "Пресвятая дева, убереги меня от напасти!".
  - Доставай дружков своих! - велел ему Митрошка. - Сейчас с нами пойдёте.
  Немного отошедший от боли здоровяк поднялся, всё ещё перекошенный, заметил саблю в лодке и было потянулся за ней.
  - Тронешь, руку отрублю, - заорал Митрошка и скорчил жуткую рожу.
  Багровая рожа отскочил, ноги подвели и он бухнулся в воду.
  - Вон там, в тенёчке отлежитесь, - велел им боец. - Сейчас есаул придёт, рядиться станем. Нам караван надо до Новгорода довести.
  - А мы с вами, - радостно осклабился жилистый. - Мы оттудова и есть.
  Тот бродяга, что пал на колени, снова начал молиться святой Софии, что приведёт их домой.
  Митрошка дал им каравай, велел перекусить, да и поспать, пока есаул не придёт. Оборванцы почесали затылки, спорить не стали, попросили только браги им прикупить, но Митрошка показал им кулак. На этом и успокоились.
  Казаки бродили по селу, искали бурлаков на работу. Но пока не получалось. Около сотни пьяных оборванцев еле бродили по берегу или валялись где попало. Гулял народ, два местных кабатчика едва успевали привозить на телегах огромные корчаги с брагой. Шипучая, вонючая, но самая желанная для тех, кто проделал огромный путь пешком от Новгорода.
  Трезвые, с саблями за поясом, казаки привлекали внимание. Из кабака вышел огромного роста рыжий мужик. Голова брита наголо, борода лопатой. Одет богато - сапоги, штаны невиданного фасону, полосатые, узкие. Кафтан жёлтый, как куриный желток, в руке глиняная кружка, откуда каплет бражка.
  - А ну, стойте! - прорычал рыжий и громко икнул. Егор заметил, что в левом ухе мужика болтается огромная серебряная с цветным камушком серьга.
  - Кто такие? Почему с мечами тут бродите?! - рыжий отпил браги и снова икнул.
  - Пойдёшь ко мне в бурлаки? - спокойно спросил Егор.
  - Меня в лямку?!! - заорал мужик и швырнул кружку под ноги есаулу. - Да я тебя порву сейчас!
  Он выхватил из-под кафтана незамеченную короткую, но широкую кривую саблю и с широким размахом бросился на Егора. Казаки немедленно отпрыгнули в разные стороны. Рыжий, потеряв есаула, на миг застыл. И тут же Егор, уже оказавшийся рядом, крепко саданул ему по скуле. Мужик вздрогнул, и попятился назад, чуть согнув ноги в коленях. Саблю свою не выронил. Но тут Арефий пнул по кулаку рыжего, пальцы разжались. Упала сабля.
  - Ах ты, тотафлюнда! - непонятно заорал мужик и скинув с себя кафтан, засучил рукава шёлковой сорочки и враскачку пошёл к Егору. Тот стоял, чуть склонив голову и спокойно глядя на него.
  Остановившись шагах в трёх от есаула, рыжий засопел, оглядел противника.
  - Разноглазый! - выдохнул он. - Гуллекнехт! Сейчас я тебе башку на задницу приставлю!
  Хоть и пьяный, но чувствовался в нём опытный боец. Поведя левым плечом, он обозначил удар в грудь справа, и когда Егор качнулся, поворачиваясь, ударил левой рукой в висок. Есаул просто отшагнул назад, отклонившись. Рыжий, ударив со всей силы, провалился вперёд, но не упал. Пробежав пару-тройку шагов, он остановился и повернулся к Егору. Казак спокойно глядел на него.
  - Ну, разноглазый, сейчас я тебе в один цвет глаза выкрашу! - прорычал рыжий и растопырив руки, решил схватить противника. Егор выхватил саблю и молниеносно упёр кончик острия в грудь мужика.
  - Распорю пузо, - громко, чтоб понял, сказал казак.
  Остановившись, рыжий обмяк и ухмыльнулся. Покачнувшись, он шагнул назад и вдруг замахал руками. Всё-таки хмель подвёл его. Запал вышел и обмякнув, рыжий упал на задницу.
  Егор только сунул саблю в ножны, как рыжий взревел кабаном и быстро вскочив, с огромного замаха попытался врезать казаку по голове. Но тот успел присесть и ухватив пролетевшую над ним тяжёлую руку, дёрнул её на себя. Быстро поведя противника - а тот засеменил послушно - Егор кинул захваченную руку к земле и мужик воткнулся в траву лысой башкой.
  - Ты что?! - подскочил к нему, не вытерпев, Арефий. - Царского слугу погубить захотел?! Да я тебя утоплю сейчас, как пса!
  Рыжий повозился на земле, сел, стряхнул грязь с кафтана. Лысина покрылась зелёным травяным соком.
  - У меня от царя Ивана роташтифель есть, - пробурчал он. - Доберусь в Москву, башки вам обоим там отрубят.
  Из кабака на шум вышли четверо. Один, видать, купец, дорогой кафтан, вязаная белая шапочка, остальные, судя, по заткнутым за пояс кожаным рукавицам, кормщики.
  - Не трогайте его, служивые, - попросил купец. - Из неметчины едет Костянтин. С тюрьмы там убёг, с острова ледяного. Выпил немного, с кем не бывает. А кого ищете тут?
  - Бурлаков надо, - сказал Егор. - На караван наш шведы напали в устье Рузы. Отбились, да бурлаки сбежали. А мы царский караван в Новгород ведём.
  - А шведы ушли? - насторожённо спросил купец.
  - Их поколотили знатно, а командира ихнего в плен взяли, - усмехнулся Арефий. - Всё бы хорошо, да бурлачки пропали. А так Москва-река спокойная.
  Купец переглянулся с кормщиками.
  - Бурлаков сейчас кликнем, - сказал один из кормщиков. - У вас сколько расшив?
  - Три лодьи.
  - Будут вам бурлаки, - кивнул кормщик. - У них шишка сейчас из кабака выйдет. С ними и договоритесь.
  Они посмотрели на рыжего. Того бражка, видать, вовсе клонила долу. Лысая голова моталась по груди, глаза закрывались.
  - Пойдём, Костянтин, - сказал купец. - Немного до белокаменной осталось. Скоро дома будешь.
  Кормщики подняли рыжего под руки. Тот качнулся, и тяжело посмотрел на Егора.
  - Ещё увидимся, разноглазый, - хрипло сказал он. - Запомни, меня зовут Костянтин Алябьев, сын Дмитриев, а по-немецки звали Карстен Роде. Поищи меня на Москве, я тебе уши-то обкусаю.
  Буйного беглеца с ледяного острова увели.
  
  Лодка с Егором и Арефием вывернула из Рузы и направилась к лодьям. Есаул заметил, что к правому берегу Москва-реки причалила душегубка в две доски. Оттуда вышли две знакомых фигуры и не спеша, но оглядываясь, ушли в лес.
  - Где бурлаки?! - вызверился на казаков Шерефединов. - Где Митрошка?! Сбежал?! Ах вы, псы поганые!
  - Митрошка бурлаков берегом ведёт, - спокойно ответил Егор. - Скоро будут.
  Дьяк, сидевший на табурете, принесённом с ладьи, только плюнул на песок.
  Затащив лодку на борт, Егор подошёл к Кириле. Тот варил кулеш и посмеивался, стоя спиной к злющему дьяку.
  - Кудеяр сейчас приезжал, - зашептал брат Егору. - Велел поклон младшему брату царю Ивану передать. Пусть, говорит, знает, Ванька, кто его книги драгоценные от шведов уберёг.
  - А где командир-то ихний? - покрутил головой Егор.
  - Покормили его, дали оправиться, да опять связали, - махнул деревянной ложкой Кирила. - Дьяк хочет его в Рузе, в остроге оставить, да на обратном пути забрать. Яша места себе не находит, всё хочет выкуп за него получить. Сказал было дьяку про это, а тот его чуть не пришиб. Злющий он. День потеряли, да ещё и Кудеяр посмеялся. Онисим со своими в лесу был, на оленя пошли, следы тут видали. А Ефим стрелять не стал, хотя дьяк поросёнком визжал. Сказал Ефим, что тетива распущена, пока собирал, да на лук ладил, уплыл Кудеяр.
  На берегу горели костры, Шерефединов ушёл спать на ладью, казаки хлебали кулеш. Сегодня наваристый был. Онисим добыл таки оленя. Ближе к вечеру вышли из лесу и бурлаки. Восемнадцать душ и Митрошка. Их накормили и велели спать, завтра надо уж в Рузе быть.
  
  Солнце уже закатывалось, когда по Рузе выскочил в Москва-реку караван. Егор углядел давешнего купца и кормщиков, что повстречал в Горбово. На передней расшиве маячил лысый буян с рыжей бородой. Он презрительно глянул на царский караван. Проплывая мимо, только за борт сплюнул. Хорошо, Шерефединов не видал.
  - Это что за рожа такая разбойничья? - удивлённо спросил Кирила.
  - Да подрались с ним сегодня, - усмехнулся Егор. - Беглец с неметчины, в Москву к царю идёт. Как его, - он наморщил лоб: - Костянтин Алябьев, или по-немецки Карстен Роде.
  Кирила замер и посмотрел внимательно на уходящие вниз по реке расшивы. Потом он дёрнул Егора за рукав и отвёл в сторонку.
  - Знаешь, кто это? - спросил он негромко, глаза его горели.
  Тот только плечами пожал.
  - Если всё верно ты запомнил, то это старший брат Алёны Дмитриевны, - шептал Кирила. - Жена Степанова, что Бельский зарубил тогда ночью. Она по отцу-то Алябьева.
  Егор только перекрестился, глядя вслед нежданно явившемуся родственнику. А тот даже не оглядывался.
  - Вот судьба какая, - помотал головой Кирила. - Я его плохо помню, но рыжий он был, это да.
  - Ладно, пойдём кулеш хлебать, - сказал Егор. - Вернёмся в Москву, думать будем тогда.
  
  
  Слетев с коня, Богдан Бельский похлопал того по шее и бросил поводья своему дворянину. Земля у коновязи выбита копытами, даже трава не растёт. Только пыль всегда тут. Дворяне Бельского остались у коновязи, а он зашагал в Земскую избу. Надо уладить делишки с дьяком Наумовым, тот вчера нарочного присылал, дескать, подрались люди Бельского с холопами боярина Плещеева, да сильно помяли, один вот-вот душу богу отдаст.
  И недосуг бы Бельскому ехать сюда, и невместно, да от дьяка ему надо кое-что узнать. Яша Наумов старый приятель, ещё по опричнине. Приходится он роднёй Нагим, к которым сам Богдан тропинку бьёт. Вот и поговорят о разных делах. К царевичу Дмитрию поближе надо становиться. Хоть и был три года назад Бельский дружкой царя на свадьбе с Марией Нагой, но особого внимания тогда красавице не уделил. А она наследника родила. Когда свадьбу гуляли, царевич Иван ещё жив был, никто на Мария и не посматривал, а оно вон как обернулось.
  Долго с Яшей Наумовым Бельский не засиделся, признал, что его люди неправы были и виру штрафную оплатил.
  - Соколов я прикупил, - сказал Богдан, уже прощаясь. - На охоту собираюсь в Макридин день. Три сокола с татарских полей мне привезли. Прямо жду, не дождусь.
  Наумов страстный соколятник, оживился, и про дела забыл.
  - Давай вместе поедем, - начал он потирать ладони. - Земская изба закрыта в Макридин день будет. Ты уже выезжал с ними на охоту?
  - Нет, - мотнул головой Богдан. - Вот и хочу посмотреть. Готовься тогда. Можешь и сродственника своего взять Фёдора Нагого. У него аргамак хорош, тот, что в яблоках. Давно на него поглядываю.
  - Да ты никак прикупить коня-то хочешь? - рассыпался смехом Наумов. - Давай, возьмём Фёдора, а про аргамака я ему не скажу.
  Бельский был доволен, выходя на улицу, он даже улыбнулся. Пусть царевичу Дмитрию и года нет, но поближе к нему встать не мешает и сейчас.
  - Доброго здоровья, Богдан Яковлевич! - кто-то остановился перед ним.
  Да это ещё один знакомый по опричным делам - Панкрат Филатов. Давно не видались.
  - Здоров и ты, Панкрат, - Богдан хлопнул его по плечу. - Слыхал, Псков от Батория защищал?
  - Слава богу, отбились, - перекрестился на кремлёвские купола бывший опричник.
  - А здесь дело какое?
  - Купил деревеньку у Захара Томилова, надо отметить в Земской избе, - ответил Панкрат.
  В это время мимо них пробежал, на ходу всовывая руки в рукава нарядного кафтана Яков Наумов. Он кивнул Панкрату, а Богдану крикнул, что, дескать, к царю велено сей же час явиться. Слуга уж подал ему коня и дьяк запылил к Фроловским воротам Кремля.
  - Вот те раз! - растерялся Панкрат. - Я к нему, а он к царю.
  - Завтра придёшь, - успокоил его Бельский, у него было хорошее настроение. - Поехали ко мне, расскажешь, как Псков от поляков обороняли.
  Панкрат досадливо развёл руками и согласился.
  Возле кремлёвских стен шла бойкая торговля. Два стрельца с бердышами лениво отгоняли шустрых продавцов, не давая загородить лотками проход к Земской избе.
  - Пшёл прочь, чёртово отродье! - толкнул стрелец древком наглого торговца глиняными свистульками. Тот отошёл, потирая ушибленный зад и внезапно засвистал плясовую, указывая пальцем свободной руки на стрельца.
  - Пляши, ярыга! - закричали в толпе, кто-то гулко захохотал.
   Стрелец погрозил свистуну кулаком и сам засмеялся. Его напарник даже подпрыгнул пару раз, изображая пляску.
  - Обалдуи, - небрежно сказал Бельский, улыбаясь и повернулся к Панкрату: - Деревню-то где купил?
  - Недалеко от Москвы, - мотнул тот головой. - Захар-то свойственник Шуйским, они в приданое за женой его дали деревню эту. Ох, сколько медов там ставленных! Два дня мы с Захаром не могли выйти из дома. Потом в корыте отмокали, в себя приходили. Погуляли всласть.
  - Так у тебя пасека там?
  - Есть пасека, - кивнул Панкрат. - Так что, Богдан Яковлевич, на следующий год жду мёд пробовать.
  Оба заулыбались. Богдан тому, что дело у него двигается поближе к царевичу Дмитрию, а Панкрат, что едет рядом с царским приближённым.
  - А что, говорят, у Фёдора-то Ивановича жена другая будет? - склонившись к Бельскому, негромко спросил Панкрат.
  - Это ты с чего взял? - удивился Богдан и сразу насторожился.
  - Так Захар мне сказал, - Панкрат удивлённо посмотрел на него. - Ему жена рассказала, она с Шуйскими-то в родне. Видно, там и разузнала.
  - Ты вот чего, - Бельский огляделся. - Про это никому не болтай. Сам понимаешь, царские дела опасные. Сегодня на коне, а завтра без головы валяешься.
  Панкрат аж икнул от страха. Он-то без всяких мыслей разболтал уж десятку знакомых про это. А если кто донесёт? Ладно, бог не выдаст, свинья не съест.
  До Никольских ворот от Земской избы совсем рядом. Если бы не базарные люди, доехали бы вмиг. Нет, мешают, снуют под ногами, суют прямо в лицо то пироги, то одёжу, непонятно с кого снятую, то связки репы или лука. У самой стены, в тенёчке, вонь. Тут мясники торгуют - говядина да баранина. Свежей не найти, тухнет быстро и потому солонина. Голодные мухи сизыми облачками висят над мясным рядом, тут же снуют под ногами шустрые кошки и быстрые собаки в репейных шкурах.
  - Ты, Панкрат, вот чего, - всадники подъехали к Никольским воротам, прямо за ними усадьба Бельского. Богдан быстро глянул по сторонам, рядом никого, только трое свитских дворян шагах в десяти позади и продолжил: - Где, говоришь, деревня у тебя?
  - На Чёрмной речке, Берёзовка, вёрст двадцать от Москвы, - ответил Панкрат. - Глину там берут для печей.
  - Надо будет поговорить с тобой, - Бельский подмигнул бывшему опричнику. - Увидимся.
  - Богдан Яковлевич, - Панкрат застенчиво почесал лоб. - Может, знаешь, кто из бояр скотиной торгует. Хочу коров завести, молоко, масло гнать. Бычков по осени на мясо, шкуры опять же. Там, у Берёзовки, рядом никто не занимается скотом, а луга хороши, заливные, думаю, что получится.
  Бельский задумался.
  - А ведь я тебе помогу, - сказал он, чуть прищурившись от раздумий. - Да. Недавно в боярской думе кто-то говорил, что хочет скотину свою распродать. Ты заезжай ко мне через неделю, тогда и скажу. Хорошему человеку всегда помочь надо. Я же помню, как в Ливонии ты мне половину барана подарил, когда мы в осаде стояли.
  Панкрат улыбнулся в бороду, того барана он с царской кухни утащил. А когда повара спохватились, только косточки обглоданные остались, их собаки догрызли.
  Разъехались, и про Псков не поговорили, да не до псковской обороны стало Бельскому.
  
