Из цикла "Северный Флот - это вам не "хи-хи, ха-ха"!"
Суета вокруг расчёски.
"Подводник - профессия почётная, героическая!"
(из лозунга)
Весна 1987 года. Сразу пять многоцелевых подлодок нашей флотилии рыскают волчьей стаей по просторам Атлантики, держа в неведении вероятного противника. Почему я вспоминаю об этой автономке? Да потому что есть что вспомнить!
Как-то раз, на полпути к Бермудам, сменяюсь я ночью с вахты, заполняю чистовой вахтенный журнал и плетусь отдыхать во второй жилой отсек.
В родной каюте все уже спят, только разведчик (командир группы радиоразведки), принявший перед сном солёный душ из чистейшей океанской водички, имеющейся в наличии в любое время суток, приводит перед зеркалом в порядок влажную шевелюру.
- О, минёрчик, дай расчёску, пожалуйста! - обращается он ко мне шёпотом с обычной своей просьбой. Почему обычной? Да потому что свой гребешок он перед выходом в море просто-напросто оставил дома, забыл на тумбочке в прихожей, а в дальнем походе отсутствие такой бытовой мелочи стало крайне неприятным моментом. Вот и приходится ему "стрелять" сей предмет туалета у окружающих, частенько выслушивая в ответ дружелюбно-издевательское: "Свою надо иметь!..", "Гребень, трубку и жену не дам никому!..", "Тренируйся на вилках!.." и тому подобное.
Мне не до шуток, глаза слипаются сами собой, и я молча отдаю ему свою пластмассовую расчёску - массовое изделие советской промышленности, артикула не помню. Через минуту я уже крепко сплю на своём втором ярусе.
Пробуждение просто ужасное...
- А-а-а!! Блин! - от жуткого чужого крика меня подбрасывает в постели, а удар головой в низкую койку третьего яруса чуть не лишает сознания. Сверху с отборным матом падает тело разведчика, мелькает яркое пламя, затем начинается африканский танец: разведчик бьёт себя руками по груди и топает ногами, не прекращая ругань. Каюта резко просыпается и обалдевает. Продирающим глаза офицерам ударяет в нос резкий удушливый запах гари.
- Пожар! Горим! Аварийная тревога!! - рявкает проживающий подо мной командир второго отсека.
Начинается кутерьма. Дышать нечем. Пятеро подводников, вскочив одновременно на ноги, очумело толкаются на узком пространстве каюты под выкрики "Горим!..", "Расчёска, блин!.." и что-то там про маму, пытаясь спросонья найти свои тапочки и портативные дыхательные устройства (ПДУ) - первичные средства защиты органов дыхания в подобных ситуациях. Постепенно это всем удаётся.
Первым из каюты выскакивает командир отсека и спешит к коробке громкоговорящей связи на кормовой переборке под красивым названием "Каштан".
Я вырываюсь вторым и мчусь, естественно, к носовой переборке, поближе к родному первому отсеку, срывая на ходу крышку с красного футляра ПДУ. Душа рвётся за переборку, но - увы! Святое правило борьбы за живучесть: при объявлении аварийной тревоги подводник должен оставаться в том отсеке, где его застал сигнал. Пусть голосом, но аварийная тревога уже объявлена. Страшно - аж жуть!
- Гермети...зи...- догоняет меня в спину неуверенный голос командира отсека и осекается внезапно на полуслове. - Отставить!
Руки автоматически надевают на шею петлю ремня ПДУ, когда сознание вдруг отмечает несуразность происходящего. Вместе с остальными товарищами по несчастью изумлённо осматриваюсь и принюхиваюсь: оказывается, воздух в отсеке чистейший и вкусный. Ни огня, ни задымления, ни запаха гари в проходе нет и в помине. Уставший второй отсек продолжает мирно спать. Командир отсека, с глазами по восемь копеек, держит пальцы на тумблере переговорного устройства, но докладывать об аварии не спешит.
- Мужики, я не понял, а что горело-то? - интересуется он.
Не сговариваясь, все переводят взгляд на дверь каюты. Из дверного проёма медленно, словно щупальца спрута, выползают ядовитые клубы дыма. Следом выходит чумазый разведчик в прожженной на груди разовой рубахе и устало говорит:
- Я же сказал: рас-чёс-ка! Всё в порядке. И не надо никакой тревоги!
Из его слов картина происшедшего постепенно проясняется.
***
Причесавшись моим гребешком, разведчик залезает на свою койку. Я в это время уже дрыхну без задних ног, будить меня в такой момент - святотатство, поэтому возвращение расчёски откладывается на потом. Разведчик, не глядя, кладёт её на плафон ночного светильника у изголовья. Кладёт неудачно: одним концом злосчастный кусок пластмассы проваливается в щель и касается уголком стекла лампы.
