Синдром Шринка (Синьцзянский синдром, Кленерунгит)- редкое заболевания обмена веществ, заключающееся в постепенном сокращении мышечной и костной массы больного. Возбудитель С.Ш. не выявлен. G. Parkinson [2] указывет в качестве ареала обитания возбудителя Восточный Туркестан (см Туркестан, восточный). В большинстве случаев С.Ш. приводит к летальному исходу.
Энциклопедия Брокгауза и Евфрона, тои 45, стр 324. Издание тов. Братьев Вольф, Моска, 1893 год.
"Дома выцвели, яркие заплаты реклам словно грим на стареющем лице примадонны... Куда, позвольте спросить, девался шарик с Дома книги? И этот монстр с зеркальными панелями — здесь ведь, помнится, стоял особнячок где жили Катины родители... Мы с Катей целовались в подворотне, а потом она взбегала легко на крылечко, вся — огонь. Да-а, крылечка безусловно, тоже не пожалели. Эх...
Такие мысли лениво копошились в белокурой голове Антона Петровича, покуда он долго и скучно добирался с вокзала. Антон Петрович ехал домой, в кирпичное трехэтажное гнездо на окраине Города. Разномастные доходные дома постепенно сменялись многоэтажными муравейниками (Антон Петрович помянул недобрым словом гениального француза, коему весь мир обязан появлением подобных нормализованных жилищ. Затем Город внезапно и болезненно оборвался. Перед Антон Петровичем развернулась гладь самого большого, Третьего озера, серенькие купы деревьев (был ноябрь), низкое небо, холмы, покрытые инеем, словно шевелюра сорокалетнего еврея и воткнутые там и сям кирпичные "палаццо дель проццо" . Антон бессильно откинулся на сиденье застигнутый врасплох чувством, которому еще в юности дал название "синдром возвращения". Он с обреченностью ощущал, как прочно забытые и сглаженные множеством новых ощущений картины вдруг оживают и словно безобразные подснежники расцветают у него в голове, заполняя ее тем же неутолимым голодом, от которого он бежал в течение трех лет, бежал, спасая рассудок и вероятно жизнь. Антон Петрович три года провел в путешествии. Индия, потом раскопки в Египте, потом - для контраста - Аляска и север Канады, а последние три с половиной месяца - Австралийские пустыни.
Все это зря... Словно и не было этих лет, прошедших в жадном, раблезианском пиршестве впечатлений, путевых тягот, словно душа его не лакомилась экзотическими странами, экзотическими яствами, экзотическими луноликими женщинами с покорными ночными глазами...
Трещина, разделявшая Антона Петровича надвое, неумело заклеенная внушенным в детстве правилами приличия, давала себя знать. Вливавшиеся в него чувства и впечатления без остатка просачивались в эту самую трещину, оставляя после себя еще худший голод Иногда ему казалось что все его существо усыхает, делается меньше и легче, словно голод пожирал его изнутри. Только она, Валентина, Валькирия, Валюнчик, умела утолить его. После женитьбы так и было - Валины силы питали его, он насыщался Валиным хорошим настроением, ему давала силы жить ее улыбка, чуть заметное движение головы - все, все в ней было для него и только для него. Все закончилось внезапно, когда Ирке исполнился год и она тяжело заболела. Валюнчик в первый раз обратила внимание на крошечный кусочек плоти, растущий поблизости (до того времени она и знать не знала, что происходит в детской, благо были няни, это-то они могли себе позволить, выписывали из Будапешта, ту самую, знаменитую госпожу Вервинкль, чтобы избежать каких бы то ни было треволнений). Ириша занемогла как-то сразу, неожиданно, словно птичка, и нечувствительно подчинила себе все течение жизни в красном особняке. Потом конечно она выздоровела, но Валюнчик заразилась бациллой материнства и Антон Петрович теперь присутствовал в ее жизни в качестве партнера по совместному выращиванию Солнышка. Времена, когда Солнышком был он сам канули в Лету. И вот когда в нем осталось на донышке и надежды не было никакой, он и бросился во все тяжкие. И лишь к исходу третьего года вспыхнула надежда. Месяц назад он получил от нее письмо. Помятый, отправленный более полугода назад конверт, шедший какими-то немыслимыми путями, встретился с ним с ним в уютном зеленом мотеле под Сиднеем. Он внушал опасение и одновременно желание, словно доза у начинающего наркомана, словно красивая доступная женщина в сомнительном квартале. В письме, открытом дрожащими руками, сообщалось, что у Ирки есть жених, и что она "ну ты понимаешь". От мыслей о полуночном писке предполагаемого маленького человека и о бурных (или тихих) скандалах между предполагаемым зятем и его Валюнчиком Антон развеселился. Он обожал скандалы, это была превосходная острая пища, ничуть не менее желанная, чем любовь. Крики и зубовный скрежет вызывали в нем волну веселого, бесшабашного бешенства. О, с какой радостью он обрушивал на головы домашних потоки ядовитых укоризн и метал молчаливые молнии в их изменившиеся лица! Боже мой, как сладко было выговорить Вале за некстати сказанное при гостях, или наподдать Ирке по мягкому за незначительную оплошность. Но они быстро учились избегать его гнева, были тихи, вежливы, предупредительны... И не любили. А он мучился, скрывая подступавшую ко рту голодную слюну и мысленно униженно просил: "Крошечку... улыбочку, или скажем огрызнитесь... Хоть краешек...."
