Какой холодной поначалу показалась мне эта ночь. Всего-то октябрь, у нас в такое время еще только-только листья с деревьев сыпаться начинают, а здесь по утрам уже примораживает. И в такую ночь случилось нам переправляться на остров посредине реки. А речка не хухры мухры - от одного до другого берега километра полтора - не меньше. А остров, на который спланировали наши командиры нас геройски забросить, точнехонько посредине реки.
Спустились на воду как положено - без шума и плеску, выше по течению, чтоб, сносило прямо к остову. Вода, словно студеным обручем сдавила грудь, перехватило дыхание. По доброй воле никогда бы в октябре в воду не полез. А тут - что поделать. Война - будь неладна!
Течение оказалось, будь здоров! Поволокло так, словно к заднице твоей мотор прицепили. Как вошел я в воду, перекрестился украдкой (даром что комсомолец и атеистом считаюсь) и поплыл. Вода черная... и на небе ни одной звездочки. Самая правильная природа для переправы! Только дикие мысли в голову лезут. Не про фашистов, не про переправу, а жутко мне так стало, а ну как водяной цапнет меня! Темень, глаза выколи. Ничего не видно. Где тот остров, где друзья-товарищи? Плыву на негромкий плеск воды впереди и тихие матерные слова. Считаю - до острова метров пятьсот, да снесет на двести. Должен выдюжить. В детстве я Ингул на спор переплывал. А река у нас в городе с километр шириной будет.
Плыву, и тут меня что-то за ногу как схватит! Ну, был бы на суше, так штаны бы обмочил, а воде и так штаны мокрые, никто позора моего не видит. Сердце чуть в воду не выпрыгнуло. Думал водяной. А тут как жахнет! Словно небо разорвалось!
Не поверите, я даже обрадовался! Все нормально и знакомо. Засвистели-забахали снаряды, завыли мины - немцы жарят в нас с противоположного берега. Тут не до водяных чертей. Один за одним снаряды падают. Вокруг месиво из досок, соломы, палок, тряпья всякого, суп да и только. Ребята наши, те кто плавать не умел, себе "плавсредсва" из подручных материалов сработали... Под ногами что-то мягкое, большое. Но дурь из меня уже взрывами вышибло, не водяной то, а кто-то из друзей моих, недоплывших...
То подбрасывает меня волной аж до неба, то под воду чуть ли не до дна швыряет. Как рыбу глушат нас фрицы. Крутит меня во все стороны, и я уже и не знаю где правый, где левый берег. Кричат наши ребята, тонут. Хватаются, за кого ни попадя, мертвым зацепом и идут под воду разом, утягивая друзей. Страх дикий меня давит, хоть и грех великий, бояться друзей своих, но плыву, шарахаясь всего. Вдруг, прямо над головой тихий такой свист - с-с-с-с - и хлоп ... накрыло меня чернотой. Чую я что под воду иду, а сделать ничего не могу...
Тут сила какая-то за шиворот хватает меня и выволакивает, кто-то тянет, орет страшно: "Дыши, сволочь! Греби ластами!" Со стоном хватаю воздух, как ножом режет, а меня волокут, волокут, потом суют тюк какой-то в руки. Давлю из себя: "Ссс-па.., дру... я долг.." "На том свете сочтемся", - хрипит кто-то.
Я оклемался маленько, стал подгребать левой рукой. Сверкнуло снова, и увидел рядом спасителя своего. Парень, ну вылитый Колька мой, сынок. Такой же лопоушистый, глазенки светлые, зубы скалит, рад что ли, что меня спас? И я, как дурень расплылся в улыбке. Ну не поверите, такое счастье на меня нахлынуло, словно волной жаркой облило. А как бы он тоже побоялся, что я утащу его на дно так бы и кормил я рыб уже...
Добрались до берега, выползли, дух перевели и тут опять как шарахнет! Песок в небо, потом сверху повалились на нас куски чего-то, сначала подумал я, что дерево это, а как ударило меня по спине и скатилось потом к ногам увидел - человеческая рука. Весь берег усеян телами, то ли живые, то ли мертвые и не понять. Как тыквы головы торчат из песка.