А ведь любая муха знает, что лампы накаливания при работе сильно нагреваются. И пока разведчик читал корабельный устав на сон грядущий, процесс, как говорится, пошёл: разогревшись до критической температуры, оплавившийся край расчёски вспыхивает ярким пламенем, опаляя книголюбу по-военному короткую аккуратную причёску, делая её ещё более короткой, но менее аккуратной.
Борьба за живучесть начинается молча и яростно. Выдернутая из ночника цепкими пальцами, горящая пластмасса выпадает из обожжённой руки и падает ярким болидом на грудь подводника, мгновенно прожигает тонкую материю разовой нательной рубахи и прочно прилипает к чисто вымытой розовой коже.
В партизаны разведчиков явно не готовят, этап замалчивания происшествия подходит к концу. С криками и матами бедный офицер прыгает с койки, резкими сильными ударами обеих рук сбивает с груди на палубу пылающий комок. Затем суёт ноги в первые подвернувшиеся тапочки и начинает яростно затаптывать горящие останки, попутно хлопая руками по тлеющей на груди ткани.
Читатель, вы никогда в детстве не делали в школе дымовуху? А в пионерском лагере? Много потеряли! Это очень просто и жутко интересно. Берётся особый сорт пластика, поджигается, потом сбивается огонь - и тлеющая масса начинает выделять густой вонючий дым не хуже настоящей дымовой шашки.
Что и случилось с моей многострадальной расчёской...
Вечная ей память!
***
- Ну ты учудил! - командир отсека смотрит на разведчика, как вожатый на провинившегося пионера. Тот виновато разводит руками.
Запах дымовухи между тем быстро разносится по всем закоулкам.
- Да, сейчас начнётся!.. - пророчествую я. - Готовьтесь народ успокаивать!
Второй отсек постепенно просыпается. По очереди. Из-за вони. То из одной, то из другой каюты выбегают бдительные моряки и начинают действовать, строго следуя "Руководству по борьбе за живучесть ПЛ". Одни раскрывают было рот, чтобы объявить аварийную тревогу голосом, другие сразу бегут к ближайшим средствам связи для доклада в центральный пост. Личному составу нашей каюты приходится быстро реагировать на эти нежелательные поползновения: одним зажимаем рты, других перехватывает у "Каштана" командир отсека.
- Всё в порядке! Отставить панику! Маленькое бытовое задымление, дело житейское, скоро всё провентилируем. Спите спокойно.
- Поспишь тут с вами! - Подводники страдальчески зажимают носы и бегут из отсека досыпать на боевые посты.
Просыпаются и старпом с замполитом. Требуют объяснений. Пока командир второго отсека докладывает, оставшиеся моряки разбегаются от греха подальше. Я тоже благоразумно решаю отсидеться на торпедной палубе.
Через пять минут оживает корабельная связь:
- Командиру второго отсека прибыть в центральный пост к командиру!
Ещё через пять минут:
- Командиру группы радиоразведки прибыть в центральный пост к командиру!
Не хотел бы я быть на их месте. На ковёр к нашему командиру лучше не попадать...
"И был вечер, и было утро!"
В офицерской кают-компании за обедом ночное происшествие стало главным объектом обсуждения.
- Сплю я себе - сплю, и снится мне, будто я пацаном ещё, в пионерлагере девчонкам в туалет дымовуху забрасываю, - делится впечатлениями командир второго отсека. - Просыпаюсь - точно, вот она, родимая! Здравствуй, пожар! Пришёл и в мой отсек Белый Полярный Лис!*
Взрыв смеха. Офицерам в кают-компании только дай повод посмеяться - приём пищи растянется на час.
- Хорошую дымовуху ещё надо суметь сделать! Лучше всего для этого подходит тонкая пластмасса от детских погремушек, - делится богатым жизненным опытом начальник химической службы. - Да-да, именно от детских погремушек! Только для интенсивного дымообразования её лучше покрошить, сложить кучкой и завернуть в фольгу от шоколадки, а потом уже поджигать с любого конца!
- У-у-у! - заинтересованно гудит кают-компания.
Сразу встревает старпом:
- Увижу у кого на корабле детскую погремушку - пеняйте на себя, лучше сами застрелитесь!
Снова смех.
- Ой! - начхим срывается со стула. - Прошу разрешения убыть в восьмой! - и выбегает из кают-компании.
У людей начинается истерика, мне от хохота становится плохо. А вдруг врут, что от смеха не умирают?
- Приятного аппетита! - входит замполит, явно успевший подслушать, о чём идёт речь. - Сразу в продолжение темы: командир приказал: до возвращения в базу расчёсок разведке никому больше не давать!
