Баландина Татьяна Анатольевна : другие произведения.

Два портрета

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Татьяна Баландина
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Два портрета
  
   ПОВЕСТЬ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В год тысяча трёхсот двадцать седьмой,
   В апреле, в первый час шестого дня,
   Вошёл я в лабиринт, где нет исхода.
   Ф. Петрарка.
  
  - Молодой человек!.. Молодой человек!
  Иван вздрогнул и оглянулся. Рядом с ним стоял старик в синей спецодежде, держа в руках толстый нако-
  нечник резинового шланга.
   - Вы бы отошли, молодой человек, - негромко повторил он. — Мне клумбу поливать надо.
   Только теперь Иван заметил, что неподвижно стоит перед затейливо изогнутой пёстрой клумбой.
  Медленно приходя в себя, словно выныривая из тёмного омута, Иван неизвестно зачем попытался рас-
  смотреть цветы, растущие на клумбе. Сделать ему этого не удалось: в глазах колыхалось бесформенное яркое пятно, и разложить его на отдельные предметы утомлённому сознанию было не под силу.
   Взгляд Ивана вдруг наткнулся на спокойное ожидание в глазах садовника, о котором он почти уже
  забыл. Смутившись, Иван торопливо извинился перед стариком и быстро зашагал по скверу.
   . . . В подъезде, как всегда, было темно, и прежде чем подняться по лестнице, Иван постоял немного, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. Он медленно преодолевал высокие стёртые ступени, которых -
  так ему казалось теперь - было слишком много на пути к квартире. Каждый шаг вверх давался непривычно
  трудно, сердце колотилось всё быстрее, и когда Иван наконец дотянулся до кнопки звонка, оно металось в
  груди из стороны в сторону, ударяясь о рёбра.
   Тишина за дверью удивила его. Иван не сразу вспомнил, что Катя вчера уехала в дом отдыха. Прокли-
  ная свою забывчивость, он стал искать в карманах ключи.
   Ключи были его злым роком: они неведомо куда исчезали из карманов, гнулись, ломались, их прихо-
  дилось долго искать в тот момент, когда времени совсем не оставалось. . .
   На сей раз ключи нашлись сравнительно быстро. Сердце заметалось ещё сильнее. Оно сжималось,
  твердело, всё больнее ударялось о рёбра, грозя проломить их совсем.
   Ивану вдруг вспомнились круглые камни-голыши на коктебельском берегу, где в позапрошлом году они отдыхали с Катей, и где сейчас, возможно, она уже была. Ему отчётливо представилась пенистая зеле-
  новатая волна, омывающая груду камней у кромки моря, среди которых было и его сжатое, затвердевшее
  сердце. Он услышал чей-то смех - понял - Кати, увидел её мокрые загорелые руки, выбравшие из кучи
  один-единственный камень - его сердце, и почувствовал, что тяжесть постепенно отошла, расцепила свои
  каменные объятия. Сердце уже не металось в грудной клетке, а медленно успокаивалось, входя в обычный
  ритм.
   Иван отпер дверь, постоял на пороге, представив себе тоскливую тишину квартиры, и, коротко вздох-
  нув, вошёл. Он огляделся вокруг, снова с горечью отметив про себя, что с отъездом Кати что-то неуловимо изменилось в комнате, что-то исчезло, растаяло, как туманная дымка. И он ещё раз подивился поразитель-
  ной способности женщин уносить с собой то Неведомое, без защиты которого в доме поселяются неуют,
  гнетущая тишина и неукротимая тоска.
   Взгляд его остановился на неоконченной картине, прикрытой листом газеты месячной давности. Да,
  уже месяц он не подходил к ней. Иван медленно снял обёртку с холста и вгляделся в брошенный эскиз. На
  губах его появилась горькая усмешка : сегодня Иван, как никогда раньше, с особой силой ощущал жалкую
  никчемность своей работы.
   На холсте был изображён “космический пейзаж”, как называли друзья Ивана такие эскизы. Но не
  ощущалось в нём ни захватывающей глубины космоса, ни таинственного мерцания звёзд, ни леденящего
  холода Вселенной. Всё было ярко, скучно и мертво.
   Иван со злостью прикрыл холст газетой и, опустошённый, сел на диван. Ничего не хотелось делать:
  ни есть, ни спать, ни работать. Последнее время он с отвращением смотрел на кисти, запах масляных кра-сок вызывал у него непривычную головную боль. Иван тщетно пытался выдумать сюжет для своей карти-
  ны. Он часами бродил по цветущему городу, вглядываясь в лица, фигуры, здания, машины. Или, как вот сегодня, в цветочную клумбу. Но всё было напрасно.
   Иван стал плохо спать ночами, наливаясь вечером крепким кофе до звона в ушах. Вынужденное
  творческое безделье до предела тяготило его, но никакого выхода из этого положения он не видел : тема
  старательно обходила его стороной.
   Иван сцепил руки на затылке и откинулся на спинку дивана, закрыв глаза.
   . . . Его разбудила длинная трель дверного звонка. Машинально взглянув на часы, Иван с удивлением
  отметил, что проспал почти три часа. На ходу пытаясь пригладить непослушные волосы, он пошёл откры-
  вать. В тёмную прихожую ввалился крупный парень в чёрной кожаной куртке. Он с размаху стиснул Ивана
  в своих медвежьих объятиях и потащил его к свету:
   - А ну, поворотись, сынку! - загремел густой, редкой красоты и силы бас гостя. - Что, не узнал старо-
  го друга, чертяка?!
   Ошеломлённый Иван не верил своим глазам.
   - Алёшка . . . - едва вымолвил он. - Алёшка! Да ты откуда свалился?!
   - Это ты точно сказал! - опять забасил Алексей. - Свалился я с небес, как и полагается ангелу-спа-
  сителю.
  - От чего же спасать будешь? - невольно улыбнулся Иван.
  - А от чего хочешь, - Алексей увлёк друга в комнату. - От жёлтой лихорадки, от бледной немочи,
  от семи бед!
  - От немочи - это в самый раз, - пробормотал Иван почти про себя, однако Алексей услышал и на
  полном ходу остановился посреди комнаты, внимательно вглядываясь в лицо приятеля.
   - Да ты не болен ли, Ваня? Поначалу не заметил, а сейчас вот вижу - прямо лица на тебе нет. Лето
  на дворе, а ты бледный, будто только что из подземелья вылез. Заболел, что ли?
   Иван вдруг почувствовал, что его охватывает приступ истерического смеха. Лицо его исказилось в
  странной гримасе, однако каким-то сверхъестественным усилием он сумел сдержать себя и лишь глупо
  хихикнул к полному недоумению Алексея.
   - Заболел, - выдавил из себя Иван и прокашлялся. — Заболел - это ты верно заметил. У меня , Алёшка, творческая немочь. От того, видно, и побледнел.
   Алексей минутку подумал, пытаясь вникнуть в странные Ивановы слова, потом огляделся и, заме-
  тив в углу мольберт, подошёл к нему. Откинув газету, Алексей с любопытством всмотрелся в полотно.
   - Объясни-ка, Ванька, что это у тебя? - каким-то чужим, похолодевшим вдруг голосом потребовал
  он.
  - "Космический пейзаж" , - криво усмехнулся Иван.
  - Пейзаж, значит, - как бы про себя сказал Алексей. - Вот оно что. . .
  Он отошёл от холста метра на три и опять всмотрелся.
   - Нет, - покачал головой Алексей. - Не вижу я здесь пейзажа: ни космического, ни земного. У тебя
  получилась средней руки иллюстрация к школьному учебнику астрономии, только и всего. А пейзажа, - он
  немного помолчал, - а пейзажа я, друг Ваня, хоть ты меня убей, не вижу.
   - Я его и сам не вижу, - с тихой злостью буркнул Иван. Он до хруста сжал пальцы и, тяжело ступая,
  прошёлся по комнате. Отвернувшись к окну, через силу выговорил:
   - Не идут у меня дела последний год. Всё не то получается. А если уж честно - совсем ничего не по-
  лучается. Всё из рук валится. Поверишь ли, - Иван горько усмехнулся, - от запаха красок голова болеть
  стала. И тему вот взял отвлечённую, - он кивнул на холст. - Думал, вырвусь из своего заколдованного кру-
  га. . . Да не тут-то было. Вот так и мечусь из стороны в сторону, как неприкаянный.
  - Да. . . - неопределённо протянул Алексей. - Невесёлая у тебя жизнь, оказывается.
  - Весёлого мало, - хмуро согласился Иван. - Стоило столько лет холсты марать, чтобы в конце кон-
  цов убедиться в своей бездарности! Бросить, что ли, всё?..
   - Погоди отходную петь, - остановил его Алексей.- Со многими такое бывает. И я как-то, помню, полгода не работал, краски, кисти, холсты в ящик упаковал и велел матери выбросить. Сам-то не смог бы. .
  - Выбросила? - с любопытством спросил Иван.
  - Не-е-ет! - засмеялся Алексей. - Мать меня знает. Через месяц я себя поедом есть начал, вот как
  ты - с лица спал. А как терпение кончилось - собрался всё заново покупать. В тот самый день мать за зав-
  траком как ни в чём не бывало меня спрашивает: " И когда, Алёшка, ты только свой ящик проклятущий за-
  берёшь? Каждый день об него запинаюсь, полкомнаты занял! Под стол, что ли, его приспособить?"
   Иван засмеялся, а друг его тем временем продолжал:
   - Меня, Ванька, из-за стола как ветром сдуло, чуть чаем не подавился. Не поверишь - ящик со всем своим добром едва ли к сердцу не прижал, как любимую девушку. И тут как прорвало - засел дома безвыездно, на телефонные звонки не отвечал, ел, как лошадь, стоя, да и спал почти так же. Сам понимал, что надо бы взять себя в руки - ничего никуда не убежит, но остановиться не мог. Раз до такого состояния дошёл - руки дрожат, в глазах - радужный туман, и голова от боли раскалывается. . . - Алексей выразительно постучал себя пальцем по лбу. - Спятил бы, в общем, совсем, если бы не одно спасительное обстоятельство. . .
  - Краски кончились, - предположил Иван.
  - Точно,- засмеялся Алексей. - И не только краски, всё извёл. Вот тогда-то я и очнулся. Глянул на
  творения рук своих и глазам не поверил: столько раньше я за год писал. Откуда что взялось - в том числе и
  темы - не помню. Я всё это писал в каком-то бреду, иначе и не скажешь. Сейчас вот на выставку свою при-
  ехал, а стараюсь там не появляться. Стыдно, ей-богу, перед людьми: восхищаются, спрашивают - что да
  почему, а мне и сказать нечего, словно я эти картины украл. . . Никаких, понимаешь, приятных воспомина-
  ний о творческом процессе - одна головная боль да чёрт знает какие мысли.
   - Какие? - с улыбкой поинтересовался Иван.
  Алексей с непривычным для него смущением покачал головой:
   - Я, Ванька, боялся, что с ума сошёл - ведь в самом деле остановиться не мог! И в мозгу всё это вре-
  мя сидела только одна мысль: надо мазню свою спрятать, а то, не дай Бог, кто увидит - сразу ведь поймут,
  что сумасшедший. Я же ни на что умное в тот момент не был способен, даже собственную писанину оце-нить не мог. Только выдавал холст за холстом, как заводная машинка, и всё. Бог наказал, должно быть, за
  отступничество, - полушутя закончил Алексей. - И тебя, Ванька, накажет, если бросить надумаешь.
   - Если бы! - скептически махнул рукой Иван. - Я для Бога персона незначительная. За одно, другое,
  третье хватаюсь - и ничего не выходит. Уж кажется - не то, что мастерство, - душу саму вдохнул, а всё равно мазня получается. Не дал мне Бог таланта, видно.
   - Зря ты на Бога пеняешь, - сказал Алексей. - Ты ведь не только себя как художника этим неверием
  уничтожаешь, ты ведь и труды учителя своего, который в тебя действительно душу вдохнул, на нет сво-
  дишь. Помнишь ещё Дмитрия Юльевича, а, шалопай?
   - Дмитрий Юльевич. . . - потрясённо прошептал Иван. - Дмитрий Юльевич. . . А ведь и в самом деле
  я о нём забыл!.. Помнишь, Алёшка, как он нас с тобой гонял?
   - Ну, ещё бы! - тепло улыбнулся Алексей. - Уж ругаться Дмитрий Юльевич умел. У меня и сейчас
  его голос в мозгу нет-нет да и всплывёт.
   Он встал и, заложив руки за спину, вдруг заговорил тихим баритоном:
   - При хорошей композиции, друзья мои, из картины вершка убрать нельзя. И внести ничего нельзя.
  А у вас, Летягин, хоть две фигуры убери, хоть три новых напиши - никакой разницы. А вы, Богданов, со-
  вершенно напрасно улыбаетесь. У вас дела не лучше: видел я на днях ваш новый шедевр. Девушки им вос-
  хищаются, однако я до тех пор запрещаю вам показываться ко мне в мастерскую, пока вы не поймёте свою
  чудовищную ошибку. Да, чудовищную!
   Иван впервые за этот вечер от души рассмеялся. Глаза его оживились, а горькие складки у рта раз-
  гладились.
  - Да, счастливые времена были! - задумчиво произнёс он.
  - Счастливые. . . - со вздохом согласился Алексей. Он вдруг вскинул голову, словно пронзённый
  какой-то мыслью:
  - А что, Ванька, не съездить ли тебе к Дмитрию Юльевичу?
  - С ума сошёл! - испугался Иван. - Как я ему сейчас на глаза покажусь? Что скажу? Чем обрадую?
  Да и не до меня ему, наверное. . .
   - Дмитрий Юльевич уже не преподаёт в институте, - заметил Алексей. - Болеет он в последнее вре-
  мя часто. А живёт далеко - в деревушке какой-то, в Сибири.
  - В Сибири? - удивился Иван. - Как его туда занесло?
  - Да толком неизвестно, - пожал плечами Алексей. - Кто говорит - климат сибирский ему на поль-
  зу, кто - что суета городская , мол, наскучила нашему профессору. Да и важно ли это? Главное - он рад
  тебе будет, да и ты хандру свою развеешь.
   - Уж и не знаю, - растерялся Иван.
  Алексей встал с дивана и протянул другу руку:
   - Поезжай, поезжай, Ванька. Это тебе сейчас нужнее всего. А мне пора. Я ведь сюда не вольным орлом прилетел, время поджимает.
   Они крепко обнялись. Уже с порога Алексей сказал:
   - Дмитрию Юльевичу кланяйся от меня. Мы его всегда помнить будем. Так и передай.
  Иван только кивал в ответ, не в силах говорить. Он вернулся в ставшую тихой и пустынной комнату, сел
  на диван и сложил руки на коленях, словно примерный школьник перед строгим учителем. Иван задумчи-
  во смотрел на эти руки - руки художника, измотавшиеся от долгого бездействия, истосковавшиеся по про-
  хладным тюбикам красок и тёплому дереву кисти. Руки художника, которым дано было творить чудеса,
  сами сейчас нуждались в чуде.
  
