1
| Я так мечтал о том дне, когда мы достигнем подножия гор! Издали они виднелись гнилыми черными зубами, но я был уверен, что на самом деле они величественные, таинственные. Увы, как обычно со мной и случается, все оказалось хуже некуда: грязно-серые скалы, все в трещинах и зеленоватых разводах, напомнили мне покосившийся дом нашей деревенской карлицы Финлуин. Я ужасно расстроился: даже запретил сам себе без крайней надобности смотреть по сторонам — чтоб на душе не стало совсем паршиво.Здесь вообще всë было хуже некуда: коричневатые кусты пугали настолько гигантскими шипами, что ими можно было запросто проткнуть ногу насквозь. А острый узкий лист синевато-желтой травы сегодня утром прорезал мне правую ладонь чуть ли не до кости.Время от времени Иортонд останавливался и принимался что-то высматривать, теребя куцую бороду. В ответ на мои вопросы он в лучшем случае говорил, чтобы я отстал, а чаще делал вид, будто меня нет вовсе.Спустившись в неглубокий овраг, мы наткнулись на сухую глинистую площадку, по краям которой лежали островерхие валуны.— Бруэред, видишь следы пребывания разумных существ? — спросил старик с умным видом.— Вижу. Только не уверен, что это очень разумное занятие — выкладывать что-то камнями.— А вот я уверен, что завтра мы будем здесь рыть яму! На глубине должна быть вода, малыш.«Малыш!» Ненавижу, когда меня так называют.— Может, лучше поищем другой источник, который сам льется? — предложил я: и из вредности, и от нежелания копаться в земле.— Не радуйся торчащему наружу! Все воистину ценное скрыто в глубине! — торжественно произнес Иортонд, высоко подняв указательный палец.К счастью, он шел впереди и не видел, как я показал ему язык, затем оттянул свои штаны, заглянул внутрь — и беззвучно засмеялся. «Не радуйся торчащему наружу! Какой смешной старик!»Мы поднялись по склону, прошли еще немного и остановились возле большой дыры в скале. Иортонд взял большой камень, с силой швырнул его в темноту и прислушался.— Ты ведь знал — и об источнике и об этой пещере?! — сообразил я. — Вряд ли тебе просто повезло...— Знал, разумеется: на везении лишь покойников возят.— А от кого знал? Разве кто-то из наших здесь уже бывал?— Из ваших?! Нет, конечно, — и он усмехнулся.— А кто здесь бывал? Расскажи! Мне ведь интересно!— Отстань, Бруэред! — рявкнул старик. — Я тебе учинять допрос могу, а ты мне — нет! Воду в чашу наливай, а не чашу в воду бросай!«А стариков со скалы бросай...» — молча добавил я.— Таскай ветки! — снова рявкнул Иортонд, а сам стал протискиваться внутрь.— Я утром руку порезал — ты сам видел!— Таскай, жалобщик, а то я тебя снаружи ночевать оставлю!Подойдя к ближайшему кусту, я попытался что-нибудь отломить от него.— Никогда не трогай то, что лежит рядом! — послышался из пещеры глухой голос. — Совсем, что ли, не соображаешь, коротконогий?!Я аж задохнулся от обиды. В памяти, уже в сотый раз за последний год, всплыло жирное лицо Дуронода. «Какого ты там застрял, коротконогий? — кричит он мне. — Или тебе на своих култыжках тяжело семенить? Будь моя воля, я б тебя в лесу оставил — зачем вообще такие недоростки нужны? Нам этой лягушки Финлуин хватает!» Нож, подарок отца, будто не по моей воле оказывается у меня в руке — и вот уже туша Дуронода лежит в странной позе, а его кровь, вытекая из глаза, смешивается с темно-серой лесной грязью... «Ты знаешь, старикан, чем достать, как сделать побольнее!»Отойдя шагов на пятьдесят, я стал ожесточенно и неаккуратно ломать кусты, продолжая молча ругаться: «Побыстрее бы ты помер, старый куцебородый сверчок! Пусть даже потом мне суждено пропасть...» Шип вдруг ткнулся в утреннюю рану — и от дикой боли я упал на колени. Сжав зубы, я смотрел, как кровь тонкими струйками текла по руке, капала с кончиков пальцев на землю, — и каждая капля будто уносила частичку моей ярости...Поднося ко входу очередную охапку, я слышал монотонный голос Иортонда, внимательно вслушивался — но слова были на незнакомом языке. Меня это не удивляло: он каждый вечер занимался чем-то подобным. Мне только с каждым разом становилось все более обидно, что я ломаю колючие кусты, а он в это время считает себя вправе маяться дурью в уютной пещере.