Довольные офицеры (и я в том числе) ехидно посмеиваются. Разведчик сидит красный, как рак.
- Это правильно! - подаёт голос прикомандированный особист. - А то устраивают из подводной лодки пионерлагерь, понимаешь!
- Вот-вот, - соглашается механик. - Хорошо ещё, что они с командиром отсека никого по ночам зубной пастой не мажут!
Все ржут, как лошади. Вспоминают пионерское детство. Командир второго отсека философски замечает:
- Младшего офицера легко обидеть...
Тут взгляд замполита останавливается на мне:
- Так, товарищи офицеры! Поскольку у командира торпедной группы теперь тоже нет расчёски, он автоматически попадает под приказ командира!
- А это ещё почему? - возмущаюсь я. - Я сторона пострадавшая, ничего не поджигавшая!
- А на всякий случай, - поясняет замполит. - Все вы в этой каюте - одна шайка-лейка!
Народ снова гогочет, но теперь уже как-то обидно гогочет.
Расстроенный, я ухожу из кают-компании, не забыв сквозь зубы пожелать всем оставшимся приятного аппетита. "Это замполит не просто так", - думаю я. - "Это за мой отзыв о политзанятиях - дёрнул чёрт как-то ляпнуть про это: "тра-ля-ля, три рубля". Язык мой - враг мой!
Слухи по отсекам разносятся быстро. Ночью, во время очередного сеанса связи, когда личный состав минно-торпедной боевой части (БЧ-3) сидит по тревоге на торпедной палубе, в ответ на мою просьбу (дожил, блин!) одолжить гребешок, старшина команды торпедистов нагло заявляет:
- Извините, товарищ лейтенант, но я приказы командира нарушать не могу!
- Товарищ мичман! Во-первых, не надо только тут изображать из себя жутко дисциплинированного военного. А во-вторых, приказ доводился до офицеров, а остальных категорий военнослужащих это не касается!
- Не давай! - подаёт голос техник-торпедист, ловко уворачиваясь от моего подзатыльника. - За бесплатно такие вещи не делают!
- Молчать, когда начальники разговаривают! - я достаю-таки мичмана вторым подзатыльником, третий достаётся улыбающемуся матросу - торпедисту. Удовлетворив жажду крови, поворачиваюсь к старшине команды и, сменив гнев на милость, ласково так прошу:
- Ну Баранкин, ну будь человеком!
- Ну ладно, - притворно вздыхает мичман. - Каждый раз за одну маленькую шоколадку я готов идти на нарушение воинского долга...
- Побойся бога! - стараюсь я воскликнуть с ужасом в голосе. - Шоколадки - это ребёнку. А дети, - добавляю я пафоса в голос. - Дети - это святое!
- Да, - сокрушённо соглашается мичман. - Дети - это святое... Ну тогда за воблу! - снова оживляется он.
- А вобла - к пиву. А пиво - это святое! - опять я с пафосом.
- Ну хорошо, - не сдаётся старшина команды. - Ну тогда за баночку икры! На весь поход!
- А икра, - физически ощущая нехватку пафоса, я картинно поднимаю вверх указательный палец. - А икра - это святое!
- Вот блин! - обалдевший мичман ошалело крутит головой. - Вам Штирлицем работать надо, товарищ лейтенант. Всегда отговоритесь!
- А то! - поднимается у меня настроение. - Давай расчёску и не выделывайся!
"Готовность два, подводная!" - объявляют по кораблю.
- На палубе! Я убыл в центральный на вахту. - предупреждает со средней палубы по внутриотсечной связи командир БЧ-3.
- Есть! - ловит и отпускает микрофон мичман. - Нет, товарищ лейтенант, я так просто не могу! - снова обращается он ко мне. Да, упрямый у нас старшина команды торпедистов, упрямый во всём: и в работе, и в отношениях с окружающими. - Ну тогда хоть занятие вместо меня с торпедистами проведите! - не покидает его надежда на халяву.
- А что за занятие?
- Да дополнительное, командир приказал провести в командах. Тема простая - разбор аварий и поломок на подводных лодках, всё по журналу, - и он помахал в воздухе толстым переплётом "Журнала аварий и поломок" (ЖАП).
- Ну ладно, - сдаюсь я. - Мёртвого уговоришь. Давай сюда расчёску, нехороший человек!
- Отличненько! - мичман протягивает мне металлический гребешок. - Этот не сгорит, как ни поджигайте. А занятие можно прямо сейчас провести, боец как раз на вахте. Техник вам не нужен, он и так всё знает.
Техник-торпедист кивает: знаю, мол. А я знаю, что он знает. Был уже свидетелем, как этот старый мичман пересказывает ЖАП почти наизусть. Да, опыт не пропьёшь!