  * * *
   Поезд в последний раз дёрнулся и остановился. Иван с любопытством посмотрел в окно: в лёгких
  синеватых сумерках он различил одноэтажное неприметное здание вокзальчика и крупное название стан-
  ции.
  - Ваша остановка? - повернулась к Ивану худенькая, живая старушка, соседка по купе.
  - Моя, - ответил он, стаскивая с верхней полки свой чемодан.
  - К родным едете? - не унималась любопытная бабуля.
  - К родным, - односложно ответил Иван, направляясь к выходу.
  - Ну и хорошо, что к родным. К родным-то всегда лучше ездить!..
  Иван спрыгнул на перрон и осмотрелся. Маленький вокзал приветливо сиял высокими окнами. Вдоль
  перрона бродило несколько человек в ожидании поезда.
   Подняв свой чемодан, Иван пошёл к остановке автобуса. Здесь уже стояли люди. Оглядев всех, Иван отме-
  тил про себя невысокого худощавого мужичка, который покуривал в сторонке, прислонившись к столбу.
   - Не подскажете ли, как до Раздольного доехать? - спросил Иван.
  Мужичок вынул папиросу изо рта и охотно объяснил:
   - До Раздольного всего час езды на попутке. Да и автобус туда ходит. Вот только расписания его я не знаю. Вы вон там гляньте, - и он кивнул на смутно белевшую в сумерках доску объявлений на привокзаль-
  ной стене.
   Иван долго разбирал полурасплывшиеся от дождя буквы и в конце концов выяснил, что последний автобус вот-вот должен подойти.
   - "Успел , - облегчённо подумал Иван. - А то бы пришлось ночь на вокзале коротать".
  Автобус подкатил через четверть часа. Народу в нем было мало, и Иван ехал в полупустом салоне. Чувст-
  вуя естественную дорожную усталость, он с наслаждением закрыл глаза и задремал. . .
   . . . Ему показалось, что прошло всего несколько минут пути, а автобус вдруг перестал подпрыгивать
  на ухабах и остановился. Наскоро протерев глаза, Иван схватил свой чемодан и выскочил на улицу.
   Острая вечерняя прохлада пронзила его, и он поёжился в своей летней куртке, подумав, что слишком легко оделся.
   Осмотревшись, Иван прочитал название улицы - Профсоюзная. А Дмитрий Юльевич жил на Красно-
  армейской. Найти нужную улицу не составляло труда, так как в Раздольном их было всего две.
   Дом Дмитрия Юльевича Иван отыскал почти на окраине. Маленький, с двумя окнами, он заметно отличался от других домов - высоких, крепких, добротных.
   Иван нерешительно остановился перед калиткой. Сердце от волнения громко бухало, и Иван постоял
  несколько минут, чтобы успокоиться. Потом он медленно подошёл к окнам: сквозь закрытые ставни струи-
  лась полоса мягкого света. Пересилив себя, Иван поднял руку и постучал.
   Через несколько минут он услышал, как звякнула щеколда, и увидел знакомый силуэт профессора
  на крыльце.
   - Кто там? Входите, у меня собак нет, - этот до боли знакомый голос Иван различил бы и среди со-
  тен других голосов. Наклонив голову, он распахнул калитку и вошёл во двор.
   Дмитрий Юльевич пристально вглядывался в него, не узнавая, и тогда Иван дрожащим от волнения голосом произнёс:
   - Здравствуйте, Дмитрий Юльевич!
  И совсем уж глупо добавил:
   - Вот я и приехал. . .
  Профессор неуверенно спустился с крыльца, сделал два шага и вдруг охнул, схватившись за сердце:
   - Летягин?! Иван!..
  Иван бросил свой чемодан прямо в траву и крепко обнял учителя.
   - Вот я и приехал, Дмитрий Юльевич, - опять сказал он, злясь на себя за то, что не может отыскать простых и сердечных слов.
  - Ваня, дорогой мой, да как же так, откуда? - растроганно повторял профессор.
  - Приехал вот сегодня. . . Потянуло. . . Просто потянуло - а больше и сказать нечего. . .
  - Ну, ну, спасибо, голубчик. Я ведь, признаюсь, как на духу, и не чаял никого из вас больше уви-
  деть. . .
  Дмитрий Юльевич вдруг спохватился:
   - Что же я тебя держу на ветру таком? Пойдём, пойдём - а то ведь здесь климат строгий, шутки у
  него не в почёте. недолго и простудиться, знаешь.
  Профессор скорым шагом поднялся по ступенькам и открыл дверь, заботливо предупреждая гостя:
   - Вот здесь, Ваня, ведро с водой стоит, так ты не споткнись. Направо, направо, за мной иди.
  Они вошли в тёплую, освещённую мягким светом торшера комнату.
   - Проходи сюда, Ваня. А я чай поставлю. В здешних краях чай - самое необходимое для человека с дороги: и согреет, и освежит.
   Иван с любопытством осмотрелся. Одну стену целиком занимали массивные книжные полки, пест-
  ревшие разноцветными корешками. У противоположной стены стояла узкая кровать, рядом с ней - тумбоч-
  ка с лекарствами. Тяжёлый старый комод, стол, глубокое кресло, торшер — вот и вся обстановка. Ивану
  сразу понравились и крашеные деревянные полы, и побелённые стены. Однако он не мог отделаться от
  мысли, что было во всей этой простоте что-то лукавое, недосказанное - то, что можно прочесть только
  между строк. Иван не успел осмыслить это странное ощущение: в комнату вошёл Дмитрий Юльевич, неся
  дымящиеся чашки на грубо выструганном подносе. Только теперь Иван смог его внимательно рассмотреть.
  С горечью он отметил, что выглядит профессор далеко не прекрасно. На всём его облике лежала тяжёлая
  печать болезни: худое лицо пожелтело, осунулось; волосы сильно поседели. Даже красивая осанка потеря-
  ла свою былую державную величественность. Неизменными оставались лишь живые, добрые глаза, да го-
  лос, который до сих пор приводил Ивана в трепет.
   Дмитрий Юльевич между тем расставлял на столе мёд, варенье, мочёную бруснику, грибы.
   - Я здесь, представь себе, Ваня, и варенье варить научился, и грибы солить. Раньше-то всё некогда было, всё спешка, заботы, дела. . . А теперь у меня впереди - вечность, на всё времени хватает - и на ва-
  ренье, и на искусство. Совмещаю, одним словом, приятное с полезным. Места здесь, Ваня, дивные. Только
  теперь понимаю, почему из Сибири такие мастера выходят: невозможно не быть поэтом здесь, природа не
  позволяет.
   Дмитрий Юльевич внимательно посмотрел на Ивана:
   - Возмужал, возмужал, друг мой. Вылитый Иван-царевич. Жаль, что не родился ты пораньше, во
  времена Васнецова. Непременно бы тогда Виктор Михайлович с тебя своего "Ивана-царевича на Сером
  волке" написал. Помнишь ещё институтские-то годы? Или уже забыл розги старого учителя, а?
   - Что вы, - улыбнулся Иван. - Мы с Алёшкой ваши уроки никогда не забудем. Да ведь встретил я его недавно. Он-то, собственно говоря, и адрес ваш мне дал. Я и не знал, что вы теперь в Сибири. . .
   Иван немного помолчал.
   - Кланяться он вам велел, Дмитрий Юльевич. И просил передать, что мы, ваши ученики, всегда
  вас помнить будем. . .
   Профессор растроганно улыбнулся и крепко сжал Иванову руку:
  - Ну, спасибо, дорогие мои! Ведь вы у меня - последний выпуск. Лебединая песня, так сказать. Ни
  семьи у меня нет, ни родных. Одни вот вы - да институт. . .
   Он смущённо засмеялся:
  - Вот и говорить красиво научился. Глядишь - и в поэты переквалифицируюсь.
  Он опять внимательно посмотрел на Ивана:
  - Ну, дорогой мой, выкладывай, с чем пожаловал. Я ведь вижу - стряслось что-то. Улыбаешься, улы-
  баешься, а в глазах сумерки. . .
   Иван опустил глаза, тяжело вздохнув:
  - Не вышло из меня художника, Дмитрий Юльевич. Бездарь, видно, - вот и вся моя беда.
   Профессор изумлённо взглянул на него:
  - Ерунду, сударь, изволите молоть!
  Он в волнении встал и вдруг стукнул кулаком по столу:
  - Что же это ты говоришь, Ваня?! Ты же у меня одним из самых талантливых был!
  Иван молча раскрыл свой чемодан, достал большой газетный свёрток и подал его учителю:
  - Что это? - недоумевающе спросил профессор.
  - Моя последняя работа.
  Дмитрий Юльевич развернул газету и поднёс к свету "космический пейзаж" Ивана. Наступила гнетущая тишина. Профессор отложил холст в сторону и молча прошёлся по комнате.
  - Ведь я же говорил, - угрюмо опустил голову Иван. - Нет у меня таланта. . .
  Учитель подошёл к Ивану и положил руку ему на плечо:
  - Садись. Давай поговорим.
  Иван послушно опустился на стул.
  - Всё гораздо сложнее, - сказал Дмитрий Юльевич. - Дело-то вовсе не в отсутствии таланта. Я
  всегда это знал и сейчас уверен: есть в тебе искра Божия, Ваня. Вспомни, как ты писал в институтские-то
  годы! Да, случались погрешности в технике, с композицией не всё ладилось, но ведь было что-то в твоих работах такое, от чего душа пела! Я уже тогда знал, что выйдет из тебя большой толк. Потому и ругал тебя здорово, потому и гонял немилосердно!..
   Иван слабо усмехнулся:
  - Да ведь я не в обиде на вас за это. Знаю - было в те годы во мне что-то. Только я не про то время,
  Дмитрий Юльевич. Я про нынешнее. А на что я способен сегодня - вы уже видели. . .
   - Видел? - вдруг рассердился профессор. - А что я, собственно, видел? Неудавшийся этюд? Ты про-
  сти, Ваня, но ведь это элементарнейший случай возведения мухи в ранг слона. Неудачных этюдов в твоей
  жизни будет ещё ого-го сколько!
   - Дмитрий Юльевич, - тихо проговорил Иван. - Вы же понимаете, что это не просто неудачный этюд.
  Это — бездарный этюд. Мазня!..
  - Эх, Ваня, Ваня!.. - тяжело вздохнул Дмитрий Юльевич. - Душа твоя спит - вот в чём дело-то.
  - Душа? - тупо переспросил Иван.
  - Именно, дружок. Любви в тебе нет.
  - Как же это нет? - растерялся Иван. - Я жену люблю. . . Вас. . . Алёшку!
  - Не то! - поморщился Дмитрий Юльевич. - Нет в тебе великой любви к жизни. А если и есть, то
  дремлет, как та спящая красавица.
  - Так что же мне делать? - по-детски беспомощно спросил Иван.
  Профессор прошёлся по комнате, заложив руки за спину.
   - Я тут философствовать пристрастился, - сказал он, лукаво улыбаясь. - Ты уж прости, дружок, если
  скуку навею. Но вот ты никогда не задумывался, Ваня, над тем, почему в женщинах есть такая удивитель-
  ная, чарующая тайна?
  Не дождавшись ответа, Дмитрий Юльевич продолжал:
  - Меня однажды поразило вот что: любовь, жизнь, смерть, печаль, тоска, ненависть - это всё слова
  женского рода, Ваня. А музыка, живопись, архитектура? Философия, наконец? А не есть ли душа женщины
  слияние всего перечисленного? Она раздала себя миру по частичкам, как солнце - по лучам. Вспомни,
  Ваня: ведь у всех великих живописцев женщина выступала в обобщённом виде, будь то мадонна или
  обычная смертная. Она - и любовь, и печаль, и жизнь, и смерть. Любить женщину - это значит любить
  весь мир с его радостями и горем. Жизнь любить! То, что мы любовью называть привыкли, - это, Ваня,
  чувство по большей части эгоистическое. А та любовь - которая равноценна любви к жизни - спряталась
  в самый потайной уголок. Найди её - и вернётся в твои картины великая сила.
   Дмитрий Юльевич помолчал немного, как бы собираясь с мыслями, и опять заговорил:
  - Я в последнее время о смерти подумывать стал. . .
  Увидев, как подскочил Иван, профессор усмехнулся:
  - Да ты не пугайся: я о смерти вообще говорю. Сам-то я умирать пока не собираюсь. Размышлял я,
  значит, об этой штуке, и вдруг понял: а ведь смерть - это совсем не то, что мы о ней думаем. Мы в своём
  сознании смерть связываем с чем-то грязным, страшным, жестоким. А на самом деле всё не так! Этот
  страх мы придумали, поверили в него - потому нам и страшно умирать. А вот, к примеру, засыпать тебе
  ночью не страшно? Нет? А почему умирать-то так страшно? Потому что мы все видели хоть раз внешнюю оболочку смерти - тело, могилу. . . Каждый из нас - будь он хоть верующим, хоть материалистом - в глу-
  бине души уверен, что смерть - это предел. Конец. А будет там, после, что-то или нет - это вопрос откры-
  тый. Признаться, не очень-то он меня и интересует. А знаешь почему? Потому что, Ваня, душа человека -
  те богатства, та сила великая, что при жизни накоплена, - она никуда не исчезает, никуда не улетает. Она
  здесь остаётся. С нами. Есть там что после смерти или нет - да какое мне, живому, дело? Люди умирают,
  и всё, что остаётся для живых - это память о них, это творения их рук и умов. Они живы - души их живы! -
  пока живо то, что осталось после них. Даже если это просто память. Любой человек, Ваня, творит по зако-
  нам своей души. И нет для него никаких других! Только у одного душа мхом заросла, страхом сереньким
  перед смертью - тогда из него Кукольник выходит. А другой, который этот страх любовью к жизни побе-
  дил - тот Пушкиным становится. Кто ты, Ваня, будешь, это уж только от души твоей зависит.
   Иван молча сидел, уронив голову на сложенные руки. В его мозгу теснились обрывочные мысли,
  угнаться за смыслом которых было невозможно, но главное он уже понял. Он почувствовал себя так, слов-
  но вышел из душного, тёмного трюма на палубу: свежий ветер туманил мозг, предгрозовые низкие тучи
  то открывали, то закрывали солнце; позади пенились взволнованные предчувствием надвигающейся бури
  волны, а впереди, у кромки горизонта, виднелась тёмная полоска берега. Иван не знал, что ждало его там,
  он даже не знал - доплывёт ли, но ни за что, даже за обещание рая , он не вернулся бы теперь в тёмный,
  душный трюм, в котором и так находился слишком долго.
   Никто, кроме этих двоих, сидящих сейчас за столом в маленьком домике, не знал, что в душе одно-
  го из них сгущались грозовые тучи, проглядывало солнце, шумело море и еле-еле виднелась черта далёкого
  берега.
   Но никто - даже эти двое - не ведал, что победит, и что окажется жизнью, а что - смертью. Не бы-
  ло предчувствий. Не было предсказаний. Только что родился Творец , и законы его души ещё не были
  названы ни правдой, ни ложью.
  