— Может, уже хватит? — спрашивал я каждый раз, пропихивая внутрь ветки.— Прекрати спрашивать! Таскай! — каждый раз спокойным голосом отвечал Иортонд.Мне подумалось: если б я занимался чем-нибудь столь же умным, как он, а какой-то таскальщик веток меня отвлекал, я б убил его уже после второго вопроса.Принеся еще одну охапку, я молча кинул ее в общую кучу, но, уже отойдя на несколько шагов, не выдержал — подбежал ко входу и закричал:— Куда тебе столько веток? Ты кормить меня ими собираешься, что ли? Ты хочешь меня превратить в пони?Старик высунулся, осуждающе взглянул на меня, вздохнул:— Хорошо, больше не надо, иди сюда.Когда я протиснулся внутрь, он взял меня за плечо, подвел к боковой стене и сказал никуда не ходить. Я присел на сухой песок и, стараясь не шевелиться, прислушался — звуков было немало, но они, возникнув, будто тонули в бездонном болоте темноты. Было слышно, как Иортонд возится с ветками и что-то бормочет. Послышались щелчки, сверкнули искры — и, наконец, показался маленький язычок пламени. Слегка потрескивая, он быстро увеличивался в размерах и размножался.— Я думал, что пещера будет побольше, — признался я. — А эта маленькая какая-то, неуютная...Вот и у Финлуин хозяйство было примерно таким же: куда ни плюнь — все неровное, неправильное. Кто к ней ни заглянет, неделю потом со смеху помирает. Даже я по сравнению с ней был образцом хозяйственности, хотя мамаша и называла меня то безруким, то косоруким. «Ты б определилась, какой я — "без" или "косо": или это для тебя одно и то же?!» — шутил я каждый раз, когда она начинала злиться. Финлуин тоже любила пошутить. «У меня сегодня пироги особенные: чтобы зубы не расслаблялись», — сообщала она, подавая почерневшие куски теста. «Видно, рука сама почуяла, что я сегодня травы перепутала и отвар ядовитым получился», — натужно улыбалась она, случайно опрокинув мою кружку. «Я б сама себя тоже замуж не взяла: зачем нужна такая жена — неумелая, маленькая, злая, страшненькая?» — дурашливо спрашивала она, смотрясь в зеркальце. Нет, на самом деле она была доброй — если не выходила из себя, конечно. И лицом ничего так, не совсем уродина, хотя до красавицы ей, конечно, было так же далеко, как мне по части силы до нашего кузнеца, который одной рукой полугодовалого теленка поднимал...Я вытащил из огня большую горящую ветку, осветил ею дальний угол пещеры — и вздрогнул: там россыпью лежали кости. Некоторые из них были похожи на человечьи, другие же были длиной в половину моего роста.— Чьи это? — выдавил я.— Радуйся, что не твои, недоумок.Старик ответил мне с таким равнодушием, что я снова обиделся.Встав поближе к костру, я смотрел, как Иортонд аккуратно забивает вход ветками, — и обида сменилась тревогой.— Думаешь, к нам кто-нибудь может полезть? — тихо спросил я.— Нет, не думаю.— Правда?Он не ответил.— А дым от костра нам не будет мешать? — снова спросил я.— Тебе он сейчас мешает?— Нет, пожалуй.— Тогда ложись и спи, дурачок. Спросишь, когда мешать будет. Не отравлюсь ли я еще не пойманной рыбой? Не испортятся ли у меня глаза от еще не прочитанной книги? Не натру ли я себе мозоль, если слезу с печи?— Ты умеешь насмехаться, — заметил я.— А ты, глупенький, паниковать умеешь без повода.— Я просто пытаюсь обо всем подумать заранее! Ты меня сам этому учил!Старик рассмеялся.— Я пытаюсь научить тебя и другому: отличать настоящую опасность от мнимой! Когда до источника три дня пути, а у тебя кончилась вода, это настоящая опасность, хотя, возможно, чувствуешь ты себя сейчас совсем неплохо. А вот когда тебе отрубили палец и ты боишься, что истечешь кровью, это опасность мнимая, хотя боль при этом может быть ужасной... Особенно если прижигаешь рану раскаленным кинжалом... — и он, посмотрев на свои изуродованные руки, отвернулся.Я тоже отвернулся. Мне стало его очень жалко, хотя до конца я его еще и не простил. Проглотив маленький кусочек сушеного мяса, я запил его одним-единственным глотком воды.После нескольких подряд ночевок на земле песок на полу пещеры казался мягким и уютным. Я лег на спину, положил сумку себе на живот — и почти сразу заснул. И даже не запомнил, что мне снилось. |
