Все три анимационных фильма объединяет лишь их краткость, легкость, воздушность, почти мимолетность и божественная музыка. В моем представлении это должен быть ранний Моцарт или Генри Перселл. Эти идеи навеяны их музыкой, и сами фильмы, в моем представлении, должны вытекать из музыки, быть ее продолжением. Здесь она - царица, она главная героиня и автор сценария одновременно, она и только она будет корректировать ход сюжета, интонации, краски.
"Мимолетность"
Вечер. Темная комната. За столом сидит композитор-скрипач из неопределенной эпохи и неопределенной страны. Иногда он широко взмахивает пером и будто черпает им из воздуха ноты: они появляются из ниоткуда и струйкой сбегают в нотную тетрадь. Звучат какие-то обрывки музыки, то мелодичные, то сумбурные. И, наконец, громко и уверенно раздается завершающий аккорд. Скрипач встает из-за стола, исчезает в темноте своей комнаты.
Из темноты появляется огонек спички. Огонек разливает светлое пятнышко - мы видим, что это скрипач подошел к старинному пюпитру с прикрепленным к нему подсвечником и зажигает на нем свечи, ставит свежеисписанные ноты.
Начинает звучать музыка. Свет от свечей высвечивает лишь центральное пятно комнаты - сам пюпитр и фигуру скрипача. Скрипач играет и постепенно все глубже и глубже погружается в свою музыку, он будто уходит, ускользает из окружающего мира. Яростно перебрасывает он нотные листы один за другим и не замечает, что "отыгранные" страницы одна за другой соскальзывают с пюпитра, касаются пламени свечи, словно обоженные бабочки падают на пол и исчезают, не оставляя даже пепла. А скрипач этого не замечает... Он играет первый и последний раз свою только что рожденную музыку. А она сгорает прямо под его пальцами.
Последний взмах смычка - и музыка обрывается гулко, будто падая в пропасть.
"Тоска"
Поздняя голая осень.
На застекленной веранде в кресле-качалке сидит мужчина средних лет. "Средних", потому что у него будто нет возраста. И его будто нет, и вокруг него будто ничего нет. Все застыло от промозглого холода.
Неопределенность сковала все. Не жизнь - не смерть, не молодость - не старость, не осень - не зима. И краски такие, будто злой неумелый художник намешал всё, что было у него в палитре. Получилась грязная масса.
В воздухе стеклянная тишина.
Неопределенный цветок неопределенного цвета стоит в бутылке, несколько его лепестков уже упали на пол, а один так и замер в воздухе.
У мужчины стройная фигура, обтянутая джинсами, но лицо покрыла ретушью та неаккуратная небритость, которая еще не стала полноценной бородой и которая маскирует возраст. В его висящей руке потухшая трубка.
Начинает звучать музыка. Вдруг очаровательный кленовый лист откуда ни возьмись прилепился на стекло со стороны улицы. Он будто демонстрирует свое акварельное брюшко, играет розовыми прожилками на золотом фоне. Вслед за ним еще и еще. И вот уже все окна занавешены со стороны улицы роскошными бархатными шторами из листьев. Свет на веранде от этого стал более уютным, приглушенным.
Наконец, появилось какое-то шуршание, шевеление. Это ветер через открытое окно играет мусором, разбросанным по полу.
Вдруг неосторожный взмах ветреного крыла - и кресло-качалка нехотя задвигалось, то ли покачиваясь, то ли переваливаясь из стороны в сторону.
Еще один взмах (или это был ветреный вздох?) - и из трубки показался тонкий хиленький дымок.
Капли дождя залетают на веранду, случайно переплетаются друг с другом - и вот уже невидимая мастерица вяжет из серебристых струй пушистый плед, который укутывает колени этого мужчины.
Лепесток ожил и продолжил свое падение. За ним еще и еще. Только теперь они падают не на пол, а точно в стеклянный стакан, что стоит на полу.
Поднялись мужские веки, из глаз полились слезы, горькие-горькие, но освобождающие слезы.
"Там, где живет любовь"
Обычный будничный вечер.
Повернулся ключ в замке.
Зажглась люстра.
Включился телевизор.
Зашкворчала сковородка.
Второй раз повернулся ключ в замке.
Открылся кран в ванной комнате.
Уставший мужской голос произнес что-то невнятное.
Женский - ему что-то ответил. Опять невнятно.
Зашуршала газета.
Постучали вилки о тарелки.
Телевизор заговорил громче и отчетливо, внятно стал рассказывать о последних новостях.
Послышались звон посуды под струей воды и мирное похрапывание одновременно.
И тут зазвучала музыка.
Две шторы на окне вдруг обрели профили, мужской и женский. Потянулись друг к другу губами, сплелись в одно целое.
Две столовые ложки, лежавшие рядом, придвинулись друг к другу, сложились одна в другую и вдруг стали похожи на две ладони, нежно сжимающие одна другую.
Веник своими прутьями нежно обнял за "плечи" стоящий перед ним совок.
Полотенце, брошенное на тарелке, обвилось вокруг нее двумя концами-руками и одним концом ласково проводит по гладкой поверхности.
У носика заварного чайника появляются очертания губ, и он незаметно и мягко касается ими краешка стоящей рядом чашки.
Упали на пол кухонный фартук и мужской галстук. Опрокинулся дипломат. Пролетели над ним брошенные женские тапочки.
Диктор в телевизоре пытается перекричать музыку, за что его тут же выключает уверенная мужская рука.
А музыка звучит все сочнее, подчиняет себе все большее пространство.
Ошметки из мусорного ведра превращаются в лепестки роз.
Все в квартире закружилось в опьяняющем танце-вихре.
Постепенно танец становится тише, свет - мягче, зажигаются свечи. Взлетевшее было к самому потолку одеяло медленно и легко, планируя, как перышко, опускается на кровать, гася своими взмахами музыку и свечи.
Утро. Полутемные окна резко прорезает луч солнца и одновременно тишину пронзает противный треск будильника.
Вдруг, будильник, будто опомнившись, обрывает свой треск. Стрелки, раскинутые по разные стороны циферблата (показывают 6 часов), медленно пододвигаются друг к другу. Длинная стрелка склоняется над маленькой и ласково обвивается вокруг нее.