  * * *
   Иван вернулся домой через неделю - в серый, мокнущий под проливным дождём город. Он не заме-
  тил, что лето медленно уходило, с сожалением уступая место вкрадчивой, яркой кокетке осени. Листва по-
  теряла свою былую зелёную упругость, поблёкла, а местами уже пожелтела. Всё выглядело так, словно кто-то уходил, в последний раз осматривая углы квартиры и пересчитывая чемоданы - не забыл ли чего? - а на
  пороге уже нетерпеливо переминались с ноги на ногу новые хозяева, потихоньку оттесняя старых и занося
  в квартиру свои вещи - по одной, по две. . . Пройдёт ещё немного времени - и обновят обои, повесят дру-
  гие шторы, изменит свой голос дверной звонок. . . Другие люди. Другая жизнь.
  
   От Дмитрия Юльевича Иван вернулся в странном состоянии. Он чувствовал себя опустошенным,
  но это была не та горькая пустота, от которой он задыхался весь последний год. Нынешнее состояние напо-
  минало пустой сосуд, из которого выбросили весь хлам, и теперь он ждёт, пока нальют в него рубиновое
  вино или золотой, впитавший солнечный свет мёд.
   На следующий после приезда день Иван уничтожил свой “космический пейзаж”, и после этого
  его точно прорвало. Теперь он понял, что имел в виду Алексей, когда говорил, что не мог остановиться.
  Да, остановиться он не мог, потому что какая-то жестокая сила не давала ему покоя, если он бросал работу
  хотя бы на час. Пытаясь заснуть, он ворочался с боку на бок час за часом, мысленно продолжая смешивать краски. Устав от этой бессмысленной и утомительной борьбы, Иван вставал и снова шёл работать. Мыслей в голове почти не было, руки думали сами.
   Через пять дней беспрерывной работы Иван, совершенно измотанный, заснул прямо около моль-берта - впервые за эти пять дней он спал крепко, беспробудно и бесчувственно. Он не услышал телефон-ного звонка, хотя тот не унимался несколько минут. Через три часа звонок повторился, но Иван даже не
  шевельнулся, продолжая находиться в беспробудном забытьи.
   . . . Он проснулся только через сутки, не имея никакого представления о времени.
   " Словно с того света вернулся", - подумал Иван и почти физически ощутил, как эта мысль про-
  скрипела в неведомых ему шестерёнках мозга. Казалось, в последний раз он думал так давно, что механизм
  уже успел заржаветь.
   С трудом разогнув затёкшие ноги, Иван встал с кресла, в котором проспал Бог знает сколько вре-
  мени. Он медленно одолевал шаг за шагом, словно заново учился ходить - и вдруг остановился напротив большого зеркала. Из прохладной зеркальной глубины, из какого-то неведомого мира на него глядел почти
  незнакомый человек : в мятых, запачканных красками брюках, с колючей светлой щетиной на похудевшем
  лице, с ничего не выражающим взглядом.
   Иван покачал головой и отвернулся от зеркала. И тут же взгляд его наткнулся на брошенную кар-
  тину, или эскиз, или набросок - Иван плохо помнил предыдущие события. Он попытался сосредоточиться
  на том, что сам написал, но понял, что сделать этого не удаётся. Тогда Иван сел в кресло, с облегчением вытянув ноги, и закрыл глаза. Нет, спать он больше не хотел. Он надеялся, что так ему будет легче вспом-
  нить охватившее его творческое безумие и результаты этого изматывающего процесса.
   Иван вспомнил серый город и полинявшую листву, туманную пелену дождя и сверкающие мосто-
  вые, неестественно яркие для серого города клумбы с пёстрыми головками астр. . . и открыл глаза.
   - Где же я всё это видел? - пробормотал он, выглядывая в окно. Дождь давным-давно кончился,
  вовсю сияло солнце, а листва казалась умытой и помолодевшей.
   Иван совершенно не помнил, в какую погоду он сошёл с поезда, и это почему-то мучило его. Он
  взглянул на холст, словно надеясь увидеть ответ, но увидел лишь размытые силуэты зданий, беспросвет-ную пелену дождя и яркие - до пёстрых пятен в глазах - клумбы. Ему показалось, что ещё мгновение назад
  он ощущал отчётливый аромат мокрых цветов, слышал шелест дождя на мостовой. Иван машинально под-нял руку, чтобы стереть дождевые капли с лица, - и вдруг понял, что по его ввалившимся щекам текут слё-
  зы. Он в замешательстве бросился вытирать их, бессознательно, как всякий мужчина, стесняясь такого вы-
  ражения эмоций, а потом опять подошёл к картине. Теперь он уже знал, что к нему вернулись потерянные
  было творческие силы.
   Телефонный звонок, резкий и неожиданный, заставил его вздрогнуть, однако рука машинально потя-
  нулась к трубке.
  - Ванька? - без предисловий, каким-то глухим, надтреснутым голосом спросил Алексей.
  - Да, - отозвался Иван, внутренне напрягаясь: слишком непривычно звучал сейчас всегда
   вальяжный Алёшкин бас.
   - Эх, Ванька. . . - странным голосом протянул Алексей, и Иван с ужасом понял, что тот плачет. - Нет
  у нас больше учителя, Ванька, вот так-то. Умер Дмитрий Юльевич два дня назад. Мой адрес у него был -
  мне и сообщили. . . Хоронить будем завтра. . .
   Иван с трудом осознавал страшный смысл слов, долетавших до его слуха из телефонной трубки.
  Он беззвучно шевелил губами, но голос внезапно исчез, и он не мог произнести ни слова.
   - Ванька, - прерывисто говорил Алексей. - Я всё знаю - что тебе так же больно, как и мне. Ты не
  рвись сюда - всё равно не успеешь. Я потом к тебе приеду - ты ведь его последним в живых видел, а я,
  Ванька, не успел - и вовек себе этого не прощу. Эх, Ванька, кто же у нас теперь на свете остался, а ?. .
   В трубке послышались короткие гудки, но Иван по-прежнему молча прижимал её к уху. Потом,
  словно очнувшись, он положил трубку на рычаг и с трудом разогнул сжатые в кулак пальцы. Иван при-
  стально смотрел на побелевшие костяшки, будто видел их в первый раз. Он медленно отходил от шока,
  но взамен пришла боль: тупо ныл затылок, сердце то бешено стучало в груди, то вдруг проваливалось куда-
  то, почти затихая. Каждый его удар отзывался ноющей болью. Иван почувствовал слабость и сел в кресло.
   Его взгляд снова остановился на только что написанной картине, и он впервые по-настоящему осо-
  знал, что Дмитрия Юльевича больше нет. Эта мысль породила странную тоску, ледяной рукой стиснувшую сердце. Иван почувствовал такое беспредельное одиночество, какого до сих пор не ведал никогда. Сжав
  виски руками, он закрыл глаза и вдруг вспомнил: "Душа человека, Ваня, - она никуда не исчезает. Она
  здесь остаётся. С нами. Люди умирают, и всё, что остаётся для живых, - это память о них".
   "Память о них", - повторил резкой болью очередной удар сердца, слившийся с настойчиво-длин-
  ным телефонным звонком.
   "Межгород", - вяло подумал Иван и тут же встрепенулся: могла позвонить Катя. Катя! Он вспом-
  нил о ней неожиданно, как вспоминают в момент сердечного приступа о последнем лекарстве, способном
  облегчить его. Сама мысль о Кате заставила Ивана забыть о боли - он рванулся к телефону, едва не сбив
  аппарат неосторожным движением.
   -Да! - крикнул Иван в трубку, радостно ожидая услышать в ответ знакомые интонации.
   - Иван, - с напряжением произнёс женский голос. И надолго замолк. Иван с удивлением понял,
  что говорит Катина мама.
   - Иван, - повторила она, почему-то с трудом выговаривая его простое имя. - Катя погибла. . .
  Яхта попала в шторм. . .
   Вера Фёдоровна заплакала, а Иван кричал в трубку что-то безумное - потом он не мог вспомнить
  ни слова, хотя хорошо понял всё, что ему рассказала Катина подруга - с Верой Фёдоровной случился обмо-
  рок.
   Катя любила риск и никогда не отступала от задуманного, даже если это оказывалось опасным.
  Она рискнула - и проиграла. В Катином характере было много безрассудства - Иван знал это. Знал и любил
  всё, что в ней было. Даже неосторожность, даже неразумное желание спорить с судьбой. Иван всегда пора-
  жался этой своей любви: он не хотел менять в жене ничего, несмотря на острую потребность в совершенст-
  ве, бывшую частью его натуры. Впрочем, для него Катя была совершенством, ибо он принимал все качест-
  ва её характера. И даже -Иван знал это - если бы Катя изменилась, став осторожной, спокойной домосед-
  кой, он всё равно любил бы её, принимая как должное новый характер. Поначалу Иван удивлялся сам себе,
  но потом бросил всякие попытки разобраться в странной своей любви.
   - Стремление "поверить алгеброй гармонию" иногда плохо заканчивается, - смеясь, говорил он. - Зачем же искушать судьбу?
  Он бросил свои попытки, но судьба не оставила свои.
   . . . Иван очнулся и положил на рычаг болтавшуюся на телефонном шнуре трубку. Её мерное по-
  пискивание вывело его из состояния отупения. Слишком много событий произошло за эти дни, слишком
  много было потрясений. Сообщение о гибели Кати могло бы убить его, если бы ранее он не был так потря-
  сён творческим порывом и смертью Дмитрия Юльевича. У него просто не осталось сил, и это, как ни стран-
  но, спасло его.
  