2
Открыв глаза, я медленно огляделся и спросил:— Иортонд, ты опять не спал?— Я свое давно отоспал, малыш, — отозвался старик, — все сны до последнего отсмотрел. Теперь твоя очередь.Я перебрался поближе к маленькому костру, сел, прижавшись спиной к стене, и стал рассматривать свою опухшую ладонь: рану дергало, дотронуться до нее было больно — но делиться своими бедами со стариком что-то не хотелось.— Расскажи, пожалуйста, еще что-нибудь о Дортеннате, — попросил я. — Что-нибудь такое же страшное, как вчера.— Зачем? Нет смысла спрашивать о запахе моря, сидя на его берегу, — вздохнул Иортонд, поглаживая бороду. — Важно только знать, что ты сидишь именно на морском берегу, а не у реки, которая в него впадает. Выяснением этого я сейчас и занимаюсь, а ты мне пытаешься помешать. То ли мы уже дошли до Дортенната, то ли нам еще неделю топать... Если второе, то надо понять, куда именно: в сторону той острой горы, что я тебе показывал, или по ущелью, до которого, похоже, не более трех часов ходу...Я посмотрел на Иортонда с ужасом:— Уже дошли?! А я только сейчас об этом узнаю?!— Успокойся, милый мой Бруэред, — рассердился старик, — не паникуй, не будь трясогузкой! Зачем мне делиться с тобой своими соображениями?— Потому что я должен быть готов к опасностям! Разве нет?!— В Дортеннате нет таких опасностей, чтобы к ним готовиться. В этой стране, насколько я знаю, нет никого, кроме мертвых, а их не стоит бояться. Ты ж не засыпаешь с мыслью, что твой сон может быть для тебя опасен?— Не засыпаю... Но почему не надо бояться мертвых? Я их всю жизнь боюсь.— Ты глуп — потому и боишься. Есть такое древнее стихотворение:Гниенье и Смрад, урча,грызутся в лощине —невидимы людям,видимы ветру.
Не уподобляйся, малыш, бесплотному ветру, не витай в облаках: мертвые не тревожат живых до тех пор, пока живые не пытаются влезть в мир мертвых. Живи: сиречь жуй хлеб и мясо, пей воду, спи, думай о том, как бы тебе завтра не остаться без хлеба, мяса, воды и сна, — и никакие мертвецы тебя не потревожат.— Правда? Так все просто? Что-то я тебе не верю. Чушь какая-то!Его глаза сверкнули, но он тут же отвернулся.— Не зли меня — лучше поверь!Я вспомнил рассказы Аннрима, моего стародавнего приятеля, — про черную утопленницу и ее полуночные булькающие вопли, про живущую на кладбище синюю девочку с красными глазами... Нет, ни за что не поверю, что ничего этого нет...— Уж если тебе хочется бояться, так готовься совсем к другому, — продолжил Иортонд. — Иногда лунной ночью, когда ветер начинает завывать полоумной ведьмой, провалившейся в охотничью яму с острыми кольями, можно услышать особенные жуткие слова... Но мы с тобой до утра будем в пещере, так что спи.— Особенные слова? Что в них может быть страшного?— Не знаю. Говорят, после этих слов накатывается такая жуть, что не всякий выдерживает. Наверно, это из-за того, что страх — не в покойниках, а в историях, которые про них рассказывают. Ужас — не в полночной тишине и не в кошмарных звуках, а от твоего незнания, жива ли тень, притаившаяся за кустом.Да, это он верно сказал. Когда меня вели через болото к святилищу, мне за каждой кочкой кто-то мерещился — то тень Дуронода, то призрак его сумасшедшего отца. А потом, когда шаман с истошными воплями запрыгал вокруг костра, стало еще страшнее — казалось, что он сейчас упадет замертво и из его тщедушного тела вылезет существо, которое продолжит прыгать уже в своем настоящем, нечеловеческом, обличии. Правда, потом, когда заговорил вождь, мне было уже не так страшно. «Ты изгоняешься из деревни! — закричал он, брызгая слюной, и ударил меня ногой в бок. — Благодари меня за это мягкое наказание! Ты мне, коротышка, нравишься, а этого жирдяя Дуронода я терпеть не мог. Если б наоборот было, я б тебе еще вчера горло перерезал! И выгоняю я тебя не навсегда — через год можешь вернуться. Но не просто так: ты должен принести не менее трех семян драконьего дерева! Понял?!» Я хотел сказать, что про такое дерево даже не слышал, но, к счастью, сдержался, промолчал... А Иортонд, понятное дело, такому приговору больше всех обрадовался: он у нас в деревне уже полгода жил — и все никак не мог себе попутчика найти. «Тебе деваться некуда, — сказал он мне, ухмыляясь, — так что пойдешь со мной: я даже твоего согласия не спрашиваю».