Он подъехал к дому. Опрятный газон, заботливо укрытые розы перед крыльцом. Валя продолжает держать прислугу. Красная кирпичная кладка стен - символ надежности в этом неустойчивом мире. Его пыльные чемоданы в холле смотрелись оскорблением. Антон почувствовал странную слабость. "Видимо, простудился в дороге". Вышла кошка Клавка и потерлась глупой башкой о потертый бок чемодана. Через несколько минут вышла и Валентина, улыбающаяся, розовая, немножко мокрая. Махровый халат в цветочках, махровая чалма из полотенца. Только что из душа.
- Антош!!
- Здравствуй, Валюнчик
Обнял и с удовольствием прижал к себе, заглянул в серые неглубокие глазки. Пухлые губки (он не любил ее губы, слишком мягкие), запах косметики, слега сальная от крема щека. Сорокалетняя женщина в неплохой форме. Кожа слегка потускнела. Гусиные лапки...
- Так вот Алик переезжает восемнадцатого числа, а в мае Иришка уже должна родить
- А-а.
- И представляешь, его мамаша даже ни разу не позвонила. Ну и черт с ней, правда?
- ...
- АНТОН?
- А? О, да!
- Антош, ты ведь тогда сказал, что поедешь покупать кофеварку...Ты купил кофеварку?
Антон отчетливо ощутил, как его душу прокалывает острый рыболовный крючок. Валин взгляд искоса... Последняя фраза, которую никто, никто во всем мире не мог произнести... Только она могла придать словам неуловимый абсурд, и тогда за ними виделось Другое, которого и вожделел Антон Петрович, тщетно пытаясь наскрести его по крупинкам на дне ее глаз и в паузах между ее фразами, ухватывая кусочки из движения воздуха от жестов полных розовых рук, ловя песчинки, запутавшиеся в русых гладких волосах... Валентина продолжала говорить, одновременно легко трогая его, словно проверяя - настоящий ли? И сосущая пустота стала немного отпускать, как вдруг...
- Антон... боюсь, что это тебя огорчит Я встретила другого человека. Приличного. И я... вышла замуж.... Ну, мы же с тобой не были расписаны? Может ты бы до старости ходил за кофеваркой...
- Эээ.
- Ну и вот, раз уж тебя не было, а время ведь идет, а сам знаешь, годы наши уже какие, а Эдик стал настаивать, а... Антош, мне уехать сейчас, или как ты хочешь?
Пустота стала невыносимой. Антон круто развернулся, бросил на ходу "Дом можешь оставить себе", и ринулся из холла, по пути замечая то, на что не обратил внимания раньше — небрежно брошенная на кресло мужская рубашка, пепельница с сигарным окурком, четыре тапочки под вешалкой — две мужских и две женских, еле уловимый запах одеколона...
Машина была в порядке, стояла себе в гараже, дожидаясь его. Трясущимися пальцами сдвинул крышечку бензобака, оглянулся в поисках канистры... Через три минуты уже ехал по Выборгскому, прочь, прочь, прочь...
Квартира нашлась довольно быстро. Валентина прислала вещи, чудесным образом узнав его теперешнее местоположение. Чемоданы были тщательно вычищены, а сами вещи выстираны и отглажены. Старое белье она выбросила, положив взамен пачку мягких шелковых трусов и две стопочки носков - простые, на каждый день, и на выход, тонкие и длинные, чтобы надевать под костюмные брюки. От зрелища усовершенствованного содержимого своих чемоданов Антон Петрович тихо зарычал. Но делать нечего - нужно продолжать тянуть лямку... Он принял душ, и начал одеваться — сегодня предстоял тяжелый день. После долгого перерыва следовало, наконец, самому заняться делами фирмы: сходить на совет директоров, прошвырнуться по офису и может даже съездить на завод. С рассеянным удивлением он обнаружил, что рукава рубашки ему длинноваты, а брюки очень широки. "Вообще-то это неудивительно, от такой жизни не только похудеешь - вовсе на нет изойдешь..." — пронеслось в голове.