  * * *
  
   Похороны Кати, приезд Алексея - всё это Иван видел и воспринимал как бы со стороны. Он
  заледенел от горя и перестал реагировать на мир и происходящие в нём события. Алексей появлялся каждый день, но иной раз даже его присутствия Иван не замечал. Он мог целыми днями сидеть на диване,
  тупо глядя прямо перед собой, или смотреть в окно. Однако если бы кто-то поинтересовался - какой была
  погода? - Иван не сумел бы ответить.
   Но однажды - это случилось примерно через месяц - Иван, открывая Алексею дверь, спросил:
   - Какое сегодня число, Алёшка?
   - Пятнадцатое сентября, - невозмутимо ответил тот. И тихо добавил: - Ожил, слава Богу! . .
   Иван покачал головой:
   - Ты, как всегда, очень точно выразился. Вот именно - ожил. Чувствую себя так, будто с того све-
  та вернулся. А вот они. . .
   Иван замолчал и отвернулся. Впервые за всё это время в его глазах появился влажный блеск. Алек-
  сей вздохнул и положил руку ему на плечо:
   - "Не говори с тоской - их нет, но с благодарностию - были", - тихо сказал он. - Они были, Вань-
  ка, в нашей жизни - вот что главное, вот где счастье. А счастье - это редкий подарок судьбы. К тому же, в
  последнее время мне кажется, что у судьбы вообще нет подарков, и за всё приходится платить. . .
   Алексей помолчал и с неожиданной горечью добавил:
   - Поэты расплачиваются за талант, впадая в безумие, влача свои дни в нищете или расставаясь с
  жизнью. А вот мы - теряя дорогих людей. У каждого свой крест.
   Иван долго мерил шагами комнату, а потом вдруг резко остановился перед Алексеем.
   - Ты знаешь, Алёшка, - возбуждённо заговорил он. - Мне кажется, что талант - это не искра Божия. Это проклятье. Я бы перефразировал, - криво усмехнулся он. - Кого Бог хочет наказать, того он на-
  деляет талантом. Такой человек не даёт покоя ни себе, ни другим: он движим безумным стремлением как-
  то реализовать свой дар, а это почти всегда очень мучительное и опустошающее занятие.
   - Но случаются же минуты вдохновения! - возразил Алексей.
   - О да! - кивнул Иван. - Вдохновение! Конечно, такие минуты бывают. Но это именно минуты,
  тогда как весь остальной творческий процесс - лишь воспоминание об этих минутах. Вдохновение толкает на совершенно безумные затеи, которые в тот момент кажутся верхом совершенства. А потом наступает
  горькое похмелье, но ты уже не можешь остановиться, это не в твоих силах. Вот и мучаешься - неделями,
  месяцами, годами, не зная, как проклятый, спокойствия.
   Иван обречённо махнул рукой и снова зашагал по комнате.
   - Я ведь не раз хотел бросить это гиблое дело, - признался он. - Порой до того выматывает, что
  жизнь не мила становится. А всё равно тянет - ей-богу, как алкоголика к рюмке! Нее-т! - решительно за-
  ключил он. - Талант - это проклятье.
   - "Бойся данайцев, даже дары приносящих", - пробормотал Алексей. - В чём-то ты и прав, навер-
  ное. Мне самому не раз приходили в голову подобные мысли, хотя, признаться, я бы не хотел потерять то,
  что имею, даже если это, как ты выражаешься, проклятье. . .
   Иван усмехнулся:
   - Потому-то и проклятье, что и жить с этим даром трудно, и отказаться от него - всё равно, что себя убить. . . А самое страшное, - тихо продолжал Иван, - самое страшное, Алёшка, в том, что постепенно
  этот "Божий дар" лишает нормальных человеческих качеств. После их смерти, - Иван говорил так, словно
  навсегда объединил смерть Кати и Дмитрия Юльевича, - я думал, что не выдержу и руки на себя наложу.
  Но нет - удержал меня этот проклятый творческий зуд! Ты не поверишь, Алёшка, но я даже умереть не мо-
  гу себе позволить, потому как что-то такое копошится внутри и требует выхода. А на кой мне это теперь? -
  крикнул он вдруг. - Кому вообще всё это нужно?! Им было нужно. Но вот теперь их нет, а я всё успокоить-
  ся не могу. . . Что мне делать, Алёшка? - с отчаянием спросил он. - Что мне делать?
   Алексей медленно проговорил, подыскивая слова:
   - Работать. Что же ещё ты можешь сделать? И запомни, Ванька: много глупостей в жизни делается
  именно из-за того, что встаёт этот дурацкий вопрос: " Кому это нужно?". Дар ли твой талант, проклятье
  ли - но дан он тебе для того, чтобы ты его реализовал. А иначе смысла в твоей жизни нет. Да и в смерти не
  будет. Не нам судить - " нужно или не нужно". Каждый сам выясняет свои отношения с Богом. Ты - вот
  таким образом. Проклятье, говоришь? С человеческой точки зрения - да, тяжела шапка Мономаха. Но
  сдаётся мне, Ванька, что если не будет среди людей таких " проклятых", то мир покатится назад, к прото-
  плазме.
   Иван тяжело вздохнул и впервые за долгое время улыбнулся:
   - Тебе бы, Алёшка, попом быть, души человеческие облегчать. Уж очень здорово это у тебя полу-
  чается. . .
   Алексей усмехнулся:
   - Да кто знает. . . Может, так и было бы, если бы, - он лукаво взглянул на Ивана, - если бы. . . не
  " проклятье" !
  Они засмеялись, став в эти минуты ещё ближе друг другу.
   . . . Постепенно жизнь вошла в свою обычную колею. Алексей уехал, оставив Ивана, как он выразил-
  ся, "в здравом уме и твёрдой памяти".
   Иван действительно внешне выглядел относительно спокойно, вёл хотя и уединённую, но обычную для себя жизнь. Он похудел и осунулся, и только в глазах таился какой-то странный огонёк. Внимательный
  Алексей заметил его и почему-то забеспокоился, хотя явных причин для этого не было. Тем не менее, оста-
  ваться с Иваном он дольше не мог - запущенные дела призывали вернуться к ним. И Алексей уехал, взяв с
  Ивана честное слово немедленно позвонить "если вдруг что".
   Иван тоже вернулся к своим делам, которых было так много, что думать о чём-либо другом он не
  мог. Боль от пережитых потерь затаилась в сердце и просыпалась каждый раз, когда он вспоминал Катю или Дмитрия Юльевича.
   Иван избегал пока что браться за работу, хотя подспудно чувствовал растущее творческое беспо-
  койство. Он пытался подавить его, занимая свой день бесконечными делами - и днём это удавалось. Одна-
  ко ночью, словно расплачиваясь за попытки уйти от самого себя, он страдал от мучительной бессонницы.
  Больше всего она напоминала "сны наяву" - Иван проводил ночи, сидя в кресле перед белым холстом.
  Пустой холст распалял воображение, давая ему полную волю, и Иван, будучи не в силах избавиться от на-
  важдения, мысленно творил одну картину за другой. Иллюзия была настолько яркой, что к утру он чувст-
  вовал себя опустошённым и уставшим, словно на самом деле провёл ночь за работой.
   Иногда Иван принимал вечером снотворное и забывался в тяжёлом, не приносящем облегчения сне. Он вставал рано утром, ощущая тупую боль в затылке, которая, то стихая, то усиливаясь, мучила его
  целый день.
   В конце концов Иван устал бороться с тем, что было сильнее его. Он понял, что должен вернуться
  к работе, иначе нереализованная энергия просто убьёт его. Иван также знал, что и сильный творческий по-
  рыв может стать смертельным для его уставшего сердца. Он чувствовал себя так, словно находился между
  молотом и наковальней. Душа его металась в безмолвных стенах глухого лабиринта, бросаясь то в один ко-
  ридор, то в другой, но везде натыкалась на одно и то же: на тупик.
   Иван знал, что не сможет писать в спокойном и умиротворённом состоянии души. Такого не быва-
  ло никогда, даже в самые счастливые периоды его жизни. И всегда творческий процесс отнимал у него
  много жизненной энергии. Случалось, что иной раз, после особенно длительной работы, Иван заболевал -
  сил на сопротивление у организма не оставалось. Со смешанным чувством зависти и восхищения думал
  Иван о тех людях, талант которых был им в радость. Правда, в глубине души он подозревал, что радость эта даётся всё же через муки, через напряжённый труд ума и души. То есть, считал он, всё происходит так же, как и с ним, просто у некоторых других людей изначально больше жизненных сил.
   Иван пытался разобраться в своём собственном нынешнем состоянии, которое для него пока что было загадкой. Он чувствовал себя, как вулкан, внешнее спокойствие которого обманчиво, ибо всё ближе и
  ближе подходят к вершине потоки огненной лавы, всё сильнее разгорается внутреннее пламя, заставляя дро
  жать от скрытого напряжения каменные склоны. Отсвет этого пламени, так обеспокоивший его, и заметил
  Алексей в Ивановых глазах, хотя вряд ли он понял истинный смысл тайного огня.
   Иван тоже пока его не понимал, но смутно чувствовал, что в нём зреют невиданные, огромные
  творческие силы. Как ни странно, это его не обрадовало: он не хотел возвращаться к тому, что осталось за
  чертой их смерти. Как всякий тонко чувствующий человек, он брал некую часть вины за происшедшее на
  себя, хотя вряд ли сумел бы толково объяснить - в чём же он, собственно, виноват? Иван не искал оправда-
  ния и не ждал наказания - он просто не мог переступить эту черту, чтобы свободно переходить из одной
  части жизни - "до" - в другую - "после", ибо черту эту охраняла их смерть.
   Иван часто думал о них - почему-то смерть в его сознании объединила этих разных, совсем не
  знавших друг друга людей в одно целое. Он даже не пытался понять причину такого объединения, ин-
  туитивно подозревая, что всё равно не поймёт её до конца. Он вспоминал слова Дмитрия Юльевича о смер-ти и думал - такой ли предстала она на пороге маленького дома? Ивану хотелось верить, что Дмитрий
  Юльевич умер спокойно, хотя он знал, что чаще всего смерть сопровождают её верные оруженосцы - боль
  и сожаление.
   Боль и сожаление чувствовал Иван, думая о Катиной гибели, однако он не мог осуждать её выбор,
  ибо Катя всегда знала цену своему риску. И если она выбрала этот путь, несмотря на то, что он мог оказать-
  ся - и оказался - смертельным - значит, зачем-то ей требовалось это. Иван никогда не осуждал Катины
  действия, потому что любил её той истинной любовью, которая свободна от шор эгоизма и которая всегда
  безошибочно чувствует глубинную сущность любимого человека. Иван знал, что Катя, несмотря на склонность к риску, была на удивление здравомыслящим человеком. Она всегда верно оценивала свои
  шансы на успех, но отличалась от всех прочих людей тем, что не всегда отдавала предпочтение большим
  числам. Это оскорбляло житейский здравый смысл окружающих, которые справедливо полагали, что "играть надо наверняка".
   Иван не возражал против этой точки зрения, однако будучи человеком творческим, он знал, что сле-
  дование одному только здравому смыслу убивает вдохновение и далеко не всегда ведёт к победе.
   "Эволюцию, - говорил он, - движут люди, которые стремятся прыгнуть выше головы. Некото-
  рым - единицам! - это удаётся. И тогда мир становится другим".
   Кате было свойственно именно такое стремление. Никогда Иван не поверил бы, что Катя по глу-
  пости или по случайности попала в шторм. Она умела просчитывать ситуации на сто ходов вперёд, и если
  что-то делала, то при полной ясности ума. Сейчас, когда самый сильный шок уже прошёл, Иван пытался
  понять логику Катиного поступка. Что заставило её пойти почти на верную смерть? Что?
   Он мучился этим вопросом, интуитивно чувствуя, что от ответа на него зависит многое. Но интуи-
  ция не желала давать чёткого анализа, а уставший от напряжения мозг отказывался постигать не свойст-
  венную ему логику - в отличие от Кати, Иван не был столь трезвомыслящим и не умел просчитывать си-
  туации даже на несколько ходов вперёд. Его уделом был внезапный порыв, интуитивное озарение и рабо-
