Жил был на свете мальчик. Звали мальчика... Впрочем, неважно, как его звали, потому, что его никто не звал, никогда, и никуда. Его не любили. Конечно, родители его обожали, но сверстники в школе и во дворе его не жаловали. Как часто случается с мальчиками, которые не обладают харизмой, да еще, не дай бог, внешность досталась невзрачная, и они становятся объектом гонений и издевательств.
Увы, дети бывают злы! Мальчику не повезло. В нем не было и тени харизмы, а внешность его с избытком была сдобрена всеми атрибутами существа, которое обречено на всеобщий бойкот и презрение.
Длинный нос, крупные уши, узкие глазки, награждавшие вас угрюмым взглядом из-под полуприкрытых век, безвольный подбородок и великоватый рот с пухлыми губами. Щуплое худощавое тело с впалой грудью довершало портрет.
Сверстники избегали его общества, корили и угнетали за его внешность и мягкотелость. Его никогда не называли по имени. Иногда дразнили "гадким утёнком", но постоянной клички или прозвища, как у многих в школе, у него не было.
Однажды в его адрес прозвучало, как выстрел: "Чмо!". Это определение было тут же взято всеми на вооружение, оно приросло к нему, как собственная кожа, все называли его теперь только этим словом, значения которого никто объяснить не мог, но, уничижительную суть его понимали все.
Первое время мальчик пытался приспособиться, принимая правила игры, делал попытки войти в "долю", в шалостях и безобразиях, учиняемых школьными озорниками, но, либо ему отводили последнее место в любой затее, либо просто изгоняли из компании накануне "важных" событий.
Издевались, конечно! Особенно донимали старшеклассники. Они ловили его в школьных коридорах на переменках, тащили в туалет, куражились, отбирали карманные деньги, а иногда, ухмыляясь и подмигивая, вопрошали друг друга: "Макнём?". И макали.
Мальчик подрастал, и вместе с ним подрастала злоба и ненависть к окружающим. Он жаждал реванша. Он даже начал заниматься только вошедшей в моду борьбой Дзюдо. Спорт развил его тело, но не дал облегчения душе. Над ним продолжал висеть ненавистный ярлык - "Чмо" и незаметно для него он даже стал откликаться на обидную кличку. Это злило его еще больше. Иногда он часами вглядывался в холодную глубину зеркала и с удивлением обнаруживал там незнакомые черты собственного лица. Восхищения они у него не вызывали. Он поджимал толстые губы, выпячивал подбородок, стараясь выглядеть более мужественным, но после нескольких бесплодных попыток шипел, почти с ненавистью, тому, в зеркале: "Чмо!".
Его закаляла и воспитывала собственная злоба, зародившаяся от брезгливости и отвращения, которые он постоянно ощущал во взглядах и жестах тех, кто был рядом. Всегда окружённый врагами, он находился, как будто, на нелегальном положении, в подполье. Он старался не привлекать к себе внимание, стал меньше говорить, больше слушать, наблюдать, анализировать. Новая игра захватила его. Игра, в которой был только один участник и зритель - он сам. Он пребывал во вражеском лагере, где можно только слушать, наблюдать и запоминать, ни единым словом или жестом не выдав себя.
Неожиданно эти его опыты стали приносить плоды. Результаты созерцания оказались востребованными. Он стал стучать. Это соответствовало его доктрине. Месть! Месть! Месть! Все помыслы теперь заключались в этом. Он радовался, когда в результате его доносов наказывали ненавистных одноклассников. Это было воздаянием за все его страдания и муки! Он злорадствовал и торжествовал. Теперь все они были в его руках и он, только он один решал, кого помиловать, а кого мочить!
Шли годы и школьные коридоры, в конце концов, расступились, давая волю бывшим школярам, выпуская в открытое море жизни этих, еще зеленых, но уверенных в себе, юношей и девушек. Детские обиды и неприязни растворились во времени и всем казались теперь смешными. Всем, но не ему. Теперь мальчик, который стал уже подростком, а, может быть, и юношей, знал, как приспособиться к жизни во враждебном ему мире. Постоянно пожирающая его воображение мысль о мщении привела его однажды в коридоры заведения, о котором предпочитали говорить шепотом. Здесь он надеялся получить защиту и ту власть, которая позволит ему куражиться над вчерашними обидчиками, унижать их, топтать, мочить, вымазывать их калом! Его инициатива была встречена в комитете без оваций, но поощрена обещанием вернуться к рассмотрению его желания после окончания ВУЗа.
