Солнечные лучи немилосердно слепят глаза, преломляясь в триллионах кристаллов замороженной воды, - над миром царит снег. Лес переливается, как шкатулка с драгоценностями. Ели сияют малахитовыми камеями в серебристых оправах, - иней опушил каждую иголочку. Сосны, глубокого изумрудного цвета, безупречно расписаны снежной финифтью. Теперь мне ясно, где черпал вдохновение Фаберже, создавая муаровые узоры своих эмалей. У подножья деревьев залегли неправдоподобно резкие агатовые тени; а от стволов исходит янтарное сияние, - за лето они досыта напитались жаром солнца, и, кажется, можно греть руки в их теплом свечении. Это было бы весьма кстати, я жутко замерзла! Мороз покалывает лицо, кусает губы, делая их чужими. Наверняка я стала некрасивой до безобразия - красные нос, белые щеки. Еще немного и ты получишь вместо горячей женщины - эскимо в шубе. В застывшем воздухе далеко разносятся потрескивание закоченевших деревьев и скрип снега под моими ногами (пытаюсь согреться). Отчего-то накатывает страх, - ты не придешь сегодня.
Из глубины леса стремительно вырывается стайка синичек и букетом пушистых одуванчиков падает к моим ногам. Они настойчиво требуют подачки, голосами-колокольчиками вспарывая бархатный покров тишины. Я достаю семечки, бросаю на снег. Смелые попрошайки затевают отчаянную возню. Их бесстрашие заражает оптимизмом воробьев, и те присоединяются к веселью, нагло требуя свою долю. Элегантные синички - настоящие денди в желтых фраках с черными галстучками, не собираются уступать взъерошенным плебеям ни зернышки, и вот уже под ногами кипит сражение. Забавная птичья возня оживляет лес и прогоняет страх. Привлеченный шумом дятел рубиновым бликом мелькает среди застывших ветвей. Проникнувшись всеобщей радостью, он оглашает лес восторженной дробью, приветствуя твое появление. Но я так увлеклась птичьими разборками, что не слышу шагов за спиной. Вдруг в глазах темнеет, - на мое лицо опускаются теплые руки.
- Угадай, кто?
Вопрос риторический - во всем мире никого с тобой не перепутаю, но я принимаю правила игры:
- Федор Петрович, неужели вы?
- Не угадала.
- Может... Виктор Михайлович?
- Не-а!
- Тогда это ТЫ! - развернувшись, бросаюсь тебе на шею.
Конечно же, я не дюймовочка, и мы падаем в снег, катаемся по нему, зарываемся с головой, хохоча от радости.
Ты вскакиваешь и, пока я барахтаюсь в снежном море, лепишь снежок.
- Кто такой Федор Петрович? - подозрительно спрашиваешь ты, хищно прицеливаясь.
- Мой начальник!
- А Виктор Михайлович?
- Мой сосед.
- Ах, вот как?!
Стоит приподняться, как ловко запущенный снежок врезается мне в спину, и я снова зарываюсь в сугроб.
- Так не честно, - отплевываясь (наглоталась снега), кричу я. - Перестать!
Ты помогаешь мне подняться, пытаешься отряхнуть от снега. Бесполезно! Мы так извозились в нем, что стали похожи на двух снеговиков, с ярко красными носами-морковками.
- Да уж, - улыбаешься ты. - Теперь у меня есть снежная баба!
Слова срываются с губ, поднимаются искристым облачком, застывают в морозном воздухе, оседая радужным инеем.
- На себя посмотри! - злюсь я, пытаясь вырваться. - Дед мороз в отпуске! Усы белые, ресницы снежные совсем. Жаль, бороды нет.
Ты смеешься и в ответ целуешь меня холодными губами:
- Замерзла?
- Ага! Я даже ног не чувствую! Пойдем в дом?
- Идем! Но...
Ты подхватываешь меня на руки, делаешь пару шагов, и мы снова летим в сугроб.
- Слезь с меня! Мне тяжело! - возмущаюсь я.