  та на импульсе вдохновения.
   Сейчас вдохновение не ослепляло его своим блеском; не было даже простого желания работать.
  Иван не мог избавиться от тяжёлых мыслей, не получалось освободиться и от сильных, противоречивых
  чувств и стремлений, которые грызли и разрушали его. Он хорошо понимал, что, воплотившись в творчес-
  кой реальности, эти демоны оставят его,но по-прежнему видел "сны наяву" и по-прежнему не мог взяться за работу. Он словно бы находился в терпеливом ожидании той минуты, когда разгорающийся в нем огонь
  достигнет критической точки.
   Извержение вулкана началось однажды ночью: Иван, мучимый бессонницей, всё же забылся на некоторое время в полудрёме. Очнулся он внезапно, чувствуя себя так, словно проспал необходимые во-
  семь часов. Мозг был на редкость ясным, сонливости не осталось и в помине.
   Иван удивлённо покачал головой и встал с кровати, на которую не так давно прилёг в состоянии
  крайней усталости. Не зная, чем бы теперь заняться, он раскрыл окно, с наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух. За окном стояла удивительная тишина, и Ивану казалось, что он слышит, как в комнату
  вкрадчиво входит ночь, заполняя собою все уголки и оставляя невидимые, но ощущаемые знаки на всех
  предметах. Иван почувствовал, что и его коснулось холодное, волнующее наваждение, и яркие образы чу-
  жого мира пёстрой каруселью закружились перед глазами.
   Иван инстинктивно зажмурился, ослеплённый внезапным вторжением бесчисленных красок и форм, и сделал шаг к мольберту, не отдавая себе отчёта в этом движении. Он открыл глаза и машинально
  взглянул на смутно белеющее в темноте пятно холста. Тени крестом перечеркнули полотно, и Ивану вдруг
  показалось, что он смотрит в маленькое, незашторенное окно - в то самое окно, которое он уже видел. Но видел другим. Иван попытался отогнать непрошеное видение и отвернулся, но было уже поздно, и, взгля-
  нув на холст через минуту, он снова увидел окно. Ему ничего не оставалось, как покориться стремитель-
  ному потоку воображения, уносившего - Иван это чувствовал - за ранее непреодолимую черту.
   Он внимательно всмотрелся в явившуюся реальность: там, за стеклом маленького окна, он увидел две горящие свечи на столе и знакомую фигуру человека за столом. Человек смотрел в книгу, хотя света для чтения явно не хватало. Внезапно чуть сутулая спина вздрогнула, левая рука машинально потянулась к сердцу, а правой человек судорожно пытался нащупать таблетки, горсть которых лежала рядом. Похоже, ему не хватало сил даже для этого, а боль между тем стремительно нарастала - Иван чувствовал это всем своим существом, словно сам задыхался в каменных тисках приступа. Он заметил, что прямые, тонкие и
  острые, как стрелки часов, языки огня вдруг изогнулись, затрепетали, бросая вокруг причудливые тени.
  Особенно заинтересовала Ивана большая, в человеческий рост , тень на другом конце комнаты . . . и он вне-
  запно понял, что пламя свечей затрепетало от ветерка, влетевшего в распахнутую дверь, и что в проёме две-
  ри стоит эта странная Тень - непроницаемо чёрная, словно впитавшая в себя ночь в её абсолютном смыс-
  ле - без звёзд, без луны, с застилающими небо тучами.
   Иван непроизвольно вздрогнул, ощутив ледяной холод, исходящий от Тени и наполнивший комна-
  ту - там, за окном, - безмерной, головокружительной пустотой Вселенной, где в великом молчании рож-
  даются и умирают бесконечные миры.
   Человек за столом не изменил позы - он неотрывно смотрел на Тень, но в глазах его не таился страх. Иван готов был поклясться, что взгляд старика выражал удивление, смешанное с любопытством,
  словно он видел нечто такое, чего не знал раньше, но что отнюдь не пугало его.
   А Тень, между тем, стала бесшумно приближаться к неподвижной фигуре за столом. Свечи, затрепе-
  тав в последний раз, потухли, оставив после себя лёгкий дымок, тотчас же рассеявшийся в наступившей темноте. Однако Иван по-прежнему видел человека за столом и неотвратимо приближающуюся к нему Тень. Она беспрерывно меняла свои очертания, оставаясь всё такой же непроницаемо чёрной. Внезапно
  Иван понял, что Тень коснулась стола. Его охватил ужас, однако человек за столом, чуть помедлив, оторвал левую руку от сердца и, собрав последние силы, с улыбкой протянул её Тени. Похолодев, Иван до боли в глазах всматривался в темноту той комнаты, стараясь понять, что же там происходит. Он увидел, как про-
  тянутая рука человека за столом слилась с непроницаемой чернотой Тени, а ещё через минуту вся комната
  стала одной большой Тенью - и таким пронзительным, ледяным ужасом потянуло оттуда, что Иван отпря-
  нул от маленького окна. . . Он больно стукнулся затылком обо что-то - "дерево!" - мелькнуло в мозгу, но,
  обернувшись, Иван увидел оклеенную знакомыми жёлтыми обоями стену. Он перевёл взгляд на свои вце-
  пившиеся в спинку кресла пальцы, а потом, подняв глаза, увидел смутно белеющее в темноте пятно холста,
  перечёркнутое тенями.
   Несколько мгновений Иван приходил в себя, потом щёлкнул выключателем. Комнату залил яркий
  после темноты свет. Тени на холсте исчезли, и только тогда Иван облегчённо вздохнул.
   Теперь он знал, какой предстала смерть Дмитрию Юльевичу, и этот образ чётко отпечатался в его
  мозгу. Но не боль и сожаление сопровождали мрачную гостью, как это бывает обычно. Иван долго искал
  слова, которые передали бы странное, смешанное чувство, нахлынувшее на него в миг соединения челове-
  ка и Тени, и наконец нашёл: горечь и восхищение. Горечью веяло от смерти, но восхищение было лёгким
  дыханием бессмертия.
   Это открытие стало последней путеводной звездой, осветившей путь к цели, и на рассвете, когда туман разбавил черноту ночи, превратив её в белёсое, сумрачное утро, Иван сел за работу. Он по-прежнему
  ясно видел образы, явившиеся ему ночью, но понимал, что если не воплотит их сейчас, то потеряет навсег-
  да. Иван испытывал резкий прилив вдохновения, ему казалось, что мозг покинули все мысли, кроме тех,
  которые давали команды рукам.
   Несмотря на это, Иван чувствовал себя так, словно преодолевал сопротивление воды, идя против течения. Работалось тяжело - возможно, потому, что Иван упрямо старался воплотить на холсте ту реаль-
  ность, которая по-прежнему имела ясные очертания, и те ночные ощущения, что до сих пор не отпускали
  его. Однако сделать это удавалось с трудом: образы не слушались, краски ложились не так, как нужно, а когда всё же Иван преодолевал сопротивление материала, делая единственно верный штрих, то чувство-
  вал себя так, словно отдавал очередному фрагменту картины часть своих жизненных сил.
   Проработав до обеда, он безмерно устал, однако не решался покинуть "поле боя", опасаясь, что
  потеряет тонкую мистическую нить, связующую его работу и ночные видения.
   К вечеру ему удалось наметить все основные контуры пригрезившейся реальности именно в том
  виде, который стоял у него перед глазами и который так тяжело воплощался. Оставалось лишь подправить
  кое-что, но напряжённое вдохновение оставило его, и Иван сразу же почувствовал непреодолимую уста-
  лость. Даже не взглянув на результат многочасовой, изматывающей работы, он, не раздеваясь, рухнул на
  кровать и мгновенно провалился в головокружительную темноту сна.
   . . . Пробуждение на следующее утро было лёгким и спокойным, словно ничего особенного в жизни
  не происходило, и день обещал оказаться рядовым и монотонным, как все будни.
   Иван не сразу вспомнил предыдущие события - нынешняя ночь так отдалила их, что, казалось, это
  было давнее, давнее прошлое.
   Однако стоило ему подойти к картине и взглянуть на неё, как снова в сердце пронзительной болью
  ударил ледяной ужас Тени - и тут же воскресли все образы мистической ночи, затопив сознание противо-речивыми ощущениями.
   Иван попытался стряхнуть болезненное наваждение, чтобы обрести долгожданный покой, так близ-
  ко подошедший к нему на рассвете, но не смог, и с обречённостью приговорённого оставил всякие попытки
  бороться с самим собой и странным своим талантом, больше похожим на медленную казнь.
   Весь оставшийся день Иван провёл за работой, делая лишь краткие остановки для отдыха. Он по-стоянно ощущал глухие отголоски боли, пульсирующие в тяжёлых ударах сердца, но не придавал им значе-
  ния, поскольку любая, даже несущественная мелочь могла оказаться непреодолимой помехой, способной разорвать магический круг, созданный вдохновением. Собственно говоря, вдохновения уже не было, одна-
  ко импульс, посланный им, был так силён, что Иван работал, по-прежнему не теряя первозданного впечат-
  ления. Картина, представшая в его воображении, приобрела вид мозаики, а он лишь старательно переносил на холст фрагмент за фрагментом, добиваясь абсолютного соответствия. В одну из кратких минут отдыха
  Ивану пришло в голову, что он пытается добиться полной свободы в выражении своих мыслей и внутрен-
  него состояния.
   Он хорошо понимал, что вторгся в запретные пределы, но уже не находил в себе сил повернуть
  обратно и с тревожным чувством исследовал нехоженые тропы, неведомо куда ведущие; замирал от опас-
  ного головокружения, преодолев очередную неприступную вершину, и задыхался от разреженного воздуха свободы, которым совсем не умел дышать.
   Его сердце отказывалось работать в таких условиях, требуя привычного ритма жизни и целитель-
  ного покоя, но Иван, даже если бы захотел, не смог бы вернуться назад, сквозь заповедную чащу, сомкнув-
  шуюся за его спиной, а он к тому же и не хотел этого делать, упрямо пробиваясь к какой-то неведомой цели
  без всякой надежды на благополучное завершение пути. Чем дальше продвигалась работа, тем большее душевное опустошение чувствовал Иван, тем сильнее и чаще накатывали тяжёлые волны усталости, сковы-
  вая движения рук и затрудняя течение мыслей.
   Однако работа шла к концу. Иван понял это в какой-то миг просветления и тут же бросил кисть, не интересуясь, к чему привело последнее смазанное движение.
   Он чувствовал себя настолько плохо, что едва сохранял сознание. Перед глазами беспорядочно скакали тёмные пятна, почему-то казавшиеся следами некоего существа, вышедшего из той комнаты, из
  той, ледяной темноты. . .
   Иван с трудом избавился от навязчивого образа, сразу почувствовав себя немного лучше; поми-
  нутно спотыкаясь, дошёл до стола и чуть подрагивающей от напряжения рукой взял флакон с нашатырём.
   Резкий, будничный, бесцеремонный запах проник во все закоулки мозга, мигом отрезвив воспа-
  лённое воображение своим хирургическим холодом. Иван представил себе схваченные врасплох, заморо-
  женные, ставшие хрупкими тени, терзавшие его так долго, и с наслаждением разбил их в ледяную крошку.
  Ещё несколько минут неровные кубики льда качались на поверхности тёмной воды, а потом стали таять,
  исчезая в непроглядных глубинах. . .
   Иван наконец-то, впервые за долгое время, по-настоящему пришёл в себя. Он чувствовал в душе
  блаженное, тихое спокойствие и полное отсутствие интереса к только что созданной картине. Такое состоя-
  ние было новым - раньше, сколько бы сил ни отнимали работы, интереса он к ним не терял. Однако раз-мышлять над этим феноменом Иван не захотел, вернее сказать, был не в силах думать о чём-либо, а мысли
  о живописи вообще вызывали сейчас резкое неприятие и даже отвращение. Этому последнему обстоятель-
  ству он ещё успел подивиться - и тут же сознание потонуло в чёрных водах сна.
  
