Он поломался в цирке на репетиции, и бедро никак не хотело срастаться правильно.
В первую минуту, когда Андрей ударился о барьер и упал в опилки, он подумал, что это несерьезно. Что он - с лошади не падал? Вот пройдет сейчас испуг, все встанет на место, и они снова будут работать. Он еще всыплет Сильве за то, что она вдруг встала, как вкопанная. Андрей увидел это, когда уже вынес корпус из седла, и испугался, и запутался в стремени. Его занесло вперед и в сторону, и он мешком, повиснув на ноге, плюхнулся. Сильва не двигалась, только смотрела на него печально. Отец тоже остолбенел, и его хлыст замер мирно, как удочка. Опилки на манеже пахли грибами. Тело было большим, неуклюжим. Андрей попытался его собрать, и только тогда пришла дикая боль.
...Сначала Андрей долго лежал в больнице. А потом отец написал заявление и привез его домой.
Когда родители были в цирке, приходила соседка, тетя Даша. У нее были собственные ключи. Андрей всегда знал заранее, что идет тетя Даша, потому что она долго топталась у двери, выясняя с бренчащей связкой свои, особые отношения. Другое дело - Солин. У него тоже были ключи. Он быстро открывал оба замка, кидал в сторону дверь и произносил торжественно:
- Здравствуйте, дети!
Солин был испытанным другом. Андрею только-только исполнился год, когда умерла бабушка и родители принесли его в цирк. Там все летали и прыгали, и маленькому Андрюшке понравился цирк. Он довольно смирно сидел на репетициях, лишь изредка подскакивая и визжа. Иногда он ел опилки. За этим шкодным делом и застал его однажды коверный Солин. Он поднял Андрюшку высоко-высоко и сказал:
- Это ты все опилки на манеже слопал? А? Это из-за тебя придется вечером красный ковер стелить? Где нам теперь опилки брать-собирать?
Андрей разлюбил игрушки. Его окружали настоящие звери, полеты, чудеса. Что там бестолковые кубики и вялые плюшевые слоны? Дома в дело шли только мячи - большие, яркие. Он бросал их вверх, что есть силы, и это был его маленький цирк. Однажды кто-то принес ему "лошадку". Не настоящую, так - голова да палка с колесиком. К ней Андрюшка и прилип. Верхом он скакать не мог - ходил-то еще нетвердо. Зато поглаживал шею, прижимался к морде, разговаривал с ней на своем непонятном, почти из одних гласных, языке.
Пластмассовая лошадь забылась, как только отец посадил его на Сильву. Именно ей Андрей сказал впервые: "Коняшка!". Букву "ш" он толком не выговаривал, но восклицательный знак удавался на славу, он даже подпрыгивал. Родители и Солин посмеивались, а Сильва быстро привыкла. Когда Андрей начал работать, отец вдруг стал серьезным и строгим. Первые синяки и обиды лечил Солин. Они подружились.
Андрей с восторгом смотрел репризы старого клоуна - двадцать, тридцать раз, сколько угодно. Он кричал так: "Браво, Вик!". Маска у Солина была - ничего особенного: на белом лице красный рот до ушей. Часто маска подмигивала именно ему, Андрею, и тут же обязательно что-нибудь падало, стреляло или лопалось. Но иногда Солин чуть приподнимал брови, присобирал щеки как-то по-особенному - и становилось грустно. То скрипка ломалась, то улетал прочь белый голубь. И Андрею тогда хотелось выбежать на ковер, по которому сновала туда-сюда униформа, и прижаться к Вику, который стоял такой поникший, совсем один.
Андрей разбился - и Солин приходил к нему почти каждый день. Он рассказывал все цирковые новости, щупал Андрюшкины мышцы и говорил басом: "Ого-го!".
Андрей спросил его:
- Виктор Иванович, а как там Сильва?
- А что Сильва? Поживает себе... Раскаивается, бедняга, что тебя поломала. Лошадь - животное с душой.
- А отец с ней работает?
Солин насупился.
- Да знаешь... Она ведь старая. Я говорю, она старая стала. В сердце у нее перебои, как у человека. Понимаешь? В общем, сложный вольтиж на ней невозможен.
- А я ничего сложного и не делаю, правда? Я ведь выздоровлю когда-нибудь. То есть скоро. Почему же отец с ней не работает? Для меня?
- Ты выздоравливай, - сказал Солин, - а там посмотрим.
С тех пор Андрей не находил себе места. Родители отвечали на его вопросы уклончиво. Сильву кормят, за ней ухаживают. И выходило так, что пока Андрей не поправится, не будет никаких перемен. "Но ведь с ней не работают, - распалялся Андрей, - я же потом не наверстаю!" "Нет, - говорили родители, - наверстаешь. Ты пока выздоравливай". Отец принес ноутбук. Интернет, за который раньше Андрею иногда влетало, оказался туп и неинтересен. Футбол сразу надоел, а "стены" и прочий треп никак не замещали реальных событий и предчувствий.