- Помнится мне, когда-то ты просила совсем другое! - хихикаешь ты в ответ.
- Ты тяжелый, как мамонт! - я пытаюсь столкнуть тебя, но моих силенок не хватает. - Слезь немедленно!
- Скорее покатишься, как снежный колобок! - ты говоришь преувеличенно серьезно, а в прищуренных глазах пляшут бесенята.
- Я колобок? - возмущаюсь на вдохе. - А кто меня в снег уронил? Слабак! - выдыхаю на самой высокой ноте. - А кто говорил: "Всю жизнь на руках буду носить?" - изрекаю голосом радикальной стервы.
- Слабак? Я? - угрожающе переспрашиваешь ты.
- Ты-ты-ты! - показываю язык.
Ты делаешь вид, что злишься, хватаешь меня за плечи, пытаешься поцеловать, я отталкиваю тебя, и мы опять падаем. Теперь уже я всем своим весом впечатываю тебя в сугроб.
- Ты не могла бы перенести свои сексуальные забавы в постель? Здесь немного прохладно, - с притворной заботой говоришь ты.
- Кто бы говорил! Подкрался! Напал! Сексуальный маньяк!
Я пытаюсь поцеловать твои губы. Ты уворачиваешься, подставляя то щеку, то холодный нос, то заиндевевшие ресницы.
- Лежи смирно! - прикрикиваю я. - Мне неудобно!
- Да конечно! Ты хочешь, чтобы я замерз? Слезь с меня!
Я упираюсь руками тебе в грудь, пытаюсь встать, но ты не пускаешь меня, и я опять падаю. Ты обхватываешь меня и ловко переворачиваешься. Я пытаюсь брыкаться.
- Лежи смирно! - передразниваешь ты, целуя меня. - Мне неудобно!
- Как же! Разбежалась! - отбиваюсь я.
- Может, в дом пойдем?
- Интересно, как же мы туда попадем? Ты разлегся на мне, как бегемот на диване!
Ты смеешься, наконец-то встаешь, опять поднимаешь меня. Синички, досель сидящие на деревьях затаив дыхание, как зрители на премьере, оживляются и начинают обсуждать наше "недостойное" поведение. Провожаемые вместо аплодисментов птичьим гомоном, замерзшие, но счастливые, мы, держась за руки, идем к дому. На самом краешке поляны, как будто раздумывая: скрыться ей совсем или остаться еще ненадолго, стоит бревенчатая избушка.
- Как в сказке! Избушка на курьих ножках! - восхищаюсь я.
- Надеюсь, у нее лапы не замерзли, - ты как всегда скептичен. - Начнет плясать, согреваясь, всю посуду перебьет.
- Не в тебе романтизма! - упрекаю я.
- Ты же знаешь, милая, я чистый прагматик, - улыбаешься ты. - Это ты сказки любишь.
Мы взбегаем на крыльцо, хотя взбегаем - сильно сказано, скорее закатываемся снежными мячиками.
- Надеюсь, Баба Яга улетела по своим делам? - озабоченно спрашиваешь ты, не торопясь открывать дверь.
- Что, струсил? - поддеваю я. - Погода сегодня нелетная - холодно слишком! Наверняка сидит на печи, кости греет. Ждет добра молодца. На ужин! Смотри, печку уже истопила!
Крышу избушки мягко укутывают еловые лапы. Сквозь иголки сочится бурый дымок, как будто елка тайком от соседок курит кальян.
- Не бойся! С Ягой я договорюсь! Мы же родня!
- В каком смысле?
- Все женщины ведьмы! - бодро отвечаю я, и открывая двери. - А ты не знал?
Внутри помещение сияет безликостью рекламно-буклетного ремонта.
- Ну-у-у, надо же! Я так не играю! - протягиваешь ты разочарованно. - Евроизба.
- Погоди! Ну-ка, закрой глаза!
Ты послушен, как никогда. Я делаю пару замысловатых пассов (над пультом около двери).
- Открывай!
- Вот это да! - от восхищения ты хлопаешь в ладоши. - Да ты просто волшебница!