  * * *
   Всю следующую неделю Иван отдыхал, бродил по улицам, с интересом рассматривая изменивший-
  ся город. Осень окончательно завладела властью над природой и применила её по своему усмотрению. Раз-
  рисовав ещё неделю назад всё вокруг яркими красками, теперь она же, лукаво усмехаясь, стирала их своим
  мокрым рукавом, словно показывая, что праздник закончился, и пора возвратиться к серым, дождливым будням.
   Красок и впрямь поубавилось: листва, неохотно сменившая молодую зелень на яркий грим увяда-ния, устилала собой мокрые мостовые, с тоской бросая последние взоры на сиротливо оголённые деревья.
  Их чёрные, словно углём нарисованные, отросшие за лето ветки ломали чёткие композиции, ещё весной
  обозначенные с помощью садовых ножниц лишённым творческой фантазии человеком.
   Кое-где, на тихих улочках, деревья росли как попало, образуя иногда целые коридоры - зелёные
  летом, пронизанные прохладным солнечным светом в начале осени. Сейчас они были похожи на проволоч-
  ные каркасы, с которых сорвали тент. В уютных некогда аллеях теперь хозяйничал ветер, гоняя блёклые
  листья, прибивая их к земле мелким, нудным дождиком.
   В садах и на осевших, размокших клумбах цвели поздние астры. Они оказались едва ли не единст-
  венными яркими мазками на сером холсте, с которыми осень пока не справилась, а, может быть, и сама не
  хотела расставаться с последним творением своей буйной и ещё совсем недавно такой щедрой на краски фантазией.
   Поймав себя на последней мысли, Иван усмехнулся: всё возвращается на круги своя. Целую неделю
  он даже не вспоминал ни о красках, ни о холстах. Он, не прилагая к этому никаких усилий, на время забыл,
  что на свете существует живопись и что когда-то он был художником. Как и осень, которая сейчас безжа-
  лостно уничтожала плоды своего вдохновенного труда.
   Иван вздохнул, с сожалением прощаясь с самой спокойной и безмятежной неделей за весь послед-
  ний год. Он вспомнил о недавно законченной картине, на которую так ещё ни разу и не взглянул, испыты-вая к ней какое-то странное чувство. Это чувство не напоминало ни гордость творца, ни разочарование от
  неудачи, ни сожаление о сделанном. Иван понял, что просто-напросто боится взглянуть на своё творение,
  отнявшее столько сил и словно бы вырванное из какой-то неведомой реальности. Впрочем, сейчас он уже
  избегал говорить об этой картине, как о своей, ибо не чувствовал себя автором, то есть придумавшим и
  воплотившим сюжет человеком.
   Вспоминая события недельной давности, уже окутанные туманной дымкой, Иван чувствовал во всём какое-то странное принуждение: ему казалось, что не он выбрал тему, а , наоборот, тема нашла его
  и засела в нём, толкая к работе, ибо только так мог он избавиться от неё: переносить по фрагментам то, что мучительной занозой сидело в его воображении, на холст, смешивая краски с живым огнём своего таланта.
  Он буквально вынул из себя этот сюжет, словно хирург раковую опухоль, и только тогда почувствовал бла-
  женную тишину в душе. Теперь же в тишине проснулось любопытство, ёжившееся от воспоминаний о том
  ледяном ужасе, что пришлось пережить Ивану и, вероятно, воплотить его на холсте.
   Вернувшись домой с очередной прогулки, Иван несколько минут постоял перед закрытой покры-
  валом картиной, а потом, решившись, аккуратно снял его, сложил - и только тогда взглянул на своё безум-
  ное творение.
   Он сразу же понял, что это - портрет. Почему он так решил, Иван вряд ли сумел бы объяснить:
  на портреты в обычном смысле его картина не походила, и даже лицо старика на холсте скрадывала густая
  вуаль надвигавшейся Тени. И всё же это был портрет - в нём чувствовалось присутствие настолько силь-
  ной индивидуальности, что, казалось Ивану, он видит какой-то второй план, незримое присутствие треть-
  его в этой дуэли. Воображение помимо воли рисовало тонкие губы, по которым скользила тень то ли улыб-
  ки, то ли печали; полуприкрытые глаза, скрывающие в тени ресниц не то разгорающийся огонь триумфа,
  не то обречённое пламя поражения; нечёткие контуры лица, тающие в безмерной чёрной глубине. . .
   Иван прекрасно знал, что ничего подобного в картине нет, - и всё же он мог бы поклясться, что
  эти черты - не только игра воображения. Ему даже не пришла в голову простая и естественная мысль - до-
  писать этот странный, ускользающий облик, сделав его реальным и зримым. Иван почему-то был уверен, что портрет уже полностью завершён, и внесение любого штриха разрушит его необъяснимую магию, его
  непонятную тайну. Предчувствия Ивана оправдались: картина была словно вырвана из какой-то непости-
  жимой реальности; казалось, что он заглянул за обыденную суть вещей и событий, но заглянул слишком далеко - и ему открылись неведомые ранее горизонты, нехоженые тропы, заросшие жёсткой травой, не-
  милосердно колющей босые ноги, но ведущие к самым истокам истины, тонкий ручеёк которой спрятался
  в чёрных лохмотьях тени. . .
   Иван вздрогнул, как от внезапного окрика. Нетвёрдой рукой он взял карандаш и написал на под-
  вернувшемся клочке бумаги: "Постижение истины".
   Написал - и долго всматривался в корявые, неровные буквы, словно не понимая их смысла. По-
  стижение истины. Вот, оказывается, чем стала для него смерть учителя - а, может быть, для самого Дмит-
  рия Юльевича смерть была постижением истины?. .
   Иван устал от этих безмолвных вопросов - слово не было его стихией. Он ещё раз взглянул на то, что продолжал считать портретом, и повторил про себя : "Постижение истины".
   Он опять видел это не написанное им лицо, видел едва намеченные, расплывающиеся черты,
  словно он смотрел на них сквозь слёзы, и чувствовал всепоглощающий ужас Тени, и понимал, что истина,
  взгляд которой ему удалось запечатлеть, совсем не сияюща, не ослепительна, не однозначна. Истина оказа-
  лась тайной.
   Она куталась в чёрный плащ Тени, и её очень трудно было разглядеть за спиной страшной гостьи, почувствовать внимательный взгляд её полуприкрытых глаз среди ужасающей слепоты Тени и со-
  греться их то ли разгорающимся, то ли затухающим огнём в чёрных волнах ледяного холода.
   Но Иван знал теперь, что не смерти протянул руку Дмитрий Юльевич - в её тени он увидел тре-
  пещущий, как пламя свечей на его столе, огонёк в полуприкрытых глазах и понял, что постижение истины
  иногда стоит любви к жизни. Он тоже видел странную улыбку на тонких губах и, зачарованный, улыбнул-
  ся в ответ, пытаясь разглядеть этот ускользающий образ. Но тиски боли мешали, туманя глаза, и тогда Дмитрий Юльевич протянул руку Тени, не отрывая восхищённого взгляда от стремительно приближаю-
  щейся истины . . . а смерти он просто не заметил.
  
