Деревня Сент-Клер стояла на самой опушке Черного леса, отгородившись от него оврагом, будто боясь, что чаща поглотит её целиком. Дома, сложенные из серого камня, делали деревеньку пасмурной даже в самые солнечные дни. Жители деревни рождались, работали ежедневно с утра до вечера и умирали, не зная иной судьбы. Только по воскресным дням людям полагался отдых, и они ходили на мессу в здешнюю церквушку, стоящую у самого оврага на опушке.
Тропа в Чёрный Лес начиналась сразу за кладбищем. Местные обходили это место стороной. А, если приходилось попадать сюда, крестились на покосившийся придорожный камень, стоявший здесь у опушки. Но когда у жены мельника начинались тяжелые роды, когда у сына бургомистра гнила заживо нога после падения с лошади - они сворачивали туда.
Если пойти по тропинке, то в самой густой лесной чаще в полутора лье от деревни путник натыкался на хижину, в которой жила Марго. Наверное, Марго была ведьмой по здешним понятиям, потому и жила уединенно, чтобы не попасться на глаза служителям церкви со всеми вытекающими последствиями. Хижина Марго стояла на краю небольшого болотца, будто вырастая из мха, его покрывающего. Кривые стены, сложенные из чёрного камня, поросли этим мхом так густо, что в сумерках строение казалось частью леса. Дверь скрипела на ржавых петлях, издавая звук, похожий на стон умирающего.
- Бесовское жилище, - шептались крестьяне, но по ночам, пряча лица в капюшоны, пробирались к её порогу.
Марго принимала всех. Она знала всех жителей Сент-Клера, а также жителей еще трех деревенек, соседствующих с Черным лесом - каждую болезнь, каждую тайну. Она помнила, как мельник Пьер украл у соседа мешок зерна, а потом клялся на Библии, что невиновен. Как жена кузнеца Адель травила свекровь по капле, подмешивая болиголов в суп. Они приходили к ней за зельями, а потом крестились, словно она была воплощением греха. Лечила Марго и их болячки, помогала в родах, помогала и в вытравливании нежелательного ребенка.
Марго была стара. Сколько ей было лет? На этот вопрос она и сама не могла ответить. Много. Лицо в морщинах. Крючковатый нос почти касался нижней губы. Седые космы, опускались на плечи. Но зубы почти все целы, спина оставалась прямой, а в поисках нужных трав и кореньев Марго могла обойти весь немаленький Черный лес, который она давно считала своим.
Весь, кроме разве Гнилой трясины, в которой жила хозяйка этой трясины. Звали ее просто: Хозяйка болота - нежить, обитавшая здесь с незапамятных времен. Они не враждовали. Почти дружили, не мешая друг другу. Хозяйка являлась перед Марго, то в виде жутковатого чудовища, покрытого тиной, то в виде прекрасной девушки. Какая ипостась была истиной, Марго не знала.
Кстати, никто на Черный лес особо и не претендовал. Конечно, он входил во владения здешнего барона Анри Жуанвиля, но для охоты из-за обилия болот и буреломов лес был неудобен, потому захаживал сюда кто-либо посторонний исключительно редко.
Отец Ансельм, настоятель церкви Сен-Клера, худой, как жердь, с лицом, испещрённым морщинами, знал, что творится в его приходе. Он видел, как мужики, перекрестившись, несли в лес младенцев с "сорочьей пелёнкой" на лице. Слышал, как женщины шептались о зельях, возвращающих мужей из чужих постелей. И сам, да - сам ходил к ней, когда боль скрючивала его так, что приходилось кусать подушку, чтобы удержаться от крика. Он приносил хлеб и сыр, а уходил со склянкой настойки, утишающей боль - святой отец страдал подагрой.
- Ты не ведьма, - говаривал он, сидя на скамейке в хижине Марго и потирая больную ногу.
- А кто же тогда? - усмехалась Марго, обнажая крепкие белые зубы.
- Ты ведунья.
- А в чем разница?
Священник молчал. Потом вставал и уходил. Марго смотрела ему вслед и смеялась - тихо, словно шорох мёртвых листьев.