  Царь, не торопясь, расхаживал по горнице, опустив голову. В голове вертелись обрывки мыслей, предположений, догадок. Ну, ничего сейчас уже не сделать. Нужен мир со Швецией, без него тяжко Москве придётся. Послы уже неделю сидели в шатрах на берегу речки Плюсса, ожидая противную сторону. Шведы не торопились с прибытием, видать, обговаривали со своим худородным королём условия переговоров, или пробирались по грязным, затопленным после прошедших ливней дорогам.
  Очень хорошо, что с поляками удалось замириться, подумал царь. Сейчас руки немного развязались. И шведы поутихли после того, как об славную крепость Орешек зубы пообломали. Сейчас носятся их наёмники под Новгородом, грабят кого попало, но и на них управу найдём.
  Крымчаки опять появились, под Серпуховым их видали. Ну, если западные границы уберечь перемириями, то и с этими разбойниками покончить можно будет. Сейчас главное дело, как Фёдора оставить на престоле. Эх, Ирина у него, любимая невестка, родить никак не может. Ну как тут быть!? Вроде поддержка от иезуитов есть, и ничего они не требуют. Да как бы не обманули. Иезуиты народ подлый. Всю Польшу и Литву под себя подмяли. Лишь бы Фёдору помогли удержаться на престоле.
  Подойдя к окну, царь посмотрел, как бегают по двору слуги, кто-то вышел из-за угла, боярин какой-то. Присмотревшись, Иван Васильевич узнал Годунова. Да, сегодня велел ему быть. Надо о Машке Ливонской переговорить. Вдовеет баба в Риге, а ведь у неё две дочки и сын малый. А кровь у Марии царская. Если кто захочет Фёдора убрать, то через неё начнут орудовать. Вот об этом разговор с Годуновым и будет.
  - Садись, Борис, - царь мотнул головой в сторону скамьи у стола. Боярин присел, осторожно локтем подвинув шахматную доску с неоконченной партией. Видать, с Биркиным опять играл. Бросив взгляд на партию, Годунов, опытный игрок, сразу заметил преимущество белых фигур. Наверное, Биркин выигрывал, вот и отправил его куда-нибудь царь, не дав докончить игру.
  - Думал, как Марию из Риги вытащить? - спросил Иван Васильевич, подходя ближе и пристально глядя на боярина. Тот вскочил.
  - Сиди, сиди, - царь положил ему руку на плечо. - Рассказывай.
  - Ищу людей, кто бы мог справиться с таким делом, - кашлянув, сказал Годунов. - Тайное занятие, абы кого не пошлёшь. Тут казак этот, что Курбского извёл, пригодился бы. Но уехал из Москвы он.
  - Этот разноглазый по моему делу уехал, - царь отошёл к окошку. - Вместе с Шерефединовым. Дьяк мне грамоту из Рузы прислал. Кто-то навёл на них шведских наёмников. Да банда Кудеяра помогла, отбились они от шведов. А казак шибко помог, даже в плен командира у наёмников взяли. Сюда везут его. Эх, как узнали, что лодьи в Новгород посылаю?! Измена опять.
  Годунов молчал. Царю везде мерещилось предательство и он был готов всех изничтожить. Но к старости угомонился, а то бы опять на виселицах закачались изменники.
  - Он не скоро вернётся, а дело не ждёт! - ударил царь ладонью по стене и сморщился от боли в спине. - Ох, пресвятая дева, опять вступило.
  Успокоившись, Иван Васильевич подошёл к Годунову.
  - Вчера ко мне Карстен Роде приходил, - сказал он вполголоса. - Я ему грамоту давал много лет назад, чтоб мог суда шведские и прочие на Немецком море грабить. Поймали его как-то и в крепость посадили, чтоб не убёг. А он убежал. Шустрый, хоть и старый, мой погодок.
  Боярин сморщил лоб. Кто-то болтал вчера, что видел этого Роде, якобы знаменитый морской грабитель, в Москву приехал. И вовсе он не Роде, имя даже наше. Забыл, как его называли.
  - Так вот, - царь склонился к Годунову. - Я ему велел к тебе прийти сегодня вечером. Дашь ему денег и скажешь немедленно ехать в Ригу, Марию Ливонскую сюда доставить. Пусть пообещает, что здесь как царица жить будет. Мы же родня с ней. Ближе меня у неё никого нет.
  Он перекрестился, глядя на образа святых в углу. Перед ними ровно горела лампадная лампа. Годунов подумал, что Мария сейчас мать, и для неё кроме детей, никого роднее нет. А царь пусть думает, как думает.
  - А детей у неё куда? - спросил Годунов.
  - Сюда же, - царь перекосился и сморщился от боли в спине. Отдышавшись, добавил: - И когда только Магнус успел ей двух девок и парня заделать? Он же весь синий от пьянства был, недоумок ливонский.
  - А Карстен Роде не станет упираться? - начал подниматься Годунов. - Он, говорят, буйный да упрямый.
  - Ты ему скажи, что коли не управится, то пусть деньги мне возвращает, - усмехнулся Иван Васильевич. - Этот бандит мне пятьсот тысяч ефимков должен. Ворюга! Пусть ватагу себе набирает, да через три дня чтоб духу на Москве не было. К Ермолаеву дню, скажи, жду его. За пару недель справится. Он отчаянный. А не привезёт Машку, я его в Соловки законопачу до конца дней или датскому королю отдам, или откуда он там сбежал, из какого-то мокрого острога. Иди, Борис.
  Не оглядываясь, Годунов вышел из горницы. Не даёт ему передохнуть царь, то одно поручение даёт, то другое. А у него сейчас голова совсем другим занята. Вчера Бельский рассказал, что совсем точно известно, кто сестру его Ирину украсть от царевича Фёдора хочет. Паскудные Шуйские. И скорее всего, дочку Мстиславских за него сосватают. Ага, даже остановился Годунов на узкой лестнице. Если Марию этот Роде привезёт, то к Мстиславским её на постой и определить. У них домов много, дочек много. Будет с кем поболтать ливонской царице. И при этом девок княжеских можно под присмотром держать. Не самому конечно, Мстиславский заподозрит ещё чего. Да, надо будет обдумать, как поступить.
  Иван Васильевич проводил Годунова тяжёлым взглядом. Хоть этот не подведёт, крепко привязан своей сестрой к царскому роду. Тут же забыв об этом деле, он начал думать о перемирии со шведами. Конечно, ничего им уступать нельзя. Главное, чтоб война остановилась. В Швеции тоже не всё гладко идёт. Худородный Юхан еле справляется. Народ, дворяне, купцы недовольны войной, подати большие, дохода нет. Так что дьяк Петелин должен уломать их послов на перемирие. Хитёр он и упрям. Мир будет, Марию привезут, с иезуитами вроде тоже всё слаживается. Только бы с крымчаками ещё разобраться, и вовсе хорошо всё будет.
  Царь кликнул Гаврилку, велел обед подавать. День нынче постный, так что кашку с грибочками покушаем сегодня.
  
  
  Ещё на подходе к Кремлю кормщик с последней ладьи углядел огромные сизые тучи. Они наползали на Москву с севера, перед ними неслась серая колыхавшаяся полоса.
  - Ох, и ударит сейчас! - вскочил Гойда. Тучи беспрестанно сыпали молниями, и до каравана, возвращавшегося из Новгорода, уже доносились удары грома.
  Жадный Шерефединов, благополучно сдав царскую библиотеку монахам, подрядился отвезти в Москву тридцать с лишним тюков английского сукна, да льна с Белоозера. Сейчас дьяк орал на казаков и своих холопов, требуя, чтоб те закрыли груз смолёными рогожами от дождя.
  - Нанёс чёрт грозу, - поглядывая на небо, бормотал Шерефединов. Он загодя велел Онисиму отправить вперёд Митрошку. Тот верхом, на взятой взаймы в селе кобыле, ускакал в Москву, чтоб тут готовились быстро принять груз. Уехал Митрошка ещё вчера и вот, не доходя до Кремля пары вёрст, дьяк увидел стоящие у берега телеги. Сам Митрошка стоял на одной из них и махал руками.
  - Давай к берегу! - зарычал Шерефединов кормщику. Казаки хотели уж наплевать на выгрузку, им за это ни копейки не даст жадный дьяк, но и мокнуть не очень хотелось. Быстро, минут за двадцать вместе с холопами Шерефединова, они перекидали тюки на телеги, закинули их сверху рогожами и принялись сами орать на кормщиков, требуя плыть дальше.
  Тучи уже были совсем близко. Дьяк ощупал каждую телегу, проверил, не зальёт ли вода тюки. Потом скакнул на ладью и велел трогаться.
  Ливень настиг караван у самого Кремля, только успели схватиться чалками за вбитые на берегу столбы на правом берегу. Кормщики скидали своё добро в дощатые будки на лодьях и залезли туда сами. А казаки бросились бежать к навесам, под которыми весной сушилась рыба, а сейчас прятались от дождя пара мужиков. Шерефединов, ругаясь страшными словами, велел тащить себя туда же.
  Ветер кружил ливнем, холодные тугие струи залетали под навесы со всех сторон. Но постепенно всё утихомиривалось. Тучи уползали дальше, метнув напоследок молниями по кремлёвским башням. Одна ударила точно в верхушку Портомойной башни, при этом так шарахнул гром, что поневоле все закрыли головы руками. От верхушки башни отлетели кирпичи, показался дымок, но вскоре его смыло дождём.
  Выжимая мокрые штаны и рубахи, казаки посматривали на небо. Всем уже хотелось вернуться в свою избу, Ермаков двор, напариться как следует в бане, да и отведать сбитня на меду.
  - Смотрите! - вдруг крикнул Гойда, тыча пальцем на реку. Вода в ней поднималась прямо на глазах. Мощный ливень всё ещё давал о себе знать. Качавшиеся у берегу лодьи их каравана, расшивы, лодки - поднимались. Течение усилилось, вода уже дошла до середины чальных столбов. Лодку, лежавшую вверх дном шагах в десяти от берега, смыло как щепку. На лодьях и расшивах показались кормщики. Все держали в руках топоры, спокойно поглядывая на бурлящую воду. Если она поднимется ещё, то суда могут накрениться в сторону держащих их верёвок. Лучше уж чалки обрубить, чем тут потонуть. Да и попавшую в такую беду ладью разобьёт течением о другие, мотает то очень сильно.
  - Вот лихие мужики, - Яша Бусый замер, стоя голышом, забыл и про штаны, что держал в руках.
  Но рубить чалки не пришлось, вода начала быстро уходить. Дождь окончился и Шерефединов снова заорал на своих, требуя коня или телегу, чтоб убраться домой. Путешествие и ему надоело. Одно хорошо, заработал на деньгах, что бурлакам положены, да ещё и товар привёз с Новгорода. Без прибыли царский дьяк и шагу не сделает.
  
  
  Тучи пронеслись и по Москве ударила солнечная жара. Воздух стал тёплым и влажным, казаки, никого не стесняясь, раскинули свои лопотины на дощатых навесах - пусть сохнут. Ефим Пятница, ступая босиком и почёсывая разные свои места, добрёл до берега. Дождь прошёл, сейчас надо на левый берег переправиться, у Кремля высадиться, да и топать домой.
  Ладью на такое дело не возьмёшь, тяжеловата, расшива тоже. Да и недосуг кормщикам, надо осмотреться, судно в порядок привести. Нужно договариваться с лодочниками. Они как раз повылазили откуда-то, как дождь кончился. Хохотали над рябым мужиком, у него, оказывается, лодку течением унесло. Тот чесал затылок, искал верёвку, собрался идти искать свою посудину.
  Но Ефим не успел ни с кем переговорить, на берег выскочил Онисим в сырых штанах, но с саблей на перевязи - никогда не расстаётся с оружием бывалый воин.
  - Четыре лодки сразу беру, расчёт на том берегу, цена за перевоз полуторная, - громко сказал он. И занял Онисим все лодки.
  Пока грузили дьяка, пока его холопы сами залезли, у казаков вся одежда уж высохла.
  - Подождём, - сказал Егор. - До вечера далеко.
  - А мне тут ночевать придётся, - появился вдруг Митрошка и пояснил: - Дьяк велел сторожить вещи его на ладье. Завтра посулил кого-то прислать за ними. А вы по своим делам пошли? С вами бы махнуть куда.
  - Надолго в кабалу срядился у дьяка? - спросил Яша Бусый.
  - До весны как раз, на Зелёного Егория срок выходит, - Митрошка усмехнулся. - Три года воевал, потом два года у дьяка в боевых холопах, пахать землю до седых волос уже совсем не хочется. Возьмёте меня к себе?
  - Доживём до весны, видно будет, - сказал Гойда. - Увидимся ещё.
  Лодочники вернулись, похохатывая. Злющий дьяк хотел своим гребцам палкой заехать, что не туда начали приставать, а те вёслами дёрнули, царский слуга и бухнулся в реку.
  - Деньги-то наперёд взяли! - ржали лодочники. - А слуги вытащили, да и мелко там, по колено!
  Переправившись через Москва-реку, казаки поднялись к стенам Кремля и по тропке зашагали к себе, через рынок у Фроловских ворот, мимо приказов и усадеб боярских да княжеских.
  
