Аннотация: Обыкновенная трагедия офицера Советской армии. Рассказ получил литературную премию в Германии в 1992. Издан на немецком языке. В России не издавался.
ПАРАД
В Москве майор Галсан Намжилов впервые оказался в 1982 году. Да что Москва, кроме родной Бурятии, военного училища в небольшом го-родке на Урале да закрытого ядерного полигона в Казахстане он нигде толком и не был. Столица поразила Галсана многолюдством, необъятностью и какой-то клокочущей внутренней сума-тохой, отчего глаза разбегались и голова шла кругом. А тут еще в военно-политической академии, где он проходил учебу, сообщили, что все слушатели будут участвовать в параде на Красной площади в день годовщины Революции. Такие парады Галсан видел только по телевизору и думал, что участвуют в них лишь особо избранные, а о том, что самому доведется маршировать перед трибуной мавзолея Ленина на виду у всей страны, не мог и помыслить. И все бы складывалось хорошо, но непонятная хворь, до этого лишь изредка лениво теребившая его, неожиданно проснулась и пос-тоянно напоминала о себе тупой ноющей болью, заглушавшей праздничное возбуждение от перемен и ожиданий, свалив-шихся на Галсана.
В академии Галсан старательно овладевал глубинами марксизма-ленинизма и назубок знал о всех преимуществах социализма перед загнивающим миром капитала, и в первую очередь, о бесплатном медицинском обслуживании. Он заглянул в одну поликлинику, дру-гую, но получил от ворот поворот. Везде требовалась московская прописка. В медпункте академии врач в потасканном халате, накинутом на видавшую виды майку, быстро изучил худое тело Галсана, прописал анальгин и, со словами: "Поменьше по девкам ходи, джигит ", выпроводил за дверь.
Надо терпеть, успокаивал себя Галсан, но по ночам болезнь терзала нещадно, и он поскуливал как раненное животное. Кто-то посоветовал ему обратиться в хозрасчетную поликлинику, где за небольшие деньги принимали профессора да прочие ученые.
Галсан ухватился за эту идею и после занятий приковылял в поликлинику. Там выяснилось, что надо приходить раньше. На следующий день утром он вновь был в поликлинике, выстоял небольшую очередь, но ког-да подошел к окошку регистратуры, холеная медсестра, лениво оглядев его, сунула в рот кусок шоколадки и безразлично сказала, что запись на прием окончена. Галсану стало дико обидно: и занятия пропустил, и здесь ничего не добился.
Немного отойдя от поликлиники, он решил вновь вернуться, чтобы узнать, можно ли записаться на завтра. У окошка было по деловому оживленно, люди протягивали медсестре документы, а та спокойно выдавала талончики на посещение врача. Галсан опешил, но потом заметил, что каждый в документы еще и деньги вклады-вает. Он сделал то же самое, медсестра холодно улыбнулась и выдала талончик.
Принимал его профессор Корневский, солидный седовласый мужчина в больших роговых очках. Он внимательно осмотрел Галсана, затем ободряюще улыбнулся и спросил, откуда он родом, в каких условиях жил, чем приходилось болеть. Корневский просил рассказывать не спеша, с самого детства. Галсан, измотанный в последние дни приступами непонятной боли и усиленной маршировкой, начавшейся за два месяца до парада, как-то разом успокоился. По мере того как он, преодолевая стеснительность, рассказывал о своей жизни, к нему приходила уверенность в том, что все будет хорошо.
Когда Галсану исполнилось пять лет, он впервые услышал непонятные пугающие слова: дизентерия и эпидемия. Мать с причитаниями и плачем долго молилась главному бурхану, а сдержанный отец тоже о чем-то просил покровителя охотников Николку-чудотворца. Но не услышал бурхан их просьбы. Первым слег отец, затем все остальные. Отец и старший брат так больше и не встали. Старик-шаман, наведавшийся после их смерти, долго смотрел на Галсана, а потом прошипел: "Хочешь выжить - ешь черемуху вместе с косточками, много ешь".
С того дня стал Галсан бродить по окрестностям в поисках черемухи. Ягод было мало, и находил он и каким-то внутрен-ним звериным чутьем, заглушавшим все остальные чувства. Словно заболевшая собака, которая, выбиваясь из сил, ищет ей одной известную траву, он в полузабытьи брел по сучьям и камням, сбивая в кровь босые ноги, лез через колючие дебри, раздирая одежду, падал, набивая кровавые синяки, и находил желанные ягоды. Хищно обгладывал черные горошины, на время забивался и тащился дальше.
