Совсем маленькой мне пришла однажды мысль: надо бы завести любимое число. А то как я так живу - и без любимого числа? Обкатав на языке все цифровые наименования первого десятка, я остановилась на слове "шесть". Оно было самым красивым.
"Ше-есть", - пела я про себя пушистое, ласковое слово, как шорох, как шелест или совсем тихий шепот.
- Сколько тебе ложек сахара? - спрашивала мама, наливая чай, и я, храня верность "своему" числу, отвечала:
- Шшэсть...
Любимая цифра в моем исполнении звучала достойно.
Но никаких шести ложек мне не давали.
Я была домашним ребенком, послушным, неслышным - никому не мешали мои неторопливые игры: города из кубиков, повести и романы в картинках, и тараканы шуруют в кухне - не страшные и не противные: никогда не отказываются жить в домиках, что я для них строю. Иногда мама берет меня с собой на работу, она преподает русский язык, а я сижу за последней партой, рисую крокодильчиков, изредка сообщая маминому классу о своих успехах. Это нравится большим детям, но не нравится маме, и в следующий раз мы идем уже не к ней, а сворачиваем по дороге в солнечный коридор, где белая дверь, а на двери - моя любимая цифра.
И вот дверь открылась. Мы вошли.
Появилась небольшая женщина в клетчатом платье на пуговичках. Черноволосая, опрятная, пожилая.
- Алла Ильинична, - сказала мама.
Очень светлой была комната, и стеллажи в три ряда, а перед ними рабочий стол Аллы Ильиничны; а еще - столы для тех, кто мог бы тут сидеть и читать, но в тот первый день моего появления - пятилетней девочки с двумя косичками - не было никого. И только в горшке в углу сидел большой каучуконосный фикус и цвел вопреки законам своей природы.
Потом я училась - всё в той же школе, постоянно бывая у Аллы Ильиничны. Оставалась после уроков. Мы брали книжки, тоненькие, малышовые, в мягких обложках: подклеивали порванные страницы, аккуратно прорисовывали стершиеся от времени буквы заглавия. Книги шли к нам в руки доверчиво и спокойно. Обрезая разлохматившиеся края страниц, мы уговаривали их потерпеть.
В конце лета получали новые учебники, ставили им библиотечные штампы - на форзаце и на семнадцатой странице, а также на сто семнадцатой, и на двести семнадцатой, если требовалось. Старые учебники, дряхлые и потрепанные, сдавали в макулатуру. От них надо было отдирать картонные обложки.
- Маша, оторви, пожалуйста, - просила Алла Ильинична, - я не могу, - смотрела виновато. - Рука не поднимается.
Обложка отрывалась с треском - отдирался присохший клей, лопались старые, но прочные нити.
- Алла Ильинична, дайте что-нибудь почитать! - просила я.
Она смотрела внимательно, думая, примеряясь, потом в её руках появлялась книга. Я приходила домой, раскрывала... Перед глазами вспыхивали цветные кадры захватывающей чьей-то жизни.
Моя собственная жизнь тоже текла своим чередом: я готовила уроки, с книжкой на коленях, награждая себя десятком-другим страниц за каждый решенный пример. Прибиралась в своей комнате - книга ждала на кровати. Ходила гулять, пересказывая подругам все наиболее яркое из прочитанного... увиденного в книгах. Мама приходила с работы, садилась проверять тетради, а отец учил меня чистить картошку и гладить пионерские рубашки, отвлекая от книг. Он говорил:
- Марья! Всё горе - от ума! Научись лучше борщ варить.
Но борщ у меня не получался. Только один раз он вышел вкусным, и я размечталась: вот, сейчас папа похвалит!
Но на дне борща оказался гвоздь.
И как раз отец его и нашел.
Настал день, когда Алла Ильинична отказалась принести мне новую книгу. И, как я ни уговаривала, была неумолима:
- Пора тебе самой научиться выбирать, - покачала она головой, и отвела меня к тем двум стеллажам, где стояла художественная литература "для детей среднего школьного возраста".
Я выбирала.
Я поняла, что на свете есть и совершенно никуда не годные книги!
Зато теперь владею искусством выбора в совершенстве, и никогда не ошибаюсь.
