Летом 1944 году наша семья вернулась в город Ленинград. Правда, наша бабушка говорила, что этот город называется, вообще-то, Петербургом, но бабушка была одна, и всех убедить в этом ей не удавалось. Мы жили на улице Рентгена в доме номер 5. Бабушка говорила, что по настоящему эта улица называется Лицейской. Мы это запомнили, но называли свою улицу, как все - Рентгена, чтобы не пугать своих мам.
Мы - это я и две мои двоюродные сестры - Галя (постарше меня на три года) и Лара (на столько же младше). Девочки были очень красивые, и я бы в них, безусловно, влюбился, но мне этого было нельзя делать, потому что они были мои сестры. Эту интересную мысль мне сообщили дворовые пацаны, вероятно, для того, чтобы устранить возможного конкурента. Мне было семь лет, и я был красив, как Бог. Как, впрочем, все семилетние мальчики мира.
Потом наступила зима. У нас были одни санки на всех, и мы с Галей по очереди катали друг друга и Лару по тихой улице Рентгена (Лицейской, как мы помним) и по тротуарам улицы Льва Толстого, по которой ходили трамваи - номер 6, номер 18 и номер 30. По бабушкиной версии, эта улица раньше называлась Архиерейской. Но из уважения к Л.Н.Толстому (наш покойный дедушка был родом из крестьян Ясной Поляны) и из-за того, что эта улица была переименована ещё до Первой Войны, бабушка не всегда поправляла нас, если мы называли улицу по имени дедушкиного барина.
Поначалу к нам с Галей приставали небольшие шайки малолетних хулиганствующих пацанов. Моя мама предвидела возможность такого развития событий, и попросила Галю присматривать за мной. Вообще-то, такая предосторожность была, на мой взгляд, излишней, потому что, в результате сложившихся обстоятельств, я, половину отпущенной мне Богом к этому времени жизни, провёл в детском доме, и постоять за себя и за "други своя" мог и умел. Но, тем не менее, с Галей мы были неразлучны, и это была моя первая по-настоящему любимая женщина.
...Дрались мы с Галей грамотно, молча и ожесточённо, став спиной к спине и умело выделяя вожаков из нападающей толпы. Мы, конечно, не имели никакого понятия о психологии, но интуитивно чувствовали, что в нападающем коллективе всегда имеется некоторое количество заранее упавших духом. И, если удастся в темпе и как следует отлупить вождя, можно исключить их из драки, превратив сначала в сторонних наблюдателей, а затем, после решительной атаки с нашей стороны, в активных организаторов паники во вражеском лагере. Галя дралась обычно санками, ухватив их за полозья. Я дрался кулаками, ногами и различными предметами, которые мне удавалось подобрать на месте сражения. Я был шустренький и, если мне удавалось добросить своё импровизированное оружие до противника, то я обычно попадал. Потом мы лечили друг друга, прикладывая к разбитым носам пригоршни хрустящего снега.
Постепенно мы отметелили всех желающих, помирились и подружились с ними. Драться с нами было бесполезно. Мы с Галей дрались не до "первой крови", как было принято в окружающих дворах, а до полного сокрушения нападавших, и до их исхода. Удиравших и избитых в кровь мы не трогали.
Мы катали друг друга на санках зимними вечерами. Когда была Галина очередь меня катать, я лежал на санках животом вверх и смотрел в небо. Когда смотришь в небо, лёжа в санках на спине и слушая звонкий скрип полозьев, Вселенная видна такой, как она есть на самом деле. В небе плывёт, со скоростью идущей по улице Рентгена Гали, ярко-жёлтая Луна. Она являет собой несомненный шар, очень далёкий и шершавый. Звёзды тоже, конечно, виделись шарами, только совсем далёкими. Это я заметил, еще в детдоме. Там я тоже катался на санках таким же образом. Когда взрослым пришло время рассказать мне о том, что Земля, Луна, Солнце и прочие небесные тела имеют форму шара, это меня не удивило. Меня удивило, что это вообще нужно кому-то объяснять.
- Галя, - спрашивал я, глядя во Вселенную, - на что похожа Луна?
Галя, которая не лежала на санках, а везла меня по улице Рентгена, видела Вселенную по-другому.
- Луна похожа на бабушкин поднос, который она ставит под самовар, - отвечала она, подумав.
- Если, конечно, его как следует осветить, - добавляла она, видимо, чувствуя зыбкость своих ассоциаций.
Я укладывал Галю на санки и учил её смотреть в небо, чтобы она тоже могла видеть шарообразность Вселенной. Галя смотрела в небо, и ей тоже начинало казаться, что вокруг нас сплошные шары разного размера. А может быть, ей не хотелось показать, что она не видит того, что видно мне. Но Галя не спорила со мной. Я всегда умел убеждать женщин.
... Через двадцать лет я лежал, животом вверх, на деревянной палубе парусного судна в открытом Океане, и надо мною висела Вселенная, наполненная разнообразными шарами. За бортом ритмично дышал Океан. Вселенная качала надо мной своими бесчисленными шарами, и я был почти так же счастлив, как в 1944 году, когда лежал на санках, и Галя неспеша везла меня по тихой улице Рентгена. Лицейской, то есть. Бабушка была права. Так правильнее. Более справедливо.