  На рынке торговцев нет, их дождём всех смыло, только щепки в лужах плавают, валяются рыбьи кости, да поджимая лапы, чтоб не замочить, медленно топает через площадь чёрно-белая кошка.
  - Гроза-то последняя уж была, наверно, - сказал Яша Бусый, поглядывая на ярко-синее небо. - Скоро Яблочный Спас, на зиму поворот наступит.
  Егор шёл задумавшись. Обдумывал, как с княжной Ириной бежать. Тут с кондачка не выйдет, не так надо, как когда-то зимой улепётывал с детьми из Москвы. Бог помог в тот раз, а нынче на себя больше стоит рассчитывать. "Завтра же отправлю Яшу с Ефимом, пусть заводных лошадей приготовят, чтоб менять их по пути, - решил есаул. - Мы с Арефием и Кирилой отсюда стриганём, Ирину в охапку и давай бог ноги".
  Из-за домов показалась деревянная маковка церкви святого мученика Никиты, что в Китай-городе не так давно построили. Доски на обшиве ещё потемнеть не успели. Егор поднял голову и перекрестился, глядя на храм.
  "Придём на двор, поедим, поспим, да и за дело, - подумал он. - Из Москвы уходить надо, а то царские повеления выполнять, головы не сносить. Больно уж тут всё хитро накручено".
  Егор вспомнил, как Шерефединов о чём-то долго разговаривал с игуменом Духова монастыря в Новгороде, где оставили ящики с книгами, потом целый день провёл с епископом Александром. Мутные дела какие-то велись. Из обрывков разговоров, что услышал Егор в Новгороде и по дороге туда и обратно, от купцов и прочих, было ясно, что народ уже ждёт потрясений. Двадцатилетняя война с шведами и поляками кончилась, поэтому все полагали, что царь снова начнёт всех давить. Ему деньги нужны, чтоб снова к войне готовиться, а то почти все земли новгородские отдавать собираются шведам. Полякам московские вотчины передали уже. Англичане лезут, как тараканы во все щели. В Новгороде в кабаке разговорились с купцом местным. Говорил, что англичане хвастались, что царь московский у них в кулаке. Якобы бежать к ним хочет и на королеве ихней жениться. За это всем английским купцам право дадут беспошлинно торговать от Белого Моря до Каспия и от Чёрмного моря до Немецкого.
  - А ну стой! - крикнул кому-то Арефий. Казаки оглянулись. Сзади катилась телега, выстланная соломой, соловый битюг легко тащил её по мокрой земле.
  - Пять копеек дам, довезёшь куда надо? - Арефий прыгнул к возчику. Тот глянул на казаков и молча ткнул кнутовищем за спину, дескать, залезайте.
  На улице пусто, только от церкви святого мученика Никиты кто-то шагает навстречу. Егор подождал, когда казаки залезут на телегу и только ухватился рукой за боковина стана, как его дёрнули назад.
  Перед есаулом стоял тот самый лысый мужик с рыжей бородой, - из Рузы.
  - Вот ты и попался, - сказал он и замахнувшись, от души кинул здоровенный кулак в лицо Егору. И казак бы точно взлетел на воздух, так как был прижат к телеге, и даже руки поднять не успевал. Но быстрее среагировал Арефий, узнавший рыжего при подходе. Он крутнулся на телеге, толкнув в сторону зазевавшегося Яшу и двумя ногами ударил в грудь задиру из Рузы. Рыжий как раз летел всем корпусом вперёд, поворачиваясь на правой ноге и сильнейший толчок, пришедшийся в левую часть груди, закрутил его раньше срока.
  Алябьева кинуло спиной на телегу, а тут и Егор с Кирилой опомнились и схватили его за обе руки, заведя ему за спину. Арефий после своего броска слетел с телеги, Яша схватился было за нож, но есаул крикнул ему верёвку дать.
  В два чиха скрутили Карстена Роде, спеленали и ноги и руки, в рот сунули пучок соломы и бросили на телегу.
  - За него ещё пять копеек, - равнодушно сказал возчик и поколупался в носу.
  - Заплачу, - кивнул Егор. - Поехали.
  Рыжий хотел ещё подёргаться, что-то яростно хотел кричать, но жёсткая солома не дала вырваться злым воплям. А чтоб не скакал, казаки сели на него. Так и доехали до Ермакова двора на Скородуме.
  
  Рассчитавшись с возчиком, Егор с казаками увёл злющего Костянтина Алябьева в свою избу. Тот разжевал солому, выплюнул её и начал такие слова говорить, за которые запросто можно от тиуна десяток плетей заполучить.
  Два мужика, нанятых присматривать за хозяйством, пока казаки ходили в Новгород, аж рты пооткрывали, слушая, как здоровенный лысый дядя с рыжей бородой сулит ужасные кары.
  - Надо бы запомнить, - хмыкнул один из мужиков. - Парой таких слов и пришибить можно.
  - Ага, - отозвался другой. - Я запомнил несколько.
  Яша Бусый и Арефий проверили, всё ли в порядке, после, отдав мужикам деньги, отпустили их.
  - Вы уж никому не говорите, что тут видали, - засмеялся Арефий, отсчитывая нажитое. - А что слушали, тем более. Мы тут сами разберёмся.
  
  
  
  
  
  
  
  Мужики покивали, взяли деньги и ушли. Да им вовсе неинтересно, что тут и кто тут говорит и делает.
  Егор попросил своих казаков баню затопить, да повечерять сготовить.
  - Мы тут с Кирилой с этим рукоприкладником поговорим, - он тяжело вздохнул. - Дело семейное, простите уж. Сам не знаю, что и будет.
  Посмотрев на серьёзные лица казаков, он добавил: - Пойдёте со мной из Москвы, если скоро надо будет?
  Браты только кивнули, давно уж согласны они в Литву уйти. Только с любовью своей пусть есаул разберётся.
  Алябьева завели в избу, усадили на лавку под образа. Кирила спохватился, запалил пару свечек перед иконами. Рыжий при этом умудрился пнуть его так, что тот едва не пол не свалился.
  - Смотри, не балуй! - прикрикнул на того Кирила. - Не посмотрю, что родня, так и врежу по башке-то плешивой.
  В избу зашёл Ефим, принёс жбан с квасом, только что купил у соседей. Глянул тяжело на рыжего, и негромко попросил Егора, что, когда резать начнут чёрта лысого, его позвали. И улыбнулся.
  - Я тебя сам зарежу! - оскалился Костянтин. - Убирайся к шутам, отродье лесное!
  Сморщившись, Егор мотнул головой Ефиму, дескать, уйди пока. Тот вытащил засапожный нож и цыкая зубом, не торопясь вышел. А нож свой остренный в руках покручивал.
  - Какая я тебе родня?! - исподлобья глянул на Кирилу Алябьев. - Ну-ка, развяжи меня, я вас тут быстро по стенкам размотаю, что и кишков не соберёте.
  Неспешно Егор налил квас в берестяные кружки, выпили они с Кирилой прохладной кислятины, икнули несколько раз. Потом есаул подошёл к Алябьеву и остерегаясь, чтоб тот не пнул его, остановился и упёр руки в бока. Рядом встал Кирила.
  - Ты Костянтин Дмитриевич Алябьев? - спросил средний Калашников. - Отец твой погиб под Казанью, мать в горячке сгинула?
  - Да, - подозрительно глядя на братьев, ответил рыжий.
  - Была у тебя сестра Алёна Дмитриевна и младший брат Максим? - сразу после вопроса закусил нижнюю губу Егор
  - Были, - глаза Алябьева забегали по лицам казаков. - Вы знаете что-то о них?
  - За кого замуж сестра твоя вышла?
  - Я тогда в Нарву с моря пришёл, передали, что за московского купца, - Костянтин прикрыл глаза, вспоминая: - Калашников, Степан Парамонович. Сам не смог я приехать к сестре на свадьбу, дела царские были. Прислал только подарок, серьги золотые с яхонтами алыми да лазоревыми. Хотел всё приехать, да не смог. Потом слухи пришли, что мужа у сестры царь казнил за провинность, а сама она умерла.
  Егор вытащил нож, разрезал верёвки на Алябьеве, кивнул, чтоб тот шёл к столу. Налил и ему квасу. Растирая затёкшие руки, и глядя насторожённо, рыжий залпом выпил кружку, только поморщился от кислого. Молчал, глядел то на Кирилу, то на Егора.
  - Серьги эти сейчас у племянницы твоей Марины, что в Ковно живёт, - сказал Егор. - Замуж вышла недавно она за виленского ротмистра Лютого.
  Костянтин начал икать. Ему плеснули квасу, тот отодвинул кружку и прямо из жбана напился.
  - Лютого давно знаю, - наконец отдышавшись, выдохнул Алябьев. - И недавно в Риге видал. Так он мне родня?
  Он взялся за голову и закрыл глаза. Зарычал и начал сопеть. Потом негромко и хрипло захохотал. Полезла дурь из мужика. Наконец выдохнул Алябьев и уже весело посмотрел на Кирилу с Егором.
  - А вы откуда знаете про племянницу? - спросил он. - Брат мой Максимка, живой?
  - Он у Лютого живёт, - ответил Егор. - На тебя, на дикого, да лысого, совсем не похож. И не рыжий.
  Снова захохотал Алябьев, но уже во весь голос.
  - Это он в мать, - вытирая под носом мокроту, пояснил. - Я в отца, а они с Алёной в мать. А где Алёна?
  - Муж её, Степан Парамонович, казнён был, - вполголоса заговорил Кирила. - Нас три брата было. Степан, я, и вот Егор, младший. А казнили его за то, что любимого царского опричника в кулачном бою насмерть пришиб.
  Приподнял голову Костянтин, слушал внимательно, аж рот приоткрылся.
  - Ночью, после казни, ворвались к нам в дом опричники, - продолжил Кирила. - Зарубили Алёну.
  Сжал берестяную кружку так Алябьев, что та лентами чёрно-белыми распалась.
  - Меня в свалке оглоушили, не помню как и вытащили, - сказал Кирила. - А племянницу твою и брата вот он вытащил, и из Москвы той же ночью увёз.
  Костянтин поглядел на Егора и заплакал. Слёзы покатились по лицу и пропадали в бороде, оставляя светлые следы на испачканных щёках.
  - А кто зарубил Алёну? - вытерев слёзы, и откашлявшись, спросил он.
  - Бельский Богдан, - Кирила мрачно усмехнулся. - Егор его ключами по башке так ударил, что тот без памяти валялся.
  - Бельский?! - вскочил Костянтин. - Знаю и его. Сейчас резать пойду тварь эту.
  Он метнулся по горнице, потом оказался рядом с Кирилой
  - Дай саблю!
  - Подожди, - Егор крепко взял Костянтина за руку. - Присядь. Тут вот какое дело есть. А Бельскому жить недолго. Но сначала покумекать надо.
  
  Восьмая глава. Ирина
  Новостей от переговорщиков так и не было. Царь ждал вестей от них, постоянно справляясь у Щелкалова. Тот каждое утро и вечер присылал к нему гонцов. Вот и сейчас обтрёпанный приказной с поклоном доложил, что известий не поступало.
  - Ладно, иди, - велел Иван Васильевич и заложив руки за спину, начал прохаживаться по горнице. Остановился, глянув на шахматы, стоявшие на столике в углу.
  - Эй там! Гаврилка! - крикнул он.
  Слуга появился через пару мгновений.
  - Позови ко мне Биркина, - приказал царь.
  Родион прибежал весь запыхавшийся. С утра являясь на службу во дворец, он коротал время за игрой в шахматы с такими же царедворцами. Это занятие ему надоело хуже горькой редьки, а чем ещё заниматься в ожидании царского веления? Сейчас он играл с Годуновым, и позиция была выигрышной, но пришлось мчаться на вызов.
  Несколько вечеров подряд Биркин общался с Василием Шуйским, для всех они решали вопросы покупки земель. Уже давно Родион собирался взять себе пару деревенек возле Рязани. Про это знали все, и знали также, что у Шуйских там есть имения.
  Однако, на самом деле, они обсуждали, как поменять жену у царевича Фёдора. Шуйский убеждал Биркина, что от этого выиграют все. И Московское царство тоже.
  - Заодно и Годунова от трона отодвинем, - говорил князь Родиону. - А то больно много власти себе забрал. А царевич Фёдор души в нём не чает, родственник же, да такой приятный.
  После первого же разговора Биркин вдруг осознал, что и на самом деле, если Фёдор станет царём, то его Годунов со своей многочисленной роднёй просто уберёт в сторону. И хорошо, если не сошлёт в глухомань какую. Надо соглашаться с Шуйским. А тот попросил намекнуть царю, что внуков ему надо.
  - Садись за стол, - мотнул головой в сторону шахмат Иван Васильевич. - Давай-ка сыграем.
  Несмотря на то, что шахматы признавались в то время запретной игрой, и ей даже приписывали дьявольское происхождение, на Москве забавляться фигурами любили. Биркин слыл одним из сильнейших игроков. Но он был очень благочестив и потому по вечерам отмаливал свой грех. А утром при дворе всё повторялось.
  Выигрывать у царя было очень опасно, у того портилось настроение. Но и уступать Ивану Васильевичу тоже не стоило. Почуяв поддавки, он свирепел. И потому играть с ним брались немногие. Биркин и стал весьма умелым шахматистом, потому что научился проигрывать царю с великим искусством.
  Партия шла не торопясь. Царь атаковал на левом фланге, одновременно подставляя коня под удар в центре. Наморщив лоб, Биркин гадал, нарочно ему отдают фигуру, или соперник зевнул? Если у царя замысел есть, то надо брать. Если же не заметил, то и Родиону не стоит замечать. Продумав всю позицию, Биркин решил, что это неспроста. Царь отдаёт ему коня нарочно, чтоб вытащить ладью, а потом атакует по свободной диагонали.
  - Возьму я коня, пожалуй, - со вздохом сказал Биркин. - Упустил ты, Иван Васильевич, фигуру.
  Он улыбнулся, но тут же царь, явно ожидавший такого хода, сразу ринулся вперёд и начал угрожать королю противника.
  - Ох ты! - аж подпрыгнул Родион. - Как подловил меня!
  Позиция была опасной, но не проигрышной. Неожиданно для царя Биркин начал развивать пешечную атаку, чем ввёл соперника в размышления. Но всё-таки Иван Васильевич был грамотным игроком и вскоре уверенно, при незаметной помощи Родиона, довёл игру до победы.
  - Давай ещё одну! - велел раззадоренный царь. - Расставляй фигуры!
  Началась вторая партия.
  - У Фёдора Ивановича-то как дела с женой? - вдруг спросил Биркин. - Народ на Москве волнуется, переживает, где мол, внуки-то царские?
  Иван Васильевич поморщился. Хоть и любил он Ирину, жену сына, бывшую в девичестве Годуновой, но дело нешуточное, наследственное. Так что хмурился царь, так как родить не могла царевна никак.
  - Сам переживаю, - хмыкнул государь. - Что делать и не знаю прямо.
  Оглядев позицию, Биркин двинул слона на две клетки вперёд.
  - Может, Фёдору, как и тебе, ещё раз жениться? - задал он роковой вопрос и замер. Можно было и к палачу сейчас угодить за вмешательство в дела царской семьи.
  Царь опустил голову, потом тяжко выдохнул.
  - Пускай Фёдор сам решает, - сказал он. - Я его любой выбор поддержу. Эх, жизнь!
  И он, мгновенно окутанный думами о сыне, выставил под удар ладью. Биркин среагировал быстро, ударив по ней конём, стоявшим в засаде. "Это я сейчас Годунова снёс!" - возликовал Родион. - "Всё, пусть Шуйские не боятся! Царь не станет вмешиваться в дела Фёдора!"
  Три партии они сыграли, в двух победил Иван Васильевич, последняя окончилась вничью. Царь встал, потянулся и крикнул Гаврилку, велев натопить мыльню, спину надо было прогреть перед сном.
  Кланяясь, Биркин ушёл.
  Вечером у него был Василий Шуйский. Внимательно слушая пересказ разговора с царём, он мелко кивал головой, как потрясывал.
  - Спасибо, Родион Петрович, - сказал князь на прощание. - Будем царство Московское вместе из беды выручать. Наша прибыль тут небольшая, только Годуновых убрать, а самое важное - царскую семью уберечь. Сотни лет Рюриковичи правят, и нельзя, чтоб их род на престоле великокняжеском прервался.
  Распрощавшись с Шуйским, Биркин улыбнулся, глядя вслед возку, тащившемуся по грязной улице. Он подумал, что сейчас-то присмотренные рязанские деревеньки уж точно ему достанутся.
  Приехав домой, Василий Шуйский приказал подать ему романейского вина. Налив тёмно-красного вина в стеклянный стакан, князь залпом его выпил. Настроение было чудесным. Царь не против, хотя и не знает, что своими словами подтолкнул такую громаду событий, что аукнется ещё не раз и два.
  - Пусть думают, что бабы виноваты, - усмехаясь про себя, размышлял Василий. - Фёдор дурак, дураком и помрёт. А кроме меня, Рюриковичей к престолу ближе нет. Царевну в монастырь, Годунова прочь с его роднёй. Фёдор долго не проживёт, а потом кого выбирать в цари? Дмитрий от Марии Нагой рождён незаконно, митрополит его не признает, да и я позабочусь об этом. А новая царская родня Мстиславские слабы, чтоб с Шуйскими тягаться. Вот и наше время приходит. Сейчас надо только обдумать, как царевну Ирину утащить, да новую жену Фёдору представить так, будто он сам этого пожелал. Государь мешать не будет. А больше нам ничего не помеха. Господи, помоги мне царём стать!
  
