Аннотация: Прощание одного человека с другим. Прощание двух половинок одного целого. Но как можно было стать одним целым под дождём, играющим джаз? Оказывается это так легко! А я и не знал...
Звуки за окном отзывались лишь мелкими вспышками света на прозрачном стекле, отблесками не лучшего, но другого, так давно забытого и вспоминаемого ежеминутно мира, теперь казавшегося мирком, нереальным, потерянным, ставшим красивой детской сказкой, в которую так хотелось поверить, но уже не оставалось сил. Не осталось. Остался только лишь горький сухой вкус во рту и постоянный гул в ушах, так напоминавший звуки далекого сейчас прибоя, того лета...
Неровный и корявый почерк мыслей тяжестью ложился на реальность, он превращался в чувства, а из них в капельки, маленькие и незначительные для других, капельки слёз.
На улице была та самая еще не поздняя осень с подгнившими листьями на тротуарах с грустью в глазах встречных прохожих вспоминавших снова осеннюю депрессию. Депрессию уже опавших листьев, маленьких лепесточков кровавого огня берез и кленов. Таких красивых и бесценных недавно, и таких мертвых сейчас. Время оно хороший доктор, но карьера его как косметолога обречена на неудачу. Даже для листьев.
Дорожки парка, пытающегося влезть в палату кривыми, костлявыми руками-ветками одного черного скрипящего по ночам дерева виднелись там за границей, хрупкой, прочной и прозрачной. Воздух томился и мерещился водой, тухлой и пахнущей болотом. Но все бы ничего, если бы не два таких простых и тяжелых слова: 'Не уходи', а еще иногда 'постой', 'ответь' и других. Они висели в воздухе, иногда чудилось, что вот сейчас вдруг их можно будет потрогать руками, взять и положить на стол. Но никто не произнес их никогда, вслух. Эти слова были лишь вспышками, молниями полными отсутствия смысла. Их не надо было говорить, просто слова. Действия не было.
Эти белые стены, этот постоянный стук сердца, превращенный приборами в жуткое пульсирование и еще более страшную тишину.
А вдруг эта тишина сейчас не кончится? Если она навсегда?
Сердце в этот момент начинало так быстро и усиленно стучать, будто помогая другому, точнее уже другой половине себя.
'Давай, ну еще раз! Пожалуйста! Без тебя мне не зачем биться! Слышишь?! Видишь?! Знаешь?! Почувствуй это! Живи!'.
Вдруг вот в этот вот миг - удар, и меньше чем на секунду все хорошо, можно передохнуть. Но кривая пошла вниз, и опять...
'Не уходи! Слышишь не уходи! Не тай в этой дымке у меня на глазах! Останься! Как без тебя, даже не 'без тебя' ведь ты - 'я', и не может быть по-другому. Не может, пойми! Не уходи. Вспомни и не уходи. Вспомни...
Помнишь, как мы первый раз встретились? Помнишь?
Дождь бродил и играл на крышах и зонтах что-то похожее на джаз. Не знаю почему, но вот в тот день это был действительно джаз. Я... у меня получалось даже различить отдельные инструменты. Представляешь? Он то кружил, поднимал звук высоко-высоко, то тихо прищёлкивал пальцами. Я шел под ним. Ну, вот так вот шел. Вот такой я шел. Тот другой 'я'. Совсем другой, где он сейчас тот 'я'?
А теперь вот другой? Странно? Одно тело осталось, но оно ли - 'я'? Забавно?
И вот этот дождик колотит, словно по барабанам, почему-то по черным как небо, то есть как тучи на нем, зонтам. Мне так грустно и так одиноко. Да, мне всегда было одиноко, но вот в тот, как я помню, свежий августовский вечер мне было особенно... так одиноко, что я думал дальше ничего, предел. А люди вокруг улыбались и смеялись дети. Представляешь: дождь и улыбки прохожих! И только грустные глаза, мои, капельки, толи слез, толи дождя на лице.
