Низкое свинцовое небо щедро посыпало снегом неровные ряды людей, бредущих по большой Смоленской дороге. Обтрепанные, голодные, смертельно уставшие вояки - остатки некогда блистательной армии Наполеона, еле передвигали ноги. После поражения им уже не оставалось ничего, как попытаться унести подобру-поздорову ноги из России. Но не получалось подобру, а уж тем более поздорову. Морозы выхватывали из неровных колонн одного солдата за другим, не брезгуя и офицерами. Обмороженные, раненные, обессилевшие они оставались умирать на обочинах. Отступающего неприятеля беспрестанно сопровождали. В "почетный" эскорт входили не только русские люди, горящие жаждой мести. За французами по пятам шли волки, добивавшие и съедавшие тех, кто не успел вовремя умереть.
Дорога вела мимо сожженных лесов, разграбленных и опустошенных деревень, мимо лесов, заполненных полуразложившимися трупами, мимо полей, изрытыми, вытоптанными и изгаженными, мимо Бородинского поля. Снег милосердно укрывал саваном погибших, чьи трупы пролежали здесь более пятидесяти дней непогребенными.
Огромный некрополь под открытым небом, с грудами, холмами, грядами трупов. На столь щедро накрытый стол явилось много желающих отведать дармового корма. тада объевшихся волков, тучи жирных птиц-падальщиков были теперь полноправными хозяевами поля Бородинского, где обглоданные человеческие скелеты перемешались с остовами лошадей. Все поле было вымощено трупами, словно мостовая. Сейчас уже и не понять где и кто лежит. У каждого из них было имя, канувшее теперь в Лету. Французское, русское, итальянское, германское...
Не всем погибшим удалось забыться вечным сном, прижавшись к земле. На центральном люнете, на вершинах батарей, стояли, прижатые грудами трупов к парапетам, мертвецы, вперившие мутные взоры в небытие. Ветер трепал пестрые лохмотья мундиров и казалось, что застывшие стражи шевелятся, разминая окостеневшие члены.
Антуан Лангуа лежал в кустах, прислушиваясь к разговору двух вояк, греющихся около костра. Лютый холод пробирал до костей. Чтобы как-то согреться, француз напялил на себя всю одежду, какую смог снять с трупов, и теперь походил на пестрый растрепанный кочан капусты.
- Какая холодрыга! Сейчас бы для внутреннего подогрева водочки! Но и каша сойдет! Скорее бы приготовилась! - протягивая окоченевшие руки к котелку, весело булькавшему над пламенем, простонал молодой солдат. Его шинель, вылинявшая, простреленная и прожженная, не защищала от резких порывов студеного ветра. - Тебе не кажется странным, что хотя бы раз в столетие, когда война кажется проигранной, природа сама помогает нам одолеть врагов.
- Думаешь? А может все дело в том, что воевать - это умение и для того чтобы им овладеть, необходимо время? - возразил старший из спутников, чья одежда находилась в столь же плачевном состоянии. - Хотя может ты и прав. Пока люди учатся, природа, а может все таки Бог, решает за них. Как только кто-то сунется на Россию, так морозом его и прихлопнет, если мы вовремя не успеем.
- МЫ, говоришь? - младший задрал голову вверх, словно пытаясь в низких, сыплющих снегом тучах, прочитать ответ; лизнул снежинку, севшую на губу. Тряхнул головой, смахивая со щек капли - снег, упав на лицо, растаял. - А что? Ведь точно - МЫ! - звонко он крикнул небу.
Антуан Лангуа решился. Да - это были русские. Да - они были врагами. Но именно - БЫЛИ. В прошлом. Пусть уж лучше они убьют его сейчас, чем его съедят волки. Тем более, что от котелка исходил такой аромат, что только ради последней ложки каши, можно было рискнуть получить пулю в лоб
- Люди! Помогите! Ради всего святого!
Русские, услышав вопль о помощи, подскочили, автоматически схватившись за ружья лежавшие на коленях.
- Пойди, проверь, кто там, - скомандовал старший. - А я прикрою.
Они подошли к кустам, держа их под прицелом, младший дулом осторожно раздвинул ветки, готовый в любое мгновение нажать на курок. Заглянул, дернулся. Старший сделал рывок, словно хотел подхватить младшего. Но тот не упал, сраженный пулей, как ожидал его спутник. Напротив, развернувшись, махнул рукой, подзывая товарища.
- Что здесь у тебя? - спросил старший, подходя к куста и заглядывая. - Ничего себе! - присвистнул он, увидев Лангуа. - Ты кто таков будешь? Оружие есть?
- Никак нет! Я - Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка, - заученно ответил тот.