  
  Скоро уж Спасовские деды настанут, день Максима-исповедника, а Егор всё никак не встретится с Ириной. К Юсуфу Мстиславские ездить перестали, старый князь запретил, дескать, пусть купцы во дворец товар возят на разгляд да покуп. За ягодами тоже не ходят, и в своём саду всего хватает.
  Только раз, в Успенском соборе, углядел есаул свою княжку, та ему только кивнула и то, сразу княгиня головой завертела. Казаки тоже думать устали, как помочь. Костянтин, хотя и жил в Кремле, при дворе государевом, почти каждый день приходил в гости. Ездить верхом он не любил, не мог после моря свыкнуться с сухопутной жизнью. Всё расспрашивал Егора о Марине да Максиме, Кирилу про Алёну. Успокоился, уж не был такой дерзкий да задиристый. Разузнав, что гложет есаула, сразу предложил украсть Ирину Мстиславскую лихим налётом.
  - Я же так Марию Ливонскую, царицу Риги, так утащил, - как-то, подвыпив крепких медов, расхвастался он. - Мне и хоть и велено молчать, но с роднёй таиться не стану. Приехал к ней, она бедновато жила. Две дочери, сынок, года два ему ему. Сразу говорю, поехали в Москву, царь ждёт тебя, родня ведь.
  - А Мария? - раскрыл рот Яша Бусый. Арефий быстро сунул ему туда соломинку. Яша хлопнул губами и погрозил кулаком товарищу.
  - Она сразу согласилась, - Костянтин подвинул к себе тяжёлую, резаную из дуба кружку, и отхлебнул меда: - Ох, крепок! Так вот. Она слуг отпустила, их всего трое, король Степан приставил бездельников каких-то. Те ушли в кабак пьянствовать. А со мной десяток был. Одежду да сундуки на телеги сгрузили, Марию с детьми в возок закрытый и так и ушли. Подорожную никто не посмотрел, а границы ещё и нет. Всё делят поляки со шведами московские земли. Так мы и проехали. Две недели ушло у меня. Давай, украдём твою зазнобу!
  Хмуро поглядел на него Егор и отвернулся. Время идёт, вдруг жениха для его Ирине нашлют. Может, и правда, ворваться во дворец Мстиславских, да украсть княжну. А может, это ей самой не понравится. Нет, так нельзя.
  - А где Мария Ливонская сейчас квартирует? - спросил Ефим Пятница.
  - Её к Мстиславским определили пока что, - вдруг что-то заурчало в животе Костянтина. Справившись с этим и посмеявшись, он продолжил: - У них дом, где вы раньше жили, - Костянтин глянул на Кирилу: - Там её поселили, а осенью царь посулил её в дворец отдельный перевезти.
  - Пойду верхом покатаюсь, - поднялся Егор. - Может, что и придумаю.
  - А мы с тобой! - поднялся было Костянтин, но не послушались его ноги и он обрушился обратно на скамью. Казаки захохотали, сами тоже уже изрядно меда попили. Костянтин посмеялся со всеми и принялся рассказывать, как по указу царя Ивана Васильевича грабил корабли на море Немецком. Это всем нравилось. Вот казаки и сами разбойничали на Волге, да и не только, а морской грабёж был им в диковинку. Перебивая Алябьева, они начали вспоминать, как баловались да чем промышляли.
  В ярко-синем кафтане, шитом серебряной канителью, штаны персидского шёлка, и шапка с куницей в оторочку. На боку сабля за поясом, конь в яблоках. Так Егор прогуляться по Москве вышел.
  Едет не торопясь, только кресты машет на церковные маковки, не забывая шапку снимать. На сапогах шпоры золотые, давно на них мазурики соседские зарятся. Но казаки пообломали им всякое желание месяц назад, поймали, ещё до отъезда в Новгород двоих в своём дворе, отлупили и предупредили, что если поймают, то на кол вздёрнут. Те забоялись, у казаков слово не залежится.
  Возле Разбойного приказа Егор пустил коня лёгкой рысью, обгоняя неуклюжую карету. Вдруг из оконца его окликнули. Глянул есаул, а там Борис Годунов.
  - Ты куда? По царскому делу едешь? - спросил боярин.
  - Коня промять выехал.
  - Тогда поехали со мной, - велел Годунов. - Сейчас к Марии Ливонской, а потом в Разбойный приказ. Допрос надо снять полный с вашего пленника, что на Москва-реке захватили. Поможешь мне с ним поговорить. Что-то мутно изъясняется немецкий рыцарь.
  Егор спорить не стал. Вскоре подъехали они к бывшему дому купцов Калашниковых, въехали во двор. Годунов выскочил из кареты и есаулу рукой махнул, иди, дескать, за мной.
  - Поглядишь хоть на царицу Ливонскую, - негромко сказал он и вдруг нахмурил лоб. В глубине огромного двора, у стены стоял возок, запряжённый парой белых лошадей.
  - Это кто тут? - удивился боярин. - Пойдём, узнаем.
  Егор шагал по знакомым с детства комнатам и не узнавал их. Всё изменилось, поменялось. Вот и горница. Здесь сидит у окошка красивая барыня с мальчиком на руках, а рядом.. Дыхание вдруг спёрло у Егора. Рядом Ирина Мстиславская!
  - Здравствуй, государыня! - поклонился Марии Годунов. Спохватившись, склонил голову и есаул. Ирина, увидев его, прикрыла личико платочком, как и положено незамужней девушке.
  Мария стрельнула глазками по казаку и княжне.
  - Ирина, покажи красавцу, как светлые ярки в садике распустились, - пропела она. - А то у нас с боярином разговор скучный будет, вам, молодым, неинтересно.
  Мальчик, сидевший у неё на коленях, соскочил на пол и подбежал к Егору, схватившись за саблю.
  - Дай мне, - чисто сказал он.
  - Пошли во двор, там дам, - Егор взял мальчонку на руки и они вышли.
  За спиной послышался громкий голос Марии, она что-то выговаривала Годунову.
  - Ты как здесь? - вполголоса спросил есаул, посматривая по сторонам.
  - Я к Марии в гости езжу, маменька велела, - княжна взяла его за руку. - Как я скучаю по тебе, Егорушка.
  - А мне Димитрием зовут, - пропыхтел мальчик, обхватив Егора одной ручкой за шею. - Я царём буду, мне мама говорила.
  - Хорошо, - улыбнулся Егор.
  В садике они встали около распустившихся цветов, есаул дал Димитрию саблю - тот удержать не смог, сел на землю, положил её рядом и начал ворочать по земле.
  - Часто бываешь тут? - спросил Егор. - Уезжать нам надо. Чую недоброе что-то будет скоро. Поедешь со мной?
  - Поеду, - княжна сорвала цветок и воткнула его за оторочь шапки любимого. В окошке показалась Мария. Заметив, что сделала Ирина, она улыбнулась и продолжила разговор с Годуновым, не давая тому даже взглянуть в окошко.
  - Я как сюда поеду, на окошко горницы своей с вечера платок развешу, полосатый, - сказала княжна. - Так и жди меня тут. Это дней через пять будет. Отсюда и уедем, Егорушка.
  - Эй, казак, где ты?! - послышался голос Годунова. - Поехали!
  Оставив мальчика Ирине, Егор быстро пошёл. Оглянулся и только саблю поправил, при боярине не стоит ничего показывать.
  Пока ехали до Разбойного приказа, каждый из них думал об Ирине Мстиславской. Егор размышлял, как убежать с ней из дома своего бывшего, а Годунов рассчитывал, как похитить княжну отсюда.
  - Из дворца Мстиславских не вытащить, так отсюда заберу, - решил он. - Ишь, невеста царевича. Ничего не выйдет у Шуйских, ничего.
  
  
  Митрополит Дионисий имел мягкий нрав, и полагал главной своей целью сбережение православной церкви. И в этом занятии был памятлив и отчаян. После падения Константинополя Москва осталась единственным оплотом истинной христианской веры. Дионисий много лет игуменствовал в Хутынском монастыре и стал свидетелем многих чудес, бывших там. Они убедили его в том, что православная вера нерушима и даже государи, если начинают сомневаться или изменять ей, несут кару. Как правило, наказание было быстрым и впечатляющим. Дионисий помнил, из рассказов старых монахов, как сто лет назад Иван Великий, возомнивший себя выше бога и всех святых, получил жестокий урок в монастыре. Усомнившись в нетленности захороненного в монастыре святого Варлаама, он велел вскрыть его гробницу. Оттуда ударил огненный столб, опаливший и алтарь, и царскую бороду. Иван Великий убежал, бросив свой окованный золотом посох.
  А сейчас к Дионисию пришёл служка, и нашептал на ухо, что царь Иван Васильевич с иезуитами связался и хочет веру православную отдать на откуп римским схизматикам. Поражённый митрополит даже на ногах не удержался, бухнулся на скамью и опустил голову.
  - А зачем он это сделать хочет? - спросил он немного погодя.
  - Говорят, что хочет царевича Фёдора уберечь, - шепнул служка. - Не верит боярам и князьям.
  Стало душно очень Дионисию. Подошёл к открытому окну, не спеша подышал густым воздухом разнотравья, что принёс ветер с монастырских лугов. Опять чудит царь. То к англичанам хотел бежать, сейчас с иезуитами снюхался. Что же делать? Он повернулся к служке.
  - Ты вот чего, - митрополит погладил бороду. - Сходи-ка к Борису Годунову. Если он сможет, то пусть сегодня вечером приедет ко мне. Скажи, что по вотчинам монастырским, что на Клязьме, поговорить надо.
  С боярином Дионисий таиться не стал, сразу выложил ему слухи, что принесли ему сегодня. У митрополита свой расчёт был. Шурин царевича Фёдора - Годунов, был больше всех заинтересован в том, чтобы тот сохранил право на престол. Если же кто посторонний полезет, то смута великая начнётся, и уж тут то иезуиты и прочие римские отступники своего не упустят.
  - Знаю я, - устало махнул рукой Борис. - Но пока царь осторожничает, только письмами меняется с Поссевином да Скаргой из Вильно.
  - Так что делать-то будем, боярин? - Дионисий подсел к нему поближе. - Веру православную сберечь надо. И так в Киеве, да на Волыни всё к унии богопротивной склоняются епископы.
  - Ты помочь мне должен, - негромко сказал Годунов и выдохнув, решился сказать: - Шуйские воду решили мутить на Москве. Хотят они сестру мою Ирину от царевича Фёдора отнять и дать ему в жёны Ирину Мстиславскую. Так они к власти проберутся. Вот тогда смута и начнётся у нас.
  Митрополит выпучил глаза.
  - А как же царь?
  - Государь сказал, что пусть Фёдор сам решает, с кем жить, - понуро ответил Борис.
  - Так, подожди, - Дионисий поднялся. - Если царю всё равно, с кем его сын будет, так ему и на Москву и на православие тоже ...
  Он не договорил. Дело оказалось труднее и сложнее. Ну да это привычно. Чтоб истинную веру отстоять, всегда трудов надо много приложить.
  - А Шуйским Фёдор тоже не нужен, - продолжил Борис. - Думаю я, что они поближе к трону станут, а потом и скинут Фёдора. Вот тогда всё и заполыхает.
  - Нельзя смуты допускать, - Дионисий закусил губу. - Что же делать, Борис?
  Поднявшись с лавки, боярин подошёл к митрополиту поближе и качнулся к его уху.
  - Укажи нам монастырь, где игумен сможет Ирину Мстиславскую в монахини постричь, да чтоб лишних вопросов не задавал, - прошептал он. - Сам с ним не говори, нельзя тебе в этом деле показаться. Подумай, кто из игуменов, за деньги даже, большие деньги, сделает так?
  Дионисий почти не раздумывал.
  - Езжай в Алексеевский монастырь, - сказал вполголоса. - Там игумен Маркел. Беспутствовать много стал. С жёнками хороводится, вина пьёт, англичане да голландцы возят ему. Поиздержался Маркел. Деньги он с радостью возьмёт. Я бы давно его спровадил куда подале, да всё раздумывал. Потом с ним разберусь. А ты Мстиславских-то не опасаешься? Вдруг они за обиду виру захотят взять?
  - Они мне не соперники, - ухмыльнулся Борис. - Толку не хватит отомстить. А вот если дочку свою в царевны поставят, тогда головы наши и покатятся.
  Благословив Годунова, митрополит посмотрел в окно, как боярин уехал и принялся обдумывать разговор. А ведь Борис для того, чтобы власть свою сохранить, одной Ириной Мстиславской не обойдётся. И уж коли царь захромал, да угрозу для Годунова породил, он и с царём разберётся. Да, недолго, видать ждать, когда новый государь на Москве появится.
  
  
  В день Мирона Ветрогона вся Москва высыпала на улицы. Под колокольный звон шёлпо городу огромный поезд, возки и кибитки украшены зелёными ветвями и цветами, вокруг гарцуют всадники в тягиляях, железных шапках, с копьями да мечами. Первый возок открыт, в нём везут иконы, укреплённые на деревянных подставах. За ним украшенная золотой чеканкой и снопами пшеницы царская кибитка. Крыша у неё убрана, дверцы сняты. На мягких лавках тут царевич Фёдор и царевна Ирина.
  Процессия растянулась на версту. Москвичи жадно смотрят на богатый поезд, живо обсуждают.
  - Куда это царевича нашего повезли? - два кума в крепко поношенных кафтанах, подпоясаны конопляной верёвкой, чешут затылки.
  Мимо едет сын боярский, меч в ножнах, правая рука на копье, упирается оно древком в деревянный стакан на стремени. Лицо надменное, пол-уха отрублено.
  - Эй, мил человек, - крикнул ему один из кумов. - Что за притча, куда царского сына-то повезли?
  - На богомолье, - не повернув головы, лишь скосив глаза, ответил всадник.
  Колокола на всех московских соборах наяривают перезвоном, птицы стаями носятся, садиться им боязно, страх от грома церковного, так и мечутся по небу.
  Василий Шуйский с братьями тоже, как и многие бояре и дворяне, едут в поезде. Посматривают по сторонам, меж собой переговариваются. Василий и улыбается, и разговор ведёт, а про себя кумекает, что приходится отложить дело с похищением царевны Ирины. Как-то мимо него, опытного придворного, прошёл выезд на богомолье царевича Фёдора. И разговоров никаких не было. Хотя, тут Василий начал себя корить.
  - "Надо было подумать, что на день смерти матушки своей царевна Ирина захочет в Ипатьевский монастырь съездить", - подумал он. - "Сколько они там сейчас пробудут? Придётся пока дело-то отложить".
  Шуйские, как и многие другие царедворцы, проводили Фёдора с Ириной до городской заставы и разъехались по домам. Василий с Андреем решили до английских купцов наведаться, те говорили, что к ним партия сукна поступила, надо глянуть. Проезжая мимо Алексеевского монастыря, братья сняли шапки и перекрестились. Как раз в ограде открылись ворота и оттуда потянулись телеги, видать, монастырские крестьяне что-то привозили. Было слышно, как за стеной кричал на кого-то игумен Маркел. Голос у него тяжёлый, как гранитная плита.
  - "Только два дня назад с ним сговорился, что бабу к нему привезу, чтоб в монашки постриг", - подосадовал Василий. - "Задаток оставил, тридцать рублей. Эх, не получилось. А ведь уже через пять дней рассчитывал я всё обстряпать!"
  Маркела он знал давно, прожжённый человек, в огне не горит и в воде не тонет. Сумел всем митрополитам угодить и до сих пор на своём месте. Видать, знает как подойти. Он даже спрашивать не стал у человека Шуйского кого и зачем надо в монахини постричь. На нём то вины никакой не будет. Пришла баба с родственниками, решила из мирской жизни уйти, и пускай. А то, что за это деньги, да немалые, ему порой платят, так это благодарность, и не ему, а монастырю.
  По Москве расползались возки, дворяне и бояре ехали, кто по домам, кто на службу царскую, кто в гости. В своей знаменитой карете Годунов проскочил рядом с Алексеевским монастырём. Сюда Борис решил заглянуть послезавтра, с игуменом Маркелом обговорить, как Ирину Мстиславскую в монахини постричь. Сам он сегодня с сестрой не поехал в Ипатьевский монастырь. Некогда так далеко от Москвы отлучаться.
  Вспомнил Борис, как неделю назад убеждал царевну Ирину уехать на богомолье с мужем. Сестра вроде и не против была, но что-то в саду своём она выращивала, огурец, что ли, заморский, голландские купцы привезли. Очень ей хотелось посмотреть, какие плоды он принесёт. Но Борис смог её уговорить, дескать, пока вёдро стоит, надо съездить к матушке да батюшке. И так, на радоницу не наведывались, некогда было. Сам же Борис посулился вскорости тоже приехать, дней на пять. Уехала и хорошо, в Ипатьевском монастыре сестра в безопасности будет. Там и царские стрельцы, и сыны боярские, все оружны. До Кумохи осенней или Лукова дня погостят там, а к тому времени много чего можно сделать, если постараться.
  Царь не противился поездке сына на богомолье, ему было не до того. Наконец-то, московские послы со шведскими договорились о перемирии на три года. Сейчас государь начал разбираться с делами торговыми. Деньги были очень нужны Москве.
  А Борис всё раздумывал, кого ему наслать выкрасть Ирину Мстиславскую? Его соглядатаи докладывали, что каждые два-три дня ездит она к Марии Ливонской, подружились, наверное. Сидит там до вечера, а бывает, что и по садику гуляют. О чём говорят, неизвестно, да это и неважно. Чтоб точно знать, когда Ирина поедет, Борис через своих людей подкупил её служанку. Та должна была накануне сообщить, муж у неё с годуновским конюхом дружил, так через него.
  "А чего я страдаю!?" - вдруг встрепенулся Годунов. - "Ведь этот Карстен, что Марию привёз из Риги, отъявленный бандит! Бездельничает только в Москве, куролесит. Говорят, кабак чуть не спалил на Кузнецком мосту. Заплачу ему сто рублей и всего делов".
  