Не нужно быть Сивиллой, чтобы сообразить, что делал мальчик, ставший к этому времени юношей, в последующие несколько лет, откликнувшись на предложение старших товарищей, так хорошо его понимающих. Да, он стучал, стучал с упоением, получая от этого удовольствие, стучал талантливо и изобретательно, ибо роль эту он уже знал.
Приобретенная и отточенная годами изворотливость и прилежание в фискальстве позволили мальчику-юноше-мужу довольно успешно продвигаться по бюрократической лестнице, умело изгибаясь, кланяясь, угождая, исполняя все, к чему брезговала прикасаться рука хозяина. Наконец его прилежание и случай дали шанс подняться на такую высоту, откуда он мог не просить, и, даже, не требовать, но повелевать! Теперь он мог всё. Он мог отомстить всем. Всем, кто его презирал, не любил, не выказывал должного уважения и почитания, или же сомневался в его возможностях причинять неприятности.
Он мог отлучить от бизнеса медиамагната "Г", выжать из страны воображающего, что он много знает, "Б", засадить за решётку несговорчивого "Х", небрежно дать "двушечку" этим назойливым "П", он мог всё! Он мог всех! Он мог любого, и как хотел.
Но одна мысль преследовала его и портила настроение: вдруг, когда-нибудь, все узнают о том, как он сумел достичь такой высоты? Сколько страшных предательств, подлостей, подлогов и жутких преступлений он совершил! Тогда конец. Тогда все узнают, что он - ничто, пустышка, мразь, ЧМО!
Эти страхи росли и душили его. Они как на дрожжах множились, когда появлялись очередные недруги, которые говорили вслух то, что его мучило, чего он боялся, когда приводили свидетельства его несостоятельности или сомневались в его легитимности. Но не только это мешало в безмятежности пожинать плоды трудов его. Это предательское зеркало! Оно было врагом номер один. Он видел в нем правду, такую, которую, может быть, не знал никто кроме него!
Он пытался разрушить этот комплекс, не дать выйти наружу своим страхам, которые сразу будут замечены этими пигмеями, осмеливающимися его не любить. Чего он только не делал, чтобы доказать, может быть более себе, что им! Он поднимался в небесную высь, опускался в глубины морские, совершал автопробеги по дорогам специально для этого построенным, он провоцировал войны и междоусобицы.
Но, нельзя было выдать себя. Нельзя, чтобы заметили неуверенность в голосе, дрожь в коленках, бегающий взгляд! Нельзя, чтобы говорили. Отменить мнения, запретить рассуждать, думать! Заставить замолчать! Нужно нагромоздить такого, чтобы не осталось сомневающихся. Нужны крупные свершения, мегапроекты, деяния, потрясения, и, даже войны! Не важно, какой ценой, лишь бы спастись, лишь бы никто не узнал! Лишь бы никто не осмелился бросить в лицо: Чмо!"
* * *
Несмотря на поздний час народу на улицах было много. В морозных сумерках еще висела тревога, постепенно сдающая свои позиции надежде и покою. Расходиться, как-то, не хотелось, мысли бродили в близком завтра, наверно светлом, возможно счастливом.
Странным казался этот мир, почти забытый за несколько дней, настолько плотно наполненных событиями, что казалось, пронеслась целая жизнь. Все, как будто, пробудились от страшного кошмара, не похожего на реальность. Здесь, похоже, всё было на своих местах. Небо не упало на землю, хотя еще вчера казалось, что это вот-вот произойдет. Всё возвращалось на круги своя. Это была последняя ночь, когда они были вместе: живые - уже готовые разойтись по домам, к своим повседневным хлопотам, отложенным делам, отодвинутым планам, и мёртвые, путь которых заканчивался на этой площади, в эти несколько дней, которым дадут гордые названия и определения в учебниках истории, переврав все от начала и до конца. А они, мёртвые, будут верно охранять память о том, что произошло.
Позвольте, а где же Чмо? Куда оно исчезло? Этого никто не знал. Да и не помнил уже о нем никто, настолько оно было теперь всем неинтересно. Оно спряталось навсегда, заползло в темноту вчерашнего дня и выцеживало трясущимися губами: "Не найдёте... не найдёте...".