Пока мы барахтались в реке, все перемешалось, где кто, ничего не понять. Никто не может своих найти.
"Где же наши? - тут уже и я запаниковал, насмотревшись на головы тыквенные. А что как и весь батальон вот так полег?"
Горячую встречу нам фрицы приготовили. Снаряды рвутся не переставая. Грохочет так, что я глохну! Песок сшибает с ног, сдирает кожу, как наждак. Бросает меня, словно щепку из стороны в сторону. Взрывы гремят и гремят.
"Господи, Боже мой! - взмолился я в голос: - Спаси и сохрани!"
Так и хочется замереть, не шевелиться, чтобы тебя никто и никогда не трогал больше. Голову не спрятать - захлебнешься в воде, а выставить - оторвет взрывом. Тону в жидком месиве: тут и вода, и песок, и кровь, и кишки - все перемешано.
Парнишка, который спас меня, упал рядом со мной, руку подал, вытащил- иначе бы засосало. Читал я в детстве про зыбучий песок где-то в чужедальних странах. Так вот в такой же самый, что ни на есть зыбучий, превратила война наш обыкновенный - украинские пески. Выходит меня опять пацан этот спас. Дважды я ему должник!
- Не могу своих найти! - кричит он мне в ухо. - Меня Михаилом звать. - Миха. Давай вместе держаться! Лады?
- Лады! - кричу я. - Меня Петром кличут.
Да если бы я за него дважды не держался, то уже в раю на арфе играл. Потому как хуже ада, чем здесь и сейчас - не бывает!
- А это друг мой. Федор, - опять орет мне на ухо Миха.
Друг постарше Михи. По всему видать - солдат бывалый. На войне давно. Только побывав на войне и поварившись в ее кровавом котелке, не раз умывшись кровушкой, начинаешь узнавать настоящих вояк с одного взгляда. Глаза что ли особенные?
Взрывная волна опять окатывает нас песком, в кровь обдирая лицо. Фашисты словно хотят порвать остров на куски. Не дают продыху. Хватаем мы воздух ртом как рыбы. Отплевываемся. Взрывами набивает рот песком и грязью.
- Что делать-то будем? - кричит Федор.
- Автомат не стреляет, песком заклинило! - кричу в ответ.
- Гранаты тоже! - отвечает Миха.
- Зато саперные лопатки не заклинило! - отвечает Федор и скалит зубы.
- Ага - вот этой лопаткой ты и будешь сражаться с фрицами? - кричит в ответ Миха.
Разговаривать нормально нет никакой возможности - то и дело нас накрывает очередной волной песка смешанного с водой.
- Скоро от нас только шкура выделанная останется! - опять орет Миха.
- Идем вглубь острова! - командует Федор. Там "мертвая зона!" Глядишь и наших найдем! До фрицев все равно не достать - сидят на другом берегу. До них воды метров шестьсот.
Мы бежим, низко пригибаясь, перепрыгиваем через людей, через половинки людей, через четвертинки...
- Ложись! - кричит Федор и падает как подкошенный, за ним словно связанные одной веревочкой, падаем и мы.
Там, где только что были наши головы, воздух прошивают пулеметные очереди. Что за бес?
- Фашисты! - зло орет Федор.
- А то! - соглашается Миха. Не наши же нам в лицо шпарят.
- Значит они тоже на острове! - наконец-то и до меня доходит.
- Ага, вот поэтому здесь снаряды не рвутся. Те, с другого берега, своих бояться задеть, - сплевывает песок Федор. - Закапываемся!
- Вот и лопатка тебе пригодилась, - зубоскалит Миха.
В белесом свете занимающегося утра мы лихорадочно копаем песок.
Когда солнце поднялось, фашисты усилили артобстрел. Знать, хорошо им на высоком берегу сидеть - своих и чужих на острове видать как на ладони. Вот и бьют в нас, как в мишени.