- Ничего себе! - переглянулись русские. - Да где же ваш полк? Как ты здесь оказался, несчастный?
- Я?.. Остался после сражения. Мертвый...
Русские снова переглянулись, отступили на шаг. Француз услышал, как они тихо совещаются.
- Может оно того, на голову весь ушибленный? - кто говорит - непонятно.
- Может и ушибленной, контуженный то есть, да что делать с ним? - отвечает второй.
- Эй, мертвяк! - крикнули из-за кустов. Жрать-то будешь? - в кусты снова вошел младший, не забывая держать французишку на мушке. - Еда, понимаешь? Горячая!
- Понимаю,- выдохнул француз. - Буду.
- Раз-два взяли! - скомандовал старший. Вдвоем они подхватили бывшего врага под микитки и потащили к костру.
Распухшими руками, с которых лоскутами слазила кожа, Лангуа принял котелок с кашей, давясь и обжигаясь, накинулся на нее. Но руки не слушались, и большая часть каши падала ему на живот
- Эй, болезный! Ты лошадей-то попридержи! - забеспокоился младший и отнял у француза котелок. Так и удавиться недолго от жадности!
Лангуа, который не понял ничего про лошадей, зарыдал и попытался ползти к котелку.
- Бедный человек! - покачал головой младший. - Да ты лежи, не беспокойся, никто не отнимает у тебя еду! Я сам тебя покормлю.
Он присел рядом с французом и, дуя на кашу, принялся аккуратно кормить того с ложки, останавливаясь только для того, чтобы отломить кусочек хлеба и всунуть промеж синих вздувшихся губ.
Старший спутник ел свою пайку и недобро поглядывал на спутника.
Скормив половину каши, тот решительно отставил котелок.
- Хватит на первый раз, а то помрешь от обжорства, сказал он французу, который опять едва не заплакал. - Чуть погодя покормлю тебя. Не сумлевайся! А пока давай, поближе к костру перемещу тебя, а то мороз пробирает! Да как ты тут оказался, рассказывай!
Лангуа, которого от тепла и сытной еды клонило в сон, едва шевеля губами, принялся рассказывать.
- Я мертвец, - повторил он. - Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка. Половинный мертвец или половинный человек, как вам будет угодно. Пятьдесят дней назад на побоище мне разбило ноги картечью...
Когда Лангуа пришел в себя, на поле опустилась ночь. Он так и не знал, кто же победил в этом сражении. Поле было пустым. Точнее на нем не было никого живого, кроме него. Но и к нему смерть не шла. Ползая по полю, он нашел ручей, питался корнями растений, сухарями, которые находил у убитых. Холодными ночами он залезал в развороченные брюхи лошадей, и лежал, согреваясь их внутренностями, а потом гниющим мясом.
Вскорости по ночам поле стало оживать. Поначалу Лангуа казалось, что это души неуспокоенных мертвецов, светляками носятся по полю. Но действительность оказалась и проще и страшнее - волков сбежались попировать на дармовщинку. Лангуа поначалу очень их опасался, но волки не обращали на него внимания - еды было вдосталь.
Через некоторое время Лангуа стал завидовать мертвым. Их не беспокоила стужа и голод, им уже было все равно, а души, либо грелись у подземного камелька, либо, на что хотелось надеяться, парили в небесных сферах.
Когда стал крепчать мороз и одежда, в которую он заматывался, как в кокон уже не согревала, он изловчился убить парочку волков, которые в последнее время стали подхожить все ближе. Он думал выпотрошить их и закутаться в шкуры, но те ссохлись и скукожились, став совершенно непригодными к употреблению.
Порой ему казалось что на поле звучат голоса, иногда даже вспыхивала перестрелка. Каждый раз он кричал и, не дождавшись, ответа, с ужасом осознавал, что начинает сходить с ума. Вот и сегодня он долго не мог понять -настоящие людей он видит или ему снова кажется. Если позволено ему будет узнать имена, то он до последней секунды будет благодарить Бога за то, что послал ему честь умереть от пули, а не от волчьих зубов.
- Быстро ты умирать собрался, - недовольно пробурчал собеседник. - За каким лядом тебе имена наши. Зови меня да хоть А...лександром, а друга моего - Николаем.
- Пятьдесят пять штыков, - доложил, вернувшись, младший.
Русские удивленно воззрились на раненого. Такая стойкость духа и тела вызывала уважение. Лангуа слегка улыбнулся и пожал плечами - мол, так получилось. Он был удивительно спокоен. На душе легко и светло. Он радовался, что наконец-то закончилось невероятно ожидание и вот уже сейчас, совсем скоро он присоединится ушедшим на небо солдатам Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка. И, быть может, сам полковник Шарль Пьер Виннелон, пожмет ему руку и прикажет занять место в строю.