Смотрите: сначала надо подержать книгу в руках. Она должна быть приятно-тяжелой и хорошо пахнуть. Обложка у настоящей книги бывает сдержанная, аляповатость недопустима. Сейчас очень часто пишут о книге отзывы: если их много, и все наперебой восторженные - не берите: дрянь книга, которую изо всех сил пытаются продать.
Потом надо аннотацию почитать. И обязательно - обязательно! - пару страниц текста в разных местах.
Все эти премудрости я постигала в темном ущелье между двумя стеллажами школьной библиотеки. И вот однажды - однажды туда зашел Васька Паклин. Книга встрепенулась в моих руках, зашелестела, задрожала; я повернулась боком, низко склонила голову и с удовольствием вообще провалилась бы сквозь землю. Однако практической возможности для этого маневра не представилось.
- Тебя, Криницына, нельзя в библиотеку пускать! - заявил Паклин.
- Это почему? - прошептала я.
- Книги воруешь!
И он ушел, унося программного "Дубровского", а я стояла, привалившись к стеллажу, и сердце мое быстро-быстро билось. От счастья.
Алла Ильинична не ограничивала географию книжных путешествий. Я забредала в районы, предназначенные отнюдь не для шестиклассниц. И даже такие углы находила в школьной библиотеке, куда вовсе не ступала нога человека. В моей голове возник странный и причудливый набор знаний - по психологии, этимологии, информатике, и все это, как цементом, было спрессовано шедеврами мировой художественной литературы.
Мой читательский формуляр чудовищно распух. А формуляр Паклина был совсем тонким. Но тогда мне казалось, что это не важно.
Ничто не предвещало беды в день, когда Алла Ильинична пришла и сказала:
- Я уезжаю...
И в школе появилась Ольга Анатольевна. Может, она и хорошая была. Во всяком случае доброжелательная, улыбчивая - профессиональный фотограф по образованию. Зато фотокружок у нас вела бывший библиотекарь Лариса Витальевна - из-под её рук выходили туманные, мрачные картинки, на которых с некоторым трудом можно было опознать педагогов и одноклассников. Одну такую я храню в своем альбоме: несколько наших (и Васька Паклин в их числе) в кабинете биологии, на фоне классной доски. На доске выведена тема урока: "Класс пресмыкающиеся". Обидную надпись эту обрезать я не могла - пришлось бы прихватить и паклинскую макушку. Самый высокий в нашем классе, - в отчаяньи думала я.
Он женился на втором курсе института, позвонив мне и спросив:
- Ты не против?
- Мне-то какое дело?
Больше от книг меня ничто не отвлекало.
В моем доме книги были везде - в комнате, на кухне, даже в ванной - я читала за едой, за телевизором, я читала перед сном и вместо сна, я читала, лежа в горячей воде и, помешивая на плите борщ, я тоже читала... Иногда, не в силах выбрать, я читала по две книги одновременно.
Жилось мне совсем неплохо. Я даже научилась на вопросы знакомых "Когда ты уже выйдешь замуж?!" отвечать:
- Завтра!
- ??
- А сегодня уже не успею! - легким голосом объясняла; ложилась спать и только буквы мелькали у меня перед глазами. Я и во сне читала! Нет, правда: если въяве я не видела в книге букв - за их ровными рядами распахивалась для меня всегда яркая живая перспектива; то во сне... Странно: сны мои заполняли белые страницы, я читала, разбирала буквы, иногда боясь, что их позабуду. А однажды мне приснилась книга (в синей обложке) вовсе без букв: я кричала, плакала, проснулась среди ночи - сердце колотило в виски маленькими испуганными молоточками.
Самое любимое: походы в книжный магазин после получки. Мама настояла, чтобы я раньше заходила домой, чтобы хоть часть денег оставить сохранными в ящичке, куда и отец всегда складывал зарплату, где и она сама хранила свои скудные учительские рубли. А потом - потом я летела в книжный. Был у меня один заветный, чем-то напоминавший школьную библиотеку, с такими же ущельными рядами стеллажей, но - просторный, почти бесконечный. И вот там я нашла этот том. Точь-в-точь такой, как страшная книга из моего сна, та, что с пустыми страницами - обложка его была синего цвета. Имя автора было незнакомо. Я схватила книгу - томик разломился, легко, как буханка свежего хлеба.