- Ведьма!
- Ну ладно, уговорила - ведьма! - соглашаешься ты и уточняешь. - Любимая!
Избушка стала узнаваемо-сказочной: бревенчатые стены с выступившими медовыми капельками смолы, домотканые половики, расписная утварь на резных полках, тесаный стол с лавками, лежанка с пуховой периной, уютно гудящая печка.
- Русская экзотика, - комментирую я. - Хотя, вместо печки я бы предпочла камин, медвежью шкуру на полу и романтический ужин при свечах.
- Камин - из другой сказки, - возражаешь ты. - Пусть будет печка.
В углу что-то сипло крякает, скрежещет, - просыпаются старые часы-домик с массивными гирями-шишками. Из дверцы недовольно выглядывает заспанная кукушка, хрипло кашляет, отбывая вековую повинность.
- У нас осталось так мало времени, - огорчаюсь я.
- У нас впереди вечность, - ты нежно улыбаешься и проводишь кончиками пальцев по моему лицу. От их мягкого тепла по телу катится сладкая волна.
Снег начинает таять, и шуба горько плачет, роняя на пол крупные слезы, мех склеивается, и торчит, как иголки у ежика.
- Можно и совсем. Только, чур, я тебе помогу! - ты начинаешь расстегивать пуговицы.
- А сам будешь таять?
- Конечно, милая. В твоих руках.
Мы раскидываем шубы по лавке и придвигаем ее к печи, сушить насквозь промокшие вещи.
Солнышко наполняет избу ласковым теплом. В золотистых туннелях лучей резвятся пылинки, танцуя зажигательную джигу. На столе красуется, как примадонна на авансцене, глиняная миска с яблоками. Яблоки - летнее чудо - огромные, не помещаются в ладони. Круглые, слегка приплюснутые сверху. Лимонно-желтые, небрежно расписанные красными мазками - поцелуями жаркого солнца. Я беру яблоко в руки, вдыхаю медовый запах лета, - так пахнет счастье. Откусываю кусочек. Ммм... рот наполняется соком, капли бегут по пальцам. Сверху мягкое, сладкое, к сердцевине яблоко твердеет и становится упругим, кисловатым. Я и не замечаю, как оно исчезает.
Пока ты ешь, жмурясь от удовольствия, я стою у окна и смотрю на неподвижные тени деревьев. Покончив с яблоком, ты подходишь, обнимаешь, целуешь влажные волосы. Твои губы согрелись, их нежное тепло проникает в меня, окутывает приятным облаком. Сердце замирает в сладкой истоме, а ноги предательски слабеют. Ты подхватываешь меня, не давая опуститься на пол.
- Надеюсь, теперь ты меня не уронишь? - шепчу я.
- Обязательно уроню! - обещаешь ты и роняешь... на лежанку.
Мягкая и пушистая перина пружинит не хуже сугроба, но в отличие от снега, замерзнуть, погружаясь в ее глубины, сложно, тем более, когда рядом ты...
За печкой начал настраивать свою скрипочку сверчок, выбирая песенку попечальнее.
- Не отвлекайся, - шепчешь ты, расстегивая на мне блузку, и целуя открывающееся тело. Пуговка. Поцелуй. Пуговка... поцелуй... пуговка....
Я запускаю пальцы в твои волосы, вдыхаю твой запах. Он кружит голову, как сладкое вино. Твои руки скользят, оставляя обжигающую дорожку на коже, и вскоре мое тело наливается огнем.
- Так нечестно, - запинаясь, произношу я, - ты еще одет!
- Помоги мне раздеться, - выдыхаешь ты мне в губы.
Твои глаза близко-близко... я тону в них... сливаюсь с тобой... растворяюсь в нежности...
- Я люблю тебя ...
- Я не могу без тебя...
- Не плачь, милая...
- Я плачу? - совсем не чувствую как текут слезы.
- Плачешь, я уже весь мокрый, - ласково улыбаешься ты и целуешь мои глаза. - Сладкие!
- Не правда!