Я потряс головой, прислушался к потрескиванию веток в костре и пробурчал:— Что-то мне в этой пещере все меньше нравится... Совсем как-то не по себе. Даже на земле ночевать было спокойнее. А еще ты пугаешь! Специально, что ли, делаешь, чтоб у меня сердце в пятки убежало?!— Неужто уже убежало? — захохотал старик каким-то незнакомым смехом, пугая меня еще больше. — А ты ведь хотел начать готовиться! Вот и начинай: борись со своими страхами, сражайся с глупостями, бейся с предчувствиями. Ибо ты уже в том возрасте, когда прекращают болтать: череп мертвой коровы страшен лишь тому, кто готов испугаться. И не надо супиться, Бруэред! Самое сейчас разумное — выспаться впрок: сны залечивают трещины мозга и усиливают извилистость его внутренних троп!Он посмотрел на меня, покачал головой и устало потер себе лоб.— А кем были те, которые здесь когда-то жили? И отчего они умерли? — снова не удержался я.— Попробуй у них самих спросить, — Иортонд вытянул руку в сторону угла с костями. — Ответят ли они тебе? Легко ли понять письмена, начертанные ногами чаек на мокром песке? Скорее всего, всë было, как всегда: одни братья стали воевать с другими, кто-то неизбежно победил, оставшиеся в живых победители съели оставшихся в живых побежденных, отравились чужой желчью или просто умерли от переедания — вот и конец истории...— Я бы кое-кого тоже съел... — не сдержался я.Оскал на лице старика пропал, он сурово на меня посмотрел, криво усмехнулся:— Много злобы в мире, но глупости еще больше. Дел делается мало, а вопросов задается много. А чем больше на поле сорняков, тем меньше урожай!— Ты уже сто обзывательств для меня придумал, — заметил я.— И еще тысячу придумаю, ничтожный полуиссохший червячок!Мою рану вдруг так задергало, что я наконец решился признаться.— Иортонд, у меня что-то с рукой неправильное... Может, посмотришь?Старик подул на ладонь, побормотал что-то себе под нос, затем зачем-то пощупал мне правую подмышку.— Потерпи до утра: если не начнет проходить, тогда что-нибудь придумаю. Ты, кстати, молодец, что не закричал, когда ткнул шипом в рану.— Как ты мог узнать? — изумился я.— Органов чувств намного больше, чем думают такие дурачки, как ты. А сейчас тебе лучше поспать.— Ты уверен, что до утра не отвалится? — попытался я пошутить.Старик потрепал меня по загривку, усмехнулся.— Спи, сверчок нестарый, безбородый.— Ты и про сверчка знаешь?! Как это?! Расскажи! Ты не можешь мне не рассказать!— Могу. Спи наконец! Спи! Спи!Я открыл рот, но сказать ничего не успел: мои мысли затанцевали, закружились — а потом их так сильно куда-то потянуло, что я даже не успел поудобнее устроиться...Вокруг были каменные валуны в два-три моих роста. Я петлял между ними, порой возвращаясь назад, поскольку не всегда мог найти проход. Было светло, но я видел все будто в дымке. У меня, похоже, была какая-то цель, только я никак не мог вспомнить, какая. Потом я обнаружил, что следом за мной устало плетется Финлуин. У нее была такая грустная физиономия, что мне даже стало смешно. Она, как всегда, что-то бормотала себе под нос, но я не мог разобрать слов. Неожиданно вокруг все поплыло: я делал шаг вперед, а оказывался в пяти шагах сбоку. Финлуин только что была рядом — и вдруг я ее видел далеко-далеко сзади, забравшейся на валун. Я растерянно озирался, попытался позвать ее, но крикнуть не получалось: в горле так пересохло, что стало трудно дышать. |
3