Прошло почти два месяца.
- Вик, - взмолился Андрей Солину, - что с ней, а?
- Спишут ее, Андрюша, вот что.
- Как - спишут? - остолбенел Андрей. - Она же еще работает. Вик, послушай, она же так замечательно работает. То, что я поломался - это случай, понимаешь? Цирковые и без лошадей ломаются.
- Ты упал, потому что был с лошадью. А если еще раз?
- Вик, так не может быть. Так не бывает. Ты же знаешь, что с ней будет потом.
Солин помолчал немного и сказал тихо и твердо:
- Так бывает. И ты знаешь это давно. При тебе в цирке не одну лошадь списали.
- Но я не работал с ними, Вик. Они мне были чужие.
- Другим они не были чужие... Многие животные живут меньше, чем люди. Расставание - это в цирке неизбежно.
- Это смерть неизбежна. А Сильва живая. Ты тоже старый, ты поймешь. А вдруг тебе на манеже плохо станет. Вдруг - сердце? Ты полечишься, придешь в цирк. А тебе скажут: списали. Что делать-то?
- Я тогда конюхом пойду или билетером. Нет, все-таки конюхом. С этого моя жизнь в цирке начиналась.
- Значит, ты выбрал. Конюхом. Только бы в цирке, да? А кто за Сильву выбирает? Получается так. Или она молодая и сильная - и тогда она нам нужна, и тогда мы дружим с животными. Или она старая, в цирке состарилась, в работе - и тогда мы о ней забудем. А как я о ней забуду? Как я к другой лошади подойду, если в это время Сильва... Может быть, мне прививку из ее крови сделают... Или ее в колбасу...
- Андрюша, ты... лежи. Что ты вскакиваешь все время?
Солин поправил сбившееся одеяло. Андрей плакал, закрыв глаза. Слезы сползали на голубую наволочку и таяли, таяли. Солин нечасто видел, чтобы плакали цирковые дети. Он отошел к окну. Он стоял у окна и молчал. И изучал уличный термометр, заброшенные цветочные ящики на балконе. Как изменить судьбу цирковых лошадей? "Коняшка" - вспомнил он.
- Вик, - сказал Андрей деревянным голосом, - когда это будет?
- Скоро, - ответил Солин и отошел от окна, - очень скоро. Ты привыкни, ладно?
Андрей поднял на Солина чужие взрослые глаза и медленно сказал:
- Виктор Иванович, приведите ее ко мне, пожалуйста. Я хочу с ней попрощаться. Пожалуйста, слышите?
... Ступенька, ступенька...
Лошади не любят ходить по ступенькам. Они вообще не любят брать высоту, но уже если надо...Лучше бы скакнуть, подобравшись, с разбега - и замереть на мгновение там, высоко, на самом изгибе прыжка.
Для цирковой лошади такой миг, может быть, самый радостный и свободный. Как густой запах скошенного сена, как прохлада речного течения. Сильва взрослела в цирке, но всегда помнила свое детство и луг, и дорогу к реке. Нет, та дорога не была круглой. Она была такой длинной, что нигде не кончалась, а только соединялась с другими дорогами. Там, в детстве, дул ветер навстречу, и земля под копытами была упругой и податливой. Сильва хорошо знала, что мир вокруг цирка весь разрисован дорогами. Она помнила свое вольное прошлое и прошлое всех лошадей. Иногда во сне она видела, как объезжают ее дикого сородича. На самом деле картина эта была ей незнакома, и от этого становилось очень тревожно. Бока ее вздрагивали во сне, все тело сжималось в напряжении. Тогда Сильва просыпалась и долго, беспокойно мотала мордой. Если подходил конюх, она прислушивалась внимательно к каждому слову и ласковому прикосновению. Лошади, несмотря на свою дикую природу, любят людей. Может быть, потому что на лошадей не охотятся? Потому что в памяти их о вольном прошлом нет выстрелов?
Сильва шла по ступенькам, и сердце ее болталось так, словно его кто-то раскачивал в пустоте. Сердце было очень большим и тяжелым, она чувствовала все время его нижнюю половину. На лестничных площадках Сильва заворачивала и отдыхала. Солин гладил ее и говорил:
-- Ну-ну, отдохнем немного. Ну-ну, Сильва, хорошая моя. Ты отдохни, и мы дальше давай пойдем. Нам очень нужно до Андрея дойти. Высоко он забрался.
Сильва знала, что до Андрея дойти нужно, и она шла опять вверх по лестнице. Шаги ее становились все медленнее.
Ступенька, ступенька...
Сердце вздрагивало и звякало, как бубен в руках цыганки. Сильва вспомнила яркие юбки и быстрый танец, и медведицу Паву с большой круглой серьгой. Сильва тоже участвовала в этом старом номере, она кружилась и кланялась, потряхивая бубенчиками, а потом снова кружилась.
Ступенька, ступенька...