- Сладкие, как и ты...
Эти слова вызывают у меня новый поток слез, и я всхлипываю, уткнувшись в твое плечо.
- Не плачь, милая!
Ты нежно перебираешь мои волосы.
- Правду говорят, что слезы ведьмы приносят счастье?
- Не знаю, - я судорожно вздыхаю, - проверим.
Твои руки ласково скользят по телу, губы находят мои, потом начинают путешествие вниз - ты успокаиваешься меня самым ласковым и нежным способом, даришь свою любовь, и я жадно впитываю ее, стараясь запомнить каждое слово, вздох, движение. Твой сладостный стон раскалывает мое тело, и я задыхаюсь ответным восторгом...
Вредная кукушка снова выглядывает в дверцу часового домика, и, оглядевшись вокруг, злорадно возвещает о том, что наше время истекло.
Одеваемся, старательно пряча друг от друга глаза. Ты заботливо взъерошиваешь мех на моем капюшоне. Из ежовой шубки он снова превращается в пушистую сказку и мягким теплом окутывает лицо. Мы задерживаемся на пороге, огладываемся. Податливая перина все еще хранит очертания двух тел. Вздохнув, ты первым выходишь за дверь. Я, замешкавшись на миг, щелкаю переключателем у косяка, и, не оглядываясь, выхожу прочь, оставляя сверкающее стерильной чистотой помещение.
Мы идем по тропинке до середины поляны. Синицы встречают нас восторженным писком, как фанаты соскучившиеся по кумирам, уезжавшим на длительные гастроли. Солнце по-прежнему слепит глаза, вися в зените, как приколоченное.
Наш поцелуй горчит долгой разлукой. Я прижимаюсь к тебе и напоследок глубоко вдыхаю твой запах. Говорят, что память на запахи - самая прочная. Ты пахнешь осенними цветами - бархатцами. Они распускаются в конце лета и радуют глаз озорной рыжей шевелюрой до самых холодов. Если сорвать цветок и растеребить его, то на руках долго остается терпкий, горьковато-резкий, мускусный запах. Я обожаю этот запах. Когда бархатцы распустятся, я нарву огромный букет, и долгими часами буду казнить ни в чем не повинные цветы, чтобы снова и снова вспоминать тебя.
Ты уходишь по тропинке, не оглядываясь. Ты знаешь - я плачу. Я знаю - на твоих глазах слезы. Еловые лапы смыкаются у тебя за спиной как занавес, долго подрагивают, роняя снежную пыль, искрящуюся последним "прощай".
Я смотрю тебе вслед, и когда перестаю слышать скрип снега под твоими ногами, разворачиваюсь и ухожу в противоположную сторону. Синички замолкают и как зрители после неудачной премьеры беззвучно улетают прочь. Лес погружается в привычную тишину. Дохожу до избушки, заворачиваю за угол и через пару метров снег под ногами кончается: черная плоскость обрезает белое поле обсидиановым лезвием. Я осторожно ступаю на бездонную черноту. Лес за спиной, солнце в небе, избушка - все затягивается дымкой, становится все менее реальным, превращаясь в сказочное прошлое, яркое, драгоценное воспоминание.
Иду...
Чернота накатывает на меня, вливается в глаза, уши, нос, вязким туманом цепляется за ноги... хватает за руки, свиваясь в длинные щупальца... щупальца растут, твердеют, превращаются в стальные канаты... запутываюсь, как бабочка в паутине, и, не в силах сделать шаг, повисаю... тенета со стальным звоном вибрируют, натягиваются и резко дергают, раздирая меня на куски...
Я уже не я... сгусток боли...без мысли... без разума... вселенная, беременная Большим взрывом... тоннель, прорытый червем сомнения в мозгах идиота... песчинка, упавшая с кромки времени на часы вечности...
Я-не-я падаю в раскаленную добела трещину, сквозь которую вливается жидкое пламя, протуберанцами выжигающее мир черного безумия...
- Больно, черт побери! - слышу дрожащий голос, в котором с трудом узнаю свой.