- Что мужики, вы помирать собрались? - Федор спрашивает. - "Нам бы день простоять. Да ночь продержаться!" - вдруг цитирует он Мальчиша Кибальчиша.
- Ага, да вот только с нашего берега даже хилого снарядика нам не подкинули. Хоть бы одного фашиста хлопнули! - злится Миха
- Может, бросили нас? - с дуру ляпаю я крамолу.
- Может, и бросили. Да вот только нам не сказали! - сквозь зубы цедит Федор.
- Все равно отсюда не уйти. Будем ждать! - уже спокойнее говорит Михаил.
Солнца мы так и не увидели. Немного посветлело, но небо по-прежнему черное от взрывов и песка. Хоть водой нас теперь не поливает и на том спасибо. Чуточку высунул голову, оглянулся кругом.
Вижу паренек в нашу сторону бежит. Его заслонило взрывом. Когда фонтан песка опадал, я увидел только рукава гимнастерки с обрубками рук.
Фашисты не прекращают огонь, словно решили выпустить на нас весь запас снарядов. Хотя им ли, сволочам, жалеть для на нас смерь! Не отступаем же, а наоборот, рвемся к их логову. Они прекрасно понимают, что с ними будет, когда мы дойдем. Вот именно - не "ЕСЛИ", а "КОГДА"! Все равно всех нас не перебьют!
В редкие минуты передышки - фрицы, воюют по расписанию (с полчаса лупят по острову снарядами, потом передышка минут десять и опять молотят), лежу и думаю, никогда еще так хреново не было. Говорят, когда человек помирает, перед ним вся жизнь проходит, как в кино. Вот и крутится во мне кинолента - вроде еще не приложило снарядом, и смерть еще не пришла, а остановить это кино не могу. Дороги, которые топтал сбитыми в кровь ногами, поля которые выглаживали пузом, все помню. Как в болоте тонул и как под Сталинградом едва умом не тронулся. Но так беспросветно тяжко нигде не было! Слепые, контуженные, раненные, безоружные, ослепшие и оглохшие, мы беспомощно умирали под шквальным огнем фашистов. Как на бойне.
Думал я раньше, что самое страшное уже миновало. Что все самые тяжелые бои я уже прошел, что никогда и нигде не будет мне уже столь тяжело как было. Да вроде, как и сам ветеран уже - вдруг подумалось мне. Столько всего повидал и пережил, уверен был, что самые тяжелые бои уже в прошлом - ну хотя бы под Курском. Уже нигде не будет мне труднее и опаснее, как было там. Словно и не остров это! Могила. Братская. И подумал я, что так и поляжем мы здесь. Все до единого. И такое чувство обреченности накатило, хоть сам выпрыгивай под снаряды, чтоб больше не мучаться. Ведь не погибнуть обидно, а вот так по идиотски жизнь отдать!
- Да... так и помереть недолго, - сплевывая черную слюну, глубокомысленно изрекает Миха, - в очередной промежуток между обстрелами.
- Кто-то в штабе из наших отцов-командиров, лопухнулся. Стратеги, хреновы. Подставили нас, - зло откликается Федор. - Поляжем здесь все. Без пользы.
- Не скажи, ребята! Вдруг во мне проснулся бес противоречия. Обидно стало за командиров и за всех. Как-то странно эти парни говорят, словно и не наши. - Здесь явно какой-то план.
- План, говоришь? - задумывается Федор.- Ну, вообще, если подумать, сейчас мы отвлекаем на себя огромную часть фашисткой артиллерии.
- Ну да, - загорается Миха. - Если бы не мы, фрицы эти пушки куда-нибудь еще перебросили. Вот в чем стратегия!
- Значит, не напрасно тут сгинем! - подвожу я итог. И ей богу, на душе как-то легче стало.
К вечеру фашисты прекратили огонь. Надеюсь, снаряды у них закончились, а может, решили, что все уже мертвы. Хотя, вдруг на ужин перерыв сделали? Мы выползли из окопчика, надо искать своих.
За нами увязывались все, кто мог передвигаться. Сбились к воде. Раненные распластались на песке, в слабой надежде, что их переправят к своим. Куда там! Связи-то с берегом никакой.