Когда я открыл глаза, вокруг было совершенно темно. Правая рука, похоже, распухла еще больше — и теперь болела уже не только в ладони, но и в локте.«Иортонд, ты здесь?» — хотел позвать я, но услышал только собственное хриплое шипение: во рту у меня действительно все пересохло.Нашарив на боку флягу, я сделал маленький глоток и аккуратно ее закупорил.— Иортонд! — тихо позвал я, хотя уже был готов к тому, что мне никто не ответит.От костра еще шло тепло, но гореть было уже нечему: лишь кроваво-черные угольки, прикрытые легкой серой золой, слегка вспыхивали — будто насмехались надо мной.Вскочив, я бросился к выходу. Веток, закрывавших проход, не было.Я осторожно выглянул наружу. Подсвеченные перекошенным месяцем, шапки кустов были похожи на головы спящих чудовищ, по плечи закопанных в землю. Я долго вглядывался и вслушивался, размышляя о том, что мне делать.«Не ищи человека — ищи пищу для человека!» — всплыло в памяти одно из поучений Иортонда, но сейчас оно не показалось мне сколько-нибудь мудрым. «Надо выспаться впрок», — эта мысль старика сейчас тоже была не слишком уместной.Я вдруг вспомнил о сухом источнике. Может, ему надоело сидеть и он пошел покопаться в земле? Воды ведь правда почти не осталось...Бесшумно пробираясь между кустами, я каждые двадцать шагов замирал и прислушивался. Спустившись по склону, я внимательно осмотрел площадку. Камни на ее краю показались мне похожими на спящих стражников, мрачно наблюдавших за происходящим сквозь щелочки чуть приоткрытых глаз.Лунного света было слишком мало, чтобы толком что-то разглядеть, но следов пребывания учителя точно не было.Устало прикрыл свои очи я:кончилась моя прыть.В тот год, непохожий на прочие,вода перестала быть...Я уже карабкался наверх, бормоча глупые стихи, как вдруг почувствовал прикосновение к шее чего-то живого и колючего. Сделав резкое движение левой рукой, я поднес полузажатую ладонь к лицу — и от радости чуть не вскрикнул. Это был унгол-вагор, слабо светящееся яйцевидное существо с отвратительно волосатыми короткими лапками. Паук недовольно выпячивал глаза и покачивал длинным черным шипом на пятнистой спинке — какая удача, что этот шип не проткнул мне кожу!— Попался, сволочь! — восторженно прошептал я. — Теперь-то мне известно, как тебя утихомирить! Я ничего не забыл, я тебе отомщу за моего друга Аннрима, который месяц пролежал при смерти! А особенно — за маленькую Финлуин, которая перестала расти!Я осторожно откусил шип у самого основания, тут же его выплюнул в плохо слушающуюся правую руку, после чего спрятал в нагрудный карман.Расставив пошире ноги, я сосредоточился, успокоил дыхание, расслабил мышцы, накопил между языком и нëбом немного слюны, запрокинул голову, закрыл глаза, открыл пошире рот — и проглотил паука, не прикасаясь к нему зубами. Унгол-вагор продолжил свои гадкие шевеления в пищеводе, затем в желудке: все ниже, ниже...Он уже почти затих, когда шуршание колючих кустов вдруг ударило по барабанным перепонкам.«Аи на вэдуи периан... Аи на вэдуи...» — возникли слова у меня в голове, где-то внутри, прямо в центре мозга. Сердце остановилось, а затем рванулось с места, застучав, как наш деревенский ручной заяц на бубне.Внезапно звуки смолкли. От пота я был весь мокрый — и так устал, что захотелось лечь и полежать с закрытыми глазами прямо здесь. Я вслушивался в тишину, но не слышал ничего, даже ударов собственного сердца. В руках и в груди я стал ощущать тревожную пустоту... Еще чуть-чуть — и я понесусь прочь, не разбирая дороги...— Все-таки четвероногих и шестиногих кушать не так опасно, как восьминогих, — произнес я вслух первое, что пришло на ум — и тишина исчезла.Паук в животе заелозил, заскребся.— Но восьминогие полезнее любых других, — поспешил добавить я.«Маэ гаэваннен... Маэ...» — завыл, засвистел, злобно забормотал ветер у меня под черепом.— Иортонд! Мне страшно, Иортонд! — не выдержав, истошно закричал я. — Это неправда: я еще не в том возрасте!Мне в ответ сверкнула молния, почти тут же грохнул гром, хлынул ливень — и ледяная вода потоком устремилась мне за шиворот. |