Вскоре ему стало лучше, но, избавившись от одного недуга, он стал неизмеримо больше терзаться другим. Его одолел сильнейший запор. Ничто не помогало, и он от отчаянья сел в речку, подста-вил мальчишеский зад быстрому течению и, корчась от боли, коче-нея от холода, выковыривал несколько часов черемуховые косточки, пока не наступило облегчение.
Из школьных лет Галсану запомнился лозунг о том, что каждый пи-онер должен ловить на колхозных полях сусликов, спасая урожай. Мальчишки радостно соревновались в ловкости и изобретательнос-ти, выслеживая и ловя юрких грызунов. Однажды Галсан неудачно схва-тил суслика, и тот расцарапал ему руку от локтя до кисти. Через некоторое время рана загноилась, рука сильно вспухла, и каждое движение ею причиняло боль. Начался жар, рука чернела, и Галсана отвезли на станцию в фельдшерский пункт за тридцать километров от дома.
Дальнейшее он помнил обрывочно. Помнил, как очнулся в темном сыром подвале с маленьким окошком, куда его отволокли как безнадежно больного; помнил, как дотронулся до своей огромной руки, казавшейся черным толстым бревном, как из неё брызнул гной, по-падавший в лицо и затекавший в пересохший рот; помнил, как кто-то, причитая, вытаскивал его, из зловонной лужи; помнил, как с перебин-тованной рукой и баночкой мази возвращался пешком домой, уснул в лесу, а ночью, то ли во сне, то ли наяву, к нему подходил медведь и лизал в лицо горячим шершавым языком.
Еще ему вспомнилось, как он на первую курсантскую стипендию купил килограмм шоколадных конфет и сразу же их съел. Это было воплощением сладкой мечты из обделенного детства. Галсан просто не знал, что конфеты не едят как картошку, и несколько дней его выворачи-вало при одном воспоминании о них.
О нынешней своей службе Галсан умолчал. Во-первых, секретность - есть секретность, а во-вторых, и жаловаться не на что. Вот только недавно, во время авральной уборки территории полигона после неудачного испытания его сильно тошнило, появилось неприятное жжение в горле и на теле, а голова была как хмельная. Накануне, правда, звездочку обмывали у приятеля. Было с чего башке трещать, что про это рассказывать.
Корневский выслушал Галсана внимательно и предложил прийти завтра на прием в медицинский институт, где есть самое современное оборудование. Хотя Галсан и не полу-чил никаких лекарств, он от столь участливого обхождения профес-сора, почувствовал себя явно лучше, и по пути в общежитие твердил как молитву: "Все будет хорошо, все будет хорошо..."
На следующий день он после строевой подготовки к параду, ко-торую никак нельзя было пропустить, пришел в указанный институт. У дверей профессорского кабинета томилась длинная очередь надломленных фигур с тусклыми пустыми глазами. Галсан проси-дел в этой очереди весь день. Вечером профессор Корневский за-метил его:
- Что же вы? Я вас ждал, - дружески обратился он к Галсану и, перехватив смущенный взгляд в направлении очере-ди, сказал: - Полноте, не обращайте внимания, завтра же подго-товьтесь и заходите ко мне.
"Скорее бы наступило завтра, - думал Галсан. - Завтра я, прикрыв глаза, пройду мимо этой ужасной очереди, и меня будет лечить самый умный, самый добрый врач. Он мне поможет'.
Но на следующий день в кабинете сидел совсем другой чело-век. Вернее это был тот же профессор Корневский, но в его взгля-де, голосе, манере держаться, не было ни капли той доброты, так поразившей Галсана накануне.
- С чем пришел? - спросил профессор.
- Я? Как же ... вы помните ...
- Я помню, - прервал Галсана Корневский. - Вы с чем пришли?
- Я вам рассказывал, я болею ...
- Сюда здоровые не ходят, - зло улыбнулся Корневский. - Что принес?
Галсан ничего не понимал. Он словно рыба, выброшенная на берег, беспомощно раскрывал рот, пытаясь, что-то произнести. Твердая рука молодого ассистента выставляла его за дверь, а вежливый голос поучал, что за все в жизни надо платить.
Уже днем. Галсан почувствовал нарастание какой-то разрушаю-щей силы, а ночью на него обрушился острый приступ болез-ни. Соседи по общежитию вызвали 'Скорую помощь'. Галсану сделали несколько уколов, и предложили отвезти в больницу. Но он категорически отказался. Очень уж хотелось участвовать в параде. Тогда врач 'Скорой' посоветовал обратиться в ин-ститут, где работал Корневский.
К утру болезнь отступила. Галсан вместе с другими офицерами отправился на очередную подготовку к параду.