Жрать хотелось немилосердно. Вот она - человечья суть - едва выжил, думал и не дотяну до вечера, а уже и брюхо готов набить.
Кто-то жевал хлеб, по-братски поделились с нами. Вот только что дальше делать - непонятно.
- Надо сообщить о нашем положении на берег! - сказал Федор.
- Как сообщить? - огрызнулся Миха. - Голубей с письмом отправить?
- Ты мог бы сплавать! - спокойно предложил Федор.
-Я? - от удивления Миха замолчал, жевал свой хлеб и сопел. - Не поплыву, - решительно сказал он, проглотив кусок. - Еще припишут паникерство, скажут, что струсил, а раненые лишь предлог, чтобы дезертировать.
- Может мне? - рискнул я предложить.
- Нет. Миха прав, - сказал веско Федор. - Плыть нельзя. В горячке расстреляют, а разбираться после войны будут. Мы по-другому сделаем.
Федор предложил безумный план. Такой отчаянный, что он должен был получиться. Солдаты, которые сбились около нашей группы, молчаливо выслушали его, но их глаза загорелись.
- Не будем искать свои полки и батальоны. Здесь мы все "свои". Нас тут с полтыщи наберется. А то и больше. Значит мы ударной группой, на рассвете атакуем фашистов на том берегу острова. Там по нам артогонь открывать не будут. Фрицы своих побоятся уложить.
- А как же оружие? - донесся голос. Толпа одобрительно загудела. Раздались негромкие выкрики: - Как же автоматы?.. Гранат нет!..
- Наши автоматы - солнце в глаза фашистам! - загорелся Миха. - Гранаты - внезапность нападения и быстрота! Топчем сапогами! Рвем зубами. Лопатки саперные вам для чего? Палок сколько на берегу! - он поднял увесистое бревнышко - остаток чьего-то "плавсредства". - Такой дубиной угостишь фрица - больше добавлять не надо!
- Отберем у фрицев автоматы и пулеметы, - тут уж и я подключился, - займем круговую оборону.
- А там у них и жратва есть, - спокойно добавил Федор.
- Не получатся ничего, - принялись обсуждать наш план солдаты.
- А может и выгорит дело! Чего терять нам? Все равно завтра днем нас снарядами закидают! - Говорящего в темноте не видно, но по голосу слышно, что человек уже не молод.
- Точно! По мне - лучше в драке помереть, чем на мокром песке как рыба дохлая! -отвечает ему звонкий юношеский тенорок.
- Точно, - поддерживает его еще один молодой солдат. - Помирать, так с музыкой. За родину. За Сталина!
- Я еще за себя пожить хочу! - парирует кто-то.
- Да какое пожить, дядя! - отвечает молодой. - Пожить только до рассвета, а потом все равно помрем - хоть так, хоть эдак!
- Значит так, для тех кто с нами - быстро собираемся и тихо выдвигаемся вплотную к немецким окопам и траншеям. Там зарываемся в песок и ждем сигнала! - командует Федор. Все молча его слушают, словно он по праву может отдавать им приказы. - Сигнал к атаке - когда моя группа встанет во весь рост.
Фашисты "проснулись" на рассвете. Только небо снизу покраснело, будто подожгли его, как они начали обстрел. Сначала прочесали берег далеко позади, где наши раненные лежали. Потом стали продвигаться вглубь, все ближе и ближе к нас. Мы лежим, не шевелимся. Ждем, когда солнце за спинами встанет, чтобы в глаза фрицам светить.
Сзади как шарахнет - взрывом меня припечатало к песку, я даже глаза не успел закрыть, так и ткнулся с открытыми.
Сначала было до жути тихо. Чувствую - вроде бы жив еще. Хотя не поручусь. Прежде умирать не приходилось. Глаза - вроде открыты, но не вижу ничего. На тело будто каменная плита навалилась. Я пытаюсь пошевелиться, чтобы выбраться, но не могу сделать ни одного движения.