- Ну, мы пошли отдыхать. - Мичмана спускаются с палубы.
- Валяйте - валяйте, спать - не работать! - бросаю я им вслед. - Всё-таки "сундук" - он и есть "сундук", - обозвав мичманов обидным флотским прозвищем, аналогом гражданского "хапуги", я поворачиваюсь к матросу. - Правильно?
- Так точно! - дисциплинированно отвечает боец.
- А я всё слышу! И припомню!- доносится из торпедного погреба голос старшины команды. Матрос картинно-испуганно прикрывает рот рукой, а затем кричит вдогонку:
- А как? Бить будете?
- Нет, воспитывать! - техник, большой знаток советских кинокомедий, с последней репликой закрывает наконец тяжёлую металлическую дверь погреба. Наступает тишина.
Мы с торпедистом приступаем к занятию: я открываю Журнал аварий и поломок с первой страницы и начинаю читать вслух. Через мгновение мы погружаемся в суровый, леденящий кровь, мир ужасных подводных аварий и катастроф. Сколько ни перечитываешь эти документы, а каждый раз мурашки бегут по коже. Наверное потому, что внутренне осознаёшь - всё, что здесь подробно описано (пожары, затопления, гибель людей, их ошибки и причины этого) - всё это в любую минуту пребывания в море может случиться и с тобой...
Читаю медленно, обстоятельно, вникая в подробности, тщательно разбирая все действия: что было сделано правильно, а что нет. Боец слушает, раскрыв рот.
- Подводное положение, три часа ночи, - диктую очередной ужастик, - Доклад по "Каштану" в центральный пост: "Аварийная тревога! Пожар в первом отсеке! Горит трюм!!", пауза, "Горит всё!!!". Связь прервалась...
Мы с торпедистом невольно вздыхаем. Только собираюсь продолжить, как вдруг по ушам бьёт громкий прерывистый звук, от которого мы, находясь под впечатлением от чтения, подпрыгиваем на месте. Потому что это и есть сигнал фактической аварийной тревоги. Потеряв дар речи, ошарашено смотрим друг на друга. В глазах один невысказанный вопрос: "Где?"
- Аварийная тревога! - взрывается криком "Каштан". - Пожар в первом отсеке! (Наш! - Сердце обрывается и падает куда-то в трюма организма...) Задымление на средней палубе, источник возгорания неизвестен!
Нет, не зря нас гоняли на учениях! Оцепенение проходит за секунду, через мгновение мы на ногах. Борьба за живучесть начинается автоматически и сумбурно, продолжается уже осмысленно: через минуту готовы к тушению и включению, докладываем и получаем указания, ждём развития событий внизу и надеемся на лучшее...
Ко всеобщему облегчению, через пять минут по кораблю объявляют отбой тревоги. Всего-то и делов, что у акустиков сгорела электронная плата в одной из многочисленных приборных стоек. В итоге - много дыма из ничего. Вентиляция отсека быстро фильтрует воздух, возвращая ему привычный "свежий" привкус. Прибегают акустики, меняют плату и снова исчезают. Из центрального поста приходит для разбора полётов командир БЧ-3. Герой дня (пардон, ночи!) - старшина команды торпедистов.
- Ну не дали отдохнуть, сволочи! - переживает он. - Только помылся, прилёг на коечку: а где же книжка? Чёрт, забыл на боевом посту! В одних трусах и с ПДУ возвращаюсь в первый отсек - а на средней палубе дым коромыслом, как в курилке. Деваться некуда, так в трусах и объявляю аварийную тревогу. Слава богу - пронесло!
- Как, и тебя тоже? - удивляюсь я.
Все гогочут. Это хорошо. Это для разрядки.
Отсмеявшись, мичман ловким движением руки вытаскивает у меня из нагрудного кармана свою расчёску.
- Ну вас на хрен, товарищ лейтенант! - заявляет он. - Уж потерпите до базы без расчёски, сделайте всем такое одолжение! А лучше всего постригитесь наголо. Пожалуйста!
Суеверные торпедисты дружно его поддерживают.
Я теряю дар речи и только развожу руками.
Пришлось бы мне изрядно помучиться до конца автономки, если бы не мой непосредственный начальник - командир БЧ-3, он же командир первого отсека, он же вахтенный офицер первой смены, в будущем выдающийся подводник с простой русской птичьей фамилией. Этот добрый толстый Человечище (именно так, с большой буквы!), строгий со мной на людях, всегда готов был придти на помощь молодому лейтенанту. И наедине всегда одалживал мне свой гребешок. Без всяких концессий и контрибуций. Просто из минёрской офицерской солидарности.