  
  С утра Костянтин Алябьев был хмур. Ночью по полу, сколоченному из толстенных плах, бегали мыши. Они стукотали когтями и мешали спать.
  - Сенька! - крикнул Костянтин царского повара, с которым проживал в подклетях царского дворца. Никто не ответил. Повар уже был на кухне, где готовил завтрак для государя.
  - Вот так сдохнешь тут, с мышами, никто и не почешется, - проворчал Костянтин и потянулся. Привыкший к одиночеству, он с трудом привыкал к мысли, что у него вдруг появилась родня. Где-то племянница, уж родила, наверное. Внучек маленький в кроватке лежит, агукает, сопли да слюни пускает. Братишка маленький бегает рядом. Максимку Алябьев помнил совсем малышом и не мог даже представить его взрослым.
  Казаки, особенно Егор с Кирилой, звали его перебраться к ним, но Костянтин не хотел мешаться. К тому же тут, во дворце, его кормили, давали жалованье за что-то. С царём он встречался только раз. Тот отругал его за то, что попался датскому королю и велел пока быть под рукой. Повеление насчёт Марии Ливонской только было, да и то от Годунова. Хотелось снова на море, на простор, стоять на палубе, что играет под ногами, свежий ветер бьёт в лицо, хлопает парус. На горизонте вдруг купеческий корабль, и форвертс, за богатством. Хорошая у него жизнь была. А если уедет с Егором в Ковно, то снова можно будет корабль себе завести. Деньги, что награбил, будучи грозным Карстеном Роде, он закопал на островах, там много, хватит и племяннице, и брату, и деверям - Егору с Кирилой. И на корабль.
  "И чего есаул не хочет свою Ирину из дома утащить?" - подумал Алябьев. - "Наскочили бы, переполошили, да и ушли. Конные подмены казаки уже приготовили. Чего-то ждёт Егор. Ну, голова у него на плечах есть. Однако, мешкать не стоит. Скоро дожди, осень, тогда дорога тяжёлая станет".
  Дверь в подклеть распахнулась, потянуло со двора запахом скотины, навоза, всякой деревенщиной. Вошедший со светла не увидел Алябьева, замер, прищурясь и оглядываясь. Меж ног у него шмыгнула курица и утопала под нары, на которых лежал бывший пират.
  - Куда, тварь, прёшь! - крикнул на неё Костянтин.
  - Какая я тебе тварь! - ответил вошедший. - А ну, быстро вставай!
  - Я на курицу, - миролюбиво сказал Костянтин и возвысил голос: - А ты мне не нукай, не запряг ещё!
  - Ладно, не ори, - мужик прошёл дальше, Алябьев узнал его, это был человек Годунова. Вместе в Ригу ездили. Он присел на лавку и зевнул.
  - Спать охота, так нет, подняли, да к тебе погнали, - опять зевнул он. - Пойдём, боярин тебя ждёт, дело важное. И денежное. Ну, так посулил, а что там будет, я не знаю.
  
  
  Егор осматривал коней, на них они поскачут из Москвы. Вроде в порядке скакуны, для Ирины подобрал он смирную кобылку пегой масти. Знал уже, что княжна любит верхом кататься. А то бы намаялись с телегой или кибиткой.
  В конюшню зашёл Арефий.
  - Егор, иди глянь, может, чего забыли, - сказал он и потрепал каурого жеребца по шее. - Ишь какой! Донесёшь меня до Литвы?
  - Тише ты, не болтай, - осёк его Егор. - Сам знаешь, везде уши могут быть.
  Две телеги с добром казацким были собраны. Завтра с утра их отправят с Ефимом по Серпуховской дороге, а потом уже, как минуют заставы в сёлах, повернут они на Литву. Наняли двух возчиков, тех самых мужиков, что за домами присматривали. Чем дальше от Москвы уйдут, тем лучше. Потом верховые с Ириной их догонят. И отпустят там возчиков, чтоб не знали, куда поехали.
  Телеги стояли во дворе, добро увязано, покрыто сверху рогожами. Вокруг них ходил Кирила, что-то прикидывал.
  Вдруг калитка распахнулась, во двор ввалился Алябьев. Лицо багровое, дышит тяжело, видать, быстро шёл или бежал сюда. Подошёл к казакам, навалился спиной на телегу и перевёл дух.
  - Что такое? - встревожился Кирила.
  - Сейчас, погоди, - Костянтин помахал рукой. - Торопился, запыхался.
  Отдышавшись, Алябьев огляделся, махнул рукой высунувшемуся из окна Яше, дескать, иди сюда.
  - Был я сейчас у Годунова, - сказал Костянтин. - Он меня наймовал Ирину твою, Егор, украсть.
  Казаки замерли.
  - Не знаю, что уж там такое приключилось, только сулил он мне сто рублей, если я Ирину вытащу, да в Алексеевский монастырь свезу, - Костянтин тяжко выдохнул. - Говорил ещё, что на этой неделе надо будет её выкрасть. Причём, знаешь откуда?
  Егор, да и остальные пожали плечами.
  - Из вашего бывшего дома, где Марина Ливонская сейчас живёт, - прошептал Алябьев.
  - Зачем её воровать? - спросил оторопевший Кирила.
  - Не знаю, - развёл руками Алябьев. - Но сто рублей деньги огромные. Значит, очень ему надо.
  - А ты чего? - всунулся Арефий.
  -Чего, чего, отказался я, - сказал Костянтин. - Говорю, у меня от сухопутного воздуха голова кружиться начала, я уж в обмороки падаю. Не гожусь для этого дела. Ну, Годунов выругался, да и отпустил меня. Велел никому не говорить про разговор этот.
  - А как он узнает, что Ирина к Марине поедет? - Егор глянул на него. - Следит за ней?
  - Он обмолвился, что у него свой человек в доме Мстиславских есть. Он и сообщит.
  Послышался стук копыт, за забором мелькнул верховой. Это Яша вернулся, ездил он за порохом свежим, в дорогу. Ему открыли ворота и даже не дав поставить коня в конюшню, рассказали, что случилось.
  - Надо не медлить, - Егор посмотрел на Яшу. - Иди порох сгрузи, да разберите его себе. Готовьте оружие. Завтра с утра ты - Кирила, и ты Ефим, уезжайте спозаранку с телегами. Ждите нас в лесу возле стоянки Кудеяра. Возчиков брать не будем вовсе. Заплачу им за отмену. Лишних не надо нам с такими новостями. Сейчас пойду глядеть, есть ли знак от Ирины. Если есть, то завтра в полдень я, Арефий и Яша, пойдём за ней.
  - А я? - обиделся Алябьев. - Да я всех там растолкаю, порубаю.
  - Ох, Костянтин! - вдруг хлопнул себя по лбу есаул. - Ты же верхом-то погано ездишь. Как же тебе с нами уходить?
  Покумекав, решили, что Алябьев поедет с Кирилой, а Ефим останется со всеми. Всё уже было решено, куда и как ехать с княжной, одежда для неё готова - в паренька её переоденут. Но тут Костянтин скривился.
  - А моё-то добро? - сказал он досадливо. - Ладно, лопотина всякая, так и оружие в царском дворце лежит.
  - Езжай сейчас, - Егор посмотрел на казаков. Кирила кивнул, дескать, я с ним съезжу.
  - Забирай и сюда, - велел есаул. - Недосуг будет потом.
  Он ушёл в конюшню, оседлал своего коня и выехав за ворота, сразу послал его намётом. Кирила помог Алябьеву сесть на лошадь, тот пугался сидеть на такой высоте, но виду не подавал, и они не спеша поехали в Кремль. Яша ушёл готовить повечерять, Ефим решил проверить сбрую и если что надо, починить, Арефий ушёл к лошадям.
  Уже и Кирила с Алябьевым вернулись, и еда готова, а есаула всё нет. Наконец, он въехал в ворота и устало соскочил на землю.
  - Висит платок как обговаривали, - глухо сказал Егор. - Завтра поедем за лебёдушкой моей.
  - Надо поесть да выспаться, - потёр ладони Алябьев. - Ух, люблю такие дела!
  
  
  Там, где забор сада бывшей усадьбы купцов Калашниковых выходил на овражек с безымянным ручейком, Ефим Пятница и поставил крытый возок, как только солнце начало вставать. В возке была мужская одежда для княжны Ирины.
  - Ты её выведешь через огородную дверь из дома, - говорил Ефим накануне Егору. - Увидишь огуречную грядку, оставь её по левую руку. Крыжовника два куста, обходи их справа. Узкая тропка к яблоням ведёт. Вот за ними сразу к забору и направо держи. Увидишь возок, через прясло и сюда. Верхнюю жердину я сниму.
  - Ты как всё там знаешь? - поразился есаул.
  - За яблоками лазил, - ответил Ефим. На самом деле он всегда готовился тщательно к любой затее. И за несколько дней облазил всё поблизости от бывшей купеческой усадьбы и даже подружился с садовником, угостив того брагой, на свекле сделанной.
  Возок, после того, как Ирина бы в нём переоделась, там решили и оставить. Против был Яша Бусый. И хотя царских денег, полученных Егором за дело с Курбским, было ещё достаточно, да и не бедствовали казаки, но Яша добро не любил оставлять. Но Егор его убедил, что возок останется не просто так.
  - Если погоня за нами будет, всадники через огород кинутся, - сказал он. - А за ним, на дороге возок будет стоять. Им его не объехать, тесно там.
  Яша согласился, но всё равно переживал. Он с Арефием в овраге был с лошадьми.
  План был прост. Егор приезжает в полдень, говорит слугам, что к королеве Марии от Годунова приехал. Он на прошлой неделе с ним заезжал, его запомнили. Болтает с Марией о слухах, говорит, что Ирину ждёт, чего уж скрывать тут, скоро всё прояснится. Княжна приезжает и Егор с ней в огород, отводит до возка, потом возвращается за конём своим и на нём даёт кругаля, в объезд до казаков. Они с Ириной, которая переоденется в это время, верхами уходят из Москвы.
  Кирила с Костянтином уехали на телегах ещё затемно. Казаки осмотрели своё подворье - вроде ничего не оставили. Ефим погнал возок. Немного погодя выехали и Яша с Арефием, один вёл за собой коня Ефима, другой кобылку для Ирины.
  Рынок у кремлёвских стен уже шумел. К Егору подбежал паренёк в изодранной рубахе и завопил: - Купи метёлку, казак!
  Дикий продавец уж хотел вцепиться в стремя, как есаул слегка огрел его плетью. Паренёк взвизгнул и отскочил, едва не сшибив с ног торговку пирогами. Там заверещала и принялась стегать горлопана подобранной вицей. Поднялся шум и гам. Покрутившись у дворца Мстиславских, Егор решил поглядеть, что там у его бывшего дома происходит.
  Проехав по переулку, есаул заметил кучку всадников, человек шесть. Они явно кого-то ждали. Спешились, привязали лошадей и уселись на брёвнах у чьего-то забора. Егор мимо них не ехал, а заметил их через соседский огород.
  "Вот они, годуновские люди", - понял он. - "На улице Ирину хватать не станут, это уже разбой, за это и спрос будет. А вот из дома увезти другое дело. Никто же не увидит, сама пошла девица или нет. Замотают в рогожу, да и увезут".
  Вернувшись к дворцу Мстиславских и проехав мимо забора, Егор увидел, как из конюшни выводят пару белых лошадей. Значит, скоро Ирина поедет к Марии.
  Лёгкой рысью проскочив по московским улицам, Егор, не обращая внимания на шестёрку хмурых головорезов, подъехал к воротам бывшего своего дома и застучал по ним рукояткой плети.
  - Кто там? Чего там? - калитка приотворилась, высунулся мужик с соломой в растрёпанных волосах.
  - От Годунова к королеве Марии, - сурово сказал Егор. - Да что ты медлишь, открывай быстрее, видел же меня на той неделе.
  - И правда твоя, - согласился мужик.
  Ворота скрипнули ржавыми петлями, открываясь. Чуть пригнувшись под перекладиной, Егор проехал во двор, спрыгнул, отвёл коня подальше во двор и привязал там к коновязи. Покрутив головой, он вдруг заметил сидящих на крышке возка, стоявшего за огородом Ефима и Арефия. Казаки заулыбались и махнули ему руками.
  Мужик закрывал скрипучие ворота, а Егор уже забежал в дом и быстро поднялся по лесенке в горницу.
  - Здравствуй, красавец, - недоумённо улыбнулась ему Мария, сидевшая за столом. Она кормила сына горячей кашей. Тот отбрыкивался и болтал ногами. Завидев казака, Дмитрий выскочил из-за стола и бросился к нему.
  - Сабля моя! - закричал мальчик и крепко обхватив ногу Егора, засмеялся он.
  - Что за дело привело ко мне? - поправила волосы Мария, поднимаясь с лавки.
  - Мне Ирину дождаться надо, - прямо сказал Егор, поднимая мальчика на руки. - И мы уедем.
  - Ой, как интересно, - всплеснула руками Мария. - Как это прекрасно!
  Королеве было двадцать три года, и она пережила уже несколько романтичных историй. Муж её, бестолковый и трусливый Магнус-пьяница, принц датский и король ливонский, никаких особых чувств у Марии не вызывал. А вот такие кавалеры, как кардинал Радзивилл, чрезвычайно обворожительный господин и Стефан Баторий, повелитель Речи Посполитой, нравились ей чрезвычайно. От кардинала Мария родила дочь, а от короля Польши сына Дмитрия, которому прочила большое будущее. И любовные приключения ливонская королева только приветствовала, тем более что княжна Ирина ей пришлась по сердцу, а статный казак с залихватским взором привлёк внимание сразу, как только увидала. Было в нём что-то притягивающее, как будто знала его Мария давно.
  В открытое окно послышался скрип вновь открываемых ворот. Это заезжала Мстиславская. В кибитке был только навесик и княжна сидела открыто. Отец, наверное, не видал, как дочь уехала, а то бы послал провожатых верховых или вовсе запретил ехать - негоже было молодым девушкам на Москве показываться вот так. И хотя с навеса кибитка свисала лёгкая кисея, Ирина была хорошо видна. Тут Дмитрий забаловался и дёрнул казака за ухо. Королева погрозила сыну пальцем и подошла к окну.
  - Вот и она, - Мария обернулась к Егору. Тот подошёл ближе. Солнечный свет упал ему на лицо.
  - Ты так похож на моего отца! - вдруг сказала королева. - Я его вживую не помню, а на портрете вылитый отец. Глаза у тебя ещё разные, как интересно. И куда вы поедете? Венчаться?
  В горницу зашла Ирина. Тоненькая, гибкая, весёлая. Она обняла Марию, повернулась к Егору, глянула на улыбающуюся Марию и вдруг поцеловала Егора. Маленький Дмитрий, стоя посреди горницы, молчал, только палец в рот засунул.
  На княжне сегодня шубка голубых соболей. На голове шитый золотыми нитями синего бархата сборник, яхонты на нём отсвечивают двумя волнистыми рядками. Ожерелок сияет жемчугами: белые посверкивают, а чёрные искорки пускают.
  - Хороша Ирина! - Мария сложила руки на груди и залюбовалась.
  - Пойдём в другую горницу, поговорим, - Егор нежно взял княжну под руку.
  - Идите, идите, - махнула рукой ливонская королева.
  Ирина скинула шубку, бросив её на лавку, туда же положила увесистый сборник с головы. Волосы под ним были уложены в серебристую сетку.
  - Дай я примерю шубку, - попросила Мария. Княжна с улыбкой кивнула. Королева ливонская, несмотря, что родила детей, такая же стройная, как и Ирина. Всё впору будет.
  Стараясь не торопиться, Егор увёл под руку Ирину в соседнюю горницу. На миг нахлынуло прошлое. Именно здесь, в этой комнате, он оглоушил Бельского. Отсюда увёз детей - Маринку и Максима. А сейчас с княжной тут, и снова опасность над любимым человеком, как и пятнадцать лет назад.
  - Ирина, - казак взял её ладони в свои. - Время пришло, нам пора уезжать.
  Княжна вздохнула и опустила глаза.
  - Егор, а как же мама и папенька? - негромко проговорила она и уткнулась ему в плечо. - Ведь они станут волноваться за меня.
  Обняв Ирину, Егор прошептал ей на ухо: - Всё будет хорошо, ты верь мне, любимая моя.
  Он волновался, ожидая каждый миг, что ворвутся годуновские головорезы, но пугать свою княжну не хотел. Вдруг дверь приотворилась, в щелку, пыхтя, протиснулся Дмитрий и замер, глядя на влюблённых, всё так же не вынимая пальчик изо рта. Дверь за ним бесшумно закрылась.
  Сидевшие на возке казаки поглядывали по сторонам. Чуть повыше по улочке стояли, привязанные к пряслу, их кони. Возле них прохаживался Яша Бусый.
  Казаки видели, как заехал во двор Егор, потом появилась княжна.
  - Ну, скоро поедем, - бормотнул Арефий и ловко соскочил на землю. Ефим глянул на него и тоже прыгнул, угодил в заросли крапивы, ожёг руки и лицо, и начал чертыхаться. Видевший это Яша только покачал головой.
  Вдруг из дома донёсся пронзительный женский крик. Казаки замерли на миг, Арефий, ухватившись рукой за стойку, закинул себя на крышу возка. По двору усадьбы пробежали несколько мужиков, и выскочили в калитку. Двое из них тащили рогожный куль, который дёргался у них в руках.
  - На выручку, княжну украли! Есаула убили! - закричал Арефий и выхватив саблю, скакнул в возка прямо в огород, на густые ветки смородины. За ним бросился и Ефим, обогнав запутавшегося в кустах товарища.
  