  * * *
   На следующий день Иван позвонил Алексею и, услышав его гулкий, сотрясающий сотни кило-
  метров телефонных проводов бас, сказал лишь:
   - Приезжай.
  Алексей долго пытался выяснить, что случилось, а если ничего, то почему такая срочность, но Иван повто-
  рил:
   - Приезжай, - и добавил: - Хочу показать тебе кое-что.
   Алексей обречённо вздохнул, беззлобно ворча на друга, но пообещал на днях приехать.
   А Иван чувствовал себя так, будто потерял дар слова: последующие три дня он с трудом заставлял себя говорить, если возникала такая необходимость; порой ему казалось, что он даже мыслит не словами, а
  образами или - как он определил - мазками. И сны ему снились странные, похожие на мозаику, где цвета
  смешивались или отделялись друг от друга, а порой исчезали совсем, и тогда сон становился бесконечным
  падением в бездонную чёрную яму, а Иван, просыпаясь в одно из мгновений полёта, чувствовал тошноту
  и головокружение.
   . . . Алексей приехал на четвёртый день Ивановых мучений, и звонок, возвещавший его прибы-
  тие, заставил вздрогнуть глухую тишину квартиры.
   Едва переступив порог, Алексей крепко обнял Ивана, молча прошёл в комнату и остановился
  посередине, словно не зная, куда деть своё могучее тело.
   - Совсем ты исхудал, Ванька, - покачал он головой. - Откормить бы тебя надо. . .
   - И зарезать, - подсказал Иван.
   Алексей вначале недоумённо посмотрел на него, а потом рассмеялся:
   - Это уж после, а сейчас покажи-ка мне то, что собирался. Я ведь еле вырвался, по правде ска-
  зать, через два часа лечу дальше - делами меня загрузили, поручениями. . .
  Алексей с досадой махнул рукой, словно отгоняя непрошеные мысли, и подтолкнул Ивана:
   - Ну, показывай. Хоть бы два слова сказал предварительно - что, как. . .
   - Да к чему, - пробормотал Иван, аккуратно снимая покрывало с картины. - Сейчас сам увидишь.
   Алексей подошёл, хотел что-то сказать, но замолк на полуслове, вглядываясь в холст так напря-
  жённо, словно глаза вдруг утратили былую зоркость.
   Иван отвернулся к окну, за которым уже сгущались ранние октябрьские сумерки. Свет не включали, и комната утонула в полумраке, который вливался через открытую форточку вместе с мокрым
  осенним ветром, пропитанным горьким запахом прелых листьев. Еле слышно шелестел дождь, оставляя на
  стёклах редкие следы, почти незаметные в полутьме наступившего вечера и тут же стираемые ветром.
   Внезапно вспыхнула люстра. Иван, защищаясь, на миг прикрыл глаза рукой, а потом обернулся
  и посмотрел на Алексея.
   Вид у Алексея был такой, словно он только что увидел привидение: расширенные зрачки, блед-
  ное лицо, нервно мнущие пачку сигарет пальцы.
   Иван растерянно шагнул к нему, с некоторым испугом глядя на друга и в особенности - на пачку
  сигарет:
   - Куришь, что ли? - удивлённо спросил он.
   Алексей, не отвечая, торопливо чиркнул зажигалкой, затянулся, постоял несколько минут, закрыв
  глаза, а потом также молча ткнул сигарету в пепельницу, которая стояла здесь с тех незапамятных времён,
  когда в гостях у Ивана частенько просиживали вечера друзья.
   По комнате расплылся давно забытый в этом доме табачный дым, однако через несколько минут хо-
  лодный ветер утянул за собой душное сигаретное облако.
   - Я и не знал, что ты куришь, - повторил Иван.
   Алексей буркнул, взъерошивая волосы сразу обеими руками:
   - В себя приходил. . . - он мерил комнату тяжёлыми шагами, и в полной тишине было слышно, как
  поскрипывает паркет. Неожиданно Алексей остановился и рассмеялся каким-то глухим смехом:
   - Ну, Ванька, - сказал он и покачал головой. - Нокаут, да и только. Ты бы хоть предупредил, что у
  тебя тут эдакий страх! . . Если бы свет не догадался включить, наверное, как барышня, в обморок бы сва-
  лился.
   Алексей передёрнул плечами, словно его знобило, и сел на диван, с опаской поглядывая на карти-
  ну.
   - Я себя психически ненормальным почувствовал, - продолжал он, понемногу обретая прежнюю
  силу голоса и обычный цвет лица. - Смотрю на картину - и, веришь, вижу то, чего там нет! Точно нет -
  присягнуть могу. Но вижу! Никогда ещё со мной такого не бывало - и, что самое главное, разобраться не
  в силах - то ли это ты так написал, то ли я спятил? А, Ванька?
   Иван слушал Алексея без улыбки, сдвинув брови и уставившись взглядом в одну точку.
   - Это я спятил, - тяжело уронил он. - Написал - и сам не рад. А не написать не мог. Вот и суди. Я
  ведь понимаю, о чём ты говоришь, Алёшка.
   Алексей в изумлении уставился на Ивана:
   - И ты тоже . . . видишь? . . Тогда я ничего не понимаю! Если уж и ты, - Алексей развёл руками, -
  тогда не понимаю. Одновременно с ума не сходят.
   Иван молчал.
   Алексей, всё так же с опаской поглядывая на картину, сказал:
   - У меня такое ощущение, Ванька, что это портрет. Портрет одного-единственного. . . - он замялся,
  подбирая слово, - ну, скажем, портрет одного...хм... лица, - Алексей улыбнулся неуклюжести фразы и за-
  кончил, - которого ты не написал. Вот бред, а?!
   - Бред, - согласился Иван. И вдруг заговорил жарко и путано, словно заново обретал потерянный было дар слова:
   - Ты понимаешь, Алёшка, ведь я всё это сначала увидел - как сон наяву! Всё - кроме этого лица.
  Увидел - и себя потерял. У меня эта картина внутри сидела и жгла, жгла, будто кто живьём в огонь кинул.
  Я её, как хирург, вырезал и на холст бросал. Я её не писал, Алёшка! Не писал! Я её из себя вынул. . . а ина-
  че конец бы мне пришёл.
   Иван перевёл дух, сцепил пальцы на колене и снова заговорил:
   - Потом . . . когда написал, так себя почувствовал, словно от кошмара избавился, словно после тяжёлой болезни выздоровел. Так мне легко стало, Алёшка! - Иван мечтательно улыбнулся и тут же снова
  помрачнел. - Но не так всё просто оказалось. . . Через неделю впервые взглянул на картину - и глазам не
  поверил: снова тот же ужас, тот же холод, да ещё это едва намеченное лицо, которого я не писал! Я не могу от него избавиться, не могу забыть, не могу не видеть. . . Это не моя картина, Алёшка. Это кусок реальнос-
  ти, сон наяву - и чёрт его знает, почему именно я должен был всё это изобразить. Иногда мне кажется, что влез я в такие дебри, из которых мне уже не выбраться.
   Иван помолчал и задумчиво повторил:
   - Не выбраться ...
  Алексей тяжело поднялся с дивана и прошёлся по комнате. Остановившись около картины, он взглянул на
  друга:
   - Ты её как-нибудь назвал?
   Иван молча подал ему клочок бумаги, на котором недавно коряво нацарапал слова.
   - "Постижение истины", - прочитал Алексей. Он задумался и тихо произнёс, не то спрашивая, не то утверждая:
   - Ты думаешь, Дмитрий Юльевич . . .
  И замолк, вспомнив странный облик, которого не было, и который всё же царил над всем; вспомнил
  таинственный огонь в полуприкрытых глазах, который вызывал у него противоречивые ассоциации: то ему
  казалось, что он видит чуть приоткрывшуюся дверь преисподней и отблески холодного, всё пожирающего
  пламени; то вдруг ему являлись жаркие всполохи вдохновения, рвущиеся в тёмное, беззвёздное небо. . . Но
  и то, и другое манило, обещая невиданные открытия и прекрасные тайны, о которых мир даже не догады-
  вался. И холодное пламя ада, и жаркий огонь вдохновения освещали какую-то свою грань истины, только
  одна была горькой болью, а другая блистательным озарением, но обе завораживали и влекли к себе так не-
  удержимо, что если бы - Алексей снова вздрогнул, вспомнив этот миг, - он не включил свет - кто знает, что было бы?. .
   Алексей с трудом очнулся от гипнотизирующих сознание мыслей и покачал головой:
   - Не знаю, Ванька, как тебе удалось такое написать, но сдаётся мне, что ты вышел за границы
  реальности. А это, - Алексей немного помолчал, - иногда плохо заканчивается. Отдохнуть тебе надо, Вань-
  ка, забыть о живописи. . .
   Алексей заметил недоумение в глазах друга и поспешно добавил:
   - Ну, на время забыть, конечно. Пойми ты, ведь нельзя работать в таком напряжении! Твоя картина украла у тебя лет десять жизни, не меньше.
   Иван слабо усмехнулся:
   - Эх, Алёшка . . . Всё правильно говоришь, только поверь мне: если бы я её не написал, то с ума бы сошёл. Она во мне, как заноза, сидела, мучила днём и ночью - хоть криком кричи. И чувствую я, Алёшка,
  себя так, будто вулкан во мне проснулся: одно извержение прошло, а второе ещё зреет, клокочет. . .
   Иван провёл рукой по лбу и устало закончил:
   - И тоже когда-нибудь выплеснется.
  Алексей тяжело вздохнул и машинально полез в карман за сигаретами, но закуривать не стал, напряжённо думая о чём-то и постукивая пачкой по столу.
   - Вот что, Ванька, - сказал решительно Алексей. - Я через месяц приеду и тебя с собой заберу. По-живёшь у нас полгодика, в себя придёшь. . . Искусство, может, что и потеряет, а здоровье твоё точно выиг-
  рает.
   Иван усмехнулся:
   - Зря переживаешь, Алёшка. От судьбы не уйдёшь - да я, по правде сказать, и не хочу - такие взлёты только раз в жизни бывают.
   - Взлёты, как правило, заканчиваются падениями, - заметил Алексей.
   - Пусть так, - согласился Иван. - Себя беречь мне теперь незачем, да и не получится. Я такие силы чувствую, что они меня в клочья разнесут, если их в дело не пустить. Я, Алёшка, за такие горизонты загля-
  нул, что теперь глаз отвести не могу.
   Он помолчал и глухо добавил:
   - Если бы не их смерть, я бы этого сделать не сумел. Они - да вот ты - самые дорогие для меня люди. И кажется мне, что Дмитрий Юльевич знал это. Он же, Алёшка, понимал, в какой пропасти я ока-
  зался - и чувствовал, что сам я не выберусь.
   Алексей постучал пачкой сигарет по столу:
   - Дмитрий Юльевич не покончил жизнь самоубийством, а умер от сердечного приступа.
   - Всё верно, - кивнул Иван. - Всё верно. Но ты же видел портрет!
   Алексей молчал.
   - От меня мой дар уходил, - продолжал Иван. - А потом, после их смерти, он ко мне вернулся - но
  уже проклятьем. Правильно ты говорил, Алёшка, - Бог наказывает за отступничество. А теперь я ничего сделать не могу, ничего! Теперь я на гребне волны - и уж куда волна вынесет. . .
   Иван махнул рукой и замолчал.
   Алексей тоже молчал, вертя в руках пачку сигарет, потом решительно смял её, сунул в пепельницу и встал:
   - Ну, Ванька, пора мне. Я к тебе всё же загляну через месяц. Хотя. . . Может, ты и прав. Творчество - вещь жестокая, а ты ещё и по неведомым дорожкам ходишь. Одно тебе скажу: то, что ты написал - это . . .
  это любой смерти стоит. Я бы сам голову сложил безропотно за такое постижение истины. Прости, Ванька,
  если глупо звучит. Смутил ты мне душу, не знаю, что и делать. Загляну я всё-таки через месяц, а там видно
  будет.
   Алексей неловко обнял друга, взглянул последний раз на картину и ушёл. Иван долго смотрел на за-
  хлопнувшуюся дверь и чувствовал, как понемногу наваливается на него глухая тишина квартиры, в кото-
  рой, несмотря на электрический свет и тепло, было неуютно и страшно, как затерянной в бездонных про-
  сторах Вселенной одинокой человеческой душе.
  
  * * *
  
   Последующие две недели Иван жил обычной, ничем не примечательной жизнью. Ему даже показа-
  лось, что вернулось старое, доброе время: как и раньше, он ходил на этюды, выискивал тихие патриархаль-
  ные улочки, поражавшие - как и когда-то - своей основательностью, неизменностью раз и навсегда заве-
  дённого порядка. Но именно здесь Иван чувствовал себя на перекрёстке времён: он жадно вдыхал пыльный воздух вечности и пропускал сквозь пальцы серый, потускневший от множества прикосновений, драгоцен-
  ный песок времени, и ему казалось, что он слышит, как сооружаются и рушатся пирамиды, дворцы и па-
  мятники; как расцветают и приходят в забвение страны, народы и цивилизации; как появляются и тут же
  исчезают голоса диктаторов, героев и поэтов; как серый пепел огромными хлопьями засыпает обречённые
  Помпеи - и видел, как беспросветную тьму веков пронзает тонкий луч истины, который никогда не терял-
  ся, даже в самых мрачных глубинах времени.
   . . . Иван отложил кисть и, прищурившись, посмотрел на небо, где немного отстранённо и про-
  хладно улыбалось солнце, уже забывшее о своей жаркой летней страсти. Да и само небо, словно лицо,от-
  мытое от слёз, навевало мысли о новых, едва сдерживаемых слезах, хотя, на первый взгляд, было чистым
  и безоблачным.
   Ветер понемногу усиливался, и тогда Иван, памятуя о непредсказуемом характере осени, собрал-
  ся и отправился домой.
   Его небольшая квартирка стала теперь совсем непроходимой: повсюду лежали готовые и неокон-
  ченные этюды, наброски, рисунки, холсты и подрамники. За последние две недели Иван успел сделать на
  удивление много, хотя работал неторопливо и часто задумывался, глядя на самые простые, привычные вещи, которые вдруг стали вызывать у него странные ассоциации.
   Оглядев теперь свои рисунки, Иван, усмехнувшись, подумал, что рисовал-то он по большей части как раз ассоциации, словно глядел не на предмет, а внутрь себя.
   Ту самую улочку, с которой он только что вернулся, никто не узнал бы сейчас на его полотне, ибо
  там простиралась мощённая грубыми булыжниками широкая дорога, по обеим сторонам которой стояли
  руины когда-то прекрасных зданий, валялись осколки статуй - творений великих скульпторов, а ветер без-
  жалостно гонял по серым камням клочки разорванных страниц с обрывками звенящих стихотворных столб-
  цов и изломанных нотных строчек, в которых воплотилась чья-то жаждущая гармонии душа.
  