- Что делать будем? - спросил Александр.
- Ума не приложу! - почесал в затылке Николай - Не оставлять же его здесь. Замерзнет. Столько натерпелся, жаль если погибнет ни за понюшку табаку!
- Чего его жалеть? - удивился старший. - Во-первых, враг, во-вторых, не жилец все равно!
- Убить человека, даже врага - это не благородно! - горячо возразил младший. - Да и поверженный воин - уже не враг! А этот - вообще герой! Он достоин если не жалости, то снисхождения.
- Все равно же помрет! - ответил Александр.
- Не помрет! До сих пор не помер. А теперь и подавно! - махнул рукой Николай.
Он направился к французу, почти заснувшему, и достал странно блестящий пистолет, с коротким, словно обрубленным стволом. Лангуа успел подумать, что надо было попросить помолиться перед смертью, но, стало быть, русские решили побыстрее с ним расправиться. Тем более что кони, стоявшие поодаль, мотали головами и нетерпеливо переступали на месте, всем своим видом показывая хозяевам, что следует торопиться.
Николай приставил ствол к шее француза и тот ощутил легкий укол, и, прежде чем провалиться в небытие, успел удивиться, что не чувствует никакой боли.
Лангуа приходил в себя долго. Времена ему казалось, что он уже в аду с низким черным потолком, лежит на раскаленной сковороде и ему безумно жарко. Он пытается сорвать с себя тяжеленную крышку, прикрывающую сковороду, но чья-то настырная рука, раз за разом опускает ее на грудь.
То ему чудился сладкий запах свежеиспеченного хлеба, прохлада родниковой воды на губах, и чья-то нежная, мягкая рука, опускающаяся на горячий лоб.
Однажды Лангуа открыл глаза и понял, что выздоровел. Во все теле ощущая невероятную легкость он потянулся и сел. Огляделся. Это был точно не ад. Но и на рай походило мало. Небольшая комната, белые стены, он сидит на печи. Над головой, потолок. Забывшись Лагнуа спрыгнул на пол и только сделав два шага, упал как подкошенный. Но не оттого, что ноги не слушались. А оттого что понял - он может ходить. Скрипнула дверь и вошла хозяйка.
- Полно вам, господин, так утруждать себя, бросилась он к нему. Ляжте, отдохните, а если чего надо, я принесу!
Несмотря на слабое сопротивление, хозяйка затолкала француза на печку, уложила, заботливо подоткнула одеяло. Когда она склонилась над ним, Антуан увидел, что у нее милое круглое личико, на носу россыпь веснушек. Светлые пушистые ресницы и пухлые губы, из под платка выбиваются светлые пряди. В груди Лангуа что-то екнуло, все тело вдруг окатила теплая волна. Он уже и забыл, как это бывает.
- Где я? - спросил он, чтобы скрыть накатившее чувство.
- У меня в доме! - отозвалась хозяйка. Зардевшись, как роза она легко спрыгнула на пол и прошла к столу. Отвернувшись, продолжала рассказывать. - Зимой привезли вас два господина. Стали ко мне на постой. Один все долго с вами возился. Ноги деревяшками обложил, потом обмотал тряпьем. Сказал снять ровно через сорок дён. Я и сняла. А сами вы болели крепко. В горячке поболе двух месяцев провалялись. Уж я за вами ухаживала! Вон волосы все вышли, кожа лохмотьями слезла. Ровно как у змеи! Теперь вы розовый везде, как младенчик!
- Что значит везде? - смутился Антуан.
- А то и значит, - лукаво ответила молодуха.
- А сами те господа где?
- Уехали. Давненечко уже. А вас оставили. Денег мне дали, чтобы вам пропитание значит покупать и лекаря, если надо привести.
- Что-то еще те господа сказали?
- Сказали, что пригодитесь еще мне - Хозяйка хихикнула в угол белого платочка. - Ну, воды там наносить, дров нарубить. А один, такой охальник, шлепнул меня и говорит, что, можливо, еще для какой надобности могу вас приспособить. А и чего, господин, оставайтесь!
Она подошла к печке снизу вверх заглянула в глаза Лангуа. В ее голубых глазах была такая надежда, что у француза перехватило горло.
- Мужик мой на войне полег, как раз на побоище на поле около Бородина. Может ты, господин его и убил? - она туго-туго затянула платок, так что даже лицо покраснело. - А теперь оставайся! Отплатишь долг свой кровный!
Лангуа долго смотрел в эти самые лазоревые в мире очи.