4
| Вернуться в пещеру мне удалось только после рассвета: до этого я сидел, вцепившись в большой валун. Водяной поток вырывал с корнем кусты и хлестал ими меня по лицу. Мне представлялось, как руки у меня соскальзывают — и я несусь в неизвестность вместе с прочим мусором. «Это всë мнимые опасности, — успокаивал я себя словами Иортонда. — Вот если старик исчезнет, это действительно будет опасно...» Я глотал воду, которая сама по себе попадала ко мне в открытый рот, и думал о том, что теперь не надо будет рыть землю. И чем больше я об этом думал, тем спокойнее мне становилось.Дождь кончился столь же внезапно, как начался, — и очень скоро от бурного потока не осталось даже ручья. В небе безмятежно паслись легкие облака — и мне подумалось: не кошмарным ли сном был этот ливень?Поскальзываясь и падая, я помчался к пещере — и протиснулся внутрь. В глубине души я был почти уверен, что увижу костер и старика возле него, что смогу согреться и обсушиться.— Иортонд! — крикнул я. — Ты здесь?!Даже не знаю, сильно ли меня ударили по голове. Запомнилось ощущение потока тупой боли, хлынувшей через затылок и очень быстро заполнившей тело до кончиков рук и ног. Не знаю и того, выключалось ли у меня сознание. Я лежал — и старался не шевелиться: при самом незначительном движении боль усиливалась до невозможности.Я слышал чьи-то голоса, но не мог разобрать ни слова. Даже не понял, на нашем ли они говорят языке.А потом, похоже, я провалился в сон.«Будем рыть яму!» — строго говорил Иортонд. «Да ведь воды-то полно! Сам же видишь, как нам повезло с дождем!» — возражал я. «Не смей мне перечить, коротконогий! — кричал он. — На везении лишь покойников возят!» И тотчас я шел рядом с телегой, везущей чье-то мертвое тело. Вглядывался в его лицо — и мне казалось, что оно мне знакомо. Телега катилась быстро, мне приходилось почти бежать — ведь отставать нельзя! Кто же все-таки этот мертвец, почему он мне так знаком? Смутная догадка в мгновенье преобразилась в уверенность — и я ощутил такой ужас, что спрыгнул с дороги и побежал, петляя между камнями. «Не бойся», — услышал я голос Иортонда. Он прижал меня к груди, потрепал по волосам, а затем не терпящим возражения голосом произнес: «Запомни: это был не ты. Это мог быть кто угодно, только не ты. Даже если тебе пришлось это увидеть, следует из этого вовсе не то, о чем ты подумал, а обратное. Хорошенько раскинь своими тупыми мозгами: это ж очевидно! Согласен?» — «Наверно. Это похоже на раскаленный кинжал, который прикладывают к ране, да? Сначала думаешь, что так делать очень глупо, а потом оказывается, что глупо делать как-либо иначе?» — «Умница! И не падай духом! Чтобы сердце перестало убегать в пятки, чаще вспоминай Финлуин и ее синие глаза», — изрек Иортонд — и я очнулся.Голова болела, но терпеть боль уже было можно. Я встал и, придерживаясь за стену, выглянул из пещеры. Редкие кусты и частые камни до самого горизонта...Я залез обратно и стал на ощупь искать наши вещи. Встав на четвереньки, пошарил у стен, затем стал ползать вдоль и поперек. Не осталось совершенно ничего! Я еще раз прополз от одной стены до другой, не выдержал — и расплакался.Выскочив из пещеры, я осторожно вытащил из кармана шип унгола-вагора и осмотрел его. Взял шип за основание и примерился, как буду втыкать его в того, кто врезал мне по затылку. Затем примерился, как буду втыкать его в глаз себе — говорят, такая смерть быстра, хотя и довольно болезненна. Первое мне понравилось больше, второе меньше...Я посмотрел по сторонам, убрал обратно в карман свое единственное оружие — и вдруг сообразил, что держал шип правой рукой и не чувствовал никакой боли! Я осмотрел ладонь и не обнаружил не только раны, но даже шрама.Разумом я понимал, что надо радоваться, но меня вдруг переполнил жуткий страх — и я заорал:— Иортонд! Иортонд! Я согласен, чтоб у меня заново заболела рука, только вернись! Мне страшно! Я не могу быть один!