  Над Москва-рекой кружит остроглазый коршун, ищет поживы. Заметил белых и пёстрых курей, бродящих по навозной куче в поисках червячков и личинок. Сделал коршун круг, наметил добычу, спустился ниже, ещё ниже, ударил крыльями, складываясь в быстрейший пикирующий снаряд. Всё ближе глупые куры, даже головы не поднимают, не боятся ничего. Пал коршун на одну пеструшку, одним махом вбил острые жёлтые когти в бок и тут же, не теряя хода, взмахнул крыльями и раз-два, уже набрал высоту, уже далеко от навозной кучи, где мечутся перепуганные куры. Добыча бьётся в крючковатых когтях, пёстрые перья разлетаются над Москва-рекой. Скрылся коршун в листьях высоченной берёзы, сел на толстую ветку и начал свой пир.
  Вздрогнул с испуга Маркел-игумен, когда рядом с ним мелькнул чёрный росчерк, упавший с неба. Как оцепенелый, несколько секунд стоял настоятель Алексеевского монастыря и только когда коршун поволок свою добычу, очнулся и закричал, руками замахал.
  - Лучшую несушку, самую богатую утащил! - сокрушался Маркел, дав подзатыльник не вовремя подвернувшемуся послушнику. Тот, чтобы не получить ещё, нырнул в курятник и притаился.
  Успокоившись, Маркел посмотрел в небо, нет ли там ещё воздушных хищников, перекрестился, посмотрев на маковку церкви, и побрёл к себе. Сегодня он ожидал людей Годунова. Те принесли ему намедни пятьдесят рублей. Разговор был о том, чтобы постричь в монахини некую деву.
  - Имя у неё не спрашивай, - наставлял вчера игумена шустрый сын боярский на службе у Годунова.
  - Так ведь надо спросить, - возразил Маркел. - Так полагается по канонам.
  - Вот и спроси, а ответа не дожидайся, дальше говори, что полагается, - строго взглянул на него сын боярский. - Как всё окончишь, получишь ещё тридцать рублей. Деву увезут, а ты забудь, что было.
  Он помолчал, взглянул пристально на игумена: - Тебе ведь надо, чтобы имя-то прозвучало, иначе неясно будет, кто к богу в невесты идёт?
  Тот кивнул.
  - Зовут её Ирина, - нехотя сказал сын боярский. - Скажешь и сразу забывай!
  Маркел немного удивился наглости дворянской, но стерпел, восемьдесят рублей на дороге не валяются. Попрощался с ним, да и подумал, что-то заказы на постриг от бояр один за другим идут.
  То Шуйские тут суетились недавно, тоже Ирину какую-то хотели постричь, да не вышло у них. А Маркелу одно удовольствие да прибыток. С одних деньги получил, с других. Он вспомнил, как недавно проехал поезд с царевичем Фёдором и его женой Ириной. Как-то вдруг они на богомолье собрались. И тут у Маркела заурчало в животе.
  - "А если Шуйские хотели царевну постричь?" - пришла к нему догадка. - "Мне бы тогда государь башку бы снёс, да и шкуру бы снял".
  Вспотев от страха, Маркел вытер лоб и присел на лавочку у крыльца, что в братщину вело.
  - "Вот и хорошо, что уехал царевич", - подумал игумен. - "А то бы я сейчас мучился. Какую Ирину Годунов хочет постричь? Свою сестру трогать не станет, а кого тогда? видать, в отместку решил Шуйским. Ну, скоро уже обещали привезти. Как раз, говорили, после обеда и доставят".
  Маркел погладил брюхо. Он сегодня пообедал неплохо. Бастры испил, то есть вина белого, что голландцы привезли на той неделе. Потом репа была, чинёная рублёной бараниной, щука верчёная, пять или шесть звёнышек осетра двухпудового, да лепёшек, в меду варённых, ещё откушал парочку. А вечерком у него поужнать красавица Матрёнушка придёт. Эх, придётся опять ей на бусы денег давать. Как вовремя Шуйские да Годунов с рублями своими подоспели. Ладно, хоть митрополит Дионисий ничего о делах его не знает, а так он добрый, добрый, да запрёт в монахи на студёном море. Хотя и грехов-то, почитай, что и нету. Монахам только жениться нельзя, а так, все дела прочие, с жёнками там, вполне позволительно. Вот в посты скоромное отведать, тут Маркел грешен.
  Но додумать игумен не успел. Из-за церкви выскочил давешний головорез, что с наглым годуновским дворянином приезжал, увидел Маркела и властно махнул ему рукой. Тот поспешил за ним. Видать, привезли деву-то.
  - Ну, не выдай господь на расправу грешного слугу твоего! - только и успел подумать Маркел. Возле бокового входа в церковь он увидел тоненькую девушку, которую сильно, но бережно держали двое здоровенных мужиков. Рот у неё был завязан тряпицей, глаза сверкали злобой и яростью.
  - За мной! - игумен отворил дверь и все вошли в церковь. Вскоре, без задержек, начался обряд пострига.
  
  Вместо обтрёпанного подьячего, что из Посольского приказа каждый день к царю носился, сам Андрей Щелкалов пожаловал к вечеру. Иван Васильевич взглянул на него искоса, дескать, что за весть принёс всемогущий дьяк. Но ничего не сказал, только головой мотнул, проходи в горницу!
  - Много сегодня, - Щелкалов начал доставать из льняного мешка грамоты.
  - Говори, - царь ушёл к стене, где стояло кресло и уселся в него. Тут же болезненно сгорбился и опёрся на посох. Повторил: - Говори, Андрей!
  - Переговорщики сообщили, что добились перемирия со шведами, - с поклоном Щелкалов передал государю свёрнутую грамоту, с которой свисала синяя печать. - Князь Лобанов, дьяк Петелин и воевода Татищев подписали, а у шведов Понц де ла Гарди проклятый, и другие.
  Коротко выдохнув, царь тяжело задышал и посохом отвёл в сторону посольское письмо.
  - Отложи на стол договор, - хрипло сказал он. - Что ещё?
  - Письмо из Вильно, - Щелкалов подал скреплённый тремя печатями большой конверт. - Не читал, не ведаю, что там.
  - Тоже на стол положи пока, - царь глубоко вздохнул, встал с кресла. Всё горбясь, стуча посохом по полу, к окну подошёл.
  - Андрей, как думаешь, зима холодная будет? - спросил он, не поворачиваясь к дьяку.
  - Я в приметах не очень понимаю, - Щелкалов засопел носом. - Снег будет, наверно.
  - Снег, - ухмыльнулся царь, он посмотрел на стол, на лежащие там документы: - Из Вильно опять Лютый привёз письмецо-то?
  Он взял конверт за угол и приподнял. И тут Щелкалов заметил, что с лицевой стороны размазана грязь. Немного, но есть. Вот досада, царь не любит неопрятность.
  - Лютый, как заколдовал его колдун, стал по лужам ползать, - криво усмехнулся Иван Васильевич, кладя конверт обратно.
  - Нет, не он привёз, - дьяк подошёл ближе, разглядывая запачканное послание. - Другой гонец был. Как уж он так замарал?
  - А Лютый-то где? - спросил царь мимоходом, доставая с полки нож, чтобы вскрыть конверт.
  - Так у него вроде жена рожает, - машинально ответил Щелкалов и добавил: - Старый купец Сажин болтал недавно, что из московского купеческого роду она.
  - И кто такая? - доставая письмо из конверта, спросил царь. Он уже готовился его читать, начиная думать об иезуитах, и постепенно забывал о Лютом и его жене.
  - Из купцов Калашниковых, - чётко сказал дьяк. - Вроде дочь той купчихи, что Богдан Бельский зарубил, когда за брата своего мстил.
  Замер Иван Васильевич, обратно письмо в конверт уронил, слова Щелкалова вызвали в нём смущение, даже смутную тревогу.
  - Сажин болтал, что, дескать, жена Лютого племянница этому казацкому колдуну, вот его ротмистр и не стал казнить, родня оказалась, - дьяк почесал под бородой. - На прошлой неделе Сажин говорил.
  У царя загудело в голове. Он прикрыл глаза, опёрся на посох. Что-то важное, очень серьёзное и важное крутилось рядом. Купцы Калашниковы, изведённые под корень много лет назад, Богдан Бельский, который дал недавно эту фамилию колдуну казацкому. Где-то здесь скрывалось что-то, упущенное царём.
  - Вспомнил я этого колдуна, - негромко сказал Иван Васильевич и уже погромче: - Вспомнил!
  Недоумённо, но спокойно Щелкалов смотрел на него. Он знал характер государя, которому надо было не перечить в моменты, когда тот был возбуждён.
  - Это знаешь кто?! - закричал государь и так ударил посохом в пол, что треснула толстая плаха. Ответа от дьяка он дожидаться не стал.
  - Казак тот сын Владимира Старицкого, братца моего, - чуть потише сказал царь. - Глаза у него, как у матери Евдокии, помнишь, княжна Одоевская, сестра князя Курбского.
  Царь поднял на Щелкалова глаза, в них заплескался страх.
  - Так он Курбского не убил! - прошептал царь. - Он в сговоре с ним, племянник Курбскому. Обман, кругом измена!
  Ничего не понимал Щелкалов, как вдруг казацкий колдун обернулся сыном давно казнённых князя и княгини Старицких. Почему Иван Васильевич так решил. Хотя, припомнив внешность Егора, дьяк подумал, что тот очень похож на князя Владимира, а глаза, да, глаза как у Евдокии. Точно, Щелкалов припомнил, как удивлялись много лет назад на Москве разноглазой жене князя Старицкого.
  А царь сам себе поразился, как из памяти вылезшее воспоминание о купце Калашникове и опричнике Кирибеевиче вдруг помогло опознать троюродного племянника. Он же тоже на престол может захотеть взойти! Как и Мария Ливонская и выкормыши её!
  - Андрей, давай ко мне зови стрелецкого голову, что сегодня на службе, и с Разбойного приказа кликни дьяков! - велел царь и яростно сжал губы.
  - Ловить изменщика! - не сдержался он и ударил посохом по столу, не в силах сдерживать себя. Изо рта полетели слюни, царь разбушевался. Щелкалов, не дожидаясь, пока ему прилетит государевым посохом, выскочил в двери и заорал, призывая слуг.
  