   Никто не знал, что тихий переулок стал сегодня перекрёстком веков, где равнодушный шёпот
  вечности поведал Ивану историю происхождения серого, струящегося сквозь пальцы песка, который в са-
  мом конце времён вобрал в себя и руины, и осколки. и клочки. . .
   Этюд был почти закончен, и Иван, чуть подправив , назвал его странно и нелепо для других, но
  очень понятно для себя: "Происхождение песка".
   Только теперь он почувствовал, как устал за эти две недели. Усталость пульсировала и отдавалась
  глухой болью в сердце, ежеминутно напоминая о себе и грозя немыслимыми карами, если он не бросит,
  не ляжет, не отдохнёт. . .
   Но по-настоящему отдохнуть Иван не мог - его мучила какая-то неуловимая мысль, за которой он гонялся по всем закоулкам мозга, крался по тёмным тоннелям подсознания - но мысль ускользала, сверк-
  нув на прощание ярким хвостом, и снова приходилось её искать.
   Это было очень мучительно, потому что мысль казалась очень важной, разрешающей многие воп-
  росы и открывающей новые пути.
   Устав от неравной борьбы, Иван решил сменить тему размышления . . . и вдруг вспомнил о Кате.
  Сердце вздрогнуло и на секунду остановилось, словно раздумывая, работать ли ему дальше. Потом быстро и неритмично забилось, как будто старалось наверстать упущенное.
   Иван побледнел и, тяжело дыша, положил под язык таблетку. Через несколько минут сердцу стало
  легче, зато в душе открылась тщательно скрываемая и постоянно кровоточащая рана.
   Катя. . . Иван с болью подумал о том, что мало рисовал жену. В те годы он совсем не думал о смер-
  ти, о мёртвой хватке её костлявых, жилистых рук, вырывающих из жизни самых дорогих и любимых лю-
  дей. Он старался поймать какие-то мимолётные, ускользающие темы, которые в тот момент казались ему
  важными и достойными воплощения, а теперь он едва помнил о них. Катя же всегда была рядом, такая же
  необходимая и незаметная, как воздух, главную ценность которого начинаешь ощущать только тогда, когда
  его не хватает. Катя знала Ивана лучше, чем он сам себя, и потому совершала такие поступки, которые по-
  началу казались ему странными. И лишь много позже он вдруг понимал их истинный смысл и видел, как они помогли ему. Катя никогда не делала ошибок или просчётов, и только роковые случайности могли по-
  мешать ей достичь желаемого результата.
   Иван принялся разбирать свои старые рисунки, наброски, эскизы, в которых он внезапно натыкал-
  ся на строгий Катин взгляд, снова видел её ослепительную улыбку и золотистые пряди волос, струившиеся
  по обнажённым плечам. Ожившая память буквально засыпала его целым ворохом воспоминаний: вот Катя
  смешно морщит нос, вот она обиженно и недоумённо смотрит на него из какой-то безумно далёкой жизни,
  вот она задумчиво прикусила губу. . .
   Иван задержал в руках это набросок и вдруг вспомнил, что рисовал Катю почти перед самым её
  отъездом. Он тогда сидел за столом, тщетно разыскивая в себе силы приняться за работу, и почти маши-
  нально набрасывал карандашом Катины черты.
   А Катя почему-то смотрела на пустой мольберт, вот как раз так прикусив губу. Они молчали, заня-
  тый каждый своими мыслями, но это было не отчуждение, а то самое состояние полной душевной близос-
  ти, когда вдвоём хорошо даже молчать.
   Иван так жадно вглядывался в рисунок, запечатлевший Катю последний раз в жизни, словно пытал-
  ся встретиться с её живым взглядом. . . и внезапно столь нелепая, страшная, чудовищная мысль пронзила
  его, что он выронил из тут же ослабевших пальцев плотный белый листок.
   В какой-то неведомой реальности он всё-таки встретился с её последним взглядом - и наконец пой-
  мал ту мучительную, ускользающую мысль, от которой зависело так много.
   Иван понял - что выражал её взгляд. Мозг долго отказывался осознавать эту мысль и теперь мстил за своё поражение нарастающей головной болью.
   Иван сжал виски холодными руками, пытаясь уничтожить, забыть только что найденную мысль, но
  по-прежнему ясно и чётко видел её в Катиных глазах.
   Ему показалось, что он умирает, и он действительно больше всего хотел сейчас умереть. Но какая-то жестокая сила преградила ему путь к забвению, встряхнула его сжавшуюся в комок душу - и тогда Иван
  открыл глаза и медленно разжал занемевшие пальцы.
   Он смотрел на пустой мольберт точно так же, как на него смотрела в последний раз Катя, зная, что
  больше никогда не увидит ни мольберта, ни Ивана. Но так же точно она знала, что Иван напишет её порт-
  рет. Вот только не ведала она, что это будет второй портрет. Второй портрет второго человека, дерзнувше-
  го изменить положение вещей. Но даже эти двое не могли знать, в каком обличье возвращается дар и какое
  пламя разгорается в затухающих углях.
   Иван чувствовал теперь кристальное спокойствие, в чистых водах которого он видел каждую чёр-
  точку будущего портрета. И пересекал его тонкий солнечный луч - тот самый, что не терялся даже в самых
  мрачных глубинах времени.
   Смешивая краски, Иван боялся только одного - расплескать своё бездонное спокойствие, отодви-
  нувшее в какой-то дальний угол пульсирующую головную боль. Поэтому он работал неторопливо, бережно
  укладывая мазки и поминутно любуясь уже созданным внутри себя портретом. Собственно говоря, портрет
  можно было и не писать, а просто глядеть и глядеть на него, в задумчивые Катины глаза, развёртывая всё
  новые и новые серии воспоминаний -снов - бесконечных и прекрасных. . . Но Катин взгляд на упавшем рисунке упрямо ждал , когда Иван начнёт работать.
   Иван неохотно выныривал из блаженных снов и опять бережно и монотонно укладывал мазки,
  словно старательный ученик, копирующий работу мастера. И мысли его до смешного напоминали мысли
  ученика, главной заботой которого стало стремление в мельчайших оттенках повторить цветовые нюансы
  картины мэтра.
   Правда, Ивану это удавалось лучше, чем подмастерью,. ибо он чувствовал, переживал и любил
  каждую чёрточку в сияющем перед его внутренним взором лице. Он готов был вложить свою собственную
  душу в любимый образ и тем самым вернуть ему жизнь, а самому превратиться в счастливую тень на холсте - в тень, сердце которой пронзает тонкий луч истины. . .
   Работа продвигалась своим чередом, и, хотя Иван потерял всякое представление о времени, он не
  чувствовал усталости, сопровождая каждое движение кисти улыбкой - если оно было удачным, либо чуть
  нахмуренным взглядом - если приходилось что-то дополнять или исправлять. Но и в том, и в другом слу-
  чае он испытывал невообразимое наслаждение от работы - словно, подобно Пигмалиону, заново создавал
  Катю, дарил ей прозрачные голубые глаза и маленькую родинку над верхней губой; из шалости махнув
  кистью, расставлял едва заметные веснушки на тонкой коже и узкий шрам на щеке, оставшийся с детских лет.
   Иван удивлялся тому, что, оказывается, хорошо помнит мельчайшие подробности Катиного лица.
  Ему казалось, что он знает даже точное количество веснушек, и эта мысль необычайно радовала его: ведь
  тогда исчезала опасность лишить Катю какой-нибудь чёрточки, согретой и отшлифованной любовью.
   Он работал медленно, словно старался оттянуть момент прощания с картиной. Но всему приходит конец, и однажды Иван с сожалением признал, что работа его закончена.
   Мысль эта неприятно кольнула в сердце, и только теперь он понял, что второй раз теряет Катю.
  Новая боль была гораздо сильнее старой, с которой он уже свыкся, и жгла каким-то совсем уж невыноси-
  мым огнём.
   Иван долго смотрел на портрет, пытаясь мысленно отделить его от себя, разорвать те невидимые
  нити, которые всегда связывают творца и его творение, но почувствовал вдруг странную, ни на что не по-
  хожую, безмерную усталость - словно над его плечами нависли тяжёлой глыбой сотни лет жизни - и грози-
  ли вот-вот оборваться.
   Неожиданно для себя Иван понял, что для борьбы у него нет ни желания, ни сил. Последней рабо-
  те он отдал всё, что имел, и теперь сидел опустошённый и усталый. Творческий шок постепенно отходил,
  а на его место, как всегда, возвращалась боль.
   Боль вошла уверенно, по-хозяйски, и тут же заполнила собой каждую клеточку тела, благо теперь
  ей ничего не мешало. Иван почувствовал, как голову сдавил стальной обруч, впившийся в мозг тысячами тонких огненных иголок.
   Ему захотелось сунуть голову в ведро с ледяной водой, чтобы потушить безумный пожар в мозгу,
  но не было сил даже шевельнуть рукой.
   Внезапно он, словно путник, умирающий от жажды в пустыне, увидел большое озеро - голубое
  озеро с прозрачной, чистой водой. На дне Иван различил тусклый серый песок и почувствовал в кончиках пальцев знакомый творческий зуд: ему вдруг захотелось раствориться в этих маленьких песчинках, стать тем самым материалом, в котором сольются, смешаются руины прекрасных дворцов и обрывки стихотвор-
  ных строчек, чтобы потом, в начале других времён, создать себя заново, сложить из этих нот, слов, глины,
  освящённых прикосновением людей, чьи сердца рождались, жили и умирали в магическом пламени талан-
  та. Он подумал, что где-то видел уже отблеск этого огня, в чьих-то глазах, которые сияли с самого дна
  бездны, далёкие и манящие, как звёзды. Но теперь - и эта мысль вдруг развеселила его - теперь-то он мог поближе рассмотреть эти прекрасные глаза, потому что высота и пучина, небо и прозрачная глубина сли-
  вались в одно целое - и оставалось только нырнуть в эти прохладные, утоляющие жар воды. И тогда все
  тайны, все великие тайны, о которых подлунный мир и не подозревал, ринутся навстречу, обгоняя друг
  друга и унося одинокую человеческую душу к ослепительному свету истины.
   Иван увидел вдруг тонкий солнечный луч и почувствовал, как горячее остриё пронзило встрепе-
  нувшееся сердце. . .
   Последним его видением были стремительно приближающиеся, голубые, словно Катины глаза,
  воды, которые с каждым мигом становились всё холоднее и холоднее, остужая его изнемогающее от жара
  тело. . .
  
  * * *
  
   Алексей вошёл в квартиру Ивана только через месяц после похорон. Взглянув на него сейчас, Иван вряд ли узнал бы прежнего Алёшку в этом бледном бородатом человеке, ещё не отошедшем от всех
  кошмаров, свалившихся на его голову этой осенью.
   Впрочем, на дворе уже давно хозяйничала зима - осень ушла, не прощаясь, в одну тихую ночь.
  Проснувшись утром, люди обнаружили, что румяная бодрая зима энергично заметает следы беглянки.
  Никто не знал, куда ушла осень, но никто и не жалел об её уходе, устав от беспросветных дождей и про-
  мозглой сырости воздуха.
   . . . Алексей молча стоял, как всегда, посередине комнаты, которая уже приобрела какой-то нежи-
  лой вид. Краски, холсты и подрамники были свалены в углу бесформенной грудой.
   Алексей направился было к ним, но вдруг заметил на полу небрежно прислонённую к креслу кар-
  тину. Он повернул её к свету и вздрогнул, словно увидел привидение: на миг ему показалось, что рядом
  с ним, повернувшись вполоборота, сидит Катя, задумчиво глядя куда-то и чуть прикусив губу. Алексей
  проследил за её взглядом и увидел на дальнем плане мольберт, а на мольберте чью-то странную работу:
  тёмный силуэт человека, пронзённый тонкой, едва заметной линией. В эту минуту Алексей машинально повернул картину к солнцу, чтобы рассмотреть непонятную стрелу - и тут же понял, что это солнечный луч.
   Прищурившись от ослепительного света солнца и снега, он вдруг почувствовал себя на вершине
  огромной горы, откуда открывались заманчивые, ещё неизведанные им дали. С жадным любопытством
  вглядывался Алексей в заросшие колючей травой, петляющие тропинки и понимал, что уже ни за что не от-
  кажется от своего тернистого пути к тем заповедным местам, где в густой тени журчит еле заметный руче-
  ёк, ещё с трудом преодолевающий встречные камни, но уже обещающий стать широкой и полноводной ре-
  кой, в чистых водах которой можно зачерпнуть недоступное небо.
  
  * * *
   Сентябрь 1997 года.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"