Буквы были.
Вот ты с книгой опять у окна - у огня - ты одна
Ловишь мыслей и жизней далеких чужих отраженья
Я тебе не прощу, что в свой путь ты пошла без меня,
Я тебя догоню; прикоснусь к тебе стихотвореньем.
Многим знакома эта детская забава: загадать номер страницы и строчку, задумав про себя важный вопрос - и там, на случайной странице, увидеть ответ. Главное, книгу выбрать правильную - на телефонном справочнике, например, гадать неинтересно. Помню, когда-то я лежала в больнице с пневмонией. И вот, беру книжку - не помню уж, какую я там загадала страницу, а строчка была семнадцатая. Отсчитав шестнадцать, вижу: "...он умер в больнице от воспаления лёгких".
Весело.
Но от своей пневмонии в тот раз я как-то не умерла, при всём моём доверии к печатному слову.
Сборник стихов стал жить у меня. Это был хороший сборник, он был правильно составлен - на каждой странице только одно небольшое стихотворение. Взгляд не уходил, впечатление не размывалось. В стихах - в каждом - было множество смыслов, и это напоминало мне плотные чешуйчатые почки сирени: мы их, бывало, разламывали и считали, сколько в каждой спрятано листочков. У кого больше, тот и выиграл! Мне казалось, я никогда не сосчитаю их все.
Но до того прихода Лерки (подруги), я и не знала, что меня связывает с этой книгой.
Нет, я и раньше понимала, что книга необычная. Как-то раз отец пил пиво... Мой отец - он стихов вообще не читает! Но синий томик взял, разломил посередке, и - смотрю - втянулся; листает, смотрю... А потом меня мама позвала на кухню. Так что не знаю, как оно там вышло, а только вернулась и вижу: сборник открыт, отец с кружкой, и у обоих вид вполне довольный...
С тех пор он иногда заглядывал в мою комнату:
- Дай-ка мне твоего поэта, я с ним поговорю...
Правда, всегда при этом он пиво пил почему-то. Как пива купит - так всякий раз и просит.
А уж когда Васька Паклин пришёл...
Васька Паклин пришёл без звонка, зато с ананасом.
- Чаю? - растерялась я, и от растерянности стала хамить: - Хотя какой чай, ананасы положено шампанским запивать!
- Я принёс, - кивнул Васька и полез в пакет.
Я кивнула тоже и пошла за бокалами.
Мечта идиота - это особая категория мечты. Во-первых, она совершенно несбыточна. Во-вторых - сбывается, несмотря на это. В-третьих, несмотря на то, что сбывается, счастья не приносит, а приносит неприятности. Или недоумение, как в моём случае. Что делает Паклин - женатый Паклин! - в моей квартире с шампанским и ананасом?
Ну, что делать с шампанским, Паклин знал прекрасно. Открылось бесшумно - только лёгкий дымок пошёл из горлышка. Разлили, выпили, и Васька как-то вдруг оказался около меня, начал целовать, одновременно расстегивая под кофточкой лифчик. Я потеряла дар речи, и, хотя этот напор паклинский вызвал у меня вполне однозначные чувства, сопротивляться почему-то не могла.
"Неприятности, - крутилось у меня в голове, - неприятности..."
И родителей, как назло, дома не было.
Ба-бах! - мы вздрогнули: я, полураздетая, и энергичный Васька. С полки упал синий сборник и теперь лежал, раскрывшись, на полу. Паклин отцепил, наконец, от меня свои лапы, пошёл поднял, положил на стол. Постоял. Сказал, не глядя на меня:
- Криницына, ты извини, что так набросился. Жена, понимаешь, уехала с дочкой в отпуск... Одичал, - он усмехнулся. - Тебя вспомнил, как ты в школе... Самая забитая была в классе. Теперь учительницей работаешь? - с учительницами я ещё никогда... Неси, что ли, твой чай.
До сих пор удивляюсь, что я не выплеснула этот чай ему в морду.