  
  
  Егор замолчал, не зная, как уговорить Ирину. Она боялась вдруг всё бросить, оставить семью, всё, что ей было привычно с детства и уехать, скрыться хоть с любимым, но в неизвестность. К ним подошёл Дмитрий и дёрнул саблю.
  - Пошли крапиву рубить, - пробормотал он. - Она меня вчера укусила.
  И тут за дверью в горнице, где была Мария, раздался топот, послышалась возня, чей-то вскрик. Быстро Егор чуть отодвинул княжну, переставил к ней мальчонку и вытащил саблю, вслушиваясь. Возня прекратилась, прогрохотали шаги на лестнице и тут, со двора донёсся женский крик.
  Распахнув дверь, Егор ворвался в соседнюю горницу. Марии там не было. На полу валялся сборник, на него, видимо, наступили, он был смят. Подбежав к окну, есаул увидел, как те самые головорезы, что сидели недавно на брёвнах у забора, тащат рогожный куль. Внутри его кто-то дёргался.
  Рядом оказалась Ирина. Она широко раскрыла испуганные глаза.
  - Что случилось? - она увидела, как мужики выбегают на улицу через калитку и куль увидала. - Кого они тащат?
  - Это Годунов послал тебя украсть, - быстро сказал Егор. - Ошиблись они. Но сейчас разберутся и вернутся. Медлить нельзя.
  - Зачем меня воровать? - перепуганная Ирина отшатнулась к стене и обхватила плечи тонкими руками.
  - В монахини постричь хотят, - Егор огляделся. - Бежим, пока они разбираются. После расскажу.
  Тут в комнату вбежал Дмитрий.
  - А где мама? - удивлённо спросил он.
  Ирина стояла, поглядывая то на Егора, то на мальчонку. Есаул быстро посмотрел в окно, сунул саблю за пояс. Одной рукой взял княжну за руку, второй подхватил Дмитрия и решив, что уже не стоит бегать по дому, быстро вытащил их во двор по входной лестнице.
  Тут уже подбегали с огорода Ефим с Арефием.
  - Берите парня! - велел Егор и сунул мальчика Ефиму. Взял Ирину на руки и побежал через огород к возку. Арефий прикрывал отход. Но никого не было видно и слышно. Только в конюшне кто-то громко чихнул.
  Ирина обеими руками обхватила казацкую шею, Егору что-то упёрлось в грудь. Оказалось, княжна успела подобрать сборник и сейчас он совсем измятый, лежал между ним и Ириной на груди княжны.
  - А парня-то куда? - подбежал к ним Яша, когда беглецы перескочили через прясло.
  - Зашибут ещё его, такая горячка началась, с собой возьмём, - пропыхтел Егор. - Ирина, переоденься.
  Оставив мальчика и княжну, он метнулся обратно во двор. Растворив ворота, есаул отвязал своего скакуна, выехал на улицу. Огляделся, никого. Соскочив на землю, он через калитку забежал обратно и закрыл ворота изнутри на засов. Потом намётом погнал в объезд усадьбы, всё время озираясь по сторонам. Но никакой погони или переполоха Егор не заметил.
  Вскоре пять всадников лёгкой рысью переулками стали уходить из Москвы. Дмитрия вёз Ефим, усадив мальчонку перед собой и укутав его в свой казацкий башлык. Свои девичьи вещи Ирина не дала бросить. Их сложили в мешок и сейчас он болтался у седла Яши. Ехали молча. Солнце ещё было высоко, на улицах прохожие поглядывали на верховых, но пальцем никто не тыкал. Едут куда-то казаки по своим делам, сынишка чей-то у них. Ну и пусть себе скачут.
  На выезде из города миновали большущий обоз, шедший в Москву. Сидевший на возу купчина равнодушно глянул на всадников и зевнул.
  Выехав на вечерний Серпуховской тракт, казаки послали коней галопом по пустой дороге. Дмитрий молчал, только глазёнки мальчугана сверкали. Он никогда ещё не ездил верхом на лошади и ему это понравилось.
  Отъехав версты четыре, они услыхали пушечный выстрел, а затем донёсся ещё один.
  - Это приказ рогатки ставить, - крикнул Егору Арефий. - Кого-то ловить приказал наш государь. Нас наверное.
  - Вряд ли, - отмахнулся Егор. - Нас-то за что? Но поспешать надо, а то попадём на чужую карусель, не спрыгнем.
  Казаки помчались дальше. Ирина порозовела, ей нравилось вот так нестись на быстрой лошади, она впервые в жизни почувствовала себя свободной. А рядом был самый надёжный, красивый и суровый защитник - есаул Егор.
  - Йёё! - закричала княжна и засмеялась. Все свои страхи она оставила за спиной.
  
  
  Суматоха в Кремле была недолгой, стрельцы и прочие - люди военные, привыкли действовать быстро. Только пушки ударили, подавая знак, чтобы рогатками закрыли въезд и выезд из Москвы, а к Ермакову двору на Скородум полетели конные ватаги, стрельцов двадцать, кто под рукой в Кремле был. Щелкалов от имени государя велел задержать и связать всех, кого там найдут. А не отыщутся на месте, искать по Москве, весь город перевернуть, а к царю доставить!
  Годунов не находил себе места, от пушечных выстрелов даже присел. Он всё ждал, когда ему доложат, что княжну Ирину постригли в монахини. Выглянув в окно царского дворца, Борис увидел старшего сына князя Мстиславского - сурового Фёдора Ивановича. Тот шагал по двору, крича, чтоб готовили его коня. Он явно собирался искать того, из-за кого весь переполох. Сам же Годунов боялся спросить, за кем такой быстрый розыск учинил государь.
  - Ну дела! - в опустевший зал прибежал Бельский. - Ищут казаков, что с атаманом Кольцо весной пришли. Царь велел. Щелкалов Андрей бегает, как ужаленный. Что-то там произошло.
  Дверь в залу хлопнула и появился, только помянули, посольский дьяк. Он оглядел Годунова с Бельским и покачал головой.
  - Что случилось, Андрей Яковлевич? - бросился к нему Годунов.
  Тот огляделся и прошептал, что, дескать, царь узнал в казацком колдуне сына князя Владимира Старицкого и велел немедля его изловить.
  - Правда это или нет, не знаю, - пожал плечами Щелкалов. - Но всю Москву сейчас перевернут.
  Он вздохнул, посмотрел на Бельского, стоявшего у окна, и вышел.
  - Слыхал? - спросил Годунов Богдана. Тот кивнул, о чём-то думая. Борис подошёл к нему, хотел что-то сказать, но передумал и выглянул в окно. Там по двору, бежал его человек, тот самый надменный дворянин, что не понравился накануне игумену Алексеевского монастыря Маркелу. Он заметил Годунова.
  Вскоре дворянин был в зале. Глянув искоса на Бельского, всё ещё что-то обдумывающего, он подошёл к Борису.
  - Всё сделано, как надо, деву постригли, правда, шумела и отбивалась, но дело сделано, - негромко сказал он. - Сейчас её везут в Подсосенский монастырь возле Троицы. Успели из Москвы до сигнала пушечного выскочить.
  Годунов набрал полную грудь воздуха, выдохнул и уселся на лавку, ноги его не держали. Спроворили сегодня большое дело. Ну, да Мстиславские сами виноваты, не надо было ему дорогу переходить, сестру от царевича Фёдора отлучать. Сейчас их Ирину замуж не выдать, из монахинь не выпросишься на волю, навсегда исусовой невестой стала красавица. Да и другим урок будет, особенно Шуйским, чтоб знали, как на царскую родню руки свои распускать.
  Помотав головой, Годунов отпустил дворянина, велев тому, как выезды откроют, немедленно ехать в Подсосенский монастырь и присматривать за монахиней свежеиспечённой. Тот кивнул и убежал.
  Стало душно Борису в зале. Он встал и позвал Бельского выйти на двор. Как очнувшись, Богдан слегка недоумённо посмотрел на боярина, затем кивнул.
  Стоя у крыльца, они видели, как через ворота носятся верховые. Гонцы непрестанно бегали наверх, к Щелкалову, который неожиданно для себя возглавил розыск сына князя Владимира. Дьяк был этим недоволен, так как при неудаче царь мог выместить на нём злобу. Он тоже вышел на двор и огляделся.
  Заметив стрелецкого голову Плещеева, Щелкалов подошёл к нему и наказал не к нему бегать гонцам, а ему самому ходить к царю с докладами о розыске.
  - Нет нигде казаков, как знали они, - развёл руками тучный Плещеев. - На Скородуме избы пустые, соседи говорят, что утром, затемно ещё телеги ушли. Потом и сами казаки верхом ускакали. Как почуяли неладное.
  - Так старший у них, есаул-то, колдун, - сплюнул Щелкалов и посмотрев на Годунова с Бельским, ушёл обратно во дворец. Он решил пока прибрать письма, что принёс царю. А то в такой суматохе и пропасть могут, спрос же с него будет.
  Во двор забежал один из дворян Годунова.
  Плещеев крикнул ему - Нашли?! - приняв за одного из стрельцов.
  Тот помотал головой. Углядев боярина, дворянин бросился к нему. Плещеев досадливо плюнул на невесть откуда взявшуюся курицу и громко велел седлать ему коня.
  - Сам поеду на розыск, - громко сказал он, повернувшись в сторону Бориса. Тот закивал головой, дескать, езжай, езжай.
  - Борис Фёдорович, беда, - шепнул дворянин, отдыхиваясь от бега. - Я сейчас коня за городом оставил, сам огородами пробирался. В Москву не зайти, не выйти.
  - Что? Что случилось? - Годунов напрягся. - Убили Ирину Мстиславскую?
  Он тут же представил себе, что будет. Одно дело, в монахини постричь, другое погубить. Мстиславские тогда живым его не оставят.
  - Нет, жива она, - дворянин помотал головой. - Только это не она.
  Тут и Бельский стал прислушиваться.
  - Мстиславская в шубе голубых соболей и сборнике яхонтовом приехала, - начал говорить дворянин. - Мы подождали, пока она в дом зашла, ворвались туда. Стоит возле зеркала. Шубка та же, сборник на голове тот же. Скрутили и увезли. В церкви игумен постриг её. Всё, монашка она по канонам всем. Уже за городом, верст семь-восемь отъехали, пить ей захотелось. Рот развязали, она давай нас честить, что, дескать королеву украли, нам царь за неё головы срубит. Один из наших присмотрелся, а это Мария Ливонская. Он за ней в Ригу ездил, узнал.
  Годунов схватился за голову.
  - А что же он раньше не сказал? - сквозь зубы прошипел он.
  - Так никто, кроме меня, да Стёпки, что с игуменом сговаривался, и не знал, кого брать будем, - развёл руками дворянин. - А мы с ним Ирину Мстиславскую на лицо не знали. Делать-то что? В лесу остановились, там и заночуем. Обратно везти?
  Бельский усмехнулся на бестолковых, а Годунов, переборов гнев, собрался. В такие острые моменты он не терялся, а наоборот, собирался и действовал с холодной головой.
  - Нет, везите куда везли, - сказал он. - И без ночлега. Чтоб завтра уже в Подсосенском были. Ничего никому не говори, как велено было, так и делайте. Беги!
  Дворянин вытер пот шапкой, развернулся и умчался.
  - Я поехал в усадьбу, где Мария жила, - Бельский передёрнул плечами. - Чую, весёлая будет ночь. Ирина может там, а может, и нет.
  - А где ей быть? - прищурился Годунов. Он уже обдумывал, как оправдаться перед царём за похищение королевы Ливонской.
  - Вот ты, Борис, умный, а всего не знаешь, - огляделся Богдан и склонился к боярину: - Болтали, что Ирина Мстиславская влюбилась в этого казака-колдуна. Может, не зря она к Марии ездила. Может, они сегодня и сбежали.
  У Годунова опять ослабли ноги. Ну и денёк выдался!
  - Ты езжай туда, Богдан, - откашлялся он. - Я здесь буду тебя ждать.
  Бельский крикнул своих дворян, ему подвели коня. Он с земли метнулся в седло, и взяв с места в галоп, вместе со свитой вылетел с царского двора.
  
  
  Один из конных стрельцов наскочил на стражу у рогатки, стоявшей на улице, по которой уехали казаки.
  - Эй, вы не видали тут верховых, четверо их было? - спросил он, поддёргивая поводьями коня, вздумавшего пощипать травку на обочине. - Торопились они.
  Городские стражники переглянулись. Один из них почесал затылок.
  - Были тут казаки, только пятеро, - сказал он. - Никуда не спешили, выехали на тракт и попылили, - стражник повернулся к остальным: - Ещё обоз с Литвы шёл с купцом, пошлину малую дал, помните?
  - Ага, был такой купец, Нежданов, проглот жадный, - загудели стражники. - Всё копейку бережёт, а нам что, приработок не нужен, что ли?
  Досадливо махнув рукой, стрелец выпытал из них, что пять казаков, по обличью вроде похожих на тех, что искали, проехали тут часа два назад.
  Вскоре Плещеев докладывал об этом царю. Щелкалов давно исчез, известив государя, что будет в приказе у себя ожидать повелений.
  - Так! - выслушал стрелецкого голову, сказал Иван Васильевич. - Снарядить погоню. Выслать на все границы вестовых, чтоб не пускали казаков из нашего царства. Пусть описания возьмут, готовы уже.
  Шустрые подьячие Разбойного приказа уже опросили соседей, написали на всех сыскные листы. На всех пятерых, что жили в Ермаковом дворе. Выяснилось, что Алябьев Костянтин с ними уехал. От злобы царь чуть не зашиб подьячего, сказавшего про это, дескать, с рыжей бородой, лысый, слышали, что во дворце живёт. Точно - Алябьев. Припомнил царь, что в родстве он с купцами Калашниковыми был.
  - Измена! Заговор! - бушевал Иван Васильевич. - Под самым носом учинили!
  Прямо в ночь умчались вестовые Разбойного приказа на заставы порубежные. Сейчас не выскочат казаки с московского царства.
  - С рыжим их шестеро было, - рассуждал царь, поглядывая на Плещеева, тот вроде даже похудел за несколько часов и только потел, слушая разговоры государя.
  - Двое с телегами ушли, а ещё пятеро верхами, - продолжил тот. - Кто такой к ним примкнул? Что за изменник выискался?
  Погоню решили выслать с утра, чтоб и люди и кони отдохнули от суматохи сегодняшнего дня. Царь отпустил Плещеева, наказав самому идти по следу и без казаков не возвращаться. А сам велел собрать дворовую думу, совещаться, да разбираться надо было.
  Годунов к этому времени уже переговорил с Бельским, тот сказал, что Марию увезли страхолюды какие-то. Это прислуга сообщила ему, а потом, дескать, казаки Ирину и сына ливонской королевы с собой забрали. У Бориса уже появились мысли, как самому выкрутиться и царю угодить.
  В зале собрались Щелкалов, Мстиславский, Годунов с дядей, Биркин, Василий и Андрей Шуйские, ещё с десяток бояр и князей, самые доверенные государю люди. Богдана Бельского не звали сюда, больно горяч он, хотя и предан.
  Мстиславский сидел туча тучей. Пропала дочь Ирина. Его сын побывал недавно в доме Марии Ливонской, там разгром, а прислуга разбежалась после яростного допроса Бельского. Только две маленькие дочки со старухой-поварихой сидели как мышки. Ничего они не знали и не видели, только боялись. Их Мстиславский велел к себе во дворец перевезти.
  - Ну что, измена?! - рыкнул царь, оглядев своих думских. В глазах его завертелись черти, которые толкали его на казни всех, кто не по нраву. Бояре и князья исподлобья поглядывали на него, всем было страшно.
  - Кто что знает, что видел, говорите! - велел государь.
  И сразу поднялся Борис Годунов.
  - Я, Иван Васильевич, - он поклонился царю. - Давно уже заподозрил неладное с этим казаком-колдуном. Не по нраву он мне пришёлся, ещё когда на Курбского посылал по твоему велению. Приказал немного присматривать за ним, - начал привирать Борис, а как без этого, никак нельзя: - Доложили мне, что шастает он к Марии Ливонской. Подумал, может она через него письма кому шлёт.
  Думские начали переглядываться. Если кто с Марией связывался, туго тому придётся. Уже известно было, что она пропала, и мысль пробежала шустрым горностаем, что и была королева ливонская тем самым пятым казаком, что выехали на Серпуховский тракт. Царь опёрся на посох и внимательно слушал Годунова.
  - Я сам к ней ездил, и по дороге этого Егора встретил и туда же взял, мы с ним потом в Разбойный приказ заходили, шведского рыцаря пытать, - продолжил Годунов. - Я тогда присмотрелся, вроде похожи казак и Мария. А вчера меня кольнуло! Так это же родственники! Мне давно уж в разговоре кто-то сказал, что у Евдокии Старицкой глаза разные были. Вот и у Егора такие же. Ну, думаю, это брат с сестрой. А казак этот хитрый, в доверие к тебе, государь входит, - он снова поклонился царю. - Я думаю, надо что-то делать, да немедля. Велел я Марию сегодня схватить, да в монашки постричь, чтоб в монастыре сидела. А чего она про брата своего умолчала? Да не рассчитал я людей, - понурился Борис. - Только с Марией десяток моих дворян да холопов возились. Думал, отправлю её в монастырь, да и за брата примусь. Ему-то деваться некуда из Москвы. А он, вишь, давно собирался бежать. Мои-то люди сегодня не видали его, а он ускакал, да ещё и Ирину Мстиславскую с собой уволок. Сейчас, поди, выкуп за неё запросит, разбойная морда!
  Царь зарычал и вскочил.
  - Молодец, Борис! - прохрипел он. - Немного ты не успел всех заговорщиков Старицких схватить! Верный тв пёс! Молодец!
  Услышав, что Ирина Мстиславская захвачена казацким колдуном, Шуйские переглянулись. Василий прикрыл глаза и поблагодарил господа, что не успели они вмешаться в это дело. А то бы сейчас в изменщиках числились. Вскочил и старый князь Мстиславский.
  - Не будет ему выкупу! - яростно закричал он. - Завтра же в погоню сам пойду! Повешу на берёзах всю эту шайку.
  - С утра Богдан Бельский за ними поскачет со своими людьми, - сказал Годунов, косясь на царя.
  - И стрельцы, и Бельский, и Иван Фёдорович, все гоните за ними, - Иван Васильевич сел на трон и положил руки на подлокотники. - Только мне они живыми нужны! Все живыми. Мало того, что изменщики, против меня замышляли, да ещё и девиц воруют. Быть им на плахе после допроса. Может, ещё на кого покажут, - угрожающе добавил он и осмотрел думских. Все они сидели с ошалелым видом. Такой страшный заговор был возле царя, и кто его задумал - сын князя Старицкого, чьё имя уже давно затёрлось в памяти. А сейчас, гляди, снова палаческие костры запылают. Иван Васильевич на отместку крепок.
  