Аркадий Израилевич, портной Антона, придерживался иного мнения. Две недели спустя, Антон позвонил ему и слегка растерянно сообщил, что ему требуется укоротить и немного заузить восемь костюмов и четырнадцать рубашек, Аркадий Израилевич, прижав ладонь к трубке, доверительно прошелестел "Антон Петрович, вы хорошо себя чувствуете? Да? Бриллиантовый мой, зачем же вы купили... восемь костюмов не вашего размера? Да, разумеется... Когда Вам угодно..."
Воскресенье прошло под стук швейной машинки и причитания Аркадия Израилевича. Выпятив круглый живот, он заложил большие пальцв рук за резинку доперестроечных тренировочных штанов и обеспокоенно оглядел Антона Петровича с головы до пяток.
"Антон Петрович, сахарный мой, я ведь таки сам шил эти костюмы... Может Вам к доктору обратиться?" "Вздор, Аркадий", величественно процедил Антон Петрович, "Просто измотался я, с тела спал..."
Через неделю, однако, Антон вновь появился в мастерской у портного. "Скажи, Аркадий" — спросил он нарочито рассеянным тоном — "ты когда-нибудь видел такое чудо? Ты понимаешь, рукавчики-то — опять длинноваты..."
Седой и важный Савелий Ильич долго тер профессорский чисто вымытый лоб, грыз дужку очков, листал страницы нетолстой (здоровье-то Бог дал отменное) антоновой истории болезни. "Ну... Антон Петрович... Безусловно, дело в питании. В Австралии-то, поди, солнышко поярче? Яблочки посвежее? Да и барашков они, говорят, сами выращивают... Так что не отказывайте себе, старайтесь на рынке покупать... А еще лучше - наймите прислугу хорошую, а то что за жизнь такая - холостяцкая... От нее недолго и совсем изойти... Как свечка". И доктор, вкусно и важно просмеявшись, покровительственно похлопал Антона по субтильному плечику.
"Истаять...изойти... " именно это опасение не давало покоя Антону. Он чувствовал, как поедает его изнутри дикий, ничем не утолимый голод. Эту ночь он снова провел под окнами бывшей своей супружеской спальни, прислушиваясь к Валиным вздохам и ритмичному поскрипыванию постели, кожей ощущая ее желание, почти видя раскинутые гладкие розовые ноги, почти трогая мокрые простыни, почти вдыхая запахи ее тела - оказалось, он помнил их досконально, почти слыша произносимые нежным шепотом сладкие, бессмысленные слова... Из ноябрьской мокрой темноты появлялся сияющий розовый бутон, горячий, влажный, окруженный завитушками темных волос... Он рос, становился все ярче и приближался...
Антон очнулся и почувствовал, что замерз и изрядно промок. Тихо прокрался к оставленной за углом машине и, проклиная производителей, сделавших кресла такими высокими и неудобными (до педалей дотягиваешься с трудом), поехал домой - следовало хоть чуть-чуть поспать.
Через несколько дней ему стало по-настоящему страшно. Сидя один на один с растущей, казалось на глазах, бутылкой джина, Антон ощущал, как съеживается, уменьшается, тает его тело, поглощаемое невыносимым голодом. Он вынул из холодильника все припасы и разложил их на полу. На следующий день открыть дверцу, или взобраться на стул стало уже невозможно.
Бутылка, предусмотрительно поставленная рядом с горкой съестного, неохотно пустела, и каждый день он напивался пьяным, и засыпал, и во сне видел светящийся розовый бутон, пахнущий невыносимо сладко...И просыпался чтобы увидеть, что бутылка, кажется еще подросла...
Антон подпрыгнул и достал с низкого туалетного столика крошечное зеркало (в прошлой жизни он гляделся в него, когда вставлял контактные линзы). Держа зеркальце обеими руками, с трудом прислонил его к ножке стола и посмотрел на себе впервые за прошедшие два месяца. Продираясь сквозь кусты пушистого ковра, прошел на кухню, огромную и гулкую, словно зал ожидания на вокзале. Хотелось нормально поесть, ножом и вилкой, сидя за столом, а не отламывая крошки от твердеющей сырной скалы посреди кухни... Да и одеться тоже, уже январь, топят плохо... Носовой платок, задрапированный на манер тоги, совсем не грел. И голод словно вырос, вобрав в себя антонову плоть, превратился в бога, красную кнопку, ядерный взрыв в ночи. Если бы пробраться домой... Там у Ириши должны были остаться куклы... Она обожала Барби, и собирала их тоннами, чуть ли не до самого совершеннолетия... И он мог бы каждый день видеть Валю, прокрасться например к ней в спальню, и видеть как она раздевается, или стрижет ногти, или мажет лицо кремом, или разглядывает свои круглые бока с недовольным видом... При таких темпах не так и долго осталось...