Сильва вдруг увидела тот танец очень отчетливо, перед глазами все стремительно побежало: Пава, Солин, лестница, красный ковер манежа. Арена вращалась и уплывала куда-то, и нельзя было остановить эту круговерть в глазах.
Ступенька, ступенька...
Немного еще. Нужно Андрея увидеть. Еще ступенька. Сердце тряхнуло. В глазах все взвилось, и арена стала размером с яблоко.
- Сильва, милая, пришли. Слышишь? Ну давай постоим чуточку, - Солин обернулся, прижался к ее шее.- Мне тоже нехорошо. Если б я один - на лифте. На лифте поехал бы. Ты старая, и я старый. Так-то.
Сильва дышала ему в плечо, боясь двинуться с места.
- Ну как ты, а? Отошла? Давай дверь открывать.
Солин долго возился с ключами, и Андрей решил уже, что пришла тетя Даша. И вдруг - тяжелый стук и знакомое фырчанье.
- Сильва, Сильва! - заорал Андрей, подскочив на кровати всем телом. - Иди скорей!
- Погоди, Андрюша. Скорей мы не можем. Двери у тебя очень узкие, а Сильва - дамочка в теле. Вот у вас в коридоре шкафчик стоит, так мы из-за него никак в габарит не впишемся. Ну-ка, Сильва, еще чуть-чуть... По вашему приказанию прибыли!
Солин просунул голову в дверь рядом с Сильвой, наткнулся на глаза Андрея и сказал упавшим голосом:
- Здравствуйте, дети...
...Он ревел и ревел. Держался только утром, пока дома были родители. "Вся еда остается! Тебе питание нужно, витамины" - огорчалась мама. А отец сказал жестко почти на ухо: "Чем больную лошадь с доставкой на дом требовать, лучше бы пошерстил в Интернете. Может, выход какой есть? У тебя неделя".
Андрей включил ноутбук. И набрал в окне: "Спасите лошадь!"...
Через два дня он вовсю шарил по "лошадиным" сайтам, зарегистрировался на разных форумах, вывесил, где только мог, Сильвины фотографии. Позвонил Вику:
- Ее нужно взвесить!
- Кого?
- Сильву, - сказал спокойно Андрей. И только немного дрогнул голосом, уточняя: - Чтобы узнать, сколько в ней мяса.
Солин прибежал через час. Дверь. Ключи. Влетел в комнату, будто боялся, что Андрей может сбежать:
- Ты?.. Что?..
- Ничего. У меня спрашивают ее "мясную" цену.
Солин сел на пол возле кровати и немного молча посидел.
- Знаешь, я значительно старше Сильвы. И у меня тоже сердце того. Давай и меня взвесим.
Он приподнял брови, присобрал щеки... И Андрею, как в детстве, захотелось прижаться к Вику, который сидел такой поникший, совсем один. То ли скрипка сломалась, то ли улетел прочь белый голубь...
- У тебя нет "мясной" цены. У тебя одни кости. Мама говорит, ты из породы гончих.
Андрей достал рукой до плеча Солина и погладил его как маленького. И почти не ревел.
- Ты понимаешь, Сильву, наверное, возьмут. Она очень понравилась. Я честно написал, что вольтиж невозможен. Все равно понравилась. Есть два варианта. Одна семья из Бологого - для себя, у них дети маленькие. Она же с маленькими любит, Вик! Ты помнишь?.. И еще есть пансионат - отдыхающих катать. Ну это на крайний случай, да? Все равно лучше, чем мясо. Вик, очнись! Понимаешь, Сильву по-ку-па-ют! Бологое - это не очень далеко. У них и денник готов.
... Ступенька, ступенька.
Сердце Сильвы снова болталось в ее лошадиной груди. Но эти ступеньки нестрашные - так, деревянный наклонный щит. Страшно входить в чужую, тесную перевозку. Андрея нет. Правда, ящики знакомые, цирковые. Правда, Солин все еще рядом - он что, тоже поедет? Борт со стуком закрыли. Солин достал телефон и зачем-то поднес его к уху Сильвы:
- Слушай вот, девочка. У меня громкая связь не работает.
Вдруг телефон заговорил с ней, закричал, родным голосом заполнил тревожную душу:
- Сильва! Сильва! Ты меня слышишь? Хорошая, хорошая, умница. Ты как там? Я очень соскучился. Вы сейчас едете в другой город - ты и Вик. На гастроли. Там будет хорошо - природа, денник, дети. Они тебя очень ждут. Вик вас познакомит... Только ты меня не забывай насовсем, ладно? Я поправлюсь, и тоже к тебе приеду. В гости. Мне разрешили. Я приеду в Бологое, и ты меня узнаешь. Узнаешь?
Машина тронулась, телефон в руке Солина дрогнул, но Сильву ничто не напугало. Она застыла. Дети, денник, Бологое... Известные и неизвестные ей слова сейчас казались одинаковыми. Это был голос Андрея. Солин сел на угол ящика:
- Алло, штаб? Будем регулярно докладывать. Конец связи.