Звуки старого, пыльного контрабаса сотрясли тишину, подобно неожиданному визиту ворвавшейся старой матроны на пятнадцатисантиметровых каблуках в тихое светское общество. Сквозь пространство, сквозь время, казалось, устремлен ее неуловимый, игривый, прелестно совмещающий в себе легкомыслие с глубокой вдумчивостью, взгляд, наполненный, помимо всего прочего, светлой, тяжелой грустью... И казалось, легкость ее взгляда, словно действующая мельница, борящаяся с противоположным движением ветра, перебивалась этим тяжелым грузом печали, и, не выдерживая неравной схватки, теряла прежний яркий блеск, постепенно отдаваясь в распоряжение мрачной грусти. Печальная, но прекрасная мелодия лилась из огромного струнного инструмента, а, если быть точнее, из глубины души маленькой девочки-музыканта, которой принадлежал этот измотанный тоской, не по-детски тяжелый взгляд... и всего год назад, 12 месяцев , 365 дней назад никто и никогда бы не догадался, что этот игривый, озорный блеск в глазах когда-нибудь утонет в раскрошенных вплоть до песка, камнях печали. Печали, порожденной неизлечимой болезнью. Нет, ни она, ни опекуны не испытали ни разочарования, ни шока, ни даже, слезных порывов.Все были абсолютно спокойны, ведь того и следовало ожидать от плода порочной связи проститутки и царя. Но кто посмел возлагать всю тяжесть грехов ее родителей на хрупкие, болезненно-белые плечи маленькой беззащитной девочки? Почему опекуны, будучи способные объяснить ей всю никчемность ее существования и подробности ее появления, не были способны объяснить ей простой истины судьбы, где иногда болезни касаются не только обветшалых стариков, но и маленьких, ни в чем неповинных детей? почему им легче было увидеть корень ее болезни в порочном соитии двух любящих друг друга людей? Пускай, и из разных социальных слоев... Эти вопросы, к счастью, а может и к несчастью, не посещали светлой, покрытой тонкими, словно паутинка, длинными волосами головы девочки, а служили злободневной темой для разговоров между пожилыми, уставшими от жизни интеллегентами, которые, несмотря на всю мудрость и справедливость своих размышлений, в силу своего социального положения, а может и просто обычной человеческой лени, не могли и не хотели помочь действиями или хотя бы обнародованием своих мыслей. Максимальное расстояние, на которое распространялись их глубокие рассуждения, упиралось в облупленный угол тумбочки, которая несмотря на свой возраст, еще пахла свежеспиленной древесиной... Или же, если двое из четверых интеллегентов хотели проехаться на белом, отпалированном ландо, эта тема находила свой приют и около руля...Но не больше...Лишь молодая вдова, имеющая в своем хозяйстве пару курочек и привыкшая к трехразовомуяичному рациону, искренне хотела помочь маленькой, но уже такой обиженной на жизнь девочке.Ее первые слова в их диалоге были напрочь пропитаны болью и недетской обидой на людей, которую может испытывать только тот, кто всю свою жизнь сталкивался лишь с негодяями и подлецами. Вдова поняла, что, прежде всего, нужно вдохнуть в эту маленькую девочку жизнь, которую когда-то вместе с любовью вдохнула в нее мать и которую всего за семь лет высосали новоявленые опекуны. Слезы девочки, собравшиеся в уголках глаз, сменились радостным удивлением, когда она получила от вдовы приглашение в музыкальный магазин. Впервые за десять лет, семь из которых сопровождались острыми упреками и осуждениями, на ее лице появилась улыбка и недавно погас ший блеск в глазах вновь замерцал при виде музыкальных инструментов.. Нежная, деревянная скрипка с темно-коричневыми прожилками, как казалось продавцам, должна была привлечь маленькую хрупкую девочку с огромными озорными глазами, но почему-то вопреки всем домыслам продавцов, она направилась к старому, стоявшему где-то в углу, контрабасу. Грубые, натянутые струны, огромная архаичная сущность контрабаса как-то привлекли субтильную, меньшую по сравнению с контрабасом, сущность девочки... "Эта..." - указала пальцем девочка, будто загипнотизированная этим большим, четырехструнным инструментом. Поначалу всем (это одной вдове и учителю по музыке), был непонятен ее выбор, но никто даже и не думал отговаривать девочку от обучения игры на контрабасе... Они смотрелись забавно: маленькая девочка и огромный контрабас, который, будто грузом и басом своего голоса пытался покрыть ее от всех невзгод этой жестокой жизни. Но когда она наконец начала делать первые успехи, вдове и учителю стал понятен ее выбор: только такая пробивающая, громкая музыка могла выбить из субтильной девочки огромную печаль. Ее игра на контрабасе возрождала в фантазии огромное поле битвы на котором в поединке встретились два титана. Поле битвы ее души, где разливающаяся, громкая мелодия контрабаса отрывала въевшуюся в ее душу боль, подпитанную разочарованием в людях... так прошло полгода и за это время девочка вновь научилась улыбаться и даже стала потихонечку разговаривать с людьми, которых доселе считала пустыми и самозабвенными. Небеса вновь приобрели все оттенки синей акварели, а волны близлежащего моря-голубой.... И только глаза ее опекунов, которые иногда слушали ее музыку, проходя мимо окон молодой вдовы, так и остались серыми, поддетые черно-белой поволокой....