Вечер был светел и не хотел ни в какую умирать и такие сумерки, ты помнишь их? Все видно, но все это какое-то другое, оно в тенях, в полутонах, полусвете, как на картинах и люди, словно манекены среди огней витрин на улице. В уме только ветер, который с улиц ушел в меня, и гулял в моей пустоте, будто в поле. Не помню, по берегу какой реки я вышел на песок, холодный и мокрый. Потом снял ботинки, босиком. Мне хотелось идти босиком через потоки воздуха, бегущего от залива прямо в теплоту открытых форточек. И мой друг шедший за мной по крышам и зонтам гладил меня по голове и хлестал по щекам. Это было похоже на что-то вроде
- Очнись! Опомнись! Давай играть со мной джаз сегодня вечером!
- Я не могу, извини, меня даже на блюз не хватит. Может реквием?
А он будто не понимал и начинал опять: 'Джаз...' и все такое. А я так устал. Чем устал? Ну уж не телом, не знаю, не мог понять, чем-то. Я присел, зная что это не отдых, что негде его найти, даже в забытьи, о котором мне многие говорили, пытался но не нашел.
А помнишь ты? Ты вышла, просто...просто погулять под дождём, ты так любила, собирала его серебро в ладони, а иногда пыталась поймать языком. Я помню. Ты и меня научила. Я тебе благодарен.
Просто погулять и, я спрашивал, ты тоже не помнишь, как оказалась там, далеко от дома за стеной дождя, со мной... ты подошла со свежим, самым свежим, порывом ветра, словно от костра от тебя я тут же почувствовал тепло, особенное тепло.
Ты просто сказала 'Привет!' и тот другой 'я' ушел, и, пока происходили эти перестройки внутри, мы уже шли по холодному и влажному песку, взявшись за руки, нам было тепло.
В детстве меня учили не трогать огонь и не играть со спичками, но, взяв тебя за руку, я понял, что тот пожар в моем сердце - самое главное. А все остальное...
Я закрыл глаза и заиграл джаз и долго-долго играл его. Ты стала моей мелодией, моим смыслом, моей судьбой, моей полярной звездой, луной во тьме, солнцем в небесах, моей...
И вдруг эта дымка, дымка моих слез, на моих глазах, но я вижу, что плачешь ты. Не надо, не плачь, не уходи, останься. Останься. Я - должен, ты - будь, без тебя нет меня, пока есть ты, есть и я.
Свет, ты - тот свет, который сделал мой путь полным смысла. Ты...
Я знаю: я пришел к финалу, и знаю тяжело, чувствую, очень тяжело, но я не могу, веришь? Я отдаю весь свой, зажженный тобой огонь, все его пламя тебе, только не уходи! А я должен'.
Знаете эту тишину? Когда тянуться секунды и сердце готово вдруг вырваться из груди, оно кричит:
'Не уходи! Ответь мне! Живи!'.
И страшно, что этого звука не будет... и оно дожидается, но другого, такого резкого и постоянного. Полосы, которая режет ниточку, делит одно целое.
И ты забываешься, шок, который хуже, худший, самый худший, самый самый худший, не плохой а именно худший, тихий и монотонный, бьющий как яркий разряд молнии прямо в виски, ослепляющий. И ты не помнишь себя, так как тебя уже нет, этот ты уже другой, тот умер вместе с появлением этой тонкой красной линии, с последним вдохом улетевшим в холодный воздух, легшим рядом вместе с листьями. Сидишь как сидела она, когда в его глазах закончился монолог о дожде, игравшем джаз, о серебре, которое она так любила ловить губами, о пламени, потухшем в его глазах. Оно в ней стало гореть за двоих, чтобы он жил, язычки его огня, среди ее пожара. За окнами опускался вечер и шел по улицам, не оставляя следов кроме луж своего спутника, и странно, но я могу поклясться, что начинаю сейчас различать в его шуме гармонию джаза, даже отдельные инструменты, но я так устал, и хочется услышать реквием, я иду к пляжу...