- Побочные эффекты - экстероцепторы скачкообразно перестаиваются на восприятие окружающей среды, - голос добровольного учителя накатывает волнами, меняя тональность от комариного писка до утробного медвежьего рычания.
- Не надо читать мне лекции! - злюсь я, отгрызая кусочки воздуха.
Жива... Везет мне сегодня! Ребра болят, будто по ним промаршировало стадо слонов, руки-ноги трясутся, как у запойного алкоголика, на глаза давит весь десятикилометровый слой атмосферы, а сетчатка горит, обожженная атомным взрывом - на потолке мерцает тусклая лампа.
Оператор безукоризненно вежливо помогает мне выбраться из костюма, подает халат.
- Как прошло тестирование? - он позволяет себе проявить легкую заинтересованность.
- Нормально, - бросаю через плечо, драпируя свои телеса.
Честно говоря, мне неприятно смотреть ему в глаза. В принципе нагота меня не смущает, но... интересно, что он видел? Отчего-то я раньше не задумывалась, что выделывает мое тело во время работы с программой. Представляю, как я извивалась во время... хм... да ладно!.. Работа, как работа.
Тошнит, - как же мне хреново! - но я "держу лицо" перед техперсоналом и бодро, почти не шатаясь, бреду в душ.
На приведение себя в полную боевую готовность уходит минут двадцать - что-то мне совсем нехорошо: к горлу все время подкатывает горечь, а на душе так тоскливо, словно кошки нагадили. Сейчас бы выпить горячего кофе, с коньяком! Голова раскалывается. Но надо маршировать к шефу. Он всегда требует краткий устный доклад сразу после тест-драйва и полный развернутый отчет на следующий день. С трудом натягиваю одежду. Глубоко вздыхаю пару раз и, проглотив ненавистный комок, иду к начальнику.
В кабинете шеф - наконец-то! - предлагает мне кофе, правда без конька и деликатно молчит пару минут, позволяя мне собраться с мыслями:
- Реальность воссоздана практически без изъянов, - начинаю я долгожданный отчет, - полная иллюзия присутствия. Дизайн ландшафта впечатляет продуманностью. Зимние елки - великолепны. Физические параметры: плотность вещества - снега, воздуха, дерева, текстура материи, текучесть жидкости, температура окружающей среды, выдержаны на качественно высоком уровне и, на мой взгляд, соответствуют реальным. Только "небесная канцелярия" подкачала, солнце ведет себя абсолютно неправдоподобно, - висит на месте, а зимой, даже за час, оно должно значительно смещаться. Да тени от деревьев невероятно густые, неподвижные, как нарисованные, Эти ошибки снижают достоверность восприятия.
- А.... - шеф мнется, старательно отводя взгляд. - Гхм...а... другие... так сказать... физиологические ощущения, - он с трудом подбирает слова, по-прежнему избегая смотреть на меня.
- Экстероцепция соответствует параметрам реальной среды. Модальность тактильных, обонятельных, зрительных, слуховых ощущений на высоком уровне, Даже лучше, чем в реальности, - усмехаюсь я.
- Неужели? - он резко вскидывает голову, и наши глаза встречаются. Шеф неожиданно стремительно краснеет.
"Да он тоже наблюдал за мной во время тестирования!" - осеняет меня. Прочитав в моих глазах понимание, шеф краснеет еще больше, машет рукой, предлагая продолжить рассказ и сталкивает со столешницы подставку для карандашей. Пытаясь удержать ее, он задевает вазу с цветами, та опрокидывается на стоящие в рамочках фотографии, катится дальше, сметая все на своем пути и все это хозяйство с грохотом рушится на пол. По столешнице плоским осьминогом расползается лужа воды.
"Старый плут, - хихикаю я, ползая по полу в поисках раскатившихся ручек. - Он наблюдал за мной! Сеанс бесплатного стриптиза, точнее - душевного стриптиза. Надеюсь, увиденное его не разочаровало! В следующий раз буду продавать билеты".