Ощущаю, кто-то потряс меня за плечо. С трудом подняв голову, я понял, никакой плиты на мне нет, даже песком не засыпало, вот только все равно не слышу ничего и не вижу.
Вслепую, ломая ногти, я начинаю копать в песке ямку, сквозь пальцы просачивается вода. В голове возникает звон, словно кто-то изо всей дури бьет в огромный колокол. Хватаю воду горстями и прямо с песком плещу на лицо, оказывается, глаза у меня открыты! Дикий страх пробирает до самого сердца - ослеп!!!
Чувствую, что кто-то еще плещет мне в лицо водой. Перед глазами появляется мутный кровавый свет. Потом он понемногу светлеет и я уже смутно различаю, что Миха. Тоже раскопал песок. Пытаюсь моргать - глаза невыносимо режет, словно под веки набились горы песка. Вытираю лицо, руки грязные - в песке, иле и крови. Кровь течет из-под век. Мне больно, но я моргаю и моргаю...
По-прежнему ничего не слышу. Безумный звонарь в голове унялся, и теперь меня окружает мертвая тишина. Я еле-еле вижу, что песок все еще взлетает в небо - фрицы лупят по нам не жалея снарядов, а я ничего не слышу! Миха за шиворот тычет меня в песок, когда надо пригнутся, потом когда можно выпрямится, опять же за шиворот поднимает меня и продолжает плескать воду в глаза! Эх, Мишаня, чтобы я без тебя делал!!! Выручай, друже!
Глаза видят чуток получше, но тишина продолжает пугать меня. Слава Богу, я могу теперь видеть и делать, так же как и все Ребята головой в песок и я так же. А в голове крутится: "Все... отвоевался.... все... конец..."
Тут Миха меня за шиворот хватает и голову мою поворачивает на восток - солнце поднимается. Шевелит губами, но я ничего не слышу. Тогда он тычет пальцем в небо и пытается жестами что-то объяснить. Наверное, радуется, что небо безоблачное. Любая случайная тучка, сорвет нам весь план. Потом Миха пальцами по песку пробежал - показывает, что в атаку пора! Ну, наконец-то!
Встаю во весь рост. Счастлив, что ноги меня слушаются.
Вслед за нами поднимается еще человек двадцать - во весь рост, как и было договорено.
Только-только сделали пару шагов, как, словно из-под песка, выкатилась лавина. Все, кто мог ходить, выпрыгнули за нами, и черной волной покатились в сторону фашистских окопов. Полтысячи человек. Безоружных. Рты раскрыты в крике. Но я его не слышу. Хотя знаю, что ору сам, горло перехватывает - наверняка сорвал голос.
Спотыкаюсь - песок изрыт воронками, едва не падаю. Миха - опять он! - хватает меня за локоть и не дает упасть. Так и бежим мы плечом к плечу навстречу потрясенным и испуганным немцам.
"Ага, сучьи дети! - зло и радостно думаю я. Страшно?!"
Некоторые фашисты пытаются перезарядить автоматы, но большинство из них совершенно растеряно. Один наш вид внушает им страх! Будто ниоткуда выросли те, кого они уже считали трупами и обезумевшей волной прут на них. Сейчас эта волна достигнет окопов и захлестнет, похоронит под собой всех!
Я уже вижу их глаза, и мне самому становится страшно, оттого, что я могу вызвать такой ужас.
Этого не понять тому, кто не воевал. Ты видишь ужас в глазах другого человека, и он перетекает в тебя, растет в тебе, передается обратно и возвращается снова, усилившись. Это как волна, девятый вал, который захлестывает тебя, растет в тебе.. ты не можешь оторвать своего взгляда, разъединится со встречным взглядом и бежишь все быстрее и быстрее, чтобы скорее покончить с этим наполняющим тебя невыносимым состоянием...
УБИТЬ!!!
Я спрыгиваю в окоп и острием лопатки проламываю череп фашиста. Его глаза отпускают мои...
Где-то рядом рубятся Федор и мой дружок - Миха. Саперными лопатками крошат фрицев в капусту...