  
  Верхним звериным чутьём шёл по следу беглецов старый опытный воин Богдан Бельский. С утра три конных отряда стрельцов ушли: один к Смоленску, один на Нижний Новгород, третий на Тверь потянулся. Мстиславские двумя отрядами двинулись - на Великие Луки и по Серпуховскому тракту. Засновали везде царские гонцы с листами сыскными, где описывали беглецов, с указанием, что с ними малое дитя и девица, переодетая казаком. С такой обузой трудно уйти будет. Да ещё две телеги с добром всяким.
  Но Бельский чуял, что непростые тати эти казаки. И в то, что извёл Егор, то есть Юрий Старицкий князя Курбского, он тоже верил. Товарищи у этого колдуна тоже были смышлёные. Вчера перед сном долго смотрел Богдан на чертёж московского царства и спрашивал себя, как бы он поступил, уходя с тяжёлым грузом, как и беглецы. А никуда бы не пошёл первые дней десять, а то пятнадцать. До снега и до осенних дождей ещё далеко. Сел бы в лесу, в пропастине какой буреломной, забился, как медведь в чащу, да подождал, когда охота начнёт остывать. Или потихоньку бы двигался. Им же в Ковно надо, к Лютому поди, направляются, в Литву. Вышли на Серпуховскую большую дорогу, а потом свернут на Ярославец Малый. Его крымчаки сожгли недавно, и рядом всё попалили. Народу мало, караулить некому. Там и будут, лесными дорогами пойдут.
  Волчий нюх не обманул Богдана. Уже на следующий день, как выехал он из Москвы с двумя десятками своих дворян, настиг беглецов. Его люди внимательно за следами тележных колёс глядели и высмотрели, как с тракта Серпуховского вдоль речушки, по берегу кто-то недавно проехал. И тут же конные следы от всадников.
  - Ну вот и встретились, - ватага Бельского выехала на большую поляну в лесу. Здесь дымился костёр, около двух телег стоял казак, опершись на саблю и внимательно смотрел на непрошеных гостей. Присмотрелся к нему Богдан.
  - Я тебя с весны помню, - сказал он. - С кулачного бою. Ты своему колдуну помогал.
  Арефий осмотрелся. Дворяне московские близко не подъезжали, крутили головами, искали остальных. Как-то не так всё было. Казак их не испугался, будто ждал.
  - Где дружки твои? - спросил Богдан, взяв в руки плеть. Он собрался ударить по лицу Арефия, если бы тот промолчал.
  - А здесь мы! - услышал он. С двух сторон поляны вышли казаки, Бельский узнал Егора, дружков его, рыжебородого пирата. А с ними ещё человек тридцать. Все оружные, пистолеты, сабли, сулицы, кистени, дубины. Да это разбойники!
  - Так и подумал я, что кто-нибудь догадается нас по лесам у Москвы искать, - усмехнулся Кирила. - Вот и подманили тебя, Богдан Яковлевич.
  - Вы что, рвань кабацкая, меня, слугу царского, напугать хотите? - подбоченился Бельский. - С вас шкуру со всех спущу бадогами, на деревьях развешаю.
  Он тянул время. Ватага его оказалась в невыгодной ситуации. Хоть и конные, но в лесу против вооружённой пехоты им тяжело придётся. Ещё, наверное, лучники за деревьями стоят. Ну да ладно. Прорвёмся. В Ливонии да с крымчаками потруднее бывало. А сейчас и нахрапом можно взять. Разбойники все из смердов наверняка, привыкли барина слушать, сейчас задавлю их словами страшными, решил Бельский. А то ишь, засаду устроили, сброд дурной.
  Но высказаться полностью у него не получилось.
  Вперёд вышел мужик с тяжёлым взглядом, но улыбкой доброй. Седой, высокий, здоровенный, кафтан золотым поясом перетянут, в руке булава.
  - Что же ты, Богдан Яковлевич, поклоны мне не бьёшь, к ручке не подходишь? - с очень недоброй ухмылкой спросил он.
  - Кудеяр, - пробормотал Бельский. От такого и не уйти. Этим разбойникам никто не страшен. Наслышан про них царский слуга. Однако сдаваться не привык.
  - Отдай мне Юрия Старицкого, и мы уйдём, - крикнул Бельский. - Зачем убивать друг друга, а ведь каждый мой боец двоих твоих стоит.
  Чуть прищурился Кудеяр, посмотрел на Егора. Быстро подошёл к атаману Кирила, начал шептать на ухо. Тот вдруг улыбнулся прямо до ушей.
  - Как я тебе его отдам? - сказал Кудеяр. - Он племянник мне по отцу. Хотя, можешь сам с ним потолковать. Отпустит он тебя, так уедешь, а нет, так прикопаем в лесочке.
  Кто-то из дворян вдруг решился и молча послал коня вперёд, стремясь ударом сабли покончить со знаменитым атаманом. Но тут же свистнули две стрелы и всадник дёрнувшись от их ударов, завалился набок, сабля упала на траву. Выскочил разбойник в лохматой шапке, ухватил коня под уздцы и увёл в лес.
  - Одного твоего уже зарыть придётся, - Кудеяр хлопнул булавой по ладони и посмотрел на Егора. Тот повёл плечами. Рядом с ним стоял невысокий худенький казачок. Вцепился он в рукав кафтана есаула. Да это Ирина Мстиславская! - догадался Богдан.
  - Испугался биться со мной! - насмешливо сказал он. - Княжна твою кровь водицей развела! Иди бабьи тряпки стирать!
  Дворяне за его спиной захохотали. Разбойники тоже начали ухмыляться. Смелый, бесстрашный до безумия Бельский начинал им нравиться. Егор угрюмо оскалился, снял руку Ирины со своего плеча и сделал шаг вперёд.
  - Погоди брат! - Кирила вытащил саблю из-за пояса. - Он жену у моего брата убил. Так что позволь я разберусь.
  Егор хотел что-то сказать, но не успел.
  - Я и постарше тебя, - Кирила хмыкнул. - Не спорь.
  - Так это ты мою сестру зарубил?! - вдруг взревел Костянтин, державший на руках маленького Дмитрия. Он передал ребёнка Яше Бусому и вышел вперёд.
  - Ну, Богдан, молись! - Алябьев мрачно взглянул на Кирилу. - И я старше тебя! Так что не спорь.
  Разбойники уже начали ставки делать, кто кого побьёт. Дворяне готовились к сшибке. Но тут заговорил Кудеяр.
  - Я хозяин здешних мест! - он похлопал булавой по ладони. - И мне решать, как быть!
  Осмотревшись, атаман упёр руки в бока.
  - Богдан, если ты в бой пойдёшь один, отпущу твоих людей, только коней оставлю, - сказал он. - Если нет, то сразу и начнём.
  - А с кем тут мне биться, Кудеяр!? - засмеялся нагло Бельский. - С купцом беглым? С разбойником морским, который баб ворует? Или с казаком, что кровь свою царскую изменой своему роду опозорил?
  - Как опозорил? - напрягся Егор.
  - Мария Ливонская, что позавчера люди Годунова на твоих глазах в рогожу закатали, да в монашки постригли, сестра твоя родная, младшенькая, - издевательски проговорил Богдан. - Продал ты родную кровь ради разбойников!
  У Егора лицо закаменело, губы побелели от ярости и перекосились. Бельский подумал, что вот с ним сейчас и надо драться. В горячке бой держать не сможет.
  - А тут мы сами разберёмся, - нахмурившись, сказал Кудеяр. - Это всё моя родня, и я решу, что и как будет. А так как ты бойца себе не выбрал, я назначу. Костянтин, чем биться станешь с царёвым слугой?
  Алябьев вытащил из-под длинной полы кафтана свою широкую но коротковатую саблю.
  - Согласен, Богдан? - крикнул ему Кудеяр.
  Бельский презрительно усмехнулся и кивнул. Едва бывший пират сделал пару шагов вперёд, как Бельский ударом шпор кинул своего жеребца вперёд и незаметным быстрым движением выхватив из ножен свою турецкую саблю, обрушил её на голову Костянтина. Но рыжий хоть и был постарше многих здесь, но в боях побывал многих. Он не стал отражать удар, а ткнул острием в морду коня и отскочил в сторону. Жеребец встал на дыбы, заржал дико, а почуяв собственную кровь, начал биться и прыгать. У Бельского выпала сабля, он никак не мог утихомирить коня. Подбежали два разбойника, схватили за уздечку, и Кудеяр махнул Богдану рукой, дескать, слезай.
  Делать нечего. Подобрал Бельский саблю и сразу атаковал Алябьева. Тут всё просто, клинок у него длиннее, значит, колоть издали. Но увёртывался рыжий. И сам даже нападал. Крутились они по поляне, Бельский норовил всё ближе к Егору подобраться. Вот и рядом почти они. Развернулся Богдан и со всего маха резанул наотмашь. Но Егора и стоявшую рядом с ним Ирину казаки, готовые к подлостям, быстро отдёрнули назад и тут же сабли свои выставили. Никто Бельскому пенять не стал, такие проделки в любом бою бывают, сами так делали казаки и разбойники. Дворяне сожалеюще качнули головами.
  От пустого удара Богдана развернуло, он потерял из виду противника. А тот был уже рядом. Отведя назад руку, Костянтин пырнул врага в бок своей пиратской саблей. Захлебнулся Бельский от боли, скорчился, поднял лицо, глаза яростью горят.
  - Так ты мою сестру зарубил? - спросил Алябьев и крутнувшись, ударил Богдана саблей по лицу. Взлетела тёмной полосой кровь, а Бельский ткнулся головой в землю и даже не дёрнувшись, лёг и не шевелился больше.
  Подошёл к нему Кудеяр, покачал головой.
  - Добьёшь? - спросил он Костянтина.
  - Подохнет и так, - сплюнул тот.
  Атаман развернулся к дворянам.
  - Жить кто хочет, слезайте с лошадей, оружие кладите вон там, - он махнул рукой. - Если не хотите жить, то сейчас вас всех кончим.
  Всадники хмуро глядели на разбойников. Окружены они, не прорваться и верхом. Можно и подраться, да из луков расстреляют, сулицами из-за деревьев закидают.
  - Богдана отдашь нам? - спросил угрюмый дворянин в синем рваном кафтане. - Похоронить по христиански.
  Кудеяр взглянул на Алябьева, тот кивнул.
  - Забирайте, - сказал атаман.
  Солнце уже клонилось к закату, когда обезоруженная ватага Бельского выбралась из леса. Дворяне поочерёдно, меняясь по шесть человек, несли своего господина на носилках из свежесрубленных жердин. Тот лежал недвижно, лицо и бок были перемотаны тряпицами.
  Заночевав у реки, к полудню они вышли на проезжую дорогу. Вскоре им повстречались стрелецкие разъезды.
  - Кто это его? - спросил старший.
  - Кудеяр, - ответил кто-то.
  - Так помер уже, закопать надо, протухнет, - стрелец поморщился, глядя на стаи мух, кружащих над изуродованным лицом Бельского.
  - Дышит ещё, - сказал угрюмый дворянин. - Если по нашим следам пойдёте, то как раз выйдете на того, кого царь ищет.
  Старший гикнул и разъезд понёсся за ним в сторону Москвы. Но и о Бельском стрелец не забыл. Из ближайшей деревни послал телегу, набитую сеном. На ней Богдана и привезли в его огромную усадьбу у Никольской башни Кремля. Умирать он, несмотря на две жуткие раны, так и не собрался в этот раз.
  
  Большая облава прошла без добычи, шайка Кудеяра и казаки Егора будто растворились в глухих подмосковных лесах. Царь успокоился, других забот на Москве полно. Английские купцы захотели всю торговлю под себя подмять. Посол Елизаветы Баус не понимал, как вести себя с московским государем. А тот всё ещё хотел жениться на англичанке.
  Крымчаки показались близ Тулы, хлопоты валились друг за другом. О шайке Кудеяра стали забывать, тем более что разбойники себя не показывали. Но порубежная стража всё так же сверяла всех проезжающих с сыскными листами.
  Егор с княжной были уже в Киеве, его казаки с ним. Кирила с Алябьевым уехали в Ковно. Пройти границы опытным воинам незаметно было нетрудно. Да и когда есть что дать в руку стражникам на границе, тоже хорошо.
  - Не могу порой себе места найти, - сказал Егор Ирине осенним утром, когда резные жёлтые листья дубов полетели над быстрым Днепром. Улыбнувшись, княжна обняла его и замерла. Свадьбу они играли через пять дней, в киевской лавре. Гостей много не звали, ждали только Лютого с Мариной, да Максима, с ними и Кирила с Алябьевым должны были приехать. Обещался и Кудеяр быть, посаженым отцом.
  - О чём волнуешься, Юрочка-Егорка? - ластились к нему Ирина.
  - Про сестру думаю, Марию, - есаул поцеловал княжну и усевшись в кресло, посадил её к себе на колени.
  - А что ты хочешь делать? - спросила Ирина.
  - Не знаю, - признался Егор. - Костянтин тоже виноватым себя чует, что вытащил её из Риги, а она, видишь, в какое дело угодила. И я, если б знал, то отбил бы от годуновских.
  - Они бы тогда меня утащили, - Ирина прижалась к нему.
  - Тебя я никому не отдам, - Егор погладил её пышные золотистые волосы.
  Затопали лёгкие шаги, дверь в комнату открылась, забежал Дмитрий. Мальчуган сначала грустил по маме, но потом нашёл себе верного друга в лице Алябьева и звал его дедом.
  - Пошли в лодке кататься, - сказал он. - У меня острога есть, деда сделал.
  - Ну если острога, то пошли, - Егор легко поднялся вместе с Ириной. - Мы с тобой!
  Есаул решил отложить все дела. Потом, когда свадьбу отыграют, тогда и подумает, как быть, как сестре помочь. Ирина же переживала только о том, что её родителей на свадьбе не будет. А больше ни о чём не волновалась.
  А мать Ирины, старая княгиня, сначала чуть не в падучей билась, узнав, что дочка с казаком убежала. Но когда ей сказали, что это Юрий Старицкий, царский племянник, она начала строить весьма грандиозные планы.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"