В своей хижине посреди леса Марго жила не одна. Во всяком случае, последние двенадцать лет. Вместе с ней в хижине обитала Лизетта. Девочку ведунья нашла в ночь на Ивана Купалу, когда даже воздух дрожал от колдовских сил. Она лежала в корзине у порога хижины - крошечный свёрток в тряпье, пропитанном запахом ладана и болотной тины. На груди у младенца алела полоса крови - будто кто-то провёл по коже перстом, окунутым в краску. Марго подняла ребёнка и поняла сразу.
- Нелюдиное дитя, - прошептала она, но пальцы её, грубые и узловатые, развернули пелёнки с неожиданной нежностью.
Ведунья оставила девочку у себя, назвала Лизеттой и вырастила под шёпот листьев и шум ветра в ветвях деревьев. Девочка стала светлым солнечным лучом в ее мрачноватом мире. Она смеялась, когда сушеные жабы, подвешенные под потолком, шевелились от сквозняка и спрашивала названную мать:
- Мама, а правда, что ты можешь наслать порчу?
- Правда, - усмехалась Марго, - но я предпочитаю исцелять людей, а не губить.
Девочка росла быстро. В год она уже бегала, в два - пела вместе с матерью старинные песни. К пяти годам знала каждую тропу в Чёрном Лесу, а к семи - могла назвать все травы по запаху, даже с завязанными глазами.
- Где ты это нашла? - удивлялась Марго, когда девочка принесла белую чемерицу, которую не видели в этих краях уже сто лет.
Лизетта только смеялась, и её веснушки прыгали, как солнечные зайчики.
- Мне приснилось, мама.
Люди деревни боялись девочку.
- Глаза у неё жёлтые, как у совы, - шептала кузнечиха, крестясь.
- А волосы белые, хоть и ребёнок, - добавлял мельник.
Однажды дети забросали Лизетту камнями, когда она собирала мёд лесных пчёл.
Наутро у каждого из них отнялись руки. Владеть ими они смогли только через три дня.
- Это ты сделала? - спросила Марго, разминая тесто с тмином.
Лизетта, сидя на полу, собирала в пучок сушеные травы.
- Они сами виноваты, - ответила девочка, и в её голосе прозвучало что-то жутковатое даже для ведуньи.
Но были и другие дни.
Когда Лизетта, забиралась под медвежью шкуру у огня, слушала, как мать напевала старинные кельтские песни - те, что знали еще женщины кельтских племен, до того, как римляне ступили на эту землю.
Когда они вместе варили бузиновый сироп от лихорадки, девочка, облизывая ложку, кривилась:
- Горько!
- Лекарство и должно быть горьким, - хрипела Марго.
- А любовь? - спрашивала Лизетта.
Старуха замолкала.
В одну осеннюю ночь, когда с деревьев начали падать желтеющие листья, а нудные, не прекращающиеся дожди напитали землю сочащейся влагой, в Сен-Клере разом завыли цепные псы, словно по покойнику. Люди запирали ставни и шептали молитвы, но молитвы не помогли. Наутро на опушке леса нашли мертвеца. Им оказался дровосек Жак - здоровяк с руками толщиной с дубовые сучья. Его тело лежало в луже чёрной крови, но страшнее всего было лицо - вернее, то, что от него осталось. Глаза вырваны. Губы и щеки съедены до костей, обнажая зубы в вечной усмешке. А на груди - кровавый отпечаток человеческой пятерни с неестественно длинными пальцами и когтями. Волки? Но волков в лесу Марго на ее памяти никогда не водилось. И прево со своими подручными, прибывшие из баронского замка, обнаружили возле тела очень уж странные следы. Громадные волчьи и босые человеческие. Кое-где на сырой земле имелись и отпечатки человеческих ладоней. А местами имелись следы, где отпечатки имели признаки человеческие и волчьи.
Оборотень! Другого объяснения всему этому не имелось.
- Это дьявольское отродье! - восклицал отец Ансельм. - Надо очистить лес от ужасной напасти!
Барон Жуанвиль прислал людей. Несколько десятков. Для прочесывания леса. Двое из них пропали. Их нашли только на второй день. Одного с разорванным горлом, второго без лица.
На деревню опустился ужас. Люди боялись выходить на улицу. Особенно ночью. Но на третий день возле ручья нашли жену деревенского кузнеца, которая пошла средь бела дня набрать воды. Рядом с телом со съеденным лицом лежали пустые ведра...
Марго настрого запретила Лизетте выходить из хижины. Хоть днем, хоть ночью. Та вроде, слушалась. По крайней мере, пока. Сама ведунья выходила по своим делам, с кинжалом, лезвие которого было покрыто серебром.