Меня охватило столь сильное отчаяние, что я бросился к оврагу, сбежал вниз по склону, подбежал к площадке. Надо делать хоть что-то! Надо делать то, о чем говорил Иортонд! Он ведь, как всегда, прав: надо копать — вся вода уже успела спрятаться в землю, не осталось ни единой лужи!Найдя небольшой плоский камень, я встал на четвереньки и принялся за работу. Валуны, окружавшие площадку, наблюдали за мной внимательно, но равнодушно.«Малышка Финлуин, клянусь: если я выберусь отсюда, возьму тебя в жены, — внезапно пришло мне в голову. — И пусть надо мной все будут смеяться... Надо мной и так все смеются... Они просто глупы! Я ведь тоже совсем недавно был не умнее и ржал над тем, что воистину ценное не может не прятаться!»Я разгребал камнем чуть влажную землю и отбрасывал ее руками в сторону. Дело шло быстро — не было ни корней, ни камней. Но вода пошла только тогда, когда я закопался по пояс: неожиданно она стала сочиться с боков и быстро поднялась мне по щиколотку.Я вылез из ямы и стал ждать, когда осядет муть. Сначала хотел вылить старую воду из фляги — в ней оставалось еще несколько глотков, — но потом передумал и всë выпил. Наверно, зря: у меня тут же заболел живот.А потом заболела и голова — только на этот раз как-то совсем иначе, не так, как бывает от ударов: уж я-то знаю — мне по голове о-го-го сколько раз били.Я лег на спину и стал размышлять о том, что за один день со мной случилось слишком много. Ночные поиски старика и расправа с пауком вспоминались почему-то с трудом, а вот шум ливня и раскаты грома я начинал отчетливо слышать, едва закрывал глаза. А еще мне стало казаться, что я начинаю понимать, о чем говорили те голоса в пещере: «Он, лес чесной, Дортеннат сакмами поперек перебьет — что ему наши луды?..»Когда стемнело, я решил, что хватит ждать. Лег на край ямы, протянул вниз руку, зачерпнул воды — она была вкусной, с легким имбирным ароматом.Наполнив флягу, я поднялся по склону и долго сидел, прислушиваясь и всматриваясь. Подкрался ко входу в пещеру и, подражая Иортонду, с силой швырнул камень вовнутрь.И вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Мне показалось, что я разворачиваюсь, чтобы нанести врагу убийственный удар — но в следующее мгновение обнаружил, что, потеряв равновесие, падаю.— Бруэред, что с тобой?Это был старик! Живой! Он смотрел на меня, добродушно улыбаясь.Я долго-долго его обнимал. Тыкался губами в шершавые щеки, прижимался к пахучей кожаной рубахе. В его зрачках отражалось синее-синее, как глаза Финлуин, небо с длинными белыми полосами облаков...Нет! Какое еще отражение, если уже почти ночь? И почему многочисленные морщины на его лице живут самостоятельно — то складываются в горы, реки и долины, то представляются аппетитной хлебной коркой, то становятся паутиной?Догадка была близко, я протянул руку к его щеке. Я тянул руку, тянул — но лицо не приближалось... |
5
| Я дернулся вперед всем телом, напрягся — и снова увидел Иортонда. Морщин на его лице было совсем немного... И было очень светло.— Что с тобой, мальчик? — осторожно спросил старик. — Что ты здесь, в овраге, делаешь?Я попытался подняться, но у меня закружилась голова.— А как проверить, спит человек или уже нет? — спросил я.Иортонд, хмыкнув, сжал мне ухо.— Дурак старый! — взвизгнул я, вырываясь. — Зачем ты так сделал — не соображаешь, что ли?!Я вытер рукавом выступившие слезы и дернул старика за штанину:— Где ты был?! И где те, которые врезали мне по затылку? Я проснулся ночью, тебя не было... Ты уходил из пещеры?Старик ощупал мне голову.— Все, вроде, цело... Ветки сгорели слишком быстро, пришлось выйти еще наломать. У тех, кто ленится запасаться, всегда все не вовремя кончается... — скривился старик. — Так что ты здесь делал?— Иортонд, что ты на меня смотришь, как на дурачину?! — сорвался я. — Был ливень, а потом меня в пещере долбанули по затылку, а потом я рыл яму на площадке, как ты и хотел!— Там, где был я, никакого ливня не было.Мне стало страшно.— А до этого я сожрал унгол-вагора, — прошептал я и попытался встать. Голова снова закружилась, но я устоял.— Тебе всë приснилось, — вздохнул старик.