Решение пришло внезапно. Почта... Нужно воспользоваться почтой! Заказать что-нибудь по Интернету, с доставкой, он залезет в коробку, а потом останется послать письмо Алексею Николаевичу, своему секретарю, и попросить это что-то отправить Валентине. Что-нибудь хрупкое, чтобы его ненароком не раздавили...
Ноутбук валялся на низком диване в спальне. Пришлось использовать давно забытые навыки альпиниста. Слава Богу, компьютер был открыт и подключен...Вам случалось набирать письмо ногами, перепрыгивая с буквы на букву?
Через несколько дней коробка с кофейным сервизом (ничего более остроумного в голову не пришло), стояла на пороге Валиного дома. Отодрав скотч, которым он предусмотрительно залепил выход на время путешествия, Антон Петрович выскочил на улицу. Ежась под пронизывающим январским ветром, он глядел на уходящие в небо стены, выложенные из гигантских красных кирпичей и прикидывал, как лучше всего попасть в дом. Решительно запахнулся в носовой платок и отправился за угол, где, как он помнил, было маленькое подвальное окошко, почти на уровне земли. В прошлой жизни Клавка вечно сигала через него туда-сюда, и через него же водила в дом бесчисленных ухажеров. Клавка это проблема, кстати. Сколько раз он вышвыривал ее за шкирку из спальни... Кошки - такие злопамятные твари!
В темном провале подвального окна появился циклопический желтый глаз, потом словно мохнатая капля ртути, вылилась на улицу, потянулась... И заметила Антона. Тигрица Клавка распушила густые усы, приняла охотничью позу, напряглась, и стала медленно-медленно приближаться.
Не то чтобы он не был готов умереть — простая экстраполяция его болезни не оставляла сомнений в близком конце, и он успел уже привыкнуть к этой мысли. Но быть съеденным собственной кошкой — Антон Петрович не обладал достаточной долей цинизма, чтобы спокойно отнестись к такой перспективе.
Приподняв полы своей тоги, он бросился наперерез Клавке и нырнул в окошко подвала. Кошара вся подобралась, намереваясь броситься в погоню, но вдруг навострила острые ушки, прислушалась и потрусила в направлении к входной двери. Антон услыхал отдаленный металлический звук — на кухне Валя насыпала в миску кошачий корм из жестяной банки. Клавка, разумеется, не могла пропустить важное дело из-за пустого развлечения. Сейчас у него было по крайней мере десять минут, чтобы добраться до жилых комнат.
Ирка, как обычно, даже не удосужилась сложить кукол в ящик. Куда ей своего заводить, сама еще дитя. Костюм Кена, конечно, великоват, но сойдет. Ботинки вообще как раз — Антон торопливо оделся, вытащил из розового ящичка расческу и подошел к зеркалу. Он с неудовольствием заметил на висках новые седые пряди, и хмыкнул, вспомнив, что это теперь совсем не важно. Скоро все так или иначе закончится. О том, каким предстанет мир через несколько дней, он старался не думать. Антон Петрович добрел до розовой кроватки, столкнул с нее заспавшуюся Шелли, укутался в пестрые мягкие тряпочки и заснул.
Прошло уже несколько дней, как он переселился под кровать к Валентине. Сидя среди растущих ковровых зарослей, Антон часами грезил. Днем он смотрел на Валины ноги в зеленых тапках с помпонами, ночью слушал вздохи и скрип кровати. Решился он через неделю. Медленно, стараясь не шуметь, он взобрался по простыне на постель. Было раннее утро, Валя лежала в постели и дремала. Восхищенному взгляду Антона Петровича открылся великолепный живот, мягкий и гладкий, словно исполинская розовая волна плоти Он робко прикоснулся к сладко пахнущей коже и ощутил, как утопает рука в розовом атласе. Валя вздрогнула, но не проснулась. А почему бы нет, подумал Антон Петрович. Как заправский скалолаз, он с разбегу взобрался по крутой нежно урчащей горе и продолжал карабкаться, пока рельеф местности не изменился. Женино тело простиралось перед ним словно райский сад. Он лег на пружинящую поверхность ничком и лежал не двигаясь, вдыхая неповторимый запах. Его чувства, видимо сильно обострились, и сейчас аромат Валиного тела казался ему таким же огромным, как и она сама. Однако крепко она спит... Может попробовать... только посмотреть...Он почесал в голове, потом решился и пошагал, утопая обеими ногами в розовом великолепии. Собственно, уже недалеко...
Антон падал. Рот и нос его обволокло прозрачной слизью, и какая-то неведомая сила тянула его, вниз, вниз, и не было возврата. Когда падение прекратилось, он понял, что дышать вовсе необязательно. А через совсем небольшое время, он осознал и нечто более важное. Путь был окончен. Ближайшие девять месяцев и потом — долго, до самой Валиной смерти ему никогда не придется испытывать голода. Он все-таки стал ее Солнышком.