Это случилось на вторую неделю после появления оборотня. Марго отлучилась из хижины на полдня - принимала роды в деревне. Жизнь, не смотря на воцарившийся ужас, продолжалась. Люди рождались. И умирали. От естественных причин в том числе. К роженице ее провожали. От самой хижины. Трое здоровых мужчин - муж роженицы, отец и деверь. Обратно же желающих проводить ведунью не нашлось, и она добиралась до дому одна, держа наготове кинжал с посеребренным лезвием. До хижины Марго добралась, слава Богу, благополучно, но к ужасу своему, обнаружила, что Лизетты нет дома.
Нарастающий ужас не помешал ведунье заметить, что ведер, в которых они держали воду, на месте нет. Продолжая сжимать в руке кинжал, она опрометью бросилась к роднику, находившемуся совсем рядом с домом - буквально в полусотне туазов. Родник бил из-под невысокой скалы с выдолбленным на ней большим крестом.
Лизетту она увидела почти сразу. За несколько туазов до нее Марго перешла с бега на шаг. Потом совсем остановилась, не в силах подойти к распростертому телу вплотную. Потом, все же, собралась с духом и сделала последние шаги. Лизетта лежала навзничь у самой скалы, рядом с журчащим родником. Лицо ее исчезло. Только клочья кожи, обглоданные скулы и следы громадных когтей на груди. И еще едва уловимый запах, пробивающийся сквозь бьющие в ноздри запахи крови и псины. Марго не сразу разобрала, что это за запах. И только спустя какое-то время поняла - ладан.
Тени в хижине сгущались, будто сама ночь просачивалась сквозь оконные проемы. Марго стояла у котла, где булькала густая жидкость цвета запёкшейся крови. Её руки, покрытые старыми ожогами и шрамами от ножа, двигались методично - словно сама смерть диктовала ей каждый жест.
Она начала со спорыньи - тех самых чёрных рожков, что росли на ржи в сырые годы. Раздавила их в ступке, и порошок посыпался в котёл, как пепел сгоревшей жизни.
- Чтобы тело горело изнутри...
Потом достала желчь волка - ту самую, что выцедила из зверя, убитого прошлой зимой. Жидкость была мутно-жёлтой, с зелёными прожилками, и пахла выгребной ямой. Когда Марго капнула её в котёл, пламя под дном взвилось синим огнём, а воздух наполнился ароматом гниющей плоти.
Но главным ингредиентом стал миндаль. Она собрала его ещё зелёным, когда ядрышки под скорлупой были белыми и сочными. Разбила молотком скорлупу, извлекла ядрышки - бледные, почти прозрачные. Они пахли марципаном и медленной смертью. В ступке они превратились в молочную пасту, которую она добавила в зелье.
Котёл зашипел. Жидкость почернела, потом позеленела, и наконец стала густой, как смола. Марго остудила ее в кувшине с родниковой водой, отщипнула тягучий кусочек, скатала пилюлю - крошечную, размером с горошину. Пилюлю затолкала в кусочек смолы. Пробормотала себе под нос:
- Чтобы убила, её нужно разгрызть...
Она положила зелье в рот, где то прилипло к слизистой нёба, словно паучий кокон.
И вышла в ночь.
Навстречу оборотню.
Луна резала лес мертвенно-желтым светом. Марго шла к краю деревни, где стояла церковь. Оборотень еще не вышел на охоту. Она это знала - чуяла. Вот и церковь. Темные проемы стрельчатых окон выглядели угрожающе.
Он ждал ее возле старого дуба, росшего напротив главного входа. Сначала Марго увидела светящиеся желтые глаза, потом темную фигуру, сгорбленную, но еще человеческую.
- Марго... - его голос был скрипучим, словно ржавые дверные петли.
- Ансельм... - голос ведуньи сочился ненавистью.
Оборотень шагнул из тени под лунный свет. Его руки менялись - пальцы вытягивались и скрючивались, ногти чернели, утолщались, превращаясь в когти. Но лицо пока оставалось человеческим, лицом отца Ансельма - морщинистым, с запавшими щеками, с тем же выражением, с каким он смотрел на нее в хижине, когда приходил за зельем от боли.
- Ты поняла, что это я...
- Почуяла, - ощерила зубы в улыбке ненависти Марго.