Мои руки опустились — и локоть тронул висящую на боку флягу. Что-то с ней было не так. Я снял ее с пояса — и она оказалась не легкой, почти пустой, а тяжелой, наполненной до краев. Вода была холодной и удивительно вкусной.Заткнув флягу пробкой, я бросился к площадке. Там всë было нетронуто.— Как это?! Я же сам рыл! — отчаянно крикнув, набросился я на Иортонда. — Может, это ты надо мной так подшучиваешь?!Он долго смотрел мне в глаза, затем молча отобрал флягу. Сделал один глоток, другой. Долго стоял с закрытыми глазами, отхлебнул снова...— Покажи-ка рану! — потребовал он.Я взглянул на свою ладонь — и радостно закричал:— Правильно: раны-то нет! Я это, между прочим, заметил еще днем, перед тем, как рыть пошел! Как ты это объяснишь?! Значит, я ничего не придумал!Старик долго мял, изучая, мою руку, затем глухо проговорил:— Бруэред, я, честно говоря, всегда думал, что толку от тебя нет и не будет...Вернув мне флягу, он вынул из кармана кожаный кошелек, ослабил тесемки, вытащил несколько черных камушков.— Это те самые семена драконьего дерева, без которых тебя не пустят обратно. Помнишь, мы несколько дней пробирались глубоким ущельем, там еще скалы были рыжими? Вот там я и нашел дерево — а ты по своей глупости этого даже не заметил... Я дал себе слово отдать половину тебе, если ты в чем-то превзойдешь меня, но был уверен, что этого не произойдет никогда. Знай, что порошок из них в десять раз ускоряет заживление ран, а одного такого орешка хватает, чтобы неделю оставаться бодрым и сытым. Здесь их пять, два можешь использовать в дороге, а три других тебе придется донести до дома...«Если я выберусь отсюда, то возьму тебя в жены, Финлуин!» — вспомнилось мне.— Ты хочешь, чтобы я ушел?! — не понял я.— Да хочу: тот, кто смотрит назад, плохо идет вперед. Теперь, когда ничто не мешает тебе вернуться домой, ты будешь мне плохим попутчиком. Но я не гоню тебя — можешь остаться. Решай сам.— Скажи, если кто-то обещает что-то сам себе во сне — это как?Он долго молчал, затем ответил:— Человек, давший во сне сам себе слово, а затем нарушивший его, тем самым убивает себя: в первый год у него умирает дух, во второй — ум, в третий — тело...— Тогда, Иортонд, у меня нет выбора: я возвращаюсь... — опустил я голову.— Если тебе уходить, то прямо сейчас, — вздохнул старик: — пока никто не передумал. Вода у тебя есть, а еды я тебе не дам: сам добудешь — тебе это сделать легче, чем мне. Меня только беспокоит, что тебе непросто подолгу оставаться одному... Выдержишь ли ты?— Наверно. Ты ж открыл мне секрет: надо чаще вспоминать Финлуин и ее синие глаза. Тогда сердце не будет убегать в пятки.— Это мои слова?! — изумился старик.Я прикусил нижнюю губу: что ж у меня за голова такая, что в ней явь перемешена черт знает с чем?Я прижался к старику — но вдруг отшатнулся:— Подожди! А почему ж ты ночью не вылечил мою рану на ладони, если у тебя было такое мощное лекарства, как эти орехи?— Рана же вылечилась!— А если б не вылечилась?! Если б у меня рука почернела? Я знаю — так бывает!— Если бы... Что думать о том, что могло бы произойти, глупыш? Важно имеющееся, чуть менее важно будущее. А прошлое — это былины. Что обижаться на медведя, который загрыз охотника, если все это произошло лишь в сказке? Ненавидь не того медведя, которого вчера встретил, а того, который сейчас гонится за тобой! Разве не так?!— Наверно, — задумался я и стал вспоминать тех, кто не вернулся живым с охоты...Когда я поднял глаза, Иортонд был уже далеко... Я быстро спустился к площадке — и стал подниматься по другому склону.И вдруг мне отчаянно захотелось проверить свои трофеи. Я пересчитал драконьи семена, затем осторожно сунул руку в другой карман, нащупал шип унгол-вагора — и счастливо рассмеялся.«Мое тайное оружие! Мне будет чем уколоть тебя в задницу, малышка Финлуин, если ты окажешься плохой женой! Мое тайное лекарство! Мне будет чем тебя вылечить, малышка Финлуин, если этот укол окажется для тебя чересчур сильным...» |
Путеводитель по текстам |