Предстоящий парад стал для Галсана чем-то священным, он гордился своим участием в нем, написал об этом всем родственникам и, несмотря на плохое самочувствие, выкладывался полностью на каж-дой тренировке. Он боялся, что болезнь заметят и его отстра-нят от парада. Лечение в больнице из-за этого отпадало само со-бой, а чтобы обратиться к кому-то еще кроме Корневского, не оставалось ни сил, ни желания.
И Галсан после изнурительной шагистики, забросив теорети-ческие занятия в академии, ехал в институт Корневского. Он пробивался в кабинет, но Корневский его больше не узна-вал, а строгие ассистенты дальше порога не пускали.
Галсан уже знал, что профессору надо было дать деньги при первой же встрече. Лишь тогда можно было рассчитывать на помощь. Однажды Галсан прорвался в кабинет к Корневскому, почти под-бежал к нему и, роняя на пол купюры, на коленях соби-рая их, стал говорить о том, что ему надо продержаться еще две недели, надо быть на ногах, ему нельзя в больницу, и умолял помочь. Корневский крутил на столе авторучку и безразлично смотрел на копошащегося человека. Когда у отчаявшегося Галсана выступи-ли слезы, профессор согласился.
С тех пор Галсан регулярно принимал какое-то темное лекарство и трижды в день заходил в поликлинику, где ему каждый раз делали по два болезненных укола. Весь этот период слился для него в сплошное темное пятно, просветами в котором были репетиции парада.
Репетиции теперь проходили поздно вечером непосредственно на Крас-ной площади. Галсан шел в последнем ряду в колоне и видел, как товарищи, четко печатая шаг, монолитно и неудержимо движутся вперед, словно нечто единое и всесильное. А перед ними и сзади них шли такие же колоны, и стук подкованных сапог о брусчатку звучал дивной музыкой в солдатской душе Галсана. Чувство сопри-частности к этому огромному живому организму рождало в Галсане забытый мальчишеский восторг, отодвигая на некоторое время не утихавшую хворь и черпая из хилого тела потаенные запасы энергии и силы.
Но запасов этих оставалось все меньше и меньше. Красная площадь с каждым разом казалась ему все длиннее и длин-нее, и, одолев ее, он разом обмякал, будто из него вынимали внутренний скрепляющий тело стержень.
В эти дни ему часто приходилось заходить в одну и ту же аптеку за новой порцией лекарства. Молоденькая фармацевт каждый раз как-то странно смотрела на него и однажды спросила:
- Вы один принимаете это лекарство?
Галсан кивнул. Она замялась, покраснела и тихо проговорила:
- Может я мало понимаю, к тому же у вас рецепт... Но, знаете, это очень сильнодействующее лекарство. Оно дает сильный побоч-ный эффект на сердце, и принимать его в таких дозах...
Она потупилась и замялась. Галсан неопределенно пошевелил пальцами, как бы что-то объясняя, выдавил на лице сквер-ное подобие улыбки, взял лекарство и молча вышел.
Он уже давно старался не прислушиваться к своему организму, не замечать нарастающего разлада, а постоянную боль глушил все большими дозами лекарства и уколами. Его планы не простирались далее дня Революции. Только бы, достойно пройти во время парада, а потом... Какая разница, что будет потом?
Седьмого ноября подморозило. Мелкие лужицы застеклились льдом, ветер яростно швырял редкие снежинки. Офицеры в парадной форме с раннего утра стояли на подступах к Красной площади, ожидая назначенного часа. Из-за этого Галсан не смог зайти на уколы. Холод высасывал из него последние силы, исхудавшее тело заполняла нарастающая ничем не сдерживаемая боль. Галсан уже не мог сосредоточиться, плохо воспринимал окру-жающее и порой забывал, где он находится. Когда все двинулись, и он понял, что должен идти, Галсан последними остатками воли подтолкнул непослушное тело вперед, но ноги сделали лишь несколько неуверенных ша-гов.
Майора Галсана Намжилова выволокли под руки из строя. На парадном кителе растерянно бряцали медали. Круглая голова генерала в папахе оскаленным ртом извергала ругательства. Генеральские челюсти двигались так близко, что, казалось, вот-вот укусят. Но это совсем не пугало. Галсан уже сам, заглушая дикую внутреннюю боль, впился зубами в свою ладонь. Теплая густая кровь заполняла рот. И еще почему-то очень быстро темнело, и столь же быстро удалялся гром военных оркестров.
В последний момент тело майора тряхнула судорога, как привычный толчок от подземного взрыва на полигоне.
![Издание на немецком []](/img/b/baksheew_s_p/parad/parad.jpg)