- Хорошо, что ваза небьющаяся, - вслух говорю я, водружая на стол фотографию жены шефа.
- Хорошо, - машинально кивает он.
Внезапная физзарядка помогает ему прийти в себя.
- Общее впечатление, - шеф натягивает на лицо начальственную маску и говорит строгим, сухим тоном.
Задумываюсь:
- Я почти поверила.
- Недостатки?
- Ужасающее возвращение. Зубодробительная боль. Меня до сих пор тошнит, как будто все тело пропустили через мясорубку, - я вытягиваю вперед руку, и демонстрирую дрожащие пальцы. - Если этот недочет не будет исправлен, - наш продукт никто не купит.
- Так, стало быть? - шеф задумчиво пожевал губами. - Что ж будем исправлять.
Я с преувеличенным вниманием рассматриваю трясущиеся конечности.
- Премиальные после запуска продукта в серийное производство.
Я кривлюсь, как будто у меня внезапно заныл лет десять назад вырванный зуб. Значит, предстоит отладочное тестирование.
- Когда я увижу полный доклад?
- Завтра, - помолчав, добавляю, - я могу идти?
Начальство благосклонно кивает.
- Иди, отдыхай.
Около двери оборачиваюсь, слова застревают в горле: шеф хмуро рассматривает фотографию жены - лучшего инженера-испытателя нашей фирмы. Ушла в ирреальность. Возвращаться не собирается. В кулуарах ходят слухи, что живет там с любовником. Теперь каждого сотрудника снабжают устройством автоматического возврата. Хочешь, не хочешь, а вышвыривает из любого эдема в наш грешный мир. А вот где сие устройство таится и как оно выглядит - не знаю. Одним из условий контракта - безоговорочное согласие на внедрение катапульты, каковое и делают под общим наркозом, дабы не было искушения ликвидировать оное и дать деру в райские кущи. Рай... Девиз фирмы:"Мы запрограммируем любое счастье!" Они делают "счастье", а кто платит за фарт массового потребителя? Славка, мой друган, "невозвращенец" - инсульт. Генка: пожизненная пенсия, благоустроенная квартира с мягкими стенами и никаких проблем - какие проблемы у растений? Маринка, жена шефа, возлежит в хрустальном "гробу" в подземелье за семью дверями, за десятью замками - ремейк спящей красавицы, только принца в обозримом будущем не наблюдается. Галка, Сашка, Мила, Женя, Колька... Да этих "гробов" там видимо-невидимо! Ко мне же фортуна благосклонна. До поры до времени...
Выхожу на улицу. Закуриваю. Холодно-то как! Стылый ветер бьет в спину, лезет за шиворот ледяными пальцами, пронизывает пальто, гоняя мурашек по коже. Под ногами хлюпает снежная жижа вперемежку с грязью. Взвесь тумана и воды, плотной колючей вуалью висит в воздухе - морось визитная карточка наших зим. Низкие чернобрюхие тучи оккупировали небо, не позволяя солнцу глянуть на серый город. Настроение мгновенно портится, - ненавижу зиму в этом городе, хотя живу здесь с рождения. Сколько живу - столько и ненавижу. Впрочем, и другие времена года тоже.
Догоревшая до фильтра сигарета обжигает руку, возвращая в реальность. На город ползут сизые сумерки.
- Я хочу к тебе! - кричу я в никуда, пугая проходящего прохожего.
Тот смотрит на меня глазами испуганного кролика и проворно рысит мимо, приняв за сумасшедшую, а может и за обкурившуюся наркоманку. "Совсем сдурела! - говорю себе. - Домой... домой... отдыхать! - отбрасываю окурок, прячу руки в карманы, съеживаюсь, пытаясь удержать тепло. - Эх, знать бы, где эта чертова катапульта".
В вязком мареве, кутающем город, растворяется маленькая сутулая фигурка, устало бредущая к остановке.
- Я тоже хочу к тебе, - шепчешь ты, провожая ее взглядом и, оглядевшись, - не смотрит ли кто, и украдкой проводишь рукой по монитору.