Если взять книгу, подержать в руках и резко открыть - она раскроется на той самой странице, где её читали в последний раз. Я взяла со стола положенный Васькой томик... но в последний момент испугалась чего-то и просто поставила на полку - откуда он так вовремя выпал. Потом передумала:
- Жди меня на тумбочке! Буду читать перед сном...
В тот вечер, отмываясь от Паклина, я долго стояла под душем. Вышла, надела лучшую ночную рубашку, сменила постельное белье. Подумала. Каплю духов за правое ухо, каплю - за левое. Забралась под одеяло - и полночи читала, не узнавая почему-то ни одного стихотворения. Уже мама стала стучать мне в стенку: ложись, мол, давай, на работу проспишь.
Но я не проспала - вскочила раньше будильника, и на душе было солнечно, и во всем теле - такая лёгкость...
А Лерка пришла в субботу. Она всегда в субботу приходит. Мама нам вина налила в графин, домашнего, Лерка конфет из сумочки достала, и мы принялись друг дружке рассказывать, что у кого стряслось, пока не виделись.
- Слушай, Машка, какая ты молодец, что не замужем! - заявила Лерка, и, потянувшись, сгребла с тумбочки мою книгу. - Свобода, живешь для себя! Стихи, что ли? А кто автор? - а-а, ну-ну... А тут: весь день! - завтрак-обед-стирка-уборка - твою мать! Ну, за свободу! - Лерка выпила, и опять уставилась в книжку.
- А ко мне тут, - безразлично сказала я, - Васька Паклин приходил...
- Да ну?! - Лерка захлопнула томик, но положила его почему-то не на стол, а к себе на колени.
- Представь! - нервно смеясь, я стала рассказывать. - Приходит, с ананасом, с шампанским... Сидим... Вижу - смотрит на меня как-то странно. Подошёл ко мне, и поцеловал - представляешь!
У Лерки блестели глаза:
- Ни фига себе! Слушай, наверно, он от жены уходит!
- Наверное... - я лихо опрокинула бокал.
- За первую любовь - со счастливым концом! - снова разлила Лерка. - Ну, вы поцеловались - а дальше?
- Дальше... - я посмотрела на синий томик - такой привычный, домашний, на коленях у Лерки он выглядел незнакомо. Подтянуто как-то, что ли... молодцевато... - Телефон мне свой оставил! Сказал: звони обязательно, Машка, как я вообще жил без тебя столько лет?! - и на томик, на томик глазами: а он, ну, что с ним будет? - лежит. Не шелохнётся. "Напилась!" - подумала я.
- Вот! -Лерка воодушевилась. - Глядишь, замуж выйдешь!
- Об этом как-то рано ещё...
- Да что рано, когда давно уже поздно! Замуж надо, Маша, - как иначе? Детей надо. Я уж давно насчет тебя переживаю... Ну, Машк, за это надо выпить!!! Слышь, - она поставила бокал, - хорошая книга... Дай на пару дней? - и глянула на свою сумочку, уже прикидывая, войдет ли в неё мой поэт.
Я не маньяк, нет. Я не фанатик. Я даже Довлатова отдам не глядя, даже с Киреевым расстанусь - да и Улицкую, хоть я её и собираю - на любой срок, пожалуйста! Книг мне не жаль - уж сколько их ко мне не вернулось, пропадая по квартирам знакомых. Но вот этот стихотворный сборник... Не могу. А Лерке - особенно! Лерке, с её длинными ногами и крашеными ресницами, и серёжками-колокольчиками! - Лерке тем более не отдам.
- Ты знаешь, я его сама ещё не дочитала! - я сорвала свою книгу с её колен, швырнула на диван.
Разговор наш разладился, и как-то очень скоро Лерка (она была разочарована или мне показалось?) собралась домой. У порога пригласила:
- Теперь вы к нам! - и, хотя это её обычная прощальная формула, на сей раз меня приятно согрело словечко "вы".
Книга с независимым видом лежала на диване. Я села рядом. Не поднимая глаз, протянула руку. И ощутила совсем живое тепло.
- Я сошла с ума? - спросила я. - Страница какая попадёт, шестая строчка сверху...