Он засмеялся. Звук был влажным, будто в горле у него что-то клокотало.
- Ты всегда была умна.
- А ты всегда был слаб.
Оборотень зарычал, но не набросился.
- Я не хотел убивать ее.
- Но сделал это.
- Она увидела меня у ручья во время превращения. Я не мог позволить...
- Ты мог уйти. Ты мог совсем не приходить. И она сказала бы о тебе только мне. А я не выдала бы тебя. Ты знаешь.
- Я просто пришел посмотреть на Лизетту, - голос Ансельма внезапно стал почти человеческим. В нем звучали боль и усталость. - Ведь она была моей...
Марго замерла.
- Что? Твоей... Кем?
Он тяжело задышал. С вытягивающихся вперед челюстей закапала слюна.
- Лизетта, она была моей... Нашей дочерью. Моей и Хозяйки болота. Ты должна знать ее.
Воспоминание ударило, как нож. Одиннадцать лет назад отец Ансельм пропал на три дня. Вернулся в деревню дрожащий, с лихорадочным блеском в глазах. А через девять месяцев у порога хижины Марго появился сверток с дитем.
- Она родилась он нее... - прошептала ведунья.
- Да. И от меня.
- Ты согрешил с Хозяйкой...
- Я полюбил ее.
- И она одарила тебя вот этим... Или наказала...
Ансельм застонал. Спина его выгнулась.
- Это началось не сразу. Я ходил к хозяйке больше десяти лет. А потом решил - хватит, грех. Вот за это она и наслала на меня проклятие. Когда светит луна, я становлюсь этим...
- И убиваешь.
- Я не могу остановиться.
- Даже не смог остановиться, когда перед тобой оказалась твоя дочь?
- Я просто пришел посмотреть на нее...
- Врешь!
- Может быть... - в голосе Ансельма послышались нотки сомнения. - Может быть ты и права... Она же была виновна в этом моем проклятии. Может, поэтому...
Марго покрепче сжала посеребренный нож, сказала:
- Но Лизетта была твоей кровью.
- А голод моей проклятой душой!
С этими словами оборотень бросился на нее.
Тяжелый удар сбил Марго с ног. Горячее, тяжелое тело вдавило ее в землю. В нос ударило смрадное дыхание. Ведунья вонзила нож в бок оборотня. Тот завыл, ударил ее по руке, сжимавшей клинок. От боли рука разжалась и выпустила рукоять. Ансельм выдрал нож из тела, отбросил его куда-то в темноту. Светящиеся желтым глаза смеялись. Клыки вонзились в щеку, разрывая плоть. Теперь, если с ножом не удалось, надо было терпеть. Терпеть до конца, надеясь на последнее средство - зелье.
Зубы рвали лицо. Кажется, щек у нее уже не было, как и губ. Боль почти не ощущалась. Вот оборотень добрался до левого глаза. Пора! Она должна это увидеть! Марго подцепила языком пилюлю с ядом. Оторвала ее от нёба, раскусила, раскрыла рот и высунула язык с ядом на его кончике. Оборотень довольно заурчал, впился зубами в язык, вырвал, проглотил.
Марго засмеялась. Без губ, без языка. Кровь хлестала изо рта, но она видела, как зрачки Оборотня начали расширяться. Он заскулил, как получивший пинка пес, отпустил ее. Отполз в сторону, не в силах подняться на лапы. Кожа на его спине вздулась пузырями, кости затрещали, шерсть слезала клочьями. Оборотень опрокинулся на спину, уже почти человек.
Луна превратилась в мертвую желтую дыру на небе, высасывая из мира все краски. Только темные силуэты деревьев, только черная лужа крови под телом Марго. Рядом с ней корчился голый отец Ансельм, извергая изо рта желтую пену, смешанную с кровью.
- Что... Ты... - захлебываясь, выдавил он.
Но она уже не могла ответить. Без губ, без языка. Макнув палец в лужу собственной крови, Марго написала на земле: "Лизетта". Ансельм завыл, изверг из глотки поток крови, задергался в конвульсиях, впился зубами в каменистую почву, ломая зубы, вытянулся и застыл.
"Кончено", - поняла Марго.
Откинувшись на спину, она втянула в себя воздух в последнем вдохе и усмехнулась безгубым ртом. Последнее, что она услышала